Сенкевич Генрик. Огнем и мечом

   Вдруг Редзян дернул его за рукав:
   - Ваша милость!..
   - Чего тебе? - спросил Заглоба, недовольный, что прерывают его размышленья.
   - Видели, ваша милость? Волк перебежал дорогу.
   - Ну и что?
   - А волк ли?
   - Догони да проверь.
   В эту минуту Володыёвский придержал лошадь.
   - А мы, часом, не сбились с дороги? - спросил он. - Пора бы уже быть на месте.
   - Нет! - ответил уверенно Редзян. - Как Богун говорил, так и едем. Господи, поскорей бы уже все это кончалось.
   - Скоро и кончится, ежели верно едем.
   - Я еще хочу вас, судари, попросить: присматривайте за Черемисом этим, покуда я с колдуньей толковать буду; мерзок он, видно, ужасно, но из пищали без промаху стреляет.
   - Не бойся. Поехали!
   Но не проехали они и полсотни шагов, как лошади начали храпеть и прясть ушами. Редзян прямо-таки гусиной кожей покрылся: ему представилось, что из-за излома скалы вот-вот раздастся вой упыря или выскочит невиданная паскудная тварь, - однако оказалось, лошади захрапели потому лишь, что всадники приблизились к логову того самого волка, который раньше напугал парня. Вокруг было тихо, даже саранча стрекотать перестала, потому что солнце уже скатилось на край неба. Редзян перекрестился и вздохнул с облегченьем.
   Вдруг Володыёвский остановил лошадь.
   - Вижу яр, - сказал он, - вход валуном завален, а в валуне проем.
   - Во имя отца, и сына, и святого духа, - прошептал Редзян, - это здесь!
   - За мной! - скомандовал, заворачивая коня, пан Михал.
   Через минуту они достигли проема и въехали под каменный свод. Перед ними открылся глубокий яр, густо заросший по склонам, образующий в своем начале просторную полукруглую поляну, словно бы обнесенную высокой отвесной стеною.
   Редзян завопил что было мочи:
   - Бо-гун! Бо-гун! Здорово, ведьма! Здорово! Бо-гун! Бо-гун!
   Придержав коней, друзья постояли несколько времени в молчанье, потом Редзян снова принялся кричать:
   - Богун! Богун!
   Издалека донесся лай собак.
   - Богун! Богун!..
   На левом склоне яра в красных и золотых лучах солнца зашелестели густые заросли боярышника и дикой сливы; немного погодя чуть ли не на самом краю обрыва появилась какая-то фигура: изогнувшись и заслонив глаза рукою, она разглядывала пришельцев.
   - Это Горпына! - сказал Редзян и, приставив ковшиком ладони ко рту, в третий раз крикнул: - Богун! Богун!
   Горпына начала спускаться, откинувшись назад для равновесия. Шла она быстро, а за нею катился низкорослый, коренастый человечек с длинной турецкой пищалью; кусты ломались под тяжелыми шагами ведьмы, камни с грохотом скатывались на дно оврага; изогнувшаяся, в пурпурном блеске, она и впрямь казалась исполинским сверхъестественным существом.
   - Вы кто? - спросила, спустившись, зычным голосом ведьма.
   - Как живешь, касатка? - крикнул в ответ Редзян; едва он убедился, что перед ним не духи, а люди, к нему вернулось обычное хладнокровье.
   - Ты, никак, Богунов слуга? Ну да! Узнаю! Здорово, малый! А это с тобой что за птицы?
   - Дружки Богуновы.
   - Хороша ведьма, - буркнул в усы пан Михал.
   - А сюда пошто прискакали?
   - Вот тебе пернач, нож и перстень - смекаешь, что это значит?
   Великанша взяла все и внимательно осмотрела каждую вещицу, после чего сказала:
   - Они самые! Вы за княжной, что ли?
   - Точно так. Здорова она?
   - Здорова. А чего Богун сам не приехал?
   - Ранен Богун.
   - Ранен... Я на мельнице видала.
   - Коли видала, зачем спрашиваешь? Врешь небось, бесстыжая! - совсем уже по-свойски заговорил Редзян.
   Ведьма усмехнулась, показав белые, как у волчицы, зубы, ткнула Редзяна кулаком в бок.
   - Ну ты, парень!
   - Пошла прочь!..
   - Испугался? А то поцеловал бы! Когда княжну заберете?
   - Прямо сейчас, лошади только отдохнут...
   - Ну и забирайте! Я с вами поеду.
   - А ты зачем?
   - Брату моему смерть написана. Его ляхи на кол посадят. Поеду с вами.
   Редзян изогнулся в седле, будто для того, чтобы удобнее было говорить с ведьмой, а сам незаметно положил на пистолет руку.
   - Черемис, Черемис! - негромко крикнул он, чтобы привлечь внимание своих спутников к уродцу.
   - Зачем зовешь? У него язык отрезан.
   - Я не зову, я красоте его дивлюсь. Неужто бросишь его? Он муж твой.
   - Он мой пес.
   - И вас только двое в яру?
   - Двое. Княжна третья!
   - Это хорошо. Ты без него не поедешь.
   - Я тебе сказала: поеду.
   - А я тебе говорю: останешься.
   Было в голосе парня нечто такое, отчего великанша повернулась, не сходя с места, и на лице ее выразилось беспокойство от закравшегося в душу внезапного подозренья.
   - Щ о  т и? - спросила она.
   - О т  щ о  я! - ответил Редзян и выстрелил почти в упор из пистолета - пуля попала промеж грудей ведьмы: на минуту всю ее заволокло дымом.
   Горпына попятилась, раскинув руки, глаза выкатились, нечеловечий вопль вырвался из глотки. Пошатнувшись, она грянулась навзничь.
   В ту же секунду Заглоба хватил Черемиса саблей по голове с такой силой, что кость хрястнула под лезвием. Чудовищный карла, не издав и стона, свернулся как червь и задергался в корчах, а пальцы его, будто когти издыхающей рыси, то скрючивались, то снова распрямлялись.
   Заглоба вытер полой жупана дымящуюся саблю, а Редзян соскочил с лошади и, схвативши камень, бросил его на широкую грудь Горпины, а потом стал шарить у себя за пазухой.
   Исполинское тело ведьмы еще вздрагивало, она била ногами землю, судорога страшно исказила ее лицо, на ощерившихся зубах выступила кровавая пена, а из горла исходило глухое хрипенье.
   Между тем Редзян вытащил из-за пазухи кусочек освященного мела, начертил на камне крест и промолвил:
   - Теперь не встанет.
   После чего вспрыгнул в седло.
   - Вперед! - скомандовал Володыёвский.
   Вихрем помчались друзья вдоль ручья, бегущего посредине яра, миновали редкие дубы, растущие при дороге, и глазам их открылась хата, а за нею высокая мельница. Мокрое колесо сверкало, точно багряная звезда, в лучах заходящего солнца. Два огромных черных пса, привязанные по углам хаты, рванулись к всадникам с яростным лаем и воем. Володыёвский ехал первым и первым достиг цели; соскочив с лошади и подбежав к двери, он пнул ее ногой и, бренча саблей, ворвался в сени.
   В сенях по правую руку приотворенная дверь вела в просторную горницу, где на полу лежал огромный ворох щепок, а посередине тлел очаг, наполняя горницу дымом. Дверь слева была закрыта.
   "Наверно, она там!" - подумал Володыёвский и бросился налево.
   Толкнулся, дверь отворилась, ступил на порог и остановился как вкопанный.
   В глубине светлицы, опершись рукою о спинку кровати, стояла Елена Курцевич, бледная, с рассыпавшимися по плечам волосами; в испуганных ее глазах, устремленных на Володыёвского, читался вопрос: кто ты? чего тебе надо? - она никогда прежде не видела маленького рыцаря. Он же остолбенел, потрясенный ее красотой и видом светлицы, убранной бархатом и парчою. Наконец дар речи вернулся к нему, и он проговорил поспешно:
   - Не бойся, любезная панна: мы друзья Скшетуского!
   Княжна упала на колени.
   - Спасите меня! - вскричала она, заламывая руки.
   В эту минуту на пороге появился, весь дрожа, Заглоба, запыхавшийся, багровый.
   - Это мы! Мы с помощью! - кричал он.
   Услышав эти слова и увидя знакомое лицо, княжна покачнулась, как срезанный цветок, руки ее бессильно упали, очи закрылись пушистой завесой, и она лишилась чувств.
   Глава XXIII
   Едва дав лошадям отдохнуть, друзья наши помчались назад с такой быстротою, что, когда месяц взошел над степью, они были уже в окрестностях Студенки за Валадынкой. Впереди ехал Володыёвский, внимательно глядя по сторонам, за ним, рядом с Еленой, Заглоба, а позади всех Редзян. Он вел вьючных лошадей и еще двух запасных, которых не преминул прихватить из Горпыниной конюшни. Заглоба рта не закрывал, да и было что порассказать княжне, которая, сидя в глухом яру, не ведала, что творится на свете. И старый шляхтич рассказывал девушке, как они ее с первого дня искать стали, как Скшетуский до самого Переяслава по следам Богуна дошел, не зная, что тот ранен, наконец, как Редзян выведал тайну ее убежища у атамана и привез в Збараж.
   - Боже милосердный! - восклицала Елена, обращая к месяцу прелестное бледненькое свое лицо, - значит, пан Скшетуский за Днепр меня искать ходил?
   - Говорю тебе, в самом побывал Переяславе. И сюда непременно бы вместе с нами явился, будь у нас время за ним послать, но мы решили не мешкая к тебе на выручку ехать. Он еще не знает, что ты спасена, и за душу твою молится денно и нощно, однако ты его не жалей. Пусть еще немного помучится - зато какую получит награду!
   - А я уж думала, все меня позабыли, и лишь о смерти просила бога!
   - Не только не позабыли, а всякую минуту размышляли, как бы тебе на помощь прийти. Иной раз диву даешься: ладно, я голову ломал или Скшетуский, оно понятно, но ведь этот рыцарь, что впереди скачет, не меньше нашего проявлял усердье, ни трудов своих, ни рук не жалея!
   - Да вознаградит его всевышний!
   - Есть, видно, в вас обоих нечто, отчего людей к вам тянет, а Володыёвскому ты воистину должна быть благодарна: я ж тебе говорил, как мы с ним Богуна искромсали.
   - Пан Скшетуский мне в Разлогах еще о пане Володыёвском, как лучшем друге своем, рассказывал много...
   - И правильно делал. Большая душа в этом малом теле! Теперь, правда, на него одурь нашла - краса, видно, твоя ошеломила, но погоди - освоится и опять прежним станет! Ох, и славно мы с ним гульнули на выборах в Варшаве.
   - У нас новый король, значит?
   - И об этом ты, бедняжка, не слыхала в глухомани своей проклятой? А как же! Ян Казимир еще прошлой осенью избран, восьмой уже месяц правит. Великая вскоре грядет война с мятежным людом; дай бог нам в ней удачи: князь Иеремия от всего отстранен, других вместо него повыбирали, а от них, что от козла молока, толку.
   - А пан Скшетуский пойдет на войну?
   - Пан Скшетуский истинный воин; не знаю, уж как ты его удержишь. Мы с ним одного поля ягода! Чуть пахнёт порохом - никакая сила не остановит. Ох, и задали мы смутьянам прошлый год перцу. Ночи не хватит рассказать все, как оно было... И сейчас, ясное дело, пойдем, только уже с легкой душою: главное, мы тебя, бедняжечку нашу, отыскали, а то ведь и жизнь была не в радость.
   Княжна приблизила очаровательное свое личико к Заглобе.
   - Не знаю, за что ты, сударь, меня полюбил, но уж, поверь, я тебя люблю не меньше.
   Заглоба даже засопел от удовольствия.
   - Так ты меня любишь?
   - Клянусь богом!
   - Храни тебя владыка небесный! Вот и мне на старые лета послано утешенье. Признаться, ваша сестра еще нет-нет, а состроит старику глазки, да-да, и в Варшаве на выборах такое случалось, Володыёвский свидетель! Но меня амуры уже не волнуют, пусть кровь играет, а я - вопреки тому отеческими чувствами довольствоваться буду.
   Настало молчание, только лошади вдруг одна за другой громко зафыркали, суля путникам удачу.
   - На здоровье! На здоровье! - ответили всадники дружно.
   Ночь была ясная. Месяц все выше взбирался на небо, утыканное мерцающими звездами, и все меньше, все бледней становился. Притомившиеся бахматы замедлили шаг, да и всадников одолевала усталость. Володыёвский первый остановил лошадь.
   - Пора и отдохнуть. Развиднеется скоро, - сказал он.
   - Пора! - поддержал его Заглоба. - Глаза слипаются: как ни погляжу на лошадь - всё две головы вижу.
   Редзян, однако, решил, что прежде всего следует подкрепиться; он развел огонь и, снявши с лошади переметные сумы, принялся выкладывать припасы, предусмотрительно захваченные из Бурляевой кладовой: кукурузный хлеб, вареное мясо, валашское вино и сладости. При виде двух кожаных мехов, изрядно выпятивших свои бока и издающих сладостное уху бульканье, Заглоба забыл и думать о сне, да и прочие с удовольствием принялись за ужин. Припасов хватило на всех с избытком, а когда наелись вволю, старый шляхтич, утерев полою уста, промолвил:
   - До смерти не устану повторять: неисповедимы пути господни! Ты свободна, барышня панна, а мы сидим себе тут sub jove*, радуемся и Бурляево винцо попиваем. Венгерское, конечно, получше, это припахивает кожей, но ничего, в пути сойдет и такое.
   _______________
   * под открытым небом (лат.).
   - Одному не могу надивиться, - сказала Елена, - как это Горпына столь легко отдать меня согласилась?
   Заглоба поглядел сперва на Володыёвского, потом на Редзяна и усиленно заморгал глазами.
   - Потому согласилась, что иного выхода не имела. А впрочем, чего таиться, дело не стыдное: мы их с Черемисом на тот свет отправили.
   - Как так? - испуганно вопросила княжна.
   - А ты разве выстрелов не слыхала?
   - Слыхала, но подумала, Черемис стреляет.
   - Не Черемис, а вон этот малый - на месте пристрелил колдунью. Дьявол в нем сидит, спору нет, но чего еще оставалось делать, когда ведьма, не знаю уж, то ли почувствовала что, то ли стих на нее нашел какой-то: уперлась, что с нами поедет, и баста. А как было разрешить ей ехать - она бы мигом смекнула, что мы не в Киев путь держим. Вот он и взял да пристрелил ее, а я зарубил Черемиса. Сущий был монстр африканский; надеюсь, господь мне его смерть в вину не поставит. Верно, и в аду чертям на него глядеть будет тошно. Перед отъездом из яра я вперед поехал и прибрал тела с дороги, чтобы ты не напугалась и не посчитала это дурным знаком.
   Княжна же так ответила:
   - Довольно я близких людей в нынешние страшные времена неживыми видала, чтобы покойников пугаться, а все ж лучше поменьше на своем пути проливать крови, дабы не навлечь на себя гнева господня.
   - Недостойно рыцаря так поступать было, - мрачно проговорил Володыёвский, - мне руки марать не захотелось.
   - Что теперь, сударь мой, толковать об этом, - сказал Редзян. Иначе-то никак нельзя было! Кабы кого хорошего положили, дело другое, а это ж богопротивники, вражья сила - я сам видел, как ведьма сговаривалась с чертями. Не того мне жаль признаться!
   - А об чем же ты, любезный, жалеешь? - спросила Елена.
   - Богун мне сказывал, там закопаны деньги, а их милости такую подняли спешку, что и близко подойти не нашлось минуты, хоть я место возле мельницы знаю. А сколько добра оставлено в той светлице, где барышня жила, - сердце на куски рвется!
   - Гляди, какого слугу иметь будешь! - сказал княжне Заглоба. - Только своего хозяина и признаёт, а так хоть с самого черта шкуру готов содрать и на воротник приспособить.
   - Даст бог, сударь любезный, пан Редзян, на мою неблагодарность тебе сетовать не придется, - промолвила Елена.
   - Благодарю покорнейше, барышня! - ответил Редзян, целуя ей руку.
   Все это время Володыёвский помалкивал, прикрывая смущенье напускной суровостью, и только вино потягивал из меха пока несвойственная ему молчаливость не привлекла внимания Заглобы.
   - Что ж это у нас пан Михал слова не скажет! - воскликнул он и обратился к Елене: - Говорил я, краса твоя лишила его ума и дара речи?
   - Ложился бы ты лучше спать, сударь, впереди долгий день! - ответил, смешавшись, рыцарь и усиками стал шевелить быстро, словно заяц для куражу.
   Но старый шляхтич был прав. Необычайная красота княжны точно сковала маленького рыцаря. Глядел он на нее, глядел и себя вопрошал в душе: возможно ли, чтобы по земле ходило такое чудо? Немало ему довелось в жизни повидать красавиц: красивы были Анна и Барбара Збаражские, дивно хороша Ануся Борзобогатая, и Жукувна, за которой увивался Розтворовский, прелестна, и Вершуллова Скоропадская, и панна Боговитянка, но ни одна из них сравниться не могла с этим чудесным степным цветком. С ними бывал Володыёвский и остроумен, и разговорчив, теперь же, глядя на бархатные, ласковые и томные очи, на окаймлявшую их шелковистую бахрому, отбрасывающую на лицо глубокую тень, на рассыпавшиеся по плечам, как цветы гиацинта, пряди, на стройный стан и высокую грудь, чуть колышимую дыханьем, от которой исходило сладостное тепло, на лилейную белизну и цветущие на ланитах розы, на малиновые уста, рыцарь наш слова выговорить не мог, - хуже того! - самому себе казался неловким, глупым и, главное, маленьким, маленьким до смешного. "Она княжна, а я кто?" - думал он не без горечи и мечтал, чтобы вдруг нагрянула какая-нибудь напасть, чтоб из темноты вырос какой-нибудь грозный исполин - вот когда бы бедный пан Михал показал, что не так уж он и мал, как кажется! Вдобавок его бесило, что Заглоба, довольный, видно, что названая его дочка с легкостью разбивает сердца, без конца хмыкает, и уже шуточки отпускать начал, и подмигивает отчаянно.
   А она меж тем сидела подле костра, озаренная розовым блеском огня и белым лунным светом, прелестная, спокойная, хорошеющая с каждой минутой.
   - Признай, пан Михал, - сказал наутро Заглоба, когда друзья остались на короткое время вдвоем, - что второй такой девы не сыскать во всей Речи Посполитой. Покажешь еще одну, позволю остолопом себя назвать и imparitatem* снесу без слова.
   _______________
   * Здесь: высокомерие, надменность, незаслуженное отношение
   (лат.).
   - Отрицать не стану, - ответил маленький рыцарь. - Чудо это редкостное, необычное; мне подобного еще не случалось видеть: вспомни статуи богинь, изваянные из мрамора, что, точно живые, во дворце Казановских стоят, - и те ни в какое сравнение с нею идти не могут. Не диво, что самые доблестные мужи головы за нее готовы сложить, - она того стоит.
   - А я о чем толкую? - восклицал Заглоба. - Ей-богу, даже не знаю, когда она краше: утром или вечером? Как ни взглянешь, свежа, будто роза. Я тебе говорил, что и сам в прошлые времена хорош был чрезвычайно, но и тогда ей красотой уступал, хотя иные говорят, она на меня как две капли воды похожа.
   - Поди к черту, друг любезный! - вскричал маленький рыцарь.
   - Не гневись, пан Михал, и без того ты чересчур грозным казаться хочешь. Поглядываешь на нее, как козел на капусту, а с лица мрачен; голову даю, что у самого слюнки текут, да не про купца товарец, смею заметить.
   - Тьфу! - плюнул Володыёвский. - И не стыдно вашей милости на старости лет глупости городить?
   - А чего ты хмурый такой?
   - Тебе кажется, все напасти как дым рассеялись и опасности миновали, а я полагаю, еще хорошенько подумать надо, как одного избежать, от другого укрыться. Путь впереди трудный, лишь богу известно, что нас еще ожидает, в тех краях, куда мы едем, верно, уже бушует пламя.
   - Когда я ее в Разлогах у Богуна выкрал, куда было хуже: впереди мятеж, за спиной погоня; однако ж я через всю Украину, как сквозь огненное кольцо, прошел и добрался до самого Бара. А для чего, скажи, мы голову на плечах носим? На худой конец пойдем в Каменец, до него уже близко.
   - Ба! Туркам и татарам не дальше.
   - Рассказывай!
   - Я дело говорю и еще раз повторяю: есть об чем подумать. Каменец лучше стороной обойти и прямо на Бар двинуть; казаки перначи уважают, с черным людом мы сладим, а вот если нас хоть один татарин приметит - пиши пропало! Я ихнего брата давно знаю: впереди чамбула с птицами да волками лететь - еще так-сяк, но упаси бог сойтись нос к носу - тут и я ничего не смогу поделать.
   - Ладно, пойдем к Бару или куда-нибудь в те края, а каменецкая татарва да черемисы пускай в караван-сараях своих от чумы подохнут! Его милости невдомек, что Редзян и у Бурляя взял пернач. Теперь казаки нам не помеха - хоть гуляй промеж них с песней. Самая глухомань позади осталась, дальше, слава богу, живут люди. О ночевке на хуторах надо подумать девице оно и удобнее, и приличней. Больно уж ты, кажется мне, все в черных цветах видишь. Ц о  у  д i д ь к а! Неужели три мужа в расцвете сил, три лихих - безо всякой лести скажу - молодца из степи не выйдут! Соединим остроту ума нашего с твоей саблей - и айда! Больше нам с тобой все равно нечего делать. У Редзяна Бурляев пернач есть, а это главное: ныне Бурляй всему Подолью хозяин; нам бы только перемахнуть за Бар, а там уже Ланцкоронский стоит во главе квартовых хоругвей. Поехали, пан Михал, не станем терять времени!
   И понеслись они, не теряя времени, по степи на северо-запад с быстротою, на какую только способны были их кони. Ближе к Могилеву пошли места более заселенные, так что вечером нетрудно было отыскать хутор либо деревню для ночлега, но румяные утренние зори обычно заставали путников уже в седле. По счастью, лето стояло сухое, дни жаркие, ночи росистые, а на рассвете степь из конца в конец серебрилась, словно покрытая инеем. Ветер осушил разлившиеся воды, реки вошли в берега - переправляться через них труда не составляло. Какое-то время ехали вверх по течению Лозовой, несколько дольше обычного задержавшись на отдых в Шаргороде, где стоял казацкий полк - один из тех, что были под командой Бурляя. Там им повстречались Бурляевы посланцы, и среди них сотник Куна, который пировал с ними у старого атамана. Сотник несколько удивился, почему они не через Брацлав, Райгород и Сквиру в Киев едут, впрочем, в его душу не закралось и тени подозрения, да и Заглоба объяснил, что тот путь им показался опасным из-за татар, которых со стороны Днепра ожидают. Куна, в свою очередь, рассказал, что послан Бурляем в полк объявить о походе и что сам Бурляй со всеми ямпольскими войсками и буджакскими татарами с часу на час прибудет в Шаргород, откуда немедля двинется дальше.
   К Бурляю от Хмельницкого прискакали гонцы с известием, что война началась, и с приказом идти на Волынь со всеми полками. Сам Бурляй давно уже рвался в Бар, он ждал только татарского подкрепленья - под Баром мятежники последнее время терпели неудачу за неудачей. Региментарий Ланцкоронский, разгромив немалое число ватаг, захватил город и поставил в замке гарнизон. Там на поле брани полегла не одна тысяча казаков - за них и мечтал отомстить старый полковник или хотя бы обратно отбить замок. Однако, рассказывал Куна, последний приказ Хмельницкого идти на Волынь расстроил Бурляевы планы, и осада Бара на время откладывается, разве что очень будут настаивать татары.
   - Ну что, пан Михал? - говорил на следующий день Заглоба. - Путь в Бар открыт, хоть во второй раз там княжну прячь, да на черта нам этот Бар сдался! С той поры как у крамольников завелось пушек больше, чем у коронного войска, я ни в Бар, ни в какую иную крепость не верю. Другое меня тревожит: похоже, вкруг нас сгущаются тучи.
   - Хорошо б, только тучи! - ответил рыцарь. - Буря страшная надвигается - Бурляй и татары. Представляю, как старик удивится, ежели нас догонит и увидит, что мы не в Киев вовсе, а в противную сторону поспешаем.
   - И с радостью нам иной путь укажет. Хорошо б ему раньше черт показал тропку, что прямиком ведет в пекло! Давай уговоримся, пан Михал: смутьянов я на себя беру, а о татарах уж ты позаботься.
   - Хорошо тебе - мятежники нас за своих принимают, - ответил Володыёвский. - С татарами куда хуже - я один вижу путь: бежать стремглав, чтобы из западни выскользнуть, пока не поздно. Добрых коней, если попадутся по дороге, покупать надо, чтоб всегда свежие были в запасе.
   - В кошельке пана Лонгина и на это найдется, а не хватит, у Редзяна отберем Бурляева деньги, - а теперь вперед!
   И помчались вперед, нахлестывая лошадей, - у тех даже пена выступила на боках и, точно снежные хлопья, падала на зеленую степную траву. Проехали Дерлу и Лядаву. В Бареке Володыёвский купил новых бахматов, но старых не бросил - скакуны, подаренные Бурляем, были хороших кровей, так что их решили неоседланными вести за собою. Вихрем летели, насколько возможно сокращая привалы и ночлеги. Но чувствовали себя превосходно, даже у Елены, хоть она и была утомлена дорогой, с каждым днем сил прибывало. В яре княжна вела жизнь замкнутую, редко когда покидая свою раззолоченную светлицу, чтоб поменьше встречаться с бесстыжей Горпыной, не слышать ее шуточек да уговоров - теперь же от свежего степного воздуха княжна быстро поправлялась здоровьем. Розы расцветали на ее щеках, от солнца лицо потемнело, но зато в глазах появился блеск, и порой, когда ветер взъерошивал ее пышные кудри, так и хотелось сказать: что за цыганка такая, красавица ворожея, а то и королевна цыганская по раздольной степи едет впереди цветы, позади рыцари...
   Володыёвский трудно привыкал к необычайной ее красоте, но путешествие их сближало, и помалу он одолел свою робость. Тут и дар речи к нему вернулся, и веселое настроенье; частенько теперь, едучи с нею рядом, он рассказывал о Лубнах, но более всего о своей со Скшетуским дружбе, поскольку заметил, что такие рассказы княжна всегда рада слушать; порой даже он поддразнивать ее принимался:
   - А знаешь, я ведь Богунов приятель и к нему тебя везу, любезная панна.
   А княжна, будто в большом испуге, складывала ручки и тоненьким голоском просила:
   - Не делай этого, грозный рыцарь, лучше заруби сразу.
   - Нет, нет! Прямо к нему! - сурово ответствовал рыцарь.
   - Заруби! - повторяла княжна, зажмуривая свои прелестные очи, и шею подставляла.
   А у маленького рыцаря мурашки начинали бегать по телу. "Ох, красавица, как вино в голову ударяешь! - думал он. - Да уж ладно, чужого пить не станем", - и благороднейший пан Михал, встряхнувшись, пришпоривал лошадь. Но стоило ему, как пловцу, погрузиться в высокие травы, мурашки тот же час как рукой снимало и все внимание обращалось на дорогу: не затаилась ли где опасность, не сбились ли ненароком с пути, не пахнет ли какой передрягой? И, привстав в стременах, маленький рыцарь выставлял пшеничные усики над волнующимся морем травы и озирал окрестность, принюхивался и прислушивался, как татарин, рыскающий по бурьяну в Диком Поле.
   Заглоба тоже пребывал в отличнейшем расположении духа.
   - Теперь нам куда легче, чем на Кагамлыке было, - говорил он. - Там мы, точно псы, высунув язык, на своих двоих драли. Помню, глотка у меня так пересохла, что языком доски можно было тесать, а теперь, слава богу, и ночью отдохнуть случается, и горло промочить есть чем.