Сенкевич Генрик. Потоп (Книга II, Трилогия - 2)

   Князь это заметил и, когда Кмициц спешился и стал рядом с носилками, приказал немедленно снять мешок.
   - Мы в Янове, - сказал он, - тайну тут делать не из чего. - Затем он обратился в темноте к пану Анджею: - От пана Сапеги?
   - Да.
   - А что поделывает пан Сакович?
   - Он в гостях у пана Оскерко.
   - А почему вы потребовали охранный лист, коль в руках у вас Сакович? Уж очень осторожен пан Сапега, как бы не перемудрил.
   - Не мое это дело! - ответил Кмициц.
   - Я вижу, ты, пан посол, не больно речист.
   - Я письмо привез, а об приватном моем деле скажу на квартире.
   - Стало быть, ты ко мне и с приватным делом?
   - Просьба у меня к тебе, вельможный князь.
   - Рад буду не отказать в просьбе. А теперь прошу за мной. На коня садись. Я бы посадил тебя на носилки, да уж очень тесно будет.
   Тронулись. Князь на носилках, а Кмициц рядом на коне. В темноте они поглядывали друг на друга, но лиц рассмотреть не могли. Через минуту князя так стало трясти, хоть он был в шубе, что он даже зубами защелкал.
   - Бьет меня лихорадка, - проговорил он наконец. - Не будь этого... брр!.. не такие бы я поставил условия.
   Кмициц ничего не ответил, только взором пронизывал темноту, в которой серым и белесым пятном рисовались голова и лицо князя. При звуке его голоса, при виде его фигуры все старые обиды, старая ненависть и жгучая жажда мести подошли под самое сердце, безумие овладело им. Рука невольно потянулась к мечу, который у него отобрали; но за поясом у него была булава с железною шишкой, полковничий его знак, вот и начал бес смущать его и нашептывать:
   "Крикни ему в самое ухо, кто ты, и размозжи ему голову! Ночь темная, уйдешь! Кемличи с тобой. Убьешь изменника, за обиды отплатишь, Оленьку и Сороку спасешь! Бей же, бей!"
   Кмициц еще ближе подъехал к носилкам и дрожащей рукой стал вытаскивать из-за пояса буздыган.
   "Бей! - шептал бес. - Отчизне поможешь".
   Кмициц вытащил уже булаву и с такой силой сжал рукоять, точно хотел раздавить ее в руке.
   "Раз, два, три!" - шепнул бес.
   Но в эту минуту конь под Кмицицем, то ли ткнувшись храпом в шлем драбанта, то ли испугавшись, зарыл вдруг копытами землю и сильно споткнулся; Кмициц дернул поводья. За это время носилки отдалились от него шагов на двадцать.
   А у него волосы встали дыбом на голове
   - Пресвятая богородица, удержи мою руку! - прошептал он сквозь сжатые зубы. - Пресвятая богородица, спаси и помилуй! Я здесь посол, я приехал от гетмана, а убить хочу, как тать! Я, шляхтич, я, раб твой! Не введи меня во искушение!
   - Что это ты, милостивый пан, отстаешь? - раздался прерывистый от лихорадки голое Богуслава
   - Да здесь я!
   - Слышишь, петухи поют по дворам! Надо поспешать, а то болен я, отдохнуть мне надо.
   Кмициц заткнул за пояс буздыган и снова поехал рядом с носилками. Однако успокоиться не мог. Он понимал, что только хладнокровие и самообладание могут помочь ему освободить Сороку, и заранее обдумывал, что сказать князю, как уговорить, уломать его. Давал себе слово думать только о Сороке, ни о ком другом и не вспомнить, особенно об Оленьке.
   И чувствовал, как пылает его лицо при одной мысли о том, что князь сам может вспомнить о ней и такое сказать ему, что не сможет он ни сердца сдержать, ни дослушать
   "Пусть уж лучше он ее не трогает, - говорил он в душе, - пусть не трогает, иначе смерть ему и мне! Пусть хоть себя пожалеет, коль стыда у него нет!"
   И несносную муку терпел пан Анджей; воздуха не хватало в груди и горло так сжималось, что не знал он, сможет ли слово вымолвить, когда придется говорить. В душевном смятении стал он молиться.
   Через минуту ему стало легче, он успокоился, и горло уже не давило, как железным обручем
   Тем временем они подъехали к квартире князя. Драбанты опустили носилки; двое придворных взяли князя под руки; он повернулся к Кмицицу и, щелкая по-прежнему зубами, сказал:
   - Прошу? Приступ сейчас пройдет, я мы сможем поговорить.
   Через минуту они оба очутились в отдельном покое, где в очаге пылали уголья и было нестерпимо жарко. Придворные уложили князя Богуслава на длинное полевое кресло, укрыли шубами и внесли огонь. Затем они удалились, Богуслав откинул голову и остался недвижим.
   - Я сейчас, - произнес он через некоторое время, - только отдохну немного.
   Кмициц смотрел на него. Князь не очень изменился, только лицо осунулось от лихорадки. Как всегда, он был набелен и нарумянен и, наверно, поэтому, когда лежал вот так, с закрытыми глазами и откинутой головой, был похож на труп или восковую фигуру.
   Пан Анджей стоял перед ним в свету, падавшем от светильника. Веки князя стали медленно приоткрываться, вдруг он совсем открыл глаза, и словно пламя пробежало по его лицу. Но длилось это лишь одно короткое мгновенье, затем он снова закрыл глаза.
   - Коль ты дух, я не боюсь тебя, - произнес он, - но сгинь!
   - Я приехал с письмом от гетмана, - сказал Кмициц.
   Богуслав вздрогнул, словно хотел стряхнуть злые грезы, затем посмотрел на Кмицица и спросил:
   - Я промахнулся?
   - Не совсем, - угрюмо ответил пан Анджей, показывая на шрам.
   - Это уже второй! - пробормотал про себя князь. А вслух спросил: Где письмо?
   - Вот! - ответил Кмициц, подавая письмо.
   Богуслав стал читать; когда кончил, глаза его загорелись странным огнем.
   - Хорошо! - произнес он. - Довольно тянуть! Завтра бой! Я рад, завтра у меня не будет лихорадки.
   - Мы тоже рады, - ответил Кмициц.
   На минуту воцарилось молчание, два заклятых врага со страшным любопытством смерили друг друга глазами.
   Князь первый начал разговор:
   - Так это ты, милостивый пан, так преследовал меня с татарами?
   - Я!
   - И не побоялся приехать сюда?
   Кмициц ничего не ответил.
   - А может, ты на родство рассчитывал, на Кишков! Ведь мы не свели с тобой счеты. Я могу приказать спустить с тебя шкуру.
   - Можешь, вельможный князь.
   - Правда, ты приехал с охранным листом. Теперь я понимаю, почему пан Сапега потребовал его. Но ты покушался на мою жизнь. Вы там задержали Саковича, но на его жизнь посягнуть пан воевода не имеет права, а я на твою имею, родственничек ты мой...
   - Я к тебе с просьбой приехал, вельможный князь.
   - Прошу! Можешь надеяться, что я для тебя все сделаю. Какая же у тебя просьба?
   - Твои люди схватили моего солдата, одного из тех, что помогали мне увезти тебя. Я отдавал приказы, он действовал как слепой instrumentum. Отпусти, вельможный князь, этого солдата на свободу.
   Богуслав минуту подумал.
   - Что-то мне, пан, невдомек, - сказал он, - солдат ли так хорош иль ходатай так бесстыж...
   - Я даром не хочу, вельможный князь.
   - Что же ты дашь за него?
   - Самого себя.
   - Скажи, пожалуйста, такой miles praeciosus*! Щедро платишь, да только смотри, станет ли и на что другое, - ведь ты, пожалуй, еще кого-нибудь захочешь у меня выкупить...
   _______________
   * Дорогой солдат! (лат.).
   Кмициц шагнул к князю и побледнел так страшно, что князь невольно поглядел на дверь и, несмотря на всю свою храбрость, переменил предмет разговора.
   - Пан Сапега на такое условие не согласится, - сказал он. - Я бы с радостью взял тебя; но своим княжеским словом поручился за твою безопасность.
   - Через этого солдата я передам пану гетману, что остался добровольно.
   - А он потребует, чтобы я отослал тебя против твоей воли. Уж очень велики твои заслуги перед ним. И Саковича он мне не отпустит, а Сакович для меня дороже, чем ты...
   - Тогда, вельможный князь, освободи так этого солдата, а я дам слово чести, что явлюсь, куда прикажешь.
   - Завтра я, может статься, голову сложу. Ни к чему мне на послезавтра договариваться.
   - Молю тебя, вельможный князь. За этого человека я...
   - Что ты?
   - Мстить перестану.
   - Видишь ли, пан Кмициц, много раз хаживал я на медведя с рогатиной не потому, что должен был это делать, а потому, что так мне хотелось. Люблю я опасности, жить мне не так скучно. Потому и месть твою я в усладу себе оставляю, да и ты, надо сказать, из тех медведей, что сами на рогатину лезут.
   - Вельможный князь, - сказал Кмициц, - за ничтожную благостыню господь часто великие прощает грехи. Никто не ведает, когда предстанет он перед судом всевышнего...
   - Довольно! - прервал его князь. - И я, чтоб угодить богу, псалмы слагаю, хоть и болен, а понадобится мне проповедник, своего кликну. Не умеешь ты смиренно просить, все вокруг да около ходишь. Я тебе сам подскажу средство: завтра в битве ударь на Сапегу, а я послезавтра выпущу твоего солдата и тебе прощу вину. Предал ты Радзивиллов, предай же и Сапегу!
   - Ужели это твое последнее слово, вельможный князь? Заклинаю тебя всем святым!..
   - Нет! Что, сатанеешь, а? И в лице меняешься? Только не подходи близко! Людей мне стыдно звать, но вот взгляни сюда! Ты ведь отчаянный!
   С этими словами Богуслав показал на дуло пистолета, выглядывавшее из-под шубы, которой он был укрыт, и впился сверкающими глазами в пана Анджея.
   - Вельможный князь! - воскликнул Кмициц и сложил просительно руки, но лицо его исказилось от гнева.
   - И просишь, и грозишь? - сказал Богуслав. - Шею гнешь, а из-за пазухи черт зубы мне скалит? Глаза сверкают гордостью, сам мечешь громы и молнии? В ноги Радзивиллу, коль просишь его! Лбом об землю бей! Тогда я тебе отвечу!
   Лицо пана Анджея было бледно как полотно, он провел рукой по потному лбу и ответил прерывающимся голосом, словно лихорадка, которая мучила князя, стала бить вдруг и его.
   - Коли ты, вельможный князь, отпустишь мне этого старого солдата, я готов... упасть... к твоим ногам!
   Глаза Богуслава злорадно сверкнули. Враг смирился, согнул свою гордую выю. Лучше не мог князь утолить жажду мщения.
   Кмициц стоял перед ним, дрожа всем телом, волосы шевелились у него на голове. Даже в спокойные минуты он похож был на ястреба, а сейчас еще больше напоминал разъяренную хищную птицу. Трудно было сказать, бросится он через минуту к ногам князя или схватит его за грудь.
   А Богуслав, не спуская с него глаз, сказал:
   - При людях! При свидетелях! - И повернулся к двери: - Эй! Сюда!
   В отворенную дверь вошло человек двадцать придворных, поляков и иноземцев. За ними появились офицеры.
   - Вот пан Кмициц, хорунжий оршанский и посол пана Сапеги, - обратился к ним князь, - хочет милости моей просить и желает, чтобы все вы при том были свидетелями!
   Кмициц пошатнулся, как пьяный, и со стоном повалился в ноги Богуславу.
   А князь нарочно вытянул ноги так, чтобы носком рейтарского сапога коснуться чела рыцаря.
   Услышав славное имя, узнав, что тот, кто носил его, теперь посол Сапеги, все онемели от изумления. Все поняли, что небывалое творится здесь дело.
   Князь между тем встал и молча прошел в соседний покой, кивнув только двоим придворным, чтобы они последовали за ним.
   Кмициц поднялся с колен. Лицо его не выражало ни гнева, ни ярости, а только бесчувственность и безразличие. Казалось, он не сознает, что с ним творится, что сломлен вконец.
   Прошло полчаса, час. За окном слышен был конский топот и мерные шаги солдат, а он все сидел, как каменный.
   Внезапно отворилась дверь из сеней. Вошел офицер, старый знакомый Кмицица по Биржам, и восемь человек солдат, четверо с мушкетами, четверо без ружей, при одних только саблях.
   - Пан полковник, встань! - учтиво обратился к нему офицер.
   Кмициц посмотрел на него блуждающими глазами.
   - Гловбич! - произнес он, узнав офицера.
   - Я получил приказ, - сказал Гловбич, - связать тебе руки и вывести из Янова. Это только на время, потом ты уедешь свободно. Поэтому, пан полковник, прошу не оказывать сопротивления.
   - Вяжи! - ответил Кмициц.
   И без сопротивления позволил связать себе руки. Ног ему вязать не стали. Офицер вышел с ним из покоя и повел его пешком через Янов. Выйдя из Янова, они шли еще около часу. По дороге к ним присоединилось несколько всадников. Пан Анджей слышал, что они говорят по-польски; всем полякам, служившим у Радзивилла, было известно имя Кмицица, им поэтому было особенно любопытно, что же с ним будет. Конвой миновал березовую рощу и вышел в пустое поле; здесь пан Анджей увидел отряд легкой польской хоругви Богуслава.
   Солдаты были построены в квадрат; посредине квадрата на площадке только двое пехотинцев держали лошадей на шлеях да человек двадцать стояло с факелами.
   При свете факелов пан Анджей увидел лежащий на земле кол со свежезаостренным концом, другой его конец был привязан к толстому бревну.
   Дрожь невольно проняла пана Анджея.
   "Это для меня! - подумал он. - Князь прикажет лошадьми посадить меня на кол. Из мести он жертвует Саковичем!"
   Он ошибся, кол был предназначен для Сороки.
   В дрожащих отблесках пламени он увидел и самого Сороку. Старый солдат сидел около бревна на стульце, без шапки, со связанными руками; его стерегли четверо солдат. Какой-то человек в безрукавке поил его в эту минуту водкой из плоской кружки; Сорока пил с жадностью. Выпив всю водку, он сплюнул, и в эту самую минуту Кмицица поставили между двумя всадниками в первой шеренге; солдат увидел его, сорвался со стульца и вытянулся, как на параде.
   С минуту они глядели друг на друга. Лицо Сороки было спокойно и решительно; он только двигал челюстями, точно все что-то жевал.
   - Сорока! - простонал наконец Кмициц.
   - Слушаюсь! - ответил солдат.
   И снова воцарилось молчание. Да и о чем было им говорить в такую минуту! Но вот палач, который поил Сороку водкой, подошел к нему.
   - Ну, старина, - сказал он, - пора!
   - А вы попрямей посадите!
   - Не бойся!
   Сорока не боялся; но когда он почувствовал на своем плече руку палача, он задышал тяжело и трудно и наконец сказал:
   - Еще горелки!
   - Нету!
   Вдруг один из солдат выехал из шеренги и подал флягу.
   - Есть. Дайте ему!
   - Смирно! - скомандовал Гловбич.
   Но человек в безрукавке все-таки прижал флягу к губам Сороки, и тот снова пил, а выпив, глубоко вздохнул.
   - Вот она, солдатская доля! - сказал он. - Вот награда за тридцать лет службы! Ну, пора так пора!
   К нему подошел второй палач, и его стали раздевать.
   Наступила минута молчания.
   Факелы дрожали в руках у людей. Всем стало страшно.
   Но вот ропот пробежал по рядам солдат, окружавших площадку; он становился все громче. Солдат не палач. Он сам убивает, но не любит смотреть на страданья.
   - Молчать! - крикнул Гловбич.
   Ропот перешел в общий крик, в котором слышались отдельные возгласы: "Дьяволы! Черти! Собачья служба!"
   Вдруг Кмициц крикнул так, точно его самого посадили на кол:
   - Стой!!!
   Палачи невольно остановились. Все глаза обратились на Кмицица.
   - Солдаты! - крикнул пан Анджей. - Князь Богуслав предал короля и Речь Посполитую! Вы окружены, и завтра вас истребят всех до единого! Вы служите изменнику! Но кто бросит службу, бросит изменника, того ждет прощение короля, прощение гетмана! Выбирайте! Смерть и позор или завтра награда! Я жалованье вам заплачу и каждому дам по дукату, по два дуката! Выбирайте! Не вам, честным солдатам, служить изменнику! Да здравствует великий гетман литовский!
   Крик перешел в гул. Ряды расстроились.
   Десятка два голосов крикнули:
   - Да здравствует король!
   - Довольно с нас этой службы!
   - Смерть изменнику!
   - Стой! Стой! - кричали другие голоса.
   - Завтра ждет вас позорный конец! - ревел Кмициц.
   - Татары в Суховоле!
   - Князь изменник!
   - Против короля воюем!
   - Бей его!
   - К князю!
   - Стой!
   Во всеобщем смятении чья-то сабля перерезала веревки, связывавшие руки Кмицица. Тот тут же вскочил на одного из коней, которые должны были поднять Сороку на кол, и крикнул, уже сидя верхом:
   - За мной к гетману!
   - Иду! - крикнул Гловбич. - Да здравствует король!
   - Да здравствует король! - ответило полсотни голосов и мгновенно сверкнуло полсотни сабель.
   - Сороку на коня! - снова скомандовал Кмициц.
   Солдаты, которые хотели оказать сопротивление, увидев обнаженные сабли, смолкли. Один все-таки повернул коня и исчез через минуту из глаз. Факелы погасли. Темнота окутала всех.
   - За мной! - раздался голос Кмицица.
   И люди беспорядочной толпой рванулись с места, затем вытянулись длинной вереницей.
   Отъехав с полверсты, в березовой роще, лежавшей по левую сторону стана, наткнулись на сильное пешее охранение.
   - Кто идет? - раздались голоса.
   - Гловбич с разъездом!
   - Что пропуск?
   - Трубы!
   - Проходи!
   Они проехали не спеша, затем пустились рысью.
   - Сорока! - сказал Кмициц.
   - Слушаюсь! - раздался рядом голос вахмистра.
   Кмициц больше ничего не сказал, он только протянул руку и положил ее на голову вахмистра, словно желая удостовериться, едет ли тот рядом.
   Солдат в молчании прижал его руку к губам.
   Тут рядом же, но с другой стороны, раздался голос Гловбича:
   - Пан Кмициц, я давно хотел сделать то, что делаю теперь!
   - Ты об этом не пожалеешь!
   - Век буду тебя благодарить!
   - Послушай, Гловбич, почему князь не иноземный полк, а вас послал на казнь?
   - Он хотел тебя опозорить при поляках. Чужие солдаты тебя не знают.
   - А со мной ничего не должно было статься?
   - Мне дан был приказ разрезать тебе веревки. А если бы ты кинулся спасать Сороку, мы должны были доставить тебя к князю для наказания.
   - Стало быть, он хотел пожертвовать и Саковичем, - пробормотал Кмициц.
   Между тем в Янове князь Богуслав, изнуренный лихорадкой и дневными трудами, лег уже спать. Он пробудился от глубокого сна, услышав шум перед домом и стук в дверь.
   - Вельможный князь! Вельможный князь! - кричало несколько голосов.
   - Князь спит! Не будить! - отвечали пажи.
   Но князь сел на постели и крикнул:
   - Огня!
   Принесли огонь, одновременно вошел дежурный офицер.
   - Вельможный князь! - сказал он. - Посол Сапеги взбунтовал хоругвь Гловбича и увел ее к гетману.
   Наступило молчание.
   - Бить в литавры и барабаны! - приказал наконец Богуслав. - Войско в строй.
   Офицер вышел, князь остался один.
   - Это страшный человек! - сказал он про себя.
   И почувствовал, что у него начинается новый приступ лихорадки.
   ГЛАВА XL
   Можно себе представить, как удивлен был Сапега, когда Кмициц не только сам вернулся цел и невредим, но и привел с собой отряд в несколько десятков сабель и старого слугу. Дважды пришлось Кмицицу рассказывать, как было дело, во все уши слушали гетман и Оскерко, только нет-нет да руками который всплеснет или за голову схватится.
   - Знай же, - сказал пану Анджею гетман, - кто в своей мести переходит всякие границы, у того она часто, как птица, ускользает из рук. Князь Богуслав хотел, чтобы поляки были свидетелями твоего бесчестья и позора, хотел этим еще больше унизить тебя, вот и перешел всякие границы. Но ты не хвались, ибо победу ты одержал по божьему соизволению. А все-таки должен я сказать тебе: он дьявол, но и ты дьявол! Нехорошо князь поступил, что надругался над тобой.
   - Я над ним ругаться не стану и в мести, даст бог, не перейду границ!
   - Ты совсем прости ему, как Христос прощал обидчикам, хоть, бывши богом, словом одним мог покарать жидовинов.
   Кмициц ничего не ответил, да и времени у него не было не то что для разговоров, но даже для отдыха. Он изнемогал от усталости, однако принял решение в ту же ночь выехать к своим татарам, которые стояли в лесах и на дорогах за Яновом, в тылу войск Богуслава. Люди тогда умели спать и в седле. Приказал только Кмициц оседлать свежего коня да пообещал себе сладко поспать в дороге.
   Он уже садился в седло, когда к нему подошел Сорока и вытянулся в струнку.
   - Пан полковник! - обратился к нему вахмистр.
   - Что скажешь, старина?
   - Я пришел спросить, когда мне ехать?
   - Куда?
   - В Тауроги.
   Кмициц рассмеялся.
   - В Тауроги ты не поедешь совсем, со мной поедешь.
   - Слушаюсь! - ответил вахмистр, стараясь не показать, как он доволен.
   Поехали вместе. Путь был неблизкий, ехать пришлось через леса, окольными путями, чтобы не наткнуться на Богуслава; зато пан Анджей и Сорока отлично выспались и без всяких приключений прибыли к татарам.
   Акба-Улан тотчас явился к Бабиничу и доложил, что было сделано в его отсутствие. Пан Анджей остался доволен: все мосты были сожжены, гати уничтожены; вдобавок разлились весенние воды, и поля, луга и низкие дороги обратились в вязкое болото.
   У Богуслава не было выбора, он должен был драться и либо победить, либо погибнуть. О том, чтобы уйти, и речи быть не могло.
   - Ну что ж, - промолвил Кмициц, - рейтары у него отборные, но конница это тяжелая. Толку от нее по этой грязи никакого.
   Затем он обратился к Акба-Улану.
   - Похудал ты! - сказал он татарину, ткнув его кулаком в брюхо. Ничего, после битвы набьешь пузо княжескими дукатами.
   - Бог на то сотворил врагов, чтобы мужам битвы было с кого брать добычу, - важно ответил татарин.
   - А конница Богуслава стоит против вас?
   - Несколько сот сабель, и конница отборная, а вчера еще полк пехоты прислали, и он окопался.
   - Неужто нельзя выманить их в поле?
   - Не выходят.
   - А если обойти да в тылу оставить, а самим пробиться на Янов?
   - Они на самой дороге стоят.
   - Что-то надо придумать! - Кмициц стал поглаживать рукой чуприну. - А набеги учинять на них вы пробовали? Далеко ль они за вами шли?
   - Да так с полверсты, дальше не хотели.
   - Надо что-то придумать! - повторил Кмициц.
   Однако в ту ночь он ничего не придумал. Зато на следующий день подъехал с татарами к стану, лежавшему между Суховолей и Яновом, и увидел, что лишнего прибавил Акба-Улан, сказавши, будто пехота с той стороны окопалась: там были небольшие шанцы, только и всего. В них можно было долго обороняться, особенно от татар, которые под огнем неохотно шли в атаку, однако о том, чтобы выдержать осаду, и речи быть не могло.
   "Будь у меня пехота, - подумал Кмициц, - я бы напролом пошел..."
   Но о том, чтобы привести пехоту, и думать было нечего, - не так уж много было ее у самого Сапеги, да и времени не оставалось, чтобы ее подтянуть.
   Кмициц подъехал так близко, что пехота Богуслава открыла по нему огонь: но он, не обращая внимания на стрельбу, разъезжал под пулями, разглядывал, озирался кругом, и татары, хоть они под огнем держались хуже, принуждены были ехать с ним в ногу. Потом выскочила конница и стала заходить сбоку. Пан Анджей отскакал тысячи на три шагов и вдруг повернул назад и ринулся на нее.
   Но всадники тоже повернули на всем скаку и понеслись назад, к шанцам. Напрасно татары послали им вслед тучу стрел. С коня упал только один, да и того подобрали и увезли товарищи.
   На обратном пути Кмициц, вместо того чтобы направиться прямо в Суховолю, помчался на запад и доехал до Каменки.
   Болотистая река широко разлилась, весна в тот год была на редкость многоводна. Кмициц посмотрел на реку бросил в воду несколько изломанных веточек, чтобы определить быстроту течения, и сказал Улану:
   - Обойдем их по реке и ударим с тыла.
   - Кони не поплывут против течения.
   - Вода медленно течет. Прямо еле-еле. Поплывут!
   - Кони закоченеют, и люди не выдержат. Холодно еще.
   - Люди поплывут, держась за хвосты. Это ведь ваш татарский обычай.
   - Закоченеют люди.
   - В бою разогреются.
   - Ну ладно.
   Как только спустились сумерки, Кмициц велел нарубить пуки лоз, сухого камыша и тростника и привязать к бокам лошадей.
   Когда зажглась первая звезда, в воду, по его приказу, бросилось около восьмисот всадников и пустилось вплавь вверх по реке. Сам пан Анджей плыл впереди: однако он скоро смекнул, что они так медленно подвигаются вперед, что и за два дня не минуют шанцы.
   Тогда он приказал переправляться на другой берег.
   Это было опасное предприятие, По ту сторону реки берег был низкий и болотистый. Лошади, хоть и легкие, по брюхо уходили в болото. Все же отряд понемногу подвигался вперед, люди поддерживали друг друга.
   Так прошли они с полсотни саженей.
   Звезды показывали полночь. Но тут до слуха их долетели отголоски далекой пальбы.
   - Бой начался! - крикнул Кмициц.
   - Мы потонем! - ответил Акба-Улан.
   - За мной!
   Татары не знали, что делать, когда вдруг заметили, что конь Кмицица вынырнул из болота, ступив, видно, на твердый грунт.
   И в самом деле начался песчаный перекат. Вода была лошадям по грудь, но грунт был твердый. Пошли резвей. Слева мигнули далекие огни.
   - Это шанцы! - тихо сказал Кмициц. - Мимо! В обход!
   Через минуту они и в самом деле миновали шанцы. Тогда снова свернули налево и снова бросились в реку, чтобы выйти на сушу за шанцами.
   Больше сотни лошадей увязло у самого берега. Но люди почти все выбрались. Пешим Кмициц велел сесть позади всадников и двинулся к шанцам. Две сотни охотников он еще раньше оставил с приказом беспокоить противника с фронта, пока он будет заходить ему с тыла. При подходе услышал сперва редкие, а там все более частые выстрелы.
   - Отлично! - сказал он. - Наши пошли в атаку!
   Отряд понесся.
   В темноте маячили только головы, мерно подскакивая на ходу. Ни одна сабля не звякнула, не зазвенело оружие, татары и охотники умели идти тихо, как волки.
   Пальба в стороне Янова становилась все сильней; видно, Сапега перешел в наступление по всей линии.
   Но и со стороны шанцев, куда мчался Кмициц, долетали крики. Костры, пылавшие там, озаряли все кругом сильным светом. В отблесках пламени Кмициц увидел пехоту, которая, изредка постреливая, смотрела вперед, в поле, где конница сражалась с охотниками.
   Его тоже увидели с шанцев, однако вместо выстрелов встретили приближавшийся отряд громкими кликами. Солдаты решили, что это князь Богуслав шлет подкрепление.
   Но когда всадники, надвинувшись тучей, были уже в какой-нибудь сотне шагов от шанцев, пехота беспокойно зашевелилась; заслонив ладонью глаза от света, солдаты стали всматриваться, кто же это к ним скачет.