Страница:
– Вылазь оттуда, на хрен, – вопил Яковенко-старший, бегая вокруг полыньи.
До Пашки наконец дошел смысл его слов. Он понял, что нужно бросать машину и спасаться самому. Он дернул за рукоятку, но дверь оказалась зажата льдом, а автомобиль медленно, но верно погружался в черную пучину. Пашка попытался выбраться через окно, но было поздно: джип погрузился в воду до уровня стекол. В салон хлынула ледяная вода, перемешанная с осколками льда. Салон окутало паром от соприкосновения раскаленного двигателя с холодной водой. Пашка кинулся назад. Перелез через спинки на заднее сиденье и начал опускать стекло, но не успел. Сделав еще одно судорожное движение, джип, словно большое животное, ушел под лед. Несколько секунд ледяное крошево, сомкнувшееся над его крышей, еще бурлило от выходящего из салона воздуха, но вскоре всякое движение прекратилось.
Словно соляной столп стоял Вилен Михайлович в нескольких шагах от кромки разрушенного льда, еще не до конца осознав, что его сын утонул. Он надеялся, что, может быть, тот выберется из джипа под водой и сумеет подняться на поверхность. Прошла минута, другая…
Вилен Михайлович не научился плавать за свои пятьдесят с лишним лет. Да даже если бы и умел. Глубина здесь была такая, что даже хороший пловец и при нормальной температуре воды не смог бы достать дна…
– Господи, за что? – Ноги у Вилена Михайловича сами собой подогнулись, и он опустился на колени, сложив руки на груди.
Под одеждой он нащупал старый кожаный лоскут.
– А-а-а-а-а, – тихо завыл он, сорвав с себя шапку и принялся раздирать одежду на груди.
Он выхватил старый лоскут и собирался бросить его следом за ушедшим под воду джипом, но замер с занесенной рукой. Медленно опустив руку, он спрятал карту в карман полушубка.
– Паша, – он смахнул слезу, катившуюся по его морщинистой щеке, – я тебе памятник поставлю. Самый лучший памятник. Самый дорогой памятник, Паша. Из чистого золота.
Что-то решив для себя, Вилен Михайлович больше не медлил. Он поднялся с колен, подобрал шапку и, застегивая на ходу полушубок, направился к улусу, который, по его расчетам, должен был находиться за ближайшей сопкой.
Егор разжег костер и с удовольствием протянул над огнем руки. До Вилюя еще идти и идти. Егор чувствовал себя теперь спокойнее. Вилен Михайлович с сыном остались позади. Можно было перевести дух. Его все еще заботил вертолет, который мог появиться в любой момент. Но пережитое волнение и усталость делали его сейчас не особенно восприимчивым к этой опасности.
Егор еще несколько минут погрелся у огня, потом примял угли подошвой ботинка и отправился дальше. До Вилюя он рассчитывал добраться к вечеру.
Яковенко-старший в трансе дошел до Октябрьского. Он всю дорогу что-то бормотал себе под нос, потом вдруг разражался в чей-то адрес гневной филиппикой, снова умолкал, стирал слезу и брел дальше. Перед его взором стоял Пашка. Это воспоминание он пытался отогнать от себя либо спрятать за памятником из чистого золота.
Россыпи алмазов выжгли своим сатанинским блеском из его сознания слезливые сожаления. Приближаясь к улусу, он все больше походил на робота, в которого заложена определенная программа.
Несмотря на опьянение горем и близящимся богатством, мозг Вилена Михайловича работал четко. Для того чтобы достать ящик из промороженной почвы, требовалось ее вначале разогреть. Вилен Михайлович подсчитывал в уме, сколько ему понадобится для этой операции времени. Не менее четырех-шести часов.
Долго. Но терпения у него было хоть отбавляй. Он старался не думать о Пашке. Главное – это алмазы. Ведь если он их не добудет, считай, вся жизнь насмарку. Все жертвы окажутся тщетными. Пашкина смерть будет выглядеть бессмысленной.
Вилен Михайлович постучался в первую же попавшуюся на пути избу. Ему не ответили. Он прошел к другому дому. Дверь открыл седой старик, с трясущимся подбородком и плохим слухом.
– Мне бы лопату и лом, – прокричал деду на ухо Вилен Михайлович.
Дед замотал головой с совершенно бессмысленным видом.
Вилен Михайлович раздраженным тоном повторил вопрос – с тем же результатом. Тогда он снял с запястья часы и помотал ими перед носом у деда.
– Часы отдам, – сказал Яковенко-старший, но выживший из ума старик только пожал плечами.
Поняв, что зря теряет время, Вилен Михайлович направился к следующей избе. Ему открыла молодая якутка.
– Лопату и лом, – простонал Вилен Михайлович.
– Лопату и лом? – невозмутимо переспросила она.
Вилен Михайлович терпеливо кивнул, хотя у него дрожали руки от желания задушить эту тупую бабу.
– Часы отдам, – Яковенко достал из кармана полушубка спрятанные туда часы.
Якутка несколько секунд пребывала в растерянности. Потом кивнула.
– Пройди в дом, – пригласила она.
Вилен Михайлович обрадовался. Но в горнице наткнулся на главу семейства. Это был якут лет тридцати пяти. В его хитрых узких глазах светились язычки меркантильного интереса.
– Лопату и лом нужно, – лаконично пояснила якутка.
Тот кивнул с понимающим и в то же время ироничным видом. Вилен Михайлович в который раз потряс часами.
– Мало, – издевательски улыбнулся якут.
– Мало? – взвыл Вилен Михайлович.
На стене он заметил двустволку. Он распахнул широким жестом полушубок, залез за пазуху и дернул за золотую цепочку. В руке у него появился православный крест из золота. Вилен Михайлович протянул его якуту. Тот усмехнулся.
– Мало, – покачал якут головой.
Вилен Михайлович удержался от крика. Бешеная злоба клокотала у него в груди. Он прошел столько верст, потерял сына, потерял сорок лет жизни, охотясь за кладом, а эта тварь над ним издевается. Мало и мало!
Не помня себя от гнева, он ударил якута под дых так, что тот согнулся пополам, и, подбежав к стене, схватил ружье.
– Я тебе сейчас башку прострелю, мало не покажется. – Вилен Михайлович обрел, казалось, свою прежнюю наглую повадку. – Стой где стоишь, а то и твоей курве достанется.
Он перевел на миг ствол ружья на замершую от испуга якутку. Ее муж ловил ртом воздух.
– Если через минуту не будет лома и лопаты, всех вас тут порешу, – злобно прорычал он. – Давай инструменты, чурка вонючая!
Якут все еще не мог отдышаться.
– Ну как, съел? – ухмыльнулся Вилен Михайлович, почувствовав себя хозяином положения. – Дыши-дыши, ты мне еще понадобишься, – усмехался Вилен Михайлович.
Он уже не ощущал ни злобы, ни досады. Все отлично. Кроме лопаты и лома, теперь у него будет еще и двустволка!
– Иди за лопатой, – приказал Яковенко якуту, придав своему голосу угрожающую звучность.
Тот медленно разогнулся и, подняв руки, попятился к сеням. Вилен Михайлович последовал за ним, аккуратно пятясь к выходу и держа в поле зрения обоих. Он остановился в дверях. Якут возился недолго. Вскоре в руке у Вилена Михайловича появилась лопата, а еще через мгновение якут прислонил к косяку лом. Вилен Михайлович расплылся в счастливой, покровительственной улыбке.
– Живите, – бросил он, уходя. – А если задумаете на меня настучать, вернусь и всех вас положу.
Он быстро углубился в лес. Алмазный бред захватил его с невиданной силой. Он чувствовал себя победителем. По телу пробегала сладкая дрожь. Яковенко не ощущал ни пространства, ни времени. Все заслонило собой жгучее сияние камней.
Шепелев вылез из кабины вертолета и огляделся.
– Неуютно тут как-то, – передернул он плечами.
Карагодин спешил получить инструкции. Он замер в выжидательной позе. Это не укрылось от цепкого взгляда Шепелева и вызвало у него ухмылку.
– Давай-ка, Палыч, на разведку, – сказал он. – Нам нужны два наблюдательных пункта, чтобы не упустить полярника. Договорись с хозяевами, пообещай вознаграждение. Возьми с собой Эдика. Владик останется при мне.
Семен Никанорович стал прохаживаться, разминая ноги, а Карагодин с Эдиком двинулись к стоявшей на опушке избе.
Им сразу же повезло. Хозяин – одинокий алкоголик, хваставшийся тем, что он полукровка, был рад появлению «сограждан», как тут же поименовал Карагодина и Эдика. Правда, согласие и радость он проявил не сразу. Когда визитеры изложили ему цель своего посещения, мужик закуражился. Тогда Карагодин молча достал из кармана сто долларов – американских купюр меньшего достоинства у него в портмоне просто не было.
Глаза алкаша жадно блеснули. Он затряс головой, но выразил пожелание:
– Ты это, дай наших рублей, тут с такой бумажкой некуда податься.
Карагодин порылся в карманах, достал сторублевую купюру. Алкаша затопило детское счастье. Он поведал гостям, что должен немедленно отлучиться. Карагодин остался в избе, а Эдик пошел на другой конец поселка. Вскоре он отзвонился Карагодину, рапортовав, что найти избу удалось. Карагодин приказал ему вести наблюдение, а сам вернулся к вертолету, за Шепелевым.
– Все в норме, – доложил он начальнику, – Эдик на месте.
Владику было приказано донести рюкзак с продовольствием до избы, где собирались дежурить начальники, и присоединиться к брату. Когда Шепелев с Карагодиным вошли в избу алкаша, того все еще не было. В нос Семену Никаноровичу ударил запах кислятины и запустения. Жилище не отличалось ни чистотой, ни комфортом. Под низенькими окнами стояли батареи запыленных, с оплетенными паутиной горлышками, бутылок. На потолке налипла копоть. Проржавевшая раковина, располагавшаяся у выхода в сени, держалась на честном слове. В ней громоздились алюминиевые миски и тарелки с объедками. Все это распространяло чудовищную вонь.
– Лучше ничего не мог найти? – Шепелев обвел неприязненным взором помещение.
– Чем меньше свидетелей, тем лучше, – оправдывался Карагодин. – Неизвестно еще, как другие аборигены среагируют. А этот – за милую душу. Может, еще и час и два не вернется.
– Мы тут, на хер, задохнемся, – покачал головой Шепелев, доставая платок из кармана дубленки с норковым воротником.
– Думаю, недолго ждать осталось, – с фальшивым воодушевлением продолжал Карагодин.
Он подвинул к шефу низкое продавленное кресло, которое жалобно скрипнуло под грузным телом Семена Никаноровича. Сам примостился на рассыхающейся табуретке. Окно давало отличный обзор, но Карагодин не пренебрегал биноклем.
Октябрьский стал вдвое больше с тех пор, как его покинул Кюкюр. Но как только в стране забрезжила перестройка, молодежь стала стремиться его покинуть и выбраться в город. В основном здесь жили люди преклонного возраста, имевшее свое хозяйство, скот, огороды.
Шепелев закурил.
– Налей-ка, – небрежно сказал Шепелев, – мне коньяку. И сам выпей.
Карагодин нашел в рюкзаке бутылку «Карафа», два пластиковых стаканчика. Он протянул один шефу, наполнив его. Потом наполнил свой стакан. Исходящий от коньяка аромат на миг перебил затхлый запах комнаты. Шепелев жадно дышал шедшей от коньяка горячей пряностью. Потом сделал медленный глоток.
В этот момент в сенях послышались шаги, и в комнату влетел хозяин. В изрядном подпитии, с двумя поллитровыми бутылками самогона. Он с каким-то веселым заговорщическим лукавством посмотрел на сидящих и распивающих коньяк гостей.
– Не угостишь? – фамильярно подмигнул он Шепелеву.
Того от подобной наглости передернуло. Он со сдержанным негодованием смотрел в это широкое, ухмыляющееся, отекшее, приобретшее неискоренимый красновато-лиловый оттенок лицо.
– Тебе это не поможет, – кивнул он на стоявшую на шатком столе бутылку коньяка.
– А все же для приличия, – с вызовом сказал хозяин.
– Валяй, – Шепелев кивнул Карагодину.
– Стакан у тебя есть? – с брезгливой миной спросил тот у алкаша.
– А как же! – с нарочитым воодушевлением воскликнул тот и полез на завешенную давно не стиранной занавеской полку.
Вскоре в его грязной руке вырисовался тусклый граненый стакан.
Карагодин налил ему граммов пятьдесят.
– Так мало?
– Разжуешь, много будет, – огрызнулся Карагодин, которого развязность пьянчуги начала бесить.
– Не нервничай, – скосил глаза на Карагодина Шепелев. – А ты пей, пей…
Хозяин опрокинул коньяк в глотку и издал животный звук, символизирующий не то радость, не то разочарование.
– Еще? – с наигранным участием посмотрел на алкаша Шепелев.
– Клопами несет, – поморщился тот.
– Вот видишь, – нравоучительно изрек Семен Никанорович, – каждому – свое.
– Ага, – мужик успокоился, закивал, потом исчез в сенях.
Вскоре объявился со свертком и небольшой кастрюлькой в руках.
– Тебя как кличут? – «пошел в народничество» Шепелев, рукой приказывая Карагодину перейти к безотрывному наблюдению за окрестностями.
– Тимофеем, – сказал алкаш. – Мать назвала, она у меня русской была. А вот отец – юкагир, родом из Батагая. А знаете, кто такие юкагиры? Великий народ! – набрав в легкие воздуху и опустив свой груз на стол, произнес он.
– Понятно, – с легкой усмешкой ответил Шепелев.
Заметно повеселевший после возвращения Тимофей принялся рассуждать о своем происхождении. Одновременно он вывалил на стол пару картофелин и поставил их вариться на керосинку. Периодически он наполнял стакан уже из своих бутылок, и когда картофель был готов, хозяин «готов» был тоже. Он попытался нарезать сало, чтобы поджарить его на прокопченной сковородке, но у него это получалось не слишком хорошо. Куски были очень уж крупными. Он все равно бросил их на сковороду, которая грелась на освободившейся керосинке. Раздалось шипение, и маленькая комнатка наполнилась едким дымом.
К тому времени, как сало поджарилось, Тимофей, принявший еще пару стаканов пойла, свалился с табурета под стол. Картошка так и осталась неочищенной.
– Убери, – Шепелев показал Карагодину на сковороду с шипящим салом.
Он достал платок и прикрыл им свой чувствительный нос.
Карагодин нашел какую-то грязную тряпицу и, ухватив ей сковороду, чтобы не обжечь руки, поставил ее рядом на деревянную столешницу.
Некоторое время было спокойно. Отключившийся юкагир похрапывал под столом, а на улице, за которой беспрестанно наблюдал Карагодин, люди появлялись исключительно редко. Солнце уже перевалило за полдень, когда заверещал карагодинский мобильник.
– Да, – он быстро вытащил трубку из кармана.
– Эдик, – коротко представился один из братьев. – Здесь у нас один тип объявился.
– Родионов? – едва не сорвался на крик начальник охраны.
– Не-ет, – протянул Эдик, – другой.
– Что за тип? – уже спокойнее спросил Николай Павлович.
– Помнишь, Палыч, когда в столовке кантовались? – в свою очередь спросил Эдик.
– Ну, помню. – Карагодин озлобился, ему было неприятно вспоминать тот злополучный вечер, когда от них сбежал Родионов. – Чего ты тянешь, как кота за яйца? Не можешь яснее выражаться?
– Я чего базарю-то, – спокойно ответил Эдик. – Этот тип, он, похоже, чего-то задумал. Во-первых, как-то странно появился – откуда, непонятно, во-вторых, без вещей, а в-третьих, зашел в соседний дом и потом вышел оттуда с ружьем, ломом и лопатой. Вот я и думаю, зачем ему лопата – огород копать вроде рано.
– А при чем здесь столовая? – начал напирать на Эдика Карагодин.
– А, я ж забыл совсем, – торопливо пробормотал Эдик. – Этот тип тогда в столовке парился с молодяком.
– Чего? – вскричал Карагодин. – Что ж ты раньше не сказал, придурок!
– Ну, так я и говорю, – замялся Эдик. – Может, проверить его, как ты считаешь?
– Погоди.
Карагодин прикрыл трубку рукой и передал рассказ Эдика Шепелеву.
– Что будем делать, Семен Никанорыч? – спросил он в конце. – Чую, неспроста этот тип тогда в столовке ошивался. Может, прошмонать его или допросить с пристрастием?
– Значит, говоришь с ломом и лопатой? – задумчиво вскинул брови босс.
– И с ружьем, – уточнил Карагодин.
– Трогать его не надо, – рассуждал вслух Шепелев, – а вот проследить – не мешает. Пусть ребята по-тихому за ним приглядят. Что-то не нравится мне этот прохожий, который случайно оказывается в том же месте, что и полярник. Не его ли это дружок?
– Тогда где сам полярник?
– Думаю, мы это вскоре выясним, – Шепелев хлопнул ладонью по столу.
– Ага, – кивнул Карагодин и поднес трубку к уху: – Эдик, слушай сюда. Мужика не трогать.
– Так ведь с лопатой… – попытался возразить Эдик, но Карагодин не дал ему договорить.
– Не трогать, я сказал, – рявкнул он, – попасите его, только осторожно, чтобы он вас, не дай бог, не заметил. Докладывай каждые пятнадцать минут. Поглядим, огород он собирается копать или могилку. Понял меня?
Карагодин спрятал трубку в карман и задумался.
– Ты чего? – поинтересовался Шепелев.
– Этот тип из столовки был там не один, – озабоченно морщил лоб Карагодин, – с ним еще молодой отирался. Вроде как сын. Я еще тогда подумал, чего они так долго сидят? И все время в нашу сторону поглядывали, как будто ждали чего. Вот я голову и ломаю, если они с Родионовым заодно, то где сам Родионов и где молодой, что с этим хмырем в столовке сидел?
– Ты же сам говорил, что Родионов в наших краях первый раз, – взглянул на него Шепелев. – Откуда у него здесь подельники?
– Первый, Семен Никанорыч, это я точно знаю, – закивал головой Карагодин. – Но он все-таки несколько дней в Якутске провел. Мало ли что?
– Нет, – Шепелев покачал головой, – что-то здесь не так. Если бы у полярника были сообщники, они бы попытались удрать вместе с ним, как я понимаю. Но раз он ударился в бега один, тогда получается, что эти люди тоже что-то об алмазах знают. Откуда? Может, их кто-то навел, а, Палыч?
Он так пристально смотрел на Карагодина, что у того побежали по спине мурашки.
– Вы что, Семен Никанорыч, думаете, что это?.. – Он ткнул большим пальцем себе в грудь.
– Получается, что информация как-то просочилась… – щурясь, проговорил Шепелев. – Кто о камешках знал, кроме тебя?
– Ну, ребята мои в двух словах знали, но они же не враги себе, чтобы трепаться об этом! – мямлил Карагодин.
– Ладно, забудем, – махнул рукой Шепелев. – Я-то в тебе уверен, знаю, что не подведешь, только ты старайся доверие оправдать.
– Да я всегда, Семен…
– Забудем, я сказал. Если все получится, как я предполагаю, получишь хорошую премию, – Шепелев довольно улыбнулся, – сможешь съездить куда-нибудь в теплые края. А, Палыч? – Он вопросительно поглядел на Карагодина.
– Конечно. – Николай Павлович машинально склонил голову в знак благодарности.
Кровь прилила к лицу, и он отвернулся к окну, чтобы не показать свою растерянность и негодование. «Премию!» – про себя передразнил он босса. Он рассчитывал совсем не на премию, хотя, по правде говоря, Шепелев ничего большего ему и не обещал. Но Карагодин считал, что заслужил гораздо большего. Он бегал за этим полярником по тайге, рискуя головой, а тут – какая-то премия! Он жизнью рисковал, в конце концов! Сколько он вынес, сколько перетерпел, а этот, блин, гребаный пес собирается отделаться от него премией. Ничего, мы еще посмотрим, Карагодин поднял бинокль, стоявший на подоконнике, и принялся смотреть в окно.
Глава 30
До Пашки наконец дошел смысл его слов. Он понял, что нужно бросать машину и спасаться самому. Он дернул за рукоятку, но дверь оказалась зажата льдом, а автомобиль медленно, но верно погружался в черную пучину. Пашка попытался выбраться через окно, но было поздно: джип погрузился в воду до уровня стекол. В салон хлынула ледяная вода, перемешанная с осколками льда. Салон окутало паром от соприкосновения раскаленного двигателя с холодной водой. Пашка кинулся назад. Перелез через спинки на заднее сиденье и начал опускать стекло, но не успел. Сделав еще одно судорожное движение, джип, словно большое животное, ушел под лед. Несколько секунд ледяное крошево, сомкнувшееся над его крышей, еще бурлило от выходящего из салона воздуха, но вскоре всякое движение прекратилось.
Словно соляной столп стоял Вилен Михайлович в нескольких шагах от кромки разрушенного льда, еще не до конца осознав, что его сын утонул. Он надеялся, что, может быть, тот выберется из джипа под водой и сумеет подняться на поверхность. Прошла минута, другая…
Вилен Михайлович не научился плавать за свои пятьдесят с лишним лет. Да даже если бы и умел. Глубина здесь была такая, что даже хороший пловец и при нормальной температуре воды не смог бы достать дна…
– Господи, за что? – Ноги у Вилена Михайловича сами собой подогнулись, и он опустился на колени, сложив руки на груди.
Под одеждой он нащупал старый кожаный лоскут.
– А-а-а-а-а, – тихо завыл он, сорвав с себя шапку и принялся раздирать одежду на груди.
Он выхватил старый лоскут и собирался бросить его следом за ушедшим под воду джипом, но замер с занесенной рукой. Медленно опустив руку, он спрятал карту в карман полушубка.
– Паша, – он смахнул слезу, катившуюся по его морщинистой щеке, – я тебе памятник поставлю. Самый лучший памятник. Самый дорогой памятник, Паша. Из чистого золота.
Что-то решив для себя, Вилен Михайлович больше не медлил. Он поднялся с колен, подобрал шапку и, застегивая на ходу полушубок, направился к улусу, который, по его расчетам, должен был находиться за ближайшей сопкой.
* * *
Егор разжег костер и с удовольствием протянул над огнем руки. До Вилюя еще идти и идти. Егор чувствовал себя теперь спокойнее. Вилен Михайлович с сыном остались позади. Можно было перевести дух. Его все еще заботил вертолет, который мог появиться в любой момент. Но пережитое волнение и усталость делали его сейчас не особенно восприимчивым к этой опасности.
Егор еще несколько минут погрелся у огня, потом примял угли подошвой ботинка и отправился дальше. До Вилюя он рассчитывал добраться к вечеру.
* * *
Яковенко-старший в трансе дошел до Октябрьского. Он всю дорогу что-то бормотал себе под нос, потом вдруг разражался в чей-то адрес гневной филиппикой, снова умолкал, стирал слезу и брел дальше. Перед его взором стоял Пашка. Это воспоминание он пытался отогнать от себя либо спрятать за памятником из чистого золота.
Россыпи алмазов выжгли своим сатанинским блеском из его сознания слезливые сожаления. Приближаясь к улусу, он все больше походил на робота, в которого заложена определенная программа.
Несмотря на опьянение горем и близящимся богатством, мозг Вилена Михайловича работал четко. Для того чтобы достать ящик из промороженной почвы, требовалось ее вначале разогреть. Вилен Михайлович подсчитывал в уме, сколько ему понадобится для этой операции времени. Не менее четырех-шести часов.
Долго. Но терпения у него было хоть отбавляй. Он старался не думать о Пашке. Главное – это алмазы. Ведь если он их не добудет, считай, вся жизнь насмарку. Все жертвы окажутся тщетными. Пашкина смерть будет выглядеть бессмысленной.
Вилен Михайлович постучался в первую же попавшуюся на пути избу. Ему не ответили. Он прошел к другому дому. Дверь открыл седой старик, с трясущимся подбородком и плохим слухом.
– Мне бы лопату и лом, – прокричал деду на ухо Вилен Михайлович.
Дед замотал головой с совершенно бессмысленным видом.
Вилен Михайлович раздраженным тоном повторил вопрос – с тем же результатом. Тогда он снял с запястья часы и помотал ими перед носом у деда.
– Часы отдам, – сказал Яковенко-старший, но выживший из ума старик только пожал плечами.
Поняв, что зря теряет время, Вилен Михайлович направился к следующей избе. Ему открыла молодая якутка.
– Лопату и лом, – простонал Вилен Михайлович.
– Лопату и лом? – невозмутимо переспросила она.
Вилен Михайлович терпеливо кивнул, хотя у него дрожали руки от желания задушить эту тупую бабу.
– Часы отдам, – Яковенко достал из кармана полушубка спрятанные туда часы.
Якутка несколько секунд пребывала в растерянности. Потом кивнула.
– Пройди в дом, – пригласила она.
Вилен Михайлович обрадовался. Но в горнице наткнулся на главу семейства. Это был якут лет тридцати пяти. В его хитрых узких глазах светились язычки меркантильного интереса.
– Лопату и лом нужно, – лаконично пояснила якутка.
Тот кивнул с понимающим и в то же время ироничным видом. Вилен Михайлович в который раз потряс часами.
– Мало, – издевательски улыбнулся якут.
– Мало? – взвыл Вилен Михайлович.
На стене он заметил двустволку. Он распахнул широким жестом полушубок, залез за пазуху и дернул за золотую цепочку. В руке у него появился православный крест из золота. Вилен Михайлович протянул его якуту. Тот усмехнулся.
– Мало, – покачал якут головой.
Вилен Михайлович удержался от крика. Бешеная злоба клокотала у него в груди. Он прошел столько верст, потерял сына, потерял сорок лет жизни, охотясь за кладом, а эта тварь над ним издевается. Мало и мало!
Не помня себя от гнева, он ударил якута под дых так, что тот согнулся пополам, и, подбежав к стене, схватил ружье.
– Я тебе сейчас башку прострелю, мало не покажется. – Вилен Михайлович обрел, казалось, свою прежнюю наглую повадку. – Стой где стоишь, а то и твоей курве достанется.
Он перевел на миг ствол ружья на замершую от испуга якутку. Ее муж ловил ртом воздух.
– Если через минуту не будет лома и лопаты, всех вас тут порешу, – злобно прорычал он. – Давай инструменты, чурка вонючая!
Якут все еще не мог отдышаться.
– Ну как, съел? – ухмыльнулся Вилен Михайлович, почувствовав себя хозяином положения. – Дыши-дыши, ты мне еще понадобишься, – усмехался Вилен Михайлович.
Он уже не ощущал ни злобы, ни досады. Все отлично. Кроме лопаты и лома, теперь у него будет еще и двустволка!
– Иди за лопатой, – приказал Яковенко якуту, придав своему голосу угрожающую звучность.
Тот медленно разогнулся и, подняв руки, попятился к сеням. Вилен Михайлович последовал за ним, аккуратно пятясь к выходу и держа в поле зрения обоих. Он остановился в дверях. Якут возился недолго. Вскоре в руке у Вилена Михайловича появилась лопата, а еще через мгновение якут прислонил к косяку лом. Вилен Михайлович расплылся в счастливой, покровительственной улыбке.
– Живите, – бросил он, уходя. – А если задумаете на меня настучать, вернусь и всех вас положу.
Он быстро углубился в лес. Алмазный бред захватил его с невиданной силой. Он чувствовал себя победителем. По телу пробегала сладкая дрожь. Яковенко не ощущал ни пространства, ни времени. Все заслонило собой жгучее сияние камней.
* * *
Шепелев вылез из кабины вертолета и огляделся.
– Неуютно тут как-то, – передернул он плечами.
Карагодин спешил получить инструкции. Он замер в выжидательной позе. Это не укрылось от цепкого взгляда Шепелева и вызвало у него ухмылку.
– Давай-ка, Палыч, на разведку, – сказал он. – Нам нужны два наблюдательных пункта, чтобы не упустить полярника. Договорись с хозяевами, пообещай вознаграждение. Возьми с собой Эдика. Владик останется при мне.
Семен Никанорович стал прохаживаться, разминая ноги, а Карагодин с Эдиком двинулись к стоявшей на опушке избе.
Им сразу же повезло. Хозяин – одинокий алкоголик, хваставшийся тем, что он полукровка, был рад появлению «сограждан», как тут же поименовал Карагодина и Эдика. Правда, согласие и радость он проявил не сразу. Когда визитеры изложили ему цель своего посещения, мужик закуражился. Тогда Карагодин молча достал из кармана сто долларов – американских купюр меньшего достоинства у него в портмоне просто не было.
Глаза алкаша жадно блеснули. Он затряс головой, но выразил пожелание:
– Ты это, дай наших рублей, тут с такой бумажкой некуда податься.
Карагодин порылся в карманах, достал сторублевую купюру. Алкаша затопило детское счастье. Он поведал гостям, что должен немедленно отлучиться. Карагодин остался в избе, а Эдик пошел на другой конец поселка. Вскоре он отзвонился Карагодину, рапортовав, что найти избу удалось. Карагодин приказал ему вести наблюдение, а сам вернулся к вертолету, за Шепелевым.
– Все в норме, – доложил он начальнику, – Эдик на месте.
Владику было приказано донести рюкзак с продовольствием до избы, где собирались дежурить начальники, и присоединиться к брату. Когда Шепелев с Карагодиным вошли в избу алкаша, того все еще не было. В нос Семену Никаноровичу ударил запах кислятины и запустения. Жилище не отличалось ни чистотой, ни комфортом. Под низенькими окнами стояли батареи запыленных, с оплетенными паутиной горлышками, бутылок. На потолке налипла копоть. Проржавевшая раковина, располагавшаяся у выхода в сени, держалась на честном слове. В ней громоздились алюминиевые миски и тарелки с объедками. Все это распространяло чудовищную вонь.
– Лучше ничего не мог найти? – Шепелев обвел неприязненным взором помещение.
– Чем меньше свидетелей, тем лучше, – оправдывался Карагодин. – Неизвестно еще, как другие аборигены среагируют. А этот – за милую душу. Может, еще и час и два не вернется.
– Мы тут, на хер, задохнемся, – покачал головой Шепелев, доставая платок из кармана дубленки с норковым воротником.
– Думаю, недолго ждать осталось, – с фальшивым воодушевлением продолжал Карагодин.
Он подвинул к шефу низкое продавленное кресло, которое жалобно скрипнуло под грузным телом Семена Никаноровича. Сам примостился на рассыхающейся табуретке. Окно давало отличный обзор, но Карагодин не пренебрегал биноклем.
Октябрьский стал вдвое больше с тех пор, как его покинул Кюкюр. Но как только в стране забрезжила перестройка, молодежь стала стремиться его покинуть и выбраться в город. В основном здесь жили люди преклонного возраста, имевшее свое хозяйство, скот, огороды.
Шепелев закурил.
– Налей-ка, – небрежно сказал Шепелев, – мне коньяку. И сам выпей.
Карагодин нашел в рюкзаке бутылку «Карафа», два пластиковых стаканчика. Он протянул один шефу, наполнив его. Потом наполнил свой стакан. Исходящий от коньяка аромат на миг перебил затхлый запах комнаты. Шепелев жадно дышал шедшей от коньяка горячей пряностью. Потом сделал медленный глоток.
В этот момент в сенях послышались шаги, и в комнату влетел хозяин. В изрядном подпитии, с двумя поллитровыми бутылками самогона. Он с каким-то веселым заговорщическим лукавством посмотрел на сидящих и распивающих коньяк гостей.
– Не угостишь? – фамильярно подмигнул он Шепелеву.
Того от подобной наглости передернуло. Он со сдержанным негодованием смотрел в это широкое, ухмыляющееся, отекшее, приобретшее неискоренимый красновато-лиловый оттенок лицо.
– Тебе это не поможет, – кивнул он на стоявшую на шатком столе бутылку коньяка.
– А все же для приличия, – с вызовом сказал хозяин.
– Валяй, – Шепелев кивнул Карагодину.
– Стакан у тебя есть? – с брезгливой миной спросил тот у алкаша.
– А как же! – с нарочитым воодушевлением воскликнул тот и полез на завешенную давно не стиранной занавеской полку.
Вскоре в его грязной руке вырисовался тусклый граненый стакан.
Карагодин налил ему граммов пятьдесят.
– Так мало?
– Разжуешь, много будет, – огрызнулся Карагодин, которого развязность пьянчуги начала бесить.
– Не нервничай, – скосил глаза на Карагодина Шепелев. – А ты пей, пей…
Хозяин опрокинул коньяк в глотку и издал животный звук, символизирующий не то радость, не то разочарование.
– Еще? – с наигранным участием посмотрел на алкаша Шепелев.
– Клопами несет, – поморщился тот.
– Вот видишь, – нравоучительно изрек Семен Никанорович, – каждому – свое.
– Ага, – мужик успокоился, закивал, потом исчез в сенях.
Вскоре объявился со свертком и небольшой кастрюлькой в руках.
– Тебя как кличут? – «пошел в народничество» Шепелев, рукой приказывая Карагодину перейти к безотрывному наблюдению за окрестностями.
– Тимофеем, – сказал алкаш. – Мать назвала, она у меня русской была. А вот отец – юкагир, родом из Батагая. А знаете, кто такие юкагиры? Великий народ! – набрав в легкие воздуху и опустив свой груз на стол, произнес он.
– Понятно, – с легкой усмешкой ответил Шепелев.
Заметно повеселевший после возвращения Тимофей принялся рассуждать о своем происхождении. Одновременно он вывалил на стол пару картофелин и поставил их вариться на керосинку. Периодически он наполнял стакан уже из своих бутылок, и когда картофель был готов, хозяин «готов» был тоже. Он попытался нарезать сало, чтобы поджарить его на прокопченной сковородке, но у него это получалось не слишком хорошо. Куски были очень уж крупными. Он все равно бросил их на сковороду, которая грелась на освободившейся керосинке. Раздалось шипение, и маленькая комнатка наполнилась едким дымом.
К тому времени, как сало поджарилось, Тимофей, принявший еще пару стаканов пойла, свалился с табурета под стол. Картошка так и осталась неочищенной.
– Убери, – Шепелев показал Карагодину на сковороду с шипящим салом.
Он достал платок и прикрыл им свой чувствительный нос.
Карагодин нашел какую-то грязную тряпицу и, ухватив ей сковороду, чтобы не обжечь руки, поставил ее рядом на деревянную столешницу.
Некоторое время было спокойно. Отключившийся юкагир похрапывал под столом, а на улице, за которой беспрестанно наблюдал Карагодин, люди появлялись исключительно редко. Солнце уже перевалило за полдень, когда заверещал карагодинский мобильник.
– Да, – он быстро вытащил трубку из кармана.
– Эдик, – коротко представился один из братьев. – Здесь у нас один тип объявился.
– Родионов? – едва не сорвался на крик начальник охраны.
– Не-ет, – протянул Эдик, – другой.
– Что за тип? – уже спокойнее спросил Николай Павлович.
– Помнишь, Палыч, когда в столовке кантовались? – в свою очередь спросил Эдик.
– Ну, помню. – Карагодин озлобился, ему было неприятно вспоминать тот злополучный вечер, когда от них сбежал Родионов. – Чего ты тянешь, как кота за яйца? Не можешь яснее выражаться?
– Я чего базарю-то, – спокойно ответил Эдик. – Этот тип, он, похоже, чего-то задумал. Во-первых, как-то странно появился – откуда, непонятно, во-вторых, без вещей, а в-третьих, зашел в соседний дом и потом вышел оттуда с ружьем, ломом и лопатой. Вот я и думаю, зачем ему лопата – огород копать вроде рано.
– А при чем здесь столовая? – начал напирать на Эдика Карагодин.
– А, я ж забыл совсем, – торопливо пробормотал Эдик. – Этот тип тогда в столовке парился с молодяком.
– Чего? – вскричал Карагодин. – Что ж ты раньше не сказал, придурок!
– Ну, так я и говорю, – замялся Эдик. – Может, проверить его, как ты считаешь?
– Погоди.
Карагодин прикрыл трубку рукой и передал рассказ Эдика Шепелеву.
– Что будем делать, Семен Никанорыч? – спросил он в конце. – Чую, неспроста этот тип тогда в столовке ошивался. Может, прошмонать его или допросить с пристрастием?
– Значит, говоришь с ломом и лопатой? – задумчиво вскинул брови босс.
– И с ружьем, – уточнил Карагодин.
– Трогать его не надо, – рассуждал вслух Шепелев, – а вот проследить – не мешает. Пусть ребята по-тихому за ним приглядят. Что-то не нравится мне этот прохожий, который случайно оказывается в том же месте, что и полярник. Не его ли это дружок?
– Тогда где сам полярник?
– Думаю, мы это вскоре выясним, – Шепелев хлопнул ладонью по столу.
– Ага, – кивнул Карагодин и поднес трубку к уху: – Эдик, слушай сюда. Мужика не трогать.
– Так ведь с лопатой… – попытался возразить Эдик, но Карагодин не дал ему договорить.
– Не трогать, я сказал, – рявкнул он, – попасите его, только осторожно, чтобы он вас, не дай бог, не заметил. Докладывай каждые пятнадцать минут. Поглядим, огород он собирается копать или могилку. Понял меня?
Карагодин спрятал трубку в карман и задумался.
– Ты чего? – поинтересовался Шепелев.
– Этот тип из столовки был там не один, – озабоченно морщил лоб Карагодин, – с ним еще молодой отирался. Вроде как сын. Я еще тогда подумал, чего они так долго сидят? И все время в нашу сторону поглядывали, как будто ждали чего. Вот я голову и ломаю, если они с Родионовым заодно, то где сам Родионов и где молодой, что с этим хмырем в столовке сидел?
– Ты же сам говорил, что Родионов в наших краях первый раз, – взглянул на него Шепелев. – Откуда у него здесь подельники?
– Первый, Семен Никанорыч, это я точно знаю, – закивал головой Карагодин. – Но он все-таки несколько дней в Якутске провел. Мало ли что?
– Нет, – Шепелев покачал головой, – что-то здесь не так. Если бы у полярника были сообщники, они бы попытались удрать вместе с ним, как я понимаю. Но раз он ударился в бега один, тогда получается, что эти люди тоже что-то об алмазах знают. Откуда? Может, их кто-то навел, а, Палыч?
Он так пристально смотрел на Карагодина, что у того побежали по спине мурашки.
– Вы что, Семен Никанорыч, думаете, что это?.. – Он ткнул большим пальцем себе в грудь.
– Получается, что информация как-то просочилась… – щурясь, проговорил Шепелев. – Кто о камешках знал, кроме тебя?
– Ну, ребята мои в двух словах знали, но они же не враги себе, чтобы трепаться об этом! – мямлил Карагодин.
– Ладно, забудем, – махнул рукой Шепелев. – Я-то в тебе уверен, знаю, что не подведешь, только ты старайся доверие оправдать.
– Да я всегда, Семен…
– Забудем, я сказал. Если все получится, как я предполагаю, получишь хорошую премию, – Шепелев довольно улыбнулся, – сможешь съездить куда-нибудь в теплые края. А, Палыч? – Он вопросительно поглядел на Карагодина.
– Конечно. – Николай Павлович машинально склонил голову в знак благодарности.
Кровь прилила к лицу, и он отвернулся к окну, чтобы не показать свою растерянность и негодование. «Премию!» – про себя передразнил он босса. Он рассчитывал совсем не на премию, хотя, по правде говоря, Шепелев ничего большего ему и не обещал. Но Карагодин считал, что заслужил гораздо большего. Он бегал за этим полярником по тайге, рискуя головой, а тут – какая-то премия! Он жизнью рисковал, в конце концов! Сколько он вынес, сколько перетерпел, а этот, блин, гребаный пес собирается отделаться от него премией. Ничего, мы еще посмотрим, Карагодин поднял бинокль, стоявший на подоконнике, и принялся смотреть в окно.
Глава 30
Выйдя на окраину улуса, Вилен Михайлович воткнул лом в снег, бросил рядом лопату и вытащил из кармана заветный лоскут кожи. Так, кажется, нужно начинать отсюда. Вот поселок, вот солнце, восход. Где восток? Яковенко задрал рукав и сориентировал компас. Все правильно, идти нужно туда. Он подхватил лопату, вытащил лом и закинул их на плечо. Ружье больно ударило по бедру. «А, чтоб тебя», – выругался Вилен Михайлович.
Теперь он держал верный курс. Дорога через некоторое время привела в лес. Здесь идти стало труднее, но Вилен Михайлович не останавливался ни на секунду. До заветного места, чувствовал он, оставалось совсем немного. Спустя полчаса тайга начала редеть. Яковенко внимательно оглядывался по сторонам, чтобы не пропустить отмеченные на карте ориентиры. Он шел и шел, как заведенный, и в то же время все его чувства были обострены до предела. Уши ловили каждый звук: шорох упавшего с лиственницы снега, уханье совы или треск веток, потревоженных пробирающимся сквозь заросли зверем. Однажды ему даже показалось, что он в лесу не один. Где-то сзади послышался скрип снега…
Он остановился, внимательно прислушиваясь. Нет, показалось. Кто еще будет ходить здесь по тайге? Кому это нужно? Он все-таки постоял немного, напрягая слух, но вскоре двинулся снова. Азарт заядлого игрока овладел им. Теперь ему застилал глаза только блеск алмазов. Горы алмазов. Он представлял себя купающимся в бассейне, доверху наполненным сверкающими камнями. Все же он отдавал себе отчет, что алмазы необработанные, но в его представлении они сверкали и переливались всеми гранями.
Наконец он оказался на поляне, и взгляд его уперся в раздвоенное дерево. Он снова застыл, затая дыхание и не веря собственным глазам. Через секунду резким движением вытащил из кармана кусок шкуры с нарисованным планом. Не было никаких сомнений: это то самое дерево. Его глаза остервенело забегали по большому радиусу. На пологом склоне, стремящемся ввысь, он обнаружил одиноко стоящее дерево с пышной кроной. «Ну, блядь, попались», – произнес он вслух.
Бросив лом и лопату, он кинулся к дереву с раздвоенным стволом, потом, когда до него оставалось несколько шагов, начал сдвигаться в сторону, чтобы в его развилке появилось дерево с пышной кроной. Словно мушка в прицеле винтовки. Он едва не закричал от радости, когда понял, что план и местность в точности совпадают.
Когда карта оказалась в его руках, он на некоторое время впал в задумчивость. Ему казалось невероятным, что два дерева, бывших взрослыми уже сорок лет, могут дожить до наших времен. Но вспомнив, что в Якутии деревья растут медленно и живут до трехсот-четырехсот лет, немного расслабился. Но сама мысль, что ориентиры могли погибнуть, унеся с собой тайну клада, до сих пор не давала ему покоя. Теперь, когда он почти на сто процентов был уверен, что где-то поблизости зарыты несметные сокровища, он успокоился.
Держа в поле зрения оба дерева, он подошел вплотную к кедру и встал к нему спиной. Снова вынул карту и посмотрел на рисунок. «Десять», – прочитал он. Наверное, десять шагов. Он начал считать шаги. Раз, два, три, четыре… С каждым шагом, несмотря на все его усилия сохранять спокойствие, сердце билось все сильней и сильней…Пять, шесть, семь… От напряжения у Яковенко закружилась голова. Он остановился и присел, стараясь прийти в себя.
– Семь, – повторял он, – семь, семь.
Когда в голове прояснилось, Вилен Михайлович поднялся и сделал еще три шага. -…восемь, девять, десять.
Он снова достал карту. Так и есть, все сходится. Вилен Михайлович вырвал из снега лом и снова ткнул. Почва под снежным настом напоминала затвердевший цемент. Яковенко тяжело вздохнул, но тут же лукаво улыбнулся. А ведь он обошел всех!
От этой мысли на душе у него потеплело. Он снова воткнул лом и, вернувшись к кедру, еще раз отсчитал от него десять шагов. Потом на несколько секунд задумался. Когда Кюкюр зарывал алмазы, он был еще мальчишкой. Поэтому и шаги у него должны быть меньше. Вилен Михайлович что-то прикинул в уме и сделал два шага назад. Вот отсюда он начнет раскопки. Но костер все-таки разложит от восьмого до десятого шага. Мало ли что.
Взяв лопату, он воткнул ее черенок в том месте, где кончился его восьмой шаг. Чтобы легко было найти отмеченное место после того, как он разогреет его при помощи костра, Яковенко начертил на снегу прямую линию перпендикулярную той, которая соединяла кедр и сосну. Теперь, даже когда прогорит костер, и снег вокруг отмеченного места растает, он легко найдет заветное место.
Он отставил лом и пошел к зарослям стланика. Наломав ветвей, он вернулся к обозначенному месту. Свалил в гору. Потом отправился на поиск более крупных веток. Чтобы прогреть почву, костер должен быть приличный, не какие-то там угли для шашлыка.
На мгновение прервав нарезку ветвей – Вилен Михайлович работал охотничьим ножом, – он прислушался. Ему показалось, что где-то хрустнула ветка. Он выпрямился так быстро, что кольнуло в пояснице. Яковенко некоторое время стоял без движения, вытягивая шею и всматриваясь в таинственную густоту.
Ничего не заметив, Вилен Михайлович продолжил собирать сучки для костра.
Ветка хрустнула не случайно. За действиями Яковенко из-за деревьев наблюдал посланный специально для этой цели Эдик. Но в этот момент он не смотрел на Вилена Михайловича, а осторожно пробирался сквозь сосновый полог, потому что у него в кармане пиликал сотовый.
Говорить, находясь на таком близком расстоянии от объекта наблюдения, он не мог. Поэтому и решил отойти на десяток метров.
Ветка хрустнула вторично. Вилен Михайлович снова замер. С высоких крон струилась пронзительная тишина. Он потащил ствол к тому месту, где надумал жечь костер.
В этот момент Эдик достал из кармана трубку и сразу наткнулся на недовольный голос Карагодина:
– Что там у тебя?
– Костер готовит, – зашептал Эдик.
– Чего? – не разобрал Карагодин. – Громче не можешь говорить?
– Не могу, я рядом с мужиком, – просипел Эдик. – Он костер складывает.
– Понятно.
– Что делать-то?
– Веди наблюдение, – приказал Карагодин.
Эдик спрятал трубку и стал бесшумно пробираться по направлению к готовящемуся костру.
Яковенко тем временем принялся раскладывать костер, принявший у него вытянутую форму.
Теперь он держал верный курс. Дорога через некоторое время привела в лес. Здесь идти стало труднее, но Вилен Михайлович не останавливался ни на секунду. До заветного места, чувствовал он, оставалось совсем немного. Спустя полчаса тайга начала редеть. Яковенко внимательно оглядывался по сторонам, чтобы не пропустить отмеченные на карте ориентиры. Он шел и шел, как заведенный, и в то же время все его чувства были обострены до предела. Уши ловили каждый звук: шорох упавшего с лиственницы снега, уханье совы или треск веток, потревоженных пробирающимся сквозь заросли зверем. Однажды ему даже показалось, что он в лесу не один. Где-то сзади послышался скрип снега…
Он остановился, внимательно прислушиваясь. Нет, показалось. Кто еще будет ходить здесь по тайге? Кому это нужно? Он все-таки постоял немного, напрягая слух, но вскоре двинулся снова. Азарт заядлого игрока овладел им. Теперь ему застилал глаза только блеск алмазов. Горы алмазов. Он представлял себя купающимся в бассейне, доверху наполненным сверкающими камнями. Все же он отдавал себе отчет, что алмазы необработанные, но в его представлении они сверкали и переливались всеми гранями.
Наконец он оказался на поляне, и взгляд его уперся в раздвоенное дерево. Он снова застыл, затая дыхание и не веря собственным глазам. Через секунду резким движением вытащил из кармана кусок шкуры с нарисованным планом. Не было никаких сомнений: это то самое дерево. Его глаза остервенело забегали по большому радиусу. На пологом склоне, стремящемся ввысь, он обнаружил одиноко стоящее дерево с пышной кроной. «Ну, блядь, попались», – произнес он вслух.
Бросив лом и лопату, он кинулся к дереву с раздвоенным стволом, потом, когда до него оставалось несколько шагов, начал сдвигаться в сторону, чтобы в его развилке появилось дерево с пышной кроной. Словно мушка в прицеле винтовки. Он едва не закричал от радости, когда понял, что план и местность в точности совпадают.
Когда карта оказалась в его руках, он на некоторое время впал в задумчивость. Ему казалось невероятным, что два дерева, бывших взрослыми уже сорок лет, могут дожить до наших времен. Но вспомнив, что в Якутии деревья растут медленно и живут до трехсот-четырехсот лет, немного расслабился. Но сама мысль, что ориентиры могли погибнуть, унеся с собой тайну клада, до сих пор не давала ему покоя. Теперь, когда он почти на сто процентов был уверен, что где-то поблизости зарыты несметные сокровища, он успокоился.
Держа в поле зрения оба дерева, он подошел вплотную к кедру и встал к нему спиной. Снова вынул карту и посмотрел на рисунок. «Десять», – прочитал он. Наверное, десять шагов. Он начал считать шаги. Раз, два, три, четыре… С каждым шагом, несмотря на все его усилия сохранять спокойствие, сердце билось все сильней и сильней…Пять, шесть, семь… От напряжения у Яковенко закружилась голова. Он остановился и присел, стараясь прийти в себя.
– Семь, – повторял он, – семь, семь.
Когда в голове прояснилось, Вилен Михайлович поднялся и сделал еще три шага. -…восемь, девять, десять.
Он снова достал карту. Так и есть, все сходится. Вилен Михайлович вырвал из снега лом и снова ткнул. Почва под снежным настом напоминала затвердевший цемент. Яковенко тяжело вздохнул, но тут же лукаво улыбнулся. А ведь он обошел всех!
От этой мысли на душе у него потеплело. Он снова воткнул лом и, вернувшись к кедру, еще раз отсчитал от него десять шагов. Потом на несколько секунд задумался. Когда Кюкюр зарывал алмазы, он был еще мальчишкой. Поэтому и шаги у него должны быть меньше. Вилен Михайлович что-то прикинул в уме и сделал два шага назад. Вот отсюда он начнет раскопки. Но костер все-таки разложит от восьмого до десятого шага. Мало ли что.
Взяв лопату, он воткнул ее черенок в том месте, где кончился его восьмой шаг. Чтобы легко было найти отмеченное место после того, как он разогреет его при помощи костра, Яковенко начертил на снегу прямую линию перпендикулярную той, которая соединяла кедр и сосну. Теперь, даже когда прогорит костер, и снег вокруг отмеченного места растает, он легко найдет заветное место.
Он отставил лом и пошел к зарослям стланика. Наломав ветвей, он вернулся к обозначенному месту. Свалил в гору. Потом отправился на поиск более крупных веток. Чтобы прогреть почву, костер должен быть приличный, не какие-то там угли для шашлыка.
На мгновение прервав нарезку ветвей – Вилен Михайлович работал охотничьим ножом, – он прислушался. Ему показалось, что где-то хрустнула ветка. Он выпрямился так быстро, что кольнуло в пояснице. Яковенко некоторое время стоял без движения, вытягивая шею и всматриваясь в таинственную густоту.
Ничего не заметив, Вилен Михайлович продолжил собирать сучки для костра.
Ветка хрустнула не случайно. За действиями Яковенко из-за деревьев наблюдал посланный специально для этой цели Эдик. Но в этот момент он не смотрел на Вилена Михайловича, а осторожно пробирался сквозь сосновый полог, потому что у него в кармане пиликал сотовый.
Говорить, находясь на таком близком расстоянии от объекта наблюдения, он не мог. Поэтому и решил отойти на десяток метров.
Ветка хрустнула вторично. Вилен Михайлович снова замер. С высоких крон струилась пронзительная тишина. Он потащил ствол к тому месту, где надумал жечь костер.
В этот момент Эдик достал из кармана трубку и сразу наткнулся на недовольный голос Карагодина:
– Что там у тебя?
– Костер готовит, – зашептал Эдик.
– Чего? – не разобрал Карагодин. – Громче не можешь говорить?
– Не могу, я рядом с мужиком, – просипел Эдик. – Он костер складывает.
– Понятно.
– Что делать-то?
– Веди наблюдение, – приказал Карагодин.
Эдик спрятал трубку и стал бесшумно пробираться по направлению к готовящемуся костру.
Яковенко тем временем принялся раскладывать костер, принявший у него вытянутую форму.