Страница:
Чарнецкий был так весел, что не только не разгневался, но ответил шутливо:
- Да ты, пан Заглоба, скорее на колокольню похож, чем на флюгер, вон у тебя и воробьи, я слышу, галдят под крышей. Однако quod attinet еды и отдыха, это действительно необходимо.
В ответ Заглоба пробормотал, но так, чтобы Чарнецкий не слышал:
- Самому тебе морду исклевали воробьи, вот воробьев и поминаешь!
ГЛАВА X
После этой битвы Чарнецкий разрешил наконец своему войску передохнуть и подкормить измученных коней, после чего он намерен был спешно возвратиться под Сандомир и там осаждать шведского короля до победного конца.
Меж тем в лагерь однажды вечером прибыл Харламп с вестями от Сапеги. Чарнецкий в ту пору уехал в Черск, куда собиралось на смотр равское народное ополчение, и Харламп, не застав главнокомандующего, отправился прямо к Володыёвскому отдохнуть после долгого пути.
Друзья радостно бросились ему навстречу, но Харламп был мрачнее тучи; едва переступив порог, он сказал:
- О вашей победе я уже слышал. Здесь счастье нам улыбнулось, а вот под Сандомиром оно нам изменило. Нет уже Карла, упустил его Сапега, и притом с великим для себя конфузом.
- Быть не может! - вскричал Володыёвский, хватаясь за голову.
Оба Скшетуские и Заглоба замерли на месте.
- Как это случилось? Ради бога, рассказывай, а не то мы лопнем от нетерпения!
- Сил нет, - ответил Харламп, - я скакал день и ночь, устал до смерти. Подождите, вот приедет пан Чарнецкий, тогда все расскажу ab ovo*, а сейчас дайте дух перевести.
_______________
* С самого начала (лат.).
- Так, так удалось-таки Carolus'y ускользнуть... А ведь я это предвидел. Как? Вы уже забыли, что я это предсказывал? Спросите Ковальского, он подтвердит.
- Верно, дядя предсказывал! - подтвердил Рох.
- И куда же пошел Carolus? - спросил Харлампа Володыёвский.
- Пехота поплыла на челнах, а сам он с кавалерией отправился берегом Вислы к Варшаве.
- Была битва?
- И была и не была. Короче, оставьте меня в покое, не могу я теперь разговаривать.
- Еще одно слово: неужто Сапега разбит?
- Какое разбит! Целехонек, погнался за королем, да только разве Сапеге кого-нибудь догнать!
- Он такой же мастер гнаться, как немец поститься, - проворчал Заглоба.
- Слава богу, хоть войско цело! - заметил Володыёвский.
- Ну, отличились молодцы-литвины! - воскликнул Заглоба. - Ха! Делать нечего! Опять придется нам всем вместе заделывать дыры в нашей Речи Посполитой.
- Вы литовское войско не порочьте, - возразил Харламп. - Carolus знаменитый полководец, и проиграть ему стыд не велик. А вы, королевские, не проиграли разве под Уйстем? И под Вольбожем? И под Сулеёвом? И в десяти других местах? Сам Чарнецкий был побит под Голомбом! Диво ли, что и Сапегу побили, тем паче, что вы его бросили, и остался он один, как перст!
- А мы что, по-твоему, на бал ушли? - возмутился Заглоба.
- Знаю, что не на бал, а на бой, и господь послал вам победу. А только, кто его знает, может, лучше было вам и не ходить; говорят же у нас, что порознь наши войска можно разбить, хоть литовское, хоть польское, но вот когда они действуют заодно - сам дьявол им не страшен.
- Может, оно и верно, - сказал Володыёвский. - Но таково было решение вождей, и не нам о том судить. Все же, думается, и вы здесь не без вины.
- Не иначе, Сапежка свалял дурака, уж я его знаю! - сказал Заглоба.
- Спорить не стану! - буркнул себе под нос Харламп.
Какое-то время они молчали, только хмуро поглядывали друг на друга, размышляя о том, что счастье, кажется, вновь начинает изменять Речи Посполитой, а ведь еще так недавно все они полны были самых радужных надежд.
Вдруг Володыёвский сказал:
- Каштелян возвращается.
И вышел на улицу.
Каштелян в самом деле возвращался. Володыёвский побежал ему навстречу и еще издали стал кричать:
- Ваша милость! Шведский король одурачил литвинов и ушел! Прибыл рыцарь с письмами от воеводы виленского.
- Самого его сюда! - крикнул Чарнецкий. - Где он?
- У меня. Сейчас я его приведу.
Но Чарнецкий был так взволнован известием, что не стал дожидаться и, соскочив с коня, сам вошел в квартиру Володыёвского.
При виде его все повскакали с мест, а он, едва кивнув им, потребовал:
- Письмо!
Харламп подал ему запечатанное послание. Каштелян подошел к окну, так как в комнате было темно, и начал читать, озабоченно хмуря брови. Время от времени глаза его загорались гневным огнем.
- Ох, сердит наш пан каштелян, - шепнул Скшетускому Заглоба, взгляни, как у него рябины на лице покраснели; сейчас и шепелявить начнет, - он от злости всегда шепелявит.
Кончив читать, Чарнецкий сгреб бороду пятерней и довольно долго мял и крутил ее, погрузившись в раздумье; наконец он гнусаво, дребезжащим голосом произнес:
- А ну-ка братец, подойди поближе!
- К услугам вашего превосходительства!
- Говори правду! - сказал Чарнецкий внушительно. - Ибо эта реляция составлена столь искусно, что до сути не доберешься... Правду говори, ничего не смягчай: войско разбежалось?
- Никак нет, милостивый пан каштелян, не разбежалось.
- А сколько вам понадобится времени, чтобы вновь собрать его воедино?
Тут Заглоба шепнул Скшетускому:
- Гляди-ка, хитростью хочет взять.
Однако Харламп ответил, не колеблясь:
- Коли войско не разбежалось, то его и собирать незачем. Правда, к моему отъезду недосчитывалось ополченцев человек двести, и среди павших их тоже не нашли, но это дело обычное, для войска в том беды особой нет, и пан гетман в полном боевом порядке двинул все свои силы в погоню за королем.
- Пушек, говоришь, не потеряли ни одной?
- Нет, потеряли, и не одну, а четыре, их заклепали шведы, так как не могли забрать с собой
- Вижу, что говоришь правду. Теперь рассказывай все по порядку.
- ...Incipiam, - начал Харламп. - Остались мы, значит, одни, и тут неприятель обнаружил, что регулярных войск за Вислой нет, а стоят там лишь партизанские отряды да ватаги разгульные. Мы думали, вернее сказать, пан Сапега думал, что шведы станут атаковать тот берег, и даже послали туда подкрепление, правда, небольшое, чтобы самим не остаться без прикрытия. В лагере шведском шум, суматоха, точно в улье. Под вечер они толпами повалили к Сану. Мы как раз были у воеводы на квартире. Приехал туда пан Кмициц, тот, что теперь зовется Бабиничем, кстати, славный боец, и рассказал. А пан Сапега как раз садился за стол, к нему на пир со всей округи шляхтинки съехались, даже из-под Красника и Янова... наш пан воевода питает слабость к прекрасному полу...
- И к пирам, - прервал его Чарнецкий.
- Меня при нем нет, вот и некому его призвать к воздержанности, вмешался Заглоба.
А Чарнецкий ему на это:
- Быть может, вы с ним свидитесь раньше, чем ты, сударь, думаешь, тогда вместе будете воздерживаться. - И кивнул Харлампу: - Продолжай.
- Так вот, Бабинич, стало быть, доложил, а воевода отвечает: "Это они нарочно притворяются, будто хотят наступать! Ничего они не сделают. Скорее, говорит, они попробуют переправиться через Вислу, но я за ними слежу, и если что - сам выйду им навстречу. А пока, говорит, выпьем за наше здоровье и не будем портить себе удовольствия!" И стали мы есть и пить. А тут и музыка загремела и сам воевода открывает танцы.
- Ужо я ему задам танцы! - вставил Заглоба.
- Тише! - сердито сказал Чарнецкий.
- Меж тем с берега опять прибегают с донесением: шведы что-то сильно расшумелись. Воеводе все нипочем! Трах оруженосца по уху: "Не лезь, куда не просят!" Проплясали мы до рассвета, потом проспали до полудня. А как проснулись, видим - у шведов выросли мощные шанцы, а на шанцах стоят тяжелые пушки, картоуны {Прим. стр.396}, и постреливают время от времени. А уж ядра - не ядра, а целые ведра! Хлопнет такое одно - в глазах темно...
- Не балагурь, - одернул его Чарнецкий, - не с гетманом разговариваешь!
Харламп сильно смутился и продолжал так:
- В полдень выехал сам воевода, а шведы под прикрытием своих шанцев уже начали строить мост. Строили до самого вечера, и это нам показалось весьма удивительно, ну, думаем, построить они его построят, но ведь как им по нему перейти! На другой день смотрим, все строят. Тут уж и воевода начал готовить войска к бою, решив, что без баталии не обойдется...
- На самом же деле мост был только для отвода глаз, а переправились они ниже, по другому мосту, и ударили на вас с фланга? - прервал его Чарнецкий.
Харламп только вытаращил глаза и рот открыл от изумления; наконец он проговорил:
- Так вы уже получили донесение, ваше превосходительство?
- Что и толковать! - прошептал Заглоба. - В военном деле наш старик собаку съел, любой маневр разгадает, словно своими глазами видел!
- Продолжай! - приказал Чарнецкий.
- Наступил вечер. Войска стояли наготове, однако с первой звездой гетман снова сел пировать. Меж тем шведы в то же утро переправились по другому мосту, построенному ниже, и сразу пошли в наступление. Ближе всех к ним стоял со своей хоругвью Кошиц, отличный боец. Он и принял на себя удар. На помощь ему бросились ополченцы, стоявшие по соседству, но шведы пальнули по ним из пушек - они и давай бог ноги! Кошиц погиб, и людей у него порядочно перебили. А ополченцы гурьбой ворвались в лагерь, и вот тут-то и началась суматоха. Сколько было у нас готовых хоругвей, все пошли на шведа, да все без толку, мы еще и пушки потеряли. Будь у короля побольше артиллерии и пехоты, разбили бы они нас в пух и прах, но, на наше счастье, большинство его пеших полков вместе с пушками ушли ночью на челнах, а мы об этом и понятия не имели.
- Недоглядел Сапежка! Так я и знал! - воскликнул Заглоба.
- К нам в руки попало королевское письмо, которое обронили шведы, сказал Харламп. - В нем, по словам читавших, говорится, будто король намерен пойти в Пруссию, взять там войска курфюрста и с ними вернуться назад, ибо, как он пишет, одними шведскими силами ему не обойтись.
- Знаю, - ответил Чарнецкий, - пан Сапега прислал мне это письмо. - И негромко, словно бы про себя, пробормотал: - Придется и нам за ним следом в Пруссию идти.
- А я что все время говорю? - подхватил Заглоба.
Чарнецкий задумчиво посмотрел на него, а вслух сказал:
- Не посчастливилось! Не успел я вовремя под Сандомир, а то бы вдвоем с гетманом никого оттуда живьем не выпустили... Ну ладно, что пропало, того не воротишь. Войне суждено продлиться, но рано или поздно придет ей конец, а с нею и нашим супостатам.
- Так и будет! - хором воскликнули рыцари.
И сердца их, перед тем исполненные сомнений, вновь загорелись надеждой.
Тут Заглоба торопливо шепнул что-то на ухо арендатору Вонсоши, тот исчез за дверью и через минуту вернулся, неся в руках жбан. Володыёвский низко поклонился каштеляну.
- Окажите великую милость своим верным солдатам... - начал он.
- Я охотно выпью с вами, - сказал Чарнецкий, - и знаете, по какому случаю? По случаю нашего с вами прощанья.
- Как так? - вскричал изумленный Володыёвский.
- Сапега пишет, что лауданская хоругвь принадлежит литовскому войску и послал он ее лишь сопровождать короля. А теперь она нужна ему самому, в особенности офицеры, коих у него большая нехватка. Друг мой Володыёвский, ты знаешь, как я тебя люблю, и тяжело мне с тобой расставаться, но в письме есть для тебя приказ. Правда, Сапега, как человек учтивый, прислал его мне, на мое усмотрение. Я мог бы его тебе и не показывать... Ну и ну, удружил мне пан гетман! Да лучше бы он мою самую острую саблю сломал... Однако ж именно потому, что Сапега полагается на мою любезность, я отдаю этот приказ тебе. Вот он, возьми и исполни свой долг. За твое здоровье, сынок!
Володыёвский снова низко поклонился каштеляну и осушил кубок. Он был так опечален, что не мог вымолвить ни слова, а когда каштелян обнял его, по желтым усикам пана Михала ручьем потекли слезы.
- Лучше бы мне умереть! - горестно воскликнул он. - Я привык побеждать под твоим началом, мой возлюбленный вождь, а как там будет, еще неизвестно...
- Да плюнь ты, Михась, на приказ! - сказал взволнованный Заглоба, - Я сам напишу Сапежке и намылю ему голову.
Но пан Михал был прежде всего солдатом, поэтому Заглобе же от него и досталось:
- Эх, пан Заглоба, старая вольница! Молчи уж лучше, коли дела не понимаешь! Служба есть служба!
- То-то и оно! - заключил Чарнецкий.
ГЛАВА XI
Заглоба, представ перед гетманом, не ответил на радостное его приветствие, а заложил руки за спину, выпятил губы и устремил на Сапегу взор, полный справедливого негодования. Гетман, видя Заглобину мину и предвкушая потеху, обрадовался еще больше и тотчас заговорил:
- Как дела, старый плут? Ты что это носом крутишь, словно тут плохо пахнет?
- Кислой капустой пахнет по всему Сапегину стану!
- Капустой? Это отчего же, скажи на милость?
- Да, видно, от тех капустных кочнов, что шведы тут нарубили.
- Ишь ты! До чего же скор на укор! Жаль, что и тебя не зарубили!
- Тот, под чьим началом я служил, сам бьет врага, а своих под нож не подставляет.
- О, чтоб тебя... Хоть бы кто язык тебе отрезал!
- А чем бы я тогда прославлял Сапегины победы?
Понурился тут гетман и сказал:
- Эх, братец, оставь! И без тебя хватает таких, кто, позабыв все мои перед отчизной заслуги, измывается надо мной, как может. И долго еще люди будут меня осуждать, знаю сам, а ведь если б не злосчастные эти ополченцы, все могло обернуться иначе. Вот, говорят, Сапега за утренней трапезой неприятеля прозевал, а ведь с этим неприятелем не смогла справиться вся Речь Посполитая!
Слова гетмана несколько смягчили Заглобу.
- Таков уж наш обычай, - сказал он, - во всех неудачах первым делом винить вождя. За трапезу порицать тебя не стану, перед трудным днем подкрепиться не грех. Пан Чарнецкий - великий воин, но, на мой вкус, есть у него один недостаток: войско свое он и на завтрак, и на обед, и на ужин кормит сплошь одной шведятиной. Конечно, воюет он лучше, чем кухарит, а все же это нехорошо, - ведь от этой пищи и самому закаленному рыцарю скоро воевать расхочется.
- Чарнецкий, верно, крепко на меня сердит?
- Э!.. Не очень! Сначала, правда, пошумел, но как узнал, что войско цело, так сразу и сказал: "Ну, знать, такова воля божья! Ничего, говорит, с каждым может случиться; если б, говорит, все у нас были похожи на Сапегу, страна наша уподобилась бы родине Аристида".
- Я бы за Чарнецкого всю кровь свою отдал! - воскликнул гетман. Другой рад был бы удвоить собственную славу ценою моего унижения, тем более после победы, которую сам только что одержал, но Чарнецкий не таков!
- Всем он хорош, слов нет, да только стар я уже для той службы, какой он требует от солдата, особенно же для купаний, которые он нам устраивал.
- Так ты рад, что вернулся ко мне?
- И рад и не рад, ибо разговоров про еду много, а самой еды что-то не видать.
- Сейчас сядем за стол. А что пан Чарнецкий намерен делать дальше?
- Пойдет в Великую Польшу, подсобит тамошним горемыкам, а оттуда двинется на Стенбока и в Пруссию - авось Гданьск даст ему пушек и пехоты.
- Гданчане - настоящие патриоты! Пример для всей Речи Посполитой! Ну, так мы встретимся с Чарнецким под Варшавой, я тоже туда пойду, вот только под Люблином придется немного задержаться.
- А что, его опять шведы заняли?
- Несчастный город! Уж и не знаю, сколько раз он побывал в руках неприятеля. Тут прибыла депутация от люблинской шляхты, сейчас придут просить, чтобы я их выручил. Но мне надо отправить письмо королю и гетманам, придется им подождать.
- В Люблин и я охотно пойду, уж очень там бабы хороши, гладкие да пышные. Даже каравай бесчувственный, и тот от удовольствия краснеет, когда этакая бабенка прижмет его к груди, чтоб нарезать!
- Экий турка!
- Ваша милость человек пожилой, вам это непонятно, а мне до сих пор каждый год в мае приходится кровь себе пускать.
- Да ведь ты постарше меня будешь!
- Старше лишь опытом, не годами, а что я сумел conservare juventutem meam*, это верно, тут мне многие завидуют. Давайте, ваша милость, я сам приму депутацию, пообещаю, что мы скоро придем им на помощь, пусть утешатся бедные люблинцы, а потом мы и бедных люблянок утешим.
_______________
* Сохранить свою молодость (лат.).
- Ладно, - сказал гетман, - а я пойду отправлять письма.
И вышел.
Тотчас впустили люблинскую депутацию, которую Заглоба принял с чрезвычайной важностью и достоинством, обещал помочь, однако поставил условие: люблинцы должны были снабдить войско провиантом, а главное всевозможными напитками. Затем он пригласил их от имени воеводы на ужин. Послы были довольны, так как войска еще той же ночью выступили к Люблину. Гетман сам торопил и подгонял, так хотелось ему новыми военными успехами смыть с себя сандомирский позор.
Началась осада, но дело подвигалось медленно. Все это время Кмициц обучался фехтовальному искусству у Володыёвского и делал необычайные успехи. Пан Михал, зная, что эта паука обратится против Богуслава, открывал ученику все свои тонкости, без малейшей утайки. Нередко случалось им применять эти уроки и на практике, они вызывали из крепости шведов на поединок и порубили их великое множество. Вскоре Кмициц достиг такого совершенства, что не уступал самому Яну Скшетускому, а во всем Сапегином войске не было никого, кто мог бы помериться силами со Скшетуским. И тут его обуяло такое страстное желание сразиться с Богуславом, что он едва мог усидеть под Люблином, тем более что с приходом весны к нему вернулись силы и здоровье.
Все его раны зажили, он перестал харкать кровью, в душе закипела прежняя удаль, и глаза засверкали прежним огнем. Лауданцы сначала косились на него, но задевать не смели, сдерживаемые железной рукой Володыёвского, позднее же, видя, каковы его поступки и дела, примирились с ним совершенно, и даже Юзва Бутрым, злейший его враг, говорил:
- Кмицица больше нет, есть Бабинич, а Бабинич пусть живет на здоровье!
Наконец, к величайшей радости всего войска, люблинский гарнизон сдался и Сапега двинулся к Варшаве. По дороге гетман получил донесение, что сам Ян Казимир вместе с гетманами и со свежими войсками спешит ему на помощь Пришли вести и из Великой Польши, от Чарнецкого, который также спешил к столице. Войска, разбросанные по всей стране, теперь сходились к Варшаве, подобно тучам, разбросанным по небосводу, которые сходятся и соединяются в одну огромную тучу, готовую разразиться бурей, громами и молниями.
Сапега шел через Желехов, Гарволин и Минск {Прим. стр.402} до седлецкого тракта, чтобы там соединиться с подлясским ополчением. Ополченцев принял под свою команду Ян Скшетуский, который жил, правда, в Люблинском воеводстве, но близ границы с Подлясьем, и потому был хорошо известен тамошней шляхте, уважавшей в нем одного из самых славных рыцарей Речи Посполитой. И вскоре его стараниями из этой шляхты, воинственной от природы, образовались хоругви, ничем не уступавшие регулярной армии.
А покуда они скорым маршем двигались от Минска к Варшаве, стремясь дойти до Праги за один день. Погода благоприятствовала походу. Порой, неся прохладу и прибивая пыль на дороге, налетал легкий майский дождичек, а в общем погода была чудесная, не слишком жаркая, не слишком холодная. В прозрачном воздухе глаз видел далеко-далеко. От Минска войска шли налегке, обоз и пушки должны были выйти следом на другой день. В полках царило необычайное воодушевление; густые леса, обступавшие тракт с обеих сторон, полнились эхом солдатских песен, лошади фыркали, а это был добрый знак. Стройными рядами текли одна за другой хоругви, подобные могучей, сверкающей на солнце реке, шутка ли, двенадцать тысяч человек, не считая ополченцев, вел с собой Сапега. Ротмистры, гарцевавшие перед полками, сверкали начищенными доспехами. Пестрые знамена, похожие на огромные цветы, колыхались над головами бойцов.
Солнце заходило, когда лауданцы, шедшие в авангарде, завидели башни столицы. Из солдатских грудей вырвался радостный крик:
- Варшава! Варшава!
Точно гром, прокатился этот крик по хоругвям, и какое-то время по всей дороге только и слышно было:
- Варшава! Варшава!..
Многие из рыцарей Сапеги никогда не бывали в столице, и теперь ее вид произвел на них необыкновенное впечатление. Все невольно придержали коней; кто снял шапку, кто начал креститься; у многих хлынули слезы из глаз, и они стояли взволнованные, безмолвные Внезапно из последних отрядов вылетел на белом коне Сапега и помчался вдоль всего войска.
- Друзья! - воскликнул он зычным голосом - Мы пришли первые! Нам выпало это счастье и честь!.. Изгоним же шведов из столицы!
- Изгоним!.. - подхватило двенадцать тысяч литовских глоток. Изгоним! Изгоним! Изгоним!..
И поднялся шум и гам. Одни повторяли: "Изгоним!", другие уже кричали: "Бей, кому честь дорога!", третьи: "Вперед, изничтожим собак проклятых!" Лязг оружия сливался с воинственными кликами. Глаза загорались огнем, из-под грозных усов засверкали зубы. Сам Сапега вспыхнул, точно факел, взметнул кверху булаву и крикнул:
- За мной!
Близ Праги воевода приостановил хоругви и велел двигаться шагом. Столица все отчетливее рисовалась в синеватой дали. Длинный ряд башен вздымался в голубое небо. Многоярусные крыши Старого Мяста, крытые красной черепицей, пылали в лучах вечернего солнца. Никогда в жизни не видели литвины такого великолепия, таких гордых, белых, испещренных узкими окнами стен, которые наподобие крутых уступов нависали над самой водой. Дома, казалось, вырастали один из другого, все выше и выше, и над всей этой массой заборов, стен, окон и крыш, тесно жавшихся друг к другу, устремлялись в небо стройные башни. Те, кто побывал уже в столице - на выборах короля или по своим делам, рассказывали остальным, где что стоит и как какое здание называется. Особенно распространялся перед своими лауданцами Заглоба, частый столичный гость, а лауданцы прилежно внимали его словам, дивясь всему, что видели и слышали.
- Взгляните вон на ту башню, что как раз посреди Варшавы, - говорил он. - Это arx regia!* Проживи я столько лет, сколько съел за королевским столом обедов, я посрамил бы самого Мафусаила. Я был у короля самым приближенным лицом; выбрать хорошее староство было для меня все равно, что орех раскусить, а раздавал я их налево и направо, не глядя. Многих я облагодетельствовал, а когда входил куда-нибудь, все senatores** мне в пояс кланялись, по-казацки. Не раз случалось мне также биться перед королем на поединках, король любил смотреть на мою работу, и уж тут маршалу приходилось на это закрывать глаза {Прим. стр.404}.
_______________
* Королевский замок! (лат.).
** Сенаторы (лат.).
- Экий домина! - сказал Pox Ковальский. - И подумать только, что везде здесь засели шведские собаки!
- И грабят страшно! - добавил Заглоба. - Говорят, они даже колонны, которые из мрамора либо другого дорогого камня, выламывают из стен и вывозят в Швецию. Не узнать мне теперь милых сердцу мест, а ведь многие scriptores* почитают, и справедливо, этот замок восьмым чудом света, ибо даже у французского короля дворец хоть и изрядный, а нашему в подметки не годится.
_______________
* Писатели (лат.).
- А что это за башня рядом, с правой стороны?
- Это костел святого Яна. Из замка есть туда внутренний переход. В этом костеле было мне откровение. Раз после вечерни задержался я там и вдруг слышу голос из-под свода: "Заглоба, будет война с сукиным сыном шведским королем, и настанут великие саlamitates"*. Помчался я во весь дух к королю и рассказываю, что слышал, а ксендз примас как огреет меня по шее своим посохом: "Не болтай вздора, ты был пьян!" Теперь вот получили... А другой костел, рядом с тем, это collegium lesuitarum;** третья башня поодаль - это курия, четвертая, справа, - дворец маршала, а вон та зеленая крыша - это Доминиканский костел; всего не перечислишь, хоть целый час молоти языком, как саблей.
_______________
* Несчастья, беды (лат.).
** Школа иезуитов (лат.).
- Другого такого города, пожалуй, и в мире нет! - воскликнул один из солдат.
- Потому-то нам все народы и завидуют.
- А вон то чудесное здание налево от замка?
- За костелом бернардинцев?
- Ну да.
- Это palatium* Радзеёвских, а прежде - Казановских. Он считается девятым чудом света, только пропади он пропадом, из этих-то стен и пошли все беды Речи Посполитой.
_______________
* Дворец (лат.).
- Как это? - раздалось несколько голосов.
- Начал пан подканцлер Радзеёвский с женой ссориться да свариться, а король возьми да заступись за нее. Люди, известное дело, стали об этом толковать, да и сам подканцлер решил, что жена его влюблена в короля, а король в нее: вот он от срама и убежал к шведам, так война и началась. Правда, меня тогда в городе не было, и как это кончилось, я не видел, знаю только по рассказам; но уж мне-то известно, что ее нежные взоры предназначались не королю, а кое-кому другому.
- Кому же?
Заглоба подкрутил ус.
- Тому, на кого все женщины летели, что мухи на мед, да только имени называть не хочу, хвастуны мне всегда были ненавистны... Что поделаешь, постарел человек, постарел и весь облез, как метла, пока выметал врагов из отчизны, а ведь когда-то не было кавалера красивее и любезнее меня, пусть Рох Ковальский подтвер... - Тут пан Заглоба сообразил, что Рох никоим образом не мог помнить те времена, а потому лишь рукой махнул и докончил: - Э, да где ему знать!
После этого он еще показал своим товарищам огромный дворец Оссолинских и Конецпольских, который величиною почти равен был дворцу Радзеёвских, и, наконец, великолепную villa regia*. Тут солнце зашло, а вокруг стала сгущаться ночная тьма.
_______________
* Королевскую усадьбу (лат.).
- Да ты, пан Заглоба, скорее на колокольню похож, чем на флюгер, вон у тебя и воробьи, я слышу, галдят под крышей. Однако quod attinet еды и отдыха, это действительно необходимо.
В ответ Заглоба пробормотал, но так, чтобы Чарнецкий не слышал:
- Самому тебе морду исклевали воробьи, вот воробьев и поминаешь!
ГЛАВА X
После этой битвы Чарнецкий разрешил наконец своему войску передохнуть и подкормить измученных коней, после чего он намерен был спешно возвратиться под Сандомир и там осаждать шведского короля до победного конца.
Меж тем в лагерь однажды вечером прибыл Харламп с вестями от Сапеги. Чарнецкий в ту пору уехал в Черск, куда собиралось на смотр равское народное ополчение, и Харламп, не застав главнокомандующего, отправился прямо к Володыёвскому отдохнуть после долгого пути.
Друзья радостно бросились ему навстречу, но Харламп был мрачнее тучи; едва переступив порог, он сказал:
- О вашей победе я уже слышал. Здесь счастье нам улыбнулось, а вот под Сандомиром оно нам изменило. Нет уже Карла, упустил его Сапега, и притом с великим для себя конфузом.
- Быть не может! - вскричал Володыёвский, хватаясь за голову.
Оба Скшетуские и Заглоба замерли на месте.
- Как это случилось? Ради бога, рассказывай, а не то мы лопнем от нетерпения!
- Сил нет, - ответил Харламп, - я скакал день и ночь, устал до смерти. Подождите, вот приедет пан Чарнецкий, тогда все расскажу ab ovo*, а сейчас дайте дух перевести.
_______________
* С самого начала (лат.).
- Так, так удалось-таки Carolus'y ускользнуть... А ведь я это предвидел. Как? Вы уже забыли, что я это предсказывал? Спросите Ковальского, он подтвердит.
- Верно, дядя предсказывал! - подтвердил Рох.
- И куда же пошел Carolus? - спросил Харлампа Володыёвский.
- Пехота поплыла на челнах, а сам он с кавалерией отправился берегом Вислы к Варшаве.
- Была битва?
- И была и не была. Короче, оставьте меня в покое, не могу я теперь разговаривать.
- Еще одно слово: неужто Сапега разбит?
- Какое разбит! Целехонек, погнался за королем, да только разве Сапеге кого-нибудь догнать!
- Он такой же мастер гнаться, как немец поститься, - проворчал Заглоба.
- Слава богу, хоть войско цело! - заметил Володыёвский.
- Ну, отличились молодцы-литвины! - воскликнул Заглоба. - Ха! Делать нечего! Опять придется нам всем вместе заделывать дыры в нашей Речи Посполитой.
- Вы литовское войско не порочьте, - возразил Харламп. - Carolus знаменитый полководец, и проиграть ему стыд не велик. А вы, королевские, не проиграли разве под Уйстем? И под Вольбожем? И под Сулеёвом? И в десяти других местах? Сам Чарнецкий был побит под Голомбом! Диво ли, что и Сапегу побили, тем паче, что вы его бросили, и остался он один, как перст!
- А мы что, по-твоему, на бал ушли? - возмутился Заглоба.
- Знаю, что не на бал, а на бой, и господь послал вам победу. А только, кто его знает, может, лучше было вам и не ходить; говорят же у нас, что порознь наши войска можно разбить, хоть литовское, хоть польское, но вот когда они действуют заодно - сам дьявол им не страшен.
- Может, оно и верно, - сказал Володыёвский. - Но таково было решение вождей, и не нам о том судить. Все же, думается, и вы здесь не без вины.
- Не иначе, Сапежка свалял дурака, уж я его знаю! - сказал Заглоба.
- Спорить не стану! - буркнул себе под нос Харламп.
Какое-то время они молчали, только хмуро поглядывали друг на друга, размышляя о том, что счастье, кажется, вновь начинает изменять Речи Посполитой, а ведь еще так недавно все они полны были самых радужных надежд.
Вдруг Володыёвский сказал:
- Каштелян возвращается.
И вышел на улицу.
Каштелян в самом деле возвращался. Володыёвский побежал ему навстречу и еще издали стал кричать:
- Ваша милость! Шведский король одурачил литвинов и ушел! Прибыл рыцарь с письмами от воеводы виленского.
- Самого его сюда! - крикнул Чарнецкий. - Где он?
- У меня. Сейчас я его приведу.
Но Чарнецкий был так взволнован известием, что не стал дожидаться и, соскочив с коня, сам вошел в квартиру Володыёвского.
При виде его все повскакали с мест, а он, едва кивнув им, потребовал:
- Письмо!
Харламп подал ему запечатанное послание. Каштелян подошел к окну, так как в комнате было темно, и начал читать, озабоченно хмуря брови. Время от времени глаза его загорались гневным огнем.
- Ох, сердит наш пан каштелян, - шепнул Скшетускому Заглоба, взгляни, как у него рябины на лице покраснели; сейчас и шепелявить начнет, - он от злости всегда шепелявит.
Кончив читать, Чарнецкий сгреб бороду пятерней и довольно долго мял и крутил ее, погрузившись в раздумье; наконец он гнусаво, дребезжащим голосом произнес:
- А ну-ка братец, подойди поближе!
- К услугам вашего превосходительства!
- Говори правду! - сказал Чарнецкий внушительно. - Ибо эта реляция составлена столь искусно, что до сути не доберешься... Правду говори, ничего не смягчай: войско разбежалось?
- Никак нет, милостивый пан каштелян, не разбежалось.
- А сколько вам понадобится времени, чтобы вновь собрать его воедино?
Тут Заглоба шепнул Скшетускому:
- Гляди-ка, хитростью хочет взять.
Однако Харламп ответил, не колеблясь:
- Коли войско не разбежалось, то его и собирать незачем. Правда, к моему отъезду недосчитывалось ополченцев человек двести, и среди павших их тоже не нашли, но это дело обычное, для войска в том беды особой нет, и пан гетман в полном боевом порядке двинул все свои силы в погоню за королем.
- Пушек, говоришь, не потеряли ни одной?
- Нет, потеряли, и не одну, а четыре, их заклепали шведы, так как не могли забрать с собой
- Вижу, что говоришь правду. Теперь рассказывай все по порядку.
- ...Incipiam, - начал Харламп. - Остались мы, значит, одни, и тут неприятель обнаружил, что регулярных войск за Вислой нет, а стоят там лишь партизанские отряды да ватаги разгульные. Мы думали, вернее сказать, пан Сапега думал, что шведы станут атаковать тот берег, и даже послали туда подкрепление, правда, небольшое, чтобы самим не остаться без прикрытия. В лагере шведском шум, суматоха, точно в улье. Под вечер они толпами повалили к Сану. Мы как раз были у воеводы на квартире. Приехал туда пан Кмициц, тот, что теперь зовется Бабиничем, кстати, славный боец, и рассказал. А пан Сапега как раз садился за стол, к нему на пир со всей округи шляхтинки съехались, даже из-под Красника и Янова... наш пан воевода питает слабость к прекрасному полу...
- И к пирам, - прервал его Чарнецкий.
- Меня при нем нет, вот и некому его призвать к воздержанности, вмешался Заглоба.
А Чарнецкий ему на это:
- Быть может, вы с ним свидитесь раньше, чем ты, сударь, думаешь, тогда вместе будете воздерживаться. - И кивнул Харлампу: - Продолжай.
- Так вот, Бабинич, стало быть, доложил, а воевода отвечает: "Это они нарочно притворяются, будто хотят наступать! Ничего они не сделают. Скорее, говорит, они попробуют переправиться через Вислу, но я за ними слежу, и если что - сам выйду им навстречу. А пока, говорит, выпьем за наше здоровье и не будем портить себе удовольствия!" И стали мы есть и пить. А тут и музыка загремела и сам воевода открывает танцы.
- Ужо я ему задам танцы! - вставил Заглоба.
- Тише! - сердито сказал Чарнецкий.
- Меж тем с берега опять прибегают с донесением: шведы что-то сильно расшумелись. Воеводе все нипочем! Трах оруженосца по уху: "Не лезь, куда не просят!" Проплясали мы до рассвета, потом проспали до полудня. А как проснулись, видим - у шведов выросли мощные шанцы, а на шанцах стоят тяжелые пушки, картоуны {Прим. стр.396}, и постреливают время от времени. А уж ядра - не ядра, а целые ведра! Хлопнет такое одно - в глазах темно...
- Не балагурь, - одернул его Чарнецкий, - не с гетманом разговариваешь!
Харламп сильно смутился и продолжал так:
- В полдень выехал сам воевода, а шведы под прикрытием своих шанцев уже начали строить мост. Строили до самого вечера, и это нам показалось весьма удивительно, ну, думаем, построить они его построят, но ведь как им по нему перейти! На другой день смотрим, все строят. Тут уж и воевода начал готовить войска к бою, решив, что без баталии не обойдется...
- На самом же деле мост был только для отвода глаз, а переправились они ниже, по другому мосту, и ударили на вас с фланга? - прервал его Чарнецкий.
Харламп только вытаращил глаза и рот открыл от изумления; наконец он проговорил:
- Так вы уже получили донесение, ваше превосходительство?
- Что и толковать! - прошептал Заглоба. - В военном деле наш старик собаку съел, любой маневр разгадает, словно своими глазами видел!
- Продолжай! - приказал Чарнецкий.
- Наступил вечер. Войска стояли наготове, однако с первой звездой гетман снова сел пировать. Меж тем шведы в то же утро переправились по другому мосту, построенному ниже, и сразу пошли в наступление. Ближе всех к ним стоял со своей хоругвью Кошиц, отличный боец. Он и принял на себя удар. На помощь ему бросились ополченцы, стоявшие по соседству, но шведы пальнули по ним из пушек - они и давай бог ноги! Кошиц погиб, и людей у него порядочно перебили. А ополченцы гурьбой ворвались в лагерь, и вот тут-то и началась суматоха. Сколько было у нас готовых хоругвей, все пошли на шведа, да все без толку, мы еще и пушки потеряли. Будь у короля побольше артиллерии и пехоты, разбили бы они нас в пух и прах, но, на наше счастье, большинство его пеших полков вместе с пушками ушли ночью на челнах, а мы об этом и понятия не имели.
- Недоглядел Сапежка! Так я и знал! - воскликнул Заглоба.
- К нам в руки попало королевское письмо, которое обронили шведы, сказал Харламп. - В нем, по словам читавших, говорится, будто король намерен пойти в Пруссию, взять там войска курфюрста и с ними вернуться назад, ибо, как он пишет, одними шведскими силами ему не обойтись.
- Знаю, - ответил Чарнецкий, - пан Сапега прислал мне это письмо. - И негромко, словно бы про себя, пробормотал: - Придется и нам за ним следом в Пруссию идти.
- А я что все время говорю? - подхватил Заглоба.
Чарнецкий задумчиво посмотрел на него, а вслух сказал:
- Не посчастливилось! Не успел я вовремя под Сандомир, а то бы вдвоем с гетманом никого оттуда живьем не выпустили... Ну ладно, что пропало, того не воротишь. Войне суждено продлиться, но рано или поздно придет ей конец, а с нею и нашим супостатам.
- Так и будет! - хором воскликнули рыцари.
И сердца их, перед тем исполненные сомнений, вновь загорелись надеждой.
Тут Заглоба торопливо шепнул что-то на ухо арендатору Вонсоши, тот исчез за дверью и через минуту вернулся, неся в руках жбан. Володыёвский низко поклонился каштеляну.
- Окажите великую милость своим верным солдатам... - начал он.
- Я охотно выпью с вами, - сказал Чарнецкий, - и знаете, по какому случаю? По случаю нашего с вами прощанья.
- Как так? - вскричал изумленный Володыёвский.
- Сапега пишет, что лауданская хоругвь принадлежит литовскому войску и послал он ее лишь сопровождать короля. А теперь она нужна ему самому, в особенности офицеры, коих у него большая нехватка. Друг мой Володыёвский, ты знаешь, как я тебя люблю, и тяжело мне с тобой расставаться, но в письме есть для тебя приказ. Правда, Сапега, как человек учтивый, прислал его мне, на мое усмотрение. Я мог бы его тебе и не показывать... Ну и ну, удружил мне пан гетман! Да лучше бы он мою самую острую саблю сломал... Однако ж именно потому, что Сапега полагается на мою любезность, я отдаю этот приказ тебе. Вот он, возьми и исполни свой долг. За твое здоровье, сынок!
Володыёвский снова низко поклонился каштеляну и осушил кубок. Он был так опечален, что не мог вымолвить ни слова, а когда каштелян обнял его, по желтым усикам пана Михала ручьем потекли слезы.
- Лучше бы мне умереть! - горестно воскликнул он. - Я привык побеждать под твоим началом, мой возлюбленный вождь, а как там будет, еще неизвестно...
- Да плюнь ты, Михась, на приказ! - сказал взволнованный Заглоба, - Я сам напишу Сапежке и намылю ему голову.
Но пан Михал был прежде всего солдатом, поэтому Заглобе же от него и досталось:
- Эх, пан Заглоба, старая вольница! Молчи уж лучше, коли дела не понимаешь! Служба есть служба!
- То-то и оно! - заключил Чарнецкий.
ГЛАВА XI
Заглоба, представ перед гетманом, не ответил на радостное его приветствие, а заложил руки за спину, выпятил губы и устремил на Сапегу взор, полный справедливого негодования. Гетман, видя Заглобину мину и предвкушая потеху, обрадовался еще больше и тотчас заговорил:
- Как дела, старый плут? Ты что это носом крутишь, словно тут плохо пахнет?
- Кислой капустой пахнет по всему Сапегину стану!
- Капустой? Это отчего же, скажи на милость?
- Да, видно, от тех капустных кочнов, что шведы тут нарубили.
- Ишь ты! До чего же скор на укор! Жаль, что и тебя не зарубили!
- Тот, под чьим началом я служил, сам бьет врага, а своих под нож не подставляет.
- О, чтоб тебя... Хоть бы кто язык тебе отрезал!
- А чем бы я тогда прославлял Сапегины победы?
Понурился тут гетман и сказал:
- Эх, братец, оставь! И без тебя хватает таких, кто, позабыв все мои перед отчизной заслуги, измывается надо мной, как может. И долго еще люди будут меня осуждать, знаю сам, а ведь если б не злосчастные эти ополченцы, все могло обернуться иначе. Вот, говорят, Сапега за утренней трапезой неприятеля прозевал, а ведь с этим неприятелем не смогла справиться вся Речь Посполитая!
Слова гетмана несколько смягчили Заглобу.
- Таков уж наш обычай, - сказал он, - во всех неудачах первым делом винить вождя. За трапезу порицать тебя не стану, перед трудным днем подкрепиться не грех. Пан Чарнецкий - великий воин, но, на мой вкус, есть у него один недостаток: войско свое он и на завтрак, и на обед, и на ужин кормит сплошь одной шведятиной. Конечно, воюет он лучше, чем кухарит, а все же это нехорошо, - ведь от этой пищи и самому закаленному рыцарю скоро воевать расхочется.
- Чарнецкий, верно, крепко на меня сердит?
- Э!.. Не очень! Сначала, правда, пошумел, но как узнал, что войско цело, так сразу и сказал: "Ну, знать, такова воля божья! Ничего, говорит, с каждым может случиться; если б, говорит, все у нас были похожи на Сапегу, страна наша уподобилась бы родине Аристида".
- Я бы за Чарнецкого всю кровь свою отдал! - воскликнул гетман. Другой рад был бы удвоить собственную славу ценою моего унижения, тем более после победы, которую сам только что одержал, но Чарнецкий не таков!
- Всем он хорош, слов нет, да только стар я уже для той службы, какой он требует от солдата, особенно же для купаний, которые он нам устраивал.
- Так ты рад, что вернулся ко мне?
- И рад и не рад, ибо разговоров про еду много, а самой еды что-то не видать.
- Сейчас сядем за стол. А что пан Чарнецкий намерен делать дальше?
- Пойдет в Великую Польшу, подсобит тамошним горемыкам, а оттуда двинется на Стенбока и в Пруссию - авось Гданьск даст ему пушек и пехоты.
- Гданчане - настоящие патриоты! Пример для всей Речи Посполитой! Ну, так мы встретимся с Чарнецким под Варшавой, я тоже туда пойду, вот только под Люблином придется немного задержаться.
- А что, его опять шведы заняли?
- Несчастный город! Уж и не знаю, сколько раз он побывал в руках неприятеля. Тут прибыла депутация от люблинской шляхты, сейчас придут просить, чтобы я их выручил. Но мне надо отправить письмо королю и гетманам, придется им подождать.
- В Люблин и я охотно пойду, уж очень там бабы хороши, гладкие да пышные. Даже каравай бесчувственный, и тот от удовольствия краснеет, когда этакая бабенка прижмет его к груди, чтоб нарезать!
- Экий турка!
- Ваша милость человек пожилой, вам это непонятно, а мне до сих пор каждый год в мае приходится кровь себе пускать.
- Да ведь ты постарше меня будешь!
- Старше лишь опытом, не годами, а что я сумел conservare juventutem meam*, это верно, тут мне многие завидуют. Давайте, ваша милость, я сам приму депутацию, пообещаю, что мы скоро придем им на помощь, пусть утешатся бедные люблинцы, а потом мы и бедных люблянок утешим.
_______________
* Сохранить свою молодость (лат.).
- Ладно, - сказал гетман, - а я пойду отправлять письма.
И вышел.
Тотчас впустили люблинскую депутацию, которую Заглоба принял с чрезвычайной важностью и достоинством, обещал помочь, однако поставил условие: люблинцы должны были снабдить войско провиантом, а главное всевозможными напитками. Затем он пригласил их от имени воеводы на ужин. Послы были довольны, так как войска еще той же ночью выступили к Люблину. Гетман сам торопил и подгонял, так хотелось ему новыми военными успехами смыть с себя сандомирский позор.
Началась осада, но дело подвигалось медленно. Все это время Кмициц обучался фехтовальному искусству у Володыёвского и делал необычайные успехи. Пан Михал, зная, что эта паука обратится против Богуслава, открывал ученику все свои тонкости, без малейшей утайки. Нередко случалось им применять эти уроки и на практике, они вызывали из крепости шведов на поединок и порубили их великое множество. Вскоре Кмициц достиг такого совершенства, что не уступал самому Яну Скшетускому, а во всем Сапегином войске не было никого, кто мог бы помериться силами со Скшетуским. И тут его обуяло такое страстное желание сразиться с Богуславом, что он едва мог усидеть под Люблином, тем более что с приходом весны к нему вернулись силы и здоровье.
Все его раны зажили, он перестал харкать кровью, в душе закипела прежняя удаль, и глаза засверкали прежним огнем. Лауданцы сначала косились на него, но задевать не смели, сдерживаемые железной рукой Володыёвского, позднее же, видя, каковы его поступки и дела, примирились с ним совершенно, и даже Юзва Бутрым, злейший его враг, говорил:
- Кмицица больше нет, есть Бабинич, а Бабинич пусть живет на здоровье!
Наконец, к величайшей радости всего войска, люблинский гарнизон сдался и Сапега двинулся к Варшаве. По дороге гетман получил донесение, что сам Ян Казимир вместе с гетманами и со свежими войсками спешит ему на помощь Пришли вести и из Великой Польши, от Чарнецкого, который также спешил к столице. Войска, разбросанные по всей стране, теперь сходились к Варшаве, подобно тучам, разбросанным по небосводу, которые сходятся и соединяются в одну огромную тучу, готовую разразиться бурей, громами и молниями.
Сапега шел через Желехов, Гарволин и Минск {Прим. стр.402} до седлецкого тракта, чтобы там соединиться с подлясским ополчением. Ополченцев принял под свою команду Ян Скшетуский, который жил, правда, в Люблинском воеводстве, но близ границы с Подлясьем, и потому был хорошо известен тамошней шляхте, уважавшей в нем одного из самых славных рыцарей Речи Посполитой. И вскоре его стараниями из этой шляхты, воинственной от природы, образовались хоругви, ничем не уступавшие регулярной армии.
А покуда они скорым маршем двигались от Минска к Варшаве, стремясь дойти до Праги за один день. Погода благоприятствовала походу. Порой, неся прохладу и прибивая пыль на дороге, налетал легкий майский дождичек, а в общем погода была чудесная, не слишком жаркая, не слишком холодная. В прозрачном воздухе глаз видел далеко-далеко. От Минска войска шли налегке, обоз и пушки должны были выйти следом на другой день. В полках царило необычайное воодушевление; густые леса, обступавшие тракт с обеих сторон, полнились эхом солдатских песен, лошади фыркали, а это был добрый знак. Стройными рядами текли одна за другой хоругви, подобные могучей, сверкающей на солнце реке, шутка ли, двенадцать тысяч человек, не считая ополченцев, вел с собой Сапега. Ротмистры, гарцевавшие перед полками, сверкали начищенными доспехами. Пестрые знамена, похожие на огромные цветы, колыхались над головами бойцов.
Солнце заходило, когда лауданцы, шедшие в авангарде, завидели башни столицы. Из солдатских грудей вырвался радостный крик:
- Варшава! Варшава!
Точно гром, прокатился этот крик по хоругвям, и какое-то время по всей дороге только и слышно было:
- Варшава! Варшава!..
Многие из рыцарей Сапеги никогда не бывали в столице, и теперь ее вид произвел на них необыкновенное впечатление. Все невольно придержали коней; кто снял шапку, кто начал креститься; у многих хлынули слезы из глаз, и они стояли взволнованные, безмолвные Внезапно из последних отрядов вылетел на белом коне Сапега и помчался вдоль всего войска.
- Друзья! - воскликнул он зычным голосом - Мы пришли первые! Нам выпало это счастье и честь!.. Изгоним же шведов из столицы!
- Изгоним!.. - подхватило двенадцать тысяч литовских глоток. Изгоним! Изгоним! Изгоним!..
И поднялся шум и гам. Одни повторяли: "Изгоним!", другие уже кричали: "Бей, кому честь дорога!", третьи: "Вперед, изничтожим собак проклятых!" Лязг оружия сливался с воинственными кликами. Глаза загорались огнем, из-под грозных усов засверкали зубы. Сам Сапега вспыхнул, точно факел, взметнул кверху булаву и крикнул:
- За мной!
Близ Праги воевода приостановил хоругви и велел двигаться шагом. Столица все отчетливее рисовалась в синеватой дали. Длинный ряд башен вздымался в голубое небо. Многоярусные крыши Старого Мяста, крытые красной черепицей, пылали в лучах вечернего солнца. Никогда в жизни не видели литвины такого великолепия, таких гордых, белых, испещренных узкими окнами стен, которые наподобие крутых уступов нависали над самой водой. Дома, казалось, вырастали один из другого, все выше и выше, и над всей этой массой заборов, стен, окон и крыш, тесно жавшихся друг к другу, устремлялись в небо стройные башни. Те, кто побывал уже в столице - на выборах короля или по своим делам, рассказывали остальным, где что стоит и как какое здание называется. Особенно распространялся перед своими лауданцами Заглоба, частый столичный гость, а лауданцы прилежно внимали его словам, дивясь всему, что видели и слышали.
- Взгляните вон на ту башню, что как раз посреди Варшавы, - говорил он. - Это arx regia!* Проживи я столько лет, сколько съел за королевским столом обедов, я посрамил бы самого Мафусаила. Я был у короля самым приближенным лицом; выбрать хорошее староство было для меня все равно, что орех раскусить, а раздавал я их налево и направо, не глядя. Многих я облагодетельствовал, а когда входил куда-нибудь, все senatores** мне в пояс кланялись, по-казацки. Не раз случалось мне также биться перед королем на поединках, король любил смотреть на мою работу, и уж тут маршалу приходилось на это закрывать глаза {Прим. стр.404}.
_______________
* Королевский замок! (лат.).
** Сенаторы (лат.).
- Экий домина! - сказал Pox Ковальский. - И подумать только, что везде здесь засели шведские собаки!
- И грабят страшно! - добавил Заглоба. - Говорят, они даже колонны, которые из мрамора либо другого дорогого камня, выламывают из стен и вывозят в Швецию. Не узнать мне теперь милых сердцу мест, а ведь многие scriptores* почитают, и справедливо, этот замок восьмым чудом света, ибо даже у французского короля дворец хоть и изрядный, а нашему в подметки не годится.
_______________
* Писатели (лат.).
- А что это за башня рядом, с правой стороны?
- Это костел святого Яна. Из замка есть туда внутренний переход. В этом костеле было мне откровение. Раз после вечерни задержался я там и вдруг слышу голос из-под свода: "Заглоба, будет война с сукиным сыном шведским королем, и настанут великие саlamitates"*. Помчался я во весь дух к королю и рассказываю, что слышал, а ксендз примас как огреет меня по шее своим посохом: "Не болтай вздора, ты был пьян!" Теперь вот получили... А другой костел, рядом с тем, это collegium lesuitarum;** третья башня поодаль - это курия, четвертая, справа, - дворец маршала, а вон та зеленая крыша - это Доминиканский костел; всего не перечислишь, хоть целый час молоти языком, как саблей.
_______________
* Несчастья, беды (лат.).
** Школа иезуитов (лат.).
- Другого такого города, пожалуй, и в мире нет! - воскликнул один из солдат.
- Потому-то нам все народы и завидуют.
- А вон то чудесное здание налево от замка?
- За костелом бернардинцев?
- Ну да.
- Это palatium* Радзеёвских, а прежде - Казановских. Он считается девятым чудом света, только пропади он пропадом, из этих-то стен и пошли все беды Речи Посполитой.
_______________
* Дворец (лат.).
- Как это? - раздалось несколько голосов.
- Начал пан подканцлер Радзеёвский с женой ссориться да свариться, а король возьми да заступись за нее. Люди, известное дело, стали об этом толковать, да и сам подканцлер решил, что жена его влюблена в короля, а король в нее: вот он от срама и убежал к шведам, так война и началась. Правда, меня тогда в городе не было, и как это кончилось, я не видел, знаю только по рассказам; но уж мне-то известно, что ее нежные взоры предназначались не королю, а кое-кому другому.
- Кому же?
Заглоба подкрутил ус.
- Тому, на кого все женщины летели, что мухи на мед, да только имени называть не хочу, хвастуны мне всегда были ненавистны... Что поделаешь, постарел человек, постарел и весь облез, как метла, пока выметал врагов из отчизны, а ведь когда-то не было кавалера красивее и любезнее меня, пусть Рох Ковальский подтвер... - Тут пан Заглоба сообразил, что Рох никоим образом не мог помнить те времена, а потому лишь рукой махнул и докончил: - Э, да где ему знать!
После этого он еще показал своим товарищам огромный дворец Оссолинских и Конецпольских, который величиною почти равен был дворцу Радзеёвских, и, наконец, великолепную villa regia*. Тут солнце зашло, а вокруг стала сгущаться ночная тьма.
_______________
* Королевскую усадьбу (лат.).