Страница:
Когда Сизов появился в окрестностях стройки, Артем высунулся из пустого оконного проема, свистнул ему и помахал рукой.
В пустой комнате с голыми кирпичными стенами стоял стол с забрызганными известкой ножками, покрытый газетами, а также пара стульев. На одном из них сидел Горин и раскладывал на столе пасьянс.
— Присаживайся, — он указал Сизову на второй стул. — Сыграем.
— Я пришел выслушать то, что у тебя есть, а не играть, — Константин поднял с пола валяющуюся газету, бросил ее на стул и тоже уселся.
— Просто так ничего не бывает, Костя, — Артем собрал со стола карты в колоду и принялся ее тасовать. — Будешь выигрывать — услышишь кое-что интересное, идет?
— Бред какой-то! — вспыхнул Сизов. — Думаешь, я тащился сюда через весь город, чтобы наблюдать за твоими ужимками, Горин?
— Да ты что, Костян? — Горин добродушно улыбнулся и принялся раздавать карты. — Покер же — твоя любимая игра, и картишки я, вон, с девчонками специально на вокзале купил… Или, быть может, боишься проиграть?
— У нас в госбезопасности все такие твердолобые? — Сизов, сдавшись, взял в руки карты. — Неудивительно, что мир перестал нас бояться.
— Это пока перестал, Костя, — Артем подмигнул ему. — Сколько карт меняешь?
Сизов мельком взглянул в карты на руках и выбросил пару из них.
— Две.
— Вскрываемся? — спросил его Артем.
— Новые правила? — осведомился Сизов. — Ты в свои карты смотреть не будешь?
Вместо ответа Горин одну за другой перевернул свои пять карт, лежащие на столе. У него оказался селешь-рояль, самая высокая комбинация в покере.
— Так вот, значит, как? — Сизов с размаху швырнул свои карты на стол. — Мне твои фокусы надоели, Горин, я ухожу…
— Не торопись, Костя, — Горин встал и схватил Сизова за руку. — Как честный человек, ты не имеешь права отказываться от только что образовавшегося за тобой карточного долга…
— Честный? — Сизов пытался вырвать руку из цепкой хватки Горина. — Это ты мне о честности говорить будешь, сексот?
— Если бы я проиграл, то выложил бы все, ради чего ты сюда заявился, — заметил Артем. — Но я выиграл. А ты думал, небось, что меня будет еще проще, чем твой допотопный компьютер обыграть?
— Ну хорошо, что тебе от меня нужно? — устал сопротивляться Сизов.
— Представь, что ты по ту сторону монитора, Костя, — произнес Горин. — Что тобой управляет программа, подобная той, что ты стер не так давно со своего компьютера, заметая следы…
— Какие следы? Что ты несешь? — выражение лица Артема показалось Сизову безумным, и он пожалел, что оказался здесь.
— Проиграв, ты должен лишиться чего-нибудь, — продолжал Горин. — Ты являешься частью игры и не можешь противоречить ее законам, чтобы программа не зависла, и ее тогда тоже не пришлось бы стереть…
— Ты больной! — Сизов сделал еще одну отчаянную попытку вырваться.
Неожиданно ему это удалось и он, потеряв равновесие, с размаху шлепнулся на стул. В этот же момент Константин увидел, что его рука осталась у Горина…
Сизов не понял, как это произошло, но его рука оказалась отсечена по самое плечо и из обрубка фонтанировала кровь. Во рту возник неприятный металлический привкус, а в месте, где еще недавно была рука, ощущалась невероятная тяжесть. Боли почему-то не было, но ужасно кружилась голова, а очертания Горина, маячившего неподалеку, стали расплываться.
— Ну вот, можно продолжать игру! — рассмеялся Артем.
— Да пошел ты… — выдавил Сизов.
— Это — чуть позже, Константин, — Горин бросил руку Сизова на тут же промокшую от крови газету и сдвинул все это на край стола. — Я придумал для тебя игру попроще, — он достал из колоды карту и бросил ее «рубашкой» вверх на стол. — Угадай: черненькая или красненькая?
— Трофейщик! — захрипел Сизов, пытаясь зажать оставшейся рукой кровоточащую рану, и глаза его округлились от внезапной догадки.
— Не угадал! — воскликнул Артем и перевернул карту. — Джокер!
В то же мгновение Константин Сизов лишился второй руки. Он снова не успел понять, как Горин это проделывает, да ему было и не до этого.
— Ну и прозвище же вы мне придумали, менты… — эти слова Артема, произнесенные совершенно беззлобным тоном, были последними, которые Костя Сизов смог разобрать.
— А раньше ты относился к запаху табака гораздо терпимее, — усмехалась она. — Наверное, вернув эрекцию, ты получил в нагрузку аллергию.
Внезапно Артем спрыгнул с подоконника, подскочил к девушке и прижался ухом к ее животу.
— Ты с ума сошел, Горин! — от неожиданности она чуть не обожглась сигаретой.
— Ты беременна? — спросил он.
— Откуда ты знаешь? — вопрос Горина застал Наташу врасплох.
— УЗИ уже делали? — продолжал он.
— Еще рано. — Она встала и начала одеваться.
— Ребенок мой?
Глаз Артема не было видно в сумерках, но Наташе все равно не хотелось смотреть в его сторону.
— Ты с ума сошел? За все то время, что мы снова стали встречаться, ты даже ни разу не кончил…
— Ребенок мой? — настойчиво допытывался Горин.
— Ребенок не твой, и я тоже — не твоя жена, Артем. — Наташа присела на край кровати. — Послушай, я больше так не могу. Я слишком люблю Олега, и мне все труднее смотреть ему в глаза после каждой нашей с тобой встречи. Трахаемся украдкой без особого удовольствия, словно студенты. Не понимаю, почему я снова легла с тобой в постель, Горин? Наверное, из жалости…
— Жалость, девочка моя, это, конечно, хорошо, но они же и тебя завербовали, верно? Ты не понимаешь, во что ввязалась…
— У-у-у, — Наташа встала и собрала волосы в хвостик. — У тебя очередной приступ паранойи. Мне, похоже, пора…
— Твой муж вернется только послезавтра, — напомнил Горин.
— Спасибо, любовничек, — ухмыльнулась Наташа. — Но мне надо еще к его приезду приготовиться. Ты мою сумочку не видел?
— Без тебя мне будет совсем одиноко, — тихо произнес Артем.
— Ты снова вошел в свой любимый печальный образ? — Наташа подошла и обняла его.
— Если с абортом не тянуть, то все обойдется без последствий…
— Идиот! — Наташа отпихнула Горина от себя. — Это наш с Олегом ребенок и только попробуй еще раз вякнуть про него, козел!
— Они думают, что я окажусь слаб, но они ошибаются… — Артем наблюдал, как девушка, собравшись было покинуть комнату, вдруг качнулась и, не удержавшись на ногах, опустилась на край кровати.
Наташа не догадывалась, что в чашке недавно выпитого ею кофе был растворен весь оставшийся запас таблеток из флакончика «Заменитель сахара». Она была ни при чем, совершенно ни при чем. Все дело было в ребенке, ему нельзя было рождаться. Если бы только Наташка не была такой упрямой! Горин, не оборачиваясь, дождался, пока ее прерывистое дыхание прекратится, затем подошел проверить пульс, и взгляд его задержался на кольце с сапфиром…
Внезапно открывшаяся правда валила Артема с ног, швыряла на стены, заставляла биться головой об пол и расцарапывать в кровь лицо. Иногда он терял сознание, бредил, кричал что-то. Окончательно прийти в себя ему удалось только через сутки.
Пошатываясь, он поднялся на ноги. Мир вокруг изменился. Но Артем Горин все еще был в нем. Все вокруг словно кричало, чтобы он убирался из этого мира прочь. Человек, стоящий посреди комнаты, четко осознал все, что он натворил. Мало того, он понимал, что иначе и быть не могло. Но память об Артеме Горине была слишком отчетлива, и поэтому человек подошел к тумбочке, вытащил из нее пистолет и приставил к виску…
Он задержал палец на спусковом крючке. Мысли о страшных деяниях не давали покоя, они были слишком тяжелы, и их каждую долю секунды приходилось гнать от себя. Лучше думать о пуле, которая, проникнув в черепную коробку, вышибет из нее больные мозги. Еще предательски думалось о том, чтобы извлечь из глубин памяти истину, переосмыслить содеянное, докопаться до причины. Ведь он всегда знал себя нормальным! Все это сдерживало человека, приставившего дуло пистолета к виску, от выстрела.
Наконец, он решил, что мгновенная смерть — слишком нечестно по отношению к Наташе и всем остальным людям, отправленным им на тот свет. Отшвырнув пистолет, он разыскал в кладовке веревку и приступил к ее распутыванию, приготовлению петли и прикреплению к проходящей под самым потолком коридора трубе центрального отопления.
Всё это время он старался ни о чем не думать — только о веревке, о ее прочных капроновых волокнах, которые выдерживали в свое время даже буксировку его "девятки». Когда все было готово, он встал на стул, накинул петлю на шею и затянул ее.
В этот же момент ему пришлось зажмуриться от внезапно резанувшего уши шума. Так бывало, когда слух, угнетенный посадкой самолета, неожиданно возвращался. Но в этот раз ощущения были в десятки раз сильнее. Рев машин за окном, лай собак, плач ребенка в одной из соседских квартир, доносящаяся откуда-то музыка, чей-то смех — все это сплелось в единую какофонию и загремело у него в голове.
Следующему испытанию подверглось обоняние: тысячи запахов, среди которых преобладали резкие и неприятные, принялись осаждать его ноздри. Он подумал, что немаловажную роль в этой гамме запахов играет мусорное ведро, которое уже давно было пора опустошить. Ещё подумалось, какой здесь будет стоять запах, если его найдут не сразу. Но теперь уже все равно…
В комнате начало темнеть. Поначалу показалось, что палящее солнце зашло, наконец, за тучу. Но когда всё погрузилось в кромешную тьму, он понял, что ослеп. Потеряв во мраке равновесие, он закачался, и стул выскользнул из-под его ног.
Запахи и звуки разом исчезли. Возникло ощущение, что веревка перехватила не только горло, но и всю голову. Казалось, что от ужасного давления череп не выдержит и расколется пополам. Вместе с судорогами в легких появилось чувство стремительного падения куда-то вниз. Затем последовал болезненный удар по всей левой стороне туловища…
Он держал глаза открытыми, но зрение вернулось не сразу. Когда рябь в глазах улеглась, он понял, что распластался на полу, на левом боку. Неподалеку валялся стул, прочная капроновая веревка, тянущаяся от петли на шее, была перерезана чем-то острым. И тут его внимание привлекло какое-то движение: в запястье правой руки что-то заползало. Стало жутко, но его конечности оцепенели, и оставалось лишь наблюдать, как что-то острое и полупрозрачное, напоминающее перепончатую кожу какого-нибудь земноводного, затянулось внутрь руки, оставив у самого основания ладони едва заметный рубец. После этого он отключился…
Часть четвертая
В пустой комнате с голыми кирпичными стенами стоял стол с забрызганными известкой ножками, покрытый газетами, а также пара стульев. На одном из них сидел Горин и раскладывал на столе пасьянс.
— Присаживайся, — он указал Сизову на второй стул. — Сыграем.
— Я пришел выслушать то, что у тебя есть, а не играть, — Константин поднял с пола валяющуюся газету, бросил ее на стул и тоже уселся.
— Просто так ничего не бывает, Костя, — Артем собрал со стола карты в колоду и принялся ее тасовать. — Будешь выигрывать — услышишь кое-что интересное, идет?
— Бред какой-то! — вспыхнул Сизов. — Думаешь, я тащился сюда через весь город, чтобы наблюдать за твоими ужимками, Горин?
— Да ты что, Костян? — Горин добродушно улыбнулся и принялся раздавать карты. — Покер же — твоя любимая игра, и картишки я, вон, с девчонками специально на вокзале купил… Или, быть может, боишься проиграть?
— У нас в госбезопасности все такие твердолобые? — Сизов, сдавшись, взял в руки карты. — Неудивительно, что мир перестал нас бояться.
— Это пока перестал, Костя, — Артем подмигнул ему. — Сколько карт меняешь?
Сизов мельком взглянул в карты на руках и выбросил пару из них.
— Две.
— Вскрываемся? — спросил его Артем.
— Новые правила? — осведомился Сизов. — Ты в свои карты смотреть не будешь?
Вместо ответа Горин одну за другой перевернул свои пять карт, лежащие на столе. У него оказался селешь-рояль, самая высокая комбинация в покере.
— Так вот, значит, как? — Сизов с размаху швырнул свои карты на стол. — Мне твои фокусы надоели, Горин, я ухожу…
— Не торопись, Костя, — Горин встал и схватил Сизова за руку. — Как честный человек, ты не имеешь права отказываться от только что образовавшегося за тобой карточного долга…
— Честный? — Сизов пытался вырвать руку из цепкой хватки Горина. — Это ты мне о честности говорить будешь, сексот?
— Если бы я проиграл, то выложил бы все, ради чего ты сюда заявился, — заметил Артем. — Но я выиграл. А ты думал, небось, что меня будет еще проще, чем твой допотопный компьютер обыграть?
— Ну хорошо, что тебе от меня нужно? — устал сопротивляться Сизов.
— Представь, что ты по ту сторону монитора, Костя, — произнес Горин. — Что тобой управляет программа, подобная той, что ты стер не так давно со своего компьютера, заметая следы…
— Какие следы? Что ты несешь? — выражение лица Артема показалось Сизову безумным, и он пожалел, что оказался здесь.
— Проиграв, ты должен лишиться чего-нибудь, — продолжал Горин. — Ты являешься частью игры и не можешь противоречить ее законам, чтобы программа не зависла, и ее тогда тоже не пришлось бы стереть…
— Ты больной! — Сизов сделал еще одну отчаянную попытку вырваться.
Неожиданно ему это удалось и он, потеряв равновесие, с размаху шлепнулся на стул. В этот же момент Константин увидел, что его рука осталась у Горина…
Сизов не понял, как это произошло, но его рука оказалась отсечена по самое плечо и из обрубка фонтанировала кровь. Во рту возник неприятный металлический привкус, а в месте, где еще недавно была рука, ощущалась невероятная тяжесть. Боли почему-то не было, но ужасно кружилась голова, а очертания Горина, маячившего неподалеку, стали расплываться.
— Ну вот, можно продолжать игру! — рассмеялся Артем.
— Да пошел ты… — выдавил Сизов.
— Это — чуть позже, Константин, — Горин бросил руку Сизова на тут же промокшую от крови газету и сдвинул все это на край стола. — Я придумал для тебя игру попроще, — он достал из колоды карту и бросил ее «рубашкой» вверх на стол. — Угадай: черненькая или красненькая?
— Трофейщик! — захрипел Сизов, пытаясь зажать оставшейся рукой кровоточащую рану, и глаза его округлились от внезапной догадки.
— Не угадал! — воскликнул Артем и перевернул карту. — Джокер!
В то же мгновение Константин Сизов лишился второй руки. Он снова не успел понять, как Горин это проделывает, да ему было и не до этого.
— Ну и прозвище же вы мне придумали, менты… — эти слова Артема, произнесенные совершенно беззлобным тоном, были последними, которые Костя Сизов смог разобрать.
* * *
Наташа сидела в кровати, подложив под спину подушку, и курила. Артем сидел на подоконнике открытого окна и вдыхал чистый ночной загородный воздух. Они находились на даче Наташиных родителей.— А раньше ты относился к запаху табака гораздо терпимее, — усмехалась она. — Наверное, вернув эрекцию, ты получил в нагрузку аллергию.
Внезапно Артем спрыгнул с подоконника, подскочил к девушке и прижался ухом к ее животу.
— Ты с ума сошел, Горин! — от неожиданности она чуть не обожглась сигаретой.
— Ты беременна? — спросил он.
— Откуда ты знаешь? — вопрос Горина застал Наташу врасплох.
— УЗИ уже делали? — продолжал он.
— Еще рано. — Она встала и начала одеваться.
— Ребенок мой?
Глаз Артема не было видно в сумерках, но Наташе все равно не хотелось смотреть в его сторону.
— Ты с ума сошел? За все то время, что мы снова стали встречаться, ты даже ни разу не кончил…
— Ребенок мой? — настойчиво допытывался Горин.
— Ребенок не твой, и я тоже — не твоя жена, Артем. — Наташа присела на край кровати. — Послушай, я больше так не могу. Я слишком люблю Олега, и мне все труднее смотреть ему в глаза после каждой нашей с тобой встречи. Трахаемся украдкой без особого удовольствия, словно студенты. Не понимаю, почему я снова легла с тобой в постель, Горин? Наверное, из жалости…
— Жалость, девочка моя, это, конечно, хорошо, но они же и тебя завербовали, верно? Ты не понимаешь, во что ввязалась…
— У-у-у, — Наташа встала и собрала волосы в хвостик. — У тебя очередной приступ паранойи. Мне, похоже, пора…
— Твой муж вернется только послезавтра, — напомнил Горин.
— Спасибо, любовничек, — ухмыльнулась Наташа. — Но мне надо еще к его приезду приготовиться. Ты мою сумочку не видел?
— Без тебя мне будет совсем одиноко, — тихо произнес Артем.
— Ты снова вошел в свой любимый печальный образ? — Наташа подошла и обняла его.
— Если с абортом не тянуть, то все обойдется без последствий…
— Идиот! — Наташа отпихнула Горина от себя. — Это наш с Олегом ребенок и только попробуй еще раз вякнуть про него, козел!
— Они думают, что я окажусь слаб, но они ошибаются… — Артем наблюдал, как девушка, собравшись было покинуть комнату, вдруг качнулась и, не удержавшись на ногах, опустилась на край кровати.
Наташа не догадывалась, что в чашке недавно выпитого ею кофе был растворен весь оставшийся запас таблеток из флакончика «Заменитель сахара». Она была ни при чем, совершенно ни при чем. Все дело было в ребенке, ему нельзя было рождаться. Если бы только Наташка не была такой упрямой! Горин, не оборачиваясь, дождался, пока ее прерывистое дыхание прекратится, затем подошел проверить пульс, и взгляд его задержался на кольце с сапфиром…
* * *
После этого перед глазами Артема промелькнули и другие его жертвы. Два сознания, существовавшие до сего момента по раздельности, слились в одно целое. Это был мучительный процесс. Ужасные воспоминания отторгались тем Артемом Гориным, каким он себя всегда знал, но тут же поглощались и вживлялись в мышление, доставляя невероятные мучения.Внезапно открывшаяся правда валила Артема с ног, швыряла на стены, заставляла биться головой об пол и расцарапывать в кровь лицо. Иногда он терял сознание, бредил, кричал что-то. Окончательно прийти в себя ему удалось только через сутки.
Пошатываясь, он поднялся на ноги. Мир вокруг изменился. Но Артем Горин все еще был в нем. Все вокруг словно кричало, чтобы он убирался из этого мира прочь. Человек, стоящий посреди комнаты, четко осознал все, что он натворил. Мало того, он понимал, что иначе и быть не могло. Но память об Артеме Горине была слишком отчетлива, и поэтому человек подошел к тумбочке, вытащил из нее пистолет и приставил к виску…
Он задержал палец на спусковом крючке. Мысли о страшных деяниях не давали покоя, они были слишком тяжелы, и их каждую долю секунды приходилось гнать от себя. Лучше думать о пуле, которая, проникнув в черепную коробку, вышибет из нее больные мозги. Еще предательски думалось о том, чтобы извлечь из глубин памяти истину, переосмыслить содеянное, докопаться до причины. Ведь он всегда знал себя нормальным! Все это сдерживало человека, приставившего дуло пистолета к виску, от выстрела.
Наконец, он решил, что мгновенная смерть — слишком нечестно по отношению к Наташе и всем остальным людям, отправленным им на тот свет. Отшвырнув пистолет, он разыскал в кладовке веревку и приступил к ее распутыванию, приготовлению петли и прикреплению к проходящей под самым потолком коридора трубе центрального отопления.
Всё это время он старался ни о чем не думать — только о веревке, о ее прочных капроновых волокнах, которые выдерживали в свое время даже буксировку его "девятки». Когда все было готово, он встал на стул, накинул петлю на шею и затянул ее.
В этот же момент ему пришлось зажмуриться от внезапно резанувшего уши шума. Так бывало, когда слух, угнетенный посадкой самолета, неожиданно возвращался. Но в этот раз ощущения были в десятки раз сильнее. Рев машин за окном, лай собак, плач ребенка в одной из соседских квартир, доносящаяся откуда-то музыка, чей-то смех — все это сплелось в единую какофонию и загремело у него в голове.
Следующему испытанию подверглось обоняние: тысячи запахов, среди которых преобладали резкие и неприятные, принялись осаждать его ноздри. Он подумал, что немаловажную роль в этой гамме запахов играет мусорное ведро, которое уже давно было пора опустошить. Ещё подумалось, какой здесь будет стоять запах, если его найдут не сразу. Но теперь уже все равно…
В комнате начало темнеть. Поначалу показалось, что палящее солнце зашло, наконец, за тучу. Но когда всё погрузилось в кромешную тьму, он понял, что ослеп. Потеряв во мраке равновесие, он закачался, и стул выскользнул из-под его ног.
Запахи и звуки разом исчезли. Возникло ощущение, что веревка перехватила не только горло, но и всю голову. Казалось, что от ужасного давления череп не выдержит и расколется пополам. Вместе с судорогами в легких появилось чувство стремительного падения куда-то вниз. Затем последовал болезненный удар по всей левой стороне туловища…
Он держал глаза открытыми, но зрение вернулось не сразу. Когда рябь в глазах улеглась, он понял, что распластался на полу, на левом боку. Неподалеку валялся стул, прочная капроновая веревка, тянущаяся от петли на шее, была перерезана чем-то острым. И тут его внимание привлекло какое-то движение: в запястье правой руки что-то заползало. Стало жутко, но его конечности оцепенели, и оставалось лишь наблюдать, как что-то острое и полупрозрачное, напоминающее перепончатую кожу какого-нибудь земноводного, затянулось внутрь руки, оставив у самого основания ладони едва заметный рубец. После этого он отключился…
Часть четвертая
Я СПРОСИЛ У ТОПОЛЯ…
— Горин не появлялся? — взмыленный Левченко возник в офисе, срывая на ходу галстук.
Воробьев отрицательно покачал головой. Александр Эдуардович наполнил стакан водой из графина и залпом осушил.
— Ну и денек! — выдохнул он. — Эти ушли? — Левченко кивнул в сторону соседнего кабинета.
— С полчаса назад, — ответил Воробьев. — Просили вас позвонить, когда вернетесь.
— Сегодня, Паша, я уже не вернулся, понял? — Эдуардович плеснул воды себе в ладонь и смочил загривок. — Эх, сейчас бы в сугроб с головой…
— Лучше в море, Александр Эдуардович, — возразил Воробьев.
— Да что ты понимаешь? — Левченко плюхнулся в кресло. — Как они тебе, вообще, на первый взгляд?
Александр Эдуардович под местоимениями «эти» и «они» подразумевал сотрудников ФСБ, которых, как и было обещано, все-таки прислали отделу Левченко на подмогу. Фээсбэшников было трое: двое мужчин и женщина, точнее, девушка. Она была у них главной и сразу не понравилась Александру Эдуардовичу своей напористостью. Если остальные двое уныло ковырялись в вещдоках по делу Трофейщика и молча почитывали документы, то Ирина Гончарова за первый же день сотрудничества успела достать своими вопросами почти всех. Мало того, она еще и постоянно несла какую-то астрологическую галиматью, от которой у Левченко сразу начинала болеть голова. Ирина собиралась в расследовании по делу Трофейщика использовать «последние достижения органов безопасности в парапсихологической области». А этого Александр Эдуардович очень не одобрял. Точнее, он считал это все собачьим дерьмом.
— Именно дерьмо собачье! — выговаривал он Воробьеву. — Насмотрелись «икс-файлов» дурацких и думают, что умнее нас! Мы, видите ли, пошли по тупиковой ветви в своем расследовании, — повысил он голос, передразнивая Гончарову. — Посмотрим, куда заведет эту вертихвостку ее психоаналитика! Я не позволю из нашего отдела посмешище делать…
— Да будет вам, Эдуардович, — сказал Воробьев. — Девка-то хороша, согласитесь…
— Я и вижу, как вы всем отделом ее коленки гипнотизируете!
— Не только коленки, Александр Эдуардович, — заулыбался Воробьев. — У нее много других профессиональных качеств.
— Вот и пусть бы эта красотка рожала детей и их воспитывала, а не учила уму-разуму такого солидного дядьку, как я, — продолжал ворчать Левченко. — Я этой девчонке, наверное, в отцы гожусь, у меня самого вон — такая же выдерга подросла уже…
— Когда познакомите-то, Эдуардович? — ухмыльнулся Воробьев.
— Я тебя, Паша, познакомлю сейчас с распоряжением о сверхурочной работе на выходных! — нахмурил брови Левченко.
— Ну ладно, уж и пошутить нельзя, — залился краской Воробьев.
— Много шутишь последнее время. Пойду-ка я домой, пока эта гадалка сюда снова не нагрянула, — Левченко привстал с кресла и тут же сел обратно — в дверях показалась Ирина Гончарова собственной персоной.
— Верно, погадать вам я бы могла, Александр Эдуардович, — с этими словами она села в кресло напротив и элегантно закинула ногу за ногу. — Будь вы более доверчивым. Только ведь правда бывает разной…
— Правда одна, Ирочка, — Левченко заерзал в своем кресле. — А доверять кому-либо я не привык, в особенности вашему ведомству.
Левченко метнул грозный взгляд в сторону Воробьева, глаза которого просто заблестели при появлении Гончаровой. Но парня можно было понять. Даже Левченко, матерый семьянин и консерватор, признавал, что девушка, сидящая сейчас напротив и грациозно покачивающая ножкой, гораздо уместнее смотрелась бы в каком-нибудь рекламном ролике. Не прошло и часа с момента ее первого появления в конторе, как кабинет стал напоминать улей. Александру Эдуардовичу пришлось даже разгонять некоторых сотрудников по своим рабочим местам. Знаток женского пола Костя Сизов, чей висящий сейчас на стене портрет окаймляла траурная ленточка, уж точно бы оценил эти черные волосы, струящиеся по плечам, большие синие глаза, длинные тонкие пальцы, стройные ноги на высоченных каблуках и голос, такой успокаивающий…
Левченко встряхнул головой.
— Может быть, продолжим интервью завтра? — он бегло взглянул на наручные часы, всем видом показывая, что очень спешит.
— Я вернулась потому, что забыла свою папку у вас в кабинете, товарищ следователь, — Ирина наградила Левченко очаровательной улыбкой. — Вы не будете возражать, если я ее заберу?
— Вообще-то я кабинет уже под охрану сдал… — соврал он, наморщив лоб и встретившись глазами с понимающим взглядом Воробьева. Александр Эдуардович отчего-то чувствовал себя в присутствии Гончаровой, словно школьник на экзамене.
— Что ж, значит, за сохранность папки можно не беспокоиться. До завтра, джентльмены. — Ирина встала, одёрнула короткую юбку и, провожаемая горящими глазами Воробьева, продефилировала к выходу.
— Паша, рот-то закрой — у нас мухи летают, — раздраженно произнес Левченко после ухода девушки.
На следующее утро Левченко сидел у себя в кабинете и нервно грыз колпачок шариковой ручки. Внутри него происходила борьба. Придя на работу, как обычно раньше других, он собирался привести в порядок мысли, разметавшиеся в голове в связи с последними событиями, чтобы впоследствии совместно с Гориным набросать план дальнейших действий. Ан нет!
Зайдя в кабинет, Александр Эдуардович сразу зацепился взглядом за черную кожаную папку, примостившуюся на углу его стола. Это была папка Гончаровой, которую та после вчерашнего разговора здесь забыла. Внутри папки, скорее всего, находились бумаги: возможно, какая-то информация по делу Трофейщика, которую нарыло ФСБ, информация, которой эта мутная контора не спешит делиться с коллегами из угрозыска…
Левченко разрывался между желанием заглянуть внутрь папки и идиотскими принципами.
«ФСБ же вторгается в нашу жизнь без спроса! — Эта мысль помогла Александру расстегнуть „молнию“ на папке. — В конце концов, я делаю это в интересах следствия», — а с этой мыслью на стол из папки была извлечена стопка документов.
Левченко приступил к их беглому осмотру: доверенность на машину, разрешение на ношение оружия, чистые бланки с какими-то пропусками, транзитные номера на автомобиль, договор аренды квартиры, командировочные удостоверения и прочий «джентльменский набор» сотрудника госбезопасности. Здесь же была записная книжка, почти полностью исписанная номерами телефонов и всякого рода пометками. Когда Александр Эдуардович перелистывал ее, из записной книжки выпал сложенный вчетверо листок. Пришлось его развернуть. Это была очень бледная ксерокопия, в углу которой едва различимо проступала надпись: «Тополь-8. Внимание! Государственная тайна».
Левченко бросило в жар: «Снова этот „тополь“, о котором твердил Артем!»
В этот момент в соседнем помещении хлопнула дверь.
— Алло, милиция, есть кто живой? — раздался голос Гончаровой.
Александр Эдуардович спешно стал заталкивать бумаги обратно в папку, стараясь при этом ничего не помять и не порвать. Когда в дверь его кабинета вежливо постучали, он уже успел застегнуть папку и убрать руки за спину.
— Да-да? — как можно непринужденнее произнес он.
Дверь приоткрылась, и Ирина вошла в кабинет.
— Доброе утро, Александр Эдуардович, — она дружелюбно улыбалась. — Можно?
— Конечно! — закивал Левченко. — Вот ваша папочка…
— Благодарю. — Ирина внимательно посмотрела в глаза Александру. — А теперь признайтесь-ка…
— В чем? — Левченко даже заикнулся от неожиданности.
— Когда я зашла, у вас был такой вид, словно в шкафу прячется одна из ваших подчиненных. Ладно, ладно. ухожу, не буду мешать девушке зарабатывать очередную звездочку, — Ирина рассмеялась, подмигнула Александру и вышла из кабинета.
Пока Гончарова не скрылась за дверью, Левченко не мог себя заставить отвести взгляд от ее туго обтянутой светлыми брюками задницы. Но после хлопка двери он тут же спохватился и вернулся к своим недавним раздумьям:
«Похоже, что пришло время всерьез заняться этим „Тополем-8“. И где, черт возьми, пропадает Горин?»
Он лежал на самом дне. Его лапы увязли в иле. Здесь, внизу, было тихо и прохладно, чего не скажешь о поверхности воды, объятой пламенем. Это горела нефтяная пленка, и всплывать туда, рискуя быть зажаренным, согласилось бы только какое-нибудь совсем безмозглое существо. А Он тихо лежал внизу и, не мигая, наблюдал за отблесками огня Он мог бы пролежать здесь целую вечность, но что-то звало его наверх. Нужно было всплывать, но торопиться так не хотелось. Быть может, про Него все-таки забудут?..
Артем протер глаза и поднялся. Он сидел на полу своей квартиры. Но ощущения были такие, словно он здесь впервые. Все его чувства в один миг претерпели кардинальные изменения: по-новому слышалось, дышалось и виделось. В окружающем мире стало больше звуков и запахов, но вместе с тем почему-то меньше света. Самое неприятное было в том, что сознание не покидали воспоминания, словно скрытые до последнего времени какой-то перегородкой, которая все-таки не выдержала и впустила их в его голову. Теперь с этим как-то нужно было жить. Жить… Жить?
Взгляд Горина упал на валяющийся неподалеку пистолет. Он подполз к нему, проверил, заряжен ли тот, приставил дуло к виску и спустил курок…
Резкий запах пороховых газов заставил его открыть глаза, которые тут же заслезились. Горин закашлялся, подбежал к окну и распахнул его. Шум улицы резанул слух, но зато здесь легче дышалось. Артем обернулся: по комнате стелился дым, до сих пор слабо струящийся из пистолета, валявшегося поодаль. В ушах все еще гудело от звука выстрела. Он недоуменно ощупал свою голову, затем вернулся за пистолетом, приставил его к груди и снова выстрелил…
На этот раз сознание не покинуло его. Жуткая кратковременная боль взорвалась раскаленными иглами в области сердца. Горин тупо наблюдал через обугленную дыру в рубашке, как рваные края плоти шевелятся, как из раны выталкивается какой-то неведомой силой деформированная девятимиллиметровая пуля и как кожа на глазах затягивается.
Артема охватил приступ нервного хохота, он смеялся до боли в животе и долго не мог остановиться. Пришлось добраться до ванной и сунуть голову под струю хоть и не ледяной, но все равно освежающей воды. Вытершись полотенцем, он прошел на кухню.
Ставшая негодной дорогая рубашка была отправлена в мусорное ведро. Он вытащил из стола кухонный нож и, не задумываясь, полоснул себя по предплечью. О резкой боли пришлось сжать зубы. Кожа на руке разошлась, обнажив моментально наполнившийся кровью разрез, но продолжения не последовало: кровь тут же словно загустела, а от затянувшегося шрама в считаные секунды не осталось и следа.
Горин швырнул нож в раковину и дико закричал.
Что это? Кто сделал это с ним? Неужели это все происходит на самом деле?
Внезапно все его тело охватил невыносимый зуд и в глазах начало темнеть. Артем сорвал с себя оставшуюся одежду и бросился в ванную, Там зрение окончательно отказало, и ногу прострелила уже давно забытая судорога. Он в отчаянии вспомнил о таблетках, о том, где бы они могли быть, когда судорогой свело вторую ногу, а затем конвульсии охватили все тело…
Когда он снова смог видеть, то не узнал своих рук: они были черными и уродливыми. Это даже трудно было назвать руками. Артем встал и тут же отшатнулся от зеркала: из отражения на него смотрело чудовище, уже виденное им в джунглях, которое на его глазах отправило к праотцам Лушникова, подполковника Вараксина и всех остальных.
Новое тело Горина было гораздо выше прежнего, и угольно-черная крокодилья голова упиралась в потолок ванной комнаты. Артем осматривал в отражении свой новый облик парой белых, безжизненных на первый взгляд глаз. Он разинул пасть, усеянную острыми, словно бритва зубами. Затем выпустил из правой лапы острый плавник — с ним лапа казалась еще длиннее. То же самое он проделал с левой. После этого Горин, присев, чтобы не удариться головой о косяк, вышел из ванной Он делал первые шаги новыми конечностями и ощущал, сколько силы затаилось в них. Ему казалось, что он может разнести весь этот дом по кирпичику.
«А было бы забавно сейчас выйти на улицу», — подумалось Горину, и он снова расхохотался.
Правда, вместо смеха из пасти вырвался лишь душераздирающий вой.
Когда Артем устал от нового облика, его тело снова скрутили припадки.
За следующие пару часов Горин научился без труда перевоплощаться в «крокодила Гену», ходящего на задних лапах, и обратно в человека. Кроме этого, будучи человеком, он мог выпускать из запястий рук необычайно острые плавники.
Ради интереса Горин попробовал полоснуть себя плавником по руке. От последовавшего за этим зрелища ему пришлось заорать: вместо пореза плавник прошел сквозь руку, словно она была из масла. Отрубленная конечность упала на пол, и моментально вслед за ней из обрубка устремились десятки каких-то волокон, напоминающих щупальца, которые обволокли лежащую на полу руку и начали подтягивать ее обратно. Через несколько секунд рука была на месте, как ни в чем не бывало.
Артем в задумчивости присел на диван, затем вскочил и принялся махать плавником, круша все направо и налево: необычная штуковина одинаково легко рассекала и мебель, и кирпичные перегородки между комнатами. Через несколько минут Артем, утомленный рубкой собственного имущества, рухнул на диван.
Итак, все, ради чего ему придется теперь мириться с собственным существованием, сводилось к одному — поиску причин произошедшего. Почему в нем, в Артеме Михайловиче Горине, вдруг ужились одновременно и серийный убийца Трофейщик, и жуткое пресмыкающееся непонятной породы? Ниточки вели все туда же, в ФСБ, в отдел «Тополь-8», про который проговорился перед смертью подполковник Вараксин. Видимо, Горин и не заметил, как стал жертвой их гнусных экспериментов, подопытным кроликом, а точнее — под-опытным крокодилом.
Воробьев отрицательно покачал головой. Александр Эдуардович наполнил стакан водой из графина и залпом осушил.
— Ну и денек! — выдохнул он. — Эти ушли? — Левченко кивнул в сторону соседнего кабинета.
— С полчаса назад, — ответил Воробьев. — Просили вас позвонить, когда вернетесь.
— Сегодня, Паша, я уже не вернулся, понял? — Эдуардович плеснул воды себе в ладонь и смочил загривок. — Эх, сейчас бы в сугроб с головой…
— Лучше в море, Александр Эдуардович, — возразил Воробьев.
— Да что ты понимаешь? — Левченко плюхнулся в кресло. — Как они тебе, вообще, на первый взгляд?
Александр Эдуардович под местоимениями «эти» и «они» подразумевал сотрудников ФСБ, которых, как и было обещано, все-таки прислали отделу Левченко на подмогу. Фээсбэшников было трое: двое мужчин и женщина, точнее, девушка. Она была у них главной и сразу не понравилась Александру Эдуардовичу своей напористостью. Если остальные двое уныло ковырялись в вещдоках по делу Трофейщика и молча почитывали документы, то Ирина Гончарова за первый же день сотрудничества успела достать своими вопросами почти всех. Мало того, она еще и постоянно несла какую-то астрологическую галиматью, от которой у Левченко сразу начинала болеть голова. Ирина собиралась в расследовании по делу Трофейщика использовать «последние достижения органов безопасности в парапсихологической области». А этого Александр Эдуардович очень не одобрял. Точнее, он считал это все собачьим дерьмом.
— Именно дерьмо собачье! — выговаривал он Воробьеву. — Насмотрелись «икс-файлов» дурацких и думают, что умнее нас! Мы, видите ли, пошли по тупиковой ветви в своем расследовании, — повысил он голос, передразнивая Гончарову. — Посмотрим, куда заведет эту вертихвостку ее психоаналитика! Я не позволю из нашего отдела посмешище делать…
— Да будет вам, Эдуардович, — сказал Воробьев. — Девка-то хороша, согласитесь…
— Я и вижу, как вы всем отделом ее коленки гипнотизируете!
— Не только коленки, Александр Эдуардович, — заулыбался Воробьев. — У нее много других профессиональных качеств.
— Вот и пусть бы эта красотка рожала детей и их воспитывала, а не учила уму-разуму такого солидного дядьку, как я, — продолжал ворчать Левченко. — Я этой девчонке, наверное, в отцы гожусь, у меня самого вон — такая же выдерга подросла уже…
— Когда познакомите-то, Эдуардович? — ухмыльнулся Воробьев.
— Я тебя, Паша, познакомлю сейчас с распоряжением о сверхурочной работе на выходных! — нахмурил брови Левченко.
— Ну ладно, уж и пошутить нельзя, — залился краской Воробьев.
— Много шутишь последнее время. Пойду-ка я домой, пока эта гадалка сюда снова не нагрянула, — Левченко привстал с кресла и тут же сел обратно — в дверях показалась Ирина Гончарова собственной персоной.
— Верно, погадать вам я бы могла, Александр Эдуардович, — с этими словами она села в кресло напротив и элегантно закинула ногу за ногу. — Будь вы более доверчивым. Только ведь правда бывает разной…
— Правда одна, Ирочка, — Левченко заерзал в своем кресле. — А доверять кому-либо я не привык, в особенности вашему ведомству.
Левченко метнул грозный взгляд в сторону Воробьева, глаза которого просто заблестели при появлении Гончаровой. Но парня можно было понять. Даже Левченко, матерый семьянин и консерватор, признавал, что девушка, сидящая сейчас напротив и грациозно покачивающая ножкой, гораздо уместнее смотрелась бы в каком-нибудь рекламном ролике. Не прошло и часа с момента ее первого появления в конторе, как кабинет стал напоминать улей. Александру Эдуардовичу пришлось даже разгонять некоторых сотрудников по своим рабочим местам. Знаток женского пола Костя Сизов, чей висящий сейчас на стене портрет окаймляла траурная ленточка, уж точно бы оценил эти черные волосы, струящиеся по плечам, большие синие глаза, длинные тонкие пальцы, стройные ноги на высоченных каблуках и голос, такой успокаивающий…
Левченко встряхнул головой.
— Может быть, продолжим интервью завтра? — он бегло взглянул на наручные часы, всем видом показывая, что очень спешит.
— Я вернулась потому, что забыла свою папку у вас в кабинете, товарищ следователь, — Ирина наградила Левченко очаровательной улыбкой. — Вы не будете возражать, если я ее заберу?
— Вообще-то я кабинет уже под охрану сдал… — соврал он, наморщив лоб и встретившись глазами с понимающим взглядом Воробьева. Александр Эдуардович отчего-то чувствовал себя в присутствии Гончаровой, словно школьник на экзамене.
— Что ж, значит, за сохранность папки можно не беспокоиться. До завтра, джентльмены. — Ирина встала, одёрнула короткую юбку и, провожаемая горящими глазами Воробьева, продефилировала к выходу.
— Паша, рот-то закрой — у нас мухи летают, — раздраженно произнес Левченко после ухода девушки.
На следующее утро Левченко сидел у себя в кабинете и нервно грыз колпачок шариковой ручки. Внутри него происходила борьба. Придя на работу, как обычно раньше других, он собирался привести в порядок мысли, разметавшиеся в голове в связи с последними событиями, чтобы впоследствии совместно с Гориным набросать план дальнейших действий. Ан нет!
Зайдя в кабинет, Александр Эдуардович сразу зацепился взглядом за черную кожаную папку, примостившуюся на углу его стола. Это была папка Гончаровой, которую та после вчерашнего разговора здесь забыла. Внутри папки, скорее всего, находились бумаги: возможно, какая-то информация по делу Трофейщика, которую нарыло ФСБ, информация, которой эта мутная контора не спешит делиться с коллегами из угрозыска…
Левченко разрывался между желанием заглянуть внутрь папки и идиотскими принципами.
«ФСБ же вторгается в нашу жизнь без спроса! — Эта мысль помогла Александру расстегнуть „молнию“ на папке. — В конце концов, я делаю это в интересах следствия», — а с этой мыслью на стол из папки была извлечена стопка документов.
Левченко приступил к их беглому осмотру: доверенность на машину, разрешение на ношение оружия, чистые бланки с какими-то пропусками, транзитные номера на автомобиль, договор аренды квартиры, командировочные удостоверения и прочий «джентльменский набор» сотрудника госбезопасности. Здесь же была записная книжка, почти полностью исписанная номерами телефонов и всякого рода пометками. Когда Александр Эдуардович перелистывал ее, из записной книжки выпал сложенный вчетверо листок. Пришлось его развернуть. Это была очень бледная ксерокопия, в углу которой едва различимо проступала надпись: «Тополь-8. Внимание! Государственная тайна».
Левченко бросило в жар: «Снова этот „тополь“, о котором твердил Артем!»
В этот момент в соседнем помещении хлопнула дверь.
— Алло, милиция, есть кто живой? — раздался голос Гончаровой.
Александр Эдуардович спешно стал заталкивать бумаги обратно в папку, стараясь при этом ничего не помять и не порвать. Когда в дверь его кабинета вежливо постучали, он уже успел застегнуть папку и убрать руки за спину.
— Да-да? — как можно непринужденнее произнес он.
Дверь приоткрылась, и Ирина вошла в кабинет.
— Доброе утро, Александр Эдуардович, — она дружелюбно улыбалась. — Можно?
— Конечно! — закивал Левченко. — Вот ваша папочка…
— Благодарю. — Ирина внимательно посмотрела в глаза Александру. — А теперь признайтесь-ка…
— В чем? — Левченко даже заикнулся от неожиданности.
— Когда я зашла, у вас был такой вид, словно в шкафу прячется одна из ваших подчиненных. Ладно, ладно. ухожу, не буду мешать девушке зарабатывать очередную звездочку, — Ирина рассмеялась, подмигнула Александру и вышла из кабинета.
Пока Гончарова не скрылась за дверью, Левченко не мог себя заставить отвести взгляд от ее туго обтянутой светлыми брюками задницы. Но после хлопка двери он тут же спохватился и вернулся к своим недавним раздумьям:
«Похоже, что пришло время всерьез заняться этим „Тополем-8“. И где, черт возьми, пропадает Горин?»
Он лежал на самом дне. Его лапы увязли в иле. Здесь, внизу, было тихо и прохладно, чего не скажешь о поверхности воды, объятой пламенем. Это горела нефтяная пленка, и всплывать туда, рискуя быть зажаренным, согласилось бы только какое-нибудь совсем безмозглое существо. А Он тихо лежал внизу и, не мигая, наблюдал за отблесками огня Он мог бы пролежать здесь целую вечность, но что-то звало его наверх. Нужно было всплывать, но торопиться так не хотелось. Быть может, про Него все-таки забудут?..
Артем протер глаза и поднялся. Он сидел на полу своей квартиры. Но ощущения были такие, словно он здесь впервые. Все его чувства в один миг претерпели кардинальные изменения: по-новому слышалось, дышалось и виделось. В окружающем мире стало больше звуков и запахов, но вместе с тем почему-то меньше света. Самое неприятное было в том, что сознание не покидали воспоминания, словно скрытые до последнего времени какой-то перегородкой, которая все-таки не выдержала и впустила их в его голову. Теперь с этим как-то нужно было жить. Жить… Жить?
Взгляд Горина упал на валяющийся неподалеку пистолет. Он подполз к нему, проверил, заряжен ли тот, приставил дуло к виску и спустил курок…
Резкий запах пороховых газов заставил его открыть глаза, которые тут же заслезились. Горин закашлялся, подбежал к окну и распахнул его. Шум улицы резанул слух, но зато здесь легче дышалось. Артем обернулся: по комнате стелился дым, до сих пор слабо струящийся из пистолета, валявшегося поодаль. В ушах все еще гудело от звука выстрела. Он недоуменно ощупал свою голову, затем вернулся за пистолетом, приставил его к груди и снова выстрелил…
На этот раз сознание не покинуло его. Жуткая кратковременная боль взорвалась раскаленными иглами в области сердца. Горин тупо наблюдал через обугленную дыру в рубашке, как рваные края плоти шевелятся, как из раны выталкивается какой-то неведомой силой деформированная девятимиллиметровая пуля и как кожа на глазах затягивается.
Артема охватил приступ нервного хохота, он смеялся до боли в животе и долго не мог остановиться. Пришлось добраться до ванной и сунуть голову под струю хоть и не ледяной, но все равно освежающей воды. Вытершись полотенцем, он прошел на кухню.
Ставшая негодной дорогая рубашка была отправлена в мусорное ведро. Он вытащил из стола кухонный нож и, не задумываясь, полоснул себя по предплечью. О резкой боли пришлось сжать зубы. Кожа на руке разошлась, обнажив моментально наполнившийся кровью разрез, но продолжения не последовало: кровь тут же словно загустела, а от затянувшегося шрама в считаные секунды не осталось и следа.
Горин швырнул нож в раковину и дико закричал.
Что это? Кто сделал это с ним? Неужели это все происходит на самом деле?
Внезапно все его тело охватил невыносимый зуд и в глазах начало темнеть. Артем сорвал с себя оставшуюся одежду и бросился в ванную, Там зрение окончательно отказало, и ногу прострелила уже давно забытая судорога. Он в отчаянии вспомнил о таблетках, о том, где бы они могли быть, когда судорогой свело вторую ногу, а затем конвульсии охватили все тело…
Когда он снова смог видеть, то не узнал своих рук: они были черными и уродливыми. Это даже трудно было назвать руками. Артем встал и тут же отшатнулся от зеркала: из отражения на него смотрело чудовище, уже виденное им в джунглях, которое на его глазах отправило к праотцам Лушникова, подполковника Вараксина и всех остальных.
Новое тело Горина было гораздо выше прежнего, и угольно-черная крокодилья голова упиралась в потолок ванной комнаты. Артем осматривал в отражении свой новый облик парой белых, безжизненных на первый взгляд глаз. Он разинул пасть, усеянную острыми, словно бритва зубами. Затем выпустил из правой лапы острый плавник — с ним лапа казалась еще длиннее. То же самое он проделал с левой. После этого Горин, присев, чтобы не удариться головой о косяк, вышел из ванной Он делал первые шаги новыми конечностями и ощущал, сколько силы затаилось в них. Ему казалось, что он может разнести весь этот дом по кирпичику.
«А было бы забавно сейчас выйти на улицу», — подумалось Горину, и он снова расхохотался.
Правда, вместо смеха из пасти вырвался лишь душераздирающий вой.
Когда Артем устал от нового облика, его тело снова скрутили припадки.
За следующие пару часов Горин научился без труда перевоплощаться в «крокодила Гену», ходящего на задних лапах, и обратно в человека. Кроме этого, будучи человеком, он мог выпускать из запястий рук необычайно острые плавники.
Ради интереса Горин попробовал полоснуть себя плавником по руке. От последовавшего за этим зрелища ему пришлось заорать: вместо пореза плавник прошел сквозь руку, словно она была из масла. Отрубленная конечность упала на пол, и моментально вслед за ней из обрубка устремились десятки каких-то волокон, напоминающих щупальца, которые обволокли лежащую на полу руку и начали подтягивать ее обратно. Через несколько секунд рука была на месте, как ни в чем не бывало.
Артем в задумчивости присел на диван, затем вскочил и принялся махать плавником, круша все направо и налево: необычная штуковина одинаково легко рассекала и мебель, и кирпичные перегородки между комнатами. Через несколько минут Артем, утомленный рубкой собственного имущества, рухнул на диван.
Итак, все, ради чего ему придется теперь мириться с собственным существованием, сводилось к одному — поиску причин произошедшего. Почему в нем, в Артеме Михайловиче Горине, вдруг ужились одновременно и серийный убийца Трофейщик, и жуткое пресмыкающееся непонятной породы? Ниточки вели все туда же, в ФСБ, в отдел «Тополь-8», про который проговорился перед смертью подполковник Вараксин. Видимо, Горин и не заметил, как стал жертвой их гнусных экспериментов, подопытным кроликом, а точнее — под-опытным крокодилом.