Страница:
Глумов тоже, по-видимому, не ожидал подобной обстановки, но он не был подавлен ею, подобно мне, а скорее как бы не верил своим глазам. Чмокал губами, тянул носом воздух и вообще подыскивался. И наконец отыскал.
- Пахнет! - сказал он мне шепотом.
Я тоже инстинктивно потянул носом воздух.
- Дарья Семеновна... она! Она эти самые духи употребляла, когда поджидала "гостей"!
Я начал припоминать... и вдруг до такой степени вспомнил, что даже краска бросилась мне в лицо.
- Глумов! голубчик! эти духи... да ведь она жива! она здесь! воскликнул я вне себя от восхищения. - Дарья Семеновна! вы?
И только тогда опомнился, когда Глумов, толкнув меня под локоть, указал глазами на двух клиентов, которые сидели в той же комнате, в ожидании Балалайкина.
----
По странной игре судьбы, клиенты эти наружным своим видом напоминали именно то самое прошлое, которое так тоскливо заставляло биться мое сердце. Один был человек уже пожилой и имел физиономию благородного отца из дома терпимости. Чувство собственного достоинства несомненно было господствующею чертою его лица, но в то же время представлялось столь же несомненным, что где-то, на этом самом лице, повешена подробная такса (видимая, впрочем, только мысленному оку), объясняющая цифру вознаграждения за каждое наносимое увечье, начиная от самого тяжкого и кончил легкою оплеухой. Мне показалось, что где-то, когда-то я видал этого человека, и, чем более я всматривался в него, тем больше росла во мне уверенность, что видел я его именно в этом самом доме.
Да, это _он!_ - говорил я сам себе, - но кто он? Тот был тщедушный, мизерный, на лице его была написана загнанность, забитость, и фрак у него... ах, какой это был фрак! зеленый, с потертыми локтями, с светлыми пуговицами, очевидно, перешитый из вицмундира, оставшегося после умершего от геморроя титулярного советника! А _этот_ - вон он какой! Сыт, одет, обут - чего еще нужно! И все-таки это - _он_, несомненно, _он_, несмотря на то, что смотрит как только сейчас отчеканенный медный пятак!
Другой клиент был совсем юноша, красный, как рак, без всякого признака капиллярной растительности на лице, отчего и казался как бы совершенно обнаженным. Он напомнил мне некоего Жорженьку (ныне статский советник и кавалер), который в былое время хотя и не участвовал в общих увеселениях, происходивших в этой зале, но всегда в определенный час появлялся из внутренних апартаментов и, запыхавшись, с застенчивою торопливостью перебегал через залу, причем воспитанницы кричали ему: Жорженька! Жорженька! хорошо выдержали экзамен?
Через четверть часа ожидания за дверью, ведущею в кабинет Балалайкина, послышался шум, я вслед за тем оттуда вышла, шурша платьем и грузно ступая ногами, старуха, очевидно, восточного происхождения. Осунувшееся лицо ее было до такой степени раскрашено, что издали производило иллюзию маски, чему очень много способствовали большой и крючковатый грузинский нос и два черных глаза, которые стекловидно высматривали из впадин. Эту женщину я тоже где-то и когда-то видел, да и она меня где-то и когда-то видела, но ни мне, ни ей, конечно, и на мысль не пришло разъяснять, при каких обстоятельствах произошло наше знакомство. Поддерживаемая Балалайкиным под руку (он называл ее при этом княгинею, но я мог дать руку на отсечение, что она - сваха от Вознесенского моста), она медленно направилась к выходной двери, но, проходя мимо шкафа с книгами, остановилась, как бы пораженная его величием.
- Все читал? - спросила она Балалайкина, указывая костлявым пальцем на корешки переплетов.
- Княгиня! - воскликнул он, как бы удивленный, что ему может быть предложен такой вопрос.
- Ну, будь здоров!
Проводивши старуху, Балалайкин прежде всего обратился к нам. Он был необыкновенно мил в своем утреннем адвокатском неглиже. Черная бархатная жакетка ловко обрисовывала его формы и отлично оттеняла белизну белья; пробор на голове был сделан так тщательно, что можно было думать, что он причесывается у ваятеля; лицо, отдохнувшее за ночь от вчерашних повреждений, дышало приветливостью и готовностью удовлетворить клиента, что бы он ни попросил; штаны сидели почти идеально; но что всего важнее: от каждой части его лица и даже тела разило духами, как будто он только что выкупался в водах Екатерининского канала. Он напомнил нам, что знаком с нами по Ивану Тимофеичу, и изъявил надежду, что мы сделаем ему честь отзавтракать с ним.
- Через четверть часа я к вашим услугам, messieurs, а теперь... вы позволите? - прибавил он, указывая на ожидавших клиентов.
- Ну-с, - начал он, подходя к юноше, - письмо наше возымело действие?
- Возымело, господин Балалайкин, только нельзя сказать, чтобы вполне благоприятное.
- Именно?
- Вот и ответ-с.
Балалайкин взял поданное письмо и довольно громко прочитал: "А ежели ты, щенок, будешь еще ко мне приставать"...
- Гм... да... Ответ, конечно, не совсем благоприятен, хотя, с другой стороны, сердце женщины... Что ж! будем новое письмо сочинять, молодой человек - вот и все!
- Со стихами бы, господин Балалайкин!
- Можно. Из Виктора Гюго, например;
О, ma charmante!
Ecoute ici!
L'amant qui chante
Et pleure aussi.
{О моя прелесть! Прислушайся!
Здесь поет и плачет возлюбленный!}
Ладно будет?
- Хорошо-с; но ведь она по-французски не знает.
- Это ничего; вот и вы не знаете, да говорите же "хорошо". Неизвестность, знаете... она на воображение действует! У греков-язычников даже капище особенное было с надписью: "неизвестному богу"... Потребность, значит, такая в человеке есть! А впрочем, я и по-русски могу:
Кудри девы-чародейки,
Кудри - блеск и аромат!
Кудри - кольца, кудри - змейки,
Кудри - бархатный каскад!
Хорошо? приходите завтра - будет готово... Цена...
Балалайкин поднял правую руку и показал все пять пальцев.
- Рублей, - присовокупил он строго.
- Нельзя ли сбавить, господин Балалайкин? - взмолился молодой человек, - ей-богу, мамаша всего десять рублей в месяц дает: тут и на папиросы, тут и на все-с!
- Нельзя, молодой человек! желаете иметь успех у женщин и жалеете пяти рублей... фуй, фуй, фуй! Ежели мамаша :дает мало денег - добывайте сами! Трудитесь, давайте уроки, просвещайте юношество! Итак, повторяю: завтра будет готово. До свидания... победитель!
Балалайкин, в знак окончания аудиенции, подал юноше два пальца, которые тот принял с благоговением.
- Ну-с, теперь ваша очередь! - обратился он к пожилому клиенту.
- Вот уж пять лет, как жена моя везде ищет удовлетворения, - начал благородный отец и вдруг остановился, как бы выжидая, не нанесет ли ему Балалайкин какого-нибудь оскорбления.
Балалайкин, однако ж, воздержался и только сквозь зубы процедил "гм"...
Но на меня этот голос подействовал потрясающим образом. Я уже не вспоминал больше, я вспомнил. Да, это - он! твердил я себе, он, тот самый, во фраке с умершего титулярного советника! Чтобы проверить мои чувства, я взглянул на Глумова и без труда убедился, что он взволнован не меньше моего.
- Он! - шепнул он, слегка толкнув меня локтем в бок.
- Жена моя содержит гласную кассу ссуд, - продолжал между; тем благородный отец, убедившись, что никто из присутствующих не намерен платить по таксе даже за самую легкую оплеуху, - я же состою редактором по вольному найму при газете "Краса Демидрона", служащей органом политических и литературных мнений Егарева и Малафеева. К сожалению, наша газета, не будучи изъята из ведомства общей цензуры, в то же время, по специальности, находится в ведении комитета ассенизации столичного города С.-Петербурга. Не более года, как я нахожусь в должности редактора и достиг уже следующих результатов. Во-первых, от непрестанных внушений - два раза лишался рассудка; во-вторых, от ежедневно повторяемого трепета - получил трясение головы. Таковы обязанности редактора газеты, служащего по вольному найму!
Он произнес эту вступительную речь с таким волнением, что под конец голос его пресекся. Грустно понурив голову, высматривал он одним глазком, не чешутся ли у кого из присутствующих руки, дабы немедленно предъявить иск о вознаграждении по таксе. Но мы хотя и сознавали, что теперь самое время для "нанесения", однако так были взволнованы рассказом о свойственных вольнонаемному редактору бедствиях, что отложили выполнение этого подвига до более благоприятного времени.
- Правда, что взамен этих неприятностей я пользуюсь и некоторыми удовольствиями, а именно: 1) имею бесплатный вход летом в Демидов сад, а на масленице и на святой пользуюсь правом хоть целый день проводить в балаганах Егарева и Малафеева; 2) в семи трактирах, в особенности рекомендуемых нашею газетой вниманию почтеннейшей публики, за несоблюдение в кухнях чистоты и неимение на посуде полуды, я по очереди имею право однажды в неделю (в каждом) воспользоваться двумя рюмками водки и порцией селянки; 3) ежедневно имею возможность даром ночевать в любом из съезжих домов и, наконец, 4) могу беспрепятственно присутствовать в любой из камер мировых судей при судебном разбирательстве. Но предоставляю вам самим, милостивые государи, судить, что значат все эти прерогативы в сравнении с исчисленными сейчас обязанностями?
Он опять поник головой, но все доселе высказанное им дышало такою правдою, что не только нам, но даже Балалайкину не приходило на мысль торопить его или перебивать какими-либо напоминаниями о скорейшем приступе к делу.
- Жалованья я получаю двадцать пять рублей в месяц, - продолжал он после краткого отдыха. - Не спорю: жалованье хорошее! но ежели принять во внимание: 1) что, по воспитанию моему, я получил потребности обширные; 2) что съестные припасы с каждым днем делаются дороже и дороже, так что рюмка очищенной стоит ныне десять копеек, вместо прежних пяти, - то и выходит, что о бифштексах да об котлетках мне и в помышлении держать невозможно!
- Позвольте, однако! - не воздержался я, - ведь вы сами сейчас сказали, что имеете право на бесплатное получение ежедневно двух рюмок водки и порции селянки! Мне кажется, что в вашем звании...
- Вам кажется, господин? Но скажите по совести: может ли быть человек сыт и пьян, получая в день одну порцию селянки, составленной из веществ загадочных и трудноваримых, и две рюмки водки, которые буфетчик с намерением не долиивает до краев?
В голосе его звучала такая горькая искренность, что я невольно умолкнул.
- По моему воспитанию, мне не только двух рюмок и одной селянки, а двадцати рюмок и десяти селянок - и того недостаточно. Ах, молодой человек! молодой человек! как вы, однако, опрометчивы в ваших суждениях! - говорил между тем благородный отец, строго и наставительно покачивая головой в мою сторону, - и как это вы, милостивый государь, получивши такое образование...
- Возвратимтесь к рассказу, - прервал его Балалайкин, обязательно поспешая мне на выручку против дальнейших репримандов старца, у которого начала уже настолько явственно выступать на лице такса, что я без всяких затруднений прочитал:
"За словесное оскорбление укоризною в недостатке благовоспитанности, а равно и в неимении христианских правил... 20 коп.".
Но благородный отец унялся не сразу.
- К тому же, я сластолюбив, - продолжал он. - Я люблю мармелад, чернослив, изюм, и хотя входил в переговоры с купцом Елисеевым, дабы разрешено было мне бесплатно входить в его магазины и пробовать, но получил решительный отказ; купец же Смуров, вследствие подобных же переговоров, разрешил выдавать мне в день по одному поврежденному яблоку. Стало быть, и этого, по-вашему, милостивый государь, разумению, для меня достаточно? вдруг обратился он ко мне.
Делать было нечего. Я вынул из кармана двугривенный (по таксе) и положил на стол, откуда он в одно мгновение и исчез в карман старца.
- Благодарю вас, господин. Маловато, но я не притеснителен... Итак, я сластолюбив и потому имею вкус к лакомствам вообще и к девочкам в особенности. Есть у них, знаете...
Старик поперхнулся, и все нутро его вдруг заколыхалось. Мы замерли в ожидании одного из тех пароксизмов восторга, которые иногда овладевают старичками под наитием сладостных представлений, но он ограничился тем, что чихнул. Очевидно, это была единственная форма деятельного отношения к красоте, которая, при его преклонных летах, осталась для него доступною.
- Словом сказать, никак нельзя остеречься, чтобы рубля или двух в неделю не пожертвовать собственно на предметы сластолюбия. Затем, так как жена удерживает у меня пятнадцать рублей в месяц за прокорм и квартиру (и притом даже, в таком случае, если б я ни разу не обедал дома), то на так называемые издержки представительства остается никак не больше пяти рублей в месяц. Как вы полагаете, милостивый государь, может ли удовлетвориться этим благородный человек, особливо в виду установившегося обычая, в силу которого все вольнонаемные редакторы раз в месяц устраивают в трактире "Старый Пекин", обед, в ознаменование чудесного избавления от множества угрожавших им в течение месяца опасностей?
- Конечно, нет; но ведь супруга ваша, как содержательница гласной кассы ссуд, могла бы и не требовать с вас платы за содержание? - возразил Балалайкин.
- Что касается до того, куда жена моя употребляет свои средства, - об этом речь впереди. Теперь же скажу, что супружество, в том виде, в каком я оным пользуюсь, налагает на меня лишь очень нелегкие обязанности, а прав не дает. Но этого мало, милостивые государи! Не имея никакого влияния на направление редактируемой мною газеты, я тем не менее ощущаю на себе все невзгоды, ее постигающие. Так, например, когда, по настоянию г. Малафеева, последовало в нашем издании изъяснение турецкой конституции и за сие газета вынуждена была потерпеть ущерб, то и я был подвергнут вычету из жалованья в размере пятнадцати копеек в сутки. Можете судить сами, какое нравственное потрясение должна была произвести во мне эта катастрофа, не говоря уже о неоплатном долге в три рубля пятьдесят копеек, в который я с тех пор погряз и о возврате которого жена моя ежедневно настаивает...
Но едва произнес он эти слова, как Глумов, движимый великодушием, вынул из кармана три с полтиной и положил их на стол.
- Благодарю вас, достойный молодой человек! благодарю тем больше, что, имея право за эти деньги поступить со мною по таксе, вы великодушно не воспользовались этим правом! Но возвращаюсь к рассказу. Из всего вышеизложенного вы, конечно, изволили убедиться, милостивые государи, что положение редактора газеты по вольному найму вовсе не таково, чтобы возбудить в ком-либо зависть. Поэтому вы не удивитесь, если я, в видах воспособления, решаюсь, даже с опасностью жизни, прибегать к некоторым побочным средствам, которые помогают мне иметь приличную редакторскому званию одежду и удовлетворять издержкам представительства. Эти побочные средства - вот они.
Он хлопнул довольно грязной рукой по правой щеке, и - о, чудо! - такса, которую мы до сих пор видели лишь мысленными очами (только однажды я мельком усмотрел один параграф ее), вдруг засветилась, так что мы совершенно явственно прочитали:
Такса
За словесное оскорбление укоризною в недостатке благовоспитанности и неимении христианских правил ... 20 к.
То же, с упоминовением о родителях ............. 50 "
То же, с поднятием руки, но без нанесения ...... 75 "
За щелчок по носу или мазок по губам ........... 1 р.
Простая оплеуха ................................ 1 " 50 "
Оплеуха, ежели при оной получается ощущение перстней ............................................ 1 " 75 "
За нанесение по лицу удара рукой с раскровенением или рассечением какой-либо части оного (носа, бровей, губ и проч.) ....................................... 3 " - "
То же, сапогом ................................ 3 " 50 "
За вымазание лица дегтем, салом, тестом и т. п. 4 " - "
То же, веществами, коих вывоз в дневное время воспрещается ....................................... 5 " - "
За окормление припасами, производящими тошноту 6 " - "
За высечение розгами, наедине, до 20-ти ударов и менее ............................................... 10 " - "
За каждый удар, сверх 20-ти, по ................ 1 " - "
То же, при благородных свидетелях .............. 20 " - "
За каждый удар, сверх 20-ти, по ................ 2 " - "
" перелом ребра ................................ 30 " - "
" удар по голове с проломом оной ............... 50 " - "
Примечание 1-е. Оскорбления кнутом, кошками, поленом или подворотнею не допускаются вовсе.
Примечание 2-е. Равным образом воспрещаются: выколотие глаза, откушение носа, отсечение руки или ноги, отнятие головы и проч. За все таковые повреждения вознаграждение определяется по суду, по произнесении обвинительных и защитительных речей, после чего присяжные заседатели удаляются в совещательную комнату и выносят обвиняемому оправдательный приговор.
- Кажется, такса не обременительная? - обратился он к нам, когда убедился, что мы имели время обдумать прочитанное.
- Не только не обременительная, - поспешил я успокоит его, - но даже, если можно так выразиться, соблазнительно умеренная. Помилуйте! выполнение по всей таксе стоит всего сто тридцать семь рублей двадцать копеек, а мало ли на свете богатых людей, которым ничего не стоит бросить такие деньги, лишь бы доставить себе удовольствие!
- И бывали такие особы! - сказал он с гордостью, и вслед за тем с горечью присовокупил: - Бывали-с... в то время, когда наш рубль еще пользовался доверием на заграничных рынках!
- Но, вероятно, и такса ваша в то время была соразмерно дешевле?
- В том-то и дело, что нет, милостивый государь! Увы! готовность получать оскорбления с каждым днем все больше и больше увеличивается, а предложение оскорблений, напротив того, в такой же пропорции уменьшается!
- Но, во всяком случае, если вы позволите, я... И я немедленно укорил его в неимении христианских правил и положил на стол двугривенный.
- Что касается до меня, - присовокупил Глумов, соревнуя мне, - то я нахожу, что в вашей таксе всего поразительнее - это строгая постепенность вознаграждений. А потому, хотя я и не желаю упоминать о ваших родителях, но прошу вас счесть, как бы я упомянул об них. Причем прилагаю полтинник.
Затем Балалайкин, с своей стороны, замахнулся (но без нанесения) и отсчитал три четвертака. И таким образом, меньше чем в минуту, без всяких беспокойств, добрый старик получил рубль сорок пять копеек серебром и вследствие этого совершенно воспрянул духом.
- Ну-с! смотрите-ка теперь вот эту штучку! - весело сказал он, очевидно, не желая оставаться у нас в долгу за причиненное одолжение.
Он щелкнул себя по левой щеке, и мы с новым изумлением увидели, что и на ней мгновенно начали выступать печатные строки, так что через минуту мы уже могли прочитать следующее курьезное объявление:
&
КРАСА ДЕМИДРОНА
"Газета ассенизационно-любострастная, выходящая в дни публичных драк.
Давно уже чувствуется в нашей публике потребность в обстоятельных сведениях о происходящих в здешней столице драках, а между тем органа, который удовлетворял бы таковому справедливому во всех отношениях желанию, или вовсе нет, или же существуют такие, которые затемняют дело ненужными философическими размышлениями. Вознамерившись пополнить этот пробел, мы предприняли наше издание в надежде, что публика оценит наши труды и не пожалеет каких-нибудь трех рублей в год, за которые получит чтение достаточно разнообразное и притом чуждое всяких посягательств на потрясение чего бы то ни было. Мы не исчисляем здесь имен наших сотрудников, но объявляем с понятною гордостью, что большинство наших литературных деятелей обещало нам свое благосклонное содействие, а знаменитый г. Зет даже обязался исключительно помещать у нас распутные труды свои. Равным образом, мы не задаемся никакими широкими или утопическими задачами, а будем преследовать одну цель: угобжение читателевой утробы. В этих видах газета наша доставит обильное и разнообразное чтение по нижеследующим отделам:
1) Сведения о драках в публичных местах, с подробным изложением всех перипетий от начала до окончательной развязки. На места драк будут на счет газеты командируемы талантливейшие из наших репортеров.
2) Литературно-лакейское обозрение всего происходящего в Демидовой саду и в балаганах Егарева и Малафеева. Отделом этим будет заведывать г. Зет.
3) Адресы наилучших кокоток, с краткими их биографиями и с изложением приличествующих сведений. Изложение сие мы, конечно, будем делать с соблюдением требуемой приличиями тайны, но так как контора редакции открыта для желающих ежедневно от 2-х до 4-х часов пополудни, то в ней все необходимые разъяснения могут быть даны за самое умеренное вознаграждение.
4) Прогулка по трактирным заведениям, с изложением цен на кушанья и напитки, указанием на особенно замечательные предметы гастрономии и увековечением имен расторопнейших половых и гарсонов. Само собой разумеется, что особенное внимание будет обращено на те трактиры, содержатели коих обяжутся взносить за сие в редакцию определенное вознаграждение, хотя бы в кухнях их и не было соблюдаемо надлежащей опрятности.
и 5) Разное. Анекдоты, острые слова, афоризмы, куплеты, ложные слухи, употребительнейшие средства для излечения от любострастных болезней и проч.
Сроками выхода мы себя не стесняем, но так как в драках недостатка не бывает, то читатели могут быть уверены, что газета наша будет появляться чаще, нежели нужно.
Редактор по найму: Иван Иванов Очищенный,
бывший пронский помещик, преданный суду за злоупотребление помещичьей властью, а впоследствии тапер".
Я не успел еще дочитать объявления до конца, как Глумов уже тискал благородного отца в своих объятиях.
- Иван Иваныч! да ведь это ты! ты! ты! ты! - восклицал он в неописанном восхищении.
V
Итак, загадка разъяснилась: перед нами стоял бывший Кубарихин тапер, свидетель игр нашей молодости! Мы долго не могли прийти в себя от восхищения и в радостном умилении поочередно мяли его в своих объятиях. Да и он пришел в неописанное волнение, когда мы неопровержимыми фактами доказали, что никакое alibi {Неприкосновенность к делу.} в настоящем случае немыслимо.
- "Чижик, чижик! где ты был?" - помнишь? - допрашивал Глумов.
- Помню! - ответил он, тщетно усиливаясь сообщить твердость дрогнувшему голосу.
- А помнишь ли, как я однажды поднес тебе рюмку водки, настоянную на воспламеняющих веществах, и как ты потом чуть с ума не сошел! - припомнил и я с своей стороны.
- Помню!
- А помнишь ли...
Словом сказать, припомнили такую массу забавных и вполне культурных шуток, что у старика даже волосы дыбом встали.
- Тогда еще у меня таксы-то этой не было! - сказал он, но на этот раз так благодушно, что не укоризна слышалась в его голосе, а скорее благодарное воспоминание о шалостях, свойственных юношам, получившим образование в высших учебных заведениях.
- Иван Иваныч! Как ты вырос! похорошел! - тормошил его Глумов.
- И как отлично одет! - присовокупил я, - точно сбираешься в первый раз показать свою дочь на бале у Кессених!
Но последние слова словно обожгли его. Он грустно взглянул на нас, и крупные слезы полились из его глаз, постепенно подмачивая объявление об издании газеты "Краса Демидрона".
- Друзья! не растравляйте старых, но не заживших еще ран! - обратился он к нам совершенно растроганный, - дочь, о которой вы говорите, дочь, которая была украшением балов Марцинкевича, - ее уже нет! И моей милой, беленькой Амалии, которая угощала вас, господин Глумов, шмандкухеном, и ее уже нет! Всех, всех пережило это бедное, старое сердце... и не разбилось! О, это было хорошее, светлое, счастливое время, несмотря на то, что я тогда носил фрак, перешитый из вицмундира, оставшегося после титулярного советника Поприщина!
- Но теперь... разве ты несчастлив?
- О, теперь!!! теперь - я только тень того веселого Ивана Иваныча, которого вы когда-то знавали в этой самой квартире! Хотя же, no-наружности, я и имею вид благородного отца, но, в сущности, я - тапер более, нежели когда-либо!
- Но отчего же ты помолодел?
- Такова воля провидения, которое невидимо утучняет меня, дабы хотя отчасти вознаградить за претерпеваемые страдания. Ибо, спрашиваю я вас по совести, какое может быть страдание горше этого: жить в постоянном соприкосновении с гласною кассою ссуд и в то же время получать не более двадцати пяти рублей в месяц, уплачивая из них же около двадцати на свое иждивение?
- Послушай, Ваня! да неужели же беленькая, маленькая Мальхен до того переродилась, что сделалась содержательницей гласной кассы ссуд?
- Мальхен - никогда! Мальхен смотрит теперь с небеси - и ничего не видит! А содержательница гласной кассы ссуд - это Матрена Ивановна!
- Так ты, значит, женился в другой раз? Да расскажи же, братец, расскажи!
- Это тяжелая и скорбная история, которую я, впрочем, охотно рассказываю всякому, кто предлагает мне серьезное угощение. И если вы желаете назначить мне день и час в "Старом Пекине" или в гостинице "Москва", то я - готов!
- Но отчего ж не теперь? - прервал Балалайкин, вдруг проникшийся чувством великодушия, - по счастливой случайности, я сегодня совершенно свободен от хождения, а что касается до угощения, то, наверное, я удовлетворю вас несравненно лучше, нежели какой-нибудь "Пекин"!
- Пахнет! - сказал он мне шепотом.
Я тоже инстинктивно потянул носом воздух.
- Дарья Семеновна... она! Она эти самые духи употребляла, когда поджидала "гостей"!
Я начал припоминать... и вдруг до такой степени вспомнил, что даже краска бросилась мне в лицо.
- Глумов! голубчик! эти духи... да ведь она жива! она здесь! воскликнул я вне себя от восхищения. - Дарья Семеновна! вы?
И только тогда опомнился, когда Глумов, толкнув меня под локоть, указал глазами на двух клиентов, которые сидели в той же комнате, в ожидании Балалайкина.
----
По странной игре судьбы, клиенты эти наружным своим видом напоминали именно то самое прошлое, которое так тоскливо заставляло биться мое сердце. Один был человек уже пожилой и имел физиономию благородного отца из дома терпимости. Чувство собственного достоинства несомненно было господствующею чертою его лица, но в то же время представлялось столь же несомненным, что где-то, на этом самом лице, повешена подробная такса (видимая, впрочем, только мысленному оку), объясняющая цифру вознаграждения за каждое наносимое увечье, начиная от самого тяжкого и кончил легкою оплеухой. Мне показалось, что где-то, когда-то я видал этого человека, и, чем более я всматривался в него, тем больше росла во мне уверенность, что видел я его именно в этом самом доме.
Да, это _он!_ - говорил я сам себе, - но кто он? Тот был тщедушный, мизерный, на лице его была написана загнанность, забитость, и фрак у него... ах, какой это был фрак! зеленый, с потертыми локтями, с светлыми пуговицами, очевидно, перешитый из вицмундира, оставшегося после умершего от геморроя титулярного советника! А _этот_ - вон он какой! Сыт, одет, обут - чего еще нужно! И все-таки это - _он_, несомненно, _он_, несмотря на то, что смотрит как только сейчас отчеканенный медный пятак!
Другой клиент был совсем юноша, красный, как рак, без всякого признака капиллярной растительности на лице, отчего и казался как бы совершенно обнаженным. Он напомнил мне некоего Жорженьку (ныне статский советник и кавалер), который в былое время хотя и не участвовал в общих увеселениях, происходивших в этой зале, но всегда в определенный час появлялся из внутренних апартаментов и, запыхавшись, с застенчивою торопливостью перебегал через залу, причем воспитанницы кричали ему: Жорженька! Жорженька! хорошо выдержали экзамен?
Через четверть часа ожидания за дверью, ведущею в кабинет Балалайкина, послышался шум, я вслед за тем оттуда вышла, шурша платьем и грузно ступая ногами, старуха, очевидно, восточного происхождения. Осунувшееся лицо ее было до такой степени раскрашено, что издали производило иллюзию маски, чему очень много способствовали большой и крючковатый грузинский нос и два черных глаза, которые стекловидно высматривали из впадин. Эту женщину я тоже где-то и когда-то видел, да и она меня где-то и когда-то видела, но ни мне, ни ей, конечно, и на мысль не пришло разъяснять, при каких обстоятельствах произошло наше знакомство. Поддерживаемая Балалайкиным под руку (он называл ее при этом княгинею, но я мог дать руку на отсечение, что она - сваха от Вознесенского моста), она медленно направилась к выходной двери, но, проходя мимо шкафа с книгами, остановилась, как бы пораженная его величием.
- Все читал? - спросила она Балалайкина, указывая костлявым пальцем на корешки переплетов.
- Княгиня! - воскликнул он, как бы удивленный, что ему может быть предложен такой вопрос.
- Ну, будь здоров!
Проводивши старуху, Балалайкин прежде всего обратился к нам. Он был необыкновенно мил в своем утреннем адвокатском неглиже. Черная бархатная жакетка ловко обрисовывала его формы и отлично оттеняла белизну белья; пробор на голове был сделан так тщательно, что можно было думать, что он причесывается у ваятеля; лицо, отдохнувшее за ночь от вчерашних повреждений, дышало приветливостью и готовностью удовлетворить клиента, что бы он ни попросил; штаны сидели почти идеально; но что всего важнее: от каждой части его лица и даже тела разило духами, как будто он только что выкупался в водах Екатерининского канала. Он напомнил нам, что знаком с нами по Ивану Тимофеичу, и изъявил надежду, что мы сделаем ему честь отзавтракать с ним.
- Через четверть часа я к вашим услугам, messieurs, а теперь... вы позволите? - прибавил он, указывая на ожидавших клиентов.
- Ну-с, - начал он, подходя к юноше, - письмо наше возымело действие?
- Возымело, господин Балалайкин, только нельзя сказать, чтобы вполне благоприятное.
- Именно?
- Вот и ответ-с.
Балалайкин взял поданное письмо и довольно громко прочитал: "А ежели ты, щенок, будешь еще ко мне приставать"...
- Гм... да... Ответ, конечно, не совсем благоприятен, хотя, с другой стороны, сердце женщины... Что ж! будем новое письмо сочинять, молодой человек - вот и все!
- Со стихами бы, господин Балалайкин!
- Можно. Из Виктора Гюго, например;
О, ma charmante!
Ecoute ici!
L'amant qui chante
Et pleure aussi.
{О моя прелесть! Прислушайся!
Здесь поет и плачет возлюбленный!}
Ладно будет?
- Хорошо-с; но ведь она по-французски не знает.
- Это ничего; вот и вы не знаете, да говорите же "хорошо". Неизвестность, знаете... она на воображение действует! У греков-язычников даже капище особенное было с надписью: "неизвестному богу"... Потребность, значит, такая в человеке есть! А впрочем, я и по-русски могу:
Кудри девы-чародейки,
Кудри - блеск и аромат!
Кудри - кольца, кудри - змейки,
Кудри - бархатный каскад!
Хорошо? приходите завтра - будет готово... Цена...
Балалайкин поднял правую руку и показал все пять пальцев.
- Рублей, - присовокупил он строго.
- Нельзя ли сбавить, господин Балалайкин? - взмолился молодой человек, - ей-богу, мамаша всего десять рублей в месяц дает: тут и на папиросы, тут и на все-с!
- Нельзя, молодой человек! желаете иметь успех у женщин и жалеете пяти рублей... фуй, фуй, фуй! Ежели мамаша :дает мало денег - добывайте сами! Трудитесь, давайте уроки, просвещайте юношество! Итак, повторяю: завтра будет готово. До свидания... победитель!
Балалайкин, в знак окончания аудиенции, подал юноше два пальца, которые тот принял с благоговением.
- Ну-с, теперь ваша очередь! - обратился он к пожилому клиенту.
- Вот уж пять лет, как жена моя везде ищет удовлетворения, - начал благородный отец и вдруг остановился, как бы выжидая, не нанесет ли ему Балалайкин какого-нибудь оскорбления.
Балалайкин, однако ж, воздержался и только сквозь зубы процедил "гм"...
Но на меня этот голос подействовал потрясающим образом. Я уже не вспоминал больше, я вспомнил. Да, это - он! твердил я себе, он, тот самый, во фраке с умершего титулярного советника! Чтобы проверить мои чувства, я взглянул на Глумова и без труда убедился, что он взволнован не меньше моего.
- Он! - шепнул он, слегка толкнув меня локтем в бок.
- Жена моя содержит гласную кассу ссуд, - продолжал между; тем благородный отец, убедившись, что никто из присутствующих не намерен платить по таксе даже за самую легкую оплеуху, - я же состою редактором по вольному найму при газете "Краса Демидрона", служащей органом политических и литературных мнений Егарева и Малафеева. К сожалению, наша газета, не будучи изъята из ведомства общей цензуры, в то же время, по специальности, находится в ведении комитета ассенизации столичного города С.-Петербурга. Не более года, как я нахожусь в должности редактора и достиг уже следующих результатов. Во-первых, от непрестанных внушений - два раза лишался рассудка; во-вторых, от ежедневно повторяемого трепета - получил трясение головы. Таковы обязанности редактора газеты, служащего по вольному найму!
Он произнес эту вступительную речь с таким волнением, что под конец голос его пресекся. Грустно понурив голову, высматривал он одним глазком, не чешутся ли у кого из присутствующих руки, дабы немедленно предъявить иск о вознаграждении по таксе. Но мы хотя и сознавали, что теперь самое время для "нанесения", однако так были взволнованы рассказом о свойственных вольнонаемному редактору бедствиях, что отложили выполнение этого подвига до более благоприятного времени.
- Правда, что взамен этих неприятностей я пользуюсь и некоторыми удовольствиями, а именно: 1) имею бесплатный вход летом в Демидов сад, а на масленице и на святой пользуюсь правом хоть целый день проводить в балаганах Егарева и Малафеева; 2) в семи трактирах, в особенности рекомендуемых нашею газетой вниманию почтеннейшей публики, за несоблюдение в кухнях чистоты и неимение на посуде полуды, я по очереди имею право однажды в неделю (в каждом) воспользоваться двумя рюмками водки и порцией селянки; 3) ежедневно имею возможность даром ночевать в любом из съезжих домов и, наконец, 4) могу беспрепятственно присутствовать в любой из камер мировых судей при судебном разбирательстве. Но предоставляю вам самим, милостивые государи, судить, что значат все эти прерогативы в сравнении с исчисленными сейчас обязанностями?
Он опять поник головой, но все доселе высказанное им дышало такою правдою, что не только нам, но даже Балалайкину не приходило на мысль торопить его или перебивать какими-либо напоминаниями о скорейшем приступе к делу.
- Жалованья я получаю двадцать пять рублей в месяц, - продолжал он после краткого отдыха. - Не спорю: жалованье хорошее! но ежели принять во внимание: 1) что, по воспитанию моему, я получил потребности обширные; 2) что съестные припасы с каждым днем делаются дороже и дороже, так что рюмка очищенной стоит ныне десять копеек, вместо прежних пяти, - то и выходит, что о бифштексах да об котлетках мне и в помышлении держать невозможно!
- Позвольте, однако! - не воздержался я, - ведь вы сами сейчас сказали, что имеете право на бесплатное получение ежедневно двух рюмок водки и порции селянки! Мне кажется, что в вашем звании...
- Вам кажется, господин? Но скажите по совести: может ли быть человек сыт и пьян, получая в день одну порцию селянки, составленной из веществ загадочных и трудноваримых, и две рюмки водки, которые буфетчик с намерением не долиивает до краев?
В голосе его звучала такая горькая искренность, что я невольно умолкнул.
- По моему воспитанию, мне не только двух рюмок и одной селянки, а двадцати рюмок и десяти селянок - и того недостаточно. Ах, молодой человек! молодой человек! как вы, однако, опрометчивы в ваших суждениях! - говорил между тем благородный отец, строго и наставительно покачивая головой в мою сторону, - и как это вы, милостивый государь, получивши такое образование...
- Возвратимтесь к рассказу, - прервал его Балалайкин, обязательно поспешая мне на выручку против дальнейших репримандов старца, у которого начала уже настолько явственно выступать на лице такса, что я без всяких затруднений прочитал:
"За словесное оскорбление укоризною в недостатке благовоспитанности, а равно и в неимении христианских правил... 20 коп.".
Но благородный отец унялся не сразу.
- К тому же, я сластолюбив, - продолжал он. - Я люблю мармелад, чернослив, изюм, и хотя входил в переговоры с купцом Елисеевым, дабы разрешено было мне бесплатно входить в его магазины и пробовать, но получил решительный отказ; купец же Смуров, вследствие подобных же переговоров, разрешил выдавать мне в день по одному поврежденному яблоку. Стало быть, и этого, по-вашему, милостивый государь, разумению, для меня достаточно? вдруг обратился он ко мне.
Делать было нечего. Я вынул из кармана двугривенный (по таксе) и положил на стол, откуда он в одно мгновение и исчез в карман старца.
- Благодарю вас, господин. Маловато, но я не притеснителен... Итак, я сластолюбив и потому имею вкус к лакомствам вообще и к девочкам в особенности. Есть у них, знаете...
Старик поперхнулся, и все нутро его вдруг заколыхалось. Мы замерли в ожидании одного из тех пароксизмов восторга, которые иногда овладевают старичками под наитием сладостных представлений, но он ограничился тем, что чихнул. Очевидно, это была единственная форма деятельного отношения к красоте, которая, при его преклонных летах, осталась для него доступною.
- Словом сказать, никак нельзя остеречься, чтобы рубля или двух в неделю не пожертвовать собственно на предметы сластолюбия. Затем, так как жена удерживает у меня пятнадцать рублей в месяц за прокорм и квартиру (и притом даже, в таком случае, если б я ни разу не обедал дома), то на так называемые издержки представительства остается никак не больше пяти рублей в месяц. Как вы полагаете, милостивый государь, может ли удовлетвориться этим благородный человек, особливо в виду установившегося обычая, в силу которого все вольнонаемные редакторы раз в месяц устраивают в трактире "Старый Пекин", обед, в ознаменование чудесного избавления от множества угрожавших им в течение месяца опасностей?
- Конечно, нет; но ведь супруга ваша, как содержательница гласной кассы ссуд, могла бы и не требовать с вас платы за содержание? - возразил Балалайкин.
- Что касается до того, куда жена моя употребляет свои средства, - об этом речь впереди. Теперь же скажу, что супружество, в том виде, в каком я оным пользуюсь, налагает на меня лишь очень нелегкие обязанности, а прав не дает. Но этого мало, милостивые государи! Не имея никакого влияния на направление редактируемой мною газеты, я тем не менее ощущаю на себе все невзгоды, ее постигающие. Так, например, когда, по настоянию г. Малафеева, последовало в нашем издании изъяснение турецкой конституции и за сие газета вынуждена была потерпеть ущерб, то и я был подвергнут вычету из жалованья в размере пятнадцати копеек в сутки. Можете судить сами, какое нравственное потрясение должна была произвести во мне эта катастрофа, не говоря уже о неоплатном долге в три рубля пятьдесят копеек, в который я с тех пор погряз и о возврате которого жена моя ежедневно настаивает...
Но едва произнес он эти слова, как Глумов, движимый великодушием, вынул из кармана три с полтиной и положил их на стол.
- Благодарю вас, достойный молодой человек! благодарю тем больше, что, имея право за эти деньги поступить со мною по таксе, вы великодушно не воспользовались этим правом! Но возвращаюсь к рассказу. Из всего вышеизложенного вы, конечно, изволили убедиться, милостивые государи, что положение редактора газеты по вольному найму вовсе не таково, чтобы возбудить в ком-либо зависть. Поэтому вы не удивитесь, если я, в видах воспособления, решаюсь, даже с опасностью жизни, прибегать к некоторым побочным средствам, которые помогают мне иметь приличную редакторскому званию одежду и удовлетворять издержкам представительства. Эти побочные средства - вот они.
Он хлопнул довольно грязной рукой по правой щеке, и - о, чудо! - такса, которую мы до сих пор видели лишь мысленными очами (только однажды я мельком усмотрел один параграф ее), вдруг засветилась, так что мы совершенно явственно прочитали:
Такса
За словесное оскорбление укоризною в недостатке благовоспитанности и неимении христианских правил ... 20 к.
То же, с упоминовением о родителях ............. 50 "
То же, с поднятием руки, но без нанесения ...... 75 "
За щелчок по носу или мазок по губам ........... 1 р.
Простая оплеуха ................................ 1 " 50 "
Оплеуха, ежели при оной получается ощущение перстней ............................................ 1 " 75 "
За нанесение по лицу удара рукой с раскровенением или рассечением какой-либо части оного (носа, бровей, губ и проч.) ....................................... 3 " - "
То же, сапогом ................................ 3 " 50 "
За вымазание лица дегтем, салом, тестом и т. п. 4 " - "
То же, веществами, коих вывоз в дневное время воспрещается ....................................... 5 " - "
За окормление припасами, производящими тошноту 6 " - "
За высечение розгами, наедине, до 20-ти ударов и менее ............................................... 10 " - "
За каждый удар, сверх 20-ти, по ................ 1 " - "
То же, при благородных свидетелях .............. 20 " - "
За каждый удар, сверх 20-ти, по ................ 2 " - "
" перелом ребра ................................ 30 " - "
" удар по голове с проломом оной ............... 50 " - "
Примечание 1-е. Оскорбления кнутом, кошками, поленом или подворотнею не допускаются вовсе.
Примечание 2-е. Равным образом воспрещаются: выколотие глаза, откушение носа, отсечение руки или ноги, отнятие головы и проч. За все таковые повреждения вознаграждение определяется по суду, по произнесении обвинительных и защитительных речей, после чего присяжные заседатели удаляются в совещательную комнату и выносят обвиняемому оправдательный приговор.
- Кажется, такса не обременительная? - обратился он к нам, когда убедился, что мы имели время обдумать прочитанное.
- Не только не обременительная, - поспешил я успокоит его, - но даже, если можно так выразиться, соблазнительно умеренная. Помилуйте! выполнение по всей таксе стоит всего сто тридцать семь рублей двадцать копеек, а мало ли на свете богатых людей, которым ничего не стоит бросить такие деньги, лишь бы доставить себе удовольствие!
- И бывали такие особы! - сказал он с гордостью, и вслед за тем с горечью присовокупил: - Бывали-с... в то время, когда наш рубль еще пользовался доверием на заграничных рынках!
- Но, вероятно, и такса ваша в то время была соразмерно дешевле?
- В том-то и дело, что нет, милостивый государь! Увы! готовность получать оскорбления с каждым днем все больше и больше увеличивается, а предложение оскорблений, напротив того, в такой же пропорции уменьшается!
- Но, во всяком случае, если вы позволите, я... И я немедленно укорил его в неимении христианских правил и положил на стол двугривенный.
- Что касается до меня, - присовокупил Глумов, соревнуя мне, - то я нахожу, что в вашей таксе всего поразительнее - это строгая постепенность вознаграждений. А потому, хотя я и не желаю упоминать о ваших родителях, но прошу вас счесть, как бы я упомянул об них. Причем прилагаю полтинник.
Затем Балалайкин, с своей стороны, замахнулся (но без нанесения) и отсчитал три четвертака. И таким образом, меньше чем в минуту, без всяких беспокойств, добрый старик получил рубль сорок пять копеек серебром и вследствие этого совершенно воспрянул духом.
- Ну-с! смотрите-ка теперь вот эту штучку! - весело сказал он, очевидно, не желая оставаться у нас в долгу за причиненное одолжение.
Он щелкнул себя по левой щеке, и мы с новым изумлением увидели, что и на ней мгновенно начали выступать печатные строки, так что через минуту мы уже могли прочитать следующее курьезное объявление:
&
КРАСА ДЕМИДРОНА
"Газета ассенизационно-любострастная, выходящая в дни публичных драк.
Давно уже чувствуется в нашей публике потребность в обстоятельных сведениях о происходящих в здешней столице драках, а между тем органа, который удовлетворял бы таковому справедливому во всех отношениях желанию, или вовсе нет, или же существуют такие, которые затемняют дело ненужными философическими размышлениями. Вознамерившись пополнить этот пробел, мы предприняли наше издание в надежде, что публика оценит наши труды и не пожалеет каких-нибудь трех рублей в год, за которые получит чтение достаточно разнообразное и притом чуждое всяких посягательств на потрясение чего бы то ни было. Мы не исчисляем здесь имен наших сотрудников, но объявляем с понятною гордостью, что большинство наших литературных деятелей обещало нам свое благосклонное содействие, а знаменитый г. Зет даже обязался исключительно помещать у нас распутные труды свои. Равным образом, мы не задаемся никакими широкими или утопическими задачами, а будем преследовать одну цель: угобжение читателевой утробы. В этих видах газета наша доставит обильное и разнообразное чтение по нижеследующим отделам:
1) Сведения о драках в публичных местах, с подробным изложением всех перипетий от начала до окончательной развязки. На места драк будут на счет газеты командируемы талантливейшие из наших репортеров.
2) Литературно-лакейское обозрение всего происходящего в Демидовой саду и в балаганах Егарева и Малафеева. Отделом этим будет заведывать г. Зет.
3) Адресы наилучших кокоток, с краткими их биографиями и с изложением приличествующих сведений. Изложение сие мы, конечно, будем делать с соблюдением требуемой приличиями тайны, но так как контора редакции открыта для желающих ежедневно от 2-х до 4-х часов пополудни, то в ней все необходимые разъяснения могут быть даны за самое умеренное вознаграждение.
4) Прогулка по трактирным заведениям, с изложением цен на кушанья и напитки, указанием на особенно замечательные предметы гастрономии и увековечением имен расторопнейших половых и гарсонов. Само собой разумеется, что особенное внимание будет обращено на те трактиры, содержатели коих обяжутся взносить за сие в редакцию определенное вознаграждение, хотя бы в кухнях их и не было соблюдаемо надлежащей опрятности.
и 5) Разное. Анекдоты, острые слова, афоризмы, куплеты, ложные слухи, употребительнейшие средства для излечения от любострастных болезней и проч.
Сроками выхода мы себя не стесняем, но так как в драках недостатка не бывает, то читатели могут быть уверены, что газета наша будет появляться чаще, нежели нужно.
Редактор по найму: Иван Иванов Очищенный,
бывший пронский помещик, преданный суду за злоупотребление помещичьей властью, а впоследствии тапер".
Я не успел еще дочитать объявления до конца, как Глумов уже тискал благородного отца в своих объятиях.
- Иван Иваныч! да ведь это ты! ты! ты! ты! - восклицал он в неописанном восхищении.
V
Итак, загадка разъяснилась: перед нами стоял бывший Кубарихин тапер, свидетель игр нашей молодости! Мы долго не могли прийти в себя от восхищения и в радостном умилении поочередно мяли его в своих объятиях. Да и он пришел в неописанное волнение, когда мы неопровержимыми фактами доказали, что никакое alibi {Неприкосновенность к делу.} в настоящем случае немыслимо.
- "Чижик, чижик! где ты был?" - помнишь? - допрашивал Глумов.
- Помню! - ответил он, тщетно усиливаясь сообщить твердость дрогнувшему голосу.
- А помнишь ли, как я однажды поднес тебе рюмку водки, настоянную на воспламеняющих веществах, и как ты потом чуть с ума не сошел! - припомнил и я с своей стороны.
- Помню!
- А помнишь ли...
Словом сказать, припомнили такую массу забавных и вполне культурных шуток, что у старика даже волосы дыбом встали.
- Тогда еще у меня таксы-то этой не было! - сказал он, но на этот раз так благодушно, что не укоризна слышалась в его голосе, а скорее благодарное воспоминание о шалостях, свойственных юношам, получившим образование в высших учебных заведениях.
- Иван Иваныч! Как ты вырос! похорошел! - тормошил его Глумов.
- И как отлично одет! - присовокупил я, - точно сбираешься в первый раз показать свою дочь на бале у Кессених!
Но последние слова словно обожгли его. Он грустно взглянул на нас, и крупные слезы полились из его глаз, постепенно подмачивая объявление об издании газеты "Краса Демидрона".
- Друзья! не растравляйте старых, но не заживших еще ран! - обратился он к нам совершенно растроганный, - дочь, о которой вы говорите, дочь, которая была украшением балов Марцинкевича, - ее уже нет! И моей милой, беленькой Амалии, которая угощала вас, господин Глумов, шмандкухеном, и ее уже нет! Всех, всех пережило это бедное, старое сердце... и не разбилось! О, это было хорошее, светлое, счастливое время, несмотря на то, что я тогда носил фрак, перешитый из вицмундира, оставшегося после титулярного советника Поприщина!
- Но теперь... разве ты несчастлив?
- О, теперь!!! теперь - я только тень того веселого Ивана Иваныча, которого вы когда-то знавали в этой самой квартире! Хотя же, no-наружности, я и имею вид благородного отца, но, в сущности, я - тапер более, нежели когда-либо!
- Но отчего же ты помолодел?
- Такова воля провидения, которое невидимо утучняет меня, дабы хотя отчасти вознаградить за претерпеваемые страдания. Ибо, спрашиваю я вас по совести, какое может быть страдание горше этого: жить в постоянном соприкосновении с гласною кассою ссуд и в то же время получать не более двадцати пяти рублей в месяц, уплачивая из них же около двадцати на свое иждивение?
- Послушай, Ваня! да неужели же беленькая, маленькая Мальхен до того переродилась, что сделалась содержательницей гласной кассы ссуд?
- Мальхен - никогда! Мальхен смотрит теперь с небеси - и ничего не видит! А содержательница гласной кассы ссуд - это Матрена Ивановна!
- Так ты, значит, женился в другой раз? Да расскажи же, братец, расскажи!
- Это тяжелая и скорбная история, которую я, впрочем, охотно рассказываю всякому, кто предлагает мне серьезное угощение. И если вы желаете назначить мне день и час в "Старом Пекине" или в гостинице "Москва", то я - готов!
- Но отчего ж не теперь? - прервал Балалайкин, вдруг проникшийся чувством великодушия, - по счастливой случайности, я сегодня совершенно свободен от хождения, а что касается до угощения, то, наверное, я удовлетворю вас несравненно лучше, нежели какой-нибудь "Пекин"!