Страница:
Пригнув голову к покрывающему землю слою жидкой грязи, Щукин отползал назад.
«Был бы я один, – ожесточенно работая локтями и коленями, думал Николай, – я бы просто откатился подальше – в лесопосадки, и сидел бы там, посмеиваясь, пока они ищут меня и соображают, куда это я мог деться, подождал бы, пока им надоело… В конце концов они подумали бы, что я сбежал. Тогда они непременно выдали бы себя как-то. Или подошли бы проверить тачку. Вот тут бы я их и перещелкал… Как грецкие орехи… Но из-за этой колоды, которая возле тачки валяется, я не могу далеко отойти… И они, похоже, об этом догадались. Ну, ничего… Сейчас я вам устрою… бенефис Николая Владимировича…»
Щукин продолжал отползать назад – до тех пор, пока ноги его не наткнулись на что-то мягкое.
«Вот она, – прошипел Щукин, – колода…»
Он сгруппировался и одним махом перелетел через неподвижное тело Лили, так и лежащей в холодной грязи и бездумно смотрящей в черное небо.
Затем, держа наготове пистолет, Щукин одной рукой дотянулся через кабину автомобиля и, выждав немного, глубоко вдохнул и крепче сжал рукоять пистолета.
Потом прищурился, глядя в безнадежную темноту, где должны были находиться его противники, уверенные, что он их никак не может увидеть, и врубил передние фары.
Единственная уцелевшая фара мгновенным желтым лучом прорезала черноту и создала ослепительно желтую окружность с рваными краями.
А в самом центре этой окружности, опираясь на мокрый ствол дерева и растерянно щурясь на слепящий свет, стоял человек.
– Попался, сука, – прохрипел Щукин, раз за разом нажимая на курок…
Переехав из деревни в город, Анна удивительно легко вписалась в безумную городскую жизнь. Наверное, повлияло на это то, что единственной отдушиной ее детства были «мыльные» сериалы, где импозантные длинноногие героини разъезжали в шикарных авто, купались в ваннах, размером с колхозный пруд, и влюблялись в знойных темноглазых красавцев, причем, что очень удивляло маленькую девочку Аню, совершенно не замечали, что живут в возмутительной роскоши, и абсолютно не представляли себе другой жизни.
Когда Анне исполнилось семнадцать лет, она сделала открытие, в корне изменившее основы ее миропонимания. Как-то раз в общественной бане в очередную пятницу (по субботам в единственную баню на селе ходили мужики) она заметила, что очень отличается от своих преждевременно расплывшихся и потерявших всю привлекательность юности сверстниц и почти не отличается от героинь «мыльных» сериалов, если снять с них бриллианты, дорогие шубки и умопомрачительные вечерние платья. «Это самое главное, – размышляла Анна, разглядывая себя в темном покосившемся зеркале в сыром вестибюле бани. – То, что получили от матушки-природы телевизионные женщины, досталось и мне. Не хватает только дорогих нарядов, шикарных автомобилей и темноглазых красавцев…» Исправить это досадное недоразумение в родной деревне не представлялось возможным.
Единственный завидный жених – сын председателя – был почти с младенчества оккупирован назойливыми поклонницами и уже в шестнадцать лет вынужден был жениться на ненароком забеременевшей от него двадцатидвухлетней доярке Маше.
Других достойных кандитатов в деревне не было. Более или менее здравомыслящие парни уехали в город. Дома остались только наследственные алкоголики и совсем никчемные отпрыски пастухов и навозозаготовщиков, у которых месячный заработок частенько не превышал цены автобусного билета до районного центра.
Анна после окончания школы решила продолжать учебу в городе. Родители собрали ей денег на дорогу и с огромным трудом устроили в общежитие политехнического института.
Денег на карманные расходы Анне не полагалось. Раз в месяц отец передавал со знакомыми продукты, а стипендии – когда она еще получала стипендию – Анне не хватало даже на элементарные гигиенические нужды.
Еще в школе Анна поняла, что блестящими умственными способностями она не обладает, поэтому ко второму курсу ей расхотелось постигать тонкости политехнических наук – чего зря терять время, если на этом поприще успехов она не добьется.
Живя в городе, Анна сделала второе свое открытие.
Мужчины, которых она встречала на улице, в общежитских коридорах, вели себя несколько иначе, нежели хорошо знакомые ей с детства деревенские парни – гогочущие ей вслед и отпускавшие шуточки, которые, наверное, были в ходу еще в годы мрачного средневековья. Мужская половина городского населения обращала на Анну гораздо больше внимания, чем на многих ее сверстниц, а преподаватели-мужчины выделяли ее из общей массы студентов и на зачетах ставили отличные отметки, не особенно даже вслушиваясь в ее ответ. И скоро восхищенные взгляды городских ловеласов уже не смущали Анну, а добавляли ей уверенности в том, что единственное оружие, с помощью которого она может добиться того, что с самого рождения имели незабвенные телевизионные красавицы, это ее внешность.
Анна давно заметила, что совсем не похожа на многих окружающих ее девушек и женщин, а когда, обучаясь на первом курсе политехнического института, на странице учебника истории увидела старинный портрет какой-то средневековой дамы, то поразилась удивительному сходству своего лица с гордым профилем, запечатленным на древнем холсте неведомым художником.
Под портретом Анна прочитала подпись – «Куртизанка французского короля Генриха…». Непонятное слово «куртизанка» показалось Анне загадочным и манящим отображением того, о чем она мечтала с детства. Когда она на одной из лекций попросила старенького преподавателя истории объяснить значение этого слова, он неизвестно отчего замялся и пустился в пространные рассуждения о том, что великих мира сего часто губят не происки их политических противников, а собственные человеческие слабости.
Из этих рассуждений Анна мало что поняла, но в перерыве после лекции однокурсницы все ей объяснили. В этот день Анна сделала третье и самое великое свое открытие: как оказалось, все то, что у нее в деревне обозначалось кратким и емким словом «блядство», можно назвать по-другому. И если доярку Машу, которая после своего двадцатилетия внезапно перестала соглашаться на бесконечные предложения деревенских парней сходить с кем-нибудь из них за амбар, либо на сеновал, либо на речной берег «посчитать звезды», что она раньше делала охотно и практически бескорыстно, и, решив наконец устроить свою жизнь, женила на себе малолетнего сына председателя, – если эту хорошо знакомую Анне доярку Машу из родной деревни трудно было назвать «куртизанкой», то назвать «блядью» даму со старинного портрета было совершенно невозможно.
Когда Анна поделилась своими рассуждениями с соседкой по общежитской комнате, та сказала, что если не вникать в частности, то в Анна, по сути, права. Дело не в том, чем занимается человек, а в том, на какой ступеньке социальной лестницы он находится.
– Просто надо уметь себя поставить, – сообщила Анне разумная и, судя по всему, опытная городская девушка, а узнав, что Анна все еще девственница, надолго вдруг задумалась и, спустя какое-то время, предложила Анне эту свою девственность задорого продать.
– Как это? – поразилась Анна.
– Очень просто, – ответила соседка по комнате, и уже на следующий день Анна сидела на коленях у доброго дяди Капитона Ивановича в его квартире и пила сладкую хмельную водичку, которая, как узнала Анна в тот вечер, называлась иностранным словом «Мартини».
Тот факт, что не все спиртные напитки имеют отвратительный вкус деревенского самогона или дешевого портвейна, который Анна успела попробовать на студенческих праздниках, оказался открытием для Анны – в тот вечер она получила и подтверждение правильности своих мыслей насчет куртизанки из учебника истории и доярки Маши.
Капитон Иванович, проводив утром Анну, положил в ее сумочку несколько денежных купюр, номинальная стоимость которых в десять раз превышала полугодовой заработок ее родителей.
Деньги Анна аккуратно зашила в подушку, а на вопрос соседки, понравилось ли ей заниматься этим, ответила, равнодушно качнув головой:
– Нормально…
Для нее и вправду первые заработанные деньги отложились в памяти гораздо ярче, нежели первый сексуальный опыт.
Капитон Иванович сначала звонил и приглашал Анну в гости два-три раза в неделю и давал ей после каждой встречи примерно треть той суммы, что она получила в день знакомства с ним.
Потом Анну словно захватил ураган новой красивой жизни – в один прекрасный день она проснулась в уютной однокомнатной квартире, которую снял для нее Капитон Иванович, превратившийся в просто Капитона и уже переставший быть для Анны постоянным любовником; институт ей пришлось оставить, ужинала и обедала она в ресторанах и кафе с мужчинами, почему-то очень похожими на Капитона. Мужчины эти расплачивались с Анной новенькими, вкусно пахнущими купюрами абсолютно за те же упражнения, после которых доярка Маша получала горсть семечек или несколько сигарет «Прима».
Это, поняла Анна, только первый, хотя и очень удачный, шаг на пути к сладкой жизни беспечных красавиц из незабытых сериалов, про которые Анна часто рассказывала Капитону Ивановичу, когда он вызывал ее из пропахшего тараканьей отравой общежития в свою квартиру.
В какой-то момент – много позже этих рассказов – Капитон решил проверить целеустремленность Анны и одолжил ей денег на то, чтобы она смогла поступить на коммерческое отделение романо-германских языков филологического факультета местного университета.
Теперь Анна училась с радостью – по утрам. А вечером отправлялась в один и тот же бар, совладельцем которого был Капитон, и уходила оттуда с изрядно пополнившимся кошельком, а нередко ее увозили к себе на квартиры загулявшие клиенты бара.
Капитон часто интересовался у Анны, как идут ее дела в университете, нередко даже просматривал ее зачетку, одобрительно кивал головой и все говорил о том, что после окончания Анной вуза он устроит ее в какую-нибудь престижную фирму, а за деньги, на которые она учится, ей придется расплатиться позже, предоставлением каких-то услуг, о которых Капитон пока говорил неясно.
Анна давно утратила свое первобытное деревенское простодушие и заменила его изрядной долей цинизма, совершенно необходимого ей для ее ежевечерних занятий, и прекрасно понимала, что в обмен на возможность учиться на коммерческом отделении университета Капитон потребует от нее встреч с нужными ему по бизнесу людьми, либо устроит к нужному человеку секретаршей, либо…
«Тогда будет совсем другое, – думала Анна, – тогда будет не как с клиентами из бара, а… по-другому. Совсем другой уровень. Тогда можно будет искать себе своего… сына председателя…»
Родителям Анна написала, что нашла себе хорошую работу, а за успехи в учебе ее перевели в более престижный вуз. Родители еще ни разу не приезжали в гости к дочери (кроме того нелепого случая, о котором Анна со смехом рассказала Щукину), ни времени не было, ни денег, да и Анна их не приглашала – родители совсем не вписывались в строго очерченную ею картину нынешнего и будущего ее бытия.
Менты, ловившие Щукина, не заинтересовались персоной Анны, просто отвезли ее в отделение и посадили в камеру, где она просидела до середины ночи, потом о ней вспомнили, вызвали в кабинет к операм и задали пару вопросов – как поняла сама Анна, для проформы. И отпустили. Анна спустилась на штрафную стоянку, где оставили ее красную «девятку», и обнаружила, что бензин из бензобака слили полностью. Кроме того, из «бардачка» пропали неосторожно оставленные там деньги.
Всласть наматерившись, Анна позвонила Капитону, и хоть ночь уже близилась к рассвету, Капитон выслал за ней своего человека. Человек привез Анну на квартиру к Капитону. Последний был чему-то очень рад и крайне возбужден – как бывало всегда, когда он ввязывался в какое-нибудь дело, сулившее неплохие барыши.
Капитон ни о чем Анну не спрашивал, усадил ее за стол и вытащил из бара литровую бутылку текилы. Анна выпила несколько стопочек, отлакировала выпитое пивом… и дальнейшие события превратились для нее в сплошной кружащийся ярко-зеленый – цвета крутой мексиканской водки – туман.
Из тумана Анна вынырнула только утром. Как выяснилось, она спала на одной широкой кровати с Капитоном. Больше никого в квартире не было.
Щукин выпустил всю обойму в человека, стоящего в луче, образованном от света фары. Николай стрелял из неудобного положения и не рассчитывал на точное попадание, тем не менее после двух выстрелов человек покачнулся и выпал из луча. До Щукина долетел полный смертельной тоски стон.
Послав оставшиеся патроны в том направлении, куда упал раненый, Николай швырнул пистолет на заднее сиденье и, пригнувшись, схватил лежащую Лилю за шиворот. Сцепив зубы, он изо всех сил вздернул ее на ноги и толкнул на переднее сиденье, одновременно перекинув свое тело за руль. От адского напряжения у Николая плыли перед глазами огненные круги, но он знал, что нельзя терять ни секунды.
Щукин завел мотор и развернул «Ниву», направив ее на темнеющую неподалеку громадину поваленного бревна.
Теперь, когда он поймал момент, он полагался только на удачу, которая, надо сказать, редко изменяла ему на протяжении всей его бурной жизни.
Оскальзываясь в грязи и визжа срывающимся двигателем, автомобиль объехал бревно и выкатил на ровную дорогу.
– Да!!! – закричал Николай, поняв, что теперь-то он точно выбрался из засады.
Вслед ему загромыхали выстрелы. Щукин услышал, как одна из пуль чиркнула по крыше автомобиля, но те, кто устроил засаду, ничего поделать уже не могли: набирая скорость, серая «Нива» мчалась дальше – по направлению к Санкт-Петербургу.
Анна прекрасно знала: Капитон пьяный и Капитон трезвый – люди совершенно разные, и ей с трудом удалось узнать во втором человека, с которым она пила накануне несколько часов.
Анна умудрилась проснуться раньше Капитона, приняла душ и, накинув на себя забытый кем-то халатик, прошла на кухню. Собралась было варить кофе, но передумала и остановила свой выбор на большой пластмассовой бутылке пива «Медовое крепкое», стоящей в холодильнике Капитона в ряду других напитков, очевидно, припасенных на тот случай, если некого будет послать за выпивкой.
Отыскав на полке пивную кружку, Анна поставила ее на видное место, а пиво оставила в холодильнике, чтобы по пробуждении Капитона преподнести ему полную кружку ледяного пенящегося напитка.
Сама она наскоро попила холодного чаю – выпив залпом одну чашку, нацелилась было на вторую, как вдруг из комнаты раздался продолжительный сиплый стон.
Анна выплеснула чай в раковину, налила полную кружку холодного пива и, роняя по дороге белоснежные ошметки пивной пены, проследовала в комнату, где, свесив с всклокоченной постели коротенькие волосатые ноги, сидел мутный Капитон Иванович с истоптанным похмельем лицом.
Увидев пиво в руках Анны, он замычал и вытянул вперед дрожащую ладонь. Поднес кружку ко рту, и Анна с изумлением увидела, как светло-янтарная жидкость за несколько секунд перекочевала из кружки в иссушенную глотку Капитона Ивановича.
– Тебе еще? – спросила Анна, следя за тем, чтобы ее открытые коленки находились в непосредственной близости от лица Капитона.
– Мне… это… слушай… Где это я?
– В своей квартире, где же еще?
– А-а… А ты кто?
Анна уже несколько раз слышала подобные вопросы от Капитона. Он всегда задавал их поутру после обильных возлияний накануне. Анна так и не смогла понять – серьезно Капитон спрашивает или дурачится?
На всякий случай – если Капитон спрашивал серьезно – Анна серьезно ему и отвечала.
– Разве ты меня не помнишь? – ласково спросила Анна, присаживаясь рядом с мычащим Капитоном. – Давай-ка я еще тебе пива налью…
Пива Капитон больше не хотел, как Анна могла заключить из протестующего нечленораздельного вопля, а хотел – «вот той зелененькой… которую вчера пил».
Текилы больше не было, поэтому Анна поспешила уверить Капитона, что зеленых алкогольных напитков не бывает и подобная ерунда может прийти в голову только с крепкого похмелья.
Капитон сокрушенно поник головой.
– А может быть, водочки тебе? – вкрадчиво осведомилась Анна.
На водку Капитон сразу согласился, ожесточенно закивав головой. Анна принесла бутылку и рюмку. От закуски Капитон, конечно, не отказался, и Анне пришлось принести из кухни несколько блюдечек с дорогими закусками, которые она нашла в холодильнике, – аккуратно и искусно нарезанную колбасу, икру в крохотной хрустальной вазочке, различные копчености и соленые огурцы, изумительным хрустом невольно напоминающие ей о родной деревне.
– О!.. – хрипло прогудел Капитон, проглотив рюмку водки. – Теперь мне совсем хорошо стало, – доверительно добавил он.
Анна налила и себе рюмку и снова присела рядом с ним. Капитон обращал на нее не больше внимания, чем на журнальный столик в углу комнаты.
Он опрокинул в себя еще одну рюмку, потом сгреб ладонью, похожей на закопченный лапоть, колбасу с тарелки, сунул ее в рот и принялся смачно чавкать; а прожевав, тщательно вытер ладонь о простыню. Выпил очередную рюмку и потянулся к огурцам.
– Так как, ты говоришь, тебя зовут? – обратился он вдруг к Анне.
– Аня, – ответила она. – Ну, разве ты не помнишь, Капа?
– Че-то помню такое, – пожав жирными плечами, небрежно проговорил Капитон и заржал.
– А-а… Ну я же говорю…
Капитон оглядел Анну с головы до ног, будто видел ее в первый раз, и одобрительно хмыкнул. Потом, одной рукой потискав ее грудь, воодушевился и снова выпил.
– Ох, бля! – выдохнул Капитон, наполнив алкогольными миазмами всю комнату. – Ну, теперь совсем хорошо… Как там тебя… Анютка!
Он поднялся с постели, его шатнуло в сторону – Капитон едва удержался на ногах, – потом в другую сторону и неожиданно вынесло на середину комнаты.
– Вот это, сука, я вчера нажрался, – широко улыбаясь, проговорил он, стремительно превращаясь в хорошо и давно знакомого Анне пьяного Капитона.
Пару раз зачем-то присев, Капитон упал на жирную задницу.
– Хватит… зарядки… – пробормотал он, подползая на карачках к постели.
Анна уже налила ему еще одну рюмку водки. Капитон вскарабкался с ногами на постель, утвердился рядом с Анной и одним махом засадил в себя содержимое рюмки.
Затем он отшвырнул от себя рюмку, повернулся к Анне и вдруг одним движением сорвал с нее халатик.
Анна, послушно улыбаясь, улеглась на спину, не сводя глаз с лоснящегося лица Капитона, медленно развела в стороны обнаженные согнутые в коленях ноги.
Капитон, явно зачарованный открывшейся ему панорамой, шумно сглотнул и наскоро вытер сальные губы тыльной стороной ладони…
– Ага, – просипел Капитон, – вот это дело… Слушай, ты мне так и не рассказала, что с тобой вчера случилось?
– Я рассказывала, – проговорила Анна, радуясь тому, что Капитон наконец перестал дурачиться, и привычными движениями освобождая его от остатков одежды.
– Ни хрена не помню, – сказал Капитон, – нажрался я вчера капитально… Хи… Капитон капитально нажрался, – повторил он, – стихи… Так что же было все-таки? Я что-то такое, кажется… Менты, да? Чего они к тебе прицепились?
– Менты, – подтвердила Анна, – вообще странная история какая-то получилась. Я, честно говоря, думала, что живой не выберусь.
– Да? – удивился Капитон.
Удивившись, он оторвался от созерцания безупречных форм Анны и прямо сел на постели. По своему жизненному опыту Капитон знал, что подавляющее большинство странных историй имеет не менее странное и волнующее продолжение. А любую странную историю, имеющую продолжение, можно легко и просто обратить в свою пользу… Это было похоже на игру в шахматы… Капитон не умел и не любил играть в шахматы, но всегда извлекал для себя что-то полезное из сложно складывавшихся жизненных ситуаций. Он давно устроил из этого умения своего рода бизнес. Ведь почерпнутая где-то информация могла пригодиться кому-нибудь, а этот «кто-нибудь» мог щедро за информацию заплатить. Вот такие получались шахматы, где фигурами являлись живые люди, а ставками в игре – большие суммы денег и нередко человеческие жизни. Капитон был передатчиком информации – он знал, кому, когда и что нужно знать. Поэтому он и достиг своего положения – теперь ни одно мало-мальски стоящее дело на территории Питера не обходилось без его участия, по крайней мере консультации. Заинтересованные люди сами обращались к нему. А Капитон неплохо зарабатывал, ни у кого не воруя, никого не убивая, лишь поставляя той или иной стороне необходимые сведения. Да и это было опасным бизнесом, и Капитон, несмотря на свое звериное чувство опасности, нередко рисковал головой. Но теперь у Капитона были связи и… он любил опасные игры. Ведь они приносят неплохие доходы… Конечно, когда знаешь, как и в какой последовательности расставить фигуры на шахматной доске.
– Рассказывай, – потребовал Капитон.
Анна вздохнула и натянула на себя тонкое одеяло.
– Значит, так, – начала она, – еду я в Питер из своей деревни. У отца с матерью гостила – ты же моего отца помнишь, я вас знакомила…
Она хихикнула, потом, заметив, что Капитон без тени всякой улыбки слушает ее, осеклась и продолжала серьезно:
– Короче, еду я себе, и вдруг мужик на дороге голосует. Я и остановилась…
– Опасно нынче на дорогах, – изрек Капитон, – чего ты останавливаешься-то? А вдруг он бандит какой?
– Он бандитом и оказался, – кивнула Анна, – но я с первого взгляда не поняла. Только мне странно показалось, что человек в такой одежде на дороге голосует, как бродяга какой-то. Он, тот мужик, был в дорогом костюме – видно, что костюм очень дорогой и сидел на нем идеально, будто сшит по заказу. Так вот, ехали мы сначала нормально, мужик шутил всю дорогу, веселый такой оказался… А потом вдруг…
Анна передернула плечами и рассказала Капитону о происшествии на дороге. Капитон выслушал ее, не прерывая, кивая головой в знак внимания.
– Ну вот, – снова передергивая плечами, закончила Анна, – этот придурок сиганул в лесопосадки, а я осталась ментов дожидаться. А что? Я-то ни при чем – он сам в мою тачку сел и… получилось так, что он меня вроде похитил. Менты побазарили со мной, отвезли в участок, заперли в камеру и забыли… Ну, потом вспомнили и выпустили… А потом что было, ты знаешь?
Анна вопросительно посмотрела на Капитона, но он ничего ей не сказал – он напряженно о чем-то думал. Тихонько, чтобы не мешать ему, Анна соскользнула с постели и снова надела халат.
– Выпить принеси мне, – отрываясь от своих размышлений, попросил ее Капитон.
Кивнув, Анна вышла на кухню, а когда вернулась, застала Капитона завернутым в простыню. Сидя на постели, как на банном полке, он морщил жирный лоб, собирая в точке над переносицей морщины, словно завязывая в клубок крупных толстых земляных червей.
– Вот, – сказала Анна, подавая рюмку.
Не глядя на девушку, Капитон принял рюмку, выпил и снова задумался, почесывая затылок. Анна собралась было выйти из комнаты, чтобы не мешать Капитону, но тот вдруг поднял на нее мутные глаза и спросил:
– А какой он из себя был, этот мужик?
– Какой? – Анна пожала плечами. – Ну, я не особенно-то его рассматривала – я же на дорогу смотрела… Ну, не то чтобы симпатичный, но и не очень страшный. Глаза у него такие… веселые и… как бы бесшабашные, будто он каждую минуту может решиться на что-то ужасно рискованное… и в то же время умные глаза. Лицо? Такое… такое… мужественное, – сформулировала Анна, – ну, черты лица… такие… – Анна покрутила в воздухе руками и ничего определенного более сказать не смогла.
– Понятно, – мрачно проговорил Капитон, – то есть – непонятно ни хрена. А о себе он что-нибудь рассказывал?
– Да ничего, – пожала плечами Анна, – он больше расспрашивал, а когда я чем-то интересовалась – отшучивался…
– Тертый волк… – пробормотал Капитон и вдруг осекся: – А о чем это он расспрашивал? Не обо мне ли?
– Нет, – быстро ответила Анна, – не о тебе.
Она вдруг вспомнила, что рассказала своему случайному пассажиру смешную байку о знакомстве Капитона с ее отцом… Пассажир потом что-то спрашивал о Капитоне, а она что-то отвечала. Но что именно – Анна не помнила. Она даже не могла сказать определенно – спрашивал ли ее случайный пассажир из праздного любопытства, потому что заинтересовался рассказом, или же что-то хотел разузнать. Она тогда – в течение разговора – ни о чем таком и не думала.
– Н-да… – промычал Капитон, – хорошенькое дело. В город пробирается какой-то фраер, которого мусора шукают, а я об этом ничего не знаю… Интересно, интересно… А в свете последних событий – еще интереснее… Просто жопой чувствую, что что-то здесь не то… Может ли прибытие этого фраерюги быть связано с делами Седого? Хм… Это надо обмозговать…
Капитон говорил вслух и, кажется, не замечал этого. Впрочем, его монолог постепенно превратился в невнятное бормотание, из которого нельзя было понять ни единого слова.
Наконец он совсем замолчал. Несколько минут он сидел безмолвно, потом вдруг воскликнул:
– Какой я дурак!
– Что? – встрепенулась в кресле Анна.
– Что слышала, – вскакивая с кровати, громыхнул счастливым басом Капитон, – дурак я, и все тут! Как я раньше не додумался-то!
– О чем не додумался? – из вежливости спросила Анна.
«Был бы я один, – ожесточенно работая локтями и коленями, думал Николай, – я бы просто откатился подальше – в лесопосадки, и сидел бы там, посмеиваясь, пока они ищут меня и соображают, куда это я мог деться, подождал бы, пока им надоело… В конце концов они подумали бы, что я сбежал. Тогда они непременно выдали бы себя как-то. Или подошли бы проверить тачку. Вот тут бы я их и перещелкал… Как грецкие орехи… Но из-за этой колоды, которая возле тачки валяется, я не могу далеко отойти… И они, похоже, об этом догадались. Ну, ничего… Сейчас я вам устрою… бенефис Николая Владимировича…»
Щукин продолжал отползать назад – до тех пор, пока ноги его не наткнулись на что-то мягкое.
«Вот она, – прошипел Щукин, – колода…»
Он сгруппировался и одним махом перелетел через неподвижное тело Лили, так и лежащей в холодной грязи и бездумно смотрящей в черное небо.
Затем, держа наготове пистолет, Щукин одной рукой дотянулся через кабину автомобиля и, выждав немного, глубоко вдохнул и крепче сжал рукоять пистолета.
Потом прищурился, глядя в безнадежную темноту, где должны были находиться его противники, уверенные, что он их никак не может увидеть, и врубил передние фары.
Единственная уцелевшая фара мгновенным желтым лучом прорезала черноту и создала ослепительно желтую окружность с рваными краями.
А в самом центре этой окружности, опираясь на мокрый ствол дерева и растерянно щурясь на слепящий свет, стоял человек.
– Попался, сука, – прохрипел Щукин, раз за разом нажимая на курок…
* * *
Переехав из деревни в город, Анна удивительно легко вписалась в безумную городскую жизнь. Наверное, повлияло на это то, что единственной отдушиной ее детства были «мыльные» сериалы, где импозантные длинноногие героини разъезжали в шикарных авто, купались в ваннах, размером с колхозный пруд, и влюблялись в знойных темноглазых красавцев, причем, что очень удивляло маленькую девочку Аню, совершенно не замечали, что живут в возмутительной роскоши, и абсолютно не представляли себе другой жизни.
Когда Анне исполнилось семнадцать лет, она сделала открытие, в корне изменившее основы ее миропонимания. Как-то раз в общественной бане в очередную пятницу (по субботам в единственную баню на селе ходили мужики) она заметила, что очень отличается от своих преждевременно расплывшихся и потерявших всю привлекательность юности сверстниц и почти не отличается от героинь «мыльных» сериалов, если снять с них бриллианты, дорогие шубки и умопомрачительные вечерние платья. «Это самое главное, – размышляла Анна, разглядывая себя в темном покосившемся зеркале в сыром вестибюле бани. – То, что получили от матушки-природы телевизионные женщины, досталось и мне. Не хватает только дорогих нарядов, шикарных автомобилей и темноглазых красавцев…» Исправить это досадное недоразумение в родной деревне не представлялось возможным.
Единственный завидный жених – сын председателя – был почти с младенчества оккупирован назойливыми поклонницами и уже в шестнадцать лет вынужден был жениться на ненароком забеременевшей от него двадцатидвухлетней доярке Маше.
Других достойных кандитатов в деревне не было. Более или менее здравомыслящие парни уехали в город. Дома остались только наследственные алкоголики и совсем никчемные отпрыски пастухов и навозозаготовщиков, у которых месячный заработок частенько не превышал цены автобусного билета до районного центра.
Анна после окончания школы решила продолжать учебу в городе. Родители собрали ей денег на дорогу и с огромным трудом устроили в общежитие политехнического института.
Денег на карманные расходы Анне не полагалось. Раз в месяц отец передавал со знакомыми продукты, а стипендии – когда она еще получала стипендию – Анне не хватало даже на элементарные гигиенические нужды.
Еще в школе Анна поняла, что блестящими умственными способностями она не обладает, поэтому ко второму курсу ей расхотелось постигать тонкости политехнических наук – чего зря терять время, если на этом поприще успехов она не добьется.
Живя в городе, Анна сделала второе свое открытие.
Мужчины, которых она встречала на улице, в общежитских коридорах, вели себя несколько иначе, нежели хорошо знакомые ей с детства деревенские парни – гогочущие ей вслед и отпускавшие шуточки, которые, наверное, были в ходу еще в годы мрачного средневековья. Мужская половина городского населения обращала на Анну гораздо больше внимания, чем на многих ее сверстниц, а преподаватели-мужчины выделяли ее из общей массы студентов и на зачетах ставили отличные отметки, не особенно даже вслушиваясь в ее ответ. И скоро восхищенные взгляды городских ловеласов уже не смущали Анну, а добавляли ей уверенности в том, что единственное оружие, с помощью которого она может добиться того, что с самого рождения имели незабвенные телевизионные красавицы, это ее внешность.
Анна давно заметила, что совсем не похожа на многих окружающих ее девушек и женщин, а когда, обучаясь на первом курсе политехнического института, на странице учебника истории увидела старинный портрет какой-то средневековой дамы, то поразилась удивительному сходству своего лица с гордым профилем, запечатленным на древнем холсте неведомым художником.
Под портретом Анна прочитала подпись – «Куртизанка французского короля Генриха…». Непонятное слово «куртизанка» показалось Анне загадочным и манящим отображением того, о чем она мечтала с детства. Когда она на одной из лекций попросила старенького преподавателя истории объяснить значение этого слова, он неизвестно отчего замялся и пустился в пространные рассуждения о том, что великих мира сего часто губят не происки их политических противников, а собственные человеческие слабости.
Из этих рассуждений Анна мало что поняла, но в перерыве после лекции однокурсницы все ей объяснили. В этот день Анна сделала третье и самое великое свое открытие: как оказалось, все то, что у нее в деревне обозначалось кратким и емким словом «блядство», можно назвать по-другому. И если доярку Машу, которая после своего двадцатилетия внезапно перестала соглашаться на бесконечные предложения деревенских парней сходить с кем-нибудь из них за амбар, либо на сеновал, либо на речной берег «посчитать звезды», что она раньше делала охотно и практически бескорыстно, и, решив наконец устроить свою жизнь, женила на себе малолетнего сына председателя, – если эту хорошо знакомую Анне доярку Машу из родной деревни трудно было назвать «куртизанкой», то назвать «блядью» даму со старинного портрета было совершенно невозможно.
Когда Анна поделилась своими рассуждениями с соседкой по общежитской комнате, та сказала, что если не вникать в частности, то в Анна, по сути, права. Дело не в том, чем занимается человек, а в том, на какой ступеньке социальной лестницы он находится.
– Просто надо уметь себя поставить, – сообщила Анне разумная и, судя по всему, опытная городская девушка, а узнав, что Анна все еще девственница, надолго вдруг задумалась и, спустя какое-то время, предложила Анне эту свою девственность задорого продать.
– Как это? – поразилась Анна.
– Очень просто, – ответила соседка по комнате, и уже на следующий день Анна сидела на коленях у доброго дяди Капитона Ивановича в его квартире и пила сладкую хмельную водичку, которая, как узнала Анна в тот вечер, называлась иностранным словом «Мартини».
Тот факт, что не все спиртные напитки имеют отвратительный вкус деревенского самогона или дешевого портвейна, который Анна успела попробовать на студенческих праздниках, оказался открытием для Анны – в тот вечер она получила и подтверждение правильности своих мыслей насчет куртизанки из учебника истории и доярки Маши.
Капитон Иванович, проводив утром Анну, положил в ее сумочку несколько денежных купюр, номинальная стоимость которых в десять раз превышала полугодовой заработок ее родителей.
Деньги Анна аккуратно зашила в подушку, а на вопрос соседки, понравилось ли ей заниматься этим, ответила, равнодушно качнув головой:
– Нормально…
Для нее и вправду первые заработанные деньги отложились в памяти гораздо ярче, нежели первый сексуальный опыт.
Капитон Иванович сначала звонил и приглашал Анну в гости два-три раза в неделю и давал ей после каждой встречи примерно треть той суммы, что она получила в день знакомства с ним.
Потом Анну словно захватил ураган новой красивой жизни – в один прекрасный день она проснулась в уютной однокомнатной квартире, которую снял для нее Капитон Иванович, превратившийся в просто Капитона и уже переставший быть для Анны постоянным любовником; институт ей пришлось оставить, ужинала и обедала она в ресторанах и кафе с мужчинами, почему-то очень похожими на Капитона. Мужчины эти расплачивались с Анной новенькими, вкусно пахнущими купюрами абсолютно за те же упражнения, после которых доярка Маша получала горсть семечек или несколько сигарет «Прима».
Это, поняла Анна, только первый, хотя и очень удачный, шаг на пути к сладкой жизни беспечных красавиц из незабытых сериалов, про которые Анна часто рассказывала Капитону Ивановичу, когда он вызывал ее из пропахшего тараканьей отравой общежития в свою квартиру.
В какой-то момент – много позже этих рассказов – Капитон решил проверить целеустремленность Анны и одолжил ей денег на то, чтобы она смогла поступить на коммерческое отделение романо-германских языков филологического факультета местного университета.
Теперь Анна училась с радостью – по утрам. А вечером отправлялась в один и тот же бар, совладельцем которого был Капитон, и уходила оттуда с изрядно пополнившимся кошельком, а нередко ее увозили к себе на квартиры загулявшие клиенты бара.
Капитон часто интересовался у Анны, как идут ее дела в университете, нередко даже просматривал ее зачетку, одобрительно кивал головой и все говорил о том, что после окончания Анной вуза он устроит ее в какую-нибудь престижную фирму, а за деньги, на которые она учится, ей придется расплатиться позже, предоставлением каких-то услуг, о которых Капитон пока говорил неясно.
Анна давно утратила свое первобытное деревенское простодушие и заменила его изрядной долей цинизма, совершенно необходимого ей для ее ежевечерних занятий, и прекрасно понимала, что в обмен на возможность учиться на коммерческом отделении университета Капитон потребует от нее встреч с нужными ему по бизнесу людьми, либо устроит к нужному человеку секретаршей, либо…
«Тогда будет совсем другое, – думала Анна, – тогда будет не как с клиентами из бара, а… по-другому. Совсем другой уровень. Тогда можно будет искать себе своего… сына председателя…»
Родителям Анна написала, что нашла себе хорошую работу, а за успехи в учебе ее перевели в более престижный вуз. Родители еще ни разу не приезжали в гости к дочери (кроме того нелепого случая, о котором Анна со смехом рассказала Щукину), ни времени не было, ни денег, да и Анна их не приглашала – родители совсем не вписывались в строго очерченную ею картину нынешнего и будущего ее бытия.
Менты, ловившие Щукина, не заинтересовались персоной Анны, просто отвезли ее в отделение и посадили в камеру, где она просидела до середины ночи, потом о ней вспомнили, вызвали в кабинет к операм и задали пару вопросов – как поняла сама Анна, для проформы. И отпустили. Анна спустилась на штрафную стоянку, где оставили ее красную «девятку», и обнаружила, что бензин из бензобака слили полностью. Кроме того, из «бардачка» пропали неосторожно оставленные там деньги.
Всласть наматерившись, Анна позвонила Капитону, и хоть ночь уже близилась к рассвету, Капитон выслал за ней своего человека. Человек привез Анну на квартиру к Капитону. Последний был чему-то очень рад и крайне возбужден – как бывало всегда, когда он ввязывался в какое-нибудь дело, сулившее неплохие барыши.
Капитон ни о чем Анну не спрашивал, усадил ее за стол и вытащил из бара литровую бутылку текилы. Анна выпила несколько стопочек, отлакировала выпитое пивом… и дальнейшие события превратились для нее в сплошной кружащийся ярко-зеленый – цвета крутой мексиканской водки – туман.
Из тумана Анна вынырнула только утром. Как выяснилось, она спала на одной широкой кровати с Капитоном. Больше никого в квартире не было.
* * *
Щукин выпустил всю обойму в человека, стоящего в луче, образованном от света фары. Николай стрелял из неудобного положения и не рассчитывал на точное попадание, тем не менее после двух выстрелов человек покачнулся и выпал из луча. До Щукина долетел полный смертельной тоски стон.
Послав оставшиеся патроны в том направлении, куда упал раненый, Николай швырнул пистолет на заднее сиденье и, пригнувшись, схватил лежащую Лилю за шиворот. Сцепив зубы, он изо всех сил вздернул ее на ноги и толкнул на переднее сиденье, одновременно перекинув свое тело за руль. От адского напряжения у Николая плыли перед глазами огненные круги, но он знал, что нельзя терять ни секунды.
Щукин завел мотор и развернул «Ниву», направив ее на темнеющую неподалеку громадину поваленного бревна.
Теперь, когда он поймал момент, он полагался только на удачу, которая, надо сказать, редко изменяла ему на протяжении всей его бурной жизни.
Оскальзываясь в грязи и визжа срывающимся двигателем, автомобиль объехал бревно и выкатил на ровную дорогу.
– Да!!! – закричал Николай, поняв, что теперь-то он точно выбрался из засады.
Вслед ему загромыхали выстрелы. Щукин услышал, как одна из пуль чиркнула по крыше автомобиля, но те, кто устроил засаду, ничего поделать уже не могли: набирая скорость, серая «Нива» мчалась дальше – по направлению к Санкт-Петербургу.
* * *
Анна прекрасно знала: Капитон пьяный и Капитон трезвый – люди совершенно разные, и ей с трудом удалось узнать во втором человека, с которым она пила накануне несколько часов.
Анна умудрилась проснуться раньше Капитона, приняла душ и, накинув на себя забытый кем-то халатик, прошла на кухню. Собралась было варить кофе, но передумала и остановила свой выбор на большой пластмассовой бутылке пива «Медовое крепкое», стоящей в холодильнике Капитона в ряду других напитков, очевидно, припасенных на тот случай, если некого будет послать за выпивкой.
Отыскав на полке пивную кружку, Анна поставила ее на видное место, а пиво оставила в холодильнике, чтобы по пробуждении Капитона преподнести ему полную кружку ледяного пенящегося напитка.
Сама она наскоро попила холодного чаю – выпив залпом одну чашку, нацелилась было на вторую, как вдруг из комнаты раздался продолжительный сиплый стон.
Анна выплеснула чай в раковину, налила полную кружку холодного пива и, роняя по дороге белоснежные ошметки пивной пены, проследовала в комнату, где, свесив с всклокоченной постели коротенькие волосатые ноги, сидел мутный Капитон Иванович с истоптанным похмельем лицом.
Увидев пиво в руках Анны, он замычал и вытянул вперед дрожащую ладонь. Поднес кружку ко рту, и Анна с изумлением увидела, как светло-янтарная жидкость за несколько секунд перекочевала из кружки в иссушенную глотку Капитона Ивановича.
– Тебе еще? – спросила Анна, следя за тем, чтобы ее открытые коленки находились в непосредственной близости от лица Капитона.
– Мне… это… слушай… Где это я?
– В своей квартире, где же еще?
– А-а… А ты кто?
Анна уже несколько раз слышала подобные вопросы от Капитона. Он всегда задавал их поутру после обильных возлияний накануне. Анна так и не смогла понять – серьезно Капитон спрашивает или дурачится?
На всякий случай – если Капитон спрашивал серьезно – Анна серьезно ему и отвечала.
– Разве ты меня не помнишь? – ласково спросила Анна, присаживаясь рядом с мычащим Капитоном. – Давай-ка я еще тебе пива налью…
Пива Капитон больше не хотел, как Анна могла заключить из протестующего нечленораздельного вопля, а хотел – «вот той зелененькой… которую вчера пил».
Текилы больше не было, поэтому Анна поспешила уверить Капитона, что зеленых алкогольных напитков не бывает и подобная ерунда может прийти в голову только с крепкого похмелья.
Капитон сокрушенно поник головой.
– А может быть, водочки тебе? – вкрадчиво осведомилась Анна.
На водку Капитон сразу согласился, ожесточенно закивав головой. Анна принесла бутылку и рюмку. От закуски Капитон, конечно, не отказался, и Анне пришлось принести из кухни несколько блюдечек с дорогими закусками, которые она нашла в холодильнике, – аккуратно и искусно нарезанную колбасу, икру в крохотной хрустальной вазочке, различные копчености и соленые огурцы, изумительным хрустом невольно напоминающие ей о родной деревне.
– О!.. – хрипло прогудел Капитон, проглотив рюмку водки. – Теперь мне совсем хорошо стало, – доверительно добавил он.
Анна налила и себе рюмку и снова присела рядом с ним. Капитон обращал на нее не больше внимания, чем на журнальный столик в углу комнаты.
Он опрокинул в себя еще одну рюмку, потом сгреб ладонью, похожей на закопченный лапоть, колбасу с тарелки, сунул ее в рот и принялся смачно чавкать; а прожевав, тщательно вытер ладонь о простыню. Выпил очередную рюмку и потянулся к огурцам.
– Так как, ты говоришь, тебя зовут? – обратился он вдруг к Анне.
– Аня, – ответила она. – Ну, разве ты не помнишь, Капа?
– Че-то помню такое, – пожав жирными плечами, небрежно проговорил Капитон и заржал.
– А-а… Ну я же говорю…
Капитон оглядел Анну с головы до ног, будто видел ее в первый раз, и одобрительно хмыкнул. Потом, одной рукой потискав ее грудь, воодушевился и снова выпил.
– Ох, бля! – выдохнул Капитон, наполнив алкогольными миазмами всю комнату. – Ну, теперь совсем хорошо… Как там тебя… Анютка!
Он поднялся с постели, его шатнуло в сторону – Капитон едва удержался на ногах, – потом в другую сторону и неожиданно вынесло на середину комнаты.
– Вот это, сука, я вчера нажрался, – широко улыбаясь, проговорил он, стремительно превращаясь в хорошо и давно знакомого Анне пьяного Капитона.
Пару раз зачем-то присев, Капитон упал на жирную задницу.
– Хватит… зарядки… – пробормотал он, подползая на карачках к постели.
Анна уже налила ему еще одну рюмку водки. Капитон вскарабкался с ногами на постель, утвердился рядом с Анной и одним махом засадил в себя содержимое рюмки.
Затем он отшвырнул от себя рюмку, повернулся к Анне и вдруг одним движением сорвал с нее халатик.
Анна, послушно улыбаясь, улеглась на спину, не сводя глаз с лоснящегося лица Капитона, медленно развела в стороны обнаженные согнутые в коленях ноги.
Капитон, явно зачарованный открывшейся ему панорамой, шумно сглотнул и наскоро вытер сальные губы тыльной стороной ладони…
– Ага, – просипел Капитон, – вот это дело… Слушай, ты мне так и не рассказала, что с тобой вчера случилось?
– Я рассказывала, – проговорила Анна, радуясь тому, что Капитон наконец перестал дурачиться, и привычными движениями освобождая его от остатков одежды.
– Ни хрена не помню, – сказал Капитон, – нажрался я вчера капитально… Хи… Капитон капитально нажрался, – повторил он, – стихи… Так что же было все-таки? Я что-то такое, кажется… Менты, да? Чего они к тебе прицепились?
– Менты, – подтвердила Анна, – вообще странная история какая-то получилась. Я, честно говоря, думала, что живой не выберусь.
– Да? – удивился Капитон.
Удивившись, он оторвался от созерцания безупречных форм Анны и прямо сел на постели. По своему жизненному опыту Капитон знал, что подавляющее большинство странных историй имеет не менее странное и волнующее продолжение. А любую странную историю, имеющую продолжение, можно легко и просто обратить в свою пользу… Это было похоже на игру в шахматы… Капитон не умел и не любил играть в шахматы, но всегда извлекал для себя что-то полезное из сложно складывавшихся жизненных ситуаций. Он давно устроил из этого умения своего рода бизнес. Ведь почерпнутая где-то информация могла пригодиться кому-нибудь, а этот «кто-нибудь» мог щедро за информацию заплатить. Вот такие получались шахматы, где фигурами являлись живые люди, а ставками в игре – большие суммы денег и нередко человеческие жизни. Капитон был передатчиком информации – он знал, кому, когда и что нужно знать. Поэтому он и достиг своего положения – теперь ни одно мало-мальски стоящее дело на территории Питера не обходилось без его участия, по крайней мере консультации. Заинтересованные люди сами обращались к нему. А Капитон неплохо зарабатывал, ни у кого не воруя, никого не убивая, лишь поставляя той или иной стороне необходимые сведения. Да и это было опасным бизнесом, и Капитон, несмотря на свое звериное чувство опасности, нередко рисковал головой. Но теперь у Капитона были связи и… он любил опасные игры. Ведь они приносят неплохие доходы… Конечно, когда знаешь, как и в какой последовательности расставить фигуры на шахматной доске.
– Рассказывай, – потребовал Капитон.
Анна вздохнула и натянула на себя тонкое одеяло.
– Значит, так, – начала она, – еду я в Питер из своей деревни. У отца с матерью гостила – ты же моего отца помнишь, я вас знакомила…
Она хихикнула, потом, заметив, что Капитон без тени всякой улыбки слушает ее, осеклась и продолжала серьезно:
– Короче, еду я себе, и вдруг мужик на дороге голосует. Я и остановилась…
– Опасно нынче на дорогах, – изрек Капитон, – чего ты останавливаешься-то? А вдруг он бандит какой?
– Он бандитом и оказался, – кивнула Анна, – но я с первого взгляда не поняла. Только мне странно показалось, что человек в такой одежде на дороге голосует, как бродяга какой-то. Он, тот мужик, был в дорогом костюме – видно, что костюм очень дорогой и сидел на нем идеально, будто сшит по заказу. Так вот, ехали мы сначала нормально, мужик шутил всю дорогу, веселый такой оказался… А потом вдруг…
Анна передернула плечами и рассказала Капитону о происшествии на дороге. Капитон выслушал ее, не прерывая, кивая головой в знак внимания.
– Ну вот, – снова передергивая плечами, закончила Анна, – этот придурок сиганул в лесопосадки, а я осталась ментов дожидаться. А что? Я-то ни при чем – он сам в мою тачку сел и… получилось так, что он меня вроде похитил. Менты побазарили со мной, отвезли в участок, заперли в камеру и забыли… Ну, потом вспомнили и выпустили… А потом что было, ты знаешь?
Анна вопросительно посмотрела на Капитона, но он ничего ей не сказал – он напряженно о чем-то думал. Тихонько, чтобы не мешать ему, Анна соскользнула с постели и снова надела халат.
– Выпить принеси мне, – отрываясь от своих размышлений, попросил ее Капитон.
Кивнув, Анна вышла на кухню, а когда вернулась, застала Капитона завернутым в простыню. Сидя на постели, как на банном полке, он морщил жирный лоб, собирая в точке над переносицей морщины, словно завязывая в клубок крупных толстых земляных червей.
– Вот, – сказала Анна, подавая рюмку.
Не глядя на девушку, Капитон принял рюмку, выпил и снова задумался, почесывая затылок. Анна собралась было выйти из комнаты, чтобы не мешать Капитону, но тот вдруг поднял на нее мутные глаза и спросил:
– А какой он из себя был, этот мужик?
– Какой? – Анна пожала плечами. – Ну, я не особенно-то его рассматривала – я же на дорогу смотрела… Ну, не то чтобы симпатичный, но и не очень страшный. Глаза у него такие… веселые и… как бы бесшабашные, будто он каждую минуту может решиться на что-то ужасно рискованное… и в то же время умные глаза. Лицо? Такое… такое… мужественное, – сформулировала Анна, – ну, черты лица… такие… – Анна покрутила в воздухе руками и ничего определенного более сказать не смогла.
– Понятно, – мрачно проговорил Капитон, – то есть – непонятно ни хрена. А о себе он что-нибудь рассказывал?
– Да ничего, – пожала плечами Анна, – он больше расспрашивал, а когда я чем-то интересовалась – отшучивался…
– Тертый волк… – пробормотал Капитон и вдруг осекся: – А о чем это он расспрашивал? Не обо мне ли?
– Нет, – быстро ответила Анна, – не о тебе.
Она вдруг вспомнила, что рассказала своему случайному пассажиру смешную байку о знакомстве Капитона с ее отцом… Пассажир потом что-то спрашивал о Капитоне, а она что-то отвечала. Но что именно – Анна не помнила. Она даже не могла сказать определенно – спрашивал ли ее случайный пассажир из праздного любопытства, потому что заинтересовался рассказом, или же что-то хотел разузнать. Она тогда – в течение разговора – ни о чем таком и не думала.
– Н-да… – промычал Капитон, – хорошенькое дело. В город пробирается какой-то фраер, которого мусора шукают, а я об этом ничего не знаю… Интересно, интересно… А в свете последних событий – еще интереснее… Просто жопой чувствую, что что-то здесь не то… Может ли прибытие этого фраерюги быть связано с делами Седого? Хм… Это надо обмозговать…
Капитон говорил вслух и, кажется, не замечал этого. Впрочем, его монолог постепенно превратился в невнятное бормотание, из которого нельзя было понять ни единого слова.
Наконец он совсем замолчал. Несколько минут он сидел безмолвно, потом вдруг воскликнул:
– Какой я дурак!
– Что? – встрепенулась в кресле Анна.
– Что слышала, – вскакивая с кровати, громыхнул счастливым басом Капитон, – дурак я, и все тут! Как я раньше не додумался-то!
– О чем не додумался? – из вежливости спросила Анна.