– Мама, – испуганно сказал Петя-Мешок и рыхло сел на траву, – не надо так говорить. У меня…
– Знаю, жена ушла!! – бешено перебил его Фокин, которого словно взорвало изнутри. – У всех жена ушла! Такое тут у вас творится, хачики всякие, барраны… все пррродали, суки-и-и!.. – И Фокин, выхватив из ящика бутылку водки, швырнул в телевизор, но попал не в него, а в предназначенную к закланию свинью, с которой все еще не сняли мотоциклетный шлем. Многострадальное животное взвизгнуло и крупным лошадиным аллюром поскакало к кустам. За свиньей побежали несколько матерящихся байкеров.
– «Беляк», – косясь на пускающего пузыри Афанасия, доложил мент Леня майору Филипычу, – нужно его того… приплющить немного. Погоди ты, – отстранил он вскочившего Свиридова. – Сорвало дружбана твоего.
И менты с помощью проклявшего все на свете Влада Свиридова стали утихомиривать разбушевавшегося Афоню Фокина.
Фокин все-таки был близок к тому, чтобы в батальной сцене с правоохранительными органами выйти победителем. Окончательно обозлившийся на него Свиридов махнул рукой, сел на траву и стал поедать курицу, поглядывая на девушку из красного «Хендэя». Наконец он сказал ей:
– Леди, насколько я понимаю, вы из Владивостока?
– Да, – сказала она холодно.
– Да не смотрите вы на меня так презрительно! Если вы думаете, что я из компании этого толстого майора, так это совершенно не так. Милая леди, вы мне сразу понравились, с тех самых пор, как вы обрызгали меня грязью на дороге вчера вечером. Вы, верно, куда-то очень спешили и потому даже увеличили скорость, когда я «голосовал».
Она засмеялась:
– А, это были вы? Как же это я вам понравилась? У меня в машине тонированные стекла.
– По наитию, – с великолепно разыгранной серьезностью произнес Влад, приложив руку к сердцу.
Тем временем Фокина все-таки скрутили. Если бы он не был так пьян и у него не было раны, из-за которой правая рука почти не работала, то ментам не справиться бы с ним не то что втроем, но даже и большим числом. Да и так им пришлось солоно. Но на помощь подоспел Петя-Мешок, которому, по всей видимости, не понравилось, как его уравняли с другими фразой «у всех жена ушла!». Имидж страдальца требовал немедленного подтверждения, и Петя со словами «не надо так говорить, у меня аппендицит» навалился огромным животом на Фокина. Свиридов через плечо понаблюдал за тем, как Афанасия утихомирили и даже связали руки за спиной, и вернулся к прерванному разговору с Юлей.
Экстренные меры не вселили в служителя церкви смирение, но тем не менее он перестал кусаться, брыкаться и разбрызгивать пену. Он тупо смотрел на своих укротителей и моргал глазами.
– Этот тип мне не нравится, Филипыч, – сказал лейтенант Леня, – он мне подбородок разбил. Я язык прикусил, теперь распухнет.
– Да он у тебя и раньше не больно-то ворочался, – сказал майор, – так что особо грустить не о… ик!.. не о чем, Леня. А что эти двое подозрительные, так это верно. Ну-ка, ты, – повернулся он к Свиридову, – открывай багажник, выворачивай карманы! Знаю в-вас!..
– Да ты че, майор, двинулся, что ли? – кротко сказал Свиридов, под взглядом новой знакомой не отказавший себе в удовольствии немного попаясничать. – Не надо так говорить. – Фраза явно была стянута из лексикона Пети-Мешка. – Мы ничего не делали. А мой товарищ объелся вашей курицы. Куриное бешенство, это же жуткая болезнь. А за то, что вы его усмирили, вам спасибо. Вот видите, и от вас бывает толк.
– Това-а-арищ майор! – вдруг донесся вопль лейтенанта Лени, который воспринял приказ открывать багажник «Хонды» вполне серьезно и теперь стоял, окаменев. – Фили-ипыч, тут они, кажись, жмура катают! Ай, черт!! Точно!
Майор на коротких ножках, как на шарнирах, подкатился к «Хонде», Свиридов же даже не обратил на крик Лени внимания. Зато Фокин, который остался под надзором одного лишь Карпова, озабоченно наморщил лоб и чуть привстал с земли. Он явно слабо отдавал себе отчет в происходящем вокруг него.
Майор Иван Филипыч глянул в багажник «Хонды». Там, в багажнике, скорчившись, лежал Арам с окровавленной головой. Его смуглое лицо посерело, из-под полуоткрытых век мутнели полоски глазных яблок.
– Ой, е-о! – выговорил майор. – Да никак… ну точно – это же Арам!..
Это имя, Арам, произвело на озирающегося Фокина неожиданное впечатление. Имя сработало на манер выстрела из сигнального пистолета при соревнованиях бегунов с низкого старта. Фокин вскочил и, путаясь в ногах, побежал к леску. Свиридов обернулся на шум: «Афоня, ты куда… Афоня-а-а!» – но Фокин его не слышал. Наверно, он так и скрылся бы в леске, но тут произошло непредвиденное (как и все – вот уже вторые сутки!) и смехотворное событие. В тот момент, когда он уже был готов нырнуть в лесок, на него с визгом и хрюканьем выбежала свинья в мотоциклетном шлеме, за которой продолжали гоняться трое байкеров. Фокин не успел разминуться с потенциальным шашлыком: свинья врезалась в него и сбила с ног. Но и ей мало не показалось: Фокин свалился прямо ей на спину, и свинью приплющило огромным телом Афанасия к земле. Цепкие руки байкеров вцепились в свинью, но тут окрестности сотряс вопль майора Филипыча:
– Да не ее, бля… это, бородатого, бородатого хватайте! Бо-ро…да-а-а!..
Фокин попытался было подняться, но тут на него налетел Леня и с размаху ударил ботинком в грудь. Афанасий бестолково повалился на землю, байкеры отволокли в сторону набедокурившую свинью, чтобы и она не попала под раздачу, а Леня с Карповым принялись деловито охаживать ногами и без того пострадавшего за сегодня Фокина. Подскочивший Свиридов ударом в челюсть освободил Леню от дальнейшего участия в экзекуции. Карпов же полетел в кусты, прямо противоположные тем, в которых оказался лейтенант Леня.
Свиридов рывком поставил на ноги многострадального Фокина и с сердцем выговорил:
– Идиотизм, Афоня!.. А еще духовное лицо! Я тут уже было договорился, что нас подкинут до пункта назначения, а ты, понима…
Сильный удар по голове прервал его тираду. Свиридов упал, увлекая за собой не особо противящегося очередному падению Афанасия Сергеевича. Позади Свиридова с увесистой дубиной наперевес возник майор Иван Филипыч. Лейтенант Леня и Карпов, отдуваясь, лезли каждый из своего куста.
– В машину их! – приказал майор. – Попозже разберемся! А то они, значит… больно уж подозрррительные. И опять же – Арама…
Избитого Фокина впихнули в ментовский «газик», в отделение для задержанных, в народе именуемое «клоповником». Келья монаха, вырубленная в скале, кажется собором Святого Петра по сравнению с этим отделением в задней части милицейской машины. Вот сюда-то и определили Фокина, чьи руки все еще были связаны за спиной, и полуоглушенного Свиридова, отчаянно отплевывающегося отрывистыми малосвязными ругательствами и, кажется, еще не сознающего до конца, что так глупо и нелепо он не влипал, быть может, еще ни разу в жизни. И ведь как в тупой американской комедии… череда смехотворных, анекдотических происшествий, два трупа в финале, а потом – вот это идиотское задержание, и самое обидное, что он до сих пор не прибыл во Владивосток и не отзвонился Китобою о благополучном своем прибытии.
Свиридов посмотрел на уткнувшегося лбом в стенку Афанасия и укоризненно выговорил, слегка шепелявя:
– Ну что же ты, Фокин, на них так борзо? Они уже и так перепились, сейчас бы еще чуть-чуть, и все нормально! Господи… да чтоб я еще хоть раз взял тебя с собой на серьезное дело!
Фокин поднял на него мутный взгляд, и Влад не увидел в глазах незадачливого священнослужителя ничего, кроме мутной и расслабленной злобы, замешанной на недоумении: как?.. Свиридов говорил с сухой насмешкой в глазах, со скупыми металлическими нотками в пронизанном горечью и недоумением голосе, понимая, что то, как он себя ведет в последнее время, – это по меньшей мере глупо, если не сказать – недостойно. Впрочем, о каком достоинстве может идти речь, когда они, как последние алкаши и воришки, засунуты в «клоповник», а напротив него, Свиридова, глыбой пустопорожнего отекшего мяса расплылся его лучший и единственный друг: жирный амбал, насквозь пропитанный алкоголем, расслабленностью и благоприобретенным ощущением никчемности и бесплодности своего существования. Да и сам он, Владимир Свиридов… нет, наверное, сдает он, сдает. В «Капелле» ни за что не позволил бы он себе влипнуть так глупо.
А ведь были они и сильны, и хитры, как дьяволы, и напряжены жизнью, как натянутая звенящая струна, отзывающаяся на малейшее прикосновение. И знали себе цену. А теперь – теперь в небольших, оплывших жиром мутных глазах Фокина, еще несколько лет назад умных и ясных, плавало, как сыр в сметане, недоумение: что это он говорит, этот Влад Свиридов?.. Что за дальневосточные мусора и что это за кровавое видение со злобными, пытавшимися их ограбить кавказцами?
– Еще и свинью приволокли… урроды, – пробормотал Фокин.
– Ну, на свинью тебе грешить нечего, – оборвал его Свиридов, – хотя, конечно, под ноги она тебе бросилась конкретно. Грамотно, так сказать. Подкат был, как у Эдгара Давидса под Рональдо на чемпионате мира. Ладно… что-нибудь придумаем. Хотя время-то идет, а время, сам понимаешь, – деньги.
Фокин мотнул головой:
– Кгм…
– Да, таких не берут в супермены, – резюмировал Свиридов. Фокин смотрел на него выпученными глазами. Так протекло около получаса. Начинало казаться, что про них просто-напросто забыли. Снаружи слышался грохот музыки и веселый женский визг, перекрытый воплем майора Филипыча: «Ну и ррррожа у тебя, Петррр!!» Свиридов попытался вытянуть затекшую ногу и выговорил:
– Этак нас тут могут мариновать неизвестно сколько! Э-эх… а я уже практически договорился с этой симпатичной Юлей, что она нас подкинет до Владивостока. – Свиридов, конечно, врал, причем самому себе, но как хотелось верить в сказанное! Свиридов вцепился пальцами в бычью фокинскую шею и выговорил:
– Вот что. Я, кажется, придумал. Глупо влипли, а клин – клином… соответственно глупость – глупостью. Ну, что ты смотришь на меня, как… архиепископ на белогорячечного зеленого чертика? Выберемся, я тебе сказал. Выберемся. Только подождем, как они посильнее нахрюкаются. Свинья-то, кажется, уже дохрюкалась – жарят ее, вон запах какой вкусный идет. Бедный Петя… то от него жена ушла, а теперь вот и свинью отобрали.
– Нашел кого жалеть!
– А что, могу и пожалеть. Ладно. Там, кажется, все уже вдребезги. Это хорошо, только из машины нам не выбраться. Нужно, чтобы кто-нибудь открыл. Вот что, Афоня… ты петь умеешь, насколько я знаю. И глотка у тебя – протодиаконская. Вот что. Заведи что-нибудь погромче да подурнее.
– А что петь-то? – мутно пробубнил пресвятой отец. – А тово… я ни одного поминального синодика на память не помню.
– Да кто тебе поминальное петь просит? – возмутился Свиридов. – Продери глотку каким-нибудь блатняком поотстойнее. Дело это небогоугодное, да тебе уже все равно.
– А… ну… они…
– Давай. Пой, не бубни.
Глава 6
Вторая часть, серьезная: Таких не берут на небеса…
Глава 7
– Знаю, жена ушла!! – бешено перебил его Фокин, которого словно взорвало изнутри. – У всех жена ушла! Такое тут у вас творится, хачики всякие, барраны… все пррродали, суки-и-и!.. – И Фокин, выхватив из ящика бутылку водки, швырнул в телевизор, но попал не в него, а в предназначенную к закланию свинью, с которой все еще не сняли мотоциклетный шлем. Многострадальное животное взвизгнуло и крупным лошадиным аллюром поскакало к кустам. За свиньей побежали несколько матерящихся байкеров.
– «Беляк», – косясь на пускающего пузыри Афанасия, доложил мент Леня майору Филипычу, – нужно его того… приплющить немного. Погоди ты, – отстранил он вскочившего Свиридова. – Сорвало дружбана твоего.
И менты с помощью проклявшего все на свете Влада Свиридова стали утихомиривать разбушевавшегося Афоню Фокина.
* * *
Фокин все-таки был близок к тому, чтобы в батальной сцене с правоохранительными органами выйти победителем. Окончательно обозлившийся на него Свиридов махнул рукой, сел на траву и стал поедать курицу, поглядывая на девушку из красного «Хендэя». Наконец он сказал ей:
– Леди, насколько я понимаю, вы из Владивостока?
– Да, – сказала она холодно.
– Да не смотрите вы на меня так презрительно! Если вы думаете, что я из компании этого толстого майора, так это совершенно не так. Милая леди, вы мне сразу понравились, с тех самых пор, как вы обрызгали меня грязью на дороге вчера вечером. Вы, верно, куда-то очень спешили и потому даже увеличили скорость, когда я «голосовал».
Она засмеялась:
– А, это были вы? Как же это я вам понравилась? У меня в машине тонированные стекла.
– По наитию, – с великолепно разыгранной серьезностью произнес Влад, приложив руку к сердцу.
Тем временем Фокина все-таки скрутили. Если бы он не был так пьян и у него не было раны, из-за которой правая рука почти не работала, то ментам не справиться бы с ним не то что втроем, но даже и большим числом. Да и так им пришлось солоно. Но на помощь подоспел Петя-Мешок, которому, по всей видимости, не понравилось, как его уравняли с другими фразой «у всех жена ушла!». Имидж страдальца требовал немедленного подтверждения, и Петя со словами «не надо так говорить, у меня аппендицит» навалился огромным животом на Фокина. Свиридов через плечо понаблюдал за тем, как Афанасия утихомирили и даже связали руки за спиной, и вернулся к прерванному разговору с Юлей.
Экстренные меры не вселили в служителя церкви смирение, но тем не менее он перестал кусаться, брыкаться и разбрызгивать пену. Он тупо смотрел на своих укротителей и моргал глазами.
– Этот тип мне не нравится, Филипыч, – сказал лейтенант Леня, – он мне подбородок разбил. Я язык прикусил, теперь распухнет.
– Да он у тебя и раньше не больно-то ворочался, – сказал майор, – так что особо грустить не о… ик!.. не о чем, Леня. А что эти двое подозрительные, так это верно. Ну-ка, ты, – повернулся он к Свиридову, – открывай багажник, выворачивай карманы! Знаю в-вас!..
– Да ты че, майор, двинулся, что ли? – кротко сказал Свиридов, под взглядом новой знакомой не отказавший себе в удовольствии немного попаясничать. – Не надо так говорить. – Фраза явно была стянута из лексикона Пети-Мешка. – Мы ничего не делали. А мой товарищ объелся вашей курицы. Куриное бешенство, это же жуткая болезнь. А за то, что вы его усмирили, вам спасибо. Вот видите, и от вас бывает толк.
– Това-а-арищ майор! – вдруг донесся вопль лейтенанта Лени, который воспринял приказ открывать багажник «Хонды» вполне серьезно и теперь стоял, окаменев. – Фили-ипыч, тут они, кажись, жмура катают! Ай, черт!! Точно!
Майор на коротких ножках, как на шарнирах, подкатился к «Хонде», Свиридов же даже не обратил на крик Лени внимания. Зато Фокин, который остался под надзором одного лишь Карпова, озабоченно наморщил лоб и чуть привстал с земли. Он явно слабо отдавал себе отчет в происходящем вокруг него.
Майор Иван Филипыч глянул в багажник «Хонды». Там, в багажнике, скорчившись, лежал Арам с окровавленной головой. Его смуглое лицо посерело, из-под полуоткрытых век мутнели полоски глазных яблок.
– Ой, е-о! – выговорил майор. – Да никак… ну точно – это же Арам!..
Это имя, Арам, произвело на озирающегося Фокина неожиданное впечатление. Имя сработало на манер выстрела из сигнального пистолета при соревнованиях бегунов с низкого старта. Фокин вскочил и, путаясь в ногах, побежал к леску. Свиридов обернулся на шум: «Афоня, ты куда… Афоня-а-а!» – но Фокин его не слышал. Наверно, он так и скрылся бы в леске, но тут произошло непредвиденное (как и все – вот уже вторые сутки!) и смехотворное событие. В тот момент, когда он уже был готов нырнуть в лесок, на него с визгом и хрюканьем выбежала свинья в мотоциклетном шлеме, за которой продолжали гоняться трое байкеров. Фокин не успел разминуться с потенциальным шашлыком: свинья врезалась в него и сбила с ног. Но и ей мало не показалось: Фокин свалился прямо ей на спину, и свинью приплющило огромным телом Афанасия к земле. Цепкие руки байкеров вцепились в свинью, но тут окрестности сотряс вопль майора Филипыча:
– Да не ее, бля… это, бородатого, бородатого хватайте! Бо-ро…да-а-а!..
Фокин попытался было подняться, но тут на него налетел Леня и с размаху ударил ботинком в грудь. Афанасий бестолково повалился на землю, байкеры отволокли в сторону набедокурившую свинью, чтобы и она не попала под раздачу, а Леня с Карповым принялись деловито охаживать ногами и без того пострадавшего за сегодня Фокина. Подскочивший Свиридов ударом в челюсть освободил Леню от дальнейшего участия в экзекуции. Карпов же полетел в кусты, прямо противоположные тем, в которых оказался лейтенант Леня.
Свиридов рывком поставил на ноги многострадального Фокина и с сердцем выговорил:
– Идиотизм, Афоня!.. А еще духовное лицо! Я тут уже было договорился, что нас подкинут до пункта назначения, а ты, понима…
Сильный удар по голове прервал его тираду. Свиридов упал, увлекая за собой не особо противящегося очередному падению Афанасия Сергеевича. Позади Свиридова с увесистой дубиной наперевес возник майор Иван Филипыч. Лейтенант Леня и Карпов, отдуваясь, лезли каждый из своего куста.
– В машину их! – приказал майор. – Попозже разберемся! А то они, значит… больно уж подозрррительные. И опять же – Арама…
Избитого Фокина впихнули в ментовский «газик», в отделение для задержанных, в народе именуемое «клоповником». Келья монаха, вырубленная в скале, кажется собором Святого Петра по сравнению с этим отделением в задней части милицейской машины. Вот сюда-то и определили Фокина, чьи руки все еще были связаны за спиной, и полуоглушенного Свиридова, отчаянно отплевывающегося отрывистыми малосвязными ругательствами и, кажется, еще не сознающего до конца, что так глупо и нелепо он не влипал, быть может, еще ни разу в жизни. И ведь как в тупой американской комедии… череда смехотворных, анекдотических происшествий, два трупа в финале, а потом – вот это идиотское задержание, и самое обидное, что он до сих пор не прибыл во Владивосток и не отзвонился Китобою о благополучном своем прибытии.
Свиридов посмотрел на уткнувшегося лбом в стенку Афанасия и укоризненно выговорил, слегка шепелявя:
– Ну что же ты, Фокин, на них так борзо? Они уже и так перепились, сейчас бы еще чуть-чуть, и все нормально! Господи… да чтоб я еще хоть раз взял тебя с собой на серьезное дело!
Фокин поднял на него мутный взгляд, и Влад не увидел в глазах незадачливого священнослужителя ничего, кроме мутной и расслабленной злобы, замешанной на недоумении: как?.. Свиридов говорил с сухой насмешкой в глазах, со скупыми металлическими нотками в пронизанном горечью и недоумением голосе, понимая, что то, как он себя ведет в последнее время, – это по меньшей мере глупо, если не сказать – недостойно. Впрочем, о каком достоинстве может идти речь, когда они, как последние алкаши и воришки, засунуты в «клоповник», а напротив него, Свиридова, глыбой пустопорожнего отекшего мяса расплылся его лучший и единственный друг: жирный амбал, насквозь пропитанный алкоголем, расслабленностью и благоприобретенным ощущением никчемности и бесплодности своего существования. Да и сам он, Владимир Свиридов… нет, наверное, сдает он, сдает. В «Капелле» ни за что не позволил бы он себе влипнуть так глупо.
А ведь были они и сильны, и хитры, как дьяволы, и напряжены жизнью, как натянутая звенящая струна, отзывающаяся на малейшее прикосновение. И знали себе цену. А теперь – теперь в небольших, оплывших жиром мутных глазах Фокина, еще несколько лет назад умных и ясных, плавало, как сыр в сметане, недоумение: что это он говорит, этот Влад Свиридов?.. Что за дальневосточные мусора и что это за кровавое видение со злобными, пытавшимися их ограбить кавказцами?
– Еще и свинью приволокли… урроды, – пробормотал Фокин.
– Ну, на свинью тебе грешить нечего, – оборвал его Свиридов, – хотя, конечно, под ноги она тебе бросилась конкретно. Грамотно, так сказать. Подкат был, как у Эдгара Давидса под Рональдо на чемпионате мира. Ладно… что-нибудь придумаем. Хотя время-то идет, а время, сам понимаешь, – деньги.
Фокин мотнул головой:
– Кгм…
– Да, таких не берут в супермены, – резюмировал Свиридов. Фокин смотрел на него выпученными глазами. Так протекло около получаса. Начинало казаться, что про них просто-напросто забыли. Снаружи слышался грохот музыки и веселый женский визг, перекрытый воплем майора Филипыча: «Ну и ррррожа у тебя, Петррр!!» Свиридов попытался вытянуть затекшую ногу и выговорил:
– Этак нас тут могут мариновать неизвестно сколько! Э-эх… а я уже практически договорился с этой симпатичной Юлей, что она нас подкинет до Владивостока. – Свиридов, конечно, врал, причем самому себе, но как хотелось верить в сказанное! Свиридов вцепился пальцами в бычью фокинскую шею и выговорил:
– Вот что. Я, кажется, придумал. Глупо влипли, а клин – клином… соответственно глупость – глупостью. Ну, что ты смотришь на меня, как… архиепископ на белогорячечного зеленого чертика? Выберемся, я тебе сказал. Выберемся. Только подождем, как они посильнее нахрюкаются. Свинья-то, кажется, уже дохрюкалась – жарят ее, вон запах какой вкусный идет. Бедный Петя… то от него жена ушла, а теперь вот и свинью отобрали.
– Нашел кого жалеть!
– А что, могу и пожалеть. Ладно. Там, кажется, все уже вдребезги. Это хорошо, только из машины нам не выбраться. Нужно, чтобы кто-нибудь открыл. Вот что, Афоня… ты петь умеешь, насколько я знаю. И глотка у тебя – протодиаконская. Вот что. Заведи что-нибудь погромче да подурнее.
– А что петь-то? – мутно пробубнил пресвятой отец. – А тово… я ни одного поминального синодика на память не помню.
– Да кто тебе поминальное петь просит? – возмутился Свиридов. – Продери глотку каким-нибудь блатняком поотстойнее. Дело это небогоугодное, да тебе уже все равно.
– А… ну… они…
– Давай. Пой, не бубни.
Глава 6
С БАЛАГАНОМ ПОКОНЧЕНО!..
– Давай. Пой, не бубни, – повторил Свиридов.
Фокин разинул рот и запел так громко, что у Свиридова заложило уши и зашумело тошнотными волнами в голове:
– Ласточки летают низка-а, мне в суде корррячится «выша-ак»! Секретарша-гимназистка исписала два карррандаша-а-а!..
И тем же молодецким хореем в бандитской вариации пресвятой отец проорал пару куплетов из жизни чудесного и душевного человека, которому в суде «корячится вышак», то бишь угрожает ныне отмененная высшая мера наказания. Голосина у Афанасия Сергеевича был такой, что его могли услышать все участники ментовско-байкеровской тусовки. Другое дело, что большая часть участников попойки спала крепким сном, один из байкеров возился в кустах с пьяной девицей, в красном «Хендэе» дремала Юля, а майор Филипыч, окончательно остекленевший от водки, толкал рюкзак одного из байкеров и говорил, очевидно, принимая багаж за Петю-Мешка:
– Ет-та ничего, что… ик!.. жена ушла. У меня тоже жена… как ушла, так и пришла. Так что не грузись, брат. Что? У тебя – отит, простати… прости-та… прости-тутка!..
Пение Фокина достигло ушей лейтенанта Лени, который лежал, подстелив под плечи собственный форменный мундир, и ел шашлык. Ел лежа. Перед ним дымился самоликвидировавшийся Петин телевизор, и это раздражало мента: телевизор реанимированию явно не подлежал. Так что неудивительно, что, когда Афоня заорал во всю свою глотку, жареный кусок еще совсем недавно здравствовавшей свиньи встал поперек горла. Кармановский мент подавился и закашлялся.
– Хр-р-р… что за сука? – кашляя, прохрипел он. – Эй ты, задержанный… заткни пасть!
Фокин, напротив, запел еще громче. Знание терзаемой им блатной песни было нетвердым, и потом Афанасий выпевал по второму кругу куплет про «вышак» и секретаршу, исписавшую два карандаша. Свиридов гнусаво подпевал. Звук шел такой, что восстали даже покойники из могил: принятый ментами за труп Арам приоткрыл один глаз и пошевелился. Юля в красном «Хендэе» вышла из дремоты и оттолкнула ногой одного из байкеров, кусающего ее за каблук туфли. Лейтенант же Леня встал на ноги и угрожающе покачнулся. Один из валяющихся прямо на траве пьяных байкеров стал подтягивать Фокину, и это окончательно взбеленило и без того не блистающего особой толерантностью мента. Он решительно направился к «газику», где узник пробавлялся исполнением блатняка, и ударил кулаком по стеклу:
– Ну, ты, задрай хлеборезку!!
– Ничуть не бывало, – за Фокина ответил Влад Свиридов, а Афанасий заорал так, что даже начал хрипеть. Удавленнические хрипы, словно железо по стеклу, прошлись по нервам Лени. Мент открыл дверцу и прошипел:
– Ну, гнида, ты сам нарвался. Ты у меня…
Лейтенант не успел пообещать, что сталось бы с Фокиным под пятой доблестных работников Кармановского УВД. Потому что Свиридов, чьи руки, следует напомнить, отнюдь не были связаны, схватил мента за горло, рванул на себя, приложив при этом головой к решетке. Лейтенант Леня издал сумбурный горловой всхлип и ослаб. Тут и Фокин – совершенно неожиданно для Свиридова – подался вперед и ударил лбом в висок Лени. Это окончательно подкосило последнего: мент вырубился.
Свиридов выглянул из машины и, убедившись, что никто их не видит, выскользнул из «клоповника» и занял место за рулем «газика». Ключ торчал в зажигании, Свиридов, как ни старался, не мог завести движок. Влад даже накинул на плечи Ленин мундир для пущего вживания в роль, но мотор все равно отказывался признавать его и не заводился.
Раздался завывающий голос Пети-Мешка. Проклятый толстяк требовал Леню:
– Леня-а-а! Ты где-е? Ты мой телевизор брал, где он теперь, мой телевизор? У меня, между прочим, астигматизм. У меня жена ушла, Саша ее зовут, свинью съели, а теперь и телевизора нет… Леня-а-а!!
Свиридов, внедрившийся в форму и в машину Лени, заскрежетал зубами:
– Вот жиррная сука!! Ну что ему надо! Ну заткнись ты, дегенерррат!!
– Леня-а!!
– Что он орет… ну что он так орет? – простонал Фокин, которому, кажется, снова начинало становиться дурно: его лицо приобретало зеленоватый оттенок.
– Ну ладно… – прошипел Свиридов. – Продолжим балаган до конца. Будет ему сейчас Леня!
– Но он же валяется в коматозе!
Свиридов взял с сиденья кобуру с Лениным табельным пистолетом, натянул на себя мундир и фуражку – последнюю напялил так, что было видно едва ли пол-лица.
– Ты что… и что ты хочешь сделать? – буркнул сидящий на корточках Афанасий.
– А увидишь! – коротко бросил Свиридов, прихватывая свою барсетку. – Мы с этим дебилом Леней примерно одинакового роста и телосложения, авось и спутают меня с ним. Этот Петя спутает.
– А-а, – булькнул Фокин, – а я что?
– А ты уже сегодня намаркитанил! Пошел вон по тем кустам… давай в сторону Петиного мотороллера. Да не спугни вон ту трахающуюся парочку!
– Леня-а! – послышался завывающий голос Пети, и Свиридов вывалился из машины, пообещав самому себе, что этому унылому Мешку мало не покажется, попадись он только ему, Владимиру, в руки.
Никто не обратил на Свиридова, изображающего Леню, никакого внимания. Даже Петя, который сидел на мотороллере с грацией вскарабкавшейся на забор свиньи и время от времени взывал к менту Лене. Свиридов приблизился к нему и коротко и зловеще спросил сквозь зубы:
– Н-ну?
Петя, который набирал воздух в грудь для очередной апелляции к Леониду, повернулся к Свиридову:
– А… Ле-ня?
По судороге, перекривившей толстое лицо Пети, Свиридов понял, что тот не признал в нем Лени. Потому Свиридов бухнулся в коляску мотороллера рядом с Петей и, приставив к толстому боку горе-байкера табельный пистолет, заимствованный у лейтенанта, произнес:
– Вот что, драгоценный мой Петр… не знаю, как по батюшке. Сейчас мы едем отсюда. Мне тут решительно не понравилось. А ты не дергайся, – тотчас же добавил он, видя, как подпрыгнул рыхло разъехавшийся подбородок страдальца, от которого ушла жена. – Леня вон там лежит, отдыхает. Телевизор твой он, кажется, расквасил. Вон, не телек твой дымится?
– О-он, – простонал Петя, не сводя глаз с пистолета, буравящего ему бок, – вы… вы меня… убьете?
– Нужен ты мне, как пейсы папе римскому, – фыркнул Свиридов и вдруг поймал на себе взгляд Юли. Она высунула голову из машины и в упор смотрела на Свиридова. Конечно, она его узнала. Владимир приложил палец к губам и покачал головой, и Юля увидела пистолет в его, Свиридова, руке. Свиридов бросил пистолет в траву и еще раз покачал головой: нет, нет, ничего… никакой агрессии.
Юля постояла и без звука села обратно в машину. Петя ворочался и мутно бормотал:
– Не понял…
– Брокгауз и Эфрон объяснят! Или на том свете справку возьмешь! А сейчас – заводи мотороллер. Ехат будэм, – с кавказским акцентом добавил Свиридов, бросив кинжальный взгляд в сторону «Хонды» с открытым багажником, в котором все еще лежал Арам. Петя, ни слова не говоря, начал заводить мотороллер. В отличие от «газика» Леонида, мотороллер завелся сразу, но затрещал при этом так, что перебудил половину лагеря, уже было умиротворившегося в пьяной прострации. Даже майор Филипыч перестал терзать рюкзак, с которым он вел насыщенный диалог, и пробулькал:
– Ето… куда вы, а? Л-леня?
Мотороллер затрещал, и под его шум Свиридов сказал Пете:
– Скажи майору, что за водкой едем!
– Мы за водкой едем! – машинально повторил за Свиридовым Мешок, и, несмотря на рев и треск мотора и голоса нескольких проснувшихся байкеров, Филипыч расслышал ключевое слово «водка» и одобрительно закивал головой:
– Эт-та правильна-а… правильно!
Мотороллер сорвался с места и, едва не переехав занимающуюся любовью прямо на дороге парочку, въехал в лесок. Из-за ствола тополя выглядывал Фокин. Свиридов подъехал, Фокин бухнулся в мотороллер позади Пети, уткнувшись носом в мокрое пятно на футболке меж его лопаток.
– Поехали, – сказал Свиридов. – Докинь нас до трассы, а потом свободен. Как раз за водкой для майора доедешь, бедняга!
– Да таким одром никто и управлять не сможет, кроме этого Пети, – поддержал Свиридова дрогнувший при слове «водка» Афанасий Сергеевич.
Мотороллер вырвался с грунтовки на шоссе, как окутанный пылью метеорит. Свиридов беззвучно и злобно смеялся, Фокин же сидел за спиной Пети и барабанил тому по хребту, даже не слыша, как тот уныло, подавленно бормочет:
– Не надо так делать… у меня остеохондроз.
Свиридов спросил:
– Красивая у вас девчонка в компании. На красной тачке. Это как ее… Юля. Телефончика ее у тебя, случаем, нет?
– Никак… нет, – чуть ли не плача, отвечал Петя. – У меня жена. Она…
– Хватит о своих семейных заморочках, а! – грозно перебил его Фокин, морщась от боли в плече (мотороллер хорошо тряхнуло). – Надоело слушать, как ты тут гнусишь, честное слово!
– Вот и Саша моя вот так говорила! – с готовностью завыл Петя. – А потом ушла… И свинья ушла… – Неожиданно Петя выдал протяжный вопль, очень похожий на сиплый гудок паровоза.
– Заткнись! – рявкнул Свиридов, нервы которого окончательно разболтал этот неуместный балаган («Таких не берут в супермены»!). – Достал, падла! По зубам дам!!
– Мне нельзя по зубам, – хрюкнул Петя, – у меня кариес. И пародонтоз.
– В торррец!
– У меня ларингит, – немедленно откликнулся Петя, крутя руль.
– Жопу порву!!! – неистовствовал Фокин.
– Жопу нельзя… – печально вздохнул Петя, – у меня геморрой… и свищ там еще.
– Та-а-ак, – мрачно протянул Свиридов, которому давно уже не было смешно, – по всей видимости, он болен еще существеннее, чем моя двоюродная прабабушка Анна Пална, которая померла в девяносто семь лет от насморка. Надоел ты мне, Петр Батькович.
– Валентинович я, – сказал Петя, всхлипывая. По всей видимости, его растрогал перечень болезней, оглашенных им самим же. – Петр Валентинович Сучков я.
Мотороллер зашелся в экстазе, захрипел, а потом движок захлебнулся и замолк. Мотороллер некоторое время катился под гору, а потом, войдя в подъем, сначала остановился, а потом даже начал подаваться назад. Наконец встал окончательно. Все это время Свиридов и Фокин сидели, храня зловещее молчание. Потом Владимир сухо кашлянул и выговорил:
– Н-да… приехали. Кажется, кончился бензин. Ну что, господин Сучков, придется нам до Владивостока на твоем горбу ехать. Вот такие дела.
– Мне нельзя на горбу… – начал было Петр Валентиныч, но Свиридов не стал его слушать, а выпрыгнул из мотороллера. Одр заглох неподалеку от выхода из лесополосы, и асфальтовая трасса находилась буквально в сотне-другой метров от места безвременной кончины мотороллера. Фокин, ковыляя, побрел вслед за ним, чертыхаясь и проклиная все на свете. Петя жевал какую-то невысказанную жалобную фразу. Тут послышался шум приближающейся машины, и из-за зеленой громады лесополосы вылетел красный «Хендэй Соната». Авто притормозило около мотороллера, и высокий женский голос достиг ушей Свиридова и Фокина:
– Эй, мужики! Что ж вы Петю-то обижаете? Творческого человека легко обидеть, конечно. Вот и жена его, Саша…
– И ты, Брррут!! – взвыл Свиридов, зажимая уши ладонями и садясь в дорожную пыль. – Да что же вы все!..
Юля выпорхнула из машины. На ее губах играла веселая улыбка. Она хлопнула Петю по толстой потной шее, глянула на Фокина и Свиридова и бросила:
– Ну что, садитесь, что ли. Во Владивосток еду.
– Ста баксов хватит? – прибавил Фокин. – В смысле за проезд?
Юля пожала плечами и произнесла:
– Залезайте, говорю. А то я ведь долго ждать не буду. Как бы эти пикникующие за нами не увязались. Они как-то мне сегодня не понравились. Особенно этот майор Иван Филипыч и черножопый в багажнике. Он еще труп из себя изображал.
Свиридов не заставил себя долго ждать и сел на переднее сиденье, а сзади, сопя и кряхтя, расположились соответственно Фокин и Петя-Мешок. Последний, по всей видимости, был накоротке с Юлей, потому что без околичностей открыл дорожную аптечку и стал перевязывать палец, который он порезал, судя по серьезности повреждения, какой-то особенно кровожадной травинкой. При этом он истово стонал и охал.
– Вы, ребята, случаем, не на гастроли приехали? – спросила Юля, срывая машину с места. – Не в цирке работаете, нет? А то весело, знаете ли…
– Весело, – ворчливо перебил ее Свиридов, – нарочно не придумаешь…
В самом деле. Если бы Свиридов мог предполагать, что этот спутанный клубок противоречивых, нелепых и порой откровенно комичных обстоятельств сыграет все-таки решающую роль в исполнении его зловещей миссии на Дальнем Востоке – он не стал бы так ворчать. Как не стал бы бросать насмешливые взгляды в направлении помятого, окровавленного Фокина, который хмуро ждал своей очереди воспользоваться аптечкой. По чести следует сказать, что она, аптечка, была нужна ему куда больше, чем ипохондрику Пете-Мешку. Свиридов же искоса посматривал на Юлию, которая так эффектно представила ему свое обнаженное тело в окне кармановской гостиницы, и смутно предчувствовал, что эта встреча окажется для него немаловажной.
И, наверно, ЭТО было самым близким к истине ощущением, которое пережил Владимир в последние дни. У Владимира всегда была очень хорошая, тонкая интуиция – как уже говорилось, разросшаяся до едва ли не полноценного шестого чувства. Не скажу – почувствовать, но предположить… нет, вряд ли мог Свиридов хотя бы предположить, что даже смешные, однообразные и жалобные сентенции Пети-Мешка едва ли с улыбкой станет вспоминать он по прошествии не такого уж долгого времени…
Фокин разинул рот и запел так громко, что у Свиридова заложило уши и зашумело тошнотными волнами в голове:
– Ласточки летают низка-а, мне в суде корррячится «выша-ак»! Секретарша-гимназистка исписала два карррандаша-а-а!..
И тем же молодецким хореем в бандитской вариации пресвятой отец проорал пару куплетов из жизни чудесного и душевного человека, которому в суде «корячится вышак», то бишь угрожает ныне отмененная высшая мера наказания. Голосина у Афанасия Сергеевича был такой, что его могли услышать все участники ментовско-байкеровской тусовки. Другое дело, что большая часть участников попойки спала крепким сном, один из байкеров возился в кустах с пьяной девицей, в красном «Хендэе» дремала Юля, а майор Филипыч, окончательно остекленевший от водки, толкал рюкзак одного из байкеров и говорил, очевидно, принимая багаж за Петю-Мешка:
– Ет-та ничего, что… ик!.. жена ушла. У меня тоже жена… как ушла, так и пришла. Так что не грузись, брат. Что? У тебя – отит, простати… прости-та… прости-тутка!..
Пение Фокина достигло ушей лейтенанта Лени, который лежал, подстелив под плечи собственный форменный мундир, и ел шашлык. Ел лежа. Перед ним дымился самоликвидировавшийся Петин телевизор, и это раздражало мента: телевизор реанимированию явно не подлежал. Так что неудивительно, что, когда Афоня заорал во всю свою глотку, жареный кусок еще совсем недавно здравствовавшей свиньи встал поперек горла. Кармановский мент подавился и закашлялся.
– Хр-р-р… что за сука? – кашляя, прохрипел он. – Эй ты, задержанный… заткни пасть!
Фокин, напротив, запел еще громче. Знание терзаемой им блатной песни было нетвердым, и потом Афанасий выпевал по второму кругу куплет про «вышак» и секретаршу, исписавшую два карандаша. Свиридов гнусаво подпевал. Звук шел такой, что восстали даже покойники из могил: принятый ментами за труп Арам приоткрыл один глаз и пошевелился. Юля в красном «Хендэе» вышла из дремоты и оттолкнула ногой одного из байкеров, кусающего ее за каблук туфли. Лейтенант же Леня встал на ноги и угрожающе покачнулся. Один из валяющихся прямо на траве пьяных байкеров стал подтягивать Фокину, и это окончательно взбеленило и без того не блистающего особой толерантностью мента. Он решительно направился к «газику», где узник пробавлялся исполнением блатняка, и ударил кулаком по стеклу:
– Ну, ты, задрай хлеборезку!!
– Ничуть не бывало, – за Фокина ответил Влад Свиридов, а Афанасий заорал так, что даже начал хрипеть. Удавленнические хрипы, словно железо по стеклу, прошлись по нервам Лени. Мент открыл дверцу и прошипел:
– Ну, гнида, ты сам нарвался. Ты у меня…
Лейтенант не успел пообещать, что сталось бы с Фокиным под пятой доблестных работников Кармановского УВД. Потому что Свиридов, чьи руки, следует напомнить, отнюдь не были связаны, схватил мента за горло, рванул на себя, приложив при этом головой к решетке. Лейтенант Леня издал сумбурный горловой всхлип и ослаб. Тут и Фокин – совершенно неожиданно для Свиридова – подался вперед и ударил лбом в висок Лени. Это окончательно подкосило последнего: мент вырубился.
Свиридов выглянул из машины и, убедившись, что никто их не видит, выскользнул из «клоповника» и занял место за рулем «газика». Ключ торчал в зажигании, Свиридов, как ни старался, не мог завести движок. Влад даже накинул на плечи Ленин мундир для пущего вживания в роль, но мотор все равно отказывался признавать его и не заводился.
Раздался завывающий голос Пети-Мешка. Проклятый толстяк требовал Леню:
– Леня-а-а! Ты где-е? Ты мой телевизор брал, где он теперь, мой телевизор? У меня, между прочим, астигматизм. У меня жена ушла, Саша ее зовут, свинью съели, а теперь и телевизора нет… Леня-а-а!!
Свиридов, внедрившийся в форму и в машину Лени, заскрежетал зубами:
– Вот жиррная сука!! Ну что ему надо! Ну заткнись ты, дегенерррат!!
– Леня-а!!
– Что он орет… ну что он так орет? – простонал Фокин, которому, кажется, снова начинало становиться дурно: его лицо приобретало зеленоватый оттенок.
– Ну ладно… – прошипел Свиридов. – Продолжим балаган до конца. Будет ему сейчас Леня!
– Но он же валяется в коматозе!
Свиридов взял с сиденья кобуру с Лениным табельным пистолетом, натянул на себя мундир и фуражку – последнюю напялил так, что было видно едва ли пол-лица.
– Ты что… и что ты хочешь сделать? – буркнул сидящий на корточках Афанасий.
– А увидишь! – коротко бросил Свиридов, прихватывая свою барсетку. – Мы с этим дебилом Леней примерно одинакового роста и телосложения, авось и спутают меня с ним. Этот Петя спутает.
– А-а, – булькнул Фокин, – а я что?
– А ты уже сегодня намаркитанил! Пошел вон по тем кустам… давай в сторону Петиного мотороллера. Да не спугни вон ту трахающуюся парочку!
– Леня-а! – послышался завывающий голос Пети, и Свиридов вывалился из машины, пообещав самому себе, что этому унылому Мешку мало не покажется, попадись он только ему, Владимиру, в руки.
Никто не обратил на Свиридова, изображающего Леню, никакого внимания. Даже Петя, который сидел на мотороллере с грацией вскарабкавшейся на забор свиньи и время от времени взывал к менту Лене. Свиридов приблизился к нему и коротко и зловеще спросил сквозь зубы:
– Н-ну?
Петя, который набирал воздух в грудь для очередной апелляции к Леониду, повернулся к Свиридову:
– А… Ле-ня?
По судороге, перекривившей толстое лицо Пети, Свиридов понял, что тот не признал в нем Лени. Потому Свиридов бухнулся в коляску мотороллера рядом с Петей и, приставив к толстому боку горе-байкера табельный пистолет, заимствованный у лейтенанта, произнес:
– Вот что, драгоценный мой Петр… не знаю, как по батюшке. Сейчас мы едем отсюда. Мне тут решительно не понравилось. А ты не дергайся, – тотчас же добавил он, видя, как подпрыгнул рыхло разъехавшийся подбородок страдальца, от которого ушла жена. – Леня вон там лежит, отдыхает. Телевизор твой он, кажется, расквасил. Вон, не телек твой дымится?
– О-он, – простонал Петя, не сводя глаз с пистолета, буравящего ему бок, – вы… вы меня… убьете?
– Нужен ты мне, как пейсы папе римскому, – фыркнул Свиридов и вдруг поймал на себе взгляд Юли. Она высунула голову из машины и в упор смотрела на Свиридова. Конечно, она его узнала. Владимир приложил палец к губам и покачал головой, и Юля увидела пистолет в его, Свиридова, руке. Свиридов бросил пистолет в траву и еще раз покачал головой: нет, нет, ничего… никакой агрессии.
Юля постояла и без звука села обратно в машину. Петя ворочался и мутно бормотал:
– Не понял…
– Брокгауз и Эфрон объяснят! Или на том свете справку возьмешь! А сейчас – заводи мотороллер. Ехат будэм, – с кавказским акцентом добавил Свиридов, бросив кинжальный взгляд в сторону «Хонды» с открытым багажником, в котором все еще лежал Арам. Петя, ни слова не говоря, начал заводить мотороллер. В отличие от «газика» Леонида, мотороллер завелся сразу, но затрещал при этом так, что перебудил половину лагеря, уже было умиротворившегося в пьяной прострации. Даже майор Филипыч перестал терзать рюкзак, с которым он вел насыщенный диалог, и пробулькал:
– Ето… куда вы, а? Л-леня?
Мотороллер затрещал, и под его шум Свиридов сказал Пете:
– Скажи майору, что за водкой едем!
– Мы за водкой едем! – машинально повторил за Свиридовым Мешок, и, несмотря на рев и треск мотора и голоса нескольких проснувшихся байкеров, Филипыч расслышал ключевое слово «водка» и одобрительно закивал головой:
– Эт-та правильна-а… правильно!
Мотороллер сорвался с места и, едва не переехав занимающуюся любовью прямо на дороге парочку, въехал в лесок. Из-за ствола тополя выглядывал Фокин. Свиридов подъехал, Фокин бухнулся в мотороллер позади Пети, уткнувшись носом в мокрое пятно на футболке меж его лопаток.
– Поехали, – сказал Свиридов. – Докинь нас до трассы, а потом свободен. Как раз за водкой для майора доедешь, бедняга!
– Да таким одром никто и управлять не сможет, кроме этого Пети, – поддержал Свиридова дрогнувший при слове «водка» Афанасий Сергеевич.
* * *
Мотороллер вырвался с грунтовки на шоссе, как окутанный пылью метеорит. Свиридов беззвучно и злобно смеялся, Фокин же сидел за спиной Пети и барабанил тому по хребту, даже не слыша, как тот уныло, подавленно бормочет:
– Не надо так делать… у меня остеохондроз.
Свиридов спросил:
– Красивая у вас девчонка в компании. На красной тачке. Это как ее… Юля. Телефончика ее у тебя, случаем, нет?
– Никак… нет, – чуть ли не плача, отвечал Петя. – У меня жена. Она…
– Хватит о своих семейных заморочках, а! – грозно перебил его Фокин, морщась от боли в плече (мотороллер хорошо тряхнуло). – Надоело слушать, как ты тут гнусишь, честное слово!
– Вот и Саша моя вот так говорила! – с готовностью завыл Петя. – А потом ушла… И свинья ушла… – Неожиданно Петя выдал протяжный вопль, очень похожий на сиплый гудок паровоза.
– Заткнись! – рявкнул Свиридов, нервы которого окончательно разболтал этот неуместный балаган («Таких не берут в супермены»!). – Достал, падла! По зубам дам!!
– Мне нельзя по зубам, – хрюкнул Петя, – у меня кариес. И пародонтоз.
– В торррец!
– У меня ларингит, – немедленно откликнулся Петя, крутя руль.
– Жопу порву!!! – неистовствовал Фокин.
– Жопу нельзя… – печально вздохнул Петя, – у меня геморрой… и свищ там еще.
– Та-а-ак, – мрачно протянул Свиридов, которому давно уже не было смешно, – по всей видимости, он болен еще существеннее, чем моя двоюродная прабабушка Анна Пална, которая померла в девяносто семь лет от насморка. Надоел ты мне, Петр Батькович.
– Валентинович я, – сказал Петя, всхлипывая. По всей видимости, его растрогал перечень болезней, оглашенных им самим же. – Петр Валентинович Сучков я.
Мотороллер зашелся в экстазе, захрипел, а потом движок захлебнулся и замолк. Мотороллер некоторое время катился под гору, а потом, войдя в подъем, сначала остановился, а потом даже начал подаваться назад. Наконец встал окончательно. Все это время Свиридов и Фокин сидели, храня зловещее молчание. Потом Владимир сухо кашлянул и выговорил:
– Н-да… приехали. Кажется, кончился бензин. Ну что, господин Сучков, придется нам до Владивостока на твоем горбу ехать. Вот такие дела.
– Мне нельзя на горбу… – начал было Петр Валентиныч, но Свиридов не стал его слушать, а выпрыгнул из мотороллера. Одр заглох неподалеку от выхода из лесополосы, и асфальтовая трасса находилась буквально в сотне-другой метров от места безвременной кончины мотороллера. Фокин, ковыляя, побрел вслед за ним, чертыхаясь и проклиная все на свете. Петя жевал какую-то невысказанную жалобную фразу. Тут послышался шум приближающейся машины, и из-за зеленой громады лесополосы вылетел красный «Хендэй Соната». Авто притормозило около мотороллера, и высокий женский голос достиг ушей Свиридова и Фокина:
– Эй, мужики! Что ж вы Петю-то обижаете? Творческого человека легко обидеть, конечно. Вот и жена его, Саша…
– И ты, Брррут!! – взвыл Свиридов, зажимая уши ладонями и садясь в дорожную пыль. – Да что же вы все!..
Юля выпорхнула из машины. На ее губах играла веселая улыбка. Она хлопнула Петю по толстой потной шее, глянула на Фокина и Свиридова и бросила:
– Ну что, садитесь, что ли. Во Владивосток еду.
– Ста баксов хватит? – прибавил Фокин. – В смысле за проезд?
Юля пожала плечами и произнесла:
– Залезайте, говорю. А то я ведь долго ждать не буду. Как бы эти пикникующие за нами не увязались. Они как-то мне сегодня не понравились. Особенно этот майор Иван Филипыч и черножопый в багажнике. Он еще труп из себя изображал.
Свиридов не заставил себя долго ждать и сел на переднее сиденье, а сзади, сопя и кряхтя, расположились соответственно Фокин и Петя-Мешок. Последний, по всей видимости, был накоротке с Юлей, потому что без околичностей открыл дорожную аптечку и стал перевязывать палец, который он порезал, судя по серьезности повреждения, какой-то особенно кровожадной травинкой. При этом он истово стонал и охал.
– Вы, ребята, случаем, не на гастроли приехали? – спросила Юля, срывая машину с места. – Не в цирке работаете, нет? А то весело, знаете ли…
– Весело, – ворчливо перебил ее Свиридов, – нарочно не придумаешь…
В самом деле. Если бы Свиридов мог предполагать, что этот спутанный клубок противоречивых, нелепых и порой откровенно комичных обстоятельств сыграет все-таки решающую роль в исполнении его зловещей миссии на Дальнем Востоке – он не стал бы так ворчать. Как не стал бы бросать насмешливые взгляды в направлении помятого, окровавленного Фокина, который хмуро ждал своей очереди воспользоваться аптечкой. По чести следует сказать, что она, аптечка, была нужна ему куда больше, чем ипохондрику Пете-Мешку. Свиридов же искоса посматривал на Юлию, которая так эффектно представила ему свое обнаженное тело в окне кармановской гостиницы, и смутно предчувствовал, что эта встреча окажется для него немаловажной.
И, наверно, ЭТО было самым близким к истине ощущением, которое пережил Владимир в последние дни. У Владимира всегда была очень хорошая, тонкая интуиция – как уже говорилось, разросшаяся до едва ли не полноценного шестого чувства. Не скажу – почувствовать, но предположить… нет, вряд ли мог Свиридов хотя бы предположить, что даже смешные, однообразные и жалобные сентенции Пети-Мешка едва ли с улыбкой станет вспоминать он по прошествии не такого уж долгого времени…
Вторая часть, серьезная: Таких не берут на небеса…
Глава 7
ОЖИДАНИЕ
Полковник Калитин, широко и дружелюбно улыбаясь, посмотрел на Вадима Орехова по прозвищу Грек. Последний был необычайно мрачен. По его низкому, почти обезьяньему лбу волнами пробегали морщины. На тяжелых скулах играли желваки. Сам же Калитин улыбался, но веселье это было не совсем естественным, потому что полковник всегда питал пристрастие к хорошему коньяку и только что в очередной раз уступил этому пристрастию по полной программе. Орехов мутно глянул на Калитина и произнес:
– Блядство какое-то, Михалыч! Меня тут накрутили так, что хоть стой, хоть падай! Как будто я какой-то малолетка, блядский корень! Ну и что ж… да, пропал куда-то, но не я же его спроваживал! Я и так пустил по следу парней, они не щенки какие-нибудь, найдут! Это все твой испытанный цербер Клюгин, у которого все под контролем.
– Блядство какое-то, Михалыч! Меня тут накрутили так, что хоть стой, хоть падай! Как будто я какой-то малолетка, блядский корень! Ну и что ж… да, пропал куда-то, но не я же его спроваживал! Я и так пустил по следу парней, они не щенки какие-нибудь, найдут! Это все твой испытанный цербер Клюгин, у которого все под контролем.