Сальгари Эмилио. В дебрях Атласа

   Марабут продолжал стоять посреди куббы, неподвижный словно статуя. Казалось, страх парализовал его.
   Змеи, все еще не успокоившиеся, по-прежнему ползали по полу куббы, поднимаясь на хвосты и яростно шипя. Иногда одна из них подползала к Мулей-Хари и пыталась укусить его.
   Сержант был человек храбрый, но и он на минуту остановился перед страшным пресмыкающимся, поднявшимся на хвост и распустившим капюшон.
   — Собака марабут! — закричал Бассо. — Ты можешь заставить ее отойти: все змеи повинуются аиссанам.
   — Что же мне делать, если они сошли с ума и не слушаются моего голоса? — ответил Мулей-Хари. — Попробуй сам.
   — Я никогда не имел ничего общего с Сиди Мухаммедом.
   Он прицелился из пистолета, в то же время взяв в правую руку саблю на случай внезапного нападения, и выстрелил.
   Кобра, пораженная в голову пулей, открыла было пасть, но вслед за тем перевернулась и вытянулась
   — Путь свободен, — сказал сержант. — Ты можешь выйти.
   — А другие? — спросил Мулей-Хари дрожащим голосом.
   — Оставь их в куббе.
   — Как же мне потом вернуться сюда?
   — Это уж твое дело. Ну, поворачивайся! Мне некогда терять времени. Если не станешь повиноваться, я тебя пристрелю!
   Марабут прекрасно понял, что дольше тянуть нельзя, иначе его собственной шкуре грозит опасность С жестом, выражавшим покорность судьбе, он бросил последний взгляд на своих змей, охранявших неприкосновенность убежища Хасси аль-Биака, и вышел из куббы.
   Едва он успел переступить через порог, как Бассо схватил его за грудь и потащил к лошадям, говоря угрожающим тоном:
   — Если осмелишься сопротивляться — смерть тебе! Здесь пустыня, и никто не расскажет твоим братьям по религии, что я отправил на тот свет марабута, потому что все мои спаги — христиане.
   — Что же тебе от меня надо, господин? — спросил Мулей-Хари.
   — Многое, любезнейший, — ответил сержант. — Прежде всего, чьи это махари у колодца?
   — Мои.
   — Ты держишь верблюдов? Мне еще не случалось видеть, чтобы марабут занимался этим ремеслом, недостойным святого человека.
   — Пророк не запрещает это. Для него верблюд тоже священное животное.
   — Плохой вкус у вашего Пророка, что он покровительствует вонючим верблюдам.
   — У меня махари.
   — А! Махари! — воскликнул Бассо. — Ну, попался.
   — В чем?
   — Погоди, любезнейший. Мне из-за тебя придется потерять немного времени; но так как с теми людьми, кого мы ищем, едет женщина, они должны будут остановиться отдохнуть на несколько часов. Все равно мы догоним их на заре. Так, стало §ыть, махари твои?
   — Мои, господин.
   — Посмотрим. Сколько их у тебя?
   — Семь, господин.
   — Оседланных?
   — У меня совсем нет седел.
   — Вот как? Увидим. Эй, молодцы, зажгите-ка факелы.
   Двое спаги порылись в плащах, свернутых позади седел, и, вынув оттуда факелы, зажгли их.
   — Идем, святой человек, — сказал Бассо. — Тебе меня не провести. Ты, может быть, и хитер, да я, хоть и не алжирец, в десять раз хитрее тебя.
   — Я следую за тобой, — поспешно проговорил Мулей-Хари, старавшийся казаться спокойным, хотя в душе тревожился за Хасси аль-Биака.
   Сержант направился к водопою — струе воды, вытекавшей из расселины в скале вблизи группы карликовых пальм, и осмотрел всех махари.
   — А между тем я уверен, что эти верблюды были под седлом, — бормотал он. — Этот марабут, наверное, заодно с беглецами! Смотри в оба, Бассо, и постарайся доставить своим людям две тысячи франков, обещанных за поимку этих мошенников.
   Он обратился к марабуту и спросил его неожиданно:
   — Когда расседлали этих верблюдов?
   — Я уже сказал тебе, что они не были под седлом, — ответил Мулей-Хари. — Вели обыскать всю куббу, и ты не найдешь ни узды, ни седла.
   — Да, когда она кишит змеями! Ноги моей там не будет. С меня довольно и твоей кобры.
   — В таком случае поверь мне на слово.
   — Но у этих махари шерсть на спине как будто вытерта. Отчего это? Объясни-ка мне это, мошенник.
   — Хозяин, продавший мне их, может быть, ездил на них, а я не ездил.
   — Кто их продал тебе?
   — Кабил с гор.
   — Когда?
   — Три месяца тому назад.
   — Ха! — произнес сержант, делая нетерпеливое движение.
   — Клянусь тебе, господин.
   — Чем?
   — Костями святого, покоящимися к куббе.
   Марабут мог клясться сколько угодно, потому что в святилище не хранилось ничего, кроме разнообразного оружия, принадлежавшего сенусси.
   Однако эти слова произвели на Бассо некоторое впечатление: ему казалось невозможным, чтобы убежденный мусульманин мог так святотатственно обращаться с именем своего покровителя.
   — Ну, может быть, — сказал он, — хотя я вовсе не убежден, что ты не врешь. Пока оставим махари: они меня не интересуют в данную минуту. Ты лучше скажи мне, кто останавливался у тебя несколько часов тому назад.
   Марабут испугался, но не выдал себя и быстро ответил:
   — Змеи, которых я вчера наловил во рву.
   — Люди?
   — Уж несколько дней я не видал ни единого человека. Сторона у нас безлюдная, а кабилы мало религиозны, чтобы приходить молиться моим святым.
   — Врешь ты все, мошенник! — крикнул сержант. — Мы проследили до твоей куббы отпечатки ног нескольких махари, на которых ехали мавр, его дочь, старый негр и двое франджи.
   — Должно быть, я спал в то время.
   — А, спал! — закричал сержант, приходя в ярость. — Куда же они девались, если мы не нашли за твоей куббой следов махари? Куда ты спрятал этих людей? Знай, что у меня есть средство развязать тебе язык. Я никогда не пускаюсь в путь по вашей проклятой земле, не захватив с собой негашеной извести: она скорей ведет к цели, чем палка.
   — Ты можешь убить меня, — отвечал мусульманин с несокрушимой твердостью, — но я не скажу о том, чего не видал.
   — Ты не скажешь, куда направились эти люди или где они скрылись?
   Он обратился к спаги, курившим во время этого разговора, и приказал им:
   — Возьмите негодяя и держите крепко.
   Двое всадников бросились на несчастного марабута и схватили его за плечи.
   Бассо открыл сумку, висевшую у него на перевязи, и вынул длинную полосу крепчайшего полотна и коробочку.
   Все спаги подъехали и, по-видимому, вовсе не были возмущены ужасной пыткой, готовившейся для мусульманина.
   — Будешь ты говорить или нет, турецкая башка? — громко крикнул Бассо.
   — Я тебе сказал все, что мог сказать. Убей меня. Когда-нибудь мои братья отомстят за меня, потому что марабут неприкосновенен.
   — Интересно, кто сообщит им это.
   — Об этом позаботится Пророк.
   — Не до такого ему негодяя… Молодцы, разожмите ему правую руку!
   Спаги после некоторых усилий разжали кулак марабута.
   Бассо взял из коробки несколько щепоток белого порошка и насыпал на ладонь Мулей-Хари, затем, сжав руку снова в кулак, крепко завязал полотняной полосой.
   — Скажешь ты теперь? — спросил сержант.
   — Я ничего не знаю.
   — Отведите его к ключу и смочите ему руку.
   Спаги силой потащили отчаянно упиравшегося марабута и несколько мгновений держали его руку под стекавшей водой.
   Пытка негашеной известью — одна из самых ужасных, придуманных адской изобретательностью алжирских и марокканских палачей.
   Редко кто в состоянии выдержать подобное мучение, а выжившие остаются калеками.
   Пытка состоит в том, что на руку пытаемого кладется несколько щепоток негашеной извести. Когда на нее попадает вода, она разрушает мышечную ткань, сжигает ее, уничтожает совершенно.
   Боль до такой степени невыносима, что пытаемый часто сходит с ума. Случается, что в недалеком Марокко осужденные подвергаются такой пытке два или три раза кряду.
   Через несколько дней пальцы сгнивают, развивается гангрена, и несчастный умирает в продолжительных, ужасных мучениях.
   Мулей-Хари, решивший скорее умереть, чем выдать друга, испустил ужасный крик.
   Известь начала свое разрушительное действие и, растворяясь в завязанном кулаке, разъедала кожу и мясо на суставах пальцев.
   Бассо невозмутимо смотрел на эту мучительную пытку. И на спаги, уже привыкших к ужасам бледа, крики, по временам вырывавшиеся у несчастного, по-видимому, тоже не производили никакого впечатления.
   Что были эти крики в сравнении с отчаянными воплями восьмисот арабов, среди которых были не одни мужчины, задушенных во время завоевания Алжира одним из генералов в дыму, наполнявшем пещеру.
   Бассо подождал несколько минут; затем, увидав, что бедный марабут не в состоянии больше переносить своих страданий, холодно спросил у него:
   — Заговоришь ты теперь?
   Мулей-Хари стиснул зубы и ответил с дикой ненавистью:
   — Никогда… Собака франджи!
   — Это твое последнее слово?
   — Чтоб Аллах проклял тебя, христианская собака.
   — Привяжите его к пальме и пусть себе околевает, — приказал сержант. — Может быть, какой-нибудь лев освободит его от мучений, проглотив его в четыре глотка.
   Спаги потащили несчастного к пальме и крепко привязали веревками к стволу, не обращая внимания на его крики и проклятия.
   — А теперь на коней! — сказал Бассо. — Пусть эта каналья выпутывается, как хочет. Беглецы проехали здесь под предводительством проклятого туарега, не сообразившего, что в бледе найдутся запасные лошади, чтобы заменить загнанных. Помните, молодцы, можно заработать две тысячи франков и десять дней отпуска, чтоб прожить эти деньги в Оране или Константине. Кто отказывается?
   — Никто, — ответили спаги в один голос.
   — Ну, так едем дальше. Я уверен, что эти мошенники стараются достигнуть гор Атласа, чтобы скрыться у кабилов и сенусси. Только, я надеюсь, мы накроем их раньше. Мы сейчас же опять отыщем их следы, если они где-нибудь остановились, и окружим их. Едем!
   Двенадцать спаги вскочили на коней, и отряд помчался по пустынной равнине, а вдогонку, среди сгустившихся сумерек, вслед ему неслись отчаянные крики марабута.

XIV. Погребены заживо

   Хасси аль-Биак, граф и их спутники, хотя и сознавали всю опасность своего положения, однако, побежденные усталостью, наконец крепко уснули. Они полагались на дружественное расположение и хитрость марабута.
   Проспав шесть или семь часов, тосканец проснулся первым. Глубокое подземелье было крепко закрыто, так что заключенные в нем даже не слыхали двух выстрелов, сделанных Бассо в кобру, и не подозревали обо всем происшедшем в куббе в продолжение их сна.
   Потягиваясь всем телом, зевнув два—три раза, как медведь, Энрике сел и стал осматриваться.
   Ночник начинал гаснуть, — к своему счастью, они держали только один зажженным, — однако еще распространял достаточно света, чтобы можно было рассмотреть склеп, или, скорее, склад оружия.
   Хасси аль-Биак беззаботно храпел, вытянувшись на старом ковре и держа в руке пистолет; граф и Афза спали на другом ковре, а Ару свернулся, как котенок, возле бочонков с порохом.
   — Красивая картина, — сказал тосканец, — жаль, что нет здесь моего друга Берлинетти: он бы сейчас нарисовал ее. Что касается меня, так я лучше позабочусь о завтраке. Для этого надо посоветоваться с марабутом.
   Он встал, взошел на лесенку и начал изо всех сил стучать в каменную плиту, крича:
   — Эй, святой человек!
   Конечно, никто не ответил, потому что несчастного Мулей-Хари уже не было между его змеями.
   — Черт возьми, какие глухари эти арабы! — бормотал Энрике про себя.
   Он хотел приподнять камень, но скоро понял, что это напрасная трата времени. Даже если бы все соединили свои силы, плиту невозможно было бы поднять.
   — К черту ее на рога! — воскликнул Энрике, побледнев. — Как же теперь марабут поднимет эту плиту? Графа там нет, чтобы помочь ему. Или собака марабут оставил нас околевать в этом склепе?! Хорош приятель у папаши мавра, нечего сказать!
   Несколько упавший духом, он спустился с лесенки и разбудил графа, говоря ему на ухо:
   — Вставай, приятель, тут творятся серьезные дела. Не буди пока ни жену, ни тестя.
   — Что тебе, друг? — спросил граф. — Мы, кажется, довольно долго проспали. Зажги-ка другой ночник, чтобы было посветлее…
   — А потом?
   — Что ты хочешь сказать этим?
   — Что мы, может быть, никогда не увидим света.
   — Ты грезишь?
   — Нет, граф, я не сплю.
   — Отчего у тебя такое расстроенное лицо?
   — На то есть причина.
   — Да что такое случилось? Спаги здесь?
   — Мне пришла в голову странная мысль
   — А именно?
   — Что марабут заживо похоронил нас здесь, а сам отправился донести на нас.
   Магнат пожал плечами.
   — Ты не знаешь мавров, — сказал он. — Гостеприимство для них свято; под кровлей мавра тебя не смеет тронуть никакой враг.
   — Ты думаешь, он еще спит?
   — Вероятно, пошел напоить наших верблюдов. Будь спокоен, он скоро вернется.
   — Можешь говорить что хочешь, а я неспокоен, и думаю, что хорошо бы посоветоваться с папашей мавром.
   Товарищи разбудили Хасси и сообщили ему свои опасения.
   — Мулей-Хари не мог нас оставить, — сказал мавр. — Уже много лет, как я его знаю, и кроме того, как я уж сказал вам, он обязан мне.
   — А если с ним случилось какое-нибудь несчастье? — настаивал Энрике с возраставшим беспокойством.
   — Вы, франджи, ничего не слыхали?
   — Ничего, — в один голос ответили легионеры.
   — Стало быть, не могло случиться ничего важного, — заключил мавр. — Но все же лучше удостовериться.
   — А кроме того, есть еще одно, о чем я уже сказал графу: как сможет твой приятель один поднять камень?
   — А наши махари на что? Продев в кольцо веревку и заставив махари ее тащить, нетрудно поднять плиту даже одному человеку.
   Энрике вздохнул свободнее.
   — Пойдемте со мной, — сказал мавр.
   Все трое поднялись по лесенке один за другим, так как она была настолько узка, что по ней можно было идти только одному человеку, и Хасси, шедший впереди, изо всех сил стал звать марабута, чем разбудил старого негра и Афзу. Но ответа не последовало.
   — Ничего не слышно; между тем он должен бы услышать меня, — сказал Хасси.
   — Надо позвать еще громче, — заявил Энрике.
   — Выстрелить, что ли, из пистолета?
   — Именно это я и хотел предложить.
   — Попробуем, — сказал граф.
   Хасси вынул из-за пояса пистолет, приставил дуло его к отверстию трубы и выстрелил. Выстрел гулко прокатился по запертому подвалу.
   Все трое напряженно прислушивались, но и этим выстрелом им не удалось привлечь к себе внимание марабута.
   Граф взглянул на Хасси, по-видимому, растерявшегося.
   — Что ты думаешь об этом? — спросил он.
   — Что с Мулей-Хари случилось какое-нибудь несчастье.
   — А именно?
   — Кто знает? Его могли арестовать спаги, пока мы спали.
   — И мне уже пришла такая мысль.
   — А может быть, лев напал на него, когда он поил у ключа наших махари?
   — Не укусила ли его одна из его змей, — выразил свое предположение Энрике.
   — Аиссаны не боятся укуса змей, — ответил Хасси.
   — Хватит ли у нас силы поднять тяжелую плиту? — спросил граф. Хасси покачал головой.
   — Лестница не позволит нам упереться в плиту всем троим вместе; да если б нам это и удалось, то все же наших сил будет недостаточно.
   — Значит, нам крышка! — воскликнул тосканец. — Кто освободит нас из этой могилы, если марабут не вернется?
   Граф и мавр не ответили; они с ужасом смотрели друг на друга.
   Что будет с ними, если не удастся сдвинуть камень? Пока у них еще хватит запасов и воды на несколько дней, но потом? Кому придет в голову, что в подземелье заключено пять человек? Стало быть, нельзя рассчитывать на помощь даже в случае остановки какого-нибудь каравана.
   Все эти мысли молнией пронеслись в уме заживо погребенных.
   Граф первый нарушил молчание.
   — Остается только одно, — сказал он. — Прорыть себе выход под куббой.
   — Прорыть галерею? — спросил Энрике.
   — Другой надежды нам не остается. Если не сможем сделать этого, то не выйдем живыми из этой могилы.
   — А если Мулей вернется? — спросил Хасси.
   — Благоразумие советует не ждать его. На сколько дней может хватить запасов?
   — Дней на семь—восемь, — ответил Хасси.
   — За неделю можно сделать многое, особенно в довольно рыхлой почве.
   — Думаешь, нам это удастся? — спросил Энрике.
   — Я не отчаиваюсь, тем более что у нас есть острое оружие, которое поможет нам. Пойдемте успокоим Афзу.
   — Крикнем еще раз. Марабут, может быть, уже вернулся. Тосканец остановился на несколько минут и начал кричать на все лады, но без всякого результата.
   — Может быть, было бы лучше, если б мы продолжали наше бегство, вместо того чтобы искать убежища здесь, — сказал он. — Ну, что делать! Надо скорее превратиться в кротов.
   Афза, узнав от мужа о серьезности положения, не упала духом, такова была ее вера в мужественного франджи, которому она была обязана жизнью.
   — Если ты, господин, говоришь, что мы рано или поздно выйдем отсюда, так мне нет причины сомневаться, — отвечала она. — Я стану спокойно ждать освобождения.
   После короткого совещания четверо мужчин пошли осматривать подземелье и скоро убедились, что при постройке куббы вовсе не было употреблено камня.
   Стоило только подрыть фундамент, состоявший из глины с примесью извести и имевший не более двадцати сантиметров толщины.
   Быстро выбрали место, где начать работу, и граф с тосканцем немедленно принялись за нее, вооружившись каждый широкой, крепкой пикой.
   Хасси и Ару должны были вынимать землю и относить в угол подземелья.
   Нескольких ударов оказалось достаточно, чтобы пробить фундамент и добраться до земли.
   Как и предвидел граф, почва не оказала большого сопротивления, так как состояла из смеси глины с песком. Возникла только одна опасность: как бы земля не обвалилась и не засыпала двух новоиспеченных рудокопов.
   — Вот в чем опасность, — говорил граф. — Эта земля легко может обвалиться.
   — Ты хочешь напугать меня? Мне и так уже достаточно страшно, уверяю тебя.
   — Вовсе не намереваюсь пугать тебя, — ответил магнат. — Я только предупреждаю об опасности, чтобы ты работал осторожно.
   — Будем держаться направления труб для воздуха?
   — Так будет лучше.
   — И почему только строители не сделали их пошире!
   — Не подумали о нас, мой бедный друг.
   — Однако работа будет очень трудная при этой рыхлой почве.
   — Без сомнения. Отломи первое колено трубы, и постараемся проникнуть в нее.
   Тосканец сильным ударом отбил конец глиняной трубы и начал яростно отгребать обступившую ее землю.
   Они проработали несколько минут, отбрасывая песок и землю, которые граф сгребал в корзину и передавал Хасси, как вдруг тосканец остановился с поднятым оружием.
   — Что такое? — спросил магнат, изумленный этим перерывом.
   — Может быть, я ошибся?
   — За трубами спрятался лев?
   — Его бы я уже убил.
   — Почему же ты остановился?
   Вместо ответа легионер бросился на землю, сделав товарищам знак, чтобы они молчали.
   — Невероятно! — воскликнул он через несколько мгновений. — Однако я отлично слышал.
   — Да скажи толком.
   — Послушай сам. Приложись ухом к трубе.
   Граф, взволнованный словами Энрике, поспешил последовать его приглашению.
   — Ты ничего не слышишь? — спросил тосканец с тревогой. Вместо ответа магнат обратился к Хасси, смотревшему на них с удивлением, и сказал:
   — Послушай и ты.
   — Что же вы слышали? — спросил мавр.
   — Там, должно быть, бродит дьявол, — ответил тосканец, не терявший веселости. — Будь осторожен, папаша мавр.
   Хасси аль-Биак пожал плечами и поспешил лечь на землю, прислушиваясь.
   Через несколько минут он встал, очевидно взволнованный.
   — Слышал? — спросил Энрике.
   — Не кажется тебе, как будто человек кричит вдали, у того конца трубы? — спросил магнат.
   — Да, — ответил мавр. — Кто-то отчаянно зовет на помощь
   — Ошибаемся мы или это в самом деле человеческий голос?
   — Это голос, готов поставить свой пистолет против грошового ножа, — сказал Энрике.
   — А может быть, это просто шум воды, пробивающейся под трубой? — высказал свое предположение Энрике.
   — Нет, это невозможно, — ответил мавр. — Вода не может производить такого звука, она падает с высоты и журчит на все лады.
   — Ну, стало быть, там дьявол гуляет, как я уже сказал.
   — Надо разгадать эту тайну, друзья. Земля поддается легко, и через несколько дней проход будет готов.
   — Тогда Вельзевулу уже надоест бродить, и мы не найдем даже волоска из его хвоста.
   — Начинай, друг. Времени терять нельзя. Когда ты устанешь, я тебя сменю.
   Все снова яростно принялись за работу, торопясь выйти из этой могилы, где им грозила голодная смерть.
   Тосканец с помощью графа рыл проход; другие относили землю, между тем как Афза занялась приготовлением обеда с помощью нескольких факелов, найденных между бочонками с порохом.
   Время от времени адвокат прерывал работу и, приникнув ухом к проходу, мало-помалу удлинявшемуся, прислушивался то к усиливавшемуся, то к ослабевавшему крику.
   — Мне думается, это вода падает в трубу, — рассуждал он. — Невозможно, чтобы здесь могло скрываться человеческое существо. Ну, увидим!
   Работа шла быстро, однако при соблюдении необходимых предосторожностей от обвала, которого можно было опасаться.
   Когда тосканец выбился из сил, его сменил граф, и проход около трубы, проводившей воздух, становился все шире благодаря гигантской силе мадьяра. Мысль, что он работает для спасения Афзы, своей милой Звезды Атласа, придавала ему еще больше энергии.
   Целый день, за исключением какого-нибудь часа, потраченного на еду, прошел в напряженной работе.
   Однако продвигаться становилось все труднее, так как земля все чаще осыпалась.
   Граф перебрал почти все оружие арсенала: были пущены в ход ятаганы и широкие короткие сабли.
   У заключенных мелькнула было мысль разбить бочонки, чтобы воспользоваться досками, но их удержало опасение, что какая-нибудь искра от факелов, горевших у входа в проход, может попасть в порох и вызвать опасный взрыв.
   Вечером — легионеры захватили с собой большие серебряные часы — работы были прекращены. Все страшно утомились десятичасовым трудом, который жара, царившая в подземелье, делала еще тяжелее.
   Перед ужином еще раз поднялись на лесенку, чтобы убедиться, не вернулся ли марабут. Но несчастный находился слишком далеко от куббы, чтобы услышать отчаянный призыв заключенных в подземелье.
   — Напрасно мы будем надрываться, — сказал тосканец. — Бедняга, вероятно, уже переселился в желудок какого-нибудь льва. Мир его душе; не станем больше надеяться на него.
   — А мне кажется, он не умер, — сказал граф. — Я не отчаиваюсь, что мы еще увидимся.
   — На луне?
   — Не мог он исчезнуть так внезапно. Я уверен, что его увезли спаги.
   — Ну, именно в таком случае мы и не увидим его. Шкура араба не дорого ценится в Алжире, и расстрелять араба ничего не стоит.
   — Не совсем так: он марабут и притом святой человек; если его тронут, за него станет его кубба и поклонники, не правда ли, Хасси?
   — Совершенно верно, — ответил мавр.
   — А ты надеешься увидеть его?
   — Если бы Мулей-Хари был еще жив и на свободе, он вернулся бы сюда. Если он не пришел, значит, умер, и нам остается рассчитывать только на собственные силы, если мы хотим достигнуть цепи Атласа и полной безопасности. Но пока оставим заботу о нем и поужинаем. Афза сотворила чудеса.
   Действительно, несмотря на скудную провизию, имевшуюся под рукой, Афза приготовила прекрасный кускуссу, хотя и поджарила его на огне факела, и, кроме того, испекла что-то вроде довольно вкусного пирога из фиников, сухих абрикосов и изюма.
   Проспав часов девять, легионеры, мавр и Ару снова усердно принялись за работу.
   Но предварительно Энрике снова приложил ухо к отверстию трубы и, к своему великому удивлению, опять услыхал доносившийся по ней крик.
   — Это человек или зверь, — сказал он. — Желал бы я только знать, почему он так упорно кричит перед трубой.
   — Узнаем, когда откроем проход, — ответил граф. — Излишне ломать себе голову над объяснением этой загадки.
   — А между тем я охотно отдал бы за это объяснение даже свои часы — последнее воспоминание об отцовском бриге.
   — Лучше тебе сохранить их и работать. Мы еще не знаем, какой длины будет проход и сколько времени нам придется рыться под землей, пока мы выйдем на поверхность Если уж дело затянется, придется прибегнуть к крайнему средству: разрушить куббу.
   — Что ты собираешься сделать, граф?
   — Пока станем работать, Энрике. Потом я объясню тебе свою мысль.
   Они взяли шпаги и снова принялись за трудную работу при свете коптивших факелов, так как в подземелье не проникало ни одного луча света.
   Работали по-прежнему осторожно, предварительно удостоверяясь в плотности почвы и роя больше под трубой, чем поверх ее, чтобы она хоть отчасти служила защитой от обвала.
   Таким образом прошел этот день, а за ним еще два. Проход имел теперь метров тринадцать длины, и уже можно было надеяться, что поверхность земли недалека, как вдруг обвалившаяся земля засыпала Энрике, работавшего впереди других, по пояс. Граф, стоявший за ним, едва успел отскочить на несколько футов.
   — По-моему, легче сражаться со львом, чем изображать из себя рудокопа, — сказал тосканец. — Клянусь всеми камбалами Средиземного моря! Скверное ремесло!
   — Мы бросим его, — сказал граф.
   — Как? Ты отказываешься от надежды выбраться из этой могилы?