Самохин Дмитрий. Меняла Душ

   Флаер летел над Лемболовской трассой, привычно пустующей. Лишь редкая машина промчится по асфальту, чтобы свернуть на боковое ответвление и добраться до скрытой в лесу дачи, встроенной в комплекс дачного поселка.
   Ставрогин подумал взять управление на себя, но тут же отказался от этой мысли. Ему ничего не хотелось делать. Организм подвергся ковровой бомбардировке ленью и временно вышел из строя. Теперь, когда очередное Изменение осталось позади, Матвей размышлял над тем, чему посвятить себя дальше. Он вновь оказался на перепутье, и в воздух взмыли кости выбора. Ставрогин чувствовал, что слишком засиделся на одном месте. Петербург, в который он вернулся пятнадцать лет назад, спустя полтора века разлуки, оказался исчерпан до донышка. Несмотря на то, что Матвей регулярно покидал город, устраивая командировки, в которых проводил Изменение, Ингерманландские болота перестали быть его домом. Он вновь почувствовал, что дорога зовет его за собой. Настала пора менять жизнь. Матвей задержался в Питере впятеро дольше, нежели где бы то ни было. Но Ставрогин не видел знака. Каждый раз, когда он чувствовал, что настала пора срываться с места и кочевать, появлялся знак, указывающий ему дальнейший путь. Вот и сейчас Матвей ждал знака. Он пытался распознать его последние несколько недель, но то ли он оглох, то ли судьба еще не решила, как ей кинуть кости, то ли места для него еще не нашлось, но знак, указующий путь, не проявлялся.
   Ставрогин чувствовал, что слишком задержался в Питере. Силовые линии, управлявшие реальностью, стекались в город, фиксировались на Матвее, который привык к тому, что, без ложной скромности, являлся центром мироздания, оператором реальности, и если была такая возможность узнать о его Даре, увидеть силовые линии, по которым после Изменения разбегалась Волна, то ныне вычислить его не представлялось трудным. В формуле, где искомым являлось его местонахождение, все данные были известны.
   Сменить местожительства — это полдела, но Матвей не мог отказаться от своего Дара. Он, точно Агасфер, был обречен на вечные странствия по Земле без права на упокоение. Когда-то для него Обращение напоминало терпкое дорогое вино, дарящее наслаждение, но теперь оно больше походило на дешевое пойло, спирт, разбавленный соком или, того хуже, газировкой. Обращение стало для него рутиной. Матвей чувствовал, что пока его Дар лишь надоел ему, но скоро Ставрогин станет тяготиться им. Тяготиться потому, что не видел выхода. Он был словно подопытная мышь, попавшая в колесо и вынужденная его крутить до изнеможения, полного опустошения и дальнейшей смерти. Он, как и мышь, не понимал, в чем назначение колеса и какой смысл в его вечном вращении. Он не видел лампочки, которая была подключена к колесу и горела от его вращения. Ему хотелось верить в то, что при помощи своего Дара он несет людям добро и делает мир хоть капельку лучше. От размышлений Ставрогина отвлек сильный толчок в крышу флаера. Машина временно потеряла управление и нырнула вниз, но тут же включила руль высоты и восстановила движение. Матвей ощутил в душе тревогу и осмотрелся по сторонам, но ничего не увидел. Окружающее пространство было свободным — ни одной машины в воздухе. Чистое небо. Тогда что же ударило его машину?
   Не успел Матвей задаться этим вопросом, как флаер вновь содрогнулся. Что-то ударило его в крышу, железо прогнулось, но устояло. Вернуть флаеру устойчивость в этот раз оказалось труднее. Автоматика справилась с этой задачей, но Матвей понял, что настала пора брать управление на себя.
   Он придвинулся к штурвалу, отключил автопилот и заложил вираж, резко уходя вправо. Он крутанул машину вокруг своей оси и во время вращения увидел чужой борт, который всё это время висел над ним и пытался прижать его к земле.
   «Какого лешего ему надо?!» — подумалось Матвею.
   Чужой пилот, просчитавший маневр Ставрогина, пошел на перехват. Матвей почувствовал прилив паники. Он не знал, как избавиться от преследователя, и уж тем более не понимал, что тому потребовалось от него, но прекращать движение не торопился. Впереди лежала Лемболовская твердыня, где было свое РУВД и патрульные катера. Почему-то Ставрогину казалось, что стоит ему добраться до твердыни, и хвост отлипнет, как насохшая на подметку грязь. Но когда с той стороны показались четыре катера и на большой скорости понеслись к нему, Матвей подумал, что главное для него на эту минуту добраться до твердыни, а уж что произойдет дальше — это дело третье.
   Ставрогину показалось, что он волк, разбуженный среди бела дня в своей норе выстрелами, лаем собак и громкими криками, и обнаруживший, что окружен алыми флажками, за которые не было пути, и лишь впереди стояли суровые люди с поднятыми на изготовку ружьями.
   Он не успел закончить маневр, как новый удар пришелся в боковину флаера. Ставрогин оглянулся и увидел человека в черной маске за штурвалом таранящего его катера. Что нужно от него пилоту? Зачем он пытается сбить его?
   Стоило Матвею задаться этими вопросами, как он тут же получил на них ответы. Пилот оторвал правую руку, затянутую в кожаную перчатку, от штурвала и показал указательным пальцем в землю. Этот знак обозначал посадку. Пилот провел ладонью вдоль шеи, поясняя что будет с Матвеем, если он не последует его совету.
   Ставрогин оказался перед дилеммой. Опуститься на землю и сдаться на милость воздушным пиратам, о существовании которых до сего момента он даже не подозревал, или попытаться прорваться к твердыне, но приближающиеся оттуда флаеры обменивались световыми сигналами с пиратом, что могло означать только одно — его загоняли в ловушку.
   Матвей выбрал. Он посмотрел на пилота и согласно кивнул. Толкнув от себя штурвал, он стал медленно опускать машину к шоссейной трассе, на которую собирался осуществить посадку. Пират тут же последовал его примеру и повис на хвосте Ставрогина.
   «Интересно, что им нужно от меня? — снова подумал Матвей, когда из брюха флаера выскользнули автомобильные колеса и катер плавно перешел на автомобильное движение. — И ведь как назло никакого оружия с собой!»
   Ставрогин стал притормаживать. Он задрал голову вверх и обнаружил, что пират скользнул на асфальт вслед за ним, а четыре оставшихся катера повисли в воздухе наблюдателями.
   Остановив машину, Матвей остался сидеть в салоне. Он видел, как флаер пирата поравнялся с ним, как он остановился, а из салона выбрался человек в маске. Он вразвалочку подошел к машине Ставрогина и постучал в окошко. Матвей не видел его лица, только черную маску с рисунком, изображающим черта с рогами. Рисунок располагался на лбу пирата.
   Матвей опустил стекло и взглянул в глаза пирату, ожидая от него дальнейшего шага.
   — Приветствую тебя, Меняла Душ! — произнес пират.
   Его голос напоминал воронье карканье.
   Ставрогин напрягся. Этому человеку было известно, кто он такой.
   Неужели его всё-таки вычислили? Но кто это мог сделать?

Глава 29
ПАТРИК

   Три дня Патрик старался не показываться родителям на глаза. По утрам он, наспех позавтракав, пока мама не проснулась (отец уходил на работу получасом раньше) ускользал в школу, где старался избегать встреч с Максом Кривошеевым, которого с провального испытания он видел лишь издалека. Напоминать Кривошееву о своем существовании Брюкнер не желал. Клуб не отпускал своих адептов, даже тех, кто не прошел вступительные испытания. Для подобного сорта человечишек у «Малевичей» была спасительная ступенька, преодолев которую абитуриенты могли пополнить ряды студенческой братии. Но Патрик больше не хотел, на радость Сеньке Коромыслину, стать «Малевичем» и влиться в ряды вольных художников. После того как он потерял свой рисунок, сама мысль об этом приводила его в уныние. Теперь Патрик мечтал лишь о том, чтобы восстановить рисунок, распечатать голографию и написать девочку заново — его мечту, его любовь, его жизнь. О Клубе можно было забыть — после привода в полицию родители шкуру с него спустят, если узнают о сомнительных связях с бандой малолетних хулиганов.
   Папа отзывался о «Малевичах» не иначе как:
   — Говнистые идиоты! Поймать бы и руки оторвать. Куда их родители смотрят? Никакого воспитания! В моей молодости мы даже фантик от конфеты боялись бросить на асфальт, мимо урны. А теперь все срут и не стесняются! Бутылки, банки, обертки из-под сигарет — всё на пол. Не город, а хлев! И всё потому, что горожане в свиней превратились. А всё начинается с этих, как их там называют, «Малевичей», говнистых идиотов!
   Родители о приводе в полицию не вспоминали. Даже когда сын попадался на глаза. Кривошеева удавалось избегать. До поры до времени Патрика никто не трогал, но так не могло продолжаться вечно.
   Утром третьего дня после привода в участок Патрик шел на урок астрономии. Как обычно он ступал машинально, погруженный в мечты о картине, которую должен нарисовать, о несправедливом полицейском, который по определению должен воплощать собой справедливость и закон, о родителях, что молчали как рыбы, не обращая на сына внимания, когда получил сильный толчок в грудь, от которого отлетел на метр и упал на задницу.
   — Что, сосунок, облажался? — прорычал над головой Брюкнера злой голос.
   За голосом последовал взрыв смеха.
   Патрик еще не поднял глаз на обидчика, но уже знал, что им является Максим Кривошеев.
   Патрик встал с пола, но тут же получил новый удар в грудь и вернулся на исходную точку.
   — Сидеть, шавка! — рявкнул Кривошеев. — Что, испугался картинку нарисовать?!
   Патрик никогда не дрался. Хрупкий скромный мальчик, интересующийся точными науками и живописью, даже не думал о том, чтобы сжать кулаки, насупить брови и выступить в крестовый поход против обидчика. Он был типичной жертвой, которую можно втаптывать в грязь, избивать, заставлять исполнять любую прихоть, а он безропотно будет всё сносить.
   — Тебе чего, слабо было? Художник, тоже мне! Малевич недорощенный! Ты решил нас кинуть? Ты опустить всех нас думал? Мы для тебя недостаточно хороши? Ах да, наша светлость же — гений, а мы сброд, чернь, которую он даже взгляда удостоить боится! Испачкается чего доброго, — издевался над ним Кривошеев.
   — Я был в парке. Я сделал рисунок. Всё как договаривались, — тихо произнес Патрик.
   — Что?! — изобразил из себя глухого Кривой. — Я тебя не слышу, шавка!
   — Я был в парке. Я сделал рисунок, — повторил Патрик.
   В ту же секунду носок ботинка впечатался Брюкнеру в живот. Дикая боль скрутила нутро. Патрик застонал и не смог сдержать слезы.
   Над ним хохотали.
   — Он еще врет мне, сука! Ты чего мне врешь? Какой рисунок?! Не было тебя в парке и рисунка ты не сделал! Ты испугался. В штаны наложил и отсиживался дома всю ночь, и уже третий день от меня хоронишься. Думаешь, я тебя не замечаю?
   Новый удар пришелся в старое место.
   — Я был в парке! Я сделал рисунок! — продолжал твердить Патрик, захлебываясь слезами.
   — Оставьте его в покое! — прозвучал откуда-то издалека спасительный голос.
   Патрик узнал его сразу же.
   — А тебе чего здесь надо, Коромысло? Шел бы своей дорогой. А то, глядишь, и тебя вместе с другом отделаем так, что мало не покажется!
   — Оставьте его в покое! — повторил Коромыслин. Патрик бормотал себе под нос еле различимо:
   — Я был в парке. Я сделал рисунок…
   — И что будет, если мы не послушаемся? А?! — язвительно переспросил Кривошеев.
   Патрик приподнялся на локтях и взглянул на спорщиков, не забывая твердить одну и ту же фразу, как молитву:
   — Я был в парке. Я сделал рисунок…
   Кривошеев стоял, повернувшись к Брюкнеру спиной, широко расставив толстые ноги и сложив руки кренделем на груди. Его окружала верная свора, человек пять из младших классов, которые ни на шаг не отставали от своего предводителя. Напротив Максима стоял Сенька Коромыслин. Патрик его не видел. Он лишь чувствовал его присутствие.
   — Что ты сделаешь нам, Коромысло? А? Давай, мы ждем! — продолжал задирать Сеньку Кривой.
   То, что произошло дальше, Патрик видел сзади, поэтому не разглядел подробностей.
   Коромысло в два шага подскочил к Кривому и ткнул его коленом в живот. От неожиданности Макс не успел парировать удар и согнулся от боли. Коромысло, не дожидаясь ответной реакции от своры кривошеевских пустобрехов, положил еще три удара коленом в разведанное место. Максим начал хватать ртом воздух, слезы выплеснулись из глаз, и он упал на колени перед обидчиком. Коромысло впечатал согнутый локоть в спину Кривошеева и, подхватив Максима под мышки, приподнял его, оборотив к своре приспешников.
   — Проваливайте, шакалы, иначе я ему шею сломаю! — тихо пообещал Сенька.
   Но его услышали. Вид побитого предводителя внушил волчатам такой ужас, что они поспешили ретироваться с театра военных действий.
   Коромысло выпустил Максима, и тот упал на пол.
   — Запомни, Кривой, Патрик — мой друг. — Коромысло упер палец в Брюкнера, сидящего рядом. — Он не хочет быть «Малевичем», не хочет быть в твоей банде. Он не хочет стать членом Клуба. Он имел тебя и плевал на тебя! И если я еще раз увижу тебя ближе чем за пять метров от него, то убью. Ты меня понял?
   Кривошеев давился слезами, пытаясь вдохнуть, но воздух не желал попадать в его легкие.
   Коромыслин наклонился над Максимом, взял его за волосы и вздернул голову так, чтобы мутные от боли глаза врага встретились с его спокойным взглядом.
   — Ты меня понял? — повторил он.
   Кривой кивнул, не в силах выдавить из себя ни слова, и спасительный воздух наконец попал в легкие. Он тяжело задышал, корчась от боли, что крутилась в его животе.
   Сенька выпустил его голову, распрямился и подошел к Патрику. Он помог другу подняться, собрать рассыпавшийся рюкзак и подставил плечо. Не обращая никакого внимания на Кривошеева, мальчишки удалились.
   — Больше он тебя не будет трогать, — сказал Коромысло, когда они добрались до школьной рекреации, где стояли диваны, виртуальные кабинки и беседки для разговоров с глазу на глаз. В одной из таких беседок и спрятались друзья.
   — Чего он обозлился? Я не понимаю? Зачем?! — запричитал Патрик. — Я был в парке! Я сделал рисунок! Что ему еще надо?!
   — В каком парке? — недоверчиво уставился на Брюкнера Коромысло.
   — В парке Победы, — устало ответил Патрик, наблюдая за физиономией друга.
   — И когда же ты там был, позволь полюбопытствовать?
   — Три дня назад. Вечером. Я сделал рисунок там, где мне показал Кривой. Потом я должен был спрятаться в парке и провести там всю ночь, но у меня не получилось. Потому что… — Патрик вспомнил человека с красным шейным платком, встречу его с незнакомцем на пустынной аллее, исчезновение незнакомца — события, которые напугали его и пробудили любопытство.
   — Ты не был в парке, — осторожно сказал Сенька.
   — Как это не был?! — удивился Патрик. — Я был в парке! Я сделал рисунок. Что ты мне рассказываешь? Там, в парке, я видел двух странных людей. Один из них пропал. А за вторым я решил проследить, потому и не просидел всю ночь, как договаривались с Кривым. А потом я попал в полицию. И прокуковал там до утра, пока родители не приехали.
   — Патрик! — Коромысло схватил Брюкнера за плечи и сильно встряхнул. — Ты слышишь меня, ты не был в парке. Ты там не был!
   Патрик насмешливо посмотрел на друга, думая, что тот решил подшутить. Он хотел сказать Коромыслу, что шутка неудачная, но глаза Сеньки были строгими и серьезными. В них не было ни намека на розыгрыш. Патрик понял, что Коромыслин говорил серьезно, но ведь этого не могло быть! Он был в ту ночь в парке. Он нарисовал девочку. Он сделал голографию с рисунка. Он следил за красным шейным платком, а потом попал в полицию. Всё это было!
   — Что ты такое говоришь? — спросил Патрик. — Я там был! Я помню это.
   — Ты хотел пойти в парк. Ты даже договорился со мной, чтобы я прикрыл тебя перед родителями. И я, как договаривались, заехал к тебе домой в районе девяти, чтобы сообщить им о том, что ты проведешь эту ночь у меня. Это было по меньшей мере глупо. Потому что ты был дома. Ты встретил меня на пороге.
   Патрик раскрыл рот от изумления. Этого не могло быть! Это чертовщина какая-то!
   — Ты сказал, что не решился пойти в парк, что ты внял моим доводам, что я был прав, когда говорил, что быть такими, как все, не велика заслуга. Что Клуб это не то место, куда надо стремиться попасть.
   — Этого не может быть! — снова пробормотал Патрик.
   — Потом ты хотел показать мне свой новый рисунок, — невозмутимо продолжал Сенька, — который ты сделал перед моим приходом. Мы прошли к тебе в комнату. И ты мне его показал. Ты нарисовал девчонку. Красивую, надо сказать, с голыми ногами. Она сидела, обняв коленки, и плакала. Мне очень понравился рисунок. О чем я тебе и сказал.
   — Нет! Нет… Я был в парке! — бормотал как заведенный Патрик.
   — Ты попросил меня забрать этот рисунок. Я так и не понял, почему. Но послушался. Вот, посмотри!
   Коромысло раскрыл магнитные зажимы рюкзака и достал папку с рисунками. Сенька всегда таскал эту папку с собой. Он, как и Брюкнер, любил рисовать. Вытащив из папки лист плотной бумаги, он протянул его Патрику. Тот взял лист дрожащими руками и увидел на нем свой рисунок, который он сделал на кабине лифта. Но это было невозможно! Рисунок никак не мог оказаться на листе бумаге. Он был меньше, чем тот, который остался на лифте, но даже в самых тонких линиях и деталях повторял картинку-граффити. Утраченная мечта вернулась, хотя это и было невероятно. Патрик вглядывался в рисунок, и чем больше смотрел, тем больше убеждался в том, что рисунок сделан им, только он никогда не рисовал его. Это за километр воняло абсурдом!
   — Можно я его возьму? — осторожно спросил Патрик.
   — Конечно, это же твой рисунок, — согласился Коромысло.
   На последние занятия Патрик не пошел. Он с трудом высидел астрономию, испытывая жуткий зуд от желания вытащить из рюкзака рисунок и изучить его, и как только головизор вышел из режима «учитель», предварительно попрощавшись с учениками, Патрик сорвался с места. Он покидал учебники в рюкзак и вылетел за дверь, по пути сбив Сеньку, который, ничего не понимая, пытался выяснить, что в голове у его друга.
   Домой Патрик не поехал. Дома была мама, а уж она непременно поинтересуется, почему он явился из школы на сорок минут раньше. Любая попытка сочинить легенду об отмененном уроке, после того как он провел ночь в полицейском отделении, тут же будет проверена одним звонком в школу или родителям Коромысла. Патрику требовался покой, а не новая головная боль.
   Отойдя от школы на безопасное расстояние, он остановился и задумался. Он долго решал, куда податься, и в конце концов поплелся к аэробусной остановке. Дождавшись капсулы, которая плавно опустилась на магнитную платформу, где стояли люди, он вошел внутрь, оплатил проезд и занял кресло у окна. Окно, аэробус, окружающие люди и конечная остановка волновали его мало. Патрик тут же раскрыл рюкзак и вытащил рисунок. Впившись в него глазами, он стал изучать каждый штрих, каждый нюанс, любое изменение краски и тонов, положение фигуры и выражение лица девочки. Потратив десять минут на изучение рисунка, Брюкнер вернул его в папку, а папку положил в рюкзак. Сомнений быть не могло. Рисунок сделал он, но Патрик был уверен на все сто процентов, мог поспорить на содержимое Форт-Нокс, что не рисовал девочку на бумаге. Этот рисунок он припас для вступительного экзамена в «Малевичи», который с треском провалил.
   Положив рюкзак на колени, Патрик откинул голову на спинку кресла и задумчиво уставился в окно. Что же такое получалось? Полнейший абсурд. Каким образом Коромысло провел с ним вечер у Брюкнеров дома, если Патрик отсиживался в это время в парке в куче прелых листьев. Глупейшая ситуация, которую Патрик не мог просчитать. Он не видел логического объяснения заявлению друга. Не мог Коромысло видеть его дома и просидеть с ним до позднего вечера! Но если это был не он, то кто тогда выдавал себя за Патрика Брюкнера и самое главное: зачем это было делать? Как ни ломал себе голову над этими вопросами Патрик, ничего путного придумать не сумел. Только дошел до того, что сам стал сомневаться в реальности рисунка на кабине лифта, ведущего на таксоплатформу, в сидении в вечернем парке. Он даже усомнился, видел ли человека в красном шейном платке, который внушал ужас, следил ли он за ним, а потом оказался в отделении полиции. Может, ему это всё привиделось? Ведь даже лучший друг смотрит на него с затаенной опаской, подозревая в помутнении рассудка.
   Чтобы проверить себя, Патрик решил прокатиться до парка и осмотреться на месте. Конечно, вероятность того, что рисунок остался нетронутым, нулевая. Роботы-уборщики наверняка уже смыли его, хотя Максим Кривошеев уверял, что сделать это будет не так просто, поскольку в краску добавлены новые компоненты, которые не растворяются химикатами, что использовались ранее. Насколько оперативно провели исследование краски или просто заменили стекло в кабине — вот в чем заключался вопрос. В любом случае Патрик не мог не оставить следы своего пребывания в куче листьев.
   На ближайшей остановке мальчик вышел из капсулы и, перейдя на соседнюю ветку, сел в другой аэробус, который следовал в сторону Приморского парка Победы. В честь чего назван парк, Брюкнер не задавался вопросом и на таблички не смотрел. И что это за победа, какая и над кем, Патрик даже не задумывался.
   Десять минут, которые он провел в капсуле, показались Патрику сами длинными в его жизни. Они представлялись ему гигантскими питонами, обвившими стволы пальм. Когда аэробус опустился в магнитную нишу остановки и раскрыл двери, Брюкнер, расталкивая всех, первым устремился на выход. Поведение мальчишки остальным пассажирам пришлось не по вкусу, поднялся гвалт, его попытались схватить за воротник куртки и устроить показательное наказание с обучением хорошему тону и правилам поведения в общественных местах, послышались нелестные высказывания о его родителях и происхождении самого Патрика. Но Брюкнер с трудом увернулся от обиженной толпы и вылетел из аэробуса, словно за ним гнались три собственноручно разворошенных осиных роя. Соскользнув на эскалатор, перепрыгивая через ступеньки вниз, к подножию стоянки, Патрик со всех ног бросился прочь от остановки, опасаясь, что отдавленные ноги пассажиров будут взывать к мести. Но погоню за ним не устроили. Покинув аэробус, пассажиры забыли о временных неудобствах и спокойно отправились по своим делам.
   Оказавшись на безопасном расстоянии, Патрик остановился, осмотрелся по сторонам, пытаясь сориентироваться на местности, и, избрав ориентиром видневшуюся невдалеке ограду парка, направился туда. Дойдя до ограды, Брюкнер пошел вдоль нее и вскоре вышел к лифтовой кабине таксомоторной площадки, но кабина оказалась чистой. То ли шифр состава краски удалось разгадать, то ли стекло заменили, но это уже не играло роли. Картинки не было. А может, ее не было вовсе?
   Патрик продолжил путь, миновал лифтовую кабину и направился в парк, но, пройдя несколько аллей, заблудился. Он не помнил, где отлеживался. Картинка в памяти была, но она имела сумрачные оттенки, переходящие в траур, а сейчас парк был залит тусклым дневным светом. Патрик остановился, помялся немного, вращаясь на месте, словно заведенный волчок, и всё-таки выбрал направление. Проплутав с полчаса по зарослям и успев изрядно замерзнуть, Патрик вышел к перекрестку, на котором три дня назад повстречались незнакомец и человек в красном шейном платке, но вот кучи листьев в окрестностях этого места не было. Сначала Патрик подумал, что он ошибся и это вовсе не тот перекресток, но, поплутав по округе, обнаружил, что подобных развилок в парке больше не было. Такие вилки имелись на противоположном конце парка, но они находились слишком далеко от кабины, а Патрик четко помнил, что от лифта бежал минут десять, а не полчаса. Вернувшись к перекрестку, он еще раз осмотрел все газоны и лужайки, даже нашел овражек, в котором прятался, но листьев не было.
   «Вероятно, убрали», — утешил себя Патрик.
   В результате он оказался в тупике. Как убедить себя в том, что ты не спятил и всё, что с тобой было, не результат поехавшей крыши, перегоревших в голове лампочек и просто помутнения рассудка. Следов его пребывания в парке не было! Картинка отсутствовала. Как убедить себя в том, что ты не псих?
   Патрик решил проследовать маршрутом, которым шел в ту ночь, и, выйдя из парка, подумал о том, что действеннее всего было бы заявиться в полицейское отделение и поговорить с сержантом. Только вот фамилию сержанта Брюкнер не помнил. Она вертелась на языке, но произнести ее не удавалось. Патрик остановился, обхватил голову руками, зажмурил глаза и сморщился, отчего стал похож на скисший абрикос. Однако это помогло, и фамилию самоуверенного сержанта он таки вспомнил — Лешаков.
   Другого выхода не было. Патрик дошел до места, где встретил сержанта и попросил задержать подозрительного человека, который растворил другого человека в вечернем сумраке, огляделся по сторонам, восстанавливая ориентиры, и продолжил путь, направившись по улице Котельной. Как помнилось Патрику, по этой улице, никуда не сворачивая, провел его Лешаков. И точно, пройдя метров двести, Патрик обнаружил полицейское отделение № 28, возле которого стояли служебные автомобили, а крышу трехэтажного здания венчали, словно зубчики короны, темно-синие оперативные флаеры.
   Патрик в смущении потоптался возле дверей, пока его не заметил проходивший мимо полицейский. Окинув мальчишку оценивающим взглядом, коп спросил: