Сабатини Рафаэль. Маркиз де Карабас

   Госпожа де Шеньер тяжело вздохнула.
   — Пожалуй, вы правы, — вдруг ее голос сделался плаксивым: — Вы, конечно, не ожидаете, что мать с восторгом отнесется к подобным планам. Мне достаточно волнений из-за Армана. — Она подняла глаза на тяжелое, смуглое лицо сына. — Если я потеряю вас обоих, некому будет оспаривать Шавере у этого бастарда [Бастард — незаконнорожденный] Марго.
   — Так вот что вас беспокоит!
   — Констан! — ужаснулась госпожа де Шеньер.
   — Успокойтесь. В дивизии Смобрея Арман в полной безопасности, ведь судя по тому, что мне говорили, она прибудет во Францию, когда все закончится. Он появится как раз вовремя и увенчает себя лаврами, которые сорвут другие.
   — Если бы я могла быть в этом уверена! — и, проявляя полную непоследовательность, она добавила: — Жермены слишком долго не видно. Упрямая, своевольная девчонка. Вместо того чтобы в это ужасное время служить мне утешением, она только увеличивает мои огорчения. Я очень несчастная женщина, Констан.
   Госпожа де Шеньер попросила сына разыскать и увести Жермену от ее учителя фехтования, но тот принялся ее успокаивать, чем привел матушку в еще большее раздражение.
   Тем временем Жермена и ее учитель фехтования вместе и еще несколько пар прогуливались по террасе, где золотистый свет, льющийся из окон, смешивался с серебряным сиянием луны.
   — Я была бы счастлива, Кантэн, если бы могла забыть о завтрашнем дне и о том, на что вы идете, — сказала Жермена.
   Ласковая откровенность девушки взволновала Кантэна.
   — Но если бы я не шел, вы бы осудили меня за недостаток рвения, которое должен испытывать настоящий роялист.
   — Этим не надо шутить, даже если вы хотите наказать меня за прошлое недоверие. Я получила хороший урок и впредь буду умнее. Я знаю свое сердце. Через три месяца, Кантэн, я стану хозяйкой своей судьбы.
   — И моей.
   — Это обещание, Кантэн? — спросила мадемуазель де Шеньер. Она остановилась и серьезно посмотрела на молодого человека.
   — Больше, чем обещание. Это утверждение.
   Возможно, она сочла его тон слишком легкомысленным.
   — Но я хочу, чтобы вы это обещали — что бы ни случилось.
   — Ничего не обещал бы я с большей радостью. Что бы ни случилось. Но что должно случиться?
   Она с облегчением вздохнула, и они снова пошли вдоль террасы.
   — Кто знает, что должно случиться? Кто может заглянуть с будущее? Так пусть же у нас будет то, в чем мы уверены и к чему стремимся.
   — Я горжусь вами, Жермена.
   — Вы говорили мне о дурных предчувствиях. Что вас тревожит?
   Кантэн рассказал ей о переживаниях Пюизе, о его борьбе с трудностями, о противодействии его планам.
   — Смелое предприятие, в котором мы участвуем, дает нам последний шанс исправить нанесенное зло и спасти его великий замысел. Если оно не удастся, то разобьет его сердце и многие другие сердца. Дело роялистов потерпит поражение.
   — Участие, внушаемое господином де Пюизе, достойно зависти. Ваш интерес к нему гораздо сильнее интереса к его делу. Возможно, я немного ревную, и вместе с тем благодарна ему за то, что он сделал из вас убежденного роялиста. Мне хотелось бы самой добиться этого.
   — Но, Жермена, — возразил Кантэн, — тем, что я обратился к политике, я обязан прежде всего вам. Пока король снова не взойдет на трон, я не вернусь в Шавере, и у меня не будет королевства, которое я жажду поднести вам.
   — К чему снова говорить об этом? Разве я не убедила вас, как мало все это для меня значит?
   — Возможно. Но для меня то, что я вам предлагаю, значит отнюдь не мало. Меня пугает все, что угрожает успеху Пюизе. Беспечность этих господ меня раздражает. Даже Тэнтеньяк, при всем его геройстве, проявляет недостойное командира легкомыслие.
   Однако, когда они, наконец, присоединились к танцующим, он так и не сказал ей, что беспокоило его больше всего.
   В ту ночь Кантэн делил одну из лучших комнат замка с Тэнтеньяком и двумя его лейтенантами, господином де Ла Уссэ и шевалье де Ла Маршем. К себе они ушли поздно, слишком поздно для людей, которым поутру предстояло выступить в трудный поход.
   Наступил рассвет, а господин де Шаретт и его вандейцы так и не появились.
   — Было бы неплохо узнать, существуют ли они вообще? — раздраженно заметил Кантэн.
   Рядом с Кантэном был Тэнтеньяк и члены его штаба: теперь в него входили Констан де Шеньер и Кадудаль, которые вышли на террасу, где под лучами утреннего солнца проходило импровизированное совещание. Белланже усмотрел в словах Кантэна вызов и поспешил принять его.
   — Следует ли мне понимать ваш вопрос как намек, сударь?
   — Нет. Просто предположение. Не дурачат ли нас? Откуда поступило последнее сообщение о Шаретте? Пора бы нам узнать об этом.
   Они обменялись тревожными взглядами. Затем виконт ответил.
   — Виконтесса должна знать. Я спрошу ее.
   — Нет, нет, — остановил его Кантэн. — быть может, это не так важно. Пора выступать. Ждать больше нельзя.
   К презрительному смеху Белланже присоединился смех Ла Марша, но в менее мажорной тональности.
   — Имея впереди сорок восемь часов и каких-то шесть или семь лиг пути! Даже если мы выступим завтра вечером, то поспеем вовремя.
   — Вовремя для чего? Для боя? После пути в семь лиг?
   — Во всяком случае, — сказал Тэнтеньяк, — мы можем подождать еще день. Пожалуй, лучше не выступать раньше завтрашнего утра.
   — Для кого лучше? Для чего? — решительным тоном спросил Кадудаль.
   — Лучше, потому что в этом случае «синие» позднее узнают о нашем маршруте. Так мы меньше рискуем предупредить Гоша.
   Кадудаль потерял самообладание.
   — И получаем больше времени для застолий, танцев и дурацкого любезничанья в Кэтлегоне. Ваши взгляды не заставят меня замолчать. Я не какой-нибудь придворный щеголь, чтобы подыскивать красивые слова. Я говорю что думаю.
   — Интересно, — прошепелявил Белланже, — вы думаете, что говорите?
   Кадудаль бросил на него уничтожающий взгляд и продолжал, обращаясь к Тэнтеньяку.
   — Более того. Так думают и мои парни. Им здесь не сладко. И они начинают задавать больше вопросов, чем у меня есть ответов. Многие из них бросили свои поля, чтобы прийти на Киброн. Они напоминают мне, что сейчас время сбора урожая и если для них не находят лучшего занятия, чем стоять лагерем под звездами в качестве почетного караула для веселящихся щеголей, то им лучше вернуться к своим делам. Сегодня утром мы обнаружили, что пятьсот человек покинули лагерь. К завтрашнему утру мы можем потерять еще тысячу. После оказанного им на Киброне приема их терпение на пределе. Вот что я должен сказать. Может быть, господин виконт все же поверит, что я говорю то, что думаю?
   — Уверяю вас, Жорж, мы высоко ценим ваше мнение, — примирительным тоном сказал Тэнтеньяк. — Но разумно ли выступать до прибытия вандейцев, которых мы ожидаем с часу на час?
   — Неужели мы зря проделали весь этот путь и намного отклонились от нашего маршрута? — спросил Ла Уссэ.
   — Черт меня побери, если нам вообще следовало приходить сюда, — воскликнул Кадудаль. — Нам не надо никакого подкрепления. Мы и без него достаточно сильны.
   — Жорж прав, — согласился Кантэн. — Правильнее всего будет закрыть совещание и выступить в путь.
   В ответ раздались решительные возражения тех, кто его особенно не любил.
   — Разве здесь приказываете вы? — высокомерно спросил Белланже. — С каких пор?
   — Я не приказываю, сударь. Я советую.
   — Вашего совета никто не спрашивает, — отрезал Ла Марш.
   Ла Уссэ в упор посмотрел на Кантэна. Он был старше и серьезнее остальных.
   — Вы позволяете себе давать опытным солдатам советы по сугубо военным вопросам? Насколько я понимаю, вы человек штатский.
   — Но это отнюдь не делает меня идиотом. Вывод предельно прост. Он понятен и ребенку.
   — Но мы не дети, — манерно растягивая слова, проговорил Белланже.
   — В таком случае, давайте не будем вести себя по-детски.
   — Мне не нравится ваш тон, сударь. Вы невыносимо дерзки.
   Тэнтеньяк решил, что пора вмешаться.
   — Господа, не надо горячиться. Вывод, как говорит маркиз, весьма прост, — он повернулся к Кадудалю. — Если мы выступим сегодня вечером, это удовлетворит ваших людей, Жорж?
   — Я бы предпочел выступить сегодня утром. Но если вы пообещаете, что мы выступим с наступлением сумерек, я не стану спорить.
   Ла Марш запротестовал. Это означало бы, что они прибудут в Плоэрмель утром, за двадцать четыре часа до атаки, и Гош будет предупрежден об их присутствии в окрестностях города.
   — Абсурд, — согласился Констан. — Это лучший способ потерять все преимущества неожиданного нападения.
   — Господа, господа! — попробовал убедить их Кантэн. — Разве обязательно проделать весь путь за один переход? Мы пройдем пять часов, затем отдохнем часов двенадцать, и еще через пять или шесть часов пути утром подойдем к Плоэрмелю. Таким образом мы вступим в бой отдохнувшими в пятницу, неожиданного для всех.
   — Вы, разумеется, полагаете, что у Гоша нет ни шпионов, ни друзей, которые сообщат ему о нашем приближении? — усмехнулся Белланже.
   — О нет, — по губам Кантэна скользнула горькая улыбка. — Мне бы хотелось быть так же уверенным в существовании вандейцев господина де Шаретта, как я уверен в том, что у Гоша нет недостатка ни в друзьях, ни в шпионах.
   Всем было ясно, что он чего-то не договаривает.
   — Я заметил у господина де Морле склонность видеть то, чего нет, и закрывать глаза на то, что существует в действительности, — сказал Констан.
   — Что у вас на уме, Кантэн? — спросил Тэнтеньяк.
   — То, что чем скорее мы выступим, тем скорее исправим ошибку, в результате которой мы здесь оказались, — уклончиво ответил молодой человек.
   Все разразились упреками по поводу его неблагодарности к щедрому гостеприимству госпожи де Белланже, и в этот момент пред ними явилась сама виконтесса, привлеченная их шумными препирательствами.
   Госпожа де Белланже вошла в сверкающем розовом платье, свежая и восхитительная — само воплощение утра; по льстивому выражению Тэнтеньяка — роза, окропленная росой.
   — Фи, господа! Вы разбудите дам! Нечего сказать, достойное воздаяние за их старания развлечь вас, — она через плечо бросила взгляд на занавешенные окна.
   Не желая, чтобы его превзошли в изысканной любезности, Белланже извинился за шум, возложив вину на тех, кто, пренебрегая собранными в Кэтлегоне радостями жизни, настаивает на немедленном отбытии.
   Виконтесса изобразила игривое неудовольствие.
   — Кто эти бессердечные и бесчувственные?
   — Главный преступник — господин де Морле, — как и Констан, Белланже избегал употреблять его титул. — Недавно принятый в воинские ряды, он проявляет нетерпеливое рвение неофита [...нетерпеливое рвение неофита — Неофит — новый приверженец религии, новый сторонник какого-либо учения; новичок].
   — Ради такого рвения простим его. Но какая военная необходимость оправдывает подобное нетерпение?
   — Никакая, сударыня, — сказал Тэнтеньяк.
   — Действительно, никакая, — добавил Белланже. — На рассвете мы должны быть в тылу у Гоша, чтобы...
   — Черт возьми, любезный! — бурно прервал его Кантэн. — Уж не собираетесь ли вы поведать о наших планах всем ветрам небесным?
   Над террасой зазвенел серебристый смех виконтессы.
   — Четыре ветра небесные, взгляните на меня, на ту, кто нежнее, чем самый нежный зефир.
   Чудовищная неосторожность Белланже даже Тэнтеньяка заставила нахмуриться.
   — Эти вандейцы, которые должны были нас здесь встретить, сударыня, откуда вы получили известие о них?
   — Из Редона, четыре дня назад. Господин де Шаретт прислал всадника с письмом; он просил оказать им гостеприимство в Кэтлегоне. Он писал, что они прибудут во вторник, то есть вчера. Они задержались. Но в том, что они прибудут, нет никакого сомнения. Они могут появиться в любую минуту.
   — Шаретт сообщил, куда они направляются? — спросил Кантэн.
   — Да, на побережье, чтобы переправиться на Киброн и пополнить стоящую там армию.
   — Странный путь на побережье из Редона через Кэтлегон. Все равно что идти в обратную сторону.
   — Неужели? — виконтесса подняла брови. — Вам надо сказать об этом господину де Шаретту, когда он появится. Он, вероятно, ответит, что Кэтлегон очень удобен для размещения людей, раз он посылает гонца с просьбой обеспечить его всем необходимым.
   — Он мог бы остановиться в Мюзийаке, у моря. Кроме того из Редона до Мюзийака вдвое ближе, чем до Кэтлегона.
   — Как хорошо вы знаете здешние края! Вам обо всем этом надо сказать господину де Шаретту, — она кокетливо улыбнулась. — Едва ли я сумею постичь рассуждения военных людей.
   — Равно как и рассуждения господина де Морле, — предположил ее супруг.
   Властным тоном Тэнтеньяк положил конец обсуждению.
   — Мы дождемся вечера. Затем выступим. С вандейцами или без них.
   — Вы оставите нас безутешными, — всем своим видом изображая огорчение, посетовала госпожа де Белланже.
   — Увы, сударыня! — вздохнул Ла Уссэ. — Мы склоняемся пред жестокой необходимостью.
   Все, кроме Кантэна, задержавшегося на террасе с Кадудалем, направились к дому. Он посмотрел вслед небольшой группе мужчин, весело болтающих с обворожительной женщиной, и из его груди вырвался усталый вздох.
   — Жорж, что вы думаете обо всем этом?
   Крупное лицо Кадудаля исказила сердитая гримаса.
   — Я думаю, что ваши вопросы обнаруживают слабые места этой истории.
   — И еще больше настраивают против меня этих дамских угодников. Впрочем, неважно, ведь сегодня вечером мы выступаем.
   Во время завтрака Кантэн выслушал не одну шутку по поводу своей военной проницательности.
   Все еще сидели за столом, когда его внимание привлек цокот копыт, приближающийся к замку. Про себя он отметил, что звук доносится не с севера, то есть не из аллеи парка, а с юга — с дороги, ведущей от конюшен. Кантэн задумался, но мыслями своими не поделился даже с Жерменой. После завтрака они вышли прогуляться по запущенному саду.
   В обществе мадемуазель де Шеньер он на некоторое время забыл о своих тревогах, но когда около полудня они вернулись в замок, ему напомнили о них самым неожиданным образом.
   В вестибюле он застал нескольких офицеров и дам, окруживших человека в пропыленной одежде и в высоких сапогах со шпорами, Тэнтеньяк его о чем-то расспрашивал.
   Кантэн подошел ближе и сразу понял, что происходит. Всадник прискакал из Жослэна с сообщением, что Шаретт окружен в этом городке несколькими корпусами республиканской армии под командованием маркиза де Груши, численностью около восьми тысяч человек, которые направлены из Парижа в качестве подкрепления Гошу. Вандейцы заперты в городе и долго не продержаться. Если им не помогут, они обречены.
   Когда посланец ответил на все вопросы, в вестибюле воцарилась напряженная тишина. Тэнтеньяк стоял молча, опустив голову и поглаживая подбородок, пока виконтесса вдруг не заговорила.
   — Само провидение привело вас сюда!
   Тэнтеньяк угрюмо поднял глаза.
   — Не понимаю, о чем вы говорите, сударыня.
   — Но, шевалье, ведь вы совсем рядом с ними. До Жослэна меньше двадцати миль.
   — И он на двадцать миль дальше от нашей цели, о которой сообщил вам ваш муж, — вставил Кантэн, который до того внимательно разглядывал гонца.
   — Мой муж? — она обратила на виконта широко раскрытые от удивления глаза. — Вы? Если он мне о чем-то и сообщал, то я все забыла. Но... Ах, вы не можете допустить гибели Шаретта и его храбрецов.
   — Если они погибнут, то от руки французов, — напомнил виконтессе Кантэн.
   Тэнтеньяк обвел собравшихся встревоженным взглядом.
   — Мы не можем обсуждать это здесь. Кантэн, будьте любезны вызвать Кадудаля. Если виконтесса не возражает, приведите его в библиотеку.
 

Глава IV
МЯТЕЖ

 
   Совещание в библиотеке с самого начало проходило бурно.
   Наконец, сидевший за письменным столом Тэнтеньяк твердо объявил офицерам, которые полукругом стояли перед ним, о своем решении.
   — В вестибюле я говорил о необходимости обсудить наше положение лишь затем, чтобы избежать какого бы то ни было обсуждения. Я не позволю вовлечь себя в споры и не стану выслушивать различные мнения. В сущности, здесь нечего обсуждать.
   — Вы, конечно, имеете в виду, — сказал Констан, — выступить на выручку Шаретту.
   — Я имею в виду, что нам не следует этого делать, — собравшиеся в библиотеке не дали бы ему договорить изъявлениями бурного негодования, но он заставил их смолкнуть, проявив твердость поразительную для человека столь щегольской внешности и хрупкого сложения. — Я имею в виду, что ничто не заставит меня изменить решения, принятого утром. С наступлением темноты мы выступаем в Плоэрмель, куда должны прибыть вовремя и достаточно бодрыми, чтобы на рассвете в пятницу исполнить свой долг.
   Все услышали вздох облегчения, вырвавшийся у Кантэна.
   — Слава Богу, — проговорил он, заставив Белланже резко повернуться в его сторону.
   — Вы благодарите Бога за то, что мы оставляем этих храбрецов на милость убийц?
   — Не может быть, чтобы вы имели это в виду, шевалье, — заявил Ла Марш, наклоняясь над столом. — Это немыслимо.
   — Немыслимо другое. Немыслимо позволить чему бы то ни было помешать нам исполнить свой долг. Если нам это не удастся, дело роялистов будет проиграно.
   — Вы хотите сказать, — поправил Констан, — что оно, возможно, не будет выиграно.
   — Какая разница?
   — Огромная. Атака Пюизе может кончиться неудачей. Но она не будет означать полного поражения. В конце концов, он располагает достаточными силами, чтобы самостоятельно справиться с Гошем. К тому же вы забываете, что он ожидает подкрепления. Отряды Сомбрея и британские войска с часу на час высадятся на Киброне.
   Прежде чем ответить, Тэнтеньяк смерил Констана ледяным взглядом.
   — Я уже сказал, что не потерплю никаких обсуждений и снова напоминаю об этом. Мы покинули Киброн не для того, чтобы роялистская армия действовала самостоятельно, а для того, чтобы сокрушить армию республиканцев. Я не меньше любого из вас сожалею о неудаче, постигшей корпус из Вандеи. Но если быть откровенным, то в интересах монархии я благодарен судьбе за то, что они задержали Груши, который мог бы помешать нам вовремя прибыть в Плоэрмель.
   — Это бесчеловечно! — возмутился Белланже.
   — Это война, — сказал Кантэн.
   — Французы не так понимают войну, сударь.
   — Вы хотите сказать, что вы понимаете ее не так.
   Тэнтеньяк встал из-за стола.
   — Господа, говорить больше не о чем. Это приказ. Мы выступаем с наступлением темноты.
   Констан сорвался с места.
   — С вашего позволения, шевалье! Одну минуту! Сказать надо еще много.
   — Но не мне, — холодно остановил его Тэнтеньяк. — Экспедицией командую я. Вы будете уважать мои приказы, каково бы ни было ваше мнение о них.
   — Если бы я поступил так, то перестал бы уважать себя.
   — И я тоже, — добавил Белланже.
   — Вы созвали нас на совещание, а не для того, чтобы отдавать приказы, требующие безоговорочного выполнения.
   Тэнтеньяк нахмурился и, ненадолго остановив взгляд на Белланже и Констане, с вызовом перевел его на остальных.
   — Кто еще думает так же?
   Шевалье де Ла Марш в отчаянии взмахнул руками.
   — По-моему, ужасно не прийти на выручку тем, кто находится рядом с нами.
   — Клянусь, я такого же мнения, — сказал Ла Уссэ.
   — И я тоже, — холодно согласился Тэнтеньяк. — Но это не влияет на мое решение. А вы, Жорж?
   — Вы командующий, шевалье, — склонив голову, ответил Жорж. — И ответственность лежит на вас. Благодарение Богу, не на мне.
   — Даже вы! — казалось, вера Тэнтеньяка поколеблена, и он позволил себе горько улыбнуться. — Неужели среди вас нет никого, кто разделял бы мои взгляды?
   — Разумеется, есть, — сказал Кантэн. — Кадудаль ошибается. Говоря от ответственности, он думает о выборе. Полученные вами приказы не оставляют вам выбора. Если вы отступите от них, ничто не спасет вас от военного трибунала и расстрела.
   — Вы слышите, господа? Своевременное напоминание для всех вас.
   — Но оно не учитывает, — с надменным видом возразил Белланже, — что существует долг, налагаемый честью.
   — Уроков чести я не позволю давать себе никому, — заметил Кантэн.
   — Полагаю, вы никогда этого не позволяли.
   — Если вы так полагаете, — улыбнулся Кантэн, — я позволю себе оспорить ваше утверждение, но в другое время.
   — Готов доставить вам это удовольствие, сударь.
   — А тем временем мы бросаем вандейцев на произвол судьбы, — с горечью заметил Ла Марш.
   — Боже мой, это слишком, — почти прорыдал Ла Уссэ.
   — Для меня более чем слишком! — горячо воскликнул Констан, почувствовав поддержку. — Дайте мне пять тысяч человек, и я сам поведу их на выручку вандейцам!
   Тэнтеньяк посмотрел на него о снисходительным удивлением.
   — Вы говорите глупости, сударь, — отрывисто сказал он.
   — Почему глупости? — спросил Белланже. — Это выход, и самое меньшее, что мы можем сделать.
   — Наполовину сократить мои силы?
   — Лишь на время, — настаивал Констан. — Прошу вас, выслушайте меня. До Жослэна пять часов пути, пять на возвращение: до Плоэрмеля еще восемь. Всего восемнадцать часов. «Синие» окажутся между нами и вандейцами. Мы быстро с ними справимся. Допустим, что операция займет шесть часов. Итого, двадцать четыре часа. До утра пятницы в нашем распоряжении тридцать шесть часов. У нас останется двенадцать часов на отдых, не считая подкрепления в виде спасенных вандейцев.
   — Ваши подсчеты фантастичны, — охладил его пыл Тэнтеньяк. — Замысел безумен. Даже если вам удастся его выполнить, людям мало двенадцати часов для отдыха после тяжелого боя. Я не желаю больше слушать об этом.
   — Вы недооцениваете выносливость шуанов.
   — Я был с ними в походах и в боях, — улыбнулся Тэнтеньяк. — Их выносливость известна мне не хуже, чем вам. Возможно, они и сделаны из железа. Но и выносливости железа положен предел. Даже если бы вам удалось вовремя привести их в Плоэрмель, они будут так утомлены, что принесут там не много пользы.
   — Это всего лишь ваше личное мнение.
   — Вот именно. Но коль скоро оно мое, я никому не позволю его оспаривать. Послушайте, дорогой Констан, малейшая помеха — и ваш безумный план нарушен.
   — Я готов пойти на риск.
   — О нет. Ваш риск — это мой риск. Ответственность за экспедицию лежит на мне.
   — Так вот чего вы боитесь? — насмешливо спросил Белланже.
   Лицо шевалье вспыхнуло. Но прежде чем он успел ответить, четверо офицеров обрушилось на него с требованиями уступить и принять предложенный Констаном компромисс.
   Кадудаль мрачно стоял в стороне и нахмурясь наблюдал за спорящими. Наконец, Кантэн вступился за своего командира.
   — Господа, послушайте меня.
   На него устремились взгляды, полные злобы и нетерпения.
   — А что вы можете сказать? — отрезал Констан.
   — То, к чему вы принуждаете меня своим упрямством. Не исключено, что позволив вам поступить, как вы того желаете, значит позволить вам угодить в ловушку. Ловушку, которую нам расставили. Где у вас доказательства, что эти пресловутые вандейцы вообще существуют? Говорят, будто от господина де Шаретта пришло письмо из...
   — Что значит, говорят, будто пришло письмо, — высокомерным тоном перебил Белланже. — Письмо, действительно, пришло.
   — Вы его видели?
   — Его видела моя жена.
   — Так, так. Хорошо. Она сказала нам, что это случилось четыре дня назад. Вандейцы тогда были в Редоне, в двух днях пути отсюда. Наверное, Шаретт объявил, что здесь они будут в понедельник. Мы прибываем во вторник, а их все нет.
   И снова Белланже прервал Кантэна:
   — Потому что Груши задержал их в Жослэне.
   — Когда? В воскресенье или в понедельник? Да хоть бы вчера! Как получилось, что мы узнали об этом только сегодня? Весьма примечательно и очень интересно. Интересно и то, что весть об осаде пришла к нам, лишь после того, как мы объявили, что вечером выступаем, с вандецами или без них.
   — На что вы намекаете, черт возьми? — взревел виконт. — Что значит ваше «интересно»?
   — Подумайте, — спокойно продолжал Кантэн. — Если этих вандейцев выдумали с целью задержать нас и не дать нам вовремя прибыть в Плоэрмель, не является ли история их окружения в Жослэне последней попыткой заставить нас отложить выступление?
   — Что все это значит? Что это значит, я спрашиваю? — ярость Белланже сменилась удивлением. — Куда еще способна завести вас фантазия, сударь? Ваши инсинуации оскорбительны. Довольно.
   Задумчивый взгляд Тэнтеньяка остановился на Кантэне.
   — Вы ничего больше не имеете сообщить нам?
   — Я полагал, что сообщил вам достаточно. Но, разумеется, у меня есть еще кое-что. Гонец из Жослэна. Почему за помощью он прискакал именно в Кэтлегон? Откуда ему известно, что здесь остановилась армия? Кто дал знать об этом в Жослэн? Когда? И каким образом эта весть проникла через кордоны республиканцев к осажденным в городе вандейцам?
   — Черт возьми! — воскликнул Кадудаль.
   — Клянусь честью, вы правы! — взгляд Тэнтеньяка оживился. — На эти вопросы необходимо получить ответ.
   — Вы начинаете понимать.
   — Что понимать? — вмешался в разговор Констан. — Не все ли равно, как об этом узнали в городе? Узнали — и слава Богу: такое известие должно вселить отвагу в бедолаг. Тем более надо спешить им на выручку.