З.: Апресян, Мельчук, это же он всех пригласил.
П.: Да.
З.: Левин.
П.: Левин, да. Так что надо воздать Виктору Владимировичу хвалу именно за то, что у него был прямой взгляд.
З.: Прежде всего за то, что он оценил Михаила Викторовича и его пригласил.
Т.: Да, да.
П.: И мне это особенно дорого. Так вот, идет у нас с Виктором Владимировичем разговор, и вдруг он говорит: «А как вы отнесетесь к тому, чтобы работать в Институте русского языка?» И я ответил (как всегда в минуту растерянности, очень неуклюже сказал): «Виктор Владимирович, вы ставите меня в положение буриданова осла. Я не знаю, куда мне двинуться – туда или сюда». Виктор Владимирович говорит: «Ну хорошо. Давайте мы сейчас решим, что вы будете работать в Институте русского языка», – решил все, значит, Виноградов. Взял – повернул на другую сторону. «А насчет университета мы потом посмотрим». И на самом деле потом он меня и в университет приглашал. Ну вот. Значит, мама была жива, и она даже встревожилась и спросила: «Мишенька, а ты сможешь?» (З. смеется.) Маме – спасибо ей, она заботилась обо мне… чтобы я не зазнавался. Ну вот. Значит, сейчас я посмотрю, чего… Теперь, почему меня Виктор Владимирович пригласил. Он же мои статьи [вряд ли читал]… там, три или четыре статьи напечатано в «Ученых записках МГПИ», которые никто не читал, они выходили очень маленьким тиражом. Раздумывая об этом, я подумал – вот почему. В журнале «Вопросы языкознания» шла дискуссия о преподавании в вузах истории русского языкознания, вернее, языкознания в России, и я написал статью, которая была напечатана, по повелению, конечно, Виноградова, в «Вопросах языкознания». И я думаю, что некоторые идеи этой статьи Виктору Владимировичу показались близки. А идеи эти – они были не менее близки и мне. (З. смеется.) Идеи такие. Надо прекратить издеваться над русскими языковедами. Они все рассматривались как люди, которые находились под влиянием западных ученых (компаративисты – это сначала на Западе, а потом Востоков и Буслаев у нас). Еще не полностью исчезло стремление изобразить всех языковедов как сторонников какой-нибудь социальной прослойки – «работали для каких-нибудь социальных сил». И я вот восстал против этого принижения русской лингвистики и написал о том, что надо изучать, как одно учение порождает другое учение, как одно вырастает из другого.
З.: В духе «Этюдов о стиле Гоголя».
П.: Да-да-да-да-да-да-да-да.
З.: На самом деле это та же мысль.
П.: Да. Сейчас я не помню уже… статья эта в журнале сохранилась, но я давно ее писал, и… ну, например, первые статьи Бодуэна написаны явно в потебнианском духе. Ясно, был мост, который от одного к другому был перекинут. И так дальше – Фортунатов оказал влияние на очень многих ученых, которые иногда далеко от него ушли, например Ильинский, убитый Сталиным (Ильинский есть артист, а это ученый). Вот. И эта идея пронизывает статью. Ну, я думаю, что Виктору Владимировичу это было близко, потому что ему, наверно, тоже было тошно от того, что русское языкознание всячески умаляется, то оно подражательное, то оно следует каким-то всяким социологическим схемам, и поэтому… Откуда он меня знал-то? Вот я догадываюсь. Наверно, только по этой статье.
З.: А может быть, он статью о слове как единице языка знал?
П.: Я думаю, что он вряд ли читал «Ученые записки МГПИ». Хотя, с другой стороны, Василенко, который был чинопочитающим человеком, вот особенно таких достойных людей, как Виноградов, может быть, ему дарил.
З.: Дарил, наверно.
П.: Ну вот. (Пауза.) Пришел я в ваш Институт русского языка, и меня (сейчас я буду рыдать) избрали секретарем парторганизации. Причем это сделал хитрый Левин. Ему надоело быть секретарем, и он подговорил меня выдвинуть. Боже мой, как я умолял меня не избирать! Вот до такой глупости, что сказал: «У меня все время голова болит». Но они были неумолимы. Потом мне сказали, что присутствовал на моем избрании, как на избрании вообще всяких секретарей, уполномоченный райкома, и он даже сказал: «Ну, если он говорит, что у него все время голова болит, не надо его избирать». Но они все-таки решили на мне отыграться.
А идея-то у них была какая? Обыватели Института русского языка решили, что я любимчик Виноградова. [А в любимчики я почему попал?] Виноградов получил то ли от ЦК задание писать работу «Русский язык и советское общество», то ли это ему самому пришла в голову идея, и он меня назначил руководителем этой работы «Русский язык и советское общество», образовал для этого специальный сектор. Ожегов стал руководителем сектора культуры речи, а я – сектора современного русского языка. Ну, ясно, что я любимчик. Ко мне подходили сотрудники вашего института и говорили: «Вы попросите Виктора Владимировича, чтобы он дал в наш сектор две ставки». Я говорю: «Да как я буду просить Виктора Владимировича по вашему сектору? Я могу просить только по теме „Русский язык и советское общество“».
А тут, действительно, было так. Ну, о чем я просил? Прихожу к Виктору Владимировичу – говорю: «Ламара Капанадзе очень была бы хороша…», а Ламара Капанадзе просилась в мой сектор от Шведовой… Я говорю: «Хорошо бы перевести Ламару Андреевну Капанадзе в мой сектор». Он говорит: «Ну что же, если она согласна, пожалуйста». Вот. «Мне нужна машинистка на две недели, дайте мне лишнюю машинистку только для нашего сектора». – «Ну что же…». Зовет… заведующую машинным бюро и говорит: «Дайте еще Панову» (или Михаилу Викторовичу) «две машинистки на две недели». Ну вот, в общем, так, [нрзб. ] легенда, что я его любимчик, хотя на самом деле он никаких поблажек мне не делал. Вот, Елена Андреевна, подтвердите.
З.: Нет, я могу сказать, что он очень хорошо относился к Михаилу Викторовичу, действительно… с уважением, и я бы даже сказала, может быть, и с любовью.
П.: Вот.
З.: Неравнодушно, во всяком случае.
П.: А я сначала относился к нему с восхищением, когда прочел «Этюды о стиле Гоголя» и другие его книги, потом с уважением, а потом с любовью и даже с возмущением, когда с ним несправедливо поступили. Вот. И вот я буду ходить к Виноградову и их глупые просьбы передавать, партийные просьбы! А какая у них была просьба? Они все взъелись на Виноградова, что он мало внимания уделяет Институту русского языка. А у него действительно нагрузка была колоссальная: он был директор Института русского языка… Давайте вспоминать отдельно: он был главный редактор «Литературного наследства» (было такое замечательное издание, требующее, конечно, очень большого внимания), он был академик-секретарь Отделения литературы и языка Академии наук (это колоссальная власть, это главный филолог в Советском Союзе), он был член Президиума Академии наук…
З.: Он был главный редактор журнала «Вопросы языкознания».
П.: Главный редактор «Вопросов языкознания». Заседает в ВАКе – Всесоюзная аттестационная комиссия.
З.: Он был, по-моему, еще председателем российского или советского Комитета славистов.
П.: Да, да-да-да. Ну, вообще в Комитете по связям с заграницей он очень [много работал]. И вот они вылезли, бездарные тетехи вроде… Бахилина, Сумкина, эта… Преображенская… ну, как назло, они все члены партии. Скворцов, там. И вот они, бездарники, решили, что у них получается не очень хорошо, потому что Виктор Владимирович ими не занимается. Черкасова такая, малоталантливая особа, кричала: «Я там четыре года, в этом институте, (истерически) ни разу со мной не побеседовал!» Я думаю: «Ну, он побеседует с вами, так что – вы талантливей, что ли, станете?» Это в течение года, Леночка, пожалейте меня.
З.: Я жалею.
П.: Я все время шел под этим градом: «Вы должны поставить вопрос ребром перед Виноградовым, что он должен остаться только директором Института русского языка». Я говорю: «Какие мотивы? Чем я могу мотивировать?» – «Вот, потому что мы хотим, чтобы нами подлинно руководили». Наконец я догадался, что надо сделать, и говорю: «Вот вы за спиной Виктора Владимировича все его обвиняете. Давайте пригласим его на открытое партсобрание, и мы ему выскажем свои претензии в лицо». О-о! если бы я был режиссером, какую бы я комедию замечательную поставил. Мы его пригласили. У него был разный вид, но иногда был вельможно-снисходительный. Он явился на партсобрание не с видом, так сказать, готовности исполнять руководящее решение партии, а с видом вельможным, посмотрел на них с вельможной высоты. И что вы думаете? Первым выступал Андрей Степанович Львов… Я его имя-отчество не перепутал?
З.: Я не помню, как его звали.
П.: Вот это страшная бездарность, но он первым попытался Виктора Владимировича поучать. «Вот, Виктор Владимирович, у нас в институте не совсем на высоте работа по этимологии. У нас нет эпохальных работ по этимологии. Вот вы бы обратили внимание на это». Тут Черкасова, которая была самая застрельщица, что ею не руководят, что мы глубокая провинция для Виктора Владимировича, что он нас забывает, – и вдруг сладенькая улыбочка: «Вы, Андрей Степанович, упрекаете Виктора Владимировича. Как вам не стыдно? Вы должны благодарить Виктора Владимировича за то, что он руководит всем институтом». Такая подхалимка! Куда делось ее злобное выступление против Виктора Владимировича? «Он с нами не работает! Он разбрасывается! Мы его редко видим!» Почему редко видим? Все время видим его все – принимает сотрудников.
З.: Нет, он ходил в институт аккуратно, по-моему.
П.: Ну, такая подхалимщина! Потом… И пошла… Это такой был сироп!
З.: Да.
П.: Целые полтора часа они перед ним ползали на коленях и лизали его ботинки. И я понял, что это был очень хороший шаг (З. смеется), потому что после этого прекратились разговоры о том: «Вы скажите, что он должен уйти оттуда – уйти отсюда, бросить то – бросить сё».
Но я ничего не делал, абсолютно, как секретарь. Когда переизбирали… была такая традиция, что два года секретарь секретарствует, а потом, так как это утомительная работа, значит, он может уйти в сторону. Я ничего не делал. В Институте языкознания параллельно была секретарь – на моем, значит, месте – Гаджиева, если вы помните.
З.: А! я помню, да.
П.: Это жена Серебренникова. Да, академика Серебренникова. И она носом землю рыла. Получаем из райкома: «Провести заседание». Заседаний было очень много по заданию райкома. Все юбилеи, все постановления партии – всё надо было проводить собрания сотрудников (не партийцев только, а для всех сотрудников). Ну, Гаджиева, увидев, что я ничего не делаю, брала на себя инициативу в двух институтах провести заседание. Когда прошли перевыборы, Бархударов, академик… членкор, Степан Григорьевич подходит ко мне и, думая, что он меня обижает, сказал: «Михаил Викторович, я бы голосовал за вас, если бы вы хоть что-нибудь делали» (З. смеется).
(Перерыв в записи.)
З.: Ну, он был честный человек в этом смысле, Бархударов.
П.: Да. И меня освободили.
Я.: Без формулировок?
З.: Нет, спокойно, просто, да.
П.: А я скажу, что я освободил до этого Виктора Владимировича. Я к нему действительно не ходил, ни о чем не ходатайствовал.
(Перерыв в записи.)
П.: Надо сказать о независимости Виктора Владимировича – не научной только, а человеческой. Был какой-то при Хрущеве идеолог – вот как до этого Жданов, как после этого Суслов… забыл я его отчество, не помните?., который проводил всякие разборки с Вознесенским, там, и с другими, травил. Ну, в общем, это в ЦК высокая чинуха. Приглашают Виктора Владимировича на это свидание с главным идеологом. Ну, Виктор Владимирович надел ордена и пошел.
З.: Нешто у него были ордена?
П.: Ну, по-моему, были.
З.: По-моему, не было.
П.: Не было?
З.: Какие у него ордена? Он был репрессирован, то-сё.
П.: Ну вот. Ну, может быть, что тогда не надевал орденов. Пошел к этому чинуше. У него было совершенно обоснованное предположение, что ему дадут Героя Социалистического труда, у него были все данные для того, чтобы получить такое звание.
З.: У него не было после ссылки.
П.: Нет-нет.
Т.: Вы знаете, его восстановили после ссылки.
П.: Была такая легенда, судя по всему, справедливая, что после статей Сталина Виктора Владимировича пригласил Молотов и сказал: «Сталин вам поручает руководить языкознанием». Не слышали вы об этом?
З.: Нет, это, может быть, и было, но никаких орденов – ничего такого не было.
П.: Ну, ордена я с него снимаю. (Г. смеется.)
З.: Да, снимайте ордена.
Т.: Это мы можем установить.
П.: Ну вот, в общем, поскольку это все знали, что вот Сталин ему поручил языкознание… это было одно из редких у Сталина положительных решений, ну, тем более что…
З.: Нет, вот тогда он стал директором института, после этого… и академиком-секретарем был.
П.: Да. Ну вот. Но у него были основания думать, что это какая-то почетная акция, и вдруг этот самый чинуша высокий: «Я сообщаю вам радостную новость. С вас снят негласный надзор». Я думаю: кто эту пакость устроил? То ли враги решили (врагов у него было, как у всякого большого человека, много), то ли это дураки, которые думали, что он обрадуется. Но вот рассказывают люди, которые это слышали от других людей, что Виноградов был настолько возмущен, что он топал ногами на этого самого чинушу и говорил: «Как вы смели меня вызвать по этому поводу?!» Я думаю, что это могло быть вполне.
З.: Это могло быть.
Т.: Конечно.
П.: Ну, другие рассказы, более, может быть, достоверные. Ну, например, мы сегодня уже говорили про Лысенко, еще немножко о Лысенко. Трофим Денисович в ВАКе заседал и все время вмешивался не только в агрономию, но и в другие науки. ВАК обсуждал присуждение какой-то степени по филологии. Виктор Владимирович высказался, что диссертация недостойна, и вдруг Лысенко сказал: «Нет! это очень интересное исследование». Виктор Владимирович: «Ну, тогда, может быть, присудить ему звание доктора по агрономии?» (Смеются.)
Еще один рассказ – тут я сам был свидетелем. Было заседание Ученого совета в кабинете Виктора Владимировича. Там, значит, присутствовали все заведующие секторами, все доктора. Речь шла о многом, но, в частности, о том, чтобы создать группу по какому-то чисто внутреннему заданию Виктора Владимировича, ну, скажем, разобрать архив диалектологического сектора. Ну, повторялось слово группа – группа… из трех-четырех человек – вот им поручить. Вдруг Протченко… я сейчас Протченко измочалю… Протченко, заместитель директора, ласково глядя на Виктора Владимировича (вкрадчиво): «Виктор Владимирович, здесь надо сначала проконсультироваться с Ивановым».
З.: А Иванов был куратор…
П.: Да.
З.:…Института русского языка в ЦК партии.
П.: Не знаю ваше впечатление, но у меня сама морда его тупая… вызывала тошноту. Это такая (брезгливо) тупость. Внутреннее дело института, но он знает, что группа – это дело опасное, вот надо с Ивановым посоветоваться. Виктор Владимирович на высоте: «Иванов? А кто такой Иванов? Милиционер…», и тут он пришел в ярость и сказал (громогласно): «Мильтон!» (смеются) – выкрикнул.
З.: При этом я не присутствовала, к сожалению, да.
П.: Когда расходились, кто-то сказал: «Ну, Протченко… У Протченко такие испуганные были глазенки…».
З.: Да-да-да.
П.: «…но Протченко сейчас побежит доносить в ЦК» (Иванов – это из аппарата ЦК).
З.: Такой надсмотрщик за нашим институтом.
П.: И умный Бархударов сказал: «Нет, побоится, он знает, что доносчику – первый кнут». (Усмехаются с Т.) Вот.
П.: Значит, это я говорил о гражданской смелости Виктора Владимировича.
З.: Ну, еще смелость, я добавлю, была в том, что он все-таки брал людей, которые были репрессированы…
П.: Да.
З.:…или находились на оккупированной территории, вроде… Оссовецкого.
П.: Хотя бы Владимир Николаевич Сидоров.
З.: Владимира Николаевича Сидорова, Оссовецкого Иосифа Антоновича.
П.: Да.
З.: Также и Виктор Давыдовыч Левин тоже по какой-то, там, был статье.
П.: Какое-то время его держали взаперти, да.
З.: Да. Так что он не боялся… таких людей он приглашал…
П.: Да.
З.:…если считал их ценными совершенно.
П.: Теперь немножко хочется проехаться колесами по Протченко.
З.: Давайте. Протченко Иван Федорович, замдиректора института.
П.: Иван Федорович Протченко. Начну издалека. Он был аспирантом Мосгорпединститута – аспирантом Абрама Борисовича Шапиро, очень строгого руководителя. Ну, он уже работал в ЦК во время аспирантуры, и он, значит, был уже не в аспирантуре, а он был ответственный работник ЦК и секретарь какой-то организации внутри ЦК – какого-то отдела. Ну, и он должен был как аспирант нашей кафедры отчитываться. У него тема такая (сейчас вы будете смеяться над названием): «Именование в современном русском языке особей женского пола по профессии». (Смеются.)
З.: Точно совершенно, занимался он…
П.: Ну, это потом как-то изменили на более… чтобы от этих особей женского пола освободиться. Идея у него была такая, совершенно дикая, что современный русский язык при Советской власти очень усовершенствовался. В частности, все профессии раньше были мужского рода, а сейчас женщины стали равны мужчинам, и появилась масса наименований женщин по профессии – женскими именами: раньше было только директор, а сейчас директорша, раньше был контролер, а теперь контролерша, раньше был директор, а теперь директриса. И вот эту вздорную идею он притащил на сектор. Но перед тем, как он развернул эту идею, он первый делал доклад по диссертации. Он целый час докладывал о введении. Это только статистика о том, где у нас сколько женщин: вот докторов-женщин у нас столько-то процентов, кандидатов – столько-то, директоров заводов – столько-то, членов Верховного Совета – столько-то – ничего про язык. Ирина Сергеевна Ильинская в конце концов… я запомнил ее выступление, потому что это тоже была смелость – говорить с работником ЦК так: «Иван Федорович, я в недоумении. Это диссертация по языку? Но тут же ничего про язык не сказано». Но тем не менее он оставил это введение к диссертации, оно осталось.
И дальше его концепцию стали разбирать, и Ирина Сергеевна Ильинская опять-таки сказала: «А мне кажется, есть другая тенденция – и мужчин, и женщин называть словом мужского рода, которое в таком случае уже общего рода: „Это Мария Ивановна, директор нашего института“, а не „директорша“. Вы обратили внимание, Иван Федорович, что если секретарь райкома партии, районного комитета, главный большевик в районе, то его секретаршей никто не называет – „секретарша райкома“, а если у него есть секретарша – возится с бумагами, то ее, может, назовут и секретаршей, но тоже необязательно. Видите, стилистическая разница не в вашу пользу». Ну, в общем, отрицательный дали отзыв. Абрам Борисович тоже высказался без удовольствия о написанных главах. Но все-таки он [Протченко] такую работу сварганил. И потом, уже когда он был в вашем институте, Институте русского языка, он все-таки мне излагал эту теорию как теорию, которую он поддерживает, что раз называют, скажем, докторша наук, то это, значит, равенство мужчины и женщины.
З.: А можно я добавлю про Ивана Федоровича?
П.: Да, пожалуйста.
З.: Он был не так лингвист, как кадровик. И вот я была совершенно потрясена, мы с ним все-таки работали в одном институте, вдруг он ко мне подходит и говорит: «Елена Андреевна, а как поживает Всеволод Борисович?»
П.: Кто?
З.: Всеволод Борисович. А Всеволод Борисович был мой муж. А я никогда ему не говорила, что я замужем, что моего мужа зовут Всеволод Борисович. Я была совершенно сражена и думала: «Почему вдруг?» Значит, он про каждого человека вычитал все анкетные данные и таким образом устанавливал… дружеские отношения, контакт. Или вдруг про мою дочку, которая совсем была маленькая девочка: «А Людмила Всеволодовна как – хорошо учится?» – таким сладким голосом, понимаете?
П.: Да.
З.: То есть это вот…
Т.: Да. Тактика такая.
З.: Да, тактика и умение работать с кадрами.
П.: Да. У него был набор интонаций. Когда Виктор Владимирович ко мне относился хорошо, это лиса была, и…
З.: Да-да-да.
П.:…готов идти навстречу. А потом одно время у нас настала размолвка с Виноградовым (временная, к счастью), и тон у Протченко сразу изменился. Он дал для работы «Русский язык и советское общество» машинистку дополнительно. Я к нему подхожу – говорю: «Иван Федорович, дайте нам эту машинистку еще на неделю, погодите ее у нас отбирать», или «подождите у нас отбирать». – (Надменно, скрипучим голосом) «Милый мой…»
З.: Ага.
П.: «…Довольно я ждал. Хватит!» Совсем иной тон.
З.: Да-да-да.
П.: Ну, он, между прочим, и сейчас чем-то руководит.
З.: В Академии педнаук; он от нас давно ушел, у нас в институте он давно не работает.
П.: Он где?
З.: В Академии педнаук.
П.: А! А я знаю, потому что из вашего института кого-то уволили…
З.: Да.
П.:…и он устроил, так что сейчас он, может быть, даже… положительную роль играет как такая отдушина.
(Перерыв в записи.)
П.:…В метро встретился. Подсаживается ко мне – было свободное место, – говорит: «Узнаёте? (Скрипуче) Помните, как мы работали в Институте русского языка?» Тут, спасибо, метро подошло к станции, я сказал: «Мне выходить» (смеются с З.).
(Перерыв в записи.)
П.: Про него сострил Реформатский. В Академии… Отделение литературы и языка имеет свой небольшой штат, и там в какое-то время собралось несколько лиц с украинскими фамилиями. Я не помню, но, предположим, Ефименко, Алексеенко, Протченко. Реформатский пошутил: «Все эти из Отделения: Ефименко, Алексеенко, Протченко и Томуподобенко» (смеются с З.).
П.: Протченко – это протчий…
З.: Да-да-да.
П.:…и тому подобный. Ну, вот я, пожалуй, сказал все, что я хотел сказать о Викторе Владимировиче как о человеке. Об ученом говорить можно много, но это не только я могу сказать, а всякий. Но Виктор Владимирович был и очень упорный человек. Вот когда я говорил «Этюды о стиле Гоголя», он… это я уже о науке… он показал, как из самой литературы вырастают определенные передвижки, создание шедевров. Ну, и вот на эту же тему. Последняя его книга посвящена опять этой же теме. Он взял сюжет: девушка приняла своего любовника, а в это время кто-то пришел, она его положила под матрац в постель, и он задохнулся, и вот она мучается, как же быть, труп ее мучает[?]. И этот сюжет взяли опять-таки в низовой литературе очень многие писатели, и он исследовал в последней своей работе, как менялся с течением времени и в разные стилистические эпохи этот сюжет. И он как-то даже ко мне шутливо обратился: «Михаил Викторович, нет ли у вас какого-нибудь на примете произведения с таким сюжетом?» Ну, шутливо.
З.: А можно я несколько слов скажу? Говорят… вот, в частности, в книге «Воспоминания об Анне Ахматовой» – там есть такая у кого-то реплика, что Виноградов был то ли сердитый, то ли недобрый, злой. Вот все-таки он человек был в сильной степени добрый и справедливый к людям. Я просто какие-то мелочи приведу. Ну, например, когда они с Надеждой Матвеевной жили на углу Арбата, ну, там, где дом Моссельпрома, – вот вы знаете этот дом?
Т.: Да.
З.:…последние свои годы, а там дежурил постовой на углу, и очень часто его приглашали что-нибудь поесть или Надежда Матвеевна выносила [ему еду]… вот человек замерзает, стоит зимой там. И Виктор Владимирович всегда старался помочь, кому мог и чем мог. Я одно время была при нем замдиректора, тоже вот согласилась из любви к учителю, и, может быть, года три я была при нем замдиректора (как раз рядом с Протченко, поэтому мне было видно, какой Протченко), так вот Виктор Владимирович мог острить, он мог сказать очень язвительно, например, я не буду говорить, о ком, но он про некоторых так говорил: «Ну, эта заведующая столовой. Разве она может?…»
П.: Кто-кто?
З.: Не буду говорить, кто. «Эта заведующая столовой. Ну, разве она может написать интересное лингвистическое исследование?» Вот такие у него были язвительные оценки. Но он никогда не делал несправедливых поступков. Он брал на работу, он, значит, платил… давал, если нужно, там, какие-то премии, помогал. Даже вот один я помню факт. У нас в секторе, которым заведовала Шведова, готовили сборник, и одна сотрудница написала довольно плохую статью. Обсуждалось, значит, печатать или нет, и Виктор Владимирович сказал: «Надо печатать. У нее муж умер». Понимаете? «У нее муж умер».
П.: Да!
З.: «Надо печатать. У нее муж умер». То есть, ну, вот, нельзя… мне кажется, считать его злым человеком никак нельзя, он действительно любил сказать остро и, так сказать…
П.: Но вот при мне никогда не было ни одного случая, чтобы он про кого-нибудь сказал язвительно. Такое мнение существует, что он был язвительный человек.
З.: Да, иногда был. Он определенно про одну сотрудницу так говорил: «Ну, чего от нее можно ожидать? Ведь она заведующая столовой».
З.: Ну, конечно, я могу быть пристрастна, потому что это мой учитель и я у него, действительно, училась с первого курса университета, вот.
П.: Леночка… Вот кто была любимица Виктора Владимировича – вполне понятно, почему, – это Леночка Земская.
П.: Да.
З.: Левин.
П.: Левин, да. Так что надо воздать Виктору Владимировичу хвалу именно за то, что у него был прямой взгляд.
З.: Прежде всего за то, что он оценил Михаила Викторовича и его пригласил.
Т.: Да, да.
П.: И мне это особенно дорого. Так вот, идет у нас с Виктором Владимировичем разговор, и вдруг он говорит: «А как вы отнесетесь к тому, чтобы работать в Институте русского языка?» И я ответил (как всегда в минуту растерянности, очень неуклюже сказал): «Виктор Владимирович, вы ставите меня в положение буриданова осла. Я не знаю, куда мне двинуться – туда или сюда». Виктор Владимирович говорит: «Ну хорошо. Давайте мы сейчас решим, что вы будете работать в Институте русского языка», – решил все, значит, Виноградов. Взял – повернул на другую сторону. «А насчет университета мы потом посмотрим». И на самом деле потом он меня и в университет приглашал. Ну вот. Значит, мама была жива, и она даже встревожилась и спросила: «Мишенька, а ты сможешь?» (З. смеется.) Маме – спасибо ей, она заботилась обо мне… чтобы я не зазнавался. Ну вот. Значит, сейчас я посмотрю, чего… Теперь, почему меня Виктор Владимирович пригласил. Он же мои статьи [вряд ли читал]… там, три или четыре статьи напечатано в «Ученых записках МГПИ», которые никто не читал, они выходили очень маленьким тиражом. Раздумывая об этом, я подумал – вот почему. В журнале «Вопросы языкознания» шла дискуссия о преподавании в вузах истории русского языкознания, вернее, языкознания в России, и я написал статью, которая была напечатана, по повелению, конечно, Виноградова, в «Вопросах языкознания». И я думаю, что некоторые идеи этой статьи Виктору Владимировичу показались близки. А идеи эти – они были не менее близки и мне. (З. смеется.) Идеи такие. Надо прекратить издеваться над русскими языковедами. Они все рассматривались как люди, которые находились под влиянием западных ученых (компаративисты – это сначала на Западе, а потом Востоков и Буслаев у нас). Еще не полностью исчезло стремление изобразить всех языковедов как сторонников какой-нибудь социальной прослойки – «работали для каких-нибудь социальных сил». И я вот восстал против этого принижения русской лингвистики и написал о том, что надо изучать, как одно учение порождает другое учение, как одно вырастает из другого.
З.: В духе «Этюдов о стиле Гоголя».
П.: Да-да-да-да-да-да-да-да.
З.: На самом деле это та же мысль.
П.: Да. Сейчас я не помню уже… статья эта в журнале сохранилась, но я давно ее писал, и… ну, например, первые статьи Бодуэна написаны явно в потебнианском духе. Ясно, был мост, который от одного к другому был перекинут. И так дальше – Фортунатов оказал влияние на очень многих ученых, которые иногда далеко от него ушли, например Ильинский, убитый Сталиным (Ильинский есть артист, а это ученый). Вот. И эта идея пронизывает статью. Ну, я думаю, что Виктору Владимировичу это было близко, потому что ему, наверно, тоже было тошно от того, что русское языкознание всячески умаляется, то оно подражательное, то оно следует каким-то всяким социологическим схемам, и поэтому… Откуда он меня знал-то? Вот я догадываюсь. Наверно, только по этой статье.
З.: А может быть, он статью о слове как единице языка знал?
П.: Я думаю, что он вряд ли читал «Ученые записки МГПИ». Хотя, с другой стороны, Василенко, который был чинопочитающим человеком, вот особенно таких достойных людей, как Виноградов, может быть, ему дарил.
З.: Дарил, наверно.
П.: Ну вот. (Пауза.) Пришел я в ваш Институт русского языка, и меня (сейчас я буду рыдать) избрали секретарем парторганизации. Причем это сделал хитрый Левин. Ему надоело быть секретарем, и он подговорил меня выдвинуть. Боже мой, как я умолял меня не избирать! Вот до такой глупости, что сказал: «У меня все время голова болит». Но они были неумолимы. Потом мне сказали, что присутствовал на моем избрании, как на избрании вообще всяких секретарей, уполномоченный райкома, и он даже сказал: «Ну, если он говорит, что у него все время голова болит, не надо его избирать». Но они все-таки решили на мне отыграться.
А идея-то у них была какая? Обыватели Института русского языка решили, что я любимчик Виноградова. [А в любимчики я почему попал?] Виноградов получил то ли от ЦК задание писать работу «Русский язык и советское общество», то ли это ему самому пришла в голову идея, и он меня назначил руководителем этой работы «Русский язык и советское общество», образовал для этого специальный сектор. Ожегов стал руководителем сектора культуры речи, а я – сектора современного русского языка. Ну, ясно, что я любимчик. Ко мне подходили сотрудники вашего института и говорили: «Вы попросите Виктора Владимировича, чтобы он дал в наш сектор две ставки». Я говорю: «Да как я буду просить Виктора Владимировича по вашему сектору? Я могу просить только по теме „Русский язык и советское общество“».
А тут, действительно, было так. Ну, о чем я просил? Прихожу к Виктору Владимировичу – говорю: «Ламара Капанадзе очень была бы хороша…», а Ламара Капанадзе просилась в мой сектор от Шведовой… Я говорю: «Хорошо бы перевести Ламару Андреевну Капанадзе в мой сектор». Он говорит: «Ну что же, если она согласна, пожалуйста». Вот. «Мне нужна машинистка на две недели, дайте мне лишнюю машинистку только для нашего сектора». – «Ну что же…». Зовет… заведующую машинным бюро и говорит: «Дайте еще Панову» (или Михаилу Викторовичу) «две машинистки на две недели». Ну вот, в общем, так, [нрзб. ] легенда, что я его любимчик, хотя на самом деле он никаких поблажек мне не делал. Вот, Елена Андреевна, подтвердите.
З.: Нет, я могу сказать, что он очень хорошо относился к Михаилу Викторовичу, действительно… с уважением, и я бы даже сказала, может быть, и с любовью.
П.: Вот.
З.: Неравнодушно, во всяком случае.
П.: А я сначала относился к нему с восхищением, когда прочел «Этюды о стиле Гоголя» и другие его книги, потом с уважением, а потом с любовью и даже с возмущением, когда с ним несправедливо поступили. Вот. И вот я буду ходить к Виноградову и их глупые просьбы передавать, партийные просьбы! А какая у них была просьба? Они все взъелись на Виноградова, что он мало внимания уделяет Институту русского языка. А у него действительно нагрузка была колоссальная: он был директор Института русского языка… Давайте вспоминать отдельно: он был главный редактор «Литературного наследства» (было такое замечательное издание, требующее, конечно, очень большого внимания), он был академик-секретарь Отделения литературы и языка Академии наук (это колоссальная власть, это главный филолог в Советском Союзе), он был член Президиума Академии наук…
З.: Он был главный редактор журнала «Вопросы языкознания».
П.: Главный редактор «Вопросов языкознания». Заседает в ВАКе – Всесоюзная аттестационная комиссия.
З.: Он был, по-моему, еще председателем российского или советского Комитета славистов.
П.: Да, да-да-да. Ну, вообще в Комитете по связям с заграницей он очень [много работал]. И вот они вылезли, бездарные тетехи вроде… Бахилина, Сумкина, эта… Преображенская… ну, как назло, они все члены партии. Скворцов, там. И вот они, бездарники, решили, что у них получается не очень хорошо, потому что Виктор Владимирович ими не занимается. Черкасова такая, малоталантливая особа, кричала: «Я там четыре года, в этом институте, (истерически) ни разу со мной не побеседовал!» Я думаю: «Ну, он побеседует с вами, так что – вы талантливей, что ли, станете?» Это в течение года, Леночка, пожалейте меня.
З.: Я жалею.
П.: Я все время шел под этим градом: «Вы должны поставить вопрос ребром перед Виноградовым, что он должен остаться только директором Института русского языка». Я говорю: «Какие мотивы? Чем я могу мотивировать?» – «Вот, потому что мы хотим, чтобы нами подлинно руководили». Наконец я догадался, что надо сделать, и говорю: «Вот вы за спиной Виктора Владимировича все его обвиняете. Давайте пригласим его на открытое партсобрание, и мы ему выскажем свои претензии в лицо». О-о! если бы я был режиссером, какую бы я комедию замечательную поставил. Мы его пригласили. У него был разный вид, но иногда был вельможно-снисходительный. Он явился на партсобрание не с видом, так сказать, готовности исполнять руководящее решение партии, а с видом вельможным, посмотрел на них с вельможной высоты. И что вы думаете? Первым выступал Андрей Степанович Львов… Я его имя-отчество не перепутал?
З.: Я не помню, как его звали.
П.: Вот это страшная бездарность, но он первым попытался Виктора Владимировича поучать. «Вот, Виктор Владимирович, у нас в институте не совсем на высоте работа по этимологии. У нас нет эпохальных работ по этимологии. Вот вы бы обратили внимание на это». Тут Черкасова, которая была самая застрельщица, что ею не руководят, что мы глубокая провинция для Виктора Владимировича, что он нас забывает, – и вдруг сладенькая улыбочка: «Вы, Андрей Степанович, упрекаете Виктора Владимировича. Как вам не стыдно? Вы должны благодарить Виктора Владимировича за то, что он руководит всем институтом». Такая подхалимка! Куда делось ее злобное выступление против Виктора Владимировича? «Он с нами не работает! Он разбрасывается! Мы его редко видим!» Почему редко видим? Все время видим его все – принимает сотрудников.
З.: Нет, он ходил в институт аккуратно, по-моему.
П.: Ну, такая подхалимщина! Потом… И пошла… Это такой был сироп!
З.: Да.
П.: Целые полтора часа они перед ним ползали на коленях и лизали его ботинки. И я понял, что это был очень хороший шаг (З. смеется), потому что после этого прекратились разговоры о том: «Вы скажите, что он должен уйти оттуда – уйти отсюда, бросить то – бросить сё».
Но я ничего не делал, абсолютно, как секретарь. Когда переизбирали… была такая традиция, что два года секретарь секретарствует, а потом, так как это утомительная работа, значит, он может уйти в сторону. Я ничего не делал. В Институте языкознания параллельно была секретарь – на моем, значит, месте – Гаджиева, если вы помните.
З.: А! я помню, да.
П.: Это жена Серебренникова. Да, академика Серебренникова. И она носом землю рыла. Получаем из райкома: «Провести заседание». Заседаний было очень много по заданию райкома. Все юбилеи, все постановления партии – всё надо было проводить собрания сотрудников (не партийцев только, а для всех сотрудников). Ну, Гаджиева, увидев, что я ничего не делаю, брала на себя инициативу в двух институтах провести заседание. Когда прошли перевыборы, Бархударов, академик… членкор, Степан Григорьевич подходит ко мне и, думая, что он меня обижает, сказал: «Михаил Викторович, я бы голосовал за вас, если бы вы хоть что-нибудь делали» (З. смеется).
(Перерыв в записи.)
З.: Ну, он был честный человек в этом смысле, Бархударов.
П.: Да. И меня освободили.
Я.: Без формулировок?
З.: Нет, спокойно, просто, да.
П.: А я скажу, что я освободил до этого Виктора Владимировича. Я к нему действительно не ходил, ни о чем не ходатайствовал.
(Перерыв в записи.)
П.: Надо сказать о независимости Виктора Владимировича – не научной только, а человеческой. Был какой-то при Хрущеве идеолог – вот как до этого Жданов, как после этого Суслов… забыл я его отчество, не помните?., который проводил всякие разборки с Вознесенским, там, и с другими, травил. Ну, в общем, это в ЦК высокая чинуха. Приглашают Виктора Владимировича на это свидание с главным идеологом. Ну, Виктор Владимирович надел ордена и пошел.
З.: Нешто у него были ордена?
П.: Ну, по-моему, были.
З.: По-моему, не было.
П.: Не было?
З.: Какие у него ордена? Он был репрессирован, то-сё.
П.: Ну вот. Ну, может быть, что тогда не надевал орденов. Пошел к этому чинуше. У него было совершенно обоснованное предположение, что ему дадут Героя Социалистического труда, у него были все данные для того, чтобы получить такое звание.
З.: У него не было после ссылки.
П.: Нет-нет.
Т.: Вы знаете, его восстановили после ссылки.
П.: Была такая легенда, судя по всему, справедливая, что после статей Сталина Виктора Владимировича пригласил Молотов и сказал: «Сталин вам поручает руководить языкознанием». Не слышали вы об этом?
З.: Нет, это, может быть, и было, но никаких орденов – ничего такого не было.
П.: Ну, ордена я с него снимаю. (Г. смеется.)
З.: Да, снимайте ордена.
Т.: Это мы можем установить.
П.: Ну вот, в общем, поскольку это все знали, что вот Сталин ему поручил языкознание… это было одно из редких у Сталина положительных решений, ну, тем более что…
З.: Нет, вот тогда он стал директором института, после этого… и академиком-секретарем был.
П.: Да. Ну вот. Но у него были основания думать, что это какая-то почетная акция, и вдруг этот самый чинуша высокий: «Я сообщаю вам радостную новость. С вас снят негласный надзор». Я думаю: кто эту пакость устроил? То ли враги решили (врагов у него было, как у всякого большого человека, много), то ли это дураки, которые думали, что он обрадуется. Но вот рассказывают люди, которые это слышали от других людей, что Виноградов был настолько возмущен, что он топал ногами на этого самого чинушу и говорил: «Как вы смели меня вызвать по этому поводу?!» Я думаю, что это могло быть вполне.
З.: Это могло быть.
Т.: Конечно.
П.: Ну, другие рассказы, более, может быть, достоверные. Ну, например, мы сегодня уже говорили про Лысенко, еще немножко о Лысенко. Трофим Денисович в ВАКе заседал и все время вмешивался не только в агрономию, но и в другие науки. ВАК обсуждал присуждение какой-то степени по филологии. Виктор Владимирович высказался, что диссертация недостойна, и вдруг Лысенко сказал: «Нет! это очень интересное исследование». Виктор Владимирович: «Ну, тогда, может быть, присудить ему звание доктора по агрономии?» (Смеются.)
Еще один рассказ – тут я сам был свидетелем. Было заседание Ученого совета в кабинете Виктора Владимировича. Там, значит, присутствовали все заведующие секторами, все доктора. Речь шла о многом, но, в частности, о том, чтобы создать группу по какому-то чисто внутреннему заданию Виктора Владимировича, ну, скажем, разобрать архив диалектологического сектора. Ну, повторялось слово группа – группа… из трех-четырех человек – вот им поручить. Вдруг Протченко… я сейчас Протченко измочалю… Протченко, заместитель директора, ласково глядя на Виктора Владимировича (вкрадчиво): «Виктор Владимирович, здесь надо сначала проконсультироваться с Ивановым».
З.: А Иванов был куратор…
П.: Да.
З.:…Института русского языка в ЦК партии.
П.: Не знаю ваше впечатление, но у меня сама морда его тупая… вызывала тошноту. Это такая (брезгливо) тупость. Внутреннее дело института, но он знает, что группа – это дело опасное, вот надо с Ивановым посоветоваться. Виктор Владимирович на высоте: «Иванов? А кто такой Иванов? Милиционер…», и тут он пришел в ярость и сказал (громогласно): «Мильтон!» (смеются) – выкрикнул.
З.: При этом я не присутствовала, к сожалению, да.
П.: Когда расходились, кто-то сказал: «Ну, Протченко… У Протченко такие испуганные были глазенки…».
З.: Да-да-да.
П.: «…но Протченко сейчас побежит доносить в ЦК» (Иванов – это из аппарата ЦК).
З.: Такой надсмотрщик за нашим институтом.
П.: И умный Бархударов сказал: «Нет, побоится, он знает, что доносчику – первый кнут». (Усмехаются с Т.) Вот.
П.: Значит, это я говорил о гражданской смелости Виктора Владимировича.
З.: Ну, еще смелость, я добавлю, была в том, что он все-таки брал людей, которые были репрессированы…
П.: Да.
З.:…или находились на оккупированной территории, вроде… Оссовецкого.
П.: Хотя бы Владимир Николаевич Сидоров.
З.: Владимира Николаевича Сидорова, Оссовецкого Иосифа Антоновича.
П.: Да.
З.: Также и Виктор Давыдовыч Левин тоже по какой-то, там, был статье.
П.: Какое-то время его держали взаперти, да.
З.: Да. Так что он не боялся… таких людей он приглашал…
П.: Да.
З.:…если считал их ценными совершенно.
П.: Теперь немножко хочется проехаться колесами по Протченко.
З.: Давайте. Протченко Иван Федорович, замдиректора института.
П.: Иван Федорович Протченко. Начну издалека. Он был аспирантом Мосгорпединститута – аспирантом Абрама Борисовича Шапиро, очень строгого руководителя. Ну, он уже работал в ЦК во время аспирантуры, и он, значит, был уже не в аспирантуре, а он был ответственный работник ЦК и секретарь какой-то организации внутри ЦК – какого-то отдела. Ну, и он должен был как аспирант нашей кафедры отчитываться. У него тема такая (сейчас вы будете смеяться над названием): «Именование в современном русском языке особей женского пола по профессии». (Смеются.)
З.: Точно совершенно, занимался он…
П.: Ну, это потом как-то изменили на более… чтобы от этих особей женского пола освободиться. Идея у него была такая, совершенно дикая, что современный русский язык при Советской власти очень усовершенствовался. В частности, все профессии раньше были мужского рода, а сейчас женщины стали равны мужчинам, и появилась масса наименований женщин по профессии – женскими именами: раньше было только директор, а сейчас директорша, раньше был контролер, а теперь контролерша, раньше был директор, а теперь директриса. И вот эту вздорную идею он притащил на сектор. Но перед тем, как он развернул эту идею, он первый делал доклад по диссертации. Он целый час докладывал о введении. Это только статистика о том, где у нас сколько женщин: вот докторов-женщин у нас столько-то процентов, кандидатов – столько-то, директоров заводов – столько-то, членов Верховного Совета – столько-то – ничего про язык. Ирина Сергеевна Ильинская в конце концов… я запомнил ее выступление, потому что это тоже была смелость – говорить с работником ЦК так: «Иван Федорович, я в недоумении. Это диссертация по языку? Но тут же ничего про язык не сказано». Но тем не менее он оставил это введение к диссертации, оно осталось.
И дальше его концепцию стали разбирать, и Ирина Сергеевна Ильинская опять-таки сказала: «А мне кажется, есть другая тенденция – и мужчин, и женщин называть словом мужского рода, которое в таком случае уже общего рода: „Это Мария Ивановна, директор нашего института“, а не „директорша“. Вы обратили внимание, Иван Федорович, что если секретарь райкома партии, районного комитета, главный большевик в районе, то его секретаршей никто не называет – „секретарша райкома“, а если у него есть секретарша – возится с бумагами, то ее, может, назовут и секретаршей, но тоже необязательно. Видите, стилистическая разница не в вашу пользу». Ну, в общем, отрицательный дали отзыв. Абрам Борисович тоже высказался без удовольствия о написанных главах. Но все-таки он [Протченко] такую работу сварганил. И потом, уже когда он был в вашем институте, Институте русского языка, он все-таки мне излагал эту теорию как теорию, которую он поддерживает, что раз называют, скажем, докторша наук, то это, значит, равенство мужчины и женщины.
З.: А можно я добавлю про Ивана Федоровича?
П.: Да, пожалуйста.
З.: Он был не так лингвист, как кадровик. И вот я была совершенно потрясена, мы с ним все-таки работали в одном институте, вдруг он ко мне подходит и говорит: «Елена Андреевна, а как поживает Всеволод Борисович?»
П.: Кто?
З.: Всеволод Борисович. А Всеволод Борисович был мой муж. А я никогда ему не говорила, что я замужем, что моего мужа зовут Всеволод Борисович. Я была совершенно сражена и думала: «Почему вдруг?» Значит, он про каждого человека вычитал все анкетные данные и таким образом устанавливал… дружеские отношения, контакт. Или вдруг про мою дочку, которая совсем была маленькая девочка: «А Людмила Всеволодовна как – хорошо учится?» – таким сладким голосом, понимаете?
П.: Да.
З.: То есть это вот…
Т.: Да. Тактика такая.
З.: Да, тактика и умение работать с кадрами.
П.: Да. У него был набор интонаций. Когда Виктор Владимирович ко мне относился хорошо, это лиса была, и…
З.: Да-да-да.
П.:…готов идти навстречу. А потом одно время у нас настала размолвка с Виноградовым (временная, к счастью), и тон у Протченко сразу изменился. Он дал для работы «Русский язык и советское общество» машинистку дополнительно. Я к нему подхожу – говорю: «Иван Федорович, дайте нам эту машинистку еще на неделю, погодите ее у нас отбирать», или «подождите у нас отбирать». – (Надменно, скрипучим голосом) «Милый мой…»
З.: Ага.
П.: «…Довольно я ждал. Хватит!» Совсем иной тон.
З.: Да-да-да.
П.: Ну, он, между прочим, и сейчас чем-то руководит.
З.: В Академии педнаук; он от нас давно ушел, у нас в институте он давно не работает.
П.: Он где?
З.: В Академии педнаук.
П.: А! А я знаю, потому что из вашего института кого-то уволили…
З.: Да.
П.:…и он устроил, так что сейчас он, может быть, даже… положительную роль играет как такая отдушина.
(Перерыв в записи.)
П.:…В метро встретился. Подсаживается ко мне – было свободное место, – говорит: «Узнаёте? (Скрипуче) Помните, как мы работали в Институте русского языка?» Тут, спасибо, метро подошло к станции, я сказал: «Мне выходить» (смеются с З.).
(Перерыв в записи.)
П.: Про него сострил Реформатский. В Академии… Отделение литературы и языка имеет свой небольшой штат, и там в какое-то время собралось несколько лиц с украинскими фамилиями. Я не помню, но, предположим, Ефименко, Алексеенко, Протченко. Реформатский пошутил: «Все эти из Отделения: Ефименко, Алексеенко, Протченко и Томуподобенко» (смеются с З.).
П.: Протченко – это протчий…
З.: Да-да-да.
П.:…и тому подобный. Ну, вот я, пожалуй, сказал все, что я хотел сказать о Викторе Владимировиче как о человеке. Об ученом говорить можно много, но это не только я могу сказать, а всякий. Но Виктор Владимирович был и очень упорный человек. Вот когда я говорил «Этюды о стиле Гоголя», он… это я уже о науке… он показал, как из самой литературы вырастают определенные передвижки, создание шедевров. Ну, и вот на эту же тему. Последняя его книга посвящена опять этой же теме. Он взял сюжет: девушка приняла своего любовника, а в это время кто-то пришел, она его положила под матрац в постель, и он задохнулся, и вот она мучается, как же быть, труп ее мучает[?]. И этот сюжет взяли опять-таки в низовой литературе очень многие писатели, и он исследовал в последней своей работе, как менялся с течением времени и в разные стилистические эпохи этот сюжет. И он как-то даже ко мне шутливо обратился: «Михаил Викторович, нет ли у вас какого-нибудь на примете произведения с таким сюжетом?» Ну, шутливо.
З.: А можно я несколько слов скажу? Говорят… вот, в частности, в книге «Воспоминания об Анне Ахматовой» – там есть такая у кого-то реплика, что Виноградов был то ли сердитый, то ли недобрый, злой. Вот все-таки он человек был в сильной степени добрый и справедливый к людям. Я просто какие-то мелочи приведу. Ну, например, когда они с Надеждой Матвеевной жили на углу Арбата, ну, там, где дом Моссельпрома, – вот вы знаете этот дом?
Т.: Да.
З.:…последние свои годы, а там дежурил постовой на углу, и очень часто его приглашали что-нибудь поесть или Надежда Матвеевна выносила [ему еду]… вот человек замерзает, стоит зимой там. И Виктор Владимирович всегда старался помочь, кому мог и чем мог. Я одно время была при нем замдиректора, тоже вот согласилась из любви к учителю, и, может быть, года три я была при нем замдиректора (как раз рядом с Протченко, поэтому мне было видно, какой Протченко), так вот Виктор Владимирович мог острить, он мог сказать очень язвительно, например, я не буду говорить, о ком, но он про некоторых так говорил: «Ну, эта заведующая столовой. Разве она может?…»
П.: Кто-кто?
З.: Не буду говорить, кто. «Эта заведующая столовой. Ну, разве она может написать интересное лингвистическое исследование?» Вот такие у него были язвительные оценки. Но он никогда не делал несправедливых поступков. Он брал на работу, он, значит, платил… давал, если нужно, там, какие-то премии, помогал. Даже вот один я помню факт. У нас в секторе, которым заведовала Шведова, готовили сборник, и одна сотрудница написала довольно плохую статью. Обсуждалось, значит, печатать или нет, и Виктор Владимирович сказал: «Надо печатать. У нее муж умер». Понимаете? «У нее муж умер».
П.: Да!
З.: «Надо печатать. У нее муж умер». То есть, ну, вот, нельзя… мне кажется, считать его злым человеком никак нельзя, он действительно любил сказать остро и, так сказать…
П.: Но вот при мне никогда не было ни одного случая, чтобы он про кого-нибудь сказал язвительно. Такое мнение существует, что он был язвительный человек.
З.: Да, иногда был. Он определенно про одну сотрудницу так говорил: «Ну, чего от нее можно ожидать? Ведь она заведующая столовой».
З.: Ну, конечно, я могу быть пристрастна, потому что это мой учитель и я у него, действительно, училась с первого курса университета, вот.
П.: Леночка… Вот кто была любимица Виктора Владимировича – вполне понятно, почему, – это Леночка Земская.