И Юля услышала от отца жестокие слова:
– Раз у вас, некоторым образом, семья, то извольте себя обеспечивать, а не сидеть на шее у родителей! Ты, Юля, сама выбрала себе человека, я тебя не торопил и не подталкивал. Не обессудь, но жить живите, а денег я больше давать не буду. Не в коня корм, – закончил он.
Ночью у Юли была дикая истерика. Она поняла, что отец в самом деле денег не даст. Раз он сказал, значит, так оно и будет. Она знала и то, чего не знал Павел Кимович: что родители Димы давно не давали ему ни копейки – уж им-то было известно, на что тот их потратит. До сведения Павла Кимовича это не было доведено из чисто эгоистических родительских соображений: а вдруг непутевый сыночек под влиянием свежей, молоденькой девушки изменится, тем более что он, кажется, к ней привязан? Не получилось.
А потом был жуткий разговор с Димой. Дима сказал Юле, что так дальше жить нельзя и что деньги нужно где-то взять. Сначала они продали все Юлины украшения. Потом кое-что из вещей. Но все имеет печальное свойство заканчиваться. В том числе вещи, которые можно продать. Когда они закончились, Юля сама стала такой вещью. Нет, Дима все знал. Более того, он сам устроил Юлю в одно из самых приличных эскорт-контор в городе. Как позже она узнала, это старший брат Димы помог. Наверно, к тому времени у нее настолько сбилась планка, что она с покорным равнодушием приняла то, о чем помыслить даже не могла совсем недавно. Но, к счастью, Юля в эскорте проработала недолго. Неделю. Когда их привезли на очередной заказ в баню, то среди почтенных сорокалетних мужчин в простынях, которые вызвали себе девочек позабавиться, она увидела… собственного отца. Павла Кимовича. Если даже затуманенную наркотой Юлю эта встреча, что называется, «пробила», то легко представить, какое смятение он испытал, когда увидел свою дочь среди пяти выдернутых на выбор проституток. Он же не мог сказать своим коллегам, что это его дочь! Конечно, ее выбрали, еще бы – остальные были только фоном для Юли. Выбрали ее и еще одну девушку, и несколько минут спустя Павел Кимович с багровым лицом глотал водку, как воду, и стекленеющим глазом наблюдал, как его же друзья и коллеги, прекрасные люди, трахают его единственную дочь! Он хотел сказать, что не смейте, что нельзя так, что это ведь Юля, но что-то раз за разом пришпиливало его язык к небу. Сначала он думал, что это трусость. Злился, ненавидел себя и еще больше – дочь. Потом, когда Юля вспоминала, что ведь и она тоже смотрела в сторону неподвижного отца за столом, обмотанного белоснежной простыней, из которой торчала взлохмаченная голова его с багровым лицом и пылающими ушами – у нее словно переворачивались и колом вставали внутренности. Неловкость, доходящая почти до физической боли, а если ее не было, то хотелось причинить ее себе, закусить до крови губу или впиться в кожу длинными ногтями.
Когда им удалось остаться наедине, Юля, завернутая в простыню, отвернулась и что-то тупо жевала. Павел Кимович спросил глухо и отрывисто:
– И как же ты могла, дочь?
Если бы он начал кричать, топать ногами, пускать пену и пузыри и поливать ее десятиэтажным матом, Юля меньше бы испугалась. К мату и пене она была готова. А не готова она была вот к этим спокойным, даже участливым словам, в которые сложно было вникнуть так глубоко, чтобы понять, какую муку они скрывают. Юлю затрясло:
– Папа, я правда… я не… папа, никогда, никогда!.. Это он, он… он просил, чтобы я… к тому же у нас в последнее время плохо… плохо, он сказал, что нужно привнести новую струю… чтобы слаще… чтобы было…
– С сексом у вас, значит, плохо, – выговорил Павел Кимович, – понятно. Это как же, тебе семнадцать, ему двадцать три, еле-еле сороковник на двоих наскребли, и с сексом плохо? Да, наверно, это я виноват… не надо было подозревать, нужно было принимать меры!..
– Какие меры, папа? – пролепетала Юля.
– Ты ведь сейчас под героином? – вопросом на вопрос ответил Павел Кимович. – Так, да? Из-за него и на панель пошла, так, да? Денег я перестал вам давать, я и виноват? Да, я виноват, но не в том, что не даю денег, а что сразу не разглядел!..
Павел Кимович замолчал. Больше он ничего не говорил. Он спокойно дал забрать дочь вернувшемуся за ней сутенеру из эскорт-конторы, ночевал у одного из друзей, где страшно напился. Утром, оклемавшись, вспомнил ночной кошмар и вернулся домой. Юля ничего этого не помнит, она узнала все только со слов отца. Павел Кимович нашел дочь в буквальном смысле валяющейся в комнате. Где-то в углу. Спала. Бредовый, тревожный полусон, липкий, утомительный, снятся реки холодной ртути, вырастающие из земли шпили, колючая и сухая ящерица боли в ногах и руках. Павел Кимович смотрел на нее, слез не было, давно дремавшая в нем ненависть просыпалась и расправляла затекшие члены. Нет, не к дочери. Павел Кимович отправился на работу, где сделал сложнейшую операцию и при одной присутствовал в качестве консультанта, что для него оказалось еще утомительнее, чем оперировать самому. Страшная нервная дрожь в теле требовала настоящего выхода. Он знал, что делать.
Самая жуткая в его жизни операция была сделана без сучка и задоринки. Он пришел домой вечером, но никого не было. Он открыл ящик для столовых приборов и вынул оттуда внушительный ампутационный нож, коллекционный, времен Первой мировой, который ему подарил на юбилей профессор Вершинин. Привычно взвесил его на руке. Нож прекрасно подходил для разделки мяса, так его обычно и использовали. Только то мясо, которое собирался разделывать сегодня Павел Кимович, еще НЕ ПРИШЛО домой. Страшно хотелось выпить, но Павел Кимович знал, что этого делать пока что не стоит. Хирург Климов позволял себе мензурку спирта или стопку коньячку только после того, как работа была выполнена.
Павел Кимович, сгорбившись, сидел у окна, когда во дворе показалась знакомая сутулая фигура зятька. Тот шел спокойно, пил сок. Дима никогда не пил спиртного, и Климов помнил, что при первом знакомстве с ухажером дочери он этому обрадовался, но лишь до тех пор, пока не узнал, почему тот не любит выпивать. Кто не знает: героин и алкоголь совершенно несовместимы.
Павел Кимович вышел на лестничную клетку. Было уже поздно, подъезд был пустынен. Он стал у лифта. Лифт тронулся и, загудев, пошел вверх. Павел Кимович молил бога, чтобы к Диме не подсел в кабинку лифта кто-то второй.
Двери открылись. Вышел Дима. Один. Павел Кимович спросил тихо:
– А где Юля?
– А это у вас надо спросить, папаша, – развязно сказал тот, – она мне заявила, что пойдет к папе. К вам то есть. А что вы тут стоите?
Павел Кимович ответил тихо:
– Тебя жду.
Лицо Димы вдруг страшно побледнело, он как-то сразу все понял, попятился и полусогнутыми пальцами стал искать кнопку лифта. Он успел ее нажать, двери раскрылись, потому что лифта никто не вызывал – но это уже не помогло. Павлу Кимовичу показалось, что стены подъезда вздрогнули и стали пульсировать, как на секунду ожившее сердце – когда острая хирургическая сталь, шутя прорезав кожу куртки и собственную Димы кожу, пробила реберные хрящи и вошла в сердце. Климов, как хирург, прекрасно знал, куда следует направлять нож. И у него была отменно твердая рука оперирующего врача. Павел Кимович хладнокровно провернул нож в ране, чтобы до неузнаваемости изменить ход раневого канала и снизить точность экспертизы. Позже он говорил Юле, что никогда прежде не убивал человека, даже нечаянно на операционном столе. Судьба распорядилась так, чтобы первый человек под операционным ножом хирурга Климова умер вовсе не в операционной палате.
Дима упал в раскрытые створки лифта. Павел Кимович надел перчатку и нажал кнопку первого этажа. Лифт поехал вниз.
Наутро Павел Кимович проснулся от звонка следственной группы в дверь его квартиры. Вернувшись после допроса с подпиской о невыезде, он наконец-то застал дома дочь, молча раздел ее догола (ничего нового в ее анатомии для него уже не оставалось после той злополучной сауны!!) и приковал наручниками к батарее.
Юля плохо помнит то время; все краски мира, даже то немногое, что дает зажатое в четырех стенах комнатное пространство, съела боль. Павел Кимович продержал ее прикованной к батарее, как показалось Юле, тысячелетие. На протяжении всего этого времени он ходил на допросы, где следак, «подогретый» отцом и братом убитого Димы, задавал ему одни и те же вопросы, шел на все провокации, брал на «пушку» в надежде, что «клиент» расколется. К примеру, подсовывал ему следующее:
– На вашем ноже нашли кровь Дмитрия плюс отпечатки ваших пальцев!
Павел Кимович прекрасно знал, что этого не может быть, потому что сразу после убийства нож был ненадолго замочен в концентрированной перекиси водорода. Он отвечал спокойно, что официального заключения экспертизы насчет следов крови нет, но даже если бы и было, то нож использовался как средство для резки мяса и Дима вполне мог порезаться. Одним словом, дело так и повисло «глухарем». Юле удалось вылечиться, она стала нормальным человеком и через три месяца удачно вышла замуж, и только тогда отец рассказал ей эту жуткую историю.
– Просто мне поступила анонимка с угрозами, а еще несколько раз звонили в трубку и молчали, – сказал он. – Но ты не волнуйся и забудь. Никто ничего не докажет.
Юля на некоторое время успокоилась. Она прожила со своим мужем три месяца, наверно, это время было наиболее удачным в ее жизни, хотя счастливой она себя уже не чувствовала. И, наверно, лишилась навсегда способности полнокровно наслаждаться жизнью.
А потом посыпалось, как штукатурка с потолка в подтапливаемой сверху квартире. Сначала погиб в глупой автокатастрофе муж (правда, чем дальше, тем больше Юля думала, что не такой уж глупой могла оказаться эта катастрофа). Потом исчез отец. Он давно предупреждал о возможности такого исхода в отношении себя. Быть может, сбылся его прогноз, и его достали родственники убитого Димы, решившие хоть на ком-то отыграться за смерть своего наркомана.
Юля металась, как загнанная землеройка, и тут прихлопнуло ее саму: нет, ее не похитили и не устроили автокатастрофу. Она сама нашла себе заботу. Точнее – работу. А почему, спрашивается, не искать эту работу, не добиваться ее, работы, если тебе ее предлагают – звонят из солидной, пользующейся хорошей репутацией фирмы и предлагают пройти отбор на предмет работы сначала в лучшем в городе модельном агентстве «Владивосторг» с постоянным выездом в Москву и Питер, а для самых-самых – поездка в Париж и стажировка у всемирно известного кутюрье?
Юля подумала и явилась на кастинг. Тут присутствовало около шестидесяти кандидаток. Из них жюри отобрало семь. Из этой великолепной семерки только одна имела опыт дефиле и владела приемами профессиональной манекенщицы. Остальные шестеро были юны, самой старшей было едва двадцать лет, а самой младшей – семнадцать, почти как Юле с ее неполными восемнадцатью. Вышло без обмана, которого опасалась Юлия, – все семеро в самом деле получили работу в модельном агентстве. Юля проработала тут около месяца, получала прилично, а потом ее вызвали к директору конторы на предмет важного разговора. Разговор в самом деле был важным, особенно если учесть, кто в нем принимал участие. А это были: президент концерна, в которую входило Юлино модельное агентство, г-н Виктор Васильевич Голубев; сотрудник УФСБ по Приморью Калитин; наконец, шеф охранного агентства «Гром» Вадим Орехов.
Сразу же приступили к делу. Господин Голубев вообще ценил время, наверно, это передалось ему от его родственников, родного Голубева-старшего, известного в крае бандитского авторитета, и кузена – Славы Горецкого, державшего под собой «Приморрыбпром», то есть чуть ли не половину рыбной промышленности края.
– Юлия Климова? – отрывисто сказал он. – Ничего телка. А, Вадимыч? – повернулся он к Орехову. Тот улыбнулся и неуловимо напомнил Юле кого-то. Если бы она тогда вспомнила – кого, то, быть может, и не было бы никакого продолжения, изобилующего большими деньгами и еще большими унижениями и кровью. Но она не вспомнила, а Голубев продолжал сыпать небрежными словами:
– В общем, есть к тебе, Юлия, предложение. Хорошее такое предложение. Типа контракт, как говорят теперь. – Он начал улыбаться, а заговорил Калитин, который, как он сказал Юле и потом это подтвердилось, представлял ФСБ:
– Юля, мы наблюдали за вами весь месяц вашей работы во «Владивосторге». Не могу сказать, что я был в абсолютном восторге, – улыбаясь, добавил он, – но близко к тому. У нас сформировалось предложение к вам насчет работы. Очень высокооплачиваемой работы. Как известно, миром правит информация. Кто владеет информацией – владеет миром. Вот я и предлагаю вам заняться сбором этой информации. Вы сможете, я знаю. Вы будете внештатным сотрудником нашей службы. Конечно, для этого вам нужно пройти хорошую и дорогостоящую подготовку, но это мы берем на себя.
– Контракт! – сказал Голубев, и Орехов передал ему папку с вложенными внутрь листами. С Юлей поговорили еще, и она согласилась. Более того, она согласилась еще раньше, потому что ей дали как бы ненароком заглянуть в контракт и увидеть прописанные там цифры. Да! Это было серьезно. Наверно, ее пропавший без вести отец, Павел Кимович, не зарабатывал столько даже в самые удачные для него месяцы. Юле продолжали что-то говорить, но она уже с трудом воспринимала, что, собственно, ей говорят эти серьезные и представительные люди.
Контракт она подписала. Веселый фээсбэшник Калитин даже подмигнул ей при этом и сказал:
– Ну вот, теперь можно из тебя с подругами делать суперагентов, как говорится. Этакую женскую «Капеллу». Не хор, в смысле, а был такой отдел особого назначения у разведки, расформировали его давно – «Капелла». А мы свою…
– Калитин! – перебил его Орехов. – Хватит болтать! Полковник, а разговорился, как летеха.
Охранник в белой рубашке вывел ее в коридор и сказал:
– Подожди. Сейчас за тобой придут.
Пришли.
Оказалось, Калитин не зря трепал про «Капеллу» и разведку. Конечно, создать на базе модельного агентства аналог сверхмощного отдела спецназа ГРУ, пусть даже женский, невозможно. Но, как известно, в любом серьезном бизнесе и в любой современной ОПГ с развитой инфраструктурой существует, как в государственном аппарате, своя разведка и своя контрразведка. А подготавливают кадры бывшие работники реальных спецслужб. Юля не сразу поняла профиль своей будущей деятельности, для которой ее готовят, как говорится, просто на убой – кормят, холят, учат, одевают, охраняют, да еще за все за это и деньги платят. И не сказать, чтобы маленькие деньги. Все оказалось просто: готовили девушек, которые, работая с богатыми клиентами под видом элитных путан, на деле представляли собой натуральных шпионок. Только выуживали не дутые гостайны, а вполне осязаемую и очень ценную информацию.
Обучали Юлю около года. Обучали профессионалы высокого класса, и курс был очень большой и разнообразный: от искусства макияжа, маникюра, педикюра, психологии общения и влияния, разговорного и делового английского до взламывания интернетовских сайтов, работы по декодированию электронных банковских систем; от фотосъемки и скрытой звукозаписи до основ рукопашного боя и тому подобной массе премудростей. Но особое внимание уделяли поведению в постели. Кстати, Юлю позабавило (насколько вообще в такой ситуации можно было забавляться), что оба инструктора по постельным вопросам были бисексуалы, причем предпочтение отдавали мальчикам. Контрольное собеседование было вместо экзамена. После этого с ней снова встретился Вадим Орехов. На этот раз он был один, без веселого контрразведчика Калитина; а Голубев к тому времени был убит в собственной машине вместе с родным братом.
Тяжелый немигающий взгляд уперся в Юлю. Орехов начал без обиняков:
– Слышал про твои успехи. Ну что, давай проверим, что ли, как там тебя наготовили.
И он ничтоже сумняшеся начал ее раздевать.
– Да ты че! – вырвалась она. – Как же…
Вадим даже не переменил выражения лица.
– Да ты че, соска, – спокойно сказал он. – Обурела, что ли. Я же у тебя вроде экзаменатора. А ты кобенишься. Давай, раздевайся и не корчи из себя целку.
Юля угрюмо сидела в углу дивана и не двигалась. Орехов сказал:
– Ладно, позже с этим. Сейчас я вот тебе что скажу, дорогая моя. Ты ведь теперь действительно дорогая, вон какие бабки в тебя вбухали. Их отрабатывать надо. Ничего страшного, конечно, нет: просто тебе был аванс, который может быть тобой многократно возвращен, если ты будешь хорошо выполнять поручения. С баблом у нас все в порядке. Но я тебе говорю на случай, если ты, милая, вздумаешь слинять из темы, которую тебе предложили. Скажу сразу, это будет большой ошибкой. Ты подписала контракт, ты знала, на что шла. По контракту ты сотрудница российско-японского торгового СП – совместного предприятия, знаешь, да. Так что прикрытие хорошее. Сейчас немножко покувыркаемся, а потом свободна до послезавтра – до первого полноценного рабочего дня.
И Вадим продолжил ее раздевать. Юля попыталась было снова сопротивляться, хотя и с меньшим рвением, но он угрюмо сказал:
– Знаешь, мне это надоело. Что ты дергаешься? Брату моему придурочному за так давала, да еще из-за него да из-за вонючего «геринга» на панель пошла, а тут, знаешь ли, выдрючиваешься не в тему – даже после того, как я в тебя немерено бабла вложил, моему братцу, уроду, и не снилось столько.
Юля задохнулась:
– Ка-ко-му… братцу?
– А ты до сих пор не прочухала? Фамилии моей не знаешь или к сожителю своему жмуриковому ни разу в паспорт не заглядывала? Дима Орехов, твой без пяти минут муж, которого в твоем же подъезде наповал пером уложили – это же мой брат. Ну?
И тут в голове Юли все стало на место. Вот кого напомнил ей этот спокойный мрачный человек, Вадим Орехов – ее первого, ее проклятого Димку, которого уложил в вечернем подъезде родной Юлин отец! Она вспомнила, как Димка рассказывал ей про брата-орденоносца, прошедшего Афган, по имени Вадим. Вот он, Вадим, – перед ней…
Но в голову другое лезло.
– Значит, это ты – Вадим? Значит, это ты… это ты моего папу убил? – выговорила она. – Значит, вы… вы еще тогда, на следствии, когда папу обвиняли, следаку засылали конвертики, чтобы он папу прессовал!..
– Э-э… да ты че, корррова?.. – начал было он, но Юля схватила со стола тяжелую пепельницу и швырнула в лицо Вадиму. Если бы не быстрая реакция бывшего «афганца», то не миновать бы ему черепно-мозговых проблем. Но он успел увернуться, более того, он успел наклониться вперед и выбросить перед собой руку – его пальцы клещами сдавили запястье Юли, она попыталась применить на Вадиме прием, которому ее недавно научили… но не получилось.
Вадим был слишком силен и огромен, чтобы она могла заполучить хотя бы слабую надежду… нет, нет. Он без особых усилий сломал ее сопротивление, швырнул на диван и методично изнасиловал. Это продолжалось, слава богу, недолго, а потом он сел и спросил:
– А с чего ты взяла, что я убивал твоего папашу? С какого перепугу я буду его убивать?
– Я думала, что вы… как будто это он убил Диму.
– Не знаю, кто убил Диму. На самом деле тот, кто исписал в подъезде братца, оказал большую услугу человечеству. Даже если бы я знал, что Диму грохнул твой папаша, я не стал бы его трогать. Жил бы и жил, может, и мне когда-нибудь пришлось на его стол ложиться. Не дай бог, конечно. Он, говорят, хороший был хирург, а я врачей с самого Афгана уважаю. А кто прибрал твоего родителя, я не знаю. Честно – не знаю. Да и неинтересно мне это…
Через два дня после этого разговора Юля «вышла на работу». Первым объектом ее внимания был Слава Горецкий, куратор «Приморрыбпрома».
Через два года после этого разговора Юля приехала в «мегаполис карманного типа» и остановилась на ночь в местной лучшей гостинице, которая потому и являлась самой лучшей, что была единственной.
Глава 4
– Раз у вас, некоторым образом, семья, то извольте себя обеспечивать, а не сидеть на шее у родителей! Ты, Юля, сама выбрала себе человека, я тебя не торопил и не подталкивал. Не обессудь, но жить живите, а денег я больше давать не буду. Не в коня корм, – закончил он.
Ночью у Юли была дикая истерика. Она поняла, что отец в самом деле денег не даст. Раз он сказал, значит, так оно и будет. Она знала и то, чего не знал Павел Кимович: что родители Димы давно не давали ему ни копейки – уж им-то было известно, на что тот их потратит. До сведения Павла Кимовича это не было доведено из чисто эгоистических родительских соображений: а вдруг непутевый сыночек под влиянием свежей, молоденькой девушки изменится, тем более что он, кажется, к ней привязан? Не получилось.
А потом был жуткий разговор с Димой. Дима сказал Юле, что так дальше жить нельзя и что деньги нужно где-то взять. Сначала они продали все Юлины украшения. Потом кое-что из вещей. Но все имеет печальное свойство заканчиваться. В том числе вещи, которые можно продать. Когда они закончились, Юля сама стала такой вещью. Нет, Дима все знал. Более того, он сам устроил Юлю в одно из самых приличных эскорт-контор в городе. Как позже она узнала, это старший брат Димы помог. Наверно, к тому времени у нее настолько сбилась планка, что она с покорным равнодушием приняла то, о чем помыслить даже не могла совсем недавно. Но, к счастью, Юля в эскорте проработала недолго. Неделю. Когда их привезли на очередной заказ в баню, то среди почтенных сорокалетних мужчин в простынях, которые вызвали себе девочек позабавиться, она увидела… собственного отца. Павла Кимовича. Если даже затуманенную наркотой Юлю эта встреча, что называется, «пробила», то легко представить, какое смятение он испытал, когда увидел свою дочь среди пяти выдернутых на выбор проституток. Он же не мог сказать своим коллегам, что это его дочь! Конечно, ее выбрали, еще бы – остальные были только фоном для Юли. Выбрали ее и еще одну девушку, и несколько минут спустя Павел Кимович с багровым лицом глотал водку, как воду, и стекленеющим глазом наблюдал, как его же друзья и коллеги, прекрасные люди, трахают его единственную дочь! Он хотел сказать, что не смейте, что нельзя так, что это ведь Юля, но что-то раз за разом пришпиливало его язык к небу. Сначала он думал, что это трусость. Злился, ненавидел себя и еще больше – дочь. Потом, когда Юля вспоминала, что ведь и она тоже смотрела в сторону неподвижного отца за столом, обмотанного белоснежной простыней, из которой торчала взлохмаченная голова его с багровым лицом и пылающими ушами – у нее словно переворачивались и колом вставали внутренности. Неловкость, доходящая почти до физической боли, а если ее не было, то хотелось причинить ее себе, закусить до крови губу или впиться в кожу длинными ногтями.
Когда им удалось остаться наедине, Юля, завернутая в простыню, отвернулась и что-то тупо жевала. Павел Кимович спросил глухо и отрывисто:
– И как же ты могла, дочь?
Если бы он начал кричать, топать ногами, пускать пену и пузыри и поливать ее десятиэтажным матом, Юля меньше бы испугалась. К мату и пене она была готова. А не готова она была вот к этим спокойным, даже участливым словам, в которые сложно было вникнуть так глубоко, чтобы понять, какую муку они скрывают. Юлю затрясло:
– Папа, я правда… я не… папа, никогда, никогда!.. Это он, он… он просил, чтобы я… к тому же у нас в последнее время плохо… плохо, он сказал, что нужно привнести новую струю… чтобы слаще… чтобы было…
– С сексом у вас, значит, плохо, – выговорил Павел Кимович, – понятно. Это как же, тебе семнадцать, ему двадцать три, еле-еле сороковник на двоих наскребли, и с сексом плохо? Да, наверно, это я виноват… не надо было подозревать, нужно было принимать меры!..
– Какие меры, папа? – пролепетала Юля.
– Ты ведь сейчас под героином? – вопросом на вопрос ответил Павел Кимович. – Так, да? Из-за него и на панель пошла, так, да? Денег я перестал вам давать, я и виноват? Да, я виноват, но не в том, что не даю денег, а что сразу не разглядел!..
Павел Кимович замолчал. Больше он ничего не говорил. Он спокойно дал забрать дочь вернувшемуся за ней сутенеру из эскорт-конторы, ночевал у одного из друзей, где страшно напился. Утром, оклемавшись, вспомнил ночной кошмар и вернулся домой. Юля ничего этого не помнит, она узнала все только со слов отца. Павел Кимович нашел дочь в буквальном смысле валяющейся в комнате. Где-то в углу. Спала. Бредовый, тревожный полусон, липкий, утомительный, снятся реки холодной ртути, вырастающие из земли шпили, колючая и сухая ящерица боли в ногах и руках. Павел Кимович смотрел на нее, слез не было, давно дремавшая в нем ненависть просыпалась и расправляла затекшие члены. Нет, не к дочери. Павел Кимович отправился на работу, где сделал сложнейшую операцию и при одной присутствовал в качестве консультанта, что для него оказалось еще утомительнее, чем оперировать самому. Страшная нервная дрожь в теле требовала настоящего выхода. Он знал, что делать.
Самая жуткая в его жизни операция была сделана без сучка и задоринки. Он пришел домой вечером, но никого не было. Он открыл ящик для столовых приборов и вынул оттуда внушительный ампутационный нож, коллекционный, времен Первой мировой, который ему подарил на юбилей профессор Вершинин. Привычно взвесил его на руке. Нож прекрасно подходил для разделки мяса, так его обычно и использовали. Только то мясо, которое собирался разделывать сегодня Павел Кимович, еще НЕ ПРИШЛО домой. Страшно хотелось выпить, но Павел Кимович знал, что этого делать пока что не стоит. Хирург Климов позволял себе мензурку спирта или стопку коньячку только после того, как работа была выполнена.
Павел Кимович, сгорбившись, сидел у окна, когда во дворе показалась знакомая сутулая фигура зятька. Тот шел спокойно, пил сок. Дима никогда не пил спиртного, и Климов помнил, что при первом знакомстве с ухажером дочери он этому обрадовался, но лишь до тех пор, пока не узнал, почему тот не любит выпивать. Кто не знает: героин и алкоголь совершенно несовместимы.
Павел Кимович вышел на лестничную клетку. Было уже поздно, подъезд был пустынен. Он стал у лифта. Лифт тронулся и, загудев, пошел вверх. Павел Кимович молил бога, чтобы к Диме не подсел в кабинку лифта кто-то второй.
Двери открылись. Вышел Дима. Один. Павел Кимович спросил тихо:
– А где Юля?
– А это у вас надо спросить, папаша, – развязно сказал тот, – она мне заявила, что пойдет к папе. К вам то есть. А что вы тут стоите?
Павел Кимович ответил тихо:
– Тебя жду.
Лицо Димы вдруг страшно побледнело, он как-то сразу все понял, попятился и полусогнутыми пальцами стал искать кнопку лифта. Он успел ее нажать, двери раскрылись, потому что лифта никто не вызывал – но это уже не помогло. Павлу Кимовичу показалось, что стены подъезда вздрогнули и стали пульсировать, как на секунду ожившее сердце – когда острая хирургическая сталь, шутя прорезав кожу куртки и собственную Димы кожу, пробила реберные хрящи и вошла в сердце. Климов, как хирург, прекрасно знал, куда следует направлять нож. И у него была отменно твердая рука оперирующего врача. Павел Кимович хладнокровно провернул нож в ране, чтобы до неузнаваемости изменить ход раневого канала и снизить точность экспертизы. Позже он говорил Юле, что никогда прежде не убивал человека, даже нечаянно на операционном столе. Судьба распорядилась так, чтобы первый человек под операционным ножом хирурга Климова умер вовсе не в операционной палате.
Дима упал в раскрытые створки лифта. Павел Кимович надел перчатку и нажал кнопку первого этажа. Лифт поехал вниз.
* * *
Наутро Павел Кимович проснулся от звонка следственной группы в дверь его квартиры. Вернувшись после допроса с подпиской о невыезде, он наконец-то застал дома дочь, молча раздел ее догола (ничего нового в ее анатомии для него уже не оставалось после той злополучной сауны!!) и приковал наручниками к батарее.
Юля плохо помнит то время; все краски мира, даже то немногое, что дает зажатое в четырех стенах комнатное пространство, съела боль. Павел Кимович продержал ее прикованной к батарее, как показалось Юле, тысячелетие. На протяжении всего этого времени он ходил на допросы, где следак, «подогретый» отцом и братом убитого Димы, задавал ему одни и те же вопросы, шел на все провокации, брал на «пушку» в надежде, что «клиент» расколется. К примеру, подсовывал ему следующее:
– На вашем ноже нашли кровь Дмитрия плюс отпечатки ваших пальцев!
Павел Кимович прекрасно знал, что этого не может быть, потому что сразу после убийства нож был ненадолго замочен в концентрированной перекиси водорода. Он отвечал спокойно, что официального заключения экспертизы насчет следов крови нет, но даже если бы и было, то нож использовался как средство для резки мяса и Дима вполне мог порезаться. Одним словом, дело так и повисло «глухарем». Юле удалось вылечиться, она стала нормальным человеком и через три месяца удачно вышла замуж, и только тогда отец рассказал ей эту жуткую историю.
– Просто мне поступила анонимка с угрозами, а еще несколько раз звонили в трубку и молчали, – сказал он. – Но ты не волнуйся и забудь. Никто ничего не докажет.
Юля на некоторое время успокоилась. Она прожила со своим мужем три месяца, наверно, это время было наиболее удачным в ее жизни, хотя счастливой она себя уже не чувствовала. И, наверно, лишилась навсегда способности полнокровно наслаждаться жизнью.
А потом посыпалось, как штукатурка с потолка в подтапливаемой сверху квартире. Сначала погиб в глупой автокатастрофе муж (правда, чем дальше, тем больше Юля думала, что не такой уж глупой могла оказаться эта катастрофа). Потом исчез отец. Он давно предупреждал о возможности такого исхода в отношении себя. Быть может, сбылся его прогноз, и его достали родственники убитого Димы, решившие хоть на ком-то отыграться за смерть своего наркомана.
Юля металась, как загнанная землеройка, и тут прихлопнуло ее саму: нет, ее не похитили и не устроили автокатастрофу. Она сама нашла себе заботу. Точнее – работу. А почему, спрашивается, не искать эту работу, не добиваться ее, работы, если тебе ее предлагают – звонят из солидной, пользующейся хорошей репутацией фирмы и предлагают пройти отбор на предмет работы сначала в лучшем в городе модельном агентстве «Владивосторг» с постоянным выездом в Москву и Питер, а для самых-самых – поездка в Париж и стажировка у всемирно известного кутюрье?
Юля подумала и явилась на кастинг. Тут присутствовало около шестидесяти кандидаток. Из них жюри отобрало семь. Из этой великолепной семерки только одна имела опыт дефиле и владела приемами профессиональной манекенщицы. Остальные шестеро были юны, самой старшей было едва двадцать лет, а самой младшей – семнадцать, почти как Юле с ее неполными восемнадцатью. Вышло без обмана, которого опасалась Юлия, – все семеро в самом деле получили работу в модельном агентстве. Юля проработала тут около месяца, получала прилично, а потом ее вызвали к директору конторы на предмет важного разговора. Разговор в самом деле был важным, особенно если учесть, кто в нем принимал участие. А это были: президент концерна, в которую входило Юлино модельное агентство, г-н Виктор Васильевич Голубев; сотрудник УФСБ по Приморью Калитин; наконец, шеф охранного агентства «Гром» Вадим Орехов.
Сразу же приступили к делу. Господин Голубев вообще ценил время, наверно, это передалось ему от его родственников, родного Голубева-старшего, известного в крае бандитского авторитета, и кузена – Славы Горецкого, державшего под собой «Приморрыбпром», то есть чуть ли не половину рыбной промышленности края.
– Юлия Климова? – отрывисто сказал он. – Ничего телка. А, Вадимыч? – повернулся он к Орехову. Тот улыбнулся и неуловимо напомнил Юле кого-то. Если бы она тогда вспомнила – кого, то, быть может, и не было бы никакого продолжения, изобилующего большими деньгами и еще большими унижениями и кровью. Но она не вспомнила, а Голубев продолжал сыпать небрежными словами:
– В общем, есть к тебе, Юлия, предложение. Хорошее такое предложение. Типа контракт, как говорят теперь. – Он начал улыбаться, а заговорил Калитин, который, как он сказал Юле и потом это подтвердилось, представлял ФСБ:
– Юля, мы наблюдали за вами весь месяц вашей работы во «Владивосторге». Не могу сказать, что я был в абсолютном восторге, – улыбаясь, добавил он, – но близко к тому. У нас сформировалось предложение к вам насчет работы. Очень высокооплачиваемой работы. Как известно, миром правит информация. Кто владеет информацией – владеет миром. Вот я и предлагаю вам заняться сбором этой информации. Вы сможете, я знаю. Вы будете внештатным сотрудником нашей службы. Конечно, для этого вам нужно пройти хорошую и дорогостоящую подготовку, но это мы берем на себя.
– Контракт! – сказал Голубев, и Орехов передал ему папку с вложенными внутрь листами. С Юлей поговорили еще, и она согласилась. Более того, она согласилась еще раньше, потому что ей дали как бы ненароком заглянуть в контракт и увидеть прописанные там цифры. Да! Это было серьезно. Наверно, ее пропавший без вести отец, Павел Кимович, не зарабатывал столько даже в самые удачные для него месяцы. Юле продолжали что-то говорить, но она уже с трудом воспринимала, что, собственно, ей говорят эти серьезные и представительные люди.
Контракт она подписала. Веселый фээсбэшник Калитин даже подмигнул ей при этом и сказал:
– Ну вот, теперь можно из тебя с подругами делать суперагентов, как говорится. Этакую женскую «Капеллу». Не хор, в смысле, а был такой отдел особого назначения у разведки, расформировали его давно – «Капелла». А мы свою…
– Калитин! – перебил его Орехов. – Хватит болтать! Полковник, а разговорился, как летеха.
Охранник в белой рубашке вывел ее в коридор и сказал:
– Подожди. Сейчас за тобой придут.
Пришли.
Оказалось, Калитин не зря трепал про «Капеллу» и разведку. Конечно, создать на базе модельного агентства аналог сверхмощного отдела спецназа ГРУ, пусть даже женский, невозможно. Но, как известно, в любом серьезном бизнесе и в любой современной ОПГ с развитой инфраструктурой существует, как в государственном аппарате, своя разведка и своя контрразведка. А подготавливают кадры бывшие работники реальных спецслужб. Юля не сразу поняла профиль своей будущей деятельности, для которой ее готовят, как говорится, просто на убой – кормят, холят, учат, одевают, охраняют, да еще за все за это и деньги платят. И не сказать, чтобы маленькие деньги. Все оказалось просто: готовили девушек, которые, работая с богатыми клиентами под видом элитных путан, на деле представляли собой натуральных шпионок. Только выуживали не дутые гостайны, а вполне осязаемую и очень ценную информацию.
Обучали Юлю около года. Обучали профессионалы высокого класса, и курс был очень большой и разнообразный: от искусства макияжа, маникюра, педикюра, психологии общения и влияния, разговорного и делового английского до взламывания интернетовских сайтов, работы по декодированию электронных банковских систем; от фотосъемки и скрытой звукозаписи до основ рукопашного боя и тому подобной массе премудростей. Но особое внимание уделяли поведению в постели. Кстати, Юлю позабавило (насколько вообще в такой ситуации можно было забавляться), что оба инструктора по постельным вопросам были бисексуалы, причем предпочтение отдавали мальчикам. Контрольное собеседование было вместо экзамена. После этого с ней снова встретился Вадим Орехов. На этот раз он был один, без веселого контрразведчика Калитина; а Голубев к тому времени был убит в собственной машине вместе с родным братом.
Тяжелый немигающий взгляд уперся в Юлю. Орехов начал без обиняков:
– Слышал про твои успехи. Ну что, давай проверим, что ли, как там тебя наготовили.
И он ничтоже сумняшеся начал ее раздевать.
– Да ты че! – вырвалась она. – Как же…
Вадим даже не переменил выражения лица.
– Да ты че, соска, – спокойно сказал он. – Обурела, что ли. Я же у тебя вроде экзаменатора. А ты кобенишься. Давай, раздевайся и не корчи из себя целку.
Юля угрюмо сидела в углу дивана и не двигалась. Орехов сказал:
– Ладно, позже с этим. Сейчас я вот тебе что скажу, дорогая моя. Ты ведь теперь действительно дорогая, вон какие бабки в тебя вбухали. Их отрабатывать надо. Ничего страшного, конечно, нет: просто тебе был аванс, который может быть тобой многократно возвращен, если ты будешь хорошо выполнять поручения. С баблом у нас все в порядке. Но я тебе говорю на случай, если ты, милая, вздумаешь слинять из темы, которую тебе предложили. Скажу сразу, это будет большой ошибкой. Ты подписала контракт, ты знала, на что шла. По контракту ты сотрудница российско-японского торгового СП – совместного предприятия, знаешь, да. Так что прикрытие хорошее. Сейчас немножко покувыркаемся, а потом свободна до послезавтра – до первого полноценного рабочего дня.
И Вадим продолжил ее раздевать. Юля попыталась было снова сопротивляться, хотя и с меньшим рвением, но он угрюмо сказал:
– Знаешь, мне это надоело. Что ты дергаешься? Брату моему придурочному за так давала, да еще из-за него да из-за вонючего «геринга» на панель пошла, а тут, знаешь ли, выдрючиваешься не в тему – даже после того, как я в тебя немерено бабла вложил, моему братцу, уроду, и не снилось столько.
Юля задохнулась:
– Ка-ко-му… братцу?
– А ты до сих пор не прочухала? Фамилии моей не знаешь или к сожителю своему жмуриковому ни разу в паспорт не заглядывала? Дима Орехов, твой без пяти минут муж, которого в твоем же подъезде наповал пером уложили – это же мой брат. Ну?
И тут в голове Юли все стало на место. Вот кого напомнил ей этот спокойный мрачный человек, Вадим Орехов – ее первого, ее проклятого Димку, которого уложил в вечернем подъезде родной Юлин отец! Она вспомнила, как Димка рассказывал ей про брата-орденоносца, прошедшего Афган, по имени Вадим. Вот он, Вадим, – перед ней…
Но в голову другое лезло.
– Значит, это ты – Вадим? Значит, это ты… это ты моего папу убил? – выговорила она. – Значит, вы… вы еще тогда, на следствии, когда папу обвиняли, следаку засылали конвертики, чтобы он папу прессовал!..
– Э-э… да ты че, корррова?.. – начал было он, но Юля схватила со стола тяжелую пепельницу и швырнула в лицо Вадиму. Если бы не быстрая реакция бывшего «афганца», то не миновать бы ему черепно-мозговых проблем. Но он успел увернуться, более того, он успел наклониться вперед и выбросить перед собой руку – его пальцы клещами сдавили запястье Юли, она попыталась применить на Вадиме прием, которому ее недавно научили… но не получилось.
Вадим был слишком силен и огромен, чтобы она могла заполучить хотя бы слабую надежду… нет, нет. Он без особых усилий сломал ее сопротивление, швырнул на диван и методично изнасиловал. Это продолжалось, слава богу, недолго, а потом он сел и спросил:
– А с чего ты взяла, что я убивал твоего папашу? С какого перепугу я буду его убивать?
– Я думала, что вы… как будто это он убил Диму.
– Не знаю, кто убил Диму. На самом деле тот, кто исписал в подъезде братца, оказал большую услугу человечеству. Даже если бы я знал, что Диму грохнул твой папаша, я не стал бы его трогать. Жил бы и жил, может, и мне когда-нибудь пришлось на его стол ложиться. Не дай бог, конечно. Он, говорят, хороший был хирург, а я врачей с самого Афгана уважаю. А кто прибрал твоего родителя, я не знаю. Честно – не знаю. Да и неинтересно мне это…
Через два дня после этого разговора Юля «вышла на работу». Первым объектом ее внимания был Слава Горецкий, куратор «Приморрыбпрома».
Через два года после этого разговора Юля приехала в «мегаполис карманного типа» и остановилась на ночь в местной лучшей гостинице, которая потому и являлась самой лучшей, что была единственной.
Глава 4
ОСОБЕННОСТИ ПРИМОРСКОГО АВТОСЕРВИСА
Свиридов проснулся оттого, что кто-то бубнил над ним. Нет, не прямо над головой, но в нескольких метрах от него, а потом лязгнул замок и рявкнули:
– На выход!
Владимир приподнял голову и начал продирать глаза. Из окружавшего его тумана и выступающих из него мутных полукружий в желтой дымке начали проступать контуры фигур. Лица. Ближе всех к нему выкристаллизовался тот самый грузный майор милиции, с желтым лицом и выпуклыми водянистыми светло-голубыми глазами. Кажется, Иван Филиппович его зовут, майора.
Рядом зашевелился Фокин. Владимир вскочил и сел.
– На выход! – повторно выговорил майор.
Свиридов взял с лавки барсетку, которую он подкладывал под голову (будучи совершенно уверенным, что из-под головы у него никто не сумеет ее вынуть, проверено), и проговорил сонным голосом:
– Ну что, Филипыч, нашел своего Аветисяна?
– Без Филипычей мне тут! – отозвался майор. – Давай, переставляй ножки, сейчас разберемся.
Свиридов потянулся и вышел в мутную прокуренную дежурку, залитую бледным карамельным цветом лампочки. За ним потянулся Фокин, которого определенно штормило. Многодневное пьянство наконец наложило на Афанасия свою шершавую лапу, и сейчас он выглядел так, словно заболел водянкой. Свиридов пощурился на майора Филипыча, который, кажется, уже был пьян, несмотря на ранний час (часов пять утра, определил Свиридов, взглянув в зарешеченное окошко). За спиной майора мельтешили две черноусые фигуры, в которых Влад с изумлением узнал тех самых двух армян, которые так ловко впарили Свиридову отстойную «Хонду». Армяне даже подпрыгивали, стараясь показаться из-за массивной спины пошатывающегося майора Филипыча.
Наконец тот, что был поменьше и поусатее, завопил:
– Таварыщ майор, да ви щьто! Эта чилавэк сам у мэня мащина купыл! Нэ надо его задерживат турьма! Он сам мащина купыл, мама клянус!
Майор мутно зыркнул на него и выговорил:
– Ты что, Аветисян? У тебя ж она в угоне числится.
– Это ащибка, да? Арам, скажи, ащибка, да? – повернулся он ко второму усачу. – И вот тот балшой барадатый мужчин узнал! Он тебя, Арам, черножопый сказаль, да! И ещщо сказаль, щьтобы ты нэ соваль свой нос в чужой барсетк, да?
– Сказал, – кивнул Арам.
Свиридов обозначил бледную улыбку и отозвался, поворачиваясь к Фокину:
– Первый раз вижу такого откровенного «лаврушника», а? Тебя цитирует в подлиннике, Афоня. Ну так что, товарищ майор, эти граждане солнечной Армении сами подтверждают, что мы у них машину купили. А если она в угоне, так с ними и разбирайтесь, может, они ее и угнали. Кстати, очень хорошо, что вы их сюда подтянули, товарищ майор: я как раз попрошу этого чудесного Аветисяна вернуть мне деньги за машину. Это не машина, дорогой товарищ Аветисян, а гроб на колесах! Так что, товарищ майор, вы разберитесь и вычтите из бюджета этих господ сумму, которую они у меня взяли за машину.
– Все у тэбя просто вот так, да? – хрипнул Аветисян. – Знаещ щьто? Давай нэ буду дэнги возвращат. Есть тут адын рэмонтный мастерской, оплачу, да.
– Есть, – сказал майор Филипыч, – только это около Уссури. У реки, в смысле. Километра два отсюда. Хорошая мастерская, между прочим, туда даже из Владивостока мужики ездят. – И он гыгыкнул. Свиридов понял, что он несколько недооценил майора. Кажется, тот пьян не с утра, а еще с самого вечера. Не переставал. И что за праздник? Или у них тут в Приморье свои праздники?
– Лищний выпиль, да, глупост говорищ, таварищ майор, – не выдержал Аветисян. – Из Владивостока нэ из Владивостока, а харощий рэмонт. Движок здэляль.
Конфликт неожиданно быстро уладился. Причину этой быстроты понять несложно: Аветисян чуть ли не на глазах у Свиридова и Фокина сунул майору несколько зеленых бумажек, и тот, заложив их в нагрудный карман рубашки, с довольным видом стал поглаживать брюхо. Армяне и Фокин со Свиридовым вышли из УВД.
На улице уже было утро, к искреннему удивлению Фокина, которому показалось, что спал он всего несколько минут, поскольку совершенно не выспался и чувствовал себя разбитым. Серые хлопья предутреннего тумана ползли по земле, в воздухе резко и остро пахло свежими росными травами. Свиридов поежился: в легкой рубашке было довольно свежо, хотя совершенно точно можно было определить, что ежиться ему оставалось недолго. Вставало дымное солнце – день ожидался горячий. Свиридов посмотрел на Аветисяна и проговорил:
– Ушлый ты парень, я смотрю. Чуть ли не покумился с этим жирным майором. Молодец. Давай тэпэр со мной рэщим, как быть, дарагой, – добавил он с утрированным кавказским акцентом.
Аветисян заговорил:
– Дэнги возвращать никому не вигодно… ни мнэ, ни тэбэ их получат.
– Первый раз слышу, чтобы получать деньги назад было невыгодно.
– Канэщна! Машина звэр, а щто-то там движок забарахлиль, так это ми сэйчас исправим. Арам, да?
Над ухом Владимира загудел Фокин:
– Да ладно тебе, Влад, они, кажись, правду говорят. Да и чего нам терять-то? На самом деле починят машину. До Владивостока нужно как-то добрац-ца… а-а, черт!
– На выход!
Владимир приподнял голову и начал продирать глаза. Из окружавшего его тумана и выступающих из него мутных полукружий в желтой дымке начали проступать контуры фигур. Лица. Ближе всех к нему выкристаллизовался тот самый грузный майор милиции, с желтым лицом и выпуклыми водянистыми светло-голубыми глазами. Кажется, Иван Филиппович его зовут, майора.
Рядом зашевелился Фокин. Владимир вскочил и сел.
– На выход! – повторно выговорил майор.
Свиридов взял с лавки барсетку, которую он подкладывал под голову (будучи совершенно уверенным, что из-под головы у него никто не сумеет ее вынуть, проверено), и проговорил сонным голосом:
– Ну что, Филипыч, нашел своего Аветисяна?
– Без Филипычей мне тут! – отозвался майор. – Давай, переставляй ножки, сейчас разберемся.
Свиридов потянулся и вышел в мутную прокуренную дежурку, залитую бледным карамельным цветом лампочки. За ним потянулся Фокин, которого определенно штормило. Многодневное пьянство наконец наложило на Афанасия свою шершавую лапу, и сейчас он выглядел так, словно заболел водянкой. Свиридов пощурился на майора Филипыча, который, кажется, уже был пьян, несмотря на ранний час (часов пять утра, определил Свиридов, взглянув в зарешеченное окошко). За спиной майора мельтешили две черноусые фигуры, в которых Влад с изумлением узнал тех самых двух армян, которые так ловко впарили Свиридову отстойную «Хонду». Армяне даже подпрыгивали, стараясь показаться из-за массивной спины пошатывающегося майора Филипыча.
Наконец тот, что был поменьше и поусатее, завопил:
– Таварыщ майор, да ви щьто! Эта чилавэк сам у мэня мащина купыл! Нэ надо его задерживат турьма! Он сам мащина купыл, мама клянус!
Майор мутно зыркнул на него и выговорил:
– Ты что, Аветисян? У тебя ж она в угоне числится.
– Это ащибка, да? Арам, скажи, ащибка, да? – повернулся он ко второму усачу. – И вот тот балшой барадатый мужчин узнал! Он тебя, Арам, черножопый сказаль, да! И ещщо сказаль, щьтобы ты нэ соваль свой нос в чужой барсетк, да?
– Сказал, – кивнул Арам.
Свиридов обозначил бледную улыбку и отозвался, поворачиваясь к Фокину:
– Первый раз вижу такого откровенного «лаврушника», а? Тебя цитирует в подлиннике, Афоня. Ну так что, товарищ майор, эти граждане солнечной Армении сами подтверждают, что мы у них машину купили. А если она в угоне, так с ними и разбирайтесь, может, они ее и угнали. Кстати, очень хорошо, что вы их сюда подтянули, товарищ майор: я как раз попрошу этого чудесного Аветисяна вернуть мне деньги за машину. Это не машина, дорогой товарищ Аветисян, а гроб на колесах! Так что, товарищ майор, вы разберитесь и вычтите из бюджета этих господ сумму, которую они у меня взяли за машину.
– Все у тэбя просто вот так, да? – хрипнул Аветисян. – Знаещ щьто? Давай нэ буду дэнги возвращат. Есть тут адын рэмонтный мастерской, оплачу, да.
– Есть, – сказал майор Филипыч, – только это около Уссури. У реки, в смысле. Километра два отсюда. Хорошая мастерская, между прочим, туда даже из Владивостока мужики ездят. – И он гыгыкнул. Свиридов понял, что он несколько недооценил майора. Кажется, тот пьян не с утра, а еще с самого вечера. Не переставал. И что за праздник? Или у них тут в Приморье свои праздники?
– Лищний выпиль, да, глупост говорищ, таварищ майор, – не выдержал Аветисян. – Из Владивостока нэ из Владивостока, а харощий рэмонт. Движок здэляль.
Конфликт неожиданно быстро уладился. Причину этой быстроты понять несложно: Аветисян чуть ли не на глазах у Свиридова и Фокина сунул майору несколько зеленых бумажек, и тот, заложив их в нагрудный карман рубашки, с довольным видом стал поглаживать брюхо. Армяне и Фокин со Свиридовым вышли из УВД.
На улице уже было утро, к искреннему удивлению Фокина, которому показалось, что спал он всего несколько минут, поскольку совершенно не выспался и чувствовал себя разбитым. Серые хлопья предутреннего тумана ползли по земле, в воздухе резко и остро пахло свежими росными травами. Свиридов поежился: в легкой рубашке было довольно свежо, хотя совершенно точно можно было определить, что ежиться ему оставалось недолго. Вставало дымное солнце – день ожидался горячий. Свиридов посмотрел на Аветисяна и проговорил:
– Ушлый ты парень, я смотрю. Чуть ли не покумился с этим жирным майором. Молодец. Давай тэпэр со мной рэщим, как быть, дарагой, – добавил он с утрированным кавказским акцентом.
Аветисян заговорил:
– Дэнги возвращать никому не вигодно… ни мнэ, ни тэбэ их получат.
– Первый раз слышу, чтобы получать деньги назад было невыгодно.
– Канэщна! Машина звэр, а щто-то там движок забарахлиль, так это ми сэйчас исправим. Арам, да?
Над ухом Владимира загудел Фокин:
– Да ладно тебе, Влад, они, кажись, правду говорят. Да и чего нам терять-то? На самом деле починят машину. До Владивостока нужно как-то добрац-ца… а-а, черт!