Страница:
— Я-то понимаю, хотя в толк взять не могу: по какому случаю праздник? Вроде очередное звание тебе не присваивали, чтобы обмывать его в усиленном порядке. Да и банду особо опасную не взял, чтобы радоваться грядущему званию и премии. Загадочный ты, Лешаков.
— Еще какой! — рявкнул Павел, теряя остатки терпения.
— Ладно. Мучить не буду. Вижу, что у тебя трубы горят, залить нечем…
Лешаков потянулся было к кнопке отключения видеофона, когда Володин, словно бы вспомнив что-то чрезвычайно важное, вскинул руку и скомандовал как на параде:
— Стой!
— Ну что тебе еще? — печально спросил Павел.
— Искали тут тебя. Интересовались. Где говорят, тот мужик, что мальчика четыре дня назад арестовал, «малевича» этого, террориста малолетнего.
— И кто этот хмырь? Он представился? — без интереса спросил Лешаков.
— Да нет. Сказал, еще зайдет. Он всё с шефом больше разговаривал. Такой видный из себя, высокий, в черном кожаном пальто и шейный платок у него красный…
Лешаков в испуге долбанул по клавише отключения.
Он рухнул на стул перед видеофоном и ощутил, как алкоголь медленно выветривается из головы.
Недаром ему мерещились эти глаза! Красный шейный платок не оставит ею в покое. Зачем он его разыскивает? Что ему нужно от Лешакова? А ведь тогда, в парке, Павел почувствовал, когда встретился взглядом с незнакомцем, как неведомая сила вывернула его душу наружу, затем с извращенным равнодушием патологоанатома исследовала ее и вернула на место. При этом от незнакомца так и веяло враждебностью. Павел понял, что, встреться он с ним в другое время и при других обстоятельствах, закончиться бы эта встреча могла совсем по-иному. Он даже был уверен, что в таком случае ему бы пришлось бронировать место на кладбище. На каком-нибудь маленьком захолустном астероиде с порядковым номером вместо названия. Хоронить мертвых на Земле теперь было очень дорого, потому что требовалось уплатить компенсацию за расход земли в условиях предельной перенаселенности планеты, налог на смерть, налог на захоронение, налог на могильный уход, так что проще было поднять гроб с телом на орбиту планеты и с первым же челноком отправить его на астероид-кладбище.
Лешаков и думать забыл о своем недавнем намерении добраться до ближайшего супермаркета, чтобы затариться водкой. Он только сейчас понял, почему эти четыре дня пил беспросветно. Он был напуган. Напуган до дрожи в коленках, напуган до рвотной икоты, напуган до разрыва сердца. Слава богу, оно пока находилось на месте.
Лешаков закрыл глаза и попытался сосредоточиться, чтобы понять, что ему теперь делать. Как жить дальше? Но мозги настолько пропитались водкой, что в их похмельное болото ни одна полезная мысль не приходила.
Лешаков потянулся к видеофону. В меню выбрал номер родного отделения и нажал на соединение. На экране проявилось лицо Володина.
— Ты что, Лешаков, на работу решил выйти? — тускло осведомился Володин.
Не складывались у Павла с Володиным отношения. Хоть и в полицию пришли практически одновременно: Лешаков в июле, а Володин в сентябре, после того как загадил своим месячным присутствием берег Черного моря. Вот с тех пор и возникла между ними неприязнь. Лешаков, измученный работой и летней жарой, несвойственной Питеру, и отдохнувший, отъевшийся, с ровным загаром Володин, раздражавший одним только своим видом.
— Нет, я просто спросить хотел. Этот, в платке, что мной интересовался, он о чем с шефом беседовал?
— А кто их знает, начальству виднее…
— Ты не мог бы узнать для меня: шеф этому, в платке, мой адрес не давал?
— Если только ради тебя… — пообещал Володин, но остался сидеть.
— Ты не понимаешь, мне это срочно надо! Прямо сейчас, а лучше вчера, — поторопил Павел.
— Ну ты достал Лешаков! Сиди тогда, сейчас схожу, спрошу. А кто этот мужик в платке, кредитор, что ли? Скрываешься?
— Почти…
Володин злорадно ухмыльнулся и уплыл с экрана.
Лешаков принялся тасовать в голове варианты. Что он будет делать, если незнакомцу уже известно его местонахождение, и что ему делать, если не известно, но вероятность того, что тот придет вновь в отделение, высока.
Да что же этому уроду от него надо?! Вот в чем заключался главный вопрос. Вроде бы и взятку не вымогал, и денег не должен. Может, «платок» и впрямь маньяк-убийца, но вроде никто на их участке не пропадал, да и трупов не находили. И вообще, в городе всё тихо и спокойно, как в могильнике. Правда, поговаривают, Папа копыта скинул, но ведь он, Лешаков, к этому никакого отношения не имеет. Павел представлял, какой передел начнется в ближайшее время и как их будут гонять в хвост и в гриву. Выходки «Малевичей» и втык за них от начальства скоро всем сотрудникам полиции покажутся детским лепетом, невинными шалостями начальства по сравнению с тем, что им предстоит пережить после начала Великого Передела. Лешаков уже успел заскучать, ожидая появления Володина, когда его привлек шум, донесшийся с улицы. Утром он умудрился раскрыть окно, чтобы спиртовые пары выветрились из квартиры, поэтому слышимость оказалась идеальная.
Павел поднялся, подошел к окну и выглянул на улицу. Третий этаж дарил прекрасное обозрение всего, что творилось во внутреннем дворике дома и на подъездных дорожках, поэтому сержант без труда разглядел красный шейный платок, вежливо общающийся со скамейкой, заселенной вездесущими старушками, которые всё про всех знают и обо всём обязательно поведают, если хорошо попросить. В тот момент, когда Лешаков выглянул в окно, незнакомец поднял голову, словно знал, что на него смотрят, и столкнулся взглядом с Павлом.
Лешаков отпрянул от окна. Его вычислили! Красный платок пришел за его жизнью! Зачем только она ему понадобилась?!..
Павел бросился в коридор, по пути хватая кобуру с табельным оружием и пиджак, в котором лежали кредитки и вся наличность, что у него оставалась после пьянки.
— Лешаков, ты где там пропал? — доносился из видеофона голос Володина.
Павел по пути стукнул по клавише разъединения. Он и сам теперь знал, что шеф сдал его со всеми потрохами. Хотелось бы только знать еще, какие доводы привел незнакомец, чтобы несгибаемый босс, который за своих грудью на танк ляжет, сдал своего же человека, не шибко при этом переживая.
Лешаков торопился. Он не стал запирать дверь. У него не было на это времени. Он должен был спастись во что бы то ни стало! Павел выскочил на лестничную площадку, хлопнул по клавише вызова лифта, и тотчас двери раскрылись перед ним. Пока Лешакову везло.
Выбрав крышу конечным пунктом движения кабины, Павел достал из кобуры пистолеты, проверил обоймы, снял с предохранителей и, не выпуская оружие из рук, выскочил из кабины на крышу.
Там Лешаков не мешкая рванул к своему флаеру. Четкого плана действий у него не было. Он вообще не знал, что ему делать дальше. Квартира засвечена, в участок возвращаться нельзя, остается только менять профессию, имя, фамилию и вербоваться в первопроходцы — осваивать дальние планеты. Но что-то подсказывало несчастному сержанту, что красный платок его и на Марсе найдет, и на кладбищенском астероиде отметится.
Лешаков вскочил в флаер, хлопком ладоней запустил предстартовую программу и посмотрел в сторону лифта. Кабина вновь появилась на крыше. Двери раскрылись, и оттуда появился зловещий незнакомец. Он заозирался по сторонам, выискивая жертву, но Павел в почти аварийном режиме уже поднял флаер и взмыл в небо.
Глава 17
Глава 18
— Еще какой! — рявкнул Павел, теряя остатки терпения.
— Ладно. Мучить не буду. Вижу, что у тебя трубы горят, залить нечем…
Лешаков потянулся было к кнопке отключения видеофона, когда Володин, словно бы вспомнив что-то чрезвычайно важное, вскинул руку и скомандовал как на параде:
— Стой!
— Ну что тебе еще? — печально спросил Павел.
— Искали тут тебя. Интересовались. Где говорят, тот мужик, что мальчика четыре дня назад арестовал, «малевича» этого, террориста малолетнего.
— И кто этот хмырь? Он представился? — без интереса спросил Лешаков.
— Да нет. Сказал, еще зайдет. Он всё с шефом больше разговаривал. Такой видный из себя, высокий, в черном кожаном пальто и шейный платок у него красный…
Лешаков в испуге долбанул по клавише отключения.
Он рухнул на стул перед видеофоном и ощутил, как алкоголь медленно выветривается из головы.
Недаром ему мерещились эти глаза! Красный шейный платок не оставит ею в покое. Зачем он его разыскивает? Что ему нужно от Лешакова? А ведь тогда, в парке, Павел почувствовал, когда встретился взглядом с незнакомцем, как неведомая сила вывернула его душу наружу, затем с извращенным равнодушием патологоанатома исследовала ее и вернула на место. При этом от незнакомца так и веяло враждебностью. Павел понял, что, встреться он с ним в другое время и при других обстоятельствах, закончиться бы эта встреча могла совсем по-иному. Он даже был уверен, что в таком случае ему бы пришлось бронировать место на кладбище. На каком-нибудь маленьком захолустном астероиде с порядковым номером вместо названия. Хоронить мертвых на Земле теперь было очень дорого, потому что требовалось уплатить компенсацию за расход земли в условиях предельной перенаселенности планеты, налог на смерть, налог на захоронение, налог на могильный уход, так что проще было поднять гроб с телом на орбиту планеты и с первым же челноком отправить его на астероид-кладбище.
Лешаков и думать забыл о своем недавнем намерении добраться до ближайшего супермаркета, чтобы затариться водкой. Он только сейчас понял, почему эти четыре дня пил беспросветно. Он был напуган. Напуган до дрожи в коленках, напуган до рвотной икоты, напуган до разрыва сердца. Слава богу, оно пока находилось на месте.
Лешаков закрыл глаза и попытался сосредоточиться, чтобы понять, что ему теперь делать. Как жить дальше? Но мозги настолько пропитались водкой, что в их похмельное болото ни одна полезная мысль не приходила.
Лешаков потянулся к видеофону. В меню выбрал номер родного отделения и нажал на соединение. На экране проявилось лицо Володина.
— Ты что, Лешаков, на работу решил выйти? — тускло осведомился Володин.
Не складывались у Павла с Володиным отношения. Хоть и в полицию пришли практически одновременно: Лешаков в июле, а Володин в сентябре, после того как загадил своим месячным присутствием берег Черного моря. Вот с тех пор и возникла между ними неприязнь. Лешаков, измученный работой и летней жарой, несвойственной Питеру, и отдохнувший, отъевшийся, с ровным загаром Володин, раздражавший одним только своим видом.
— Нет, я просто спросить хотел. Этот, в платке, что мной интересовался, он о чем с шефом беседовал?
— А кто их знает, начальству виднее…
— Ты не мог бы узнать для меня: шеф этому, в платке, мой адрес не давал?
— Если только ради тебя… — пообещал Володин, но остался сидеть.
— Ты не понимаешь, мне это срочно надо! Прямо сейчас, а лучше вчера, — поторопил Павел.
— Ну ты достал Лешаков! Сиди тогда, сейчас схожу, спрошу. А кто этот мужик в платке, кредитор, что ли? Скрываешься?
— Почти…
Володин злорадно ухмыльнулся и уплыл с экрана.
Лешаков принялся тасовать в голове варианты. Что он будет делать, если незнакомцу уже известно его местонахождение, и что ему делать, если не известно, но вероятность того, что тот придет вновь в отделение, высока.
Да что же этому уроду от него надо?! Вот в чем заключался главный вопрос. Вроде бы и взятку не вымогал, и денег не должен. Может, «платок» и впрямь маньяк-убийца, но вроде никто на их участке не пропадал, да и трупов не находили. И вообще, в городе всё тихо и спокойно, как в могильнике. Правда, поговаривают, Папа копыта скинул, но ведь он, Лешаков, к этому никакого отношения не имеет. Павел представлял, какой передел начнется в ближайшее время и как их будут гонять в хвост и в гриву. Выходки «Малевичей» и втык за них от начальства скоро всем сотрудникам полиции покажутся детским лепетом, невинными шалостями начальства по сравнению с тем, что им предстоит пережить после начала Великого Передела. Лешаков уже успел заскучать, ожидая появления Володина, когда его привлек шум, донесшийся с улицы. Утром он умудрился раскрыть окно, чтобы спиртовые пары выветрились из квартиры, поэтому слышимость оказалась идеальная.
Павел поднялся, подошел к окну и выглянул на улицу. Третий этаж дарил прекрасное обозрение всего, что творилось во внутреннем дворике дома и на подъездных дорожках, поэтому сержант без труда разглядел красный шейный платок, вежливо общающийся со скамейкой, заселенной вездесущими старушками, которые всё про всех знают и обо всём обязательно поведают, если хорошо попросить. В тот момент, когда Лешаков выглянул в окно, незнакомец поднял голову, словно знал, что на него смотрят, и столкнулся взглядом с Павлом.
Лешаков отпрянул от окна. Его вычислили! Красный платок пришел за его жизнью! Зачем только она ему понадобилась?!..
Павел бросился в коридор, по пути хватая кобуру с табельным оружием и пиджак, в котором лежали кредитки и вся наличность, что у него оставалась после пьянки.
— Лешаков, ты где там пропал? — доносился из видеофона голос Володина.
Павел по пути стукнул по клавише разъединения. Он и сам теперь знал, что шеф сдал его со всеми потрохами. Хотелось бы только знать еще, какие доводы привел незнакомец, чтобы несгибаемый босс, который за своих грудью на танк ляжет, сдал своего же человека, не шибко при этом переживая.
Лешаков торопился. Он не стал запирать дверь. У него не было на это времени. Он должен был спастись во что бы то ни стало! Павел выскочил на лестничную площадку, хлопнул по клавише вызова лифта, и тотчас двери раскрылись перед ним. Пока Лешакову везло.
Выбрав крышу конечным пунктом движения кабины, Павел достал из кобуры пистолеты, проверил обоймы, снял с предохранителей и, не выпуская оружие из рук, выскочил из кабины на крышу.
Там Лешаков не мешкая рванул к своему флаеру. Четкого плана действий у него не было. Он вообще не знал, что ему делать дальше. Квартира засвечена, в участок возвращаться нельзя, остается только менять профессию, имя, фамилию и вербоваться в первопроходцы — осваивать дальние планеты. Но что-то подсказывало несчастному сержанту, что красный платок его и на Марсе найдет, и на кладбищенском астероиде отметится.
Лешаков вскочил в флаер, хлопком ладоней запустил предстартовую программу и посмотрел в сторону лифта. Кабина вновь появилась на крыше. Двери раскрылись, и оттуда появился зловещий незнакомец. Он заозирался по сторонам, выискивая жертву, но Павел в почти аварийном режиме уже поднял флаер и взмыл в небо.
Глава 17
ШАМАН
Он увидел желтые светящиеся глаза, которые склонились над ним. Эти глаза пришли из пустоты. И были лишь они одни. Ничего более. Ни головы, ни туловища. Только глаза, в которых таилась целая вселенная — необъятная, непостигаемая. И эта вселенная была наполнена ужасом и болью. Она манила к себе, звала обречь душу на вечное проклятие. Искушение было велико, но Арвати Махони, шаман племени Махони, что означало «племя, чтящее Отцов», наблюдал за глазами с легким удивлением и настороженностью. Он понимал, что видит сон. Сон необычный. Сон, который можно отнести к вещим видениям. Сон, ниспосланный богами как предостережение или как видение, созданное Отцом Темной Половины, как запугивание. Но что бы это ни было, ничего хорошего миру оно не несло. Арвати помнил рассказы старого шамана, его учителя, который в свою очередь слышал это от своего учителя, а тот от своего, и так — из тьмы веков, что когда появляется видение желтых глаз, которые таят в себе бездну тьмы, значит, мир вступил на грань, тонкую черту, которая отделяет вселенную от падения, разрушения, трансформации, перевоплощения во что-то новое. Но это видение никто не наблюдал вот уже несколько тысяч лет, и Арвати никогда не думал, что ему предстоит столкнуться с ним. Он подозревал, что это предостережение — не более чем древняя легенда, которая не представляет собой ничего важного. Возможно, что одному из шаманов и впрямь привиделись желтые глаза, наполненные страхом, но делать из этого выводы, распространившиеся на тысячелетия, Арвати не торопился.
И глаза явились ему.
Арвати оказался избранным.
Глаза мигнули, скрывая свой темный блеск, и разверзлась бездна, которая увлекла за собой Арвати. Он погрузился в нее, как в болотную жижу, не успев задержать дыхание. Слизь мира хлынула в него.
Арвати Махони проснулся, с трудом разлепил глаза и поднялся с лежанки. Несколько минут он просидел недвижимо, пытаясь прийти в себя и заново научиться ходить. Ноги отказывались слушаться того, кто только что вернулся из странствий по изнанке мира.
Арвати набрался сил и поднялся, с трудом дошел до очага и вытащил из него железную кружку, оставшуюся от каравана белых людей, который прошествовал три сезона назад через их край. Они пытались поймать джути, большую пятнистую кошку с огромными клыками и свирепым нравом. Зачем белым была нужна джути? Кто может сказать, что за мысли таятся в мозге белого человека? Прав был учитель, Раваш Махони, умерший сто сезонов назад, что белые — это порождение тьмы, ибо не могут люди иметь белый цвет кожи, бледный как сама смерть, как палящее, иссушающее солнце в пустыне Изгоев. Разве Создатель тверди и небес мог слепить человека с белым лицом, которое в джунглях без сеточек, свисающих с пробковых шлемов, и странных кругляшей черного цвета, надеваемых на глаза, становилось жутко красным, точно морда Харога, домашнего зверя Отца Темной Половины, а потом покрывалось пузырями, которые лопались, а из них текла кровь вперемешку с водой. Арвати наполнил кружку кислой водой, бросил в нее листок дерева Мари, которое дарит силы для трудного дня, и выпил всё одним духом. Он почувствовал, как тело наполняется жизненной энергией, как покидает усталость изморенное неисчислимыми сезонами, что провел Арвати на белом свете, тело.
Шаман вернул кружку в очаг, накинул на плечи яркую красную накидку и взял в руки посох, вырезанный из дерева Мари первым шаманом — посох передавался от ученика учителю и был настолько древним, что древесина уже успела окаменеть, — и шагнул за порог своей хижины.
В воздухе витал аромат беды. Арвати уловил его сразу. Он был так же ярок, как зелень джунглей после дождя. Он настолько впитался в окружающий Махони мир, что выпирал из каждой кочки, из каждого бугорка, свисал с каждой лианы.
Арвати горестно вздохнул и продолжил свой путь. Деревня Махони располагалась у подножия холма. Там, в низине, жались друг к другу хижины, поставленные на деревянные платформы, возвышающиеся над землей на пятнадцать локтей. Когда наступал сезон дождей, низину затопляло, а дома оказывались нетронутыми. Люди племени Махони спускали лодки, которые всё остальное время находились позади строений подвешенные к балкам, и отправлялись на поиски добычи, вынесенной им вездесущей водой. Дома Махони представляли из себя деревянный каркас, покрытый сплетенными между собой ветками дерева Руч. Лишь один дом в деревне находился на отшибе. Он стоял на вершине холма и не нуждался ни в каком возвышении, поскольку в период дождей вода не поднималась выше холма. Дом принадлежал Арвати-шаману.
По другую сторону деревни напротив холма возвышалась огромная гора в форме кулака. В этой горе слал огненный демон Перворождения. И, как гласило поверье, пришедшее из глубины времен, когда он проснется, миру, созданному Отцом Всего Сущего, наступит конец. Тысячелетия демон огня молчал, и никто уже не верил, что когда-нибудь он может проснуться, но Арвати чувствовал, что грядет время изменений. Беда ступила на порог, и уже не уйти от нее. Значит, в мир всё-таки пришел Меняла.
Это была дурная новость.
От острого, не источенного временем взгляда не укрылся и сизый туман, висевший над горой демона огня. Туман Арвати не нравился. Ему казалось, что этот туман несет в себе зло, которое должно пролиться на землю.
Где-то вдалеке раскатилась громом гроза. Начало темнеть небо на горизонте. Приближался сезон дождей.
Арвати нахмурился. Он чувствовал, что до катастрофы оставались считаные дни. Они могут растянуться в месяцы и годы, но конец всё равно близок, если только Арвати не почувствует явления Паладинов, способных повернуть катастрофу вспять. Тогда у творения Господа появится новая жизнь, способная протянуться еще пару тысяч лет, как это было с момента пришествия прошлого Менялы.
Арвати горестно вздохнул. Ему было жалко мир, к которому он уже успел прикипеть душой и телом. Но он понимал, что мир скоро перестанет быть прежним. И это было печально.
Арвати спускался с холма. Каждый шаг отдавался в нем болью — всё-таки он слишком стар. Пора уходить на покой, но он так и не обзавелся учеником, способным вскоре заменить его, стать душой племени Махони. Арвати решил, что с этого дня начнет подбирать себе преемника. У него уже имелись виды на двух мальчиков племени. Один был пока мал для роли ученика, другой же наоборот. Ему через год нужно пройти обряд инициации, и тогда время будет безоговорочно упущено. Решение нужно принять сейчас. Ведь обряды инициации у будущего шамана и воина племени различны.
Арвати боялся не успеть. Если критическая точка будет пройдена и Паладины осознают свое предназначение, времени на подготовку учеников не останется.
Арвати спустился с холма в деревню и чинно прошествовал к хижине вождя. Навстречу ему с любопытством выглядывали женщины и выходили приветствовать мужчины. Не каждый день шаман балует племя своим визитом.
Деревня готовилась к сезону дождей.
Арвати неспешно поднялся по деревянной лестнице на помост, где располагалась хижина вождя, и, приподняв полог, шагнул внутрь. С первого взгляда шаману стало ясно, что вождю не полегчало. Залитые лихорадочной бледностью щеки, впалые глазницы, красные белки глаз. Крупные капли пота, скатывающиеся с лица на подстилку из листьев.
Вождь умирал. Это было не удивительно, но вполне ожидаемо. Вождь Лавами родился в один год с Арвати. В детстве они дружили. Первая охота прошла также вместе. Лавами и Арвати никогда не расставались. Но один стал учеником шамана, а другой был избран вождем племени. Сезоны, когда они вдвоем управляли народом Махони, были самыми спокойными и благостными для племени. Уже тот факт, что за это время не стряслось ни одной войны, говорил сам за себя.
Арвати присел на край лежака и взял руку друга. Лавами почувствовал присутствие и скосил глаза на шамана.
— А! Это ты, — проскрипел вождь. — Хорошо, когда духи забирают тебя в Долину Отцов, а рядом друг. Это славно… Это будет легкая дорога. Совсем немного осталось. Надо подождать… Посидишь? Я чувствую, что это случится ныне.
— Я с тобой, — спокойно ответил Арвати, хотя голос предательски дрожал.
— Присмотрись к Мехеши. Он мог бы стать неплохим вождем. Еще Ульри. Или Гашах… Они неплохие Махони. Они могли бы повести народ. Только ни в коем случае не Лтасин. Он плохой Махони. Он злой и завистливый… Но сильный. Он может прибрать власть в свои руки, но использовать ее во зло. Я боюсь этого. И лишь оно омрачает мой грядущий путь в Долину Отцов.
— Лавами, я прослежу. Вождем станет достойный. Ты можешь отправляться в путь спокойно.
Лавами приподнял голову и пристально всмотрелся в лицо Арвати.
— Тебя что-то тревожит. На твоем лице след скорби. Что гнетет тебя? — спросил он.
Арвати не хотел говорить, но вождь настаивал. И шаман сдался.
— Грядут перемены. У меня было видение. Я видел желтые глаза Отца Темной Стороны.
Новость повисла камнем на шее вождя племени. Он откинулся на травяную подстилку и закрыл глаза. Несколько минут он не шевелился. Арвати уже забеспокоился, что его новость ускорила отправку Лавами в Долину Отцов, но вождь открыл глаза и уставился на друга.
— Я тоже видел эти глаза. Я не хотел говорить… Теперь я боюсь умирать. Я не должен был знать о глазах Темного Отца, но ты рассказал мне, после того как узнал об этом от старого шамана. Я уже и забыл об этом, но ночью они явились ко мне. И это было страшно… Я чувствую, что в мире созрел нарыв, который вскоре откроется и утопит всё! И утонут многие. И наступит царство Отца Темной Стороны… Это ужасно! Я испугался умирать. Кто поведет мой народ в это трудное время?
— Я прослежу за тем, чтобы у народа Махони оказался верный вождь, который не убоится лихих годин, — пообещал Арвати.
— Но ты тоже не вечен. Тебе столько же сезонов, сколько и мне. Близок и твой час… И что тогда? Кто спасет Махони от воронки Тьмы?
— Новый шаман и новый вождь.
— У тебя нет ученика, — возразил Лавами.
— Я возьму его в этом сезоне. Я успею воспитать его, перед тем как уйти в Долину Отцов за тобой. Там многие ждут моего прихода. И я уже почти готов к этому. Осталось завершить начатое.
— Кого присмотрел в ученики?
— Ыйяна и Цертаки, но кто из них окажется достоин, я не могу сказать.
— Это хорошие мальчики. Они могли бы стать верными учениками. Подумай!
Слова Лавами прервал глухой надрывный кашель, сдобренный кровавой мокротой.
Арвати сильнее сжал руку друга.
Он оставался с ним до конца.
К вечеру старый вождь покинул Махони и отправился в Долину Отцов подготавливать место для друга Арвати.
И глаза явились ему.
Арвати оказался избранным.
Глаза мигнули, скрывая свой темный блеск, и разверзлась бездна, которая увлекла за собой Арвати. Он погрузился в нее, как в болотную жижу, не успев задержать дыхание. Слизь мира хлынула в него.
Арвати Махони проснулся, с трудом разлепил глаза и поднялся с лежанки. Несколько минут он просидел недвижимо, пытаясь прийти в себя и заново научиться ходить. Ноги отказывались слушаться того, кто только что вернулся из странствий по изнанке мира.
Арвати набрался сил и поднялся, с трудом дошел до очага и вытащил из него железную кружку, оставшуюся от каравана белых людей, который прошествовал три сезона назад через их край. Они пытались поймать джути, большую пятнистую кошку с огромными клыками и свирепым нравом. Зачем белым была нужна джути? Кто может сказать, что за мысли таятся в мозге белого человека? Прав был учитель, Раваш Махони, умерший сто сезонов назад, что белые — это порождение тьмы, ибо не могут люди иметь белый цвет кожи, бледный как сама смерть, как палящее, иссушающее солнце в пустыне Изгоев. Разве Создатель тверди и небес мог слепить человека с белым лицом, которое в джунглях без сеточек, свисающих с пробковых шлемов, и странных кругляшей черного цвета, надеваемых на глаза, становилось жутко красным, точно морда Харога, домашнего зверя Отца Темной Половины, а потом покрывалось пузырями, которые лопались, а из них текла кровь вперемешку с водой. Арвати наполнил кружку кислой водой, бросил в нее листок дерева Мари, которое дарит силы для трудного дня, и выпил всё одним духом. Он почувствовал, как тело наполняется жизненной энергией, как покидает усталость изморенное неисчислимыми сезонами, что провел Арвати на белом свете, тело.
Шаман вернул кружку в очаг, накинул на плечи яркую красную накидку и взял в руки посох, вырезанный из дерева Мари первым шаманом — посох передавался от ученика учителю и был настолько древним, что древесина уже успела окаменеть, — и шагнул за порог своей хижины.
В воздухе витал аромат беды. Арвати уловил его сразу. Он был так же ярок, как зелень джунглей после дождя. Он настолько впитался в окружающий Махони мир, что выпирал из каждой кочки, из каждого бугорка, свисал с каждой лианы.
Арвати горестно вздохнул и продолжил свой путь. Деревня Махони располагалась у подножия холма. Там, в низине, жались друг к другу хижины, поставленные на деревянные платформы, возвышающиеся над землей на пятнадцать локтей. Когда наступал сезон дождей, низину затопляло, а дома оказывались нетронутыми. Люди племени Махони спускали лодки, которые всё остальное время находились позади строений подвешенные к балкам, и отправлялись на поиски добычи, вынесенной им вездесущей водой. Дома Махони представляли из себя деревянный каркас, покрытый сплетенными между собой ветками дерева Руч. Лишь один дом в деревне находился на отшибе. Он стоял на вершине холма и не нуждался ни в каком возвышении, поскольку в период дождей вода не поднималась выше холма. Дом принадлежал Арвати-шаману.
По другую сторону деревни напротив холма возвышалась огромная гора в форме кулака. В этой горе слал огненный демон Перворождения. И, как гласило поверье, пришедшее из глубины времен, когда он проснется, миру, созданному Отцом Всего Сущего, наступит конец. Тысячелетия демон огня молчал, и никто уже не верил, что когда-нибудь он может проснуться, но Арвати чувствовал, что грядет время изменений. Беда ступила на порог, и уже не уйти от нее. Значит, в мир всё-таки пришел Меняла.
Это была дурная новость.
От острого, не источенного временем взгляда не укрылся и сизый туман, висевший над горой демона огня. Туман Арвати не нравился. Ему казалось, что этот туман несет в себе зло, которое должно пролиться на землю.
Где-то вдалеке раскатилась громом гроза. Начало темнеть небо на горизонте. Приближался сезон дождей.
Арвати нахмурился. Он чувствовал, что до катастрофы оставались считаные дни. Они могут растянуться в месяцы и годы, но конец всё равно близок, если только Арвати не почувствует явления Паладинов, способных повернуть катастрофу вспять. Тогда у творения Господа появится новая жизнь, способная протянуться еще пару тысяч лет, как это было с момента пришествия прошлого Менялы.
Арвати горестно вздохнул. Ему было жалко мир, к которому он уже успел прикипеть душой и телом. Но он понимал, что мир скоро перестанет быть прежним. И это было печально.
Арвати спускался с холма. Каждый шаг отдавался в нем болью — всё-таки он слишком стар. Пора уходить на покой, но он так и не обзавелся учеником, способным вскоре заменить его, стать душой племени Махони. Арвати решил, что с этого дня начнет подбирать себе преемника. У него уже имелись виды на двух мальчиков племени. Один был пока мал для роли ученика, другой же наоборот. Ему через год нужно пройти обряд инициации, и тогда время будет безоговорочно упущено. Решение нужно принять сейчас. Ведь обряды инициации у будущего шамана и воина племени различны.
Арвати боялся не успеть. Если критическая точка будет пройдена и Паладины осознают свое предназначение, времени на подготовку учеников не останется.
Арвати спустился с холма в деревню и чинно прошествовал к хижине вождя. Навстречу ему с любопытством выглядывали женщины и выходили приветствовать мужчины. Не каждый день шаман балует племя своим визитом.
Деревня готовилась к сезону дождей.
Арвати неспешно поднялся по деревянной лестнице на помост, где располагалась хижина вождя, и, приподняв полог, шагнул внутрь. С первого взгляда шаману стало ясно, что вождю не полегчало. Залитые лихорадочной бледностью щеки, впалые глазницы, красные белки глаз. Крупные капли пота, скатывающиеся с лица на подстилку из листьев.
Вождь умирал. Это было не удивительно, но вполне ожидаемо. Вождь Лавами родился в один год с Арвати. В детстве они дружили. Первая охота прошла также вместе. Лавами и Арвати никогда не расставались. Но один стал учеником шамана, а другой был избран вождем племени. Сезоны, когда они вдвоем управляли народом Махони, были самыми спокойными и благостными для племени. Уже тот факт, что за это время не стряслось ни одной войны, говорил сам за себя.
Арвати присел на край лежака и взял руку друга. Лавами почувствовал присутствие и скосил глаза на шамана.
— А! Это ты, — проскрипел вождь. — Хорошо, когда духи забирают тебя в Долину Отцов, а рядом друг. Это славно… Это будет легкая дорога. Совсем немного осталось. Надо подождать… Посидишь? Я чувствую, что это случится ныне.
— Я с тобой, — спокойно ответил Арвати, хотя голос предательски дрожал.
— Присмотрись к Мехеши. Он мог бы стать неплохим вождем. Еще Ульри. Или Гашах… Они неплохие Махони. Они могли бы повести народ. Только ни в коем случае не Лтасин. Он плохой Махони. Он злой и завистливый… Но сильный. Он может прибрать власть в свои руки, но использовать ее во зло. Я боюсь этого. И лишь оно омрачает мой грядущий путь в Долину Отцов.
— Лавами, я прослежу. Вождем станет достойный. Ты можешь отправляться в путь спокойно.
Лавами приподнял голову и пристально всмотрелся в лицо Арвати.
— Тебя что-то тревожит. На твоем лице след скорби. Что гнетет тебя? — спросил он.
Арвати не хотел говорить, но вождь настаивал. И шаман сдался.
— Грядут перемены. У меня было видение. Я видел желтые глаза Отца Темной Стороны.
Новость повисла камнем на шее вождя племени. Он откинулся на травяную подстилку и закрыл глаза. Несколько минут он не шевелился. Арвати уже забеспокоился, что его новость ускорила отправку Лавами в Долину Отцов, но вождь открыл глаза и уставился на друга.
— Я тоже видел эти глаза. Я не хотел говорить… Теперь я боюсь умирать. Я не должен был знать о глазах Темного Отца, но ты рассказал мне, после того как узнал об этом от старого шамана. Я уже и забыл об этом, но ночью они явились ко мне. И это было страшно… Я чувствую, что в мире созрел нарыв, который вскоре откроется и утопит всё! И утонут многие. И наступит царство Отца Темной Стороны… Это ужасно! Я испугался умирать. Кто поведет мой народ в это трудное время?
— Я прослежу за тем, чтобы у народа Махони оказался верный вождь, который не убоится лихих годин, — пообещал Арвати.
— Но ты тоже не вечен. Тебе столько же сезонов, сколько и мне. Близок и твой час… И что тогда? Кто спасет Махони от воронки Тьмы?
— Новый шаман и новый вождь.
— У тебя нет ученика, — возразил Лавами.
— Я возьму его в этом сезоне. Я успею воспитать его, перед тем как уйти в Долину Отцов за тобой. Там многие ждут моего прихода. И я уже почти готов к этому. Осталось завершить начатое.
— Кого присмотрел в ученики?
— Ыйяна и Цертаки, но кто из них окажется достоин, я не могу сказать.
— Это хорошие мальчики. Они могли бы стать верными учениками. Подумай!
Слова Лавами прервал глухой надрывный кашель, сдобренный кровавой мокротой.
Арвати сильнее сжал руку друга.
Он оставался с ним до конца.
К вечеру старый вождь покинул Махони и отправился в Долину Отцов подготавливать место для друга Арвати.
Глава 18
ВСТРЕЧА ДВУХ
О том, что некий респектабельный господин настойчиво добивается с ним встречи, Станиславу Елисееву сообщили сразу же после окончания лекции, но Жнец не хотел ни с кем встречаться. Он был слишком утомлен общением с аудиторией, которая внимала каждому его слову, точно откровению, ниспосланному свыше. Слова лились из Елисеева, будто свежий мед из бочонка. Станислав сам себе поражался, откуда только в нем взялись все те знания, что он с таким азартом излагал на кафедре, чередуя текст с виртуальными иллюстрациями, возникавшими у него за спиной. Но больше всего он был удивлен количеству людей, собравшихся его послушать. Тьма египетская! Полчища саранчи запрудили двор перед центральным корпусом Духовной академии. Жнец и не подозревал, что христианство настолько популярно. Такой популярности обзавидовались бы и поп-звезды: если бы они могли собирать подобные аудитории, то их состояния позволили бы скупать созвездия и диктовать моду в политике и бизнесе.
Отец Станислав устал. Он никого не хотел видеть, голова разламывалась от сильнейшей боли. Он мечтал остаться в одиночестве, налить стакан коньяка и не спеша высосать его в тишине. И вдруг посетитель! Очередной поклонник отца Станислава и его философских изысков. Как тут не взвыть от ужаса и не запустить в секретаря, доложившего о настойчивом посетителе, телефонным аппаратом — тяжелым черным кирпичом, сохранившимся еще с конца прошлого века. Станислав сдержался.
Несколько последующих дней Жнец провел в затворничестве. Он заперся в резиденции, построенной на берегу Финского залива для митрополита Петербуржского, выгнал всю прислугу и предался размышлениям, постоянно находясь на связи со своим секретарем, который докладывал об успехе, последовавшем за лекцией, об откликах, поступивших со всего земного шара, о звонке святейшего Папы Римского, о напутствии святейшего Патриарха Всея Руси, о звонке президента России.
Отец Станислав не спорил. Эта информация была важной, но его она волновала мало, несмотря на то что секретарь бил в набат и требовал, чтобы отец Станислав покинул резиденцию «На заливе» и отправился в Ватикан, где должна была состояться его встреча с понтификом, временно отложенная из-за недуга, сразившего отца Станислава. Такова была официальная версия, которую скормили СМИ и администрации Ватикана.
Станислава Елисеева называли реформатором. Он выступал за идею объединения церквей, доказывая с исторической точки зрения всю абсурдность раскола христианского лагеря на два крыла, противопоставлявших себя друг другу: католиков и православных. Отец Станислав говорил о том, что раскол произошел вследствие политических причин, связанных с личной неприязнью между патриархом Михаилом Керуларием и папой Львом IX, которые предали друг друга анафеме и отлучили друг друга и свою паству от церкви в 1054 году. Раскол произошел из-за человеческой и государственной гордыни и амбиций. С разделением Великой Римской империи на Восточную и Западную с двумя столицами и двумя императорами, управлявшими государством совместно, в обеих частях оказались собственные главы церквей, которые правили по подобию императоров христианской паствой вдвоем. Михаил Керуларий и Лев IX не пожелали совместного процветания и двойственного управления. Им хотелось править христианским миром единовластно. К тому же политические причины позволяли императору Восточной Римской империи вмешиваться в дела церкви, смещать неугодных патриархов и назначать угодных. До рукоположения Льва IX на папский престол восходили бандиты и вымогатели, убийцы и авантюристы, которые оскверняли святой престол кровью и блудом. Даже появлялись антипапы. Хаос царил над миром. Первые шаги к объединению церквей были сделаны в 1965 году, когда папа Павел VI и Константинопольский патриарх Афинагор сняли взаимные анафемы с обеих церквей, но за девятьсот лет противостояния католиков и православных вокруг обеих конфессий накопилось такое количество наносных разногласий, что для того, чтобы очиститься от них, должны были пройти годы, а то и века.
Этой теме отводилась львиная доля в лекции отца Станислава. Целью же своей жизни он поставил объединение церквей и чувствовал, что был близок к осуществлению мечты. Христианство теряло своих приверженцев, как мешок, заполненный рисом, по зернышку опустошается через прореху, пока его волочат по пыльной мостовой. Пора было задуматься не о личных амбициях, а о сохранении христианства. Чем и занялся отец Станислав.
Но теперь он понимал, насколько близок оказался к провалу своей идеи. Ныне она мало его занимала. И предстоящая встреча с понтификом, о которой он договаривался без малого двенадцать лет, казалась скучным и серым мероприятием, на которое он поедет лишь из чувства долга. Идея же с объединением католиков и православных вообще представлялась малозначимой и напоминающей «игру в бисер».
Отца Станислава — Жнеца — волновало другое. Он чувствовал, как его душа, его память раскололась на две самостоятельные составляющие. Первая, сложив блаженно руки на груди, каялась в грехах и призывала к объединению христианского мира. Вторая помнила о том, что долгие годы занималась тем, что убивала людей за деньги. Этот душевный раскол был похлеще, чем христианский. По крайней мере, Станислава Елисеева он волновал больше. Стоило ему хоть на час забыть о зловещей фигуре Жнеца, как та всплывала из глубины души и давала о себе знать воспоминаниями о былых похождениях.
Елисеев чувствовал, что медленно сходит с ума. Ему, пожалуй, стоит отказаться от посещения Ватикана и вместо этого удалиться на астероид Скворцова-Степанова, суда переправлялись психические больные со всей Земли. Шарик должен быть абсолютно здоров психически — так утверждала официальная идеология большинства государств мира.
Отцу Станиславу было наплевать на регалии и поклонников, когда в душе царил разлад. И он не знал, как с этим бороться. Часть его утверждала о том, что вся его нынешняя жизнь является сплошным кошмаром, явившимся воспаленному воображению. Другая пыталась подавить всплывающее сознание Жнеца. Война между священником и убийцей не прекращалась даже ночью. Она велась круглосуточно. Она поглощала все силы и всю душевную энергию.
Елисеев заперся в резиденции «На заливе», чтобы обрести душевное спокойствие и справиться с кризисом, но чем больше он проводил времени в одиночестве, тем хуже ему становилось. Священник пытался завладеть его душой, в то время как убийца отчаянно боролся с ним, прилагая все силы к достижению победы. Священник представлялся Станиславу одетым в средневековую монашескую хламиду, подпоясанную вервием, с выбритой на голове католической тонзурой, вооруженным мечом. Убийца же рисовался в легких рыцарских латах, без шлема и с топором. У убийцы и священника было телосложение Станислава и его лицо. Ведь в сущности они были одним целым.
Секретарь несколько раз докладывал Елисееву о том, что с ним хочет встретиться некий господин. Он представился Ярославом Яровцевым, утверждал, что это имя должно быть знакомо отцу Станиславу, и в буквальном смысле слова осадил офис отца Станислава, не давая его служащим прохода. Он неоднократно пытался подкупить секретаря. Предлагались большие суммы за адрес, по которому Ярослав Яровцев сможет найти отца Станислава. Как выяснилось позже, такие предложения были сделаны также и мелким клеркам офиса, которые занимались разбором корреспонденции отца Станислава, ответами на письма страждущих за личной подписью отца Станислава и по установленным им собственноручно шаблонам.
Отец Станислав устал. Он никого не хотел видеть, голова разламывалась от сильнейшей боли. Он мечтал остаться в одиночестве, налить стакан коньяка и не спеша высосать его в тишине. И вдруг посетитель! Очередной поклонник отца Станислава и его философских изысков. Как тут не взвыть от ужаса и не запустить в секретаря, доложившего о настойчивом посетителе, телефонным аппаратом — тяжелым черным кирпичом, сохранившимся еще с конца прошлого века. Станислав сдержался.
Несколько последующих дней Жнец провел в затворничестве. Он заперся в резиденции, построенной на берегу Финского залива для митрополита Петербуржского, выгнал всю прислугу и предался размышлениям, постоянно находясь на связи со своим секретарем, который докладывал об успехе, последовавшем за лекцией, об откликах, поступивших со всего земного шара, о звонке святейшего Папы Римского, о напутствии святейшего Патриарха Всея Руси, о звонке президента России.
Отец Станислав не спорил. Эта информация была важной, но его она волновала мало, несмотря на то что секретарь бил в набат и требовал, чтобы отец Станислав покинул резиденцию «На заливе» и отправился в Ватикан, где должна была состояться его встреча с понтификом, временно отложенная из-за недуга, сразившего отца Станислава. Такова была официальная версия, которую скормили СМИ и администрации Ватикана.
Станислава Елисеева называли реформатором. Он выступал за идею объединения церквей, доказывая с исторической точки зрения всю абсурдность раскола христианского лагеря на два крыла, противопоставлявших себя друг другу: католиков и православных. Отец Станислав говорил о том, что раскол произошел вследствие политических причин, связанных с личной неприязнью между патриархом Михаилом Керуларием и папой Львом IX, которые предали друг друга анафеме и отлучили друг друга и свою паству от церкви в 1054 году. Раскол произошел из-за человеческой и государственной гордыни и амбиций. С разделением Великой Римской империи на Восточную и Западную с двумя столицами и двумя императорами, управлявшими государством совместно, в обеих частях оказались собственные главы церквей, которые правили по подобию императоров христианской паствой вдвоем. Михаил Керуларий и Лев IX не пожелали совместного процветания и двойственного управления. Им хотелось править христианским миром единовластно. К тому же политические причины позволяли императору Восточной Римской империи вмешиваться в дела церкви, смещать неугодных патриархов и назначать угодных. До рукоположения Льва IX на папский престол восходили бандиты и вымогатели, убийцы и авантюристы, которые оскверняли святой престол кровью и блудом. Даже появлялись антипапы. Хаос царил над миром. Первые шаги к объединению церквей были сделаны в 1965 году, когда папа Павел VI и Константинопольский патриарх Афинагор сняли взаимные анафемы с обеих церквей, но за девятьсот лет противостояния католиков и православных вокруг обеих конфессий накопилось такое количество наносных разногласий, что для того, чтобы очиститься от них, должны были пройти годы, а то и века.
Этой теме отводилась львиная доля в лекции отца Станислава. Целью же своей жизни он поставил объединение церквей и чувствовал, что был близок к осуществлению мечты. Христианство теряло своих приверженцев, как мешок, заполненный рисом, по зернышку опустошается через прореху, пока его волочат по пыльной мостовой. Пора было задуматься не о личных амбициях, а о сохранении христианства. Чем и занялся отец Станислав.
Но теперь он понимал, насколько близок оказался к провалу своей идеи. Ныне она мало его занимала. И предстоящая встреча с понтификом, о которой он договаривался без малого двенадцать лет, казалась скучным и серым мероприятием, на которое он поедет лишь из чувства долга. Идея же с объединением католиков и православных вообще представлялась малозначимой и напоминающей «игру в бисер».
Отца Станислава — Жнеца — волновало другое. Он чувствовал, как его душа, его память раскололась на две самостоятельные составляющие. Первая, сложив блаженно руки на груди, каялась в грехах и призывала к объединению христианского мира. Вторая помнила о том, что долгие годы занималась тем, что убивала людей за деньги. Этот душевный раскол был похлеще, чем христианский. По крайней мере, Станислава Елисеева он волновал больше. Стоило ему хоть на час забыть о зловещей фигуре Жнеца, как та всплывала из глубины души и давала о себе знать воспоминаниями о былых похождениях.
Елисеев чувствовал, что медленно сходит с ума. Ему, пожалуй, стоит отказаться от посещения Ватикана и вместо этого удалиться на астероид Скворцова-Степанова, суда переправлялись психические больные со всей Земли. Шарик должен быть абсолютно здоров психически — так утверждала официальная идеология большинства государств мира.
Отцу Станиславу было наплевать на регалии и поклонников, когда в душе царил разлад. И он не знал, как с этим бороться. Часть его утверждала о том, что вся его нынешняя жизнь является сплошным кошмаром, явившимся воспаленному воображению. Другая пыталась подавить всплывающее сознание Жнеца. Война между священником и убийцей не прекращалась даже ночью. Она велась круглосуточно. Она поглощала все силы и всю душевную энергию.
Елисеев заперся в резиденции «На заливе», чтобы обрести душевное спокойствие и справиться с кризисом, но чем больше он проводил времени в одиночестве, тем хуже ему становилось. Священник пытался завладеть его душой, в то время как убийца отчаянно боролся с ним, прилагая все силы к достижению победы. Священник представлялся Станиславу одетым в средневековую монашескую хламиду, подпоясанную вервием, с выбритой на голове католической тонзурой, вооруженным мечом. Убийца же рисовался в легких рыцарских латах, без шлема и с топором. У убийцы и священника было телосложение Станислава и его лицо. Ведь в сущности они были одним целым.
Секретарь несколько раз докладывал Елисееву о том, что с ним хочет встретиться некий господин. Он представился Ярославом Яровцевым, утверждал, что это имя должно быть знакомо отцу Станиславу, и в буквальном смысле слова осадил офис отца Станислава, не давая его служащим прохода. Он неоднократно пытался подкупить секретаря. Предлагались большие суммы за адрес, по которому Ярослав Яровцев сможет найти отца Станислава. Как выяснилось позже, такие предложения были сделаны также и мелким клеркам офиса, которые занимались разбором корреспонденции отца Станислава, ответами на письма страждущих за личной подписью отца Станислава и по установленным им собственноручно шаблонам.