Сенкевич Генрик. Огнем и мечом

   - Завтра же, не откладывая! - сказал Володыёвский.
   - Какое там завтра! Нынче на рассвете велим оседлать коней.
   Радость овладела всеми сердцами, и понеслись к небесам слова благодарности; весело потирая руки, рыцари забросали Редзяна новыми вопросами, на которые тот отвечал с присущей ему флегматичностью.
   - Чтоб тебе ни дна ни покрышки! - выкрикивал Заглоба. - Ну и слугу Скшетускому послал всевышний!
   - Чем плох слуга! - отвечал Редзян.
   - Он тебя, надо думать, озолотит.
   - И я полагаю, что без награды не обойдется, хотя и без того верой и правдой служу своему хозяину.
   - А что же ты с Богуном сделал? - спросил Володыёвский.
   - То-то и беда, сударь мой, что он мне снова больным попался, негоже, чай, раненного ножом, хозяин бы за это тоже не похвалил. Такая уж, верно, моя судьба! Что было, по-вашему, делать? Все, что мог рассказать, он мне рассказал, и все, что имел, отдал; тут-то меня и взяли сомненья. С какой стати, говорю себе, этот злодей будет гулять по свету? Одним чертом меньше станет, и слава богу! И еще подумал я: а ну, коли он оправится и за нами следом пустится с казаками, тогда что? И пошел, недолго думая, к пану коменданту Реговскому, который во Влодаве стоит со своей хоругвью, и доложил ему, что это не кто иной, как Богун, наиопаснейший мятежник. Верно, за это время его уже вздернуть успели.
   Сказавши так, Редзян рассмеялся глуповато и обвел взглядом присутствующих, ожидая, что смех будет подхвачен; но, к великому его изумлению, ответом ему было молчанье. Лишь несколько погодя Заглоба первый нарушил тишину, буркнув: "Ладно, не будем об этом", - Володыёвский же продолжал сидеть безмолвно, а пан Лонгинус долго причмокивал языком и покачивал головою и наконец промолвил:
   - Некрасиво ты, брат, поступил, что называется, некрасиво!
   - Как так, ваша милость? - удивленно вопросил Редзян. - Неужто лучше было его прирезать?
   - И так плохо, и эдак скверно. Сам не знаю, что лучше: разбойником быть или иудой?
   - Да ты что, сударь? Разве Иуда мятежника выдал? Богун ведь и его величества короля, и всей Речи Посполитой враг лютый.
   - Оно верно, а все ж некрасиво ты поступил. Как, говоришь, звали коменданта этого?
   - Пан Реговский. А по имени, кажется, Якуб.
   - Он самый! - пробормотал литвин. - Пана Лаща сродственник и пана Скшетуского недруг.
   Впрочем, замечание его не было услышано, потому что заговорил Заглоба.
   - Вот что, друзья любезные! - сказал старый шляхтич. - Нельзя нам медлить! Господь - хвала ему! - так распорядился, что благодаря этому слуге нам куда как легче княжну искать будет. Завтра же и отправимся. Князь уехал; поедем без его дозволенья: время не терпит! Втроем поедем: Володыёвский, я и Редзян, а тебе, пан Подбипятка, лучше остаться: рост твой и простодушие нас сгубить могут.
   - Нет, братец, я с вами! - сказал Лонгинус.
   - Ради ее же блага вашей милости, сударь, надлежит остаться. Кто тебя раз видел, в жизни не позабудет. Правда, у нас пернач есть, но тебе и с перначем не поверят. Ты Полуяна на глазах всего Кривоносова сброда душил; увидь они только среди нас эдакого верзилу, мгновенно обман учуют. Нет, никак не можно твоей милости с нами ехать. Трех голов тебе там не найти, а от твоей одной немного проку. Чем все дело испортить, сиди лучше на месте.
   - Жалко, - сказал литвин.
   - Жалко не жалко, а придется остаться. Поедем гнезда с деревьев снимать, то и тебя прихватим, а сейчас неподходящий случай.
   - С л у х а т ь  гадко!
   - Дай же тебя облобызать, дружище, очень уж у меня на душе прекрасно. Оставайся и не горюй. И еще одно, милостивые судари, я хочу сказать. Главное, храните все в тайне: не дай бог разнесется по войску слух, а там и мужичья достигнет. Никому ни слова!
   - Ба, а князю?
   - Князя нет.
   - А Скшетускому, если вернется?
   - Ему-то и заикаться нельзя, не то сразу за нами кинется следом. Успеет еще нарадоваться, а если, не приведи господь, новая неудача случится, ведь умом повредиться может. Поклянитесь, друзья любезные, что никому ни звука.
   - Слово чести! - сказал Подбипятка.
   - Слово, слово!
   - А теперь возблагодарим господа нашего, владыку.
   Сказавши так, Заглоба первый упал на колени; примеру его последовали остальные и молились горячо и долго.
   Глава XXII
   Князь несколькими днями ранее действительно уехал в Замостье набирать войска и обратно ожидался нескоро, поэтому Володыёвский, Заглоба и Редзян отправились в путь, никому не сказавшись, в строжайшей тайне; из остававшихся в Збараже посвящен в нее был один лишь пан Лонгинус, и тот, будучи связан словом, молчал как рыба.
   Вершулл и прочие офицеры, зная о смерти княжны, не предполагали, что отъезд маленького рыцаря и Заглобы как-либо связан с невестой злосчастного Скшетуского, и скорее склонны были считать, что друзья отправились к нему, тем паче что их сопровождал Редзян, который, как известно, служил Скшетускому. Они же поехали прямо в Хлебановку и там занялись приготовлениями к походу.
   Прежде всего Заглоба на занятые у Лонгина деньги купил пять рослых подольских лошадей, незаменимых в долгих переходах; их охотно использовала и польская кавалерия, и казацкая верхушка: такая лошадь могла целый день гнаться за татарским бахматом, а быстротою бега превосходила даже турецких скакунов и лучше, чем они, переносила перемены погоды, дожди и холодные ночи. Пять таких бегунов и купил Заглоба; кроме того, для себя и товарищей, а также для княжны раздобыл богатые казацкие свитки. Редзян собирал вьюки. Наконец, тщательно все предусмотрев и подготовив, друзья отправились в путь, вверив себя опеке всевышнего и покровителя девственниц святого Миколая.
   По одежде троицу нашу легко было принять за казачьих атаманов; их и впрямь частенько зацепляли солдаты из польских частей и сторожевых отрядов, разбросанных до самого Каменца вдоль всей дороги, - но с этими без труда столковывался Заглоба. Долгое время ехали по местам безопасным, занятым хоругвями региментария Ланцкоронского, который не спеша подвигался к Бару для присмотра за стягивавшимися туда ватагами казаков. Ни у кого уже не оставалось сомнений, что от переговоров нечего ждать толку; над страной нависла угроза войны, хотя главные силы пока в действие не вступали. Срок переяславского перемирия истек к троицыну дню. Отдельные стычки, которые по-настоящему никогда и не прекращались, теперь участились, и с обеих сторон ожидали только сигнала. Меж тем в степи бушевала весна. Земля, истоптанная копытами, оделась ковром трав и цветов, выросших на останках павших воинов. Над побоищами в голубой выси летали жаворонки, в поднебесье с криком тянулись разновидные птичьи стаи, на поверхность широко разлившихся вод теплый ветерок нагонял сверкающую рябь, а по вечерам лягушки, блаженствуя в нагревшейся за день воде, допоздна вели веселые разговоры.
   Казалось, сама природа жаждет заживить раны, утишить боль, могилы укрыть под цветами. Светло было на небе и на земле, свежо, весело, легко, а степь, играя красками, сверкала, как парча, переливаясь, как радуга, как польский пояс, на котором умелой рукодельницей искусно соединены всяческие цвета. Степи звенели птичьими голосами, и вольный ветер гулял по ним, осушая воды, заставляя покрываться темным румянцем лица.
   Как тут было не возрадоваться сердцам, не исполниться беспредельной надеждой! Надежда окрылила и наших рыцарей. Володыёвский без умолку напевал, а Заглоба, потягиваясь в седле, с наслаждением подставлял солнечным лучам спину, а однажды, согревшись хорошенько, обратился к маленькому рыцарю с такими словами:
   - Экое блаженство! Правду сказать, после венгерского и меду нет для старых костей ничего лучше солнца.
   - Всем оно приятно, - отвечал Володыёвский, - всякие animalia*, заметь, любят лежать на припеке.
   _______________
   * живые существа (лат.).
   - Счастье, что в такую пору за княжной едем, - продолжал Заглоба, зимою в мороз с девушкой убегать ох как было бы тяжко.
   - Только бы она в наши руки попала, я не я буду, если кто ее у нас потом отнимет.
   - Признаюсь тебе, пан Михал, - ответил на это Заглоба, - есть у меня одно опасенье: как бы в случае войны татарва в тех краях не зашевелилась и не окружила нас, - с казаками-то мы сладим. Мужичью вовсе ничего не станем объяснять. Ты заметил, они нас за старшин принимают, а запорожец уважает пернач, да и Богуново имя нам щитом послужит.
   - Знаю я татар, у нас на Лубенщине беспрестанно с ними случались стычки, а уж мы с Вершуллом ни днем, ни ночью не имели покоя, - ответил пан Михал.
   - И я их знаю, - молвил Заглоба. - Помнишь, рассказывал тебе, что много лет провел среди них и в большой мог войти почет, да обасурманиваться не захотелось - пришлось плюнуть на все блага, а они еще мученической смерти предать меня хотели за то, что я главнейшего их муллу в истинную обратил веру.
   - А ваша милость однажды сказывал, это в Галате было.
   - В Галате своим чередом, а в Крыму своим. Ежели ты полагаешь, Галатой свет кончается, то небось и не ведаешь, где раки зимуют. Нечестивых на свете поболе, чем детей Христовых.
   Тут в разговор вмешался Редзян.
   - Не только татары помехи чинить могут, - заметил он. - Я вам еще не сказал, чего от Богуна услышал: яр этот стережет нечистая сила. Великанша, что караулит княжну, сама могутная чародейка и с чертями в дружбе; боюсь, как бы они ее не предостерегли. Есть, правда, у меня одна пуля, сам отливал над освященной пшеницей, - никакая другая не возьмет эту ведьму, но, кроме нее, там вроде бы целые полчища упырей охраняют подходы. Придется уж вам позаботиться, чтобы мне ничего худого не сталось, а то и награда моя пропадет...
   - Ах ты, трутень! - воскликнул Заглоба. - Нет у нас иных забот, кроме как о твоем здоровье печься! Не свернет тебе дьявол шеи, не бойся, а хоть бы и свернул, все едино: так и так за свою алчность попадешь в пекло. Я стреляный воробей, меня на мякине не проведешь, а еще заруби у себя на носу, что если Горпына могутная ведьма, то я похлеще ее колдун, потому как в Персии черной магии обучался. Она чертям служит, а они - мне, я бы землю на них мог пахать, да неохота - о спасенье души как-никак надо думать.
   - Оно верно, сударь, но на сей раз все ж употребите свою силу: всегда лучше от опасности оградиться.
   - А я больше в правоту нашего дела верю и уповаю на милость господню, - сказал Володыёвский. - Пусть Горпыну с Богуном охраняют черти, а с нами ангелы небесные, против них не устоять самой отборной сатанинской рати; на всякий случай я поставлю Михаилу-архангелу семь свечей белого воску.
   - Ладно, и я одну добавлю, - сказал Редзян, - чтобы их милость пан Заглоба вечными муками не стращал больше.
   - Я первый тебя в ад отправлю, - ответил шляхтич, - окажись только, что ты пути не знаешь.
   - Как не знаю? Добраться бы до Валадынки, а там я хоть с завязанными глазами... Ежели берегом к Днестру поедем, яр будет по правую руку, а узнать его проще простого: вход валуном загорожен. На первый взгляд кажется, туда попасть нельзя, но в камне проем есть: две лошади бок о бок проходят. Лишь бы доехать, а там никто от нас не уйдет, один только в этот яр вход и выход, а стены вокруг высоченные, не перелететь и птице. Ведьма всякого, кто без спросу сунется, убивает, кругом остовы человеческие валяются, но Богун велел не обращать внимания, а ехать да покрикивать: "Богун! Богун!.." Тогда она нас как своих примет. А кроме Горпыны, там еще Черемис есть, чертовски метко из пищали стреляет. Обоих убить надо будет.
   - Черемиса-то ладно, не спорю, а бабу и связать довольно.
   - Свяжешь ее, как же! Силища в ней страшная - кольчугу рвет, как рубаху, подкову в руку возьмет - хрясть, и нету. Пан Подбипятка, может, еще бы справился, а нам нечего и мечтать. Насчет ведьмы не беспокойтесь, у меня для нее припасена свяченая пуля; лучше, чтоб издохла, чертовка, не то ведь полетит волчицей вдогонку, казаков всполошит воем - своих голов не увезем, не то что барышню Елену.
   В таких беседах да совещаньях проходило время в дороге. А ехали быстро, только и мелькали мимо местечки, села, хутора и курганы. Путь держали через Ярмолинцы к Бару, оттуда лишь решено было повернуть к Днестру, на Ямполь. Места попадались знакомые: здесь когда-то Володыёвский разбил отряд Богуна и освободил из плена Заглобу. Даже на хутор тот самый наткнулись - там и заночевали. Порой, правда, случалось ночевать и под открытым небом, в степи. Ночлеги тогда скрашивал Заглоба, рассказывая о давних своих похожденьях были и небылицы. Но больше всего говорили о княжне Елене и о грядущем ее освобождении из колдуньиной неволи.
   Наконец окончились места, охраняемые хоругвями Ланцкоронского. Далее хозяйничали казаки - в том краю ни одного ляха не осталось: кто не убежал, был предан огню и мечу. Май сменился знойным июнем, а друзья наши проделали только третью часть своего трудного и долгого пути. К счастью, со стороны казаков им опасности не грозило. Мужицким ватагам вовсе ничего объяснять не приходилось - они обыкновенно принимали путников за старшин запорожского войска. А если иной раз и спрашивали, кто такие, Заглоба, когда любопытствовал сечевик, показывал Богунов пернач, а простого головореза, не слезая с коня, пинал ногою в грудь и валил наземь - прочие, завидя такое, немедля убирались с дороги, полагая, что своего зацепили, и не просто своего, - коли бьет, значит, важная птица. "Может, Кривонос или Бурляй, а то и сам  б а т ь к о  Хмельницкий".
   И все же Заглоба частенько сетовал на громкую Богунову славу: уж очень им досаждали запорожцы своим любопытством, отчего и задержки немалые в пути случались. Сплошь да рядом конца не было расспросам: здоров ли? жив ли? - слух о гибели атамана докатился до самого Ягорлыка и до порогов. Когда же путники отвечали, что Богун в добром здравии и на свободе, а они - его посланцы, всяк кидался их лобызать да потчевать, не только душу, но и кошелек раскрывая, чем сметливый слуга Скшетуского ни разу не преминул воспользоваться.
   В Ямполе их принял Бурляй, прославленный старый полковник, с запорожским войском и чернью поджидавший там буджакских татар. Некогда он учил Богуна ратному искусству, брал с собою в черноморские походы - в одном из таких походов они вместе ограбили Синоп. Бурляй любил Богуна, как сына, и посланцев его встретил ласково, без малейшего недоверья, тем паче что год назад видел при нем Редзяна. А узнавши, что Богун жив и направляется на Волынь, на радостях закатил для гостей пир горою и сам первый допьяна напился.
   Заглоба опасался, как бы Редзян, захмелев, не сболтнул лишнего, но оказалось, что хитрый, как лиса, слуга знает, когда можно говорить правду, и потому не только не вредил делу, а, напротив, еще больше располагал к себе казаков. Странно, тем не менее, было рыцарям нашим слушать пугающие своей откровенностью разговоры, в которых частенько и их имена поминались.
   - А мы слыхали, - говорил Бурляй, - что Богун в поединке засечен. Не знаете, случаем, кто его так?
   - Володыёвский, офицер князя Яремы, - спокойно отвечал Редзян.
   - Ох, отплатил бы я ему за нашего сокола, попадись он мне в руки. Шкуру бы заживо велел содрать!
   Володыёвский задвигал льняными своими усиками и бросил на Бурляя такой взгляд, каким глядит борзая на волка, которому ей не позволено вцепиться в глотку. Редзян же на этом не остановился:
   - Для того, пан полковник, я и назвал его имя.
   "Ох, и потешится сатана, когда ему этот малый попадется!" - подумал Заглоба.
   - Но, - продолжал Редзян, - он не столь уж и виноват: Богун сам его вызвал, не зная, какого задирает рубаку. Там еще один был шляхтич, злейший Богунов недруг, который раз уже княжну у него похитил.
   - Кто такой?
   - О, старый пьянчуга, что с атаманом нашим в Чигирине ляхов вешал и лучшим прикидывался другом.
   - Сам будет повешен! - крикнул Бурляй.
   - Гореть мне в огне, ежели я ушей этому поскребышу не отрежу! буркнул себе под нос Заглоба.
   - Так его порубили, - не унимался Редзян, - что другого давно бы уже воронье склевало, но наш атаман не чета другим, кое-как оклемался, хотя до Влодавы едва дотащился, и еще неизвестно, чем бы все обернулось, кабы не мы. Мы его на Волынь отправили, к нашим, а он нас сюда послал за княжною.
   - Погубят его чернобровые! - проворчал Бурляй. - Я ему давно пророчил. Нет чтобы поиграть по-казацки с девкой, а потом камень на шею и в воду, как у нас на Черном море водилось!
   Володыёвский, задетый в своих чувствах к прекрасному полу, едва удержал язык за зубами. Заглоба же, рассмеявшись, молвил:
   - И верно, оно бы лучше.
   - Вы добрые други! - сказал Бурляй. - Честь вам и хвала, что его в беде не кинули, а ты, малый, - обратился он к Редзяну, - ты лучше всех, я тебя еще в Чигирине заприметил, когда ты сокола нашего берег да лелеял. Знайте же: и я друг вам. Говорите, чего желаете? Хоть молодцев, хоть коней просите - все исполню, чтоб на обратном пути вас кто не обидел.
   - Молодцы нам ни к чему, пан полковник, - ответил Заглоба. - Мы же среди своих и по своему краю поедем, а ежели, не приведи господь, недобрая случится встреча - большая ватага помеха только, а вот резвые скакуны очень бы пригодились.
   - Я вам таких дам - бахматам ханским не угнаться.
   Тут опять встрял Редзян, дабы не упустить случай:
   - А  г р о ш е й  м а л о  н а м  д а в  о т а м а н, б о  с а м  н е м а в, а за Брацлавом мерка овса - талер.
   - Ходи со мной в кладовую, - сказал Бурляй.
   Редзяну не пришлось повторять дважды: он исчез вместе со старым полковником за дверью, а когда вскоре появился снова, толстощекая его физиономия сияла, а синий жупан на животе был слегка оттопырен.
   - Ну, езжайте с богом, - промолвил старый казак, - а заберете девку, заверните ко мне, погляжу и я на Богунову зазнобу.
   - И не проси, пан полковник, - смело ответил Редзян, - ляшка эта страх как пуглива и раз уже себя ножом пырнула. Боязно нам, как бы ей чего худого не сталось. Пусть уж атаман сам с нею управляется.
   - И управится!.. При нем сразу пугаться забудет. Ляшка б i л о р у ч к а! Казаком гнушается! - проворчал Бурляй. - Езжайте с богом! Теперь уже недалече!
   От Ямполя до Валадынки и правда недалеко было, но дорога рыцарям нашим предстояла нелегкая - не дорога даже, а сплошь бездорожье: места тамошние в те времена были еще пустыней, редко где застроенной и заселенной. От Ямполя друзья взяли несколько на запад, отдаляясь от Днестра, чтобы затем спуститься к Рашкову по Валадынке: только таким путем можно было добраться до яра. Уже занимался рассвет - пир у Бурляя затянулся до поздней ночи, - и Заглоба рассчитывал, что до захода солнца им не найти яра, а это ему как раз на руку было: он не хотел освобождать Елену на ночь глядя. Ехали, рассуждая о том, как им до сих пор везло всю дорогу. Заглоба, вспомнив пир, который закатил Бурляй, заметил:
   - Подумать только, до чего крепко казацкое братство - во всяком деле горой стоят друг за друга! О черни я не говорю - этих казаки сами презирают. Поможет им сатана нашу власть скинуть, простой люд еще пуще от них наплачется. За своих же в огонь и воду пойдут, не то что наш брат шляхтич.
   - Ой, нет, сударь мой, - отвечал на это Редзян. - Я долго среди них жил, видел, как они меж собой хуже волков грызутся, а не стань Хмельницкого, который их если не силой, то хитростью в узде держит, мигом пожрут друг дружку. Бурляй, правда, прочим не чета - великий это воин, сам Хмельницкий его чтит.
   - Да ты небось превозносишь его за то, что он обобрать себя позволил. Эх, Редзян, Редзян! Не умереть тебе своею смертью!
   - Это уж, сударь мой, смотря что мне написано на роду! Чай, врага провести - и похвально, и богу угодно!
   - Я ж тебя не за то корю, а за твою алчность. Холопское это свойство, недостойное шляхтича; не миновать тебе наказанья.
   - А я, когда случится подзаработать, не поскуплюсь в костеле свечку поставить - пускай и от меня будет корысть господу богу, а там, глядишь, и на будущее получу благословенье, а отцу с матерью помогать - разве ж это греховное дело?
   - Ох, хитер, шельма! - воскликнул, обращаясь к Володыёвскому, Заглоба. - Я почитал, вместе со мной и фортели мои погребены будут, но, вижу, проныра этот меня заткнет за пояс. Подумать только: благодаря хитроумию какого-то мальчишки мы нашу княжну у Богуна увезем из-под носа с его же соизволенья, да еще на Бурляевых лошадях! Ты когда-нибудь что-либо подобное видел? А поглядеть, так и ломаного гроша не стоит.
   Редзян ухмыльнулся довольно и ответил:
   - Ох, сударь мой, разве нам от этого хуже?
   - Ты мне по душе, малый, кабы не жадность твоя, я бы тебя взял в услуженье, а за то, что пьянчугой меня назвал, так уж и быть, прощаю больно ловко ты провел старого атамана.
   - Не я вашу милость так назвал, а Богун.
   - Господь его за это и покарал, - ответил Заглоба.
   За такими разговорами прошло утро, а когда солнце высоко поднялось на небесный свод, охота шутить сама собою пропала - через несколько часов должна была показаться Валадынка. После долгих странствий путники наконец приблизились к цели, но тревога, неизбежная в подобных обстоятельствах, закралась им в душу. Жива ли еще Елена? А если жива, то отыщут ли они ее в яре? Горпына могла увезти девушку либо в последнюю минуту спрятать в каком-нибудь глухом углу, а то и умертвить даже. Преграды не были еще преодолены, опасности не миновали. У них, правда, имелось все необходимое для того, чтобы Горпына признала их посланцами Богуна, исполняющими его волю, - ну а вдруг ее и впрямь предостережет нечистая сила? Этого более всего опасался Редзян, да и Заглоба, хоть и мнил себя знатоком черной магии, испытывал некоторое беспокойство. Ежели оно так случится, как бы не застать яр опустевшим либо - что еще хуже - не наткнуться на укрытых в засаде рашковских казаков. Вот и стучали сердца тревожно, а когда наконец, спустя несколько часов, путники увидали с высокого обрыва сверкающую вдалеке ленту реки, пухлая физиономия Редзяна заметно побледнела.
   - Валадынка! - сказал он, понизив голос.
   - Уже? - так же тихо спросил Заглоба. - Как мы близко!..
   - Господи, сохрани наши души! - пробормотал Редзян. - Скажите-ка, сударь мой, поскорей заклятье, а то страх как жутко.
   - Глупости это все! Осеним крестом ущелье да реку - лучше всякого заклятья поможет.
   Володыёвский молчал; с виду он был спокоен, только осмотрел тщательно пистолеты и подсыпал свежего пороху на полки да проверил, легко ли выходит из ножен сабля.
   - И у меня освященная пуля есть - в этом вот пистолете, - сказал Редзян. - Вперед, во имя отца, и сына, и святого духа!
   - Вперед! Вперед!
   Вскоре всадники достигли берега речки, но, прежде чем поворотить лошадей вниз по теченью, Володыёвский остановил на минуту товарищей и сказал Заглобе:
   - Отдай пернач Редзяну, колдунья его знает, пускай он и говорит с нею первый, а то еще испугается нас и убежит невесть куда с княжной вместе.
   - Нет, как хотите, а первый я не поеду, - заявил Редзян.
   - Тогда езжай последним, трутень паршивый!
   С этими словами Володыёвский поскакал вперед, за ним последовал Заглоба, а позади с запасными лошадьми трусил Редзян, беспокойно озираясь по сторонам. Вокруг царила глухая тишина пустыни, только цокали по камням копыта да громко стрекотала саранча и кузнечики, попрятавшиеся в расщелины от зноя: хотя солнце уже клонилось к западу, жара не спадала. Наконец всадники взъехали на округлый, похожий на перевернутый рыцарский щит взгорок, по которому разбросаны были выветрившиеся, выжженные солнцем валуны, подобные развалинам, рухнувшим домам и колокольням; казалось, перед ними то ли замок, то ли город, накануне разрушенный во время штурма. Редзян поглядел и тронул Заглобу за плечо.
   - Вражье урочище, - сказал он. - Богун так мне его и описал. Ночью здесь не пройти живыми.
   - Пройти не пройти, а проехать можно, - ответил Заглоба. - Тьфу! Экое проклятое место! Но мы на верном пути хотя бы?
   - Теперь уже близко! - сказал Редзян.
   - Слава богу! - буркнул Заглоба и мыслями устремился к княжне.
   Странное что-то творилось в его душе: глядя на эти дикие берега, на пустынную глухомань, старый шляхтич с трудом мог поверить, что княжна так близко - та самая княжна Елена, ради которой он столько невзгод испытал и столько преодолел препятствий, которую так полюбил, что, услыхав о ее смерти, потерял всякий вкус к жизни. Впрочем, человек свыкается с любым несчастьем; Заглоба за долгий срок успел сжиться с мыслью, что она похищена и находится неведомо где в Богуновой власти, и потому теперь не осмеливался сказать себе: вот и пришел конец поискам и тоскливому ожиданью, близок час блаженного покоя. В то же время иные вопросы теснились в уме: что скажет она, его увидев? Неужто не зальется слезами? Ведь спасение от долгой и тяжелой неволи грянет как гром с ясного неба. "Неисповедимы пути господни, - думал Заглоба, - всевышний так все повернуть может, чтоб добродетель восторжествовала, а неправедность была нещадно посрамлена". В конце концов, бог сперва отдал Редзяна Богуну в руки, а потом связал их дружбой. По воле божьей война, злая мачеха, призвала страшного атамана покинуть эту глухомань, куда он, точно волк, уволок свою добычу. Бог впоследствии наслал на него Володыёвского и снова с Редзяном свел - и так все сложилось, что сейчас, когда Елена, возможно, теряет последнюю надежду и ниоткуда уже не ждет избавленья, - избавление придет нежданно! "Конец твоим печалям, доченька, - думал Заглоба, - вскоре суждено тебе изведать безмерную радость. Ой! Как же она благодарить будет, рученьки складывать! Какие слова станет говорить!"
   Как живая явилась княжна Заглобе - и совсем расчувствовался старый шляхтич и весь ушел в свои думы, представляя, что в скором времени должно случиться.