Страница:
Вода в единственном мелком месте, где только и можно было перейти реку, бурлила под ударами пуль, как под проливным дождем. Пушечные ядра перелетали на противоположный берег, вздымая тучи песка.
Сам пан подскарбий подскакал к броду и, осмотревшись, убедился, что живым на тот берег никому не перебраться.
Однако это могло решить исход сражения. И чело гетмана омрачилось. Оглядев в зрительную трубу весь фронт неприятельских войск, он приказал ординарцу:
- Скачи к Гассун-бею пусть орда как-нибудь переправится в глубоком месте и ударит на обоз. Что ни есть на подводах - все их! Пушек в той стороне нету, им бы только реку одолеть.
Офицер умчался, нахлестывая коня, гетман же поехал дальше, туда, где на лугу, в лозняке, стояла лауданская хоругвь, и, подъехав к ней, остановился.
Володыёвский, мрачный, как туча, встретил гетмана, ни слова не говоря, только глядел ему в глаза и шевелил усиками.
- Как думаешь, сударь, - спросил гетман, - переправятся татары?
- Татары-то переправятся, но Кмициц погибнет! - ответил Володыёвский.
- Черт побери! - воскликнул вдруг гетман. - Да Кмициц этот, будь у него голова на плечах, не только не погибнет, а сраженье выиграть может!
Володыёвский ничего не сказал, но про себя подумал:
"Либо ни одной хоругви не надо было за реку пускать, либо сразу пять..."
Гетман снова стал смотреть в зрительную трубу на схватку за рекой, в гуще которой яростно рубился Кмициц, а маленький рыцарь, не в силах устоять на месте, внезапно приблизился к нему и, держа саблю острием вверх, сказал:
- Ваша милость! Прикажи - я попробую переправиться вброд.
- Стоять! - резко оборвал его подскарбий. - Довольно, что те погибнут.
- Уже погибают! - ответил Володыёвский.
И в самом деле, гул битвы сделался явственней и нарастал с каждой минутой. Видно, Кмициц отступал к реке.
- Слава богу! Этого я и хотел! - вдруг воскликнул гетман и стремглав поскакал к хоругви Войнилловича.
А Кмициц действительно отступал. Люди его, ударив на красных драгун, рубились с ними из последних сил, но уже дыхание перехватывало в груди, уже немели усталые руки, одно за другим валились тела на землю, и только надежда, что из-за реки вот-вот подоспеет подкрепление, еще поддерживала в бойцах дух.
Между тем прошло полчаса, а желанного возгласа "бей!" все не было слышно, зато на помощь красным драгунам устремился тяжелый кавалерийский полк Богуслава.
"Вот она, смерть!" - подумал Кмициц, увидев, что конники заходят сбоку.
Но он был из тех воинов, которые до последней минуты верят, что не только сохранят собственную жизнь, но и одержат победу. Долгий солдатский опыт научил Кмицица не бояться риска и мгновенно оценивать обстановку; вот и теперь, быстрее вспыхивающей на вечернем небе зарницы, в его уме промелькнула мысль:
"Похоже, через брод неприятель наших к себе не подпустит, а раз так, я его самого к ним подгоню..."
Меж тем полк Богуслава был уже в каких-нибудь ста шагах и несся во весь опор; пан Анджей, видя, что драгуны вот-вот ударят на его татар и скорее всего их сомнут, поднес к губам дудку и свистнул так пронзительно, что драгунские лошади в передних рядах от страха присели на зады.
Свист немедля был повторен дудками татарских старшин, и - словно вихрь взметнул песчаную бурю - весь чамбул разом, поворотив коней, ударился в бегство.
Недобитые рейтары, красные драгуны и Богуславов полк с места в карьер припустились за ним вдогонку.
Как гром, загремели возгласы офицеров: "Вперед!" и "Gott mit uns!"*. Зрелище открылось захватывающее. По обширному лугу прямо к осыпаемому пулями броду, смешавшись, мчался в беспорядке чамбул с такой быстротою, словно у лошадей повырастали крылья. Татары, все как один, припали к шеям своих бахматов, распластались, зарылись в гривы - если б не тучи летящих в преследователей стрел, можно было подумать, лошади скачут одни, без седоков; за ними с грохотом, криком и топотом неслись великанища-рейтары, сверкая поднятыми над головой мечами.
_______________
* "С нами бог!" (нем.).
Брод был все ближе: уже версту проскакал чамбул, еще полверсты... но, видно, татарские кони совсем выбились из сил - расстояние между ними и рейтарами быстро сокращалось.
Еще несколько минут, и вот уже передовые рейтары достают мечами отставших татар, но брод совсем-совсем рядом. Кажется, несколько скачков и кони достигнут воды.
И вдруг произошло нечто поразительное.
Когда чамбул подскакал к броду, на флангах его снова пронзительно засвистели дудки, и весь отряд, вместо того чтобы броситься в реку и поискать спасения на другом берегу, раскололся надвое, и две его половины, словно стаи ласточек, понеслись вниз и вверх по течению.
Преследующая их по пятам тяжелая конница, влекомая неудержной силой, с разгона влетела в реку, и лишь в воде всадники сумели сдержать разгоряченных скакунов.
Артиллерия, до сих пор осыпавшая песчаный брод градом железа, мгновенно прекратила огонь, чтобы не бить по своим.
Но именно этой минуты ждал, как избавления, гетман Госевский.
Едва лошади рейтар коснулись копытами воды, навстречу им вихрем понеслась грозная королевская хоругвь Войнилловича, а за нею лауданцы, хоругвь Корсака, две гетманские хоругви, и еще полк волонтеров, и латники князя кравчего Михала Радзивилла.
Страшный вопль: "Бей, убивай!" - сотряс воздух, и, прежде чем пруссаки успели осадить лошадей, остановиться, заслониться мечами, хоругвь Войнилловича разметала их, как смерч опавшую листву, смяла красных драгун, оттеснила полк Богуслава, разделила его надвое и помчалась по полю к основным силам прусской армии.
Река в мгновение ока обагрилась кровью; снова загремели пушки, но поздно: уже восемь хоругвей литовской конницы с лязгом и ревом неслись по лугу и сражение перекинулось на противоположный берег.
Сам подскарбий летел впереди одной из своих хоругвей, и лицо его сияло от счастья, глаза горели - выведя свою конницу за реку, он уже не сомневался в победе.
Литовские кавалеристы, с упоением рубя и коля, гнали перед собой остатки драгун и рейтар, и те падали под ударами один за другим: слишком медленно двигались их тяжеловесные кони и только мешали своим седокам целиться в преследователей.
Тем временем Вальдек, Богуслав Радзивилл и Израель, чтобы приостановить натиск противника, бросили на него всю свою конницу, а сами стали поспешно готовить к бою пехоту. Полк за полком выбегали из-за валов и строились на лугу. Копейщики втыкали в землю свои тяжелые копья с наклоном вперед, загораживаясь этим частоколом от врага.
Во второй шеренге ружейники взяли мушкеты на изготовку. Между четвероугольниками пехоты с лихорадочной торопливостью устанавливали пушки. Ни Богуслав, ни Вальдек, ни Израель не обольщали себя надеждой: они понимали, что их кавалерия в прямой схватке с польской долго не продержится, и рассчитывали только на артиллерию и пехоту. Меж тем конные полки уже сошлись вплотную перед строем пехотинцев. И случилось то, чего опасались прусские военачальники.
Натиск литовских конников был столь яростен, что прусская кавалерия ни на минуту не смогла их задержать, и первая же гусарская хоругвь врезалась в ее ряды, точно клин в дерево, и без особых даже усилий продвигалась в самой гуще, словно подгоняемый буйным ветром корабль среди волн. Вот уже можно различить польские прапорцы, они все ближе и ближе... еще мгновенье - и из-за спин прусских кавалеристов вынырнули головы гусарских коней.
- Смирно! - закричали офицеры, стоящие в рядах пехоты.
Услышав приказ, прусские солдаты тверже уперлись ногами в землю и крепко сжали в руках копья. Сердца у всех бешено колотились: страшная гусарская лавина уже выплеснулась из прорыва и неслась прямо на них.
- Огонь! - прозвучала новая команда.
Внутри четвероугольника, во второй и третьей шеренге, загремели мушкеты. Людей заволокло дымом. Топот и гул нарастают; еще минута - и вот она, вражеская хоругвь!.. Сквозь дымную пелену первая шеренга пехотинцев вдруг видит прямо перед собой, почти над головою, тысячи лошадиных копыт, раздутые ноздри, горящие глаза; слышно, как трещат, ломаясь, копья; ужасающий вопль взмывает в воздух: одни голоса кричат по-польски: "Бей!", другие по-немецки: "Gott erbarme Dich meiner!"*
_______________
* "Боже, смилуйся надо мной!" (нем.).
Полк смят, разгромлен, но рядом, между соседними четвероугольниками, заговорили пушки. Однако тем временем подоспели другие польские хоругви; сейчас они налетят на лес копий, но, возможно, не всякой удастся его сломить, ибо ни одна не обладает такой сокрушительной силой, как хоругвь Войнилловича. Крик теперь уже стоит надо всем полем битвы. Ничего не видно. Но вот от густой толпы сражающихся начинают отделяться разрозненные группы пехотинцев в желтых мундирах - видно, еще один полк разбит.
Вдогонку за ними пускаются всадники в сером, они рубят и топчут беглецов, крича: "Лауда! Лауда!"
Это Володыёвский расправляется со вторым четвероугольником.
Остальные пока еще держатся; победа еще может склониться на сторону пруссаков, тем более что у самого лагеря стоят два свежих полка, а поскольку лагерю ничто не угрожает, они в любую минуту могут быть брошены в битву.
Вальдек, правда, уже совсем потерял голову, Израеля нет - он повел в бой конницу, но Богуслав начеку, он вездесущ, он руководит всем сраженьем и, видя растущую опасность, посылает пана Беса за этими запасными полками.
Бес пришпоривает коня и через полчаса возвращается без шапки, с искаженным от страха и отчаяния лицом.
- В лагере орда! - кричит он, подскакав к Богуславу.
И действительно: в это мгновенье на правом фланге раздается нечеловеческий вой, который с каждой минутой приближается.
Внезапно появляются шведские конники, скачущие беспорядочной толпой, в ужасном смятенье; за ними, без оружия и без шапок, бегут пехотинцы, следом обезумевшие от страха лошади волокут повозки. И вся эта лавина, не разбирая дороги, несется с тыла на собственную пехоту. Сейчас нахлынет, сомнет её, смешает - а тут еще прямо ей в лоб мчится литовская конница.
- Гассун-бей в лагере! - торжествующе кричит Госевский и, точно соколов с шеста, посылает в бой две свои последние хоругви.
В ту самую минуту, когда эти хоругви ударяют на пехоту спереди, с фланга на нее налетает собственный обоз. Последние четвероугольники раскалываются, словно под ударом молота. Конные перемешались с пешими; вся великолепная шведско-прусская армия превращается в беспорядочную толпу. Люди топчут друг друга, опрокидывают, душат, срывают с себя одежду, бросают оружие. Конница теснит их, рубит, давит, сминает. Это уже не просто проигранное сражение, это разгром, один из самых ужаснейших за всю войну.
Князь Богуслав, видя, что все потеряно, решает сохранить хотя бы собственную жизнь и спасти От бесславной гибели остатки кавалерии.
С невероятным трудом он собирает сотни три или четыре всадников и пытается ускользнуть вдоль левого фланга, вниз по течению реки.
Он уже выбрался из самой гущи боя, когда другой Радзивилл, князь Михал Казимеж, со своими гусарами налетает на него сбоку и одним ударом рассеивает весь отряд.
Всадники удирают кто куда, поодиночке либо небольшими группами. Спасти их могут только резвые скакуны.
Но гусары не преследуют беглецов: они следом за остальными хоругвями обрушиваются на главные силы пехоты - и пехотинцы, словно стадо косуль, врассыпную бегут по полю.
И Богуслав бежит: как вихрь, несется он на вороном скакуне Кмицица и кричит в надежде собрать вокруг себя хотя бы с полсотни людей - но тщетно. Никто его не слушает; всяк думает лишь о собственном спасении, радуясь, что унес ноги из сечи и впереди путь свободен от врага.
Но радость их преждевременна. Не успели беглецы проскакать и тысячи шагов, как перед ними раздался вой, и из прибрежных зарослей темной тучею вылетели прятавшиеся там татары.
Это был Кмициц со своей дружиной. Заманив неприятеля к броду, он покинул поле боя, но теперь вернулся, чтобы отрезать убегающим путь к отступлению.
Татары, завидев рассыпавшихся по лугу всадников, мгновенно рассыпались сами, чтобы сподручнее было их ловить, и началась смертоносная погоня. По двое, по трое бросались ордынцы на одного рейтара, а тот редко когда оборонялся: чаще, схватив рапиру за лезвие, протягивал ее рукояткой вперед к преследователям, моля о пощаде. Но ордынцы, понимая, что с собой им пленников не увести, брали живыми только офицеров, за которых можно было получить выкуп; простым солдатам перерезали глотку, и они умирали, не успев даже воскликнуть: "Gott!" Тем, кто все-таки пытался удрать, всаживали ножи в затылок или в спину; тех, под кем не падал конь, ловили арканами.
Кмициц в это время метался по полю, вышибая из седел всадников, и искал глазами Богуслава; наконец он увидел его и сразу узнал по коню, по голубой перевязи и шляпе с черными страусовыми перьями.
Облачко белого дыма окружало князя: отбиваясь от двух ногайцев, он только что одного уложил выстрелом из пистолета, а второго пронзил рапирой, теперь же, увидев справа целым скопом несущихся к нему татар, а слева - Кмицица, пришпорил коня и помчался прочь, как олень, преследуемый сворой гончих.
С полсотни всадников разом устремились за ним, но не все лошади бежали с одинаковой быстротой, так что вскоре преследователи растянулись цепью, впереди Богуслав, за ним Кмициц, а дальше, длинной змеей, остальные
Князь пригнулся к седлу; вороной его конь будто и не касался копытами земли - черной тенью, точно ласточка над луговиной, летел он над зеленой травой; гнедой по-журавлиному вытянул шею, прижал уши и, казалось, готов был выскочить из собственной шкуры. Мимо проносились одинокие вербы, заросли кустарника, ольховые перелески; татары отставали все больше, все заметнее, а они мчались и мчались. Кмициц выкинул пистолеты из притороченных к седлу чехлов, чтобы легче было бежать коню, сам же, не спуская с Богуслава глаз, стиснув зубы, почти лежа на шее скакуна, колол шпорами во взмыленные его бока, пока не порозовела падающая на землю пена.
Однако расстояние между ним и князем не только не уменьшилось ни на дюйм, а, напротив, начало увеличиваться. "Плохо дело! - подумал пан Анджей - Этого коня ни один бахмат не догонит!"
Когда же, очень скоро, разрыв между ними стал еще больше, он выпрямился в седле, опустил саблю на темляк и, приставив руки ко рту, закричал громовым голосом:
- Удирай от Кмицица, предатель! Не сегодня, так завтра я тебя достану!
Не успели замереть в воздухе эти слова, князь, услышавший их, быстро оглянулся и, увидев, что за ним гонится один лишь Кмициц, не только не пришпорил коня, а круто повернул назад и, обнажив рапиру, бросился на преследователя.
Пан Анджей, испустив пронзительный радостный вопль, на всем скаку занес над головой саблю.
- Смерть тебе! - закричал князь.
И, чтоб верней ударить, стал сдерживать коня.
Кмициц, подскакав, тоже осадил своего так, что тот копытами зарылся в землю, и рапира скрестилась с саблей.
Всадники сошлись почти вплотную: их лошади, казалось, слились воедино. Раздался леденящий душу лязг железа; удары были стремительны, как полет мысли: самый зоркий глаз не мог бы уследить за молниеносными движениями рапиры и сабли, различить, где князь, а где Кмициц. Только порой мелькнет черная шляпа Богуслава да блеснет мисюрка Кмицица. Лошади колесом крутились друг возле друга. Все страшнее звенели клинки.
Богуслав после нескольких ударов оценил мастерство противника. Все смертоносные выпады, которым он выучился у французских фехтовальщиков, были отражены. Уже пот градом катился по его лицу, смешиваясь с белилами и румянами, уже немела правая рука... Князь сперва изумился, потом почувствовал нетерпение, потом его обуяла злоба; решив, что пора кончать, он замахнулся с бешеной яростью - даже шляпа слетела у него с головы.
Но Кмициц отбил удар с такой силой, что рапира князя отлетела назад, чуть не стукнув жеребца по боку, и, прежде чем Богуслав успел вновь ею заслониться, конец сабли Кмицица рассек ему лоб.
- Christ! - по-немецки крикнул князь.
И повалился в траву. Навзничь.
Пана Анджея в первую минуту точно ошеломило, но он быстро опомнился; опустив саблю на темляк, перекрестился, соскочил с коня и, снова взявшись за эфес, приблизился к князю.
Был он страшен: от изнеможения белый как полотно, губы сжаты, в глазах неумолимая лютая ненависть
Вот заклятый могучий его враг лежит в крови у его ног; он еще жив, еще в сознании, но побежден, побежден, и не чужими руками, не с чужою помощью...
Богуслав смотрел на победителя широко раскрытыми глазами, настороженно следя за каждым его движением, а когда Кмициц склонился над ним, торопливо воскликнул:
- Не убивай! Получишь выкуп!
Кмициц вместо ответа наступил ему ногой на грудь и что было силы придавил к земле, а кончик сабли приставил к горлу, едва не оцарапав кожи; достаточно было только пошевелить рукой, только нажать посильнее... но он не стал убивать врага сразу: ему хотелось продлить его предсмертные муки, натешить свой взор. Впившись взглядом Богуславу в глаза, он стоял над ним, как стоит лев над поверженным буйволом.
И тогда князь, у которого рана на лбу кровоточила все сильнее и возле макушки уже расплылась кровавая лужа, снова заговорил голосом едва слышным, потому что нога пана Анджея по-прежнему давила ему на грудь:
- Девка... послушай...
При этих словах пан Анджей мгновенно снял ногу с груди князя и приподнял саблю.
- Говори! - приказал он.
Но князь Богуслав только тяжело дышал; наконец он заговорил уже более внятным голосом:
- Убьешь меня - девка погибнет... Я приказ оставил.
- Что ты с ней сделал? - спросил Кмициц.
- Отпусти меня - твоя будет... клянусь Евангелием...
Пан Анджей стукнул себя кулаком по лбу; видно было, он борется с собой и со своими мыслями. Наконец он сказал:
- Слушай, предатель! Я бы сотню таких выродков за один ее волосок отдал!.. Но тебе я не верю, клятвопреступник!
- Евангелием клянусь! - повторил князь. - Охранный лист получишь и письменный приказ.
- Ладно, так уж и быть! Жизнь я тебе дарую, но из рук не выпущу. Приказ ты мне напишешь... А самого пока татарам отдам, будешь их пленником.
- Согласен, - ответил князь.
- Но помни! - продолжал пан Анджей. - От моей сабли тебя не уберегли ни княжеский титул, ни твои войска, ни твоя рапира... Попробуй только мне поперек дороги стать или слово нарушить - ничто тебя не спасет, будь ты хоть немецкий император... Со мной шутки плохи! Один раз уже ты в моих руках побывал и сейчас у ног валяешься!
- Дурно мне, - сказал князь. - Пан Кмициц, тут неподалеку вода должна быть... Принеси напиться, рану обмой.
- Подыхай, отцеубийца! - ответил Кмициц.
Но князь, не опасаясь более за свою жизнь, несмотря на рану, обрел всегдашнюю самоуверенность и проговорил:
- Глупец ты, пан Кмициц! Если я умру, то и она...
Тут губы его побелели.
Кмициц бросился искать, нет ли поблизости какого-нибудь рва или хотя бы лужи.
Князь потерял сознание, но быстро пришел в себя - к своему счастью, потому что тем временем подскакал первый татарин, Селим, сын Гази-аги, хорунжий из дружины Кмицица, и, увидев истекающего кровью врага, вознамерился пригвоздить его к земле заостренным концом древка своего знамени. Но князь в эту страшную минуту нашел в себе достаточно сил, чтобы ухватиться рукой за непрочно державшийся наконечник, и тот отвалился.
Отголоски этой недолгой борьбы заставили пана Анджея вернуться.
- Стой, собачий сын! - крикнул он, подбегая.
Татарин при звуках знакомого голоса от страха припал к коню. Кмициц отправил его за водой, а сам остался возле князя, потому что вдалеке уже показались несущиеся вскачь Кемличи, Сорока и весь чамбул: переловив рейтар, они бросились на поиски своего предводителя.
Увидев пана Анджея, верные его ногайцы с громким криком подкинули кверху шапки.
Акба-Улан спрыгнул с лошади и стал бить поклоны, прикладывая руку ко лбу, ко рту и к груди. Остальные, причмокивая по татарскому обычаю губами, хищно смотрели на поверженного рыцаря и восхищенно на его победителя; несколько человек кинулись ловить коней, гнедого и вороного, которые бегали поодаль с развевающимися гривами.
- Акба-Улан, - сказал Кмициц, - это предводитель войска, которое мы разбили нынче утром: князь Богуслав Радзивилл. Дарю его вам, а уж вы его берегите: за этого рыцаря - живого ли, мертвого - богатый выкуп дадут. А теперь перевязать его и на аркане в лагерь!
- Алла! Алла! Благодарствуем, вождь! Благодарствуем, победитель! - в один голос закричали ордынцы.
И опять дружно зачмокали.
Кмициц приказал подать себе коня, вскочил в седло и, взяв нескольких татар, поскакал обратно на поле сражения.
Уже издалека он увидел хорунжих, стоящих при своих знаменах, но рыцарей под знаменами собралось немного - десяток-другой возле каждого: остальные преследовали неприятеля. По полю толпами бродили челядинцы, обирая трупы и то и дело сцепляясь с татарами, которые тоже своего не хотели упустить. Жуткое они собой являли зрелище, в особенности страшны были татары с ножами в руках, по локти измазанные кровью. Казалось, стая воронья, слетевшись из-за туч, усеяла побоище. Дикие вопли и смех разносились по всему полю.
Одни, зажав в зубах еще дымящиеся ножи, обеими руками волокли за ноги мертвецов, другие забавы ради перебрасывались отрубленными головами, третьи наполняли мешки; иные, точно на базаре, размахивали окровавленными одеждами, расхваливая их на все лады, либо осматривали добытое оружие.
Кмициц сначала пересек поле, на котором утром первый схватился с рейтарами. Там и сям валялись трупы людей и лошадей, изрубленные мечами, в тех же местах, где хоругви громили вражескую пехоту, мертвые тела лежали вповалку, кровь стояла лужами и, успев уже загустеть, чавкала под копытами, как болотная грязь.
Нелегко было пробираться среди обломков копий, мушкетов, между трупов, опрокинутых подвод и шнырявших повсюду татар.
Госевский стоял поодаль на одном из редутов неприятельского лагеря; с ним были князь кравчий Радзивилл, Войниллович, Володыёвский, Корсак и еще с полсотни воинов. С возвышения взорам их было открыто все поле, из конца в конец, и они могли вполне оценить размеры своей победы и поражения, которое потерпел противник.
Кмициц, увидев военачальников, ускорил шаг, Госевский, будучи не только удачливым полководцем, но и человеком благородным, лишенным всякой зависти, едва заметив его, крикнул:
- Вот он, подлинный victor! Ему мы обязаны сегодня победой - и я первый во всеуслышание объявляю об этом. Благодарите пана Бабинича, судари, когда б не он, мы бы не перешли реку!
- Vivat Бабинич! - воскликнуло несколько десятков голосов. - Vivat, vivat!
- Где ж ты, солдат, военному ремеслу обучался? - взволнованно спросил гетман. - Как сумел в мгновенье сообразить, что надлежит делать?
Но Кмициц слишком был утомлен, чтобы отвечать на вопросы; он только кланялся налево и направо да утирал ладонью лицо, мокрое от пота, черное от пороховой гари. Глаза его сверкали необычайным блеском. А приветственные возгласы вокруг не смолкали. С поля на взмыленных лошадях возвращался отряд за отрядом, и вновь прибывшие, не жалея глоток, присоединялись к славящему Бабинича хору. Шапки летели вверх, а те, у кого были заряжены мушкеты, палили в воздух.
Вдруг пан Анджей, привстав в стременах, воздел руки к небу и воскликнул громовым голосом:
- Vivat Ян Казимир, наш правитель и отец!
Тут поднялся такой крик, будто вновь началось сраженье. Неописуемое одушевление охватило всех и каждого.
Князь Михал отстегнул от пояса саблю в усыпанных алмазами ножнах и протянул ее Кмицицу, гетман набросил ему на плечи свой дорогой, подбитый мехом плащ, он же снова простер кверху руки:
- Vivat наш гетман, наш непобедимый вождь!
- Grescat! Floreat!* - подхватил хор голосов.
_______________
* Да здравствует и процветает! (лат.).
Тут стали сносить и втыкать в земляную насыпь у ног военачальников захваченные вражеские знамена. Ни одного не уберег неприятель: и прусские здесь были - регулярной армии, ополченские и дворянские, - и шведские, и Богуславовых полков; все цвета радуги заиграли, переливаясь, у подножья вала.
- Сегодняшняя победа - одна из величайших в этой войне! - воскликнул гетман. - Израель и Вальдек в плену, полковники либо перебиты, либо тоже в плену, войско поголовно истреблено...
И обратился к Кмицицу:
- Пан Бабинич, ты в той стороне с Богуславом должен был повстречаться... Что с ним?
Тут и Володыёвский уставил на Кмицица нетерпеливый взгляд, он же поспешил ответить:
- Князя Богуслава господь покарал вот этой рукою!
И с этими словами протянул вперед правую руку. В ту же минуту маленький рыцарь кинулся ему на шею.
- Ендрек! - крикнул он. - Как же я за тебя рад! Благослови тебя создатель!
- Это ты меня саблей учил владеть! - с искренней благодарностью ответил пан Анджей.
Дальнейшие изъявления дружеских чувств были прерваны князем кравчим.
- Неужто мой брат убит? - быстро спросил он.
- Нет, - ответил Кмициц, - я ему даровал жизнь, но он ранен и взят в плен. Да вот он, вон ногайцы мои его ведут!
При этих словах на лице Володыёвского отобразилось недоумение, а взоры всех рыцарей устремились на равнину: там вдали показался отряд в полсотни татар; всадники медленно приближались и наконец, миновав нагромождения поломанных телег, достигли оконечности вала.
Сам пан подскарбий подскакал к броду и, осмотревшись, убедился, что живым на тот берег никому не перебраться.
Однако это могло решить исход сражения. И чело гетмана омрачилось. Оглядев в зрительную трубу весь фронт неприятельских войск, он приказал ординарцу:
- Скачи к Гассун-бею пусть орда как-нибудь переправится в глубоком месте и ударит на обоз. Что ни есть на подводах - все их! Пушек в той стороне нету, им бы только реку одолеть.
Офицер умчался, нахлестывая коня, гетман же поехал дальше, туда, где на лугу, в лозняке, стояла лауданская хоругвь, и, подъехав к ней, остановился.
Володыёвский, мрачный, как туча, встретил гетмана, ни слова не говоря, только глядел ему в глаза и шевелил усиками.
- Как думаешь, сударь, - спросил гетман, - переправятся татары?
- Татары-то переправятся, но Кмициц погибнет! - ответил Володыёвский.
- Черт побери! - воскликнул вдруг гетман. - Да Кмициц этот, будь у него голова на плечах, не только не погибнет, а сраженье выиграть может!
Володыёвский ничего не сказал, но про себя подумал:
"Либо ни одной хоругви не надо было за реку пускать, либо сразу пять..."
Гетман снова стал смотреть в зрительную трубу на схватку за рекой, в гуще которой яростно рубился Кмициц, а маленький рыцарь, не в силах устоять на месте, внезапно приблизился к нему и, держа саблю острием вверх, сказал:
- Ваша милость! Прикажи - я попробую переправиться вброд.
- Стоять! - резко оборвал его подскарбий. - Довольно, что те погибнут.
- Уже погибают! - ответил Володыёвский.
И в самом деле, гул битвы сделался явственней и нарастал с каждой минутой. Видно, Кмициц отступал к реке.
- Слава богу! Этого я и хотел! - вдруг воскликнул гетман и стремглав поскакал к хоругви Войнилловича.
А Кмициц действительно отступал. Люди его, ударив на красных драгун, рубились с ними из последних сил, но уже дыхание перехватывало в груди, уже немели усталые руки, одно за другим валились тела на землю, и только надежда, что из-за реки вот-вот подоспеет подкрепление, еще поддерживала в бойцах дух.
Между тем прошло полчаса, а желанного возгласа "бей!" все не было слышно, зато на помощь красным драгунам устремился тяжелый кавалерийский полк Богуслава.
"Вот она, смерть!" - подумал Кмициц, увидев, что конники заходят сбоку.
Но он был из тех воинов, которые до последней минуты верят, что не только сохранят собственную жизнь, но и одержат победу. Долгий солдатский опыт научил Кмицица не бояться риска и мгновенно оценивать обстановку; вот и теперь, быстрее вспыхивающей на вечернем небе зарницы, в его уме промелькнула мысль:
"Похоже, через брод неприятель наших к себе не подпустит, а раз так, я его самого к ним подгоню..."
Меж тем полк Богуслава был уже в каких-нибудь ста шагах и несся во весь опор; пан Анджей, видя, что драгуны вот-вот ударят на его татар и скорее всего их сомнут, поднес к губам дудку и свистнул так пронзительно, что драгунские лошади в передних рядах от страха присели на зады.
Свист немедля был повторен дудками татарских старшин, и - словно вихрь взметнул песчаную бурю - весь чамбул разом, поворотив коней, ударился в бегство.
Недобитые рейтары, красные драгуны и Богуславов полк с места в карьер припустились за ним вдогонку.
Как гром, загремели возгласы офицеров: "Вперед!" и "Gott mit uns!"*. Зрелище открылось захватывающее. По обширному лугу прямо к осыпаемому пулями броду, смешавшись, мчался в беспорядке чамбул с такой быстротою, словно у лошадей повырастали крылья. Татары, все как один, припали к шеям своих бахматов, распластались, зарылись в гривы - если б не тучи летящих в преследователей стрел, можно было подумать, лошади скачут одни, без седоков; за ними с грохотом, криком и топотом неслись великанища-рейтары, сверкая поднятыми над головой мечами.
_______________
* "С нами бог!" (нем.).
Брод был все ближе: уже версту проскакал чамбул, еще полверсты... но, видно, татарские кони совсем выбились из сил - расстояние между ними и рейтарами быстро сокращалось.
Еще несколько минут, и вот уже передовые рейтары достают мечами отставших татар, но брод совсем-совсем рядом. Кажется, несколько скачков и кони достигнут воды.
И вдруг произошло нечто поразительное.
Когда чамбул подскакал к броду, на флангах его снова пронзительно засвистели дудки, и весь отряд, вместо того чтобы броситься в реку и поискать спасения на другом берегу, раскололся надвое, и две его половины, словно стаи ласточек, понеслись вниз и вверх по течению.
Преследующая их по пятам тяжелая конница, влекомая неудержной силой, с разгона влетела в реку, и лишь в воде всадники сумели сдержать разгоряченных скакунов.
Артиллерия, до сих пор осыпавшая песчаный брод градом железа, мгновенно прекратила огонь, чтобы не бить по своим.
Но именно этой минуты ждал, как избавления, гетман Госевский.
Едва лошади рейтар коснулись копытами воды, навстречу им вихрем понеслась грозная королевская хоругвь Войнилловича, а за нею лауданцы, хоругвь Корсака, две гетманские хоругви, и еще полк волонтеров, и латники князя кравчего Михала Радзивилла.
Страшный вопль: "Бей, убивай!" - сотряс воздух, и, прежде чем пруссаки успели осадить лошадей, остановиться, заслониться мечами, хоругвь Войнилловича разметала их, как смерч опавшую листву, смяла красных драгун, оттеснила полк Богуслава, разделила его надвое и помчалась по полю к основным силам прусской армии.
Река в мгновение ока обагрилась кровью; снова загремели пушки, но поздно: уже восемь хоругвей литовской конницы с лязгом и ревом неслись по лугу и сражение перекинулось на противоположный берег.
Сам подскарбий летел впереди одной из своих хоругвей, и лицо его сияло от счастья, глаза горели - выведя свою конницу за реку, он уже не сомневался в победе.
Литовские кавалеристы, с упоением рубя и коля, гнали перед собой остатки драгун и рейтар, и те падали под ударами один за другим: слишком медленно двигались их тяжеловесные кони и только мешали своим седокам целиться в преследователей.
Тем временем Вальдек, Богуслав Радзивилл и Израель, чтобы приостановить натиск противника, бросили на него всю свою конницу, а сами стали поспешно готовить к бою пехоту. Полк за полком выбегали из-за валов и строились на лугу. Копейщики втыкали в землю свои тяжелые копья с наклоном вперед, загораживаясь этим частоколом от врага.
Во второй шеренге ружейники взяли мушкеты на изготовку. Между четвероугольниками пехоты с лихорадочной торопливостью устанавливали пушки. Ни Богуслав, ни Вальдек, ни Израель не обольщали себя надеждой: они понимали, что их кавалерия в прямой схватке с польской долго не продержится, и рассчитывали только на артиллерию и пехоту. Меж тем конные полки уже сошлись вплотную перед строем пехотинцев. И случилось то, чего опасались прусские военачальники.
Натиск литовских конников был столь яростен, что прусская кавалерия ни на минуту не смогла их задержать, и первая же гусарская хоругвь врезалась в ее ряды, точно клин в дерево, и без особых даже усилий продвигалась в самой гуще, словно подгоняемый буйным ветром корабль среди волн. Вот уже можно различить польские прапорцы, они все ближе и ближе... еще мгновенье - и из-за спин прусских кавалеристов вынырнули головы гусарских коней.
- Смирно! - закричали офицеры, стоящие в рядах пехоты.
Услышав приказ, прусские солдаты тверже уперлись ногами в землю и крепко сжали в руках копья. Сердца у всех бешено колотились: страшная гусарская лавина уже выплеснулась из прорыва и неслась прямо на них.
- Огонь! - прозвучала новая команда.
Внутри четвероугольника, во второй и третьей шеренге, загремели мушкеты. Людей заволокло дымом. Топот и гул нарастают; еще минута - и вот она, вражеская хоругвь!.. Сквозь дымную пелену первая шеренга пехотинцев вдруг видит прямо перед собой, почти над головою, тысячи лошадиных копыт, раздутые ноздри, горящие глаза; слышно, как трещат, ломаясь, копья; ужасающий вопль взмывает в воздух: одни голоса кричат по-польски: "Бей!", другие по-немецки: "Gott erbarme Dich meiner!"*
_______________
* "Боже, смилуйся надо мной!" (нем.).
Полк смят, разгромлен, но рядом, между соседними четвероугольниками, заговорили пушки. Однако тем временем подоспели другие польские хоругви; сейчас они налетят на лес копий, но, возможно, не всякой удастся его сломить, ибо ни одна не обладает такой сокрушительной силой, как хоругвь Войнилловича. Крик теперь уже стоит надо всем полем битвы. Ничего не видно. Но вот от густой толпы сражающихся начинают отделяться разрозненные группы пехотинцев в желтых мундирах - видно, еще один полк разбит.
Вдогонку за ними пускаются всадники в сером, они рубят и топчут беглецов, крича: "Лауда! Лауда!"
Это Володыёвский расправляется со вторым четвероугольником.
Остальные пока еще держатся; победа еще может склониться на сторону пруссаков, тем более что у самого лагеря стоят два свежих полка, а поскольку лагерю ничто не угрожает, они в любую минуту могут быть брошены в битву.
Вальдек, правда, уже совсем потерял голову, Израеля нет - он повел в бой конницу, но Богуслав начеку, он вездесущ, он руководит всем сраженьем и, видя растущую опасность, посылает пана Беса за этими запасными полками.
Бес пришпоривает коня и через полчаса возвращается без шапки, с искаженным от страха и отчаяния лицом.
- В лагере орда! - кричит он, подскакав к Богуславу.
И действительно: в это мгновенье на правом фланге раздается нечеловеческий вой, который с каждой минутой приближается.
Внезапно появляются шведские конники, скачущие беспорядочной толпой, в ужасном смятенье; за ними, без оружия и без шапок, бегут пехотинцы, следом обезумевшие от страха лошади волокут повозки. И вся эта лавина, не разбирая дороги, несется с тыла на собственную пехоту. Сейчас нахлынет, сомнет её, смешает - а тут еще прямо ей в лоб мчится литовская конница.
- Гассун-бей в лагере! - торжествующе кричит Госевский и, точно соколов с шеста, посылает в бой две свои последние хоругви.
В ту самую минуту, когда эти хоругви ударяют на пехоту спереди, с фланга на нее налетает собственный обоз. Последние четвероугольники раскалываются, словно под ударом молота. Конные перемешались с пешими; вся великолепная шведско-прусская армия превращается в беспорядочную толпу. Люди топчут друг друга, опрокидывают, душат, срывают с себя одежду, бросают оружие. Конница теснит их, рубит, давит, сминает. Это уже не просто проигранное сражение, это разгром, один из самых ужаснейших за всю войну.
Князь Богуслав, видя, что все потеряно, решает сохранить хотя бы собственную жизнь и спасти От бесславной гибели остатки кавалерии.
С невероятным трудом он собирает сотни три или четыре всадников и пытается ускользнуть вдоль левого фланга, вниз по течению реки.
Он уже выбрался из самой гущи боя, когда другой Радзивилл, князь Михал Казимеж, со своими гусарами налетает на него сбоку и одним ударом рассеивает весь отряд.
Всадники удирают кто куда, поодиночке либо небольшими группами. Спасти их могут только резвые скакуны.
Но гусары не преследуют беглецов: они следом за остальными хоругвями обрушиваются на главные силы пехоты - и пехотинцы, словно стадо косуль, врассыпную бегут по полю.
И Богуслав бежит: как вихрь, несется он на вороном скакуне Кмицица и кричит в надежде собрать вокруг себя хотя бы с полсотни людей - но тщетно. Никто его не слушает; всяк думает лишь о собственном спасении, радуясь, что унес ноги из сечи и впереди путь свободен от врага.
Но радость их преждевременна. Не успели беглецы проскакать и тысячи шагов, как перед ними раздался вой, и из прибрежных зарослей темной тучею вылетели прятавшиеся там татары.
Это был Кмициц со своей дружиной. Заманив неприятеля к броду, он покинул поле боя, но теперь вернулся, чтобы отрезать убегающим путь к отступлению.
Татары, завидев рассыпавшихся по лугу всадников, мгновенно рассыпались сами, чтобы сподручнее было их ловить, и началась смертоносная погоня. По двое, по трое бросались ордынцы на одного рейтара, а тот редко когда оборонялся: чаще, схватив рапиру за лезвие, протягивал ее рукояткой вперед к преследователям, моля о пощаде. Но ордынцы, понимая, что с собой им пленников не увести, брали живыми только офицеров, за которых можно было получить выкуп; простым солдатам перерезали глотку, и они умирали, не успев даже воскликнуть: "Gott!" Тем, кто все-таки пытался удрать, всаживали ножи в затылок или в спину; тех, под кем не падал конь, ловили арканами.
Кмициц в это время метался по полю, вышибая из седел всадников, и искал глазами Богуслава; наконец он увидел его и сразу узнал по коню, по голубой перевязи и шляпе с черными страусовыми перьями.
Облачко белого дыма окружало князя: отбиваясь от двух ногайцев, он только что одного уложил выстрелом из пистолета, а второго пронзил рапирой, теперь же, увидев справа целым скопом несущихся к нему татар, а слева - Кмицица, пришпорил коня и помчался прочь, как олень, преследуемый сворой гончих.
С полсотни всадников разом устремились за ним, но не все лошади бежали с одинаковой быстротой, так что вскоре преследователи растянулись цепью, впереди Богуслав, за ним Кмициц, а дальше, длинной змеей, остальные
Князь пригнулся к седлу; вороной его конь будто и не касался копытами земли - черной тенью, точно ласточка над луговиной, летел он над зеленой травой; гнедой по-журавлиному вытянул шею, прижал уши и, казалось, готов был выскочить из собственной шкуры. Мимо проносились одинокие вербы, заросли кустарника, ольховые перелески; татары отставали все больше, все заметнее, а они мчались и мчались. Кмициц выкинул пистолеты из притороченных к седлу чехлов, чтобы легче было бежать коню, сам же, не спуская с Богуслава глаз, стиснув зубы, почти лежа на шее скакуна, колол шпорами во взмыленные его бока, пока не порозовела падающая на землю пена.
Однако расстояние между ним и князем не только не уменьшилось ни на дюйм, а, напротив, начало увеличиваться. "Плохо дело! - подумал пан Анджей - Этого коня ни один бахмат не догонит!"
Когда же, очень скоро, разрыв между ними стал еще больше, он выпрямился в седле, опустил саблю на темляк и, приставив руки ко рту, закричал громовым голосом:
- Удирай от Кмицица, предатель! Не сегодня, так завтра я тебя достану!
Не успели замереть в воздухе эти слова, князь, услышавший их, быстро оглянулся и, увидев, что за ним гонится один лишь Кмициц, не только не пришпорил коня, а круто повернул назад и, обнажив рапиру, бросился на преследователя.
Пан Анджей, испустив пронзительный радостный вопль, на всем скаку занес над головой саблю.
- Смерть тебе! - закричал князь.
И, чтоб верней ударить, стал сдерживать коня.
Кмициц, подскакав, тоже осадил своего так, что тот копытами зарылся в землю, и рапира скрестилась с саблей.
Всадники сошлись почти вплотную: их лошади, казалось, слились воедино. Раздался леденящий душу лязг железа; удары были стремительны, как полет мысли: самый зоркий глаз не мог бы уследить за молниеносными движениями рапиры и сабли, различить, где князь, а где Кмициц. Только порой мелькнет черная шляпа Богуслава да блеснет мисюрка Кмицица. Лошади колесом крутились друг возле друга. Все страшнее звенели клинки.
Богуслав после нескольких ударов оценил мастерство противника. Все смертоносные выпады, которым он выучился у французских фехтовальщиков, были отражены. Уже пот градом катился по его лицу, смешиваясь с белилами и румянами, уже немела правая рука... Князь сперва изумился, потом почувствовал нетерпение, потом его обуяла злоба; решив, что пора кончать, он замахнулся с бешеной яростью - даже шляпа слетела у него с головы.
Но Кмициц отбил удар с такой силой, что рапира князя отлетела назад, чуть не стукнув жеребца по боку, и, прежде чем Богуслав успел вновь ею заслониться, конец сабли Кмицица рассек ему лоб.
- Christ! - по-немецки крикнул князь.
И повалился в траву. Навзничь.
Пана Анджея в первую минуту точно ошеломило, но он быстро опомнился; опустив саблю на темляк, перекрестился, соскочил с коня и, снова взявшись за эфес, приблизился к князю.
Был он страшен: от изнеможения белый как полотно, губы сжаты, в глазах неумолимая лютая ненависть
Вот заклятый могучий его враг лежит в крови у его ног; он еще жив, еще в сознании, но побежден, побежден, и не чужими руками, не с чужою помощью...
Богуслав смотрел на победителя широко раскрытыми глазами, настороженно следя за каждым его движением, а когда Кмициц склонился над ним, торопливо воскликнул:
- Не убивай! Получишь выкуп!
Кмициц вместо ответа наступил ему ногой на грудь и что было силы придавил к земле, а кончик сабли приставил к горлу, едва не оцарапав кожи; достаточно было только пошевелить рукой, только нажать посильнее... но он не стал убивать врага сразу: ему хотелось продлить его предсмертные муки, натешить свой взор. Впившись взглядом Богуславу в глаза, он стоял над ним, как стоит лев над поверженным буйволом.
И тогда князь, у которого рана на лбу кровоточила все сильнее и возле макушки уже расплылась кровавая лужа, снова заговорил голосом едва слышным, потому что нога пана Анджея по-прежнему давила ему на грудь:
- Девка... послушай...
При этих словах пан Анджей мгновенно снял ногу с груди князя и приподнял саблю.
- Говори! - приказал он.
Но князь Богуслав только тяжело дышал; наконец он заговорил уже более внятным голосом:
- Убьешь меня - девка погибнет... Я приказ оставил.
- Что ты с ней сделал? - спросил Кмициц.
- Отпусти меня - твоя будет... клянусь Евангелием...
Пан Анджей стукнул себя кулаком по лбу; видно было, он борется с собой и со своими мыслями. Наконец он сказал:
- Слушай, предатель! Я бы сотню таких выродков за один ее волосок отдал!.. Но тебе я не верю, клятвопреступник!
- Евангелием клянусь! - повторил князь. - Охранный лист получишь и письменный приказ.
- Ладно, так уж и быть! Жизнь я тебе дарую, но из рук не выпущу. Приказ ты мне напишешь... А самого пока татарам отдам, будешь их пленником.
- Согласен, - ответил князь.
- Но помни! - продолжал пан Анджей. - От моей сабли тебя не уберегли ни княжеский титул, ни твои войска, ни твоя рапира... Попробуй только мне поперек дороги стать или слово нарушить - ничто тебя не спасет, будь ты хоть немецкий император... Со мной шутки плохи! Один раз уже ты в моих руках побывал и сейчас у ног валяешься!
- Дурно мне, - сказал князь. - Пан Кмициц, тут неподалеку вода должна быть... Принеси напиться, рану обмой.
- Подыхай, отцеубийца! - ответил Кмициц.
Но князь, не опасаясь более за свою жизнь, несмотря на рану, обрел всегдашнюю самоуверенность и проговорил:
- Глупец ты, пан Кмициц! Если я умру, то и она...
Тут губы его побелели.
Кмициц бросился искать, нет ли поблизости какого-нибудь рва или хотя бы лужи.
Князь потерял сознание, но быстро пришел в себя - к своему счастью, потому что тем временем подскакал первый татарин, Селим, сын Гази-аги, хорунжий из дружины Кмицица, и, увидев истекающего кровью врага, вознамерился пригвоздить его к земле заостренным концом древка своего знамени. Но князь в эту страшную минуту нашел в себе достаточно сил, чтобы ухватиться рукой за непрочно державшийся наконечник, и тот отвалился.
Отголоски этой недолгой борьбы заставили пана Анджея вернуться.
- Стой, собачий сын! - крикнул он, подбегая.
Татарин при звуках знакомого голоса от страха припал к коню. Кмициц отправил его за водой, а сам остался возле князя, потому что вдалеке уже показались несущиеся вскачь Кемличи, Сорока и весь чамбул: переловив рейтар, они бросились на поиски своего предводителя.
Увидев пана Анджея, верные его ногайцы с громким криком подкинули кверху шапки.
Акба-Улан спрыгнул с лошади и стал бить поклоны, прикладывая руку ко лбу, ко рту и к груди. Остальные, причмокивая по татарскому обычаю губами, хищно смотрели на поверженного рыцаря и восхищенно на его победителя; несколько человек кинулись ловить коней, гнедого и вороного, которые бегали поодаль с развевающимися гривами.
- Акба-Улан, - сказал Кмициц, - это предводитель войска, которое мы разбили нынче утром: князь Богуслав Радзивилл. Дарю его вам, а уж вы его берегите: за этого рыцаря - живого ли, мертвого - богатый выкуп дадут. А теперь перевязать его и на аркане в лагерь!
- Алла! Алла! Благодарствуем, вождь! Благодарствуем, победитель! - в один голос закричали ордынцы.
И опять дружно зачмокали.
Кмициц приказал подать себе коня, вскочил в седло и, взяв нескольких татар, поскакал обратно на поле сражения.
Уже издалека он увидел хорунжих, стоящих при своих знаменах, но рыцарей под знаменами собралось немного - десяток-другой возле каждого: остальные преследовали неприятеля. По полю толпами бродили челядинцы, обирая трупы и то и дело сцепляясь с татарами, которые тоже своего не хотели упустить. Жуткое они собой являли зрелище, в особенности страшны были татары с ножами в руках, по локти измазанные кровью. Казалось, стая воронья, слетевшись из-за туч, усеяла побоище. Дикие вопли и смех разносились по всему полю.
Одни, зажав в зубах еще дымящиеся ножи, обеими руками волокли за ноги мертвецов, другие забавы ради перебрасывались отрубленными головами, третьи наполняли мешки; иные, точно на базаре, размахивали окровавленными одеждами, расхваливая их на все лады, либо осматривали добытое оружие.
Кмициц сначала пересек поле, на котором утром первый схватился с рейтарами. Там и сям валялись трупы людей и лошадей, изрубленные мечами, в тех же местах, где хоругви громили вражескую пехоту, мертвые тела лежали вповалку, кровь стояла лужами и, успев уже загустеть, чавкала под копытами, как болотная грязь.
Нелегко было пробираться среди обломков копий, мушкетов, между трупов, опрокинутых подвод и шнырявших повсюду татар.
Госевский стоял поодаль на одном из редутов неприятельского лагеря; с ним были князь кравчий Радзивилл, Войниллович, Володыёвский, Корсак и еще с полсотни воинов. С возвышения взорам их было открыто все поле, из конца в конец, и они могли вполне оценить размеры своей победы и поражения, которое потерпел противник.
Кмициц, увидев военачальников, ускорил шаг, Госевский, будучи не только удачливым полководцем, но и человеком благородным, лишенным всякой зависти, едва заметив его, крикнул:
- Вот он, подлинный victor! Ему мы обязаны сегодня победой - и я первый во всеуслышание объявляю об этом. Благодарите пана Бабинича, судари, когда б не он, мы бы не перешли реку!
- Vivat Бабинич! - воскликнуло несколько десятков голосов. - Vivat, vivat!
- Где ж ты, солдат, военному ремеслу обучался? - взволнованно спросил гетман. - Как сумел в мгновенье сообразить, что надлежит делать?
Но Кмициц слишком был утомлен, чтобы отвечать на вопросы; он только кланялся налево и направо да утирал ладонью лицо, мокрое от пота, черное от пороховой гари. Глаза его сверкали необычайным блеском. А приветственные возгласы вокруг не смолкали. С поля на взмыленных лошадях возвращался отряд за отрядом, и вновь прибывшие, не жалея глоток, присоединялись к славящему Бабинича хору. Шапки летели вверх, а те, у кого были заряжены мушкеты, палили в воздух.
Вдруг пан Анджей, привстав в стременах, воздел руки к небу и воскликнул громовым голосом:
- Vivat Ян Казимир, наш правитель и отец!
Тут поднялся такой крик, будто вновь началось сраженье. Неописуемое одушевление охватило всех и каждого.
Князь Михал отстегнул от пояса саблю в усыпанных алмазами ножнах и протянул ее Кмицицу, гетман набросил ему на плечи свой дорогой, подбитый мехом плащ, он же снова простер кверху руки:
- Vivat наш гетман, наш непобедимый вождь!
- Grescat! Floreat!* - подхватил хор голосов.
_______________
* Да здравствует и процветает! (лат.).
Тут стали сносить и втыкать в земляную насыпь у ног военачальников захваченные вражеские знамена. Ни одного не уберег неприятель: и прусские здесь были - регулярной армии, ополченские и дворянские, - и шведские, и Богуславовых полков; все цвета радуги заиграли, переливаясь, у подножья вала.
- Сегодняшняя победа - одна из величайших в этой войне! - воскликнул гетман. - Израель и Вальдек в плену, полковники либо перебиты, либо тоже в плену, войско поголовно истреблено...
И обратился к Кмицицу:
- Пан Бабинич, ты в той стороне с Богуславом должен был повстречаться... Что с ним?
Тут и Володыёвский уставил на Кмицица нетерпеливый взгляд, он же поспешил ответить:
- Князя Богуслава господь покарал вот этой рукою!
И с этими словами протянул вперед правую руку. В ту же минуту маленький рыцарь кинулся ему на шею.
- Ендрек! - крикнул он. - Как же я за тебя рад! Благослови тебя создатель!
- Это ты меня саблей учил владеть! - с искренней благодарностью ответил пан Анджей.
Дальнейшие изъявления дружеских чувств были прерваны князем кравчим.
- Неужто мой брат убит? - быстро спросил он.
- Нет, - ответил Кмициц, - я ему даровал жизнь, но он ранен и взят в плен. Да вот он, вон ногайцы мои его ведут!
При этих словах на лице Володыёвского отобразилось недоумение, а взоры всех рыцарей устремились на равнину: там вдали показался отряд в полсотни татар; всадники медленно приближались и наконец, миновав нагромождения поломанных телег, достигли оконечности вала.