Сальгари Эмилио. В дебрях Атласа

   — Воистину прекрасный зверь, — сказал граф, вставший с помощью Афзы, — если б он сошел сюда живой, не знаю, кто бы из нас спасся от его когтей.
   — Он был настолько умен, что скатился сюда уже умирающим. Эта любезность заставляет меня простить ему его невоспитанность: разве можно так докладывать о себе, черт возьми!
   — Смотри, чтобы сюда не скатился другой, еще хуже воспитанный, — сказал граф.
   — Хоть я и болтаю, но не теряю из виду отверстие, — возразил Энрике. — Ах я, глупец! Кому принадлежит заслуга убиения льва?
   — Тебе, и никто у тебя ее не отнимает, — ответили граф и Хасси. Тогда легионер, склонившись перед Афзой со своей обыкновенной комической важностью и показывая на огромного зверя, сказал:
   — Прелестной Звезде Атласа я приношу в дар шкуру царя Атласа.
   — Благодарю, франджи, — ответила с улыбкой молодая женщина
   — И если будет время, я сниму ее для вас, — прибавил Энрике.
   — Сомневаюсь, что ты это исполнишь, — сказал граф, — послушай, какой концерт задают осаждающие.
   — Черт возьми, они заряжают свои пушки, — ответил легионер, — к счастью, они плохие артиллеристы и их орудия не действуют. Молчите вы, болтуны, мы не глухие!
   Животные, скопившиеся вокруг и внутри развалин, казалось, совсем обезумели.
   Можно было подумать, что между голодными львами, не имевшими терпения дождаться человеческого мяса, шакалами и гиенами началась драка, так как в общем шуме слышались и вопли страдания.
   — Они поедают друг друга, — сказал Хасси, поднявшийся на несколько ступенек, чтобы лучше слышать.
   — И мы должны бы воспользоваться этим и обмакнуть кусочек сухаря в воду, — сказал Энрике, — я умираю от жажды. Ару, открой бурдюк и налей воды.
   Старый негр пошарил в углу, где были навалены бочонки и старые ковры и где он спрятал продовольствие. Вдруг он испустил крик отчаяния
   — Что у тебя там, лев спрятался? — спросил Энрике, — я сейчас приду расправиться с ним.
   — Что с тобой, Ару? — спросил Хасси, встревоженный этим криком.
   — Хозяин, — забормотал негр, лицо которого стало пепельного цвета, так оно побледнело, — у нас нет ни капли воды!
   — Как? А бурдюки?
   — Все порваны и совсем сухи.
   — Что за дьявол! — воскликнул Энрике в ужасе от неожиданного открытия, столь ухудшавшего их и без того невеселое положение. — Как это могло случиться?
   — Я могу это объяснить, — сказал граф, — они лопнули от взрыва, произведенного для открытия прохода.
   — Вот мы в печи и испечемся без возможности промочить горло. Папаша Хасси, о чем ты думаешь? Пройти к ключу посреди зверей? Я был бы очень благодарен.
   — Я думаю о том, — отвечал Хасси, — что наше положение становится отчаянным. Если эта осада продолжится сутки, никто из нас не выживет.
   В эту минуту Энрике, пристально смотревший на льва, ударил себя по лбу:
   — Вот наш ключ! Белая ли, красная ли вода, что мне за дело, она утоляет жажду.
   — Что ты делаешь? — спросил граф, видя, что он берет ятаган.
   — Пью, — спокойно ответил воин.
   Взятым им оружием он сделал в горле льва глубокую рану и, без всякой брезгливости прильнув к ней губами, стал пить еще теплую кровь.
   — Я не стану подражать тебе, — сказал с отвращением граф. Энрике пожал плечами и продолжал пить. Напившись, он заткнул рану пальцем и, обведя взором присутствующих, спросил:
   — Кто желает воспользоваться? Еще можно пососать.
   — Никогда, — сказал граф.
   Даже Хасси сделал отрицательный жест. Мулей же, менее брезгливый и мучимый лихорадочной жаждой, бросился к телу льва и пил до тех пор, пока еще оставалась хоть капля крови.
   — Правда, марабут, что не так противно?
   Мулей скривил гримасу.
   — Вы уж очень избалованы, господа, — сказал смеясь Энрике, — что касается меня, то, приди только другой лев, я воспользуюсь и им также. Кстати, что делают наши друзья? Кажется, баталия кончилась и они отдыхают.
   — Действительно, ничего не слышно, — сказал Хасси.
   — Ушли они, что ли?
   — Гм!..
   — Надо удостовериться.
   — Кто осмелится высунуть голову? — спросил граф.
   — Я, — ответил без запинки тосканец, — но прежде головы высуну пару пистолетов. Папаша мавр, дай мне твои, они превосходно стреляют.
   — Это большая неосторожность, — сказал Хасси, все же передавая ему просимое оружие. — Тут, может быть, спрятался у входа какой-нибудь лев или гиена, ты знаешь, какой у них тонкий слух.
   — Не можем же мы оставаться в этой ужасной неизвестности. А что, если звери ушли?
   — Увидим.
   Тосканец взвел курки и, держа оружие в руках, начал тихо всходить по лесенке, Хасси же и Ару подняли свои ружья к отверстию, чтобы защитить его от случайного нападения.

XVIII. Караван бедуинов

   Поднявшись до верхних ступенек, Энрике остановился, как бы потеряв мужество двигаться вперед.
   Он побледнел; большие капли пота падали с его лба, поднятые с оружием руки дрожали. — Черт побери! — пробормотал он. — Можно бы подумать, что я боюсь!..
   Товарищи, заметив его столь естественное волнение, делали ему знаки, чтобы он вернулся, но храбрый легионер только пожал плечами.
   — Я не ребенок, — прошептал он, — чтобы так постыдно ретироваться. У меня четыре пули, и я, в конце концов, сумею всадить их куда следует.
   Он стал прислушиваться. Ни один звук не прерывал царившую в пустыне тишину; но до слуха легионера долетели неясные звуки, похожие на дыхание толпы живых существ.
   — Поборовшись друг с другом, они заснули, — пробормотал тосканец. — Теперь, зная, что всякий индивид, человек или животное, громко храпящий, не опасен, я могу отважиться посмотреть, что делается вокруг этой проклятой самим Пророком куббы. Ну, друг мой, не будь тряпкой!
   Держа наготове пистолеты, стараясь не производить ни малейшего шума, он поднялся на последнюю ступень и высунул голову в отверстие.
   Он не ошибся. Шакалы, гиены и львы крепко спали, прислонившись друг к другу, и вокруг, и внутри куббы.
   При свете взошедшей луны Энрике мог окинуть взглядом спящий лагерь.
   — Они, должно быть, и в самом деле решили съесть наши бифштексы! — сказал он. — Если бы с нами был этот каналья Бассо, он наверное пожертвовал бы им марабута и старого Ару. Мы же порядочные люди и предложим им только свинец, но зато в большом количестве.
   Он хотел удалиться, когда среди спящих поднялась громадная голова и перед легионером заблестели два огненных глаза.
   Энрике остановился и опустил пистолеты, чтобы стволы их не светились при луне.
   Он понял, что имеет дело с одним из длинногривых существ, которые громко ревут, но еще лучше терзают свою добычу.
   «Эх, кабы сюда фотографа, — подумал Энрике. — Однако я лучше бы себя чувствовал в склера».
   Он взглянул на льва, который, зевая, показывал зубы, страшные даже для крокодила; потом, видя, что он еще не решается встать, Энрике начал, еле дыша и двигаясь, чтобы не вызвать нападения, спускаться.
   Едва только его голова оказалась ниже отверстия и, стало быть, вне опасности от львиной лапы, он бросился вниз по лестнице.
   Не успел он достигнуть земли, как в отверстии пропал свет луны, будто что-то большое заткнуло его.
   — Что это, лунное затмение? — воскликнул Энрике. — Здесь совсем темно.
   — Отверстие закрыли, — сказал Хасси.
   — Кто этот злодей?
   — Зверь какой-нибудь, — ответил граф.
   — Новый визит? Добро пожаловать. Мне уже опять пить хочется. Фонтаны сами приходят к нам. Эй, друг! Ты ловко попал! Здесь много людей, только тебе, приятель, поживиться ими не придется!
   Зверь, заслонив головой отверстие, ответил могучим рыком и остался на своем месте. Тосканец разозлился:
   — Убирайся отсюда, несчастный! Ты слишком любопытен! Твой товарищ был более воспитан!
   В гробнице раздалось эхо громкого рычания.
   — Напрасно представляться, — сказал легионер, — мы знаем этих так называемых царей Атласа и предупреждаем ваше величество, что мы люди решительные и не продадим дешево свои шкуры. У тебя есть кровь, и я ее выпью. Ару, дай мне ружье.
   — Что ты хочешь делать, Энрике? — закричал граф. — Он нас не трогает, пусть смотрит.
   — Я не люблю любопытных, — сказал легионер.
   В эту минуту темная масса двинулась, пропуская немного лунного света.
   — Вот и прошло затмение, — ответил вечный балагур, — но не прошла опасность. Я потеряю шапку, но приобрету шкуру еще одного льва. Черт бы их побрал, они мне уже по горло надоели, эти звери, и я пить хочу. Ружье, Ару.
   — Вот оно, господин, — ответил старый негр.
   — Видел ли ты, как ловят льва шляпой?
   — Нет, господин.
   — Это игра, которой ты можешь научить своих соотечественников, если у них есть шапки, что довольно сомнительно: вы, кажется, менее всех нуждаетесь в шляпах.
   — Ты с ума сходишь, Энрике? — спросил граф, не понимая, что хочет сделать этот оригинал.
   — Я не марабут, — важно ответил тосканец, — не правда ли, Мулей-Хари?
   Святой человек нашел лучшим промолчать.
   — Ты слишком много шутишь со львами, — сказал граф.
   — Я шутил и с крысами, наполнявшими судно моего отца.
   — Что за сравнение!
   — Ты не знаешь, граф, они были так свирепы, что в одну ночь чуть не отгрызли мне нос и ухо. На мне есть след их страшных зубов. Папаша Хасси, твое ружье заряжено?
   — Только нажми курок.
   — Так я тебе покажу, как итальянцы ловят львов. Нам достаточно ничтожной шапки.
   Граф не мог удержать улыбки.
   — Как послушаешь этого хвастуна, подумаешь, что Италия полна диких зверей.
   — У нас разбойники, которые порой опаснее львов. Ну, на охоту! Он снял свой картуз, надел его на дуло ружья и, на этот раз совершенно спокойно, начал подниматься по лестнице. Видно было, что он твердо верил в успех своей затеи.
   — Я понял, — сказал граф, — ты же, Хасси, возьми ружье и будь готов защитить товарища при нападении. Неизвестно, что может случиться.
   — Я ни на секунду не потеряю из виду твоего друга, сын мой, — ответил мавр.
   В это мгновение свет опять исчез перед отверстием. Громадное животное снова заслонило его и на этот раз крайне интересовалось тем, что делается внутри.
   Тосканец, впрочем, не остановился. Он продолжал подыматься, высоко держа ружье, с намерением выстрелить в льва, когда он схватит зубами картуз. Почти оглушивший его рев остановил его на одной из верхних ступеней.
   — Это — львица, — сказал Хасси, — она опасна не меньше льва. Граф поднялся, схватив пистолет.
   — Черт знает! — пробормотал Энрике, несколько медля встать на последнюю ступень. — Это животное твердо держит свою позицию! Если оно думает овладеть моей головой, то очень ошибается, — получит только шапку.
   Львица упорно продолжала закрывать собой отверстие. Она рычала и могучими когтями царапала утлы отверстия, так что пыль и известка осыпали тосканца.
   — Энрике, — закричал граф, видя нерешительность друга, — вернись и дай нам действовать ружьями. Зверь теперь в прекрасном положении для прицела.
   — Нет, — ответил упрямец, — хочу, чтоб он схватил мою шапку.
   Он поднял ружье и поднес картуз ко рту львицы.
   Последняя, увидав этот странный предмет, остановилась на секунду, а потом схватила его зубами, думая, что это человеческая голова.
   Раздался сухой выстрел. Тосканец выстрелил, и животное проглотило в одно и то же время пулю, огонь и дым.
   Граф и его товарищи в ужасе увидели, как скатились вместе по лестнице человек и зверь.
   Едва львица достигла земли, как ей в грудь вонзились два кинжала. Эти два удара были, однако, напрасны. Выстрел Энрике раздробил ей череп, так что вытекла часть мозга.
   — Мертва! — воскликнул Хасси.
   Энрике быстро поднялся и с недоумением смотрел на зверя.
   — Мертва? — спросил он.
   — Наши удары были напрасны.
   — Видел, папаша Хасси, как ловят львов на шапки? Надеюсь, ты этого не забудешь.
   — Ты просто удивительный человек, — сказал граф.
   — Я изобретатель, — важно ответил тосканец, — вот и еще специальность, которая может мне пригодиться больше, чем какая-нибудь другая. Охота за львом с шапкой! Готовое название для романа! Кому пить хочется? Вот новый источник. Папаша мавр, пей, ты ведь хочешь; пей, не церемонься. Надо довольствоваться тем, что есть, особенно в Африке.
   Тосканец взял ятаган и приготовился резать львицу, когда снаружи раздался выстрел, за которым последовало несколько других.
   — Выстрелы? — спросил побледневший граф и прижал Афзу к своей груди.
   — Нет! — воскликнул Хасси. — Это не ружья франджи, это наши алжирские ружья — я не могу ошибиться.
   — Значит, идут нам на помощь? — закричал тосканец. — Они сражаются со зверями. Побежим и мы помочь этим добрым людям. Ко мне, Хасси! Сюда, Ару! Берите все ружья и пистолеты. Я тоже хочу участвовать в бойне львов, гиен и этих шумных шакалов, черт их побери!
   — Я пойду также, — воскликнул граф, — на что-нибудь и я пригожусь.
   — В таком случае вперед, друг! — ответил Энрике. — Звезда Атласа поможет тебе!
   Пока происходил этот разговор, выстрелы снаружи продолжались, а с ними рев, улюлюканье и отчаянные крики.
   Вероятно, осаждающие звери чувствовали себя не особенно хорошо под градом пуль, уничтожавших их.
   В одно мгновение Энрике, Ару, марабут и Хасси взбежали по лестнице и выскочили из гробницы. У каждого из них было по два ружья и по паре двуствольных пистолетов.
   Звери оставили развалины и столпились около ключа, испуская все более ужасный рев.
   В трехстах шагах от них стоял караван из сорока навьюченных верблюдов и дюжины лошадей.
   Несколько человек, в больших темных плащах и тюрбанах, спешились и, прячась за кустарником, стреляли в животных из ружей и пистолетов.
   — Это бедуины! — закричал Хасси, узнав их по темным плащам. — Надеюсь, мы спасены.
   — Бедуины или туареги, все равно, — ответил Энрике. — Во всяком случае, это не спаги бездельника Бассо, и мы поможем этим храбрецам. Дайте залп, друзья!
   Четыре выстрела грянули после этих слов, а за ними еще четыре.
   Бедуины, услышав выстрелы, остановились, боясь, что имеют дело с разбойниками, желающими разграбить караван. Но заметив, что эти выросшие из-под земли люди направляют свои выстрелы не в них, а в сторону ключа, снова принялись за дело.
   Звери, находясь между двух огней, испуганные потерями своих собратьев, которых без промаха убивали бедуины, решились наконец покинуть поле битвы. Они соединились в длинную колонну и в бешеном бегстве пронеслись перед караваном, провожаемые последним залпом, положившим еще нескольких из них, и с фантастической быстротой исчезли по направлению к югу.
   — Счастливого пути! — закричал Энрике, пуская им вдогонку последнюю пулю.
   После прекращения стрельбы один из бедуинов направился к развалинам куббы, держа свое ружье дулом кверху, чтобы показать добрые намерения.
   В пяти шагах от Энрике он остановился и произнес обычное приветствие:
   — Салам-алейкум.
   — Да сохранит Аллах тебя и твоих верблюдов, — ответил марабут. Вдруг он сделал удивленный жест.
   — Я тебя знаю, — сказал он бедуину, который был высокого роста, худой, как все сыны пустыни, смуглый и с маленькими, горящими как уголь глазами. — Ты аль-Мадар?
   — А ты Мулей-Хари? — спросил бедуин. — Я привез тебе партию оружия два месяца тому назад по поручению предводителя сенусси. Что случилось с твоей куббой? Свалилась тебе на голову?
   — Купол был слишком стар и развалился.
   — Сенусси должны выстроить тебе более прочную, — сказал бедуин, — и проходящие караваны будут участвовать в расходах. Я об этом подумаю.
   В эту минуту показался граф под руку с Афзой. Увидев белого человека, европейское происхождение которого, так же как Энрике, было ему ясно, бедуин вздрогнул, и в глазах его что-то блеснуло.
   — Могу ли предложить вам гостеприимство в моем лагере? — спросил он с известным благородством. — Мои люди уже ставят палатки и готовят ужин.
   — Мы принимаем твое гостеприимство, — ответил Энрике. — Не в первый раз сыны пустыни принимают у себя кафиров²⁸.
   — Все мы дети Аллаха, — серьезно проговорил Мулей-Хари. Хасси тоже приблизился к бедуину, и последний, узнав в нем
   мавра, ответил на его поклон.
   — Куда ты направляешься? — спросил Хасси.
   — К кабильским деревням на Атласе, продавать товар. У меня много драгоценных тканей, доверенных мне купцом из Константины.
   — Сколько у тебя людей?
   — Человек тридцать, хорошо вооруженных и, как ты сам видел, очень храбрых. Не боятся и львов.
   — Можешь ли уступить мне, за назначенную тобой самим цену, пару верблюдов и несколько лошадей?
   — Для тебя или для кафиров?
   — Кафиры — мои друзья и пользуются покровительством могущественных сенусси, они едут со мной на Атлас.
   — Мы сговоримся, — ответил аль-Мадар, — пойдем в лагерь и прими мое гостеприимство.
   Хасси аль-Биак с товарищами оставили развалины и, предшествуемые бедуином, направились к каравану.
   Погонщики верблюдов в это время развьючили своих животных, расставили палатки и зажгли огни, чтобы отгонять диких зверей, хотя после такой передряги вряд ли можно было бояться их возвращения.
   Бедуины, которых было человек тридцать, любезно встретили своих гостей, что обычно в их нравах, хотя в душе они настоящие разбойники, при случае всегда готовые ограбить спускающихся с гор кабилов и разрушить дуар живущих в пустыне мавров.
   Аль-Мадар ввел гостей в самую большую палатку, окруженную тюками материи, образовавшими как бы траншею, и велел постлать на пол старый ковер и разноцветные циновки, которые должны были служить столом и скатертью.
   — Вы в вашем собственном доме, — сказал он с деланной вежливостью, которая, однако, не успокаивала Энрике, — как собака палку любил он этих жителей пустыни.
   Два раба-негра, атлетически сложенные, почти голые, принесли глиняное блюдо, полное какого-то варева, в котором плавали финики, сушеные абрикосы, бобы и ячмень, но которое все же аппетитно пахло.
   Аль-Мадар велел раздать всем железные ложки и поломанные вилки.
   — Надо ловить куски в этом супе, — сказал Энрике, — нет ли там еще какой-нибудь змеи? Начни ты, Мулей-Хари, ты ведь умеешь обращаться с гадами.
   — Это блюдо вкуснее, чем ты думаешь, — сказал уже попробовавший его Хасси. — Можешь есть без страха вытащить какую-нибудь кобру.
   Бедуин вышел, чтобы дать им спокойно поесть и побеседовать. Скоро они опорожнили блюдо.
   Кушанье было недурно, но слишком сладко и пряно.
   Последовало великолепно зажаренное, с хрустящей кожицей, баранье жаркое, с лепешками, заменявшими хлеб; затем рабы подали превкусный кофе и предложили трубки.
   — Любезный этот бедуин, хотя у него разбойничья рожа, — сказал Энрике, беря трубку и растягиваясь на ковре. — Очень гостеприимны эти воры.
   — Они считают это своей обязанностью, — ответил Хасси, также закуривший трубку.
   — Можем ли мы, однако, положиться на этих милых разбойников?
   — Главное — не дать им подумать, что у нас есть деньги. Если они вообразят, что в моих сундуках спрятано большое состояние, я не поручусь ни за что. Жадность бедуинов вошла в поговорку, а их достаточно, чтобы быстро справиться с нами.
   — Мы им скажем, что в наших ящиках только порох и пули для разбойников, — сказал Энрике. — Нет, скажем, что в них опаснейшие бомбы.
   — Хорошая выдумка, — сказал граф, — бомбы для кабилов. Они тогда уж не тронут наших вещей.
   — Я берусь за эту басню, — сказал Энрике, — я так напугаю их, что они будут держаться подальше от верблюда с нашими вещами. Буду говорить им о загорающихся фитилях, о динамите, о еще более страшных взрывчатых веществах, которые тут же выдумаю.
   — Ты, однако, делаешься удивительно изобретательным, товарищ!
   — Я всегда говорил тебе, граф, что просто пока никак не могу попасть в струю. С одними бомбами, которые я испробовал против зверей, я мог бы приобрести состояние.
   — Хорошее открытие! — воскликнул магнат со смехом.
   — Говори, что хочешь, но они действовали лучше наших ружей. Правда ведь, папаша Хасси? Правда, черный папаша?
   Мавр и негр кивнули головами.
   — Не преувеличивайте, — сказал марабут. — Аль-Мадар знает, что мы под покровительством сенусси, и не тронет волоса с наших голов. Вообще не все бедуины разбойники, я знал между ними честнейших людей.
   — И я также, — сказал Хасси аль-Биак.
   — А я всегда встречал между ними только коварных мошенников и каналий, — возразил Энрике.
   Кто знает, что еще наговорил бы тосканец про сынов пустыни, если бы не вошел аль-Мадар с двумя запыленными бутылками в руках.
   — Франджи пьют вино, в то время как мы, мусульмане, довольствуемся ключевой водой. У меня хранились эти две бутылки для кабильского вождя Он не придерживается закона Магомета и вечно лежит пьяный. Позволите ли предложить их вам, франджи?
   — Ты самый любезный бедуин из всех, которых я встречал в Алжире, — сказал Энрике — Давай сюда, мы с моими братьями добросовестно опорожним твои бутылка Надеюсь, что и Хасси изменит на этот раз глупому закону Пророка. Магомет был хороший человек, но я, на его месте, лучезарному перу архангела, диктовавшего Коран, предпочел бы бутылку доброго вина. Дорогой граф, отдадим честь этим двум почтенным бутылкам, хотя я сомневаюсь, чтоб это было настоящее бургундское Почва Алжира не годится для французских вин.
   — Отбей им горлышко, за неимением штопора, — посоветовал магнат.
   Тосканец вытащил из-за кушака свой ятаган и отбил горлышки обеим бутылкам.
   Так как стаканов у них не было, он взял металлическую чашку, поломанную от долгого употребления, и начал пить из своей бутылки не без разных шуток.
   — Арабы правы, что предпочитают воду, — сказал Энрике, проглотив уже несколько чашек, — если это не уксус, то почти уксус. Эти торговцы — настоящие воры. Однако за неимением лучшего можно употребить и это. Не пей, папаша Хасси, ни ты, черный папаша. Вам это вино будет вредно.
   Критика тосканца не была правдива, так как вино, провезенное по всему Алжиру, было очень хорошим. Вероятно, хитрец нарочно хулил его, чтоб остальные не забыли на время, что они магометане, и не потребовали своей части.
   Граф не захотел выдать друга и тоже сделал несколько замечаний, хотя был уверен, что ни Хасси, ни Афза не решатся пить вино в присутствии марабута и бедуина.
   Они перекинулись еще несколькими шуточками, и аль-Мадар простился со своими гостями, пожелав им доброй ночи. Однако перед уходом он сказал марабуту:
   — Пойдем со мной, я предоставлю тебе отдельную палатку. Святые люди не должны спать там, где есть франджи.
   Мулей-Хари поклонился друзьям и последовал за бедуином, пока Ару опускал полы палатки, чтобы защититься от ночной сырости.
   Около лагеря погасли костры, выбрасывавшие еще изредка искры; несколько сторожей ходили около верблюдов, чтобы предупредить какое-нибудь нападение разбойников, которых много в Нижнем Алжире, несмотря на частые набеги французских спаги.
   Бедуин привел марабута к маленькой, разбитой для него палатке, но прежде чем войти, он положил ему руку на плечо и, посмотрев ему в глаза, сказал:
   — Мулей-Хари, ты должен дать мне объяснения. Я, ты знаешь, гостеприимен, но не хотел бы навязать себе хлопоты, которые лишили бы меня моих товаров и верблюдов. Франджи не шутят; когда они могут наложить на нас руку, она оказывается тяжелой. Кто эти кафиры?
   — Эти двое белых не французы, — ответил насторожившийся марабут.
   — Что они тут делают?
   — Как сказал мне мавр, хотят осмотреть цепь Атласа.
   — С какой целью?
   — Вероятно, чтобы охотиться за львами.
   — Ты мне сказал, что они пользуются покровительством сенусси.
   — Это правда, аль-Мадар.
   — Ты в этом уверен?
   — Совершенно уверен.
   Бедуин не мог удержать недовольный жест, который не ускользнул от взора марабута.
   — Как будто ты жалеешь об этом? — с упреком сказал Мулей-Хари.
   — Ошибаешься, — быстро возразил бедуин, — но я не верю в покровительство сенусси и в то, что твои два франджи направляются на Атлас, чтобы охотиться за львами, которых и здесь много. Их было пять, шесть между гиенами и шакалами, разогнанными нами.
   — Чем же ты недоволен?
   — Я боюсь поставить себя в неприятное положение перед французскими властями.
   — Почему?
   — Может быть, эти два франджи — беглецы из бледа? Ты знаешь, алжирцам запрещено каким бы то ни было образом помогать им.
   — Эти двое белых никогда не были в бледе.
   — Однако двое из них бежали на днях.
   — Кто тебе это сказал?
   — Спаги, которых я встретил милях в двадцати отсюда.
   — Куда они отправились? — спросил Мулей с беспокойством, которое не укрылось от наблюдавшего за ним бедуина.
   — К западу.
   — Много их было?
   — Полдюжины.
   — Ими командовал сержант?
   — Кажется, да. Почему они так интересуют тебя?
   — Меня? Не особенно, аль-Мадар.
   — Иди отдохни, друг, — сказал бедуин, подымая полы маленькой палатки. — Завтра мы выедем поздно, чтобы дать твоим товарищам подольше поспать и приготовиться к дороге. Есть у них багаж?
   — Немного платья и оружия.
   — Спокойной ночи, марабут.
   Бедуин опустил полы палатки и отправился к другой, где его ожидал какой-то человек.
   — Это они, — тотчас же сказал он, — я уверен, что не ошибаюсь
   — Я подозревал то же самое, — сказал человек ростом почти в два метра, но худой как спичка.