Сенкевич Генрик. Огнем и мечом

   - А чего вы все бормочете, отец? - спросил крестьянин.
   - Да молюся за здоровье ваше. Аминь, аминь!..
   - А вот и моя хата...
   - С л а в а  б о г у.
   - Н а  в i к и  в i к i в.
   - Прошу на хлеб-соль.
   - Спаси господь.
   Спустя короткое время дед подкреплялся бараниной, обильно запивая ее медом, а назавтра с утра отправился вместе с хлопчиком на удобной телеге к Золотоноше, эскортируемый несколькими десятками верховых крестьян, вооруженных копьями и косами.
   Ехали на Кавраец, Черпобай и Кропивну. По дороге видели, что все уже заходило ходуном. Крестьяне всюду вооружались, кузницы в оврагах работали с утра до ночи, и только грозная сила, грозное имя князя Иеремии сдерживали пока кровопролитную вспышку.
   Тем временем за Днепром буря разбушевалась со всею свирепостью. Весть о корсунском поражении молниеносно разнеслась по всей Руси, и всяк, кто жив, брался за оружие.
   Глава XXI
   Богуна на следующее после бегства Заглобы утро нашли полузадохшимся в жупане, каковым пан Заглоба обмотал ему голову. Поскольку серьезных ран на атамане не было, он вскорости пришел в себя. Вспомнив все, что произошло, он впал в неистовство, рычал, как дикий зверь, кровавил руки о собственную окровавленную голову и кидался на всех с ножом, так что казаки к нему и подойти боялись. Наконец, не будучи пока что в состоянии держаться в седле, он велел привязать меж двух коней еврейскую зыбку и, забравшись в нее, как безумный помчал к Лубнам, полагая, что беглецы направились туда. Лежа в еврейской постеле, весь в пуху и в собственной крови, он гнал по степи, точно упырь, желающий до петухов поспеть в могилу свою, а за ним, зная, что мчатся на верную смерть, неслись верные казаки. Летели они так до самой Василевки, где гарнизоном стояла сотня венгерской княжеской пехоты. Дикий атаман, словно ему жить надоело, не раздумывая ударил по ним, сам первым бросился в бой и после многочасовой схватки перебил всех, кроме нескольких, которым сохранил жизнь, дабы пытками хоть что-то из них вытянуть. Узнав, что никакого шляхтича с девушкой тут не видели, он, не зная, что предпринять, с горя стал рвать на себе повязки. Идти далее было невозможно, ибо повсюду до самых Лубен стояли княжеские полки, наверняка оповещенные о налете разбежавшимися во время боя из Василевки жителями. Поэтому верные казаки подхватили ослабевшего от бешенства атамана и ускакали с ним назад в Разлоги. Вернувшись туда, они уже не застали и следов усадьбы, так как местные крестьяне ее разграбили и сожгли вместе с князем Василем, рассчитывая, что, если княжичи или князь Иеремия придут мстить, вину легко можно будет свалить на казаков и Богуна. Были сожжены все строения, вырублен вишневый сад, перебита челядь, - крестьяне беспощадно расквитались за жестокое правление и утеснения, какие терпели от Курцевичей. Сразу же за Разлогами Богуну попался Плесневский, ехавший из Чигирина с известием о желтоводском поражении. Будучи допрошен, куда и с чем едет, он путался и не давал ясных ответов, а посему вызвал подозрения; припеченный же огнем, Плесневский выложил, что знал и о поражении, и о пане Заглобе, с каковым накануне повстречался. Обрадованный атаман облегченно вздохнул. Повесив Плесневского, он продолжил преследование, почти уже не сомневаясь, что Заглобе теперь не уйти. Тут еще и чабаны сообщили новые сведения, но зато за бродом все следы точно в воду канули. На деда, ограбленного паном Заглобой, атаман наткнуться не мог, потому что тот ушел вниз по Кагамлыку, да к тому же был так напуган, что хоронился в очеретах, словно лиса.
   Между тем снова минули день и ночь, а поскольку погоня в сторону Василевки заняла целых два дня, Заглоба выиграл уйму времени. Что же в таком случае было делать?
   Загвоздку эту советом и делом помог разрешить есаул, старый степной волк, с молодых лет привыкший преследовать в Диком Поле татар.
   - Б а т ь к у! - сказал он. - Они убегли на Чигирин, и умно убегли, потому как выиграли время, но, когда про Хмеля и желтоводское дело от Плесневского узнали, направление переменили. Ты, б а т ь к у, сам видел, что они с большака съехали и в сторону ушли.
   - В степь?
   - В степи я бы их, б а т ь к у, нашел, но они пошли к Днепру, чтобы к гетманам пробраться, а значит, побегли или на Черкассы, или на Золотоношу и Прохоровку... А ежели к Переяславу пошли, хотя не думаю, то и тут мы их достигнем. Нам, б а т ь к у, надо бы одному в Черкассы, другому на Золотоношу, на чумацкую дорогу, - и быстро, потому как ежели они через Днепр переправятся, то поспеют или к гетманам, или их татары Хмельницкого поймают.
   - Поезжай же на Золотоношу, а я на Черкассы двинусь.
   - Д о б р е, б а т ь к у.
   - Да гляди в оба, он лис хитрый.
   - Так и я хитрый, б а т ь к у.
   Обдумав таким образом план погони, они тотчас же разъехались - один к Черкассам, второй - вверх, к Золотоноше. Вечером того же дня старый есаул Антон приехал в Демьяновку.
   Деревня была пуста, остались одни бабы; мужики подались за Днепр к Хмельницкому. Завидя вооруженных людей и не зная, кто они такие, бабы попрятались по хатам и овинам. Антон обыскался, прежде чем обнаружил старушонку, ничего, хоть бы и татар, уже не боявшуюся.
   - А где мужики, мать? - спросил Антон.
   - Почем я знаю! - ответила старуха, показав желтые зубы.
   - Мы казаки, мать, не бойтесь, мы не от  л я х i в.
   - Л я х i в?.. Щ о б  ї х  л и х о!
   - Нам-то вы добра желаете?.. Правда?
   - Вам? - старуха на миг задумалась. - А  в а с  щ о б и б о л я ч к а!
   Антон было растерялся, но вдруг дверь одной хаты скрипнула и красивая молодица вышла во двор.
   - Эй, молодцы, слыхала я, щ о  в и  н е  л я х и.
   - Точно.
   - А вы от Хмеля?
   - Точно.
   - Н е  о д  л я х i в?
   - Н i.
   - А зачем вы про мужиков пытали?
   - Да вот пытали, пошли ли они уже.
   - Пошли, пошли.
   - С л а в а  б о г у! А скажи-ка, молодица, не пробегал тут шляхтич один, лях проклятый, с дочкою?
   - Шляхтич? Лях? Я  н е  б а ч и л а.
   - И никого тут пришлых не было?
   - Б у в  д i д. Он мужиков и подговорил, чтобы к Хмелю на Золотоношу шли, потому, говорил, что сюда князь Ярема идет.
   - Куда?
   - А  т у т к и. А потом до Золотоноши пойдет, вот что говорил  д i д.
   - Д i д, значит, мужиков бунтовать подбил?
   - А  д i д.
   - А он один был?
   - Нет. С немым.
   - А какой он с виду?
   - Кто?
   - Д i д.
   - Ой, старый, старенький, на лире играл и на  п а н i в  жалился. Да только я его не видала.
   - И он мужиков бунтовать подбивал? - снова спросил Антон.
   - А подбивал.
   - Гм! Оставайся с богом, молодица.
   - Езжайте с богом.
   Антон призадумался. Будь этот дед переодетым Заглобою, зачем бы он, чертов сын, мужиков к Хмельницкому уйти склонял? Откуда бы одежду взял? Куда бы подевал коней? Ведь убегал же он верхом. Но самое главное, зачем ему все-таки было мужиков подбивать и остерегать их перед княжеским приходом? Шляхтич остерегать бы не стал, а первым делом сам бы под защиту князя укрылся. Если же князь идет на Золотоношу, что вполне возможно, то за Василевку рассчитается непременно. Тут Антон вздрогнул, ибо новая жердина в воротах показалась ему очень похожей на кол.
   "Нет! Дед этот был обыкновенным дедом, и только. И незачем скакать на Золотоношу, разве что удирать в ту сторону".
   Но если даже удерешь, что делать дальше? Ждать? Может подойти князь. Идти на Прохоровку и за Днепр переправиться? Напорешься на гетманов.
   Бывалому степному волку стало несколько тесновато в широкой степи. Понял он, волк этот, что в лице пана Заглобы нарвался на лисицу.
   Внезапно он хлопнул себя по лбу.
   А зачем этот дед повел мужиков на Золотоношу, за которою была Прохоровка, а за нею, за Днепром, гетманы и весь коронный стан?
   Антон решил, как бы оно ни обернулось, но в Прохоровку ехать.
   Если, добравшись до берега, он узнает, что на другом берегу гетманские войска, он переправляться не станет, а спустится вниз по реке и у Черкасс соединится с Богуном. По пути заодно разузнает новости о Хмельницком. Антону из показаний Плесневского уже было известно, что Хмельницкий занял Чигирин, что послал Кривоноса на гетманов, а сам с Тугай-беем незамедлительно должен был выступить вслед. Так что Антон, солдат опытный и хорошо представлявший взаимное местонахождение противников, не сомневался, что битва уже состоялась. А значит, необходимо было решить, чего держаться. Если Хмельницкий побит, тогда гетманские войска растеклись в погоне по всему Приднепровью и Заглобу искать бессмысленно. Но если Хмельницкий победил?.. По правде сказать, Антон не очень верил в это. Легче побить гетманского сына, чем самого гетмана; легче передовые отряды, чем всю армию.
   "Эх, - размышлял старый казак, - наш атаман правильнее бы поступил, ежели б о собственной шкуре, не о дивчине, думал. Недалеко от Чигирина можно было бы переправиться через Днепр, а оттуда, пока время есть, прорваться на Сечь. Здесь же, между князем Яремой и гетманами, тяжеленько ему теперь придется".
   Размышляя этак, он вместе со своим отрядом шел в направлении Сулы, через которую, если хотел достичь Прохоровки, должен был переправиться сразу за Демьяновкой. Доехали до Могильной, расположенной у самой реки. Тут судьба улыбнулась Антону, ибо, хотя Могильная, так же как и Демьяновка, была пуста, он обнаружил там готовые паромы и перевозчиков, переправлявших крестьян, бегущих на Днепр. Само Заднепровье, находясь под княжеской рукой, восстать не смело, но изо всех деревень, поселений и слобод мужичье убегало, чтобы примкнуть к Хмельницкому и вступить под его знамена. Весть о победе Запорожья у Желтых Вод птицей пронеслась по всему Заднепровью. Дикое население не могло усидеть на месте, хотя само никаким почти утеснениям не подвергалось, ибо, как уже было сказано, князь, безжалостный ко всякому смутьянству, был для спокойных насельников настоящий отец; комиссары же его вверенных им людей обижать не решались. Однако люди эти, недавно из бродяг землепашцами сделавшиеся, тяготились законами, строгостью управления и порядком, а посему сбегали туда, где замерцала надежда на дикую вольницу. Из многих деревень к Хмельницкому убежали даже бабы. Из Чабановки и Высокого, спаливши, чтобы некуда было возвращаться, хаты, ушло все население. В тех же деревеньках, где еще оставался кто-то, вооружали силком.
   Антон стал расспрашивать перевозчиков, нет ли каких вестей из-за Днепра. Вести были, но противоречивые, неясные, разные. Говорили, что Хмель бьется с гетманами, но одни утверждали, что он побит, другие - что победил. Какой-то мужик, бегущий в Демьяновку, сказал, что гетманы попали в плен. Перевозчики заподозрили, что он переодетый шляхтич, но задержать побоялись, потому что слыхали, что где-то недалеко княжеское войско. Казалось, страх множил повсюду число княжеских войск, превращая их в вездесущее воинство, так как не было в те дни за Днепром ни одной деревеньки, где бы не утверждали, что князь вот-вот нагрянет. Антон обратил внимание, что его отряд повсюду принимают за подразделение князя Яремы.
   Он поскорее успокоил перевозчиков и стал расспрашивать про демьяновских мужиков.
   - А как же. Были. Мы их на ту сторону переправляли, - сказал перевозчик.
   - А дед был с ними?
   - Был.
   - И немой с дедом? Молодой парнишка?
   - Точно.
   - Какой он с виду, дед этот?
   - Не старый, толстый, глаза, как у рыбы, на одном бельмо.
   - Он! - буркнул Антон и продолжил вопросы: - А парнишка?
   - О й! О т ч е  о т а м а н е! К а ж е  п р о с т о  х е р у в и м. Т а к о г о  м и  i  н е  б а ч и л и.
   Тем временем подплыли к берегу.
   Антон уже знал, что делать.
   - Эй, привезем  м о л о д и ц ю  атаману, - бормотал он себе под нос.
   Потом скомандовал своим:
   - Вперед!
   Они понеслись, как стая вспугнутых дроф, хотя дорога была неудобна, потому что округу перерезали овраги. Пришлось въехать в один огромный, по дну которого вдоль родника проходил словно бы самою природою устроенный большак. Яр тянулся аж до самого Каврайца, так что несколько десятков верст проскакали без отдыха, а впереди на лучшем коне Антон. Уже завиднелось широкое устье яра, как вдруг Антон осадил коня так, что задние подковы заскрежетали по камням.
   - Щ о  ц е?
   Устье оврага внезапно переполнилось людьми и лошадьми. Чья-то конница, числом сабель в триста, входила в яр и строилась по шестеро. Антон вгляделся, и, хотя был он воин бывалый и ко всяческим превратностям привычный, сердце его заколотилось, а лицо смертельно побледнело.
   Он узнал драгун князя Иеремии.
   Уходить было поздно: какие-нибудь двести шагов отделяли Антонов отряд от драгун, а усталые лошади казаков далеко от погони бы не ускакали. Драгуны, тотчас завидевши их, взяли с места рысью. Через минуту казаков окружили.
   - Чьи вы люди? - грозно спросил поручик.
   - Богуна! - ответил Антон, понимая, что врать не имеет смысла, потому что мундир все равно выдаст. Однако, признавши поручика, которого встречал в Переяславе, сейчас же с деланною радостью воскликнул:
   - Пан поручик Кушель! С л а в а  б о г у!
   - Это ты, Антон! - сказал поручик, вглядываясь в есаула. - Что вы тут делаете? Где атаман?
   - К а ж е, п а н е, гетман великий послал нашего атамана ко князю-воеводе просить помощи, так что атаман поехал в Лубны, а нам велел ездить по деревням и беглых ловить.
   Антон врал без зазрения совести, рассчитывая на то, что, раз драгунская хоругвь идет со стороны Днепра, ей, может быть, неизвестно ни о нападении на Разлоги, ни о битве под Василевкой, ни о каких-либо еще выходках Богуна.
   Поручик тем не менее сказал:
   - Можно подумать, что вы к бунтовщикам пробираетесь.
   - Эй, п а н е  поручик, - сказал Антон, - да захоти мы ко Хмелю уйти, разве ж мы были бы на этом берегу Днепра?
   - Оно справедливо, - сказал Кушель. - Оно верно, и мне на это возразить нечего. Да только атаман не застанет князя-воеводу в Лубнах.
   - Ну?! А где же князь?
   - Был в Прилуках и, возможно, только вчера в Лубны вернулся.
   - Ой, жаль. У атамана до князя письмо от гетманов. А позвольте, ваша милость, узнать - не из Золотоноши ли вы идете?
   - Нет. Мы в Каленках стояли, а сейчас, как и все остальные, получили приказ идти к Лубнам, откуда князь выступит со всеми силами. А вы куда?
   - В Прохоровку. Мужичье там переправляется.
   - Много разбежалось?
   - О й  б а г а т о! Б а г а т о!
   - Ну тогда поезжайте с богом.
   - Благодарим покорно вашу милость. Помогай бог и вам!
   Драгуны расступились, и Антонов отряд проехал сквозь них к выходу из яра.
   Выехав из него, Антон остановился и внимательно прислушался, а когда драгуны вовсе исчезли из глаз и даже последние отголоски по ним отзвучали, он обратился к своим и сказал:
   - Знаете ли вы, дурни, что, ежли б не я, вы бы через три дня на колах в Лубнах посдыхали! А теперь вперед, и хоть бы даже дух из коней вон!
   Отряд рванул с места.
   "Вот уж повезло! - думал Антон. - Вдвойне повезло: во-первых, что шкуру свою спасли, а во-вторых, что драгуны шли не из Золотоноши, и Заглоба разминулся с ними: повстречай он их, плевать ему было бы на погоню!"
   И правда, пану Заглобе не везло ужасно, а фортуна была к нему явно неблагосклонна, ибо не наткнулся он на хоругвишку пана Кушеля, не будучи, таким образом, сразу спасен и избавлен от всяческих неприятностей.
   В Прохоровке его как громом сразила весть о корсунском поражении. Уже на пути к Золотоноше по деревням и хуторам поговаривали о великой битве, даже о победе Хмеля, но пан Заглоба этому не верил, хорошо зная, что среди простого народа всякая новость разрастается до небывалых размеров и что об успехах казацких простонародье всего охотнее измышляет само себе небылицы. Но в Прохоровке можно уже было не сомневаться. Правда, страшная и зловещая, ударила как обухом по голове. Хмель - триумфатор, коронное войско разгромлено, гетманы захвачены. Вся Украина объята пламенем.
   Пан Заглоба сперва даже растерялся. Он ведь очутился в ужасном положении. Счастье не сопутствовало ему и по дороге, ибо в Золотоноше никакого гарнизона не оказалось. Город бурлил противу ляхов, старая крепостца была оставлена. Заглоба ни секунды не сомневался, что Богун его ищет и что рано или поздно на след нападет. Правда, старый шляхтич петлял, как преследуемый русак, но он превосходно знал гончую, которая его гнала, и знал также, что гончая эта не даст сбить себя со следа. В итоге пан Заглоба имел позади Богуна, а впереди - море крестьянской смуты, резню, пожоги, нападения татар, озверевшую чернь.
   Спастись в такой ситуации было задачей почти невыполнимой, особенно же с девушкой, которая, хоть и переодетая дедовским поводырем, повсюду привлекала внимание необычайной своей красотою.
   Воистину было от чего растеряться.
   Однако пан Заглоба надолго не падал духом никогда. Несмотря на величайшую сумятицу в башке, он тем не менее отлично понимал, а вернее, весьма безошибочно чувствовал, что Богуна боится в сто раз больше, чем огня, воды, смуты, резни и самого Хмельницкого. При одной мысли, что можно угодить в руки страшного атамана, мурашки начинали бегать по коже пана Заглобы. "Уж этот бы мне устроил выволочку! - то и дело повторял Заглоба сам себе. - А тут еще впереди море бунта!"
   Был очень простой способ спастись: бросить Елену, предоставив ее воле божьей. Но этого пан Заглоба делать не собирался.
   - Наверняка, - говорил он ей, - подсыпала ты мне, барышня-панна, чего-то, так что мне из-за тебя шкуру на шагрень выделают.
   Нет! Бросать он ее не собирался и даже мысли такой не допускал. Что же ему тогда оставалось делать?
   "Га! - размышлял он. - Князя искать нет смысла! Передо мною море, так что нырну-ка я в это море и таким образом скроюсь, а даст бог, и на другой берег выплыву".
   И он решил переправиться на другой берег Днепра.
   Однако в Прохоровке сделать это было нелегко. Пан Миколай Потоцкий еще для Кречовского и посланных с ним войск реквизировал все дубасы, шухалеи, паромы, чайки и челноки, притом начиная от Переяслава и кончая Чигирином. В Прохоровке остался только один дырявый паром. Парома этого ожидали тысячи людей, бежавших из окрестных поселений. В деревеньке оказались заняты все хаты, коровники, овины, хлева, и дороговизна была неслыханная. Пан Заглоба и впрямь был вынужден лирою и пением зарабатывать на кусок хлеба. Целые сутки не получалось им переправиться, так как паром дважды ломался и его подолгу чинили. Ночь они с Еленой провели у костров, сидя на берегу с толпами пьяного мужичья. Ночь была ветреная и холодная. Княжна даже стоять не могла от усталости и боли, потому что мужицкая обутка до крови стерла ей ноги. Она боялась расхвораться всерьез. Лицо ее осунулось и побледнело, чудные очи перестали сиять. То и дело ее охватывал страх, что, несмотря на костюм, ее распознают или что неожиданно прискачет с погоней Богун. В ту же ночь выпало ей видеть страшное зрелище. Мужики привели с устья Роси толпу шляхтичей, искавших спасения от татарских набегов во владениях Вишневецкого, и зверски убили всех тут же на берегу. Им высверливали буравами глаза, а головы раздавливали меж камней. Кроме того, в Прохоровке оказались две еврейских семьи. Этих взбесившаяся чернь побросала в Днепр, а так как они не пожелали сразу пойти ко дну, евреев, евреек и их детишек топили длинными баграми. Сопровождалось это воплями и пьянством. Подпившие молодцы бесились с подпившими молодицами. Жуткие взрывы смеха разносились по темным днепровским берегам. Порывистый ветер разметывал костры; красные головни и искры, подхваченные вихрем, летели умирать в воду. То и дело возникал переполох. Какой-нибудь пьяный хриплый голос орал во тьме: "Л ю д и, с п а с а й т е с я, Я р е м а  i д е!!", и толпа, не разбирая дороги, топча и сталкивая друг друга в воду, бросалась к берегу. Один раз чуть не затоптали Заглобу с княжной. Это была воистину адская ночь, и казалось, никогда она не кончится. Заглоба выклянчил кварту водки, сам выпил и княжну заставил выпить, иначе та бы лишилась чувств или забылась бы в горячке. Но вот наконец днепровская вода стала светлеть и поблескивать. Рассветало. День нарождался облачный, угрюмый, бледный. Заглобе не терпелось как можно скорее переправиться. По счастью, был исправен и паром. Однако толчея образовалась страшная.
   - Дорогу деду! Дорогу деду! - кричал Заглоба, держа впереди себя меж вытянутых рук Елену и оберегая ее от давки. - Дорогу деду! Я к Хмельницкому и Кривоносу иду! Дорогу деду, люди добрые, любезные молодцы, чтоб черная смерть прибрала вас и детей ваших! Я ж худо вижу! Я в воду свалюсь! Поводыря утопите! Расступитесь, д i т к и, паралич разбей вам руки-ноги, чтоб вы сдохли, чтоб на колах вертелись!
   Так, шумя, ругаясь и распихивая толпу своими могучими локтями, он сперва втолкнул на паром Елену, а затем, протиснувшись и сам, тотчас же принялся вопить:
   - Довольно уже вас тут!.. Куда прете?.. Паром потонет, если вас столько напихается. Хватит... Хватит!.. И ваша очередь придет, а не придет, так и черт с вами!
   - Хватит, хватит! - кричали те, кто прорвался на паром. - Отчаливай! Отчаливай!
   Весла напряглись, и паром начал отваливать. Быстрое течение сразу же снесло его несколько вниз в направлении Домантова.
   Они преодолели уже половину реки, когда с прохоровского берега послышались окрики и зовы. Страшное замешательство поднялось в оставшихся там толпах: одни как полоумные ударились бежать к Домантову, другие попрыгали в воду, а третьи вопили, размахивая руками или кидаясь наземь.
   - Что это? Что случилося? - спрашивали на пароме.
   - Ярема! - крикнул один голос.
   - Ярема, Ярема! Навались! - отозвались другие.
   Весла начали судорожно колотить по воде, и паром понесся, точно казацкая чайка.
   В ту же секунду какие-то конные появились на прохоровском берегу.
   - Жолнеры Яремы! - кричали на судне.
   Конные метались по берегу, вертелись, о чем-то выспрашивали людей и наконец стали кричать плывущим:
   - Стой! Стой!
   Заглоба поглядел, и холодный пот прошиб его с ног до головы: он узнал Богуновых казаков.
   Был это и в самом деле Антон со своим отрядом.
   Но, как уже было сказано, пан Заглоба надолго головы никогда не терял; он приложил к глазам ладонь, как это делают люди с плохим зрением, и некоторое время вглядывался в берег, потом вдруг принялся вопить, словно бы его живьем резали:
   - Д i т к и! Это же казаки Вишневецкого! Ради господа и святой-пречистой быстрее к берегу! Уж мы тех, кто остался, помянем, а паром порубать, иначе всем нам конец!
   - Быстрей, быстрей, порубать паром, - подхватили другие.
   Сделался шум, покрывший вопли, доносившиеся со стороны Прохоровки, а паром в эту минуту скрежетнул о прибрежный гравий. Мужики стали выскакивать на берег, но не успели одни высадиться, как другие уже рвали борта парома, били топорами в дно. Доски и оторванные щепки полетели в разные стороны. Несчастное суденышко уничтожалось с яростью, разрывалось в куски, а страх прибавлял уничтожителям сил.
   Все это время пан Заглоба вопил:
   - Бей! Руби, рви, жги!.. Спасайся! Ярема идет! Ярема идет!
   Оставаясь в таком возбужденном состоянии, он нацелил свой здоровый глаз на Елену и со значением принялся подмигивать.
   Меж тем на другом берегу крики, пока уничтожался паром, усилились, однако из-за значительного расстояния невозможно было понять, что кричали. Взмахи рук казались угрожающими и поэтому ускоряли поспешность уничтожения.
   Спустя малое время судно перестало существовать, но изо всех грудей вырвался вдруг вопль ужаса и отчаяния:
   - С к а ч у т ь  у  в о д у! П л и в у т ь  д о  н а с! - вопили мужики.
   Сперва один, а за ним несколько десятков всадников въехали на лошадях в днепровскую воду и пустились вплавь. Было это делом просто-таки безумным, ибо вздутая еще с весны река бежала много поспешнее, чем обычно, создавая там и сям бесчисленные водоверти и быстрины. Подхваченные течением кони не могли плыть по прямой, и вода с непомерной быстротой начала сносить их.
   - Не доплывут! - кричали мужики.
   - Потонут!
   - С л а в а  б о г у! В о! В о! Один конь уже окунулся.
   - На погибель же им!
   Лошади преодолели треть реки, но течение сносило их все сильнее. Как видно, они выбились из сил и медленно, но все глубже погружались. Через некоторое время сидевшие на них молодцы оказались уже по пояс в воде. Прошло еще какое-то время. Прибежали мужики из Шелепухи поглядеть, что происходит: уже только лошадиные головы виднелись над водой, а молодцам вода доходила до груди. Однако полреки они все-таки переплыли. Внезапно одна конская голова и один молодец исчезли под водой, затем второй, третий, четвертый и пятый... Число плывущих все уменьшалось и уменьшалось. В толпах по обе стороны реки воцарилось глухое молчание, и все шли вниз по берегу, чтобы увидеть, чем все кончится. Вот уже две трети преодолены, количество плывущих еще уменьшилось, но стало слыхать тяжкий храп коней и возгласы, ободряющие молодцев. По всему было видно, что некоторые доплывут.
   Внезапно в тишине раздался голос Заглобы:
   - Гей! Д i т к и! В ружье! На погибель княжеским!
   Заклубились дымки, загремели выстрелы. С реки донеслись отчаянные крики, и спустя короткое время кони и молодцы - все исчезло. Река опустела, только где-то, уже вдалеке, на гребне волны вдруг появлялось конское брюхо или мелькала красная шапка казака.
   Заглоба глядел на Елену и подмигивал...
   Глава XXII