Серегин Михаил. Танец гюрзы (Сборник)

   – Это я уговорила брата устроить торжество, – сказала Полина, входя в комнату. – Он очень сопротивлялся, говорил, какое там еще торжество, когда девять дней по отцу послезавтра. Но нельзя же все время думать о мертвых. Он прямо весь извелся, с лица спал.
   – Это точно, – сказал Фокин. – Постарел он за последнее время сильно.
   Полина опять куда-то вышла. И в этот самый момент Свиридов наклонился к самому уху Афанасия и негромко произнес:
– А если верить твоим снам и приметам, Афоня, то сегодня должно произойти следующее убийство... Ведь кошмары продолжались у тебя две ночи подряд, не так ли?

Глава 7
«И мальчики кровавые в глазах...»

   Ночной клуб «Хамелеон» блистал огнями.
   Точно так же, как тогда, около двух недель назад, когда в апартаментах на втором этаже был убит Иван Андреевич Кириллов. Снова из окон и арочных балконных проемов вырывалась музыка и яркий свет, снова растрачивались огромные деньги, предоставленные фирмой «Элизеум» и собственно ее фактически единоличным владельцем Романом Знаменским.    Сам юбиляр запоздал. Он приехал на торжество, когда оно было уже в полном разгаре. Впрочем, большинство гостей не смущалось отсутствием хозяина и юбиляра. Распорядитель торжества, разбитной молодой человек лет около тридцати, бывший эстрадный конферансье, мастерски дирижировал действом, и, казалось бы, все забыли, по какому поводу сегодня устроена такая пышная вечеринка. По какому поводу сюда пригласили около полутора сотен гостей, среди которых большую часть составляли сотрудники «Элизеума», охранного агентства «Берсерк», банка «Астрал», а также смежных и дочерних коммерческих структур.
   Молодого человека, ведущего действо, опекала и направляла сестра Романа Валерьевича, Полина Знаменская, сопровождаемая непривычно мрачным и бледным Фокиным.
   Свиридов крутился неподалеку от них вместе со своей новой подружкой, уже многократно упоминаемой выше, – секретаршей шефа «Берсерка» Леночкой.
   В отличие от Фокина Свиридов был феерически – даже несколько наигранно – весел и прикинут в полном соответствии со своим сегодняшним поведением, а именно в тот самый элегантный светлый костюм, в ту самую вульгарную цветную жилетку и в ту самую ослепительно-белую сорочку с фальшивыми бриллиантовыми запонками, в которых он явился на квартиру к Полине.
   Знаменский появился около десяти вечера. Он вошел в зал ночного клуба в окружении Феликса Величко и нескольких рослых молчаливых охранников.
   При его появлении ведущий взмахом руки оборвал музыку и провозгласил:
   – Король вечера, господа! Виновник сегодняшнего торжества, наш радушный и гостеприимный хозяин Роман Валерьевич Знаменский!
   Раздались приветственные выкрики подвыпивших гостей, вспыхнули аплодисменты, постепенно все это слилось в один нестройный восторженный вой, и Роман Валерьевич, кисло раскланявшись, сел во главе столов, замкнутый в кольцо своими телохранителями. Предложили тост за здоровье именинника, и гости стали осаждать Знаменского с бокалами в руках – вероятно, чтобы чокнуться с ним.
   Пропускали к нему не всех. Свиридов не пошел к Роману, он наблюдал издали, как отсеивали особо неблагонадежных гостей и только нескольких, так сказать, «допустили к телу» хозяина.
   Роман с улыбкой чокался с этими избранными, но Владимир успел отметить, как один из секьюрити, прежде чем передать бокал с шампанским Знаменскому, сделал из него короткий глоток.
   Проба на смерть.
   Полина с Фокиным тоже подходили к Роману и, естественно, были допущены. Ну еще бы: родная сестра «самого» и ее потенциальный муж, тем более старый товарищ Знаменского!
   Куда уж благонадежнее.
   Владимир видел, как тяжело давались Роману все эти улыбки и дежурные приветствия.
   И Свиридов был совершенно прав: Роману было тяжело. Ему было трудно даже дышать. Простреленные в свое время легкие периодически давали сбои, и все дорогостоящее лечение не могло до конца устранить последствия ранения шестилетней давности. Кроме того, его до крайности раздражали все эти гости, крутившиеся возле него с назойливостью мух.
   Родственники, «друзья и коллеги» из кожи вон лезли, чтобы понравиться новому хозяину мощной коммерческой структуры, и даже жужжали так же надсадно и надоедливо, как мухи.
   Кроме того, сегодня состоялся довольно неприятный разговор с Феликсом, и Величко признал, что проявил неуместную инициативу и впаял «жучок» в машину Свиридова, да еще пару-тройку раскидал по его квартире, а также велел поставить домашний телефон Владимира на прослушивание.
   – Какого хера? – резко сказал Роман. – Что это за самодеятельность? Хорошо еще на «хвост» ему никого не сажал, а то вообще был бы концерт по заявкам тружеников села. Да ты что, не понимаешь, с кем имеешь дело? Твои остолопы могут испортить ювелирную работу! Охранять они умеют, но пусть занимаются своим делом, а не учат отца детей делать, а парня из «Капеллы» – вести расследование и наказывать виновных. Понятно?
   – Куда уж понятнее... – проворчал дядя Феликс.
   И вот теперь на душе у Романа было довольно погано. Он, как говорится у Пушкина, «достиг высшей власти» в фирме своего отца и «царствовал» вторую неделю, но это не добавило ему ни душевного спокойствия и равновесия, ни удовлетворения.
   Полина видела это. Она подошла к брату и предложила ему пройти в апартаменты наверху и отдохнуть.
   – Только будь осторожен, Рома... у меня какие-то нехорошие предчувствия, – произнесла она. – Не отпускай от себя дядю Феликса.
   – Да ладно тебе, Поль, – слабо улыбнулся Роман, – что со мной случится? А вот отдохнуть не мешало бы. Весь день как белка в колесе... Еле вырвался сюда, а тут тоже – хрен редьки не слаще.
   – Ничего не случится? – обиделась Полина. – Ты забыл, что в этом же самом клубе убили Ивана Андреевича?
   – Да тут весь квартал оцеплен, – отозвался Знаменский. – Феликс хотел даже снайперов посадить на крыши, но я сказал: «А кто тебе даст гарантию, что один из них не окажется убийцей?»
   Полина вздрогнула.
   – Я-то, конечно, пошутил, а он все всерьез воспринял. Снайперов отменил.
   Роман посмотрел в широко раскрытые зеленоватые глаза сестры и улыбнулся – у него внезапно закружилась голова, словно пол под ногами слабо качнулся, и он, едва не потеряв равновесие, ухватился за плечо Полины. Потом сел на стул и невесело засмеялся.
   – Как старикашка, черт побери, – проговорил он. – Дыханье тяжелое, голова кружится... Только мальчиков кровавых в глазах... нет.
   – Мальчики кровавые – вредно для здоровья. Особенно психического... – отозвался сидевший неподалеку Свиридов.
   Стоявший за плечом Знаменского Величко проговорил:
   – Вот что, Рома. Пойдем наверх, отдохнешь. А потом, если будет желание, вернешься сюда. Они тут до утра, думаю, намылились.
   – Может, домой? – спросил Роман и посмотрел на Полину. – Нет... впрочем, нет. На черта я тогда все это устраивал? Правда?
   – Правда, Рома, – ответила она и посмотрела на Фокина, который мрачно пытался выпить водки, но та, по всей видимости, просто уже не лезла ему в глотку.
   Тем более что под боком торчал Свиридов, который назидательно советовал другу воздержаться от ударного употребления алкоголя.
   Тем временем Знаменский отправился на отдых. Не в апартаменты, в которых был убит Кириллов – уж слишком тяжелые воспоминания, – а в соседние, не менее комфортабельные покои.
   Здесь ему уже приготовили достойный прием. Как только Знаменский вошел в апартаменты, так возле дверей занял пост один из самых профессиональных охранников «Берсерка» – тот самый Андрей Артемов, что ворковал с секретаршей Леночкой в офисе Величко.
   На втором этаже всего располагалось пять номеров, а также малый зал и бильярдная, совмещенная с баром. Все это, естественно, для VIP-персон.
   Бар и бильярдную, имевшие общую стену с апартаментами Знаменского, оккупировали несколько личных охранников Романа Валерьевича во главе с Феликсом Величко. Впрочем, они не слишком расслаблялись: в бильярд играли только двое охранников, а сам Феликс Николаевич сидел в низком кресле и курил сигару, баюкая на колене пистолет излюбленной киллерской марки «ТТ».
   В малом зале собрались несколько высокопоставленных работников банка «Астрал» и головного офиса фирмы «Элизеум». Они смотрели стриптиз в исполнении нескольких танцовщиц «Хамелеона» и пили коньяк. Потом президент банка пожелал лично отконвоировать одну из милых танцовщиц в номер.
   Еще два номера постигла та же судьба.
   В четвертом номере находились Полина и Фокин. Фокин, судя по всему, от пережитых ночью страхов опять нажрался и теперь отчаянно страдал от реализации рвотного рефлекса.
   Свиридов с секретаршей Леночкой расположился в последних свободных апартаментах.
   Тех самых, в которых был убит Кириллов.
     Знаменский лежал на кровати, тупо уставившись в потолок. В голове его витала безотчетная тревога, глухое, немотивируемое предчувствие.
   «Расстраиваются нервы? Близкое предчувствие смерти? Чепуха, отстой! Просто никак не могу войти в колею. Да уж, стать председателем совета директоров – это тебе не два пальца обоссать. И все-таки...»
   Он поднялся с кровати и направился в находящийся тут же, в апартаментах, туалет. Шаркая ногами, добрался до него, думая: «Господи, ведь еще несколько лет назад был здоров, как бык, мог чуть ли не гвозди жрать и бревна ломать через колено! А теперь...»
   ...Роман, застегнув ширинку, угрюмо посмотрел на белоснежный унитаз и протянул руку к белому рычажку сливного бачка. Рычажок отчего-то заклинило, и Роман потянул сильнее.
   Короткая, ослепительно яркая вспышка показалась ему совершенно бесшумной. Возможно, он даже не успел понять, что его уже можно вычеркивать из списка живых.
   Его отбросило на спину, чудовищая боль пронизала все тело, и он увидел, как перед мутнеющим взглядом выплыло чье-то невероятно знакомое лицо со стеклянными глазами.
   И – словно по какому-то предсмертному озарению – он понял, кто его убийцы и как стало возможно то, что произошло.
   Лицо исчезло, и Знаменскому послышались отдаленные звуки артиллерийской канонады. Потом он понял, что это обыкновенная перестрелка. Треск автоматных очередей и сухое щелканье одиночных выстрелов.
   Вероятно, это уходил его убийца.
   Роман снова закрыл глаза, а потом почувствовал на своих губах чье-то дыхание. Он попытался поднять свинцовые веки, и из кровавого тумана на него выплыло лицо Володи Свиридова.
   Знаменский прошептал несколько слов, смысла которых он уже не успел разобрать, и кровавый калейдоскоп, закрутившись перед его глазами стремительным водоворотом, вобрал его в себя.
Навсегда...
 

* * *

 
   Грохот взрыва дополз до Свиридова глухим сотрясением стен и позвякиванием люстры, и лишь только потом в уши надсадно вполз, ворвался глухой рваный рев.
   Владимир рванулся из комнаты, распахнул дверь, и тут же на него прянули звуки автоматных очередей, бледная пороховая гарь и сдавленные крики.    Он бросился по коридору и вбежал в бильярдную, где еще недавно сидели охранники из «Берсерка».
   Его глазам предстала чудовищная картина.
   Прямо на пороге, изогнувшись в луже крови, застыло тело Феликса Величко. Рядом с ним неподвижно лежали еще двое охранников.
   Еще дальше – у входа в апартаменты Знаменского – валялся труп Артемова с простреленной головой.
   Свиридов взвыл и, подобрав автомат Андрея, бросился в комнаты Романа.
   Тут его ожидал еще один маленький апокалипсис.
   Дверь ванной комнаты сиротливо болталась на одной нижней петле, а когда потрясенный Свиридов приблизился еще на треть метра, и вовсе с грохотом рухнула на пол, ломая кафель. Из обнажившегося дверного проема валил сизый дым. За его клубами не было видно, что же, собственно, творится сейчас в самом туалете.
   Знаменский лежал на спине, подогнув к животу обе ноги. Одна рука была заломлена за спину, вторая, с разорванной ладонью, откинута. Впрочем, нет... нельзя сказать, что его ноги были подогнуты именно к животу. Потому что живота как такового не было.
   Вместо него было какое-то жуткое кровавое месиво. Свиридов пошатнулся и, глотнув рассеивающийся дым, опустился на колени.
   Губы умирающего Знаменского дрогнули. Странно, как он был все еще жив после такого ужасающего ранения.
   – Шевцов... сердце ангела... и мальчики кровавые в глазах... – выговорил он и, кажется, попытался даже приподняться.
   – Что ты говоришь, Рома? Кто... кто это был?
   – Шевцов... сердце ангела... – повторил Знаменский и уронил голову на окровавленный кафель.
   Он был мертв.
   Свиридов поднял голову и, до боли прикусив губу, чтобы убедиться, что все это не сон, направился к двери, на ходу вынимая из автомата почти полностью опустошенную обойму и перезаряжая его.
   Коридор по-прежнему был пуст: вероятно, никто из тех, кто не пострадал от этих выстрелов, ничего не слышал из-за грохочущей музыки, занятия любовью, когда вообще мало на что обращаешь внимание, или тотального алкогольного опьянения. И может быть, и того, и другого, и третьего сразу.
   Свиридов ворвался в малый зал, где в рассеянном свете красных ламп, в будоражащем алом полумраке несколько пьяных банковских служащих смотрели на то, как вокруг отполированного металлического шеста вращалась по спирали почти голая девица. Пространство пронизывала насыщенная тягучая музыка, и, вне всякого сомнения, никто из этих людей не слышал ни взрыва, ни выстрелов.
   Даже амбал из охраны клуба у самого входа, который смотрел на стриптизерку так, как будто ему еще ни разу на своем веку не приходилось видеть обнаженных женщин, – по всей видимости, и он остался в полном – и преступном! – неведении.
   Свиридов рванул его за руку и рявкнул в самое ухо:
   – Всех своих – на уши, сукин сын!
   – А? Что?! – вскинулся тот.
   – Знаменский убит!
   То, что происходило в клубе далее, иначе, чем вавилонским столпотворением, не назовешь. Парни из секьюрити, млеющие в нижнем и верхнем залах, запоздало оцепили все номера, перекрыли все входы и выходы...
   Те же охранники, что наиболее профессионально отнеслись к своему делу – Феликс Величко и трое его подчиненных, – те, кто столкнулся с убийцей лицом к лицу, были мертвы.
   Лишь в одном из них теплилась жизнь, но и он через несколько минут затих на руках своих коллег из службы безопасности «Хамелеона».
   Всех гостей выстроили у стен и начали тщательно проверять. Всех до единого – даже председателя правления банка «Астрал», нагловатого молодого человека лет тридцати пяти—тридцати семи, который смог встать с кровати с большим трудом, да и то цепляясь за свою любовницу – девушку из стрип-шоу.
   Даже Фокина, который в этот момент вдохновенно блевал в номере, где находилась и Полина Знаменская. По всей видимости, бравый священнослужитель пил и в тот момент, когда происходила кровавая вакханалия.
   После смерти Знаменского и Величко все бразды правления до приезда компетентных органов взял в свои руки Свиридов. Когда один из охранников попытался спросить, по какому такому праву он тут вылезает, Владимир просто врезал ему по физиономии со словами, что у него-то есть право распоряжаться тут. Он первый обнаружил трупы. Он первый поднял тревогу, в то время как все остальные просто ничего не слышали, увлекшись прожиганием жизни.
   У некоторых из гостей были обнаружены пистолеты. Но, насколько мог судить Свиридов, охранники из «Берсерка» были расстреляны из пистолета-автомата израильской марки «узи». И тут он не мог ошибаться – гильзы от «узи» усеяли весь пол в коридоре и бильярдной.
   Ни у кого из гостей «узи» не было.
   Ночной клуб был весь перевернут приехавшими на место страшной трагедии сотрудниками ФСБ и УБОПа. Несколько гостей отправились в КПЗ, прочие были отконвоированы по домам под подписку о невыезде.
   Свиридов, Фокин и Полина Знаменская вернулись домой только к утру.
   Впрочем, Владимиру так и не суждено было заснуть. До десяти утра он сидел на своей кухне в одиночестве (несмотря на то что Полина предлагала ему переночевать у нее вместе с Афанасием), пил крепчайший чай с ромом и лихорадочно размышлял о событиях, которые как громом поразили их.
   Знаменский... что же могли значить его загадочные слова? «Мальчики кровавые в глазах» – это понятно. Пушкин. Но фамилия «Шевцов» и особенно последующее: «сердце ангела» – все это решительно не укладывалось в мозгу.
   Бред?
   Едва ли. Шевцов... Шевцов... Шевцов!
   В его памяти всплыли недавние слова Полины – тогда, еще в Саратове, когда она рассказывала о смерти своего отца: «...То, что удалось обнаружить тубарин и прокол, по мнению Шевцова... это личный врач папы... это огромное везение. Потому что компоненты препарата рассасываются...»!
   Шевцов – это личный врач Валерия Ивановича Знаменского. Тот самый, что установил в организме своего пациента содержание редкого препарата, и убившего Знаменского-старшего.
   И вот теперь фамилия личного врача отца звучит в устах умирающего сына.
Свиридов порадовался, что не довел последние слова Романа до сведения ментов. Он сам. Он все сделает сам. Это дело чести...

Глава 8
Недомолвки Бориса Шевцова

   Фокин пришел к Владимиру сам. Около одиннадцати, бледно-зеленый то ли с перепою, то ли от недосыпу. И, увидев его лицо, Свиридов тут же вспомнил кошмар Фокина.
   Мистика какая-то... как объяснить эти непостижимые совпадения? Провидческий дар у него, что ли, открылся?    Вся семья Знаменских уничтожена. Вся, кроме Полины.
   – Полина уехала куда-то с утра, – сказал Афанасий. – А мне как-то жутко. И выпить хочется, и не могу. Не знаю, куда себя деть. Вроде бы надо в храм идти, работать... но в то же самое время... какая, к дьяволу, работа?
   – А куда она поехала? – спросил Владимир, протягивая Фокину «Ярпиво».
   – По поводу наследства что-то... Ты что, не знаешь, что ей теперь переходит чуть ли не девяносто процентов акций «Элизеума», контрольный пакет «Астрал-банка» и не слабый кусок от величковского охранного агентства... Этот Феликс Эдмундыч, ее дядя...
   – Значит, теперь ее нужно охранять как зеницу ока, – сказал Владимир.
   – Да ты бы видел, какая с ней охрана поехала, – сказал Афанасий. – ОМОН, хмыри из прокуратуры, ну и из «Берсерка», само собой.
   – Афоня, ты знаешь, кто такой Шевцов?
   – Да, а что? Это личный врач Знаменского... Валерия Ивановича. То есть я хотел сказать: бывший врач, – поправился Фокин.
   – Ты знаешь, где его найти?
   – Конечно. В частной клинике... она при «Элизеуме» как бы. Знаменский-старший его уволил, а Рома по старой памяти довольно часто ездил. Советовался.
   – А почему старший Знаменский его уволил?
   – Черт их знает! А ты у Полины спроси.
   – Так тебя и пустили к Полине, – грустно сказал Свиридов. – Ты вот что... собирайся, поехали. Нечего тебе тут прохлаждаться.
   – Н-не понял...
   – А что тут непонятного? Я плохо выполнил свою работу. Убили нашего старого товарища. Боевого товарища, между прочим. Я согласился помочь вам и приехал в Нижний, а теперь ты помоги мне – помоги найти этого неуловимого козла, который перестрелял всю семью Знаменских. Судя по всему, мы имеем дело с незаурядным противником. Я до сих пор не могу понять, куда он делся тогда из клуба. Э-эх! Выскочить бы мне в коридор несколькими секундами раньше, я бы его непременно взял! Но как... как он мог уйти?! Вот что я никак не могу понять!
   – Я, честно говоря, вообще ничего не помню, – пожаловался Фокин. – Раньше мог выпить раза в три больше, чем на этом юбилее, а тут немного плеснул на жабры, и завернуло в тряпочку, как грязное белье в «Аристоне».
– Стареешь, Афоня, – отозвался Свиридов. – И все-таки... и все-таки... как этому скоту удалось уйти? Ну ведь ни одного следа, ни одной улики, ничего... ничего.
 

* * *

 
   Против ожиданий Свиридова, который не без оснований предполагал, что он может не найти в клинике Шевцова, если уж он в самом деле причастен к смерти Знаменского, доктора они нашли.
   Борис Миронович Шевцов оказался довольно молодым мужчиной лет сорока, высоким, худощавым, весьма представительным, со светлыми волнистыми волосами, выбивающимися из-под докторской шапочки. В момент приезда Свиридова в клинику он оперировал, и Владимиру пришлось подождать около часа, прежде чем тот освободился.    – Вы из милиции? – спросил он, увидев Свиридова.
   – Почему вы так подумали?
   – Просто на больного вы не похожи, а в последнее время ко мне несколько раз заходили ваши коллеги... Ну, насчет загадочной смерти Валерия Ивановича, – на лице Шевцова появилось искреннее сожаление.
   Свиридов покачал головой.
   – Нет, я не по этому вопросу. Я доверенное лицо Романа Знаменского. Можно сказать, его старый товарищ. И сейчас я хотел бы задать вам несколько вопросов, если вы, конечно, располагаете хоть каким-то временем.
   Доктор Шевцов постучал по столу полусогнутым длинным пальцем профессионального хирурга, а потом сказал:
   – А могу я позвонить самому Роману Валерьевичу?
   Владимир поднял на него невозмутимые глаза:
   – Простите, доктор... а как ваше имя-отчество?
   – Борис Миронович.
   – Так вот, Борис Миронович, к сожалению, вы не сможете позвонить господину Знаменскому. Потому что вчера вечером Роман Валерьевич был убит в ночном клубе «Хамелеон».
   Доктор Шевцов сорвал с переносицы очки, медленно протер их, потом снова водрузил на нос, прикурил сигарету, и только после этого переспросил:
   – Как же? Как же... это так?
   – А вы не слышали?
   – Да откуда же я мог слышать? – ошеломленно проговорил Шевцов. – Откуда же я мог слышать, если у меня до трех ночи была срочная операция важному клиенту, а потом я спал... у себя в кабинете... до половины седьмого утра. А потом снова операция. Плотный график у меня в последние три дня, что же вы хотите?..
   Доктор Шевцов снова снял очки, покрутил их в руках и бесцветным голосом выговорил:
   – Значит, снова убийство. А как?
   – Направленный точечный взрыв. Довольно сложная технически штука. Явно работал профессионал.
   – И ведь ни разу не повторились, – пробормотал Борис Миронович. – Сначала выстрел в затылок, потом укол тубарина, теперь взрыв этот, как его... точечный направленный. Ни разу.
   – Меня вот что интересует, Борис Миронович, – проговорил Владимир. – Дело в том, что перед смертью Знаменский дважды упоминал вашу фамилию. Вы не можете объяснить, с чего бы это? Я подоспел на место взрыва первым и спросил у него: «Кто?» – а он назвал вашу фамилию. Конечно, я не говорю, что это вы убили его. Скорее всего нет, потому что работал профессиональный киллер. Но...
   – Я понял, – перебил его Шевцов. – Нет, я не знаю, почему он назвал именно мою фамилию. Возможно... возможно, он вспомнил, что я констатировал смерть его отца и установил ее причину. А теперь настал его черед, и он вспомнил меня. Конечно, все это довольно общие и вообще циничные рассуждения, но... но ничего более конкретного.
   – Понятно, – сказал Владимир. – Надеюсь, вы будете скромны и никому об этом до поры до времени не скажете. Потому что он произнес не только вашу фамилию.
   – Что-то еще?
   – Да. Он сказал про кровавых мальчиков в глазах... это все понятно – из Пушкина...
   – Нет, если хотите, то это тоже про меня, – прервал его Борис Миронович. – Дело в том, что это моя любимая фраза за операционным столом. Бывают, конечно, и кровавые девочки... одним словом, издержки специальности.
   – Да, у медиков довольно опасный юмор, – сказал Свиридов. – Но и это еще не все. Знаменский сказал так: «Шевцов... сердце ангела». Вот про это «сердце ангела» я и хотел бы у вас спросить.
   Шевцов задумался.
   – «Сердце ангела»? – проговорил он. – Одну минуту... что же это такое может быть? Погодите... м-м-м... а как это по латыни... нет, что-то не сходится. Гм... сердце ангела. Вы знаете, и тут я не могу вам помочь. Я сначала подумал, может, это сленговое название какого-нибудь медицинского препарата... мы часто оперируем неофициальной терминологией. Но нет. Ничего такого не припомню.
   – Вы подумайте, – сумрачно проговорил Владимир. – Все-таки предсмертные слова Знаменского.
   – Нет, не знаю. Кажется, фильм такой есть. Господи... фильм... чушь какая.
   – Ну хорошо, – сказал Владимир. – Простите, Борис Миронович, а каковы были ваши отношения со Знаменским-старшим в последние дни его жизни?
   – А это не секрет, – быстро и решительно сказал Шевцов, и на лице появилась обида человека, которого незаслуженно оскорбляют. – В последний период своей жизни Валерий Иванович и я несколько охладели друг к другу. А ведь мы с ним знакомы давно, еще с тех пор, когда он познакомился со своим компаньоном Кирилловым.
   При фамилии «Кириллов» по лицу Шевцова промелькнуло легкое облачко отчужденности и настороженности.
   – С Кирилловым?
   – Да-да, с Кирилловым. Я и Кириллов учились на одном курсе мединститута, а потом еще и в аспирантуре. Аспирантуру он бросил, решил, что ему это не надо. Потом на заре перестройки занялся мелким бизнесом... кооператив там, еще что-то. В начале девяностых познакомился с одним из моих пациентов. Этим пациентом и был Валерий Иванович Знаменский. И все... у них закрутилось. А вообще, если хотите знать, Кириллов – мой двоюродный брат, – совершенно неожиданно закончил Борис Миронович.
   «Одни родственнички, – промелькнула в мозгу Свиридова сардоническая мысль. – Феликс Величко – дядя Романа Знаменского, Кириллов – двоюродный брат доктора Шевцова. Клановый подход к делу, ничего не скажешь».