Щербакова Галина Николаевна. Актриса и милиционер (авторский сборник)

   – Господи! – крикнула из окна Полина. – У нас же душ! Там же вода теплая!
   – Ладно! Ничего! – захлебываясь, крикнул Илья, и сразу залаяла где-то собака, ее поддержала другая, насторожилась на всякий случай улица: крик ночью ничего хорошего никому не приносил. И где это кричали? Не у Мокеевны ли? Как это старуха не боится одна ночью? Послушали еще и успокоились. Видать, крик был случайный.
   А Илье после душа полегчало.
   – Возьмите полотенце, – сказала из окна Полина и выбросила ему на руки широкую махровую простынь.
   Илья растерся, угрелся, так, завернувшись, и вернулся на веранду. И уже почти спокойно влез в скрипучие простыни. «Мне должно быть стыдно, – думал Илья. – Я ведь нашел мать. Если я не радуюсь, значит, я подонок? А я не подонок, но я не только не радуюсь, я прибит этим обстоятельством...»
   Илья тупо смотрел на слишком черное небо, непривычное для глаз после блеклой, приглушенной темноты, что стоит всегда над верхней Волгой.
   Из всех взбодренных ледяной водой мыслей устойчивой и четкой была одна. Все эти три года, роясь в картах, просматривая старые подшивки газет с объявлениями о розыске, Илья искал одного – отсутствия доказательств. Он с облегчением не нашел ничего в газетах. Он с облегчением получил ответ из Москвы, что история, подобная его, не зафиксирована: его никто не искал. И командировка сюда была последним аргументом: если здесь нет никаких следов, то и вообще ничего нет. Милая, милая мама! Видишь, я снял груз с твоей души, я действительно был ничьим мальчиком, а значит, совершенно законно твоим. И надо было тебе это выяснить самой, тогда бы у тебя меньше болело сердце и ты, наверное, до сих пор была бы рядом с нами.
   Илья хотел не найти. Он мечтал прийти к Кимире и сказать: «Давайте порвем то письмо. Нет никаких доказательств».
   Кимира заплачет и начнет жечь письмо в своей, похожей на пиалу, пепельнице, а громадное число окурков вывалит прямо на стол, рядом с тетрадями. И серый пепел будет мягко оседать на контрольные по математике.
   «Ребята будут меня ругать за то, что старая кикимора испачкала им тетради, – скажет она весело. А потом посмотрит на Илью и добавит: – Ты не смущайся. Я ведь знаю, что они зовут меня Кимирой – это преобразованная „кикимора“.
   «Что вы! – скажет Илья. – Это от вашего имени, отчества и фамилии. Как Викниксор из „Республики Шкид“.
   «Что ты говоришь? – удивится Кимира и закачает своей большой седой головой. – Что ты говоришь? А я столько на них обижалась...»
   Илья так часто представлял себе эту сцену, что ему казалось: она уже была. Так бывает, когда в самый страшный момент заглянешь в конец книги и увидишь, что все хорошо кончается. Все герои живы.
   Но вместо этого, так хорошо продуманного конца – старая строгая старуха. Мать. И даже три сестры. Старые девы.
   Вытянувшись на софе, Алена говорила:
   «В наше время старых дев нет. Всякая нормальная баба решит сексуальный вопрос независимо от того, есть у нее официальный муж или нет. Кто это в наше время умирает от жажды? А отдельные девственницы – это просто гормонально недоразвитые...»
   «Старые девы – это социальный тип», – доказывал Илья.
   «Чушь! – отвечала Алена. – Только физиологический».
   Папа стеснялся этих разговоров и уходил. А Алена кричала вслед:
   «Свекор! А ваша точка зрения?»
   «Это несчастье, Аленушка, – говорил папа. – Женщина без мужа – это несчастье...»
   «Выдумка мужчин! – смеялась Алена. – Тоже мне! Нашли престижную ценность – мужа. – И она легонько толкала Илью длинной ногой. – Сколько вас, сушеных, на килограмм?»
   А что думают его сестры? Устраиваются ли они по теории Алены или живут, несчастные, подтверждая папину точку зрения?
   Зачем он приехал? Как ему теперь быть? Никогда ни о чем не должен узнать отец. Значит, уехать? Ужас сковал Илью. «Что я – все-таки подонок? И могу уехать? Зная правду, сделать вид, что я ее не знаю?» Но как же быть, как? Как сочленить этих разных, из разных жизней – родных ему людей? Вот папа, Наташка, Алена, их город – самый красивый, самый сдержанный и самый благородный, и вот эта улица, и этот город, в котором люди переполнены постоянным несдерживаемым любопытством, где вечерами сидит, повернувшись спиной к солнцу, женщина, сжимая в руке деревянную лошадиную морду.
   «Кончайте вашу прежнюю жизнь, граждане, мы теперь родственники...» Так, что ли?
   Сколько раз он видел на фотографиях встречи через долгие годы. Всегда плачут. Сейчас Илье казалось, что слезы – это самое лучшее, что может быть; у них не будет слез. Вся его «объединенная» семья смотрела и вопрошала его сухими, застывшими глазами.
   Так он и заснул, видя перед собой одно печальное бесслезное удивление.
 
   А утро было радостным. Илья спал крепко и проснулся оттого, что громко стукнула калитка. Он приподнял краешек занавески и увидел, как уходили со двора с большими корзинами принаряженные Полина и Тамара. «Куда это они?» – подумал Илья; часы показывали половину шестого. Он искал в себе вчерашнюю тупую боль и не находил, не было смятения, все было спокойно и ясно. И это была хорошая ясность. «Не может такое, – так определил Илья все случившееся с ним, – принести несчастье. Все будет хорошо. Никому не станет хуже». Он встал и побежал под душ: по дороге заметил, что вчерашнее его ночное обливание нанесло некоторый урон ухоженному двору Полины; видно, что она уже пыталась навести порядок, поэтому в душе Илья вел себя пристойно, плескался осторожно и аккуратно вытер после себя пол. Надевая уже в доме чистую клетчатую рубашку с короткими рукавами, поймал на себе взгляд деда.
   – Доброе утро, дедушка! – крикнул Илья. – Куда это наши женщины подались с утра пораньше?
   – Солохи, – ворчливо сказал дед. – Одни лентяйки идут на базар в шесть утра.
   – А когда же? – удивился Илья.
   – В четыре, когда же! – ответил дед. – Когда колхозники приезжают. А в шесть все уже у спекулянтов. Они и дожидаются таких ледащих... А у тебя что на спине? – спросил неожиданно дед. – Как паук сидит.
   – Родинка, – сказал Илья, вспоминая весь вчерашний разговор и радуясь, что не надо выкручиваться, прятать спину: это не может принести несчастья. Он посмотрел на соседний дом, дверь открыта, занавеска, что висит от мух, заброшена на дверь. Что там за дверью? И, будто почувствовав его вопрос, из дома вышла старуха.
   – Доброе утро! – крикнул ей Илья.
   Она с достоинством кивнула и спустилась с крыльца, взяла веник и стала подметать возле порога.
   – Давайте я! – крикнул ей Илья.
   Она выпрямилась, посмотрела на него и засмеялась. Смеялась она долго, потом подтянула потуже концы платка, махнула на него рукой и снова стала мести.
   – Грех с тобой, – сказала она.
   – Она пятнадцать лет все сама делает, – пояснил дед. – Работящая. К ней девки как приедут, как чего напомогают, ей потом исправлять...
   – Что ж я, подмести не смогу? – обиделся Илья.
   – А то можешь! – сказал дед. – Ты бородатый.
   – Ну и что? – спросил Илья. – Ваши отцы все бороды носили...
   – Так они ж по природе, а вы по форсу, – захихикал дед.
   – Ладно, ладно, дедушка, не придирайтесь, – сказал Илья и пошел к калитке, открыл, вышел на улицу.
   Парнишка в белой рубашке с закатанными рукавами катал на велосипеде девчушку.
   «Как здесь все рано!» – подумал Илья. Парнишка сделал возле Ильи круг, притормозил.
   – Слезай, – сказал он девчушке, – на сегодня хватит. – Он повернул к Илье глазастое смуглое лицо, улыбнулся и смущенно объяснил: – Я с третьей смены пришел. А она ждет: покатай на велосипеде. Мотоцикла боится – он газует сильно, а велик любит. Вот я ее по утрам и катаю, а если в первую иду – то вечером.
   – Сестра?
   – Племянница, – ответил парень и снова улыбнулся.
   «Какая хорошая улыбка! – подумал Илья. – Искренняя, добрая. Совсем мальчишка, а уже в шахте».
   – Вы уже в шахте работаете? – спросил Илья.
   – Да, а почему уже? – также улыбаясь, спросил парень.
   – Мне кажется, вам очень мало лет.
   – Я пришел из армии...
   – Сдаюсь! – засмеялся Илья. – Значит, я очень старый.
   – Нет, вы не первый! – сказал парнишка. – Я действительно на свои годы не выгляжу. Такой уж уродился... – Он засмеялся.
   Из соседнего двора вышла Мокеевна.
   – Здравствуйте, бабушка! – крикнул ей паренек.
   – Ленка из-за тебя недосыпает, все ждет... – ответила старуха.
   – Ждет! Ладно, сегодня последний день в ночную. С понедельника буду в первую...
   – Ты мне в сарае свет починишь? То ли лампочка сгорела, или что с выключателем...
   – Давайте я! – кинулся к ней Илья. – Он ведь после работы. Пусть отдыхает.
   – Да я могу! – сказал Славка.
   – Нет, нет, зачем же? – убеждал Илья и уже направился к старухе, но остановился: она смотрела на него холодно и неприветливо.
   – Я не знаю, как ты умеешь, пусть Славка.
   Слава виновато посмотрел на Илью и снова улыбнулся: ты, мол, не обращай внимания, она старенькая и ко мне привыкла, ты уж ее прости... И эту улыбку поняла старуха и тоже подобрела, отогрелась, посмотрела на растерянного Илью и сказала:
   – Если тебе делать нечего, приходи чуток попозже яблоки поснимать. Я посылку своим девчатам в Тюмень собираю, мне яблоко хорошее надо, прямо с дерева.
   – Когда прийти? – обрадовался Илья.
   – Ну после завтрака! – И она ушла со Славкой, но тот успел, закрывая за собой калитку, улыбнуться Илье. «Вот видишь, она не вредная, – будто говорил он. – А яблоки собирать – это даже интересней, чем свет чинить».
   Илья подумал, что когда-нибудь он попросит Славку покатать на велосипеде Наташку. Вот будет радости. А может, испугается?
   К дому, покачиваясь от тяжести корзин, уже шли Полина и Тамара.
   – Гость наш уже встал, – проворковала Полина. – Значит, будем завтракать.
   – Добрый день, – тихо сказала Тамара. Она раскраснелась от тяжести, от жары, и такая ничуть не была похожа на Жанну Самари.
   – Боялась, простудитесь вы от ночного купания. – Полина внимательно посмотрела на Илью. – Обошлось?
   – Спал как Бог! – сказал он. Хотел извиниться за беспорядок, но из двора Мокеевны вышел Славка.
   – Все в порядке. Лампочка, – сказал он. – Я Мокеевне свет чинил, – пояснил он Полине и Тамаре.
   – А! – ответила Полина. – Свет – это она не может. Ну пошли, дочка, накрывать на стол...
   – Как вас зовут? – спросил Славка. – Меня Мокеевна спрашивала, а я не знаю.
   – Илья, – сказал Илья.
   – Да? – удивился Славка. – Старое имя. Ни одного молодого не знаю с таким именем.
   – Дядя Слава! Дядя Слава! – бежала девчушка. – Бабушка тебя завтракать зовет!
   – Иду! – сказал Славка. – Вы надолго к нам?
   – Еще не знаю, – сказал вдруг Илья.
   – Завтра воскресенье, познакомимся поближе. Идет? – спросил Славка. – Я после завтрака на боковую.
   – Идет! – обрадовался Илья. – Иди ешь!
   И Славка пошел, и снова Илья удивился, каким пацаном он кажется и со спины. Узкоплечий, локти острые и чуть в стороны. Прошел пять шагов, обернулся и махнул Илье рукой, будто поясняя: я от тебя ушел, но помню о тебе. Ты это знай! «Никогда у меня так сразу не возникало к человеку столько симпатии, – подумал Илья. – Обаятельный парнишка».
   – Мама уже накрыла... – Это Тамара незаметно подошла к Илье.
   – Какой симпатичный паренек, – сказал ей Илья.
   – Славка? – Тамара равнодушно пожала плечами. – Все они до поры до времени симпатичные...
   – Ну за что вы нас так? – И Илья, испытывая с самого рассвета чувство умиротворения и оптимизма, слегка тронул ее за плечо. Она повернулась к нему резко, низенькая в своих домашних тапках, широкобедрая от сарафана, красная от жары, гнева и еще каких-то Илье непонятных чувств.
   – Ну, не трожь! – прошипела она. – Видали таких!
   – Что вы, Тамара! – растерялся Илья.
   Тамара напоследок просверлила его глазами и так же быстро, как разгневалась, затихла. Когда они усаживались за стол, напротив Ильи опять сидела безжизненная Жанна Самари. Подперев щеку ладонью, она ничего не ждала, ничему не радовалась, ничего не хотела, просто жевала картошку. Есть-то надо!
   А Мокеевна уже вынесла из дома плетеную корзину. Пока Полинин гость завтракает, она решила присмотреть яблоки. Она ходила по саду с поднятой головой, минуя взглядом тяжелые, нависшие к земле ветки. Эти пусть. Девчатам надо сорвать сверху, те, что к солнцу ближе, от пыли, земли подальше. Лестница, правда, у нее неважная, хлипкая, надо будет починить, а может, этот парень ее наладит? Хотя вряд ли, он невдалый. И она сама взяла молоток, гвозди, стала крепить перекладины, а он как очумелый – ну что за чудной парень! – перемахнул через забор и отнял у удивленной Мокеевны молоток.
   – Чего скачешь? Ворота есть, – сказала старуха, а Илья крутился возле лестницы, соображая, как все сделать лучше.
   Мокеевна стояла рядом, подбирала в ящичке равные гвоздочки, иногда их пальцы вместе копались в этом нехитром плотницком хозяйстве, и Илья видел ее широкие крепкие кисти. Отец говорил: «А вот руки у тебя не наши. Мужицкие. Удивительная штука – наследственность. Где-то, значит, был в роду ген широкой кисти». И он крутил тонкими пальцами широкую ладонь Ильи, а тот, поигрывая крепкими коротковатыми пальцами, смеялся: «Хороши держалочки. Больше поместится». И Наташка родилась с широкими красноватыми ладошками. «Не барышня-крестьянка», – сказала Алена.
   Потом Илья осторожно снимал с ветки яблоки, складывал их в корзину, одно к одному, и думал о том, как когда-нибудь приедет сюда с Наташкой.
   – Ну, спасибо, – сказала Мокеевна. – Хватит. Возьмешь яблок? Выбирай тогда из корзины которые помягче. Все ведь все равно не отослать.
   Илья грыз яблоко, присев на маленькой скамеечке возле старухи.
   – Хорошо как у вас! – сказал он.
   – Ты не вспомнил, где жил до войны? – спросила Мокеевна. – Я все думала, не было у нас такой фамилии.
   – Мама говорила, вроде Константиновка.
   «Как же дальше вести разговор?» – растерялся Илья.
   – А! – удовлетворенно ответила Мокеевна. – Здесь я всех знаю... Они, родители, у тебя кто?
   – Учителя, – сказал Илья.
   – Кто ж у нас из Константиновки? – продолжала о своем Мокеевна. – Что-то не соображу... А! Верка. Она там медицинское училище кончала. Может, она о твоих слышала...
   – Да ладно! – забеспокоился Илья.
   – А мне показалось, что ты что-то узнать про родителей хочешь?
   – Да... то есть почему? – удивился Илья. – Почему вы так решили?
   – Мало ли что... Может, документ какой нужен. Я знаю, как начнут люди справки для пенсии собирать... а с метриками не разберутся. В старое время все начинали работать раньше, годы себе прибавляли, а теперь концы с концами не сходятся...
   – Да нет, – сказал Илья. – Я не за этим... Я просто... посмотреть...
   Старуха вынесла с веранды ящичек с круглыми дырками.
   – Давайте я, – предложил Илья.
   – Нет, нет, – запротестовала старуха. – Тут надо умеючи.
   – Расскажите мне о ваших дочерях, – попросил Илья. – Все-таки я им яблок нарвал...
   – А чего о них рассказывать? – удивилась старуха. – Они у меня бобылки. Старшая – директорша в школе. А вторая на фабрике работает. В институт не поступила, заикается.
   – Отчего? – спросил Илья, вдруг ощущая великую жалость к незнакомой заикающейся женщине.
   – С войны. Она мальчоночку, который у меня погиб, очень любила. Все с ним возилась. Анна, старшая, больше с Ленкой, младшей, а Валя все с ним... Думала, я ее не выхожу, она так вся нервная и осталась... От этого и заикается...
   «Вот как бывает, – думал Илья, – можно прожить жизнь, и так и не знать, кому ты принес больше всего несчастья». А старуха вынесла из дома фотографию.
   – Как Анне уезжать, мы все снялись. В сорок девятом.
   Мокеевна была на фотографии без платка, но Илья подумал, что уже тогда ей это было непривычно. Она смущалась своей непокрытой головы и смотрела на фотографа даже чуть сердито: зачем велел снять платок? Он ведь так и лежал у нее на коленях, крепко схваченный пальцами, яркий, в горошек платочек... У отца было важное лицо. Никакой фотограф его смутить не мог, он смотрел сквозь него, преисполненный торжественности момента. И девчонки. Анна посередине, гладко причесанная, строгая... В ее честь снимались, и она так же, как и отец, сознавала это. А две другие, видать, фыркали, так и застыли со спрятанным за сцепленными зубами смехом.
   «А эта самая красивая», – думал Илья, глядя на ту, что была ни старшей, ни младшей.
   – Она у нас самая красивая, Валентина, а вот как не повезло, – сказала Мокеевна.
   Скрипнула калитка, и во двор вошла женщина в коротком ярком платье. Она шла, загадочно улыбаясь, покачивая длинными, похожими на елочные украшения, клипсами.
   – Верка, – удовлетворенно сказала Мокеевна. – Кто ж еще? Ей же все надо.
   – Здравствуйте, – старательно выговаривая слово так, чтоб слышалось непроизносимое «в», сказала она. – Слышу, говорят, командировочный объявился, яблоки ходит людям рвет, дай, думаю, схожу посмотрю.
   Она кокетливо выставила коленку и губы сделала трубочкой: я, мол, конечно, шучу насчет яблок, а насчет того, чтоб посмотреть, так все верно...
   – Кто это тебе уже наболтал? – осуждающе сказала Мокеевна.
   – Большой секрет! – отмахнулась от старухи гостья и, ласково глядя на Илью, добавила: – Что ж это вы не в гостинице? Мне Нюся, администраторша, рассказывала. Пришел, говорит, поселился, а потом раз – и ушел. С Томкой. Это, говорит, интересное дело...
   – Мне сказали, что соревнования будут стрелковые и освободить место надо, – спасался Илья.
   – Тю! – возмутилась Вера. – Кто ж это вам сказал? Пустая гостиница стоит.
   – Не знаю, – твердо ответил Илья, – не знаю. Мне Иван Петрович сказал, начальник милиции...
   – Этот еще деятель! – махнула рукой Вера. – Сбрехал. Ничего нету. А чего вы у него были?
   – Да тебе какое дело! – возмутилась Мокеевна. – Что к человеку пристала!
   – Ой, бабушка! Не кричите! – успокаивала ее Верка. – Каждому человеку интересно все про другого. А как же? Вы ж вечерами сидите, все слушаете, все смотрите...
   – Ну и что? – гордо ответила старуха. – Я ж ни к кому не пристаю с вопросами.
   – А я еще не на пенсии, – не сдавалась Верка, – у меня времени, чтоб следить, мало... Я лучше спрошу, что мне интересно.
   Илья засмеялся, и Верка, обрадовавшись его смеху как знаку понимания, тоже засмеялась и села на перевернутое вверх дном ведро, положила на него спрятанный за дверью веранды войлок.
   – Все ты знаешь, где лежит, – проворчала Мокеевна. – В чужом – как в своем...
   – Да бросьте, бабушка! Я ж вам сама и присоветовала, чтоб вы на цементе или железе не сидели, а подкладывали что...
   – Без тебя я не знала, – сказала старуха.
   – А что ж вы, думаете, все знаете? – Верка повернулась к Илье. – Я тут сестрой медицинской работаю, в хирургии. Так невозможно стало работать, есть больные такие грамотные – и что прописать, и как лечить...
   – Информированный народ, – сказал Илья.
   – Что? – испугалась Верка, но тут же поняла и засмеялась: – Я сразу не расслышала. Так вы сюда на фенольный?
   – Да! – покачал головой Илья. – Действительно, все всё знают. На фенольный...
   – А в милиции чего были? – Верка смотрела на Илью блестящими пронзительными глазами. – Мне Зойка, секретарша у Ивана Петровича, рассказывала, вы у него больше часу сидели...
   Илья растерялся. В двух шагах от них аккуратно складывала яблоки в ящик Мокеевна. Что сейчас еще скажет эта любопытная, всезнающая Верка? А если и про разговор с матерью Ивана она знает, и о справке, которую он ему приносил? И ляпнет она сейчас все со всей своей милой нахальной непосредственностью.
   – Какая вы, девушка! – переводил разговор в шутку Илья. – А вдруг это государственная тайна?
   – Тогда это особенно интересно, – откровенно призналась Верка.
   Старуха засмеялась, а она, махнув на Мокеевну рукой, что, мол, она понимает, умоляюще спросила Илью:
   – Вы про фенольный говорите для виду, да? У вас дела с милицией?
   – Да! – насмешливо сказал ей Илья. – Я майор Пронин.
   – Ну и не надо! – Верка встала, будто потеряв к Илье всякий интерес. – Чего они, милиционеры, так любят туману напускать? Понятия не имею! Приди и спроси у людей. Прямо и откровенно. Так нет же...
   – Не твоего ума дело! – сказала Мокеевна. – Ты лучше чиряки перевязывай.
   – Да уж перевязываю! Не беспокойтесь! – Потом снова повернулась к Илье, погрызла нижнюю губу и спросила: – Вы не насчет порезанного в общежитии? Так там уже все ясно!
   – Да не из милиции я! Честное слово. – Илья для убедительности даже руку к сердцу приложил.
   – Не верю, – сказала Верка. – Это вы вчера ночью собак побудили? Слыхала бабушка, кто-то крикнул и как забрехали наши песики?
   – Ну и что? – сказала старуха. – Он мыться ночью ходил, а собаки – дуры...
   – Верно. Я под шланг стал, а вода ледяная...
   – А чего вы про пропавших детей спрашивали? – вдруг спросила Верка. – Слава Богу, у нас за детьми следят. И не слышала такого.
   – Да нет! Это к слову пришлось. – Илья готов был дать Верке по шее.
   А тут Мокеевна взяла крышку от ящика и мелкие гвоздочки. Самое время помочь ей, но стоит рядом эта проклятая любопытная.
   – Что у вас в кино идет, Вера? – спросил Илья.
   Заискрилась елочными клипсами Верка, вытянула губы трубочкой. Уже не дотошный следователь, а просто женщина, которую наконец заметили и за которой пошли по следу.
   – Кино? «Джентльмены удачи». Что, приглашаете?
   Меньше всего думал об этом Илья, но тут обрадовался: какой-никакой, а выход из положения.
   – Почту за честь, – сказал он. И подумал: «Вот и пригодилось снятое кольцо».
   – И Томку возьмите! – сказала старуха. Высоко вверх вскинула брови Верка – при чем тут Томка? – а Илья бросил на Мокеевну благодарный взгляд.
   – Обязательно. Когда у вас надо идти за билетами?
   – Касса с двух.
   – Ну и отлично. А где кинотеатр – я видел. Так что все будет в порядке. – Илья подошел к заборчику, покричал Тамару.
   Она вышла босиком на крыльцо, одним взглядом увидела все – заколачивающую ящик Мокеевну, Илью, уцепившегося за тонкие доски штакетника, и эту баламутку Верку. «Что это она еще сообразила?» – подумала Тамара.
   – В кино пойдете на «Джентльменов»? – спросил Илья, и Тамара усмехнулась. Понятно, Верка пристала к мужику, не спасешься, а он ее тянет в кино, чтоб она поработала амортизатором.
   – Занята я, – ответила она насмешливо и громко. – Идите уж сами. – И ушла в дом. Этого еще ей не хватало – хвостом телепаться, кого-то от греха выручать. Уж лучше одной, чем третьей... А Верка обрадовалась – ей эта Тамара как рыбе зонтик.
   – Я возьму билеты, – без энтузиазма сказал Илья.
   А Верка враз забыла про все мучившие ее вопросы, сделала Илье ручкой – «до вечера» – и ушла. Мокеевна покачала головой, осуждающе посмотрела на Илью.
   – У тебя характера нет? Для мужчины это последнее дело, если его любая баба уведет куда захочет. Деда моего после войны одна увезла в Москву. Все мужики домой, а моего – нету. По Москве в шляпе ходит. Вернулся аж в сорок седьмом. Такой виноватый, прямо стелется... Я ему так и сказала: тебе с женщинами вообще встречаться нельзя, ты ни одной отказать не можешь. Стесняешься... Ты тоже такой?...
   – Да нет, я не такой, – растерялся Илья. – Я вполне могу послать подальше...
   – Не можешь, – убежденно сказала старуха. – Это твоей жене надо знать. Мало ли что...
   Илья взял со стола фотографию, которую разглядывал до прихода Верки. Только смотрел уже не на давящуюся от смеха Валентину, а на важного деда Сычева, оказывается, совсем слабого человека.
   – Что ж, он сына любил? – тихо спросил Илья.
   – А то! – ответила Мокеевна. – Все девки, девки. Как парень родился, на руках мой по двору пошел... Я думаю, что когда он в Москву поехал, так частью оттого, что мальчишки уже не было... Будь парнишка живой, он бы, может, и не подался... У человека против собственной слабости тоже ведь есть сопротивление... У кого какое...
   – А может, не погиб все-таки мальчишка? – тихо спросил Илья. – Может, его кто-то подобрал?
   Покачала головой Мокеевна.
   – Вы ведь не разыскивали? Можно было обратиться в газету, на радио...
   – Это когда в дороге теряли или когда немцы разлучали, а тут ведь... недогляд... Да и никуда бы он не делся, если б живой был... Волков у нас нет... А вот шурфы, будь они прокляты, до сих пор...
   – А может, кто ехал мимо, видит – ребенок...
   – И увез? – недоверчиво спросила старуха. – Я про все думала. И про это тоже. Даже так прикидывала: а вдруг где живой? Не получается. Если хорошие люди, к примеру, взяли – объявились бы уже. Горе бы поняли... А плохие не подобрали бы, трудное время было. Напиши, – сказала Мокеевна, – адрес.
   Илья писал, а Мокеевна старательно следила за его рукой.
   – Некрасиво пишешь, – сказала она. – Что это нынче в школах писать не учат?
   – А незачем, – ответил Илья. – Почерк раньше был нужен, когда человек им зарабатывал... А сейчас зачем?
   – Глупости, – сказала Мокеевна. – Раньше на это обращали внимание, а сейчас нет. Сейчас на многое нужное рукой махнули.
   – На что, например? – спросил Илья.
   – Никто ее не звал, а она явилась, Верка. Так теперь все делают. Что кому охота. Без понятия – может, это другому неприятно. Куда не надо – прутся. Кого не спрашивают – высказывается.
   – А мне Славка понравился, – вдруг сказал Илья.
   – Ничего парнишка, – ответила Мокеевна. – Без «здрасьте» не пройдет. Ну, спасибо. – Мокеевна взяла ящик, повертела в руках. – Сколько ж тут кило?