Страница:
— Я уже объяснил, — сказал Ксе, наконец.
— Ничего ты не объяснил, — авторитетно заявил Жень. — Нафиг я тебе сдался, нафиг ты меня сюда приволок, фиг ли ты дальше делать будешь, ну и в том же духе.
— Я уже объяснил.
— Ну блин, мужик…
— Меня зовут Ксе.
— Да, ты же шаман, — с ухмылкой кивнул пацаненок, садясь. — А че так пафосно-то? Чем Лёха не нравится?
Ксе ощутил в себе некое мстительное чувство. Даже кровожадное. Он неторопливо встал, отошел к окну и уселся на подоконник, скрестив руки на груди. Невольно покосился вниз — там облетали пыльные тополя, черепашьим ползом ползла чья-то машина среди вплотную вставших товарок. Окна комнат с другой стороны должны были выходить на шоссе, но стеклопакеты гасили любой звук.
— Объясняю, — ласково сказал Ксе. — Лёха я по паспорту, как законопослушный гражданин нашей страны. У гражданина должна быть гражданская позиция. С этой позиции я должен сдать тебя в милицию, а там уже разберутся — и нафиг, и фиг ли, и в том же духе.
Подрасправившееся после душа и пельменей самомнение Женя увяло на глазах. Ксе не стал бить по болевой точке и не помянул жрецов: эту информацию из Женя предстояло вытягивать всерьез, без шуток, и заранее мучить его ею было ни в коем случае нельзя.
— Ксе — это имя шамана. Шаман слушает только стихию, — тут Ксе слукавил, но сейчас он и вправду намеревался слушать только ее. — Матьземля попросила меня о тебе позаботиться. По крайней мере, я так понял. Ее очень трудно понять, она не по-человечески мыслит.
Присмиревший Жень слушал тихо.
— Вот все, что я знаю, — развел руками шаман. — А дальше уже объясняй ты.
— Что?
— Все.
Подросток опустил глаза. Он разглядывал свои колени очень долго, так долго, что Ксе уже думал оставить пока расспросы и отправить его спать, но Жень все-таки открыл рот:
— Я не могу.
Ксе вздохнул.
— Не доверяешь? Боишься?
— Нет. Просто… не могу.
— А если я буду тебе вопросы задавать, может, сможешь?
— Не знаю.
— Можно попробовать?
— Можно… — тихо разрешил Жень. Он совсем сник, и Ксе прикусил губу, ища среди вопросов самый безобидный, самый далекий от тех, какие его действительно беспокоили.
— Жень, — наконец, родил он, неловко улыбнувшись, — а зачем ты юбку-то надел?
Тот хмыкнул.
— По принципу «от противного», — сказал спокойно. — Делай то, что от тебя меньше всего ожидают.
На язык так и прыгнуло «кто ожидает?», но Ксе понимал, что с этим лезть еще рано.
— А ты не подумал, чем это может кончиться? Там район тот еще, дворы да подворотни. Вечером и девчонке одной ходить опасно, а парню, переодетому девчонкой… может, тогда уж сразу с моста в реку?
Жень поднял глаза.
Пол дрогнул под ногами у Ксе.
— Я ведь и ответить могу, — сказал Жень.
…Болели пальцы, впившиеся в подоконник, и боль отрезвляла. «Я сейчас пойму, — думал Ксе. — Сейчас… Это не просто так. Должно… значить…» Туман рассеивался. Разгадка делалась ближе, но уже не казалась желанной: разгадкой была какая-то громадная жуть, и с нею совсем не хотелось иметь дела.
Ксе проглотил ком в горле.
Жень смотрел ему в лицо, прямо и спокойно. Глаза его были двумя прицелами, в которых шаману чудились перекрестья. Подросток не поднимался с места, но от взгляда его у шамана леденел позвоночник. «Он действительно может ответить», — понял Ксе. Кого-кого, а дворовых банд он не боится, Жень, красивый мальчик с длинными волосами; пять, десять, двадцать человек — от него побегут. Не оттого, что сильный и быстрый, и не от ножа, который наверняка где-то припрятан.
Если нужно будет убить человека, Жень убьет: ни мысль, ни чувство не помешают ему, не будет сомнений и робости, не дрогнет рука. Его душа создана для убийства. Заточена для максимально эффективного убийства. Выдернуть чужую душу из тела ему так же легко, как выдохнуть и вдохнуть.
Это не то, что называют отсутствием страха. В нем есть страх. Жень умеет бояться.
…чего угодно, но не смертей.
Мурашки сыпались по спине. И вот этоКсе увидел потерянным и беспомощным? Вот этоего просили защитить?.. Богиня, конечно, туго соображает, но…
Жень опустил глаза — жуткие глаза на грустном полудетском лице — и зажал руки между колен. «Кажется, я сейчас пойму, — переведя дух, сам себе сказал Ксе — Уже начал». Нестерпимо хотелось просто спросить: «ты кто?», но шаман, и не поверяя логику интуицией, понимал, что не получит ответа, сейчас — не получит, и потому не следует спрашивать. «Хорошо, — подумал он, — хорошо. Оставим это пока».
Повисло молчание.
— Жень, — наконец, негромко сказал Ксе. — У тебя… когда-нибудь был дом?
— Был, — односложно ответил тот.
— А… родители?
Жень опустил голову еще ниже.
— Папка.
— Был?
— Был.
— А мама?
— Она… давно умерла. Когда я родился.
— Тебя отец вырастил?
— Да.
— С ним что-то случилось?
— Он умер, — почти зло сказал Жень и добавил: — От передоза.
Ксе замолк. С пеленок сына растил отец-одиночка — и вырастил здоровым, спортивным парнем. Трудно поверить, что такой человек мог сесть на иглу. Но, давя в груди горькую ярость, через силу сын уточняет. Зачем? Шаман хорошо различал чувства. Если бы Жень стыдился и ненавидел отца, это стало бы каким-то объяснением — но он не стыдился.
Он хотел мстить.
…Жень резко выдохнул и сказал:
— Вообще-то его убили.
— Жрецы? — уронил Ксе задумчиво, и понял, что попал в точку: не с догадкой, это было несложно, а с минутой, когда следовало догадаться.
— Да, — сказал Жень.
И содрогнулся от ненависти.
— А теперь им нужен ты?
— Да.
— Жень, — Ксе подался вперед, ловя его взгляд. — Что это за жрецы? Что вы с папкой им сделали? Что они хотят с тобой сделать?
Жень приподнял голову, все еще глядя в пол. Его била крупная дрожь, лицо было бледным, с посеревшими губами, ноздри раздувались от учащенного дыхания.
— Убить, — беззвучно ответил он.
— Почему? — настаивал Ксе. — Зачем им нужно тебя убивать?
И в переносицу ему вперились неожиданно ясные глаза.
— По приколу, — с внезапной злобой выплюнул Жень.
— Что? — опешил Ксе.
— Что слышал, — подросток встал, грохотнув стулом.
— Жень, это не шутки, — шаман покачал головой.
— А я не шучу. Все. Я сказал.
Он дошел до дверей и вспомнил, что сказал не все. Тряхнул русой гривой, обернулся и процедил оторопелому Ксе:
— Мне все равно, куда идти. Поэтому я пошел с тобой. Захочу, и уйду. Ты никто. Я тебе отчитываться не буду. Можешь хоть сдать меня, если хочешь, все равно ты не знаешь, кому сдавать, и я успею слинять, понял? Мне плевать. И ни хрена ты меня не остановишь.
Ксе сидел на стуле и в задумчивости ковырял кухонным ножом дорогую скатерть. Под ней было лаковое дерево, еще дороже, и ему тоже грозил ущерб. За стеной, в сандовой гостиной, разливался на все лады телевизор: озлобленный Жень смотрел MTV.
Ксе думал о жрецах, о Матьземле, о психованных подростках с не по возрасту четким рельефом мышц, и о том, что давно пора позвонить деду Арье. Деду, деду надо было звонить сразу, как только вошли. Почему Ксе так сглупил, взялся строить из себя дознавателя, к каковой роли никогда не ощущал склонности? Особист драный. Парню если с кем и надо было поговорить, так это с подростковым психологом, из службы телефона доверия. Дед бы смог сойти за психолога, по обширности знаний, богатству жизненного опыта и природному обаянию, а не ты, стручок…
Шаман вздохнул.
Молчи, Ксе, за умного сойдешь.
Но насколько же он неуравновешен, Жень, как его мотает из стороны в сторону, от животного ужаса к сарказму и холодной злости… и взгляд, взгляд боевой машины. Руку дать на отсечение, что истерика Матьземли как-то связана с этим, нечего и спорить, но какое должно быть промежуточное звено? Где ответ на вопрос «почему»? Кто он, что он такое, этот Жень? Чем занимался его отец? Во что превратил сына?
Ксе положил нож и встал.
Он решил извиниться. Сказать Женю, что не хотел влезать в душу, а всего лишь перестарался в желании помочь. Пообещать, что больше это не повторится — и опять слукавить, потому что мальчишке все равно предстояло снова терпеть расспросы, только занимался бы ими уже не Ксе…
Плазменная панель Санда распахивалась во всю роскошную ширь, в ней танцевали лощеные африканцы, в выверенной акустике комнаты упруго стоял звук, а Жень спал.
Он, конечно, не собирался спать. Просто замерз, полуголый, и завернулся в плед. Устроился поудобнее, и от сытости и усталости сморило.
Ксе улыбнулся.
А потом пошел в коридор и вытащил из груды жениного пуховика боевой нож.
В сумке лежал еще складной с вылетающим лезвием, его он трогать не стал, и должен был быть третий, с которым Жень не пожелал расстаться.
«Да, Мать… — с косой ухмылкой подумал шаман. — Язви тебя через Семипалатинск…» До него с большим опозданием дошло, что одна из игрушек Женя вполне могла оказаться у него в животе. Если бы парень был не настолько измотан, если бы Матьземля не ходила ходуном у него под ногами, если бы он не принял Ксе за жреца…
…и ненавистного до дрожи жреца не осмелился ударить ножом.
Ксе вновь испытал чувство, знакомое всякому шаману: он понял, что ничего не понял.
Жень в гостиной тихо посапывал под частый бит постиндустриальной колыбельной: Ксе не стал выключать плазму, только притворил ему дверь и ушел во вторую гостиную.
— А! — ответил телефон после тридцати секунд нервного ожидания и мольб на тему «Арья-в-Москве, Дед-дома». — А! А ты у м-меня в адресной к-книжке есть, оказывается, хе-хе, я т-тебя узнал.
— Дед! — Ксе сам от себя не ждал такой щенячьей радости. — Дед, ты где? Дед, понимаешь, тут дело такое, меня Матьземля попросила, она ни копья не понимает, чего хочет, я боюсь тут голову сломать, кажется, это очень серьезно, я даже не знаю, удобно ли по мобильнику…
— К-ксе! — сказал Дед. — Т-ты меня извини, конечно. Но я с-сижу на чемоданах. Я з-завтра лечу в Мюнхен, на конференцию по ант… антропологии… в к-качестве, хе-хе, экспоната.
Дед врал. Он был могучий антрополог, имел мировое имя и как-то ездил читать лекции в Гарвард.
Дед вообще был велик и страшен.
Арья постигал практику контакта не в физических лабораториях, а в неподдельных стойбищах на Крайнем Севере. В шестидесятые Арья хитроумно доказывал пролетарскую, советскую природу новой науки, обосновывал необходимость разработки прикладных технологий, скорейшего их внедрения. Арья дрался не на жизнь, а на смерть, отражал обвинения в лженаучности — главным образом предлагая оппонентам присутствовать на полевых испытаниях… Арья лично участвовал в гонке вооружений. Арья основал собственную школу. Арья был первым в стране официальным шаманом, он камлал на стройплощадке Останкинской телебашни, и спустя много лет, после знаменитого пожара, получил орден, который в узком кругу родных и друзей с достоинством именовал «За крепкий стояк».
— Дед, — несчастным голосом сказал Ксе. — Это богиня.
— Богиня — это серьезно, — согласился тот добродушно. — А ты чего ж? Или худо научен, а? хе-хе.
— Я все делаю, что могу. Я, может, и больше могу, только, Дед, я не понимаю тут ничего. Я не подростковый психолог.
Это была удочка. Старый карась Арья, конечно, понял, что выученик хитрит, но походил-походил вокруг наживки и, смилостивившись, взял ее:
— А таковой-то т-тебе на что?
— Тут… мальчик… парень. Дед, я не хочу по телефону говорить.
— Д-даже так?
— Без шуток. Дед, приезжай пожалуйста, а? Ты меня знаешь, я тебя не осрамил ни разу. Я сам всем этим займусь. Ты только помоги разобраться.
С полминуты из трубки доносилось умудренное кряхтение. Ксе перекрестил пальцы. Арья мыслил так долго, что ученику его успели прийти мысли о телефонах и о том, что очень не хочется выдавать историю в эфир. Сначала это показалось глупо: кому и с чего сдалось прослушивать телефон Ксе? Но потом подумалось, что Арья — человек почти государственный, и его разговоры вполне могут…
— Я в дверях, — наконец, сказал молодой шаман. — Двери наверх, Дед, помнишь?
— Ладно, — ответил Арья.
Он появился меньше, чем через полчаса, стремительный и напряженный; когда Ксе увидел учителя, его пробрала дрожь. Неизвестно, на каком вертолете Дед примчался сюда из своего спального района, но то, что щеголь и джентльмен Арья даже не переодел брюки, так и вылетел на улицу в мешковатых домашних штанах… «Что же я сказал ему такого?! — забилось в висках у Ксе, — во что же я ввязался, Мать моя…»
Дед выпрямился, откинул седую, похожую на одуванчик, голову, обшарил Ксе темными сощуренными глазами. Грохнул на пол сумку с неведомым.
— Дурак, — сказал жалостливо, даже не заикаясь. — Ох, дурак… Лёша.
— Лев Аронович… я…
— Не понимаешь? — без перехода продолжая недавний телефонный разговор, надвинулся Дед.
— Я…
— Богиня до сих пор неспокойна, — ровно сказал старый шаман. — Вокруг этого дома — вихрь. От самого метро чувствуется.
— Уй-ё, — только и ответил Ксе.
— Что тут было, когда она взялась за тебя?
Ксе послушно вспомнил:
— Буря. Гроза. В тонком плане.
— Да ясно, что не в плотном, — Дед скептически задрал брови и постучал Ксе по лбу. — Д-до сих пор не улеглось! Т-ты почему этого не чувствуешь?! Не осра… осрамил меня ни разу, г-говоришь?
Ксе открыл рот. Он в самом деле не ощущал остаточного вихря — не ощущал, находясь в самой его середине!
Этот феномен, конечно, следовало осмыслить, но Ксе просто испугался. Он слишком привык к своей умелости и успешности, и теперь, чувствуя, как почва уходит из-под ног, физически не способен был думать что-либо дельное. «Санд меня уроет, — пронеслось глупейшее. — У него, наверно, все настройки улетели…»
— Я т-тут тоже долго сидеть не буду, — говорил тем временем Дед. — У меня уже г-годы не те… Ксе, соберись! Ксе, в стихию! шагом марш!
Команда по старой памяти сработала: шаман обвалился внутрь сознания Матьземли.
Грозный и строгий, невзирая на всклокоченные волосы и домашнюю одежду, Дед Арья стоял над Женем. Тот проснулся сразу, как только шаманы вошли в комнату, но глядел квело и сонно. Хлопал глазами, натягивая плед на плечи, зябнущие со сна. Ксе сел и сидел прямо на ковре, медленно приходя в себя: короткая, но глубокая ходка в тонкий мир, казалось, перевернула мозги вверх ногами, а на деле поставила их как положено. Теперь шаман чувствовал все, что должен был чувствовать, и неприятно это было до чрезвычайности.
Он по-прежнему мало что понимал.
— Ну здравствуй, — почти торжественно сказал Арья.
— Здравствуйте, — тихо ответил Жень, оробев. — А вы кто?
— Это Лев Аронович, — Ксе не слышал собственного голоса. — Мой учитель.
— Меня зовут Арья, — уточнил старик. — Я шаман.
Жень узнал интонацию, но если в устах Ксе она его насмешила, то великомогучий Дед внушал благоговение. Парень немедленно продрал глаза и почти по-военному взлетел с дивана.
— Я…
Арья оборвал:
— Тихо.
Он стоял и смотрел на него пристально, точно истукан, а Ксе видел, что Женя мало-помалу захлестывает прежний ужас. Возражать и сопротивляться Деду у него не получалось. Пацан украдкой хрустел пальцами, отводя лицо в безуспешной попытке спастись от страшных всевидящих глаз Арьи; губы у него серели, и кажется, вот-вот подступила бы судорога, сродни той, что была на улице, когда Жень попался Ксе и принял его за жреца.
— Чего вам… — начал он, и голос сорвался.
— Тихо, — хмуро повторил Дед.
Ксе рассказал ему предысторию в нескольких фразах: на большее и истории, и соображений по ее поводу не хватало. Услыхав о жрецах, Арья сделался еще мрачнее и сосредоточенней, чем был, надолго задумался, а потом сказал: «Дурак ты, Ксе… и Матьземля т-тебя потому любит. Т-только хорошего от той любви ждать не надо… Н-не понимаешь, с-сказал? Я вот, к-кажется, уже понял…» Ксе успел только рот открыть, когда Дед ухватил его за шиворот и потащил за собой — навстречу стереосистеме Санда и любовной ласке древней богини.
…Арья, наконец, глубоко вздохнул и отвел взгляд. Жень чуть не свалился от облегчения.
— Значит, так, — сказал Дед. — Т-ты садись, садись…
Жень облегченно свалился.
— За тобой охотятся жрецы, — протянул Арья раздумчиво, но на лице его читалось, что загадок для него больше нет. — К-которые довели до смерти твоего отца, и т-тебе в их руках грозит то же самое. И т-ты никого не можешь просить о помощи, вот в чем вся подлость-то, Жень…
Тот смотрел снизу вверх, широко распахнутыми глазами, не то с ужасом, не то с мольбой. Костяшки сцепленных в замок пальцев побелели.
— Тебя даже закон не защищает, нет такой строчки в законе. Кошку-собаку защищает, а тебя — нет.
«Дед, — мысленно взмолился Ксе, — ну зачем ты так?» Учитель причинял боль другому, но видеть это было больно и ученику. Женя уже трясло. А пацан никому ничего плохого не сделал, хоть и таскал с собой кучу ножей… почему Арья говорит, что его не защищает закон?!.
— Дед, — без дыхания простонал Ксе. — Что ты говоришь такое?..
— Только вот Матьземле не все равно, что с тобой сделают, — тот не слышал его. — Это Матьземле-то. К-которая вообще мало что соображает, а уж единственного человечка ввек не заметит, к-кем бы он ни был, что бы ни натворил…
Жень сжался в комок, втягивая голову в плечи; глядел исподлобья, и лихорадочно блестели глаза. Дед Арья взял его за подбородок длинными костлявыми пальцами — мальчишка стерпел, покорно поднял лицо.
— Жень, — сказал старый шаман. — Да ведь ты божонок.
2
— Ничего ты не объяснил, — авторитетно заявил Жень. — Нафиг я тебе сдался, нафиг ты меня сюда приволок, фиг ли ты дальше делать будешь, ну и в том же духе.
— Я уже объяснил.
— Ну блин, мужик…
— Меня зовут Ксе.
— Да, ты же шаман, — с ухмылкой кивнул пацаненок, садясь. — А че так пафосно-то? Чем Лёха не нравится?
Ксе ощутил в себе некое мстительное чувство. Даже кровожадное. Он неторопливо встал, отошел к окну и уселся на подоконник, скрестив руки на груди. Невольно покосился вниз — там облетали пыльные тополя, черепашьим ползом ползла чья-то машина среди вплотную вставших товарок. Окна комнат с другой стороны должны были выходить на шоссе, но стеклопакеты гасили любой звук.
— Объясняю, — ласково сказал Ксе. — Лёха я по паспорту, как законопослушный гражданин нашей страны. У гражданина должна быть гражданская позиция. С этой позиции я должен сдать тебя в милицию, а там уже разберутся — и нафиг, и фиг ли, и в том же духе.
Подрасправившееся после душа и пельменей самомнение Женя увяло на глазах. Ксе не стал бить по болевой точке и не помянул жрецов: эту информацию из Женя предстояло вытягивать всерьез, без шуток, и заранее мучить его ею было ни в коем случае нельзя.
— Ксе — это имя шамана. Шаман слушает только стихию, — тут Ксе слукавил, но сейчас он и вправду намеревался слушать только ее. — Матьземля попросила меня о тебе позаботиться. По крайней мере, я так понял. Ее очень трудно понять, она не по-человечески мыслит.
Присмиревший Жень слушал тихо.
— Вот все, что я знаю, — развел руками шаман. — А дальше уже объясняй ты.
— Что?
— Все.
Подросток опустил глаза. Он разглядывал свои колени очень долго, так долго, что Ксе уже думал оставить пока расспросы и отправить его спать, но Жень все-таки открыл рот:
— Я не могу.
Ксе вздохнул.
— Не доверяешь? Боишься?
— Нет. Просто… не могу.
— А если я буду тебе вопросы задавать, может, сможешь?
— Не знаю.
— Можно попробовать?
— Можно… — тихо разрешил Жень. Он совсем сник, и Ксе прикусил губу, ища среди вопросов самый безобидный, самый далекий от тех, какие его действительно беспокоили.
— Жень, — наконец, родил он, неловко улыбнувшись, — а зачем ты юбку-то надел?
Тот хмыкнул.
— По принципу «от противного», — сказал спокойно. — Делай то, что от тебя меньше всего ожидают.
На язык так и прыгнуло «кто ожидает?», но Ксе понимал, что с этим лезть еще рано.
— А ты не подумал, чем это может кончиться? Там район тот еще, дворы да подворотни. Вечером и девчонке одной ходить опасно, а парню, переодетому девчонкой… может, тогда уж сразу с моста в реку?
Жень поднял глаза.
Пол дрогнул под ногами у Ксе.
— Я ведь и ответить могу, — сказал Жень.
…Болели пальцы, впившиеся в подоконник, и боль отрезвляла. «Я сейчас пойму, — думал Ксе. — Сейчас… Это не просто так. Должно… значить…» Туман рассеивался. Разгадка делалась ближе, но уже не казалась желанной: разгадкой была какая-то громадная жуть, и с нею совсем не хотелось иметь дела.
Ксе проглотил ком в горле.
Жень смотрел ему в лицо, прямо и спокойно. Глаза его были двумя прицелами, в которых шаману чудились перекрестья. Подросток не поднимался с места, но от взгляда его у шамана леденел позвоночник. «Он действительно может ответить», — понял Ксе. Кого-кого, а дворовых банд он не боится, Жень, красивый мальчик с длинными волосами; пять, десять, двадцать человек — от него побегут. Не оттого, что сильный и быстрый, и не от ножа, который наверняка где-то припрятан.
Если нужно будет убить человека, Жень убьет: ни мысль, ни чувство не помешают ему, не будет сомнений и робости, не дрогнет рука. Его душа создана для убийства. Заточена для максимально эффективного убийства. Выдернуть чужую душу из тела ему так же легко, как выдохнуть и вдохнуть.
Это не то, что называют отсутствием страха. В нем есть страх. Жень умеет бояться.
…чего угодно, но не смертей.
Мурашки сыпались по спине. И вот этоКсе увидел потерянным и беспомощным? Вот этоего просили защитить?.. Богиня, конечно, туго соображает, но…
Жень опустил глаза — жуткие глаза на грустном полудетском лице — и зажал руки между колен. «Кажется, я сейчас пойму, — переведя дух, сам себе сказал Ксе — Уже начал». Нестерпимо хотелось просто спросить: «ты кто?», но шаман, и не поверяя логику интуицией, понимал, что не получит ответа, сейчас — не получит, и потому не следует спрашивать. «Хорошо, — подумал он, — хорошо. Оставим это пока».
Повисло молчание.
— Жень, — наконец, негромко сказал Ксе. — У тебя… когда-нибудь был дом?
— Был, — односложно ответил тот.
— А… родители?
Жень опустил голову еще ниже.
— Папка.
— Был?
— Был.
— А мама?
— Она… давно умерла. Когда я родился.
— Тебя отец вырастил?
— Да.
— С ним что-то случилось?
— Он умер, — почти зло сказал Жень и добавил: — От передоза.
Ксе замолк. С пеленок сына растил отец-одиночка — и вырастил здоровым, спортивным парнем. Трудно поверить, что такой человек мог сесть на иглу. Но, давя в груди горькую ярость, через силу сын уточняет. Зачем? Шаман хорошо различал чувства. Если бы Жень стыдился и ненавидел отца, это стало бы каким-то объяснением — но он не стыдился.
Он хотел мстить.
…Жень резко выдохнул и сказал:
— Вообще-то его убили.
— Жрецы? — уронил Ксе задумчиво, и понял, что попал в точку: не с догадкой, это было несложно, а с минутой, когда следовало догадаться.
— Да, — сказал Жень.
И содрогнулся от ненависти.
— А теперь им нужен ты?
— Да.
— Жень, — Ксе подался вперед, ловя его взгляд. — Что это за жрецы? Что вы с папкой им сделали? Что они хотят с тобой сделать?
Жень приподнял голову, все еще глядя в пол. Его била крупная дрожь, лицо было бледным, с посеревшими губами, ноздри раздувались от учащенного дыхания.
— Убить, — беззвучно ответил он.
— Почему? — настаивал Ксе. — Зачем им нужно тебя убивать?
И в переносицу ему вперились неожиданно ясные глаза.
— По приколу, — с внезапной злобой выплюнул Жень.
— Что? — опешил Ксе.
— Что слышал, — подросток встал, грохотнув стулом.
— Жень, это не шутки, — шаман покачал головой.
— А я не шучу. Все. Я сказал.
Он дошел до дверей и вспомнил, что сказал не все. Тряхнул русой гривой, обернулся и процедил оторопелому Ксе:
— Мне все равно, куда идти. Поэтому я пошел с тобой. Захочу, и уйду. Ты никто. Я тебе отчитываться не буду. Можешь хоть сдать меня, если хочешь, все равно ты не знаешь, кому сдавать, и я успею слинять, понял? Мне плевать. И ни хрена ты меня не остановишь.
Ксе сидел на стуле и в задумчивости ковырял кухонным ножом дорогую скатерть. Под ней было лаковое дерево, еще дороже, и ему тоже грозил ущерб. За стеной, в сандовой гостиной, разливался на все лады телевизор: озлобленный Жень смотрел MTV.
Ксе думал о жрецах, о Матьземле, о психованных подростках с не по возрасту четким рельефом мышц, и о том, что давно пора позвонить деду Арье. Деду, деду надо было звонить сразу, как только вошли. Почему Ксе так сглупил, взялся строить из себя дознавателя, к каковой роли никогда не ощущал склонности? Особист драный. Парню если с кем и надо было поговорить, так это с подростковым психологом, из службы телефона доверия. Дед бы смог сойти за психолога, по обширности знаний, богатству жизненного опыта и природному обаянию, а не ты, стручок…
Шаман вздохнул.
Молчи, Ксе, за умного сойдешь.
Но насколько же он неуравновешен, Жень, как его мотает из стороны в сторону, от животного ужаса к сарказму и холодной злости… и взгляд, взгляд боевой машины. Руку дать на отсечение, что истерика Матьземли как-то связана с этим, нечего и спорить, но какое должно быть промежуточное звено? Где ответ на вопрос «почему»? Кто он, что он такое, этот Жень? Чем занимался его отец? Во что превратил сына?
Ксе положил нож и встал.
Он решил извиниться. Сказать Женю, что не хотел влезать в душу, а всего лишь перестарался в желании помочь. Пообещать, что больше это не повторится — и опять слукавить, потому что мальчишке все равно предстояло снова терпеть расспросы, только занимался бы ими уже не Ксе…
Плазменная панель Санда распахивалась во всю роскошную ширь, в ней танцевали лощеные африканцы, в выверенной акустике комнаты упруго стоял звук, а Жень спал.
Он, конечно, не собирался спать. Просто замерз, полуголый, и завернулся в плед. Устроился поудобнее, и от сытости и усталости сморило.
Ксе улыбнулся.
А потом пошел в коридор и вытащил из груды жениного пуховика боевой нож.
В сумке лежал еще складной с вылетающим лезвием, его он трогать не стал, и должен был быть третий, с которым Жень не пожелал расстаться.
«Да, Мать… — с косой ухмылкой подумал шаман. — Язви тебя через Семипалатинск…» До него с большим опозданием дошло, что одна из игрушек Женя вполне могла оказаться у него в животе. Если бы парень был не настолько измотан, если бы Матьземля не ходила ходуном у него под ногами, если бы он не принял Ксе за жреца…
…и ненавистного до дрожи жреца не осмелился ударить ножом.
Ксе вновь испытал чувство, знакомое всякому шаману: он понял, что ничего не понял.
Жень в гостиной тихо посапывал под частый бит постиндустриальной колыбельной: Ксе не стал выключать плазму, только притворил ему дверь и ушел во вторую гостиную.
— А! — ответил телефон после тридцати секунд нервного ожидания и мольб на тему «Арья-в-Москве, Дед-дома». — А! А ты у м-меня в адресной к-книжке есть, оказывается, хе-хе, я т-тебя узнал.
— Дед! — Ксе сам от себя не ждал такой щенячьей радости. — Дед, ты где? Дед, понимаешь, тут дело такое, меня Матьземля попросила, она ни копья не понимает, чего хочет, я боюсь тут голову сломать, кажется, это очень серьезно, я даже не знаю, удобно ли по мобильнику…
— К-ксе! — сказал Дед. — Т-ты меня извини, конечно. Но я с-сижу на чемоданах. Я з-завтра лечу в Мюнхен, на конференцию по ант… антропологии… в к-качестве, хе-хе, экспоната.
Дед врал. Он был могучий антрополог, имел мировое имя и как-то ездил читать лекции в Гарвард.
Дед вообще был велик и страшен.
Арья постигал практику контакта не в физических лабораториях, а в неподдельных стойбищах на Крайнем Севере. В шестидесятые Арья хитроумно доказывал пролетарскую, советскую природу новой науки, обосновывал необходимость разработки прикладных технологий, скорейшего их внедрения. Арья дрался не на жизнь, а на смерть, отражал обвинения в лженаучности — главным образом предлагая оппонентам присутствовать на полевых испытаниях… Арья лично участвовал в гонке вооружений. Арья основал собственную школу. Арья был первым в стране официальным шаманом, он камлал на стройплощадке Останкинской телебашни, и спустя много лет, после знаменитого пожара, получил орден, который в узком кругу родных и друзей с достоинством именовал «За крепкий стояк».
— Дед, — несчастным голосом сказал Ксе. — Это богиня.
— Богиня — это серьезно, — согласился тот добродушно. — А ты чего ж? Или худо научен, а? хе-хе.
— Я все делаю, что могу. Я, может, и больше могу, только, Дед, я не понимаю тут ничего. Я не подростковый психолог.
Это была удочка. Старый карась Арья, конечно, понял, что выученик хитрит, но походил-походил вокруг наживки и, смилостивившись, взял ее:
— А таковой-то т-тебе на что?
— Тут… мальчик… парень. Дед, я не хочу по телефону говорить.
— Д-даже так?
— Без шуток. Дед, приезжай пожалуйста, а? Ты меня знаешь, я тебя не осрамил ни разу. Я сам всем этим займусь. Ты только помоги разобраться.
С полминуты из трубки доносилось умудренное кряхтение. Ксе перекрестил пальцы. Арья мыслил так долго, что ученику его успели прийти мысли о телефонах и о том, что очень не хочется выдавать историю в эфир. Сначала это показалось глупо: кому и с чего сдалось прослушивать телефон Ксе? Но потом подумалось, что Арья — человек почти государственный, и его разговоры вполне могут…
— Я в дверях, — наконец, сказал молодой шаман. — Двери наверх, Дед, помнишь?
— Ладно, — ответил Арья.
Он появился меньше, чем через полчаса, стремительный и напряженный; когда Ксе увидел учителя, его пробрала дрожь. Неизвестно, на каком вертолете Дед примчался сюда из своего спального района, но то, что щеголь и джентльмен Арья даже не переодел брюки, так и вылетел на улицу в мешковатых домашних штанах… «Что же я сказал ему такого?! — забилось в висках у Ксе, — во что же я ввязался, Мать моя…»
Дед выпрямился, откинул седую, похожую на одуванчик, голову, обшарил Ксе темными сощуренными глазами. Грохнул на пол сумку с неведомым.
— Дурак, — сказал жалостливо, даже не заикаясь. — Ох, дурак… Лёша.
— Лев Аронович… я…
— Не понимаешь? — без перехода продолжая недавний телефонный разговор, надвинулся Дед.
— Я…
— Богиня до сих пор неспокойна, — ровно сказал старый шаман. — Вокруг этого дома — вихрь. От самого метро чувствуется.
— Уй-ё, — только и ответил Ксе.
— Что тут было, когда она взялась за тебя?
Ксе послушно вспомнил:
— Буря. Гроза. В тонком плане.
— Да ясно, что не в плотном, — Дед скептически задрал брови и постучал Ксе по лбу. — Д-до сих пор не улеглось! Т-ты почему этого не чувствуешь?! Не осра… осрамил меня ни разу, г-говоришь?
Ксе открыл рот. Он в самом деле не ощущал остаточного вихря — не ощущал, находясь в самой его середине!
Этот феномен, конечно, следовало осмыслить, но Ксе просто испугался. Он слишком привык к своей умелости и успешности, и теперь, чувствуя, как почва уходит из-под ног, физически не способен был думать что-либо дельное. «Санд меня уроет, — пронеслось глупейшее. — У него, наверно, все настройки улетели…»
— Я т-тут тоже долго сидеть не буду, — говорил тем временем Дед. — У меня уже г-годы не те… Ксе, соберись! Ксе, в стихию! шагом марш!
Команда по старой памяти сработала: шаман обвалился внутрь сознания Матьземли.
Грозный и строгий, невзирая на всклокоченные волосы и домашнюю одежду, Дед Арья стоял над Женем. Тот проснулся сразу, как только шаманы вошли в комнату, но глядел квело и сонно. Хлопал глазами, натягивая плед на плечи, зябнущие со сна. Ксе сел и сидел прямо на ковре, медленно приходя в себя: короткая, но глубокая ходка в тонкий мир, казалось, перевернула мозги вверх ногами, а на деле поставила их как положено. Теперь шаман чувствовал все, что должен был чувствовать, и неприятно это было до чрезвычайности.
Он по-прежнему мало что понимал.
— Ну здравствуй, — почти торжественно сказал Арья.
— Здравствуйте, — тихо ответил Жень, оробев. — А вы кто?
— Это Лев Аронович, — Ксе не слышал собственного голоса. — Мой учитель.
— Меня зовут Арья, — уточнил старик. — Я шаман.
Жень узнал интонацию, но если в устах Ксе она его насмешила, то великомогучий Дед внушал благоговение. Парень немедленно продрал глаза и почти по-военному взлетел с дивана.
— Я…
Арья оборвал:
— Тихо.
Он стоял и смотрел на него пристально, точно истукан, а Ксе видел, что Женя мало-помалу захлестывает прежний ужас. Возражать и сопротивляться Деду у него не получалось. Пацан украдкой хрустел пальцами, отводя лицо в безуспешной попытке спастись от страшных всевидящих глаз Арьи; губы у него серели, и кажется, вот-вот подступила бы судорога, сродни той, что была на улице, когда Жень попался Ксе и принял его за жреца.
— Чего вам… — начал он, и голос сорвался.
— Тихо, — хмуро повторил Дед.
Ксе рассказал ему предысторию в нескольких фразах: на большее и истории, и соображений по ее поводу не хватало. Услыхав о жрецах, Арья сделался еще мрачнее и сосредоточенней, чем был, надолго задумался, а потом сказал: «Дурак ты, Ксе… и Матьземля т-тебя потому любит. Т-только хорошего от той любви ждать не надо… Н-не понимаешь, с-сказал? Я вот, к-кажется, уже понял…» Ксе успел только рот открыть, когда Дед ухватил его за шиворот и потащил за собой — навстречу стереосистеме Санда и любовной ласке древней богини.
…Арья, наконец, глубоко вздохнул и отвел взгляд. Жень чуть не свалился от облегчения.
— Значит, так, — сказал Дед. — Т-ты садись, садись…
Жень облегченно свалился.
— За тобой охотятся жрецы, — протянул Арья раздумчиво, но на лице его читалось, что загадок для него больше нет. — К-которые довели до смерти твоего отца, и т-тебе в их руках грозит то же самое. И т-ты никого не можешь просить о помощи, вот в чем вся подлость-то, Жень…
Тот смотрел снизу вверх, широко распахнутыми глазами, не то с ужасом, не то с мольбой. Костяшки сцепленных в замок пальцев побелели.
— Тебя даже закон не защищает, нет такой строчки в законе. Кошку-собаку защищает, а тебя — нет.
«Дед, — мысленно взмолился Ксе, — ну зачем ты так?» Учитель причинял боль другому, но видеть это было больно и ученику. Женя уже трясло. А пацан никому ничего плохого не сделал, хоть и таскал с собой кучу ножей… почему Арья говорит, что его не защищает закон?!.
— Дед, — без дыхания простонал Ксе. — Что ты говоришь такое?..
— Только вот Матьземле не все равно, что с тобой сделают, — тот не слышал его. — Это Матьземле-то. К-которая вообще мало что соображает, а уж единственного человечка ввек не заметит, к-кем бы он ни был, что бы ни натворил…
Жень сжался в комок, втягивая голову в плечи; глядел исподлобья, и лихорадочно блестели глаза. Дед Арья взял его за подбородок длинными костлявыми пальцами — мальчишка стерпел, покорно поднял лицо.
— Жень, — сказал старый шаман. — Да ведь ты божонок.
2
Офис находился не то чтобы на окраине, но в подворотне — в глухом и грязном дворе, в пяти минутах ходьбы от Трех вокзалов. Само здание, где арендовали помещения несколько фирм, было новым, но место определенно не годилось для приличных учреждений. Впрочем, в филиал контору и перевели по причине малоприличной специализации. Поначалу московский отдел по работе с клиентами располагался прямо в здании Минтэнерго, но потом выяснилось, что, во-первых, клиентура робеет роскошного дворца министерства, а во-вторых, клиентура эта такая, какую любое вменяемое учреждение предпочтет не пускать на порог. Существовал строжайший приказ именовать их «клиентурой», но сотрудники постоянно сбивались и путались, потому что нормальной клиентурой были акционеры и прочие уважаемые люди, а то, что ходило теперь, слава богам, в филиал на Киевской, называлось «бомжами», «идиотами» и «сырьем».
Клиент, который сейчас, тонко звеня проглоченным аршином, сидел на зыбком крутящемся стуле перед фронтлайн-менеджером, не походил на бомжа.
А значит, был идиотом.
Иных вариантов менеджер представить себе не мог.
— Пожалуйста, — терпеливо и зло говорил он, — внимательно прочитайте договор. Все пункты.
— Зачем? — тихо сказал клиент. — Я знаю, в чем суть этой сделки. Какая может быть разница?
«Омерзительный тип», — подумал менеджер и присовокупил, что тип явно собирается поиметь его в мозг. Договор был отпечатан крупным шрифтом и сформулирован предельно простыми фразами, потому что частенько клиенты плохо читали, или вообще от тяжкой жизни успевали забыть, как это делается. Они еще и воняли частенько, но менеджер не отличался брезгливостью.
Этот был из другого теста.
Клиент смахивал на романтического юношу, который постарел, пооблез и в целом опечален жизнью, но ума так и не приобрел. Самое смешное, что мужик-то был молодой, едва под тридцать, но вот как юноша он успел постареть. Хиппи, а может, и не хиппи, в трепаной одежонке, белобрысый, нечисто выбритый, с остатками угрей на щеках, вид он имел шизофренический и смиренный. Аж подташнивало. Менеджер старался лишний раз не поднимать взгляда.
Такие — они хуже всего.
— Поймите правильно, — сказал менеджер с откровенной ненавистью. — Мне абсолютно безразлична ваша судьба. Прочитаете вы договор или нет, передумаете или нет. Есть вещи, которые я делать обязан. Я обязан вас отговаривать. Причем долго.
— Может, как-нибудь обойдемся без этого? — так же тихо попросил клиент.
— Меня уволят, — грубо сообщил менеджер. Измываться над захожанами он имел полное право: это тоже считалось способом убедить их отказаться и уйти, и слава богам — иначе было бы совсем невмоготу.
— А если…
— Здесь скрытая камера, — отрезал он. — Но если вы не будете перебивать, я могу сократить лекцию. Идет?
Юноша молча кивнул.
Менеджер прикрыл глаза, сосредотачиваясь. Потом уставился в стену поверх его головы.
— Итак, — сказал он. — В договоре сказано, что вы передаете государственной компании Ростэнергопром право распоряжаться вашим тонким телом после засвидетельствования факта вашей физической смерти. Это ложь. Не перебивайте. Это официальная ложь, вызванная требованиями действующего законодательства, я уполномочен об этом сообщать. Вы идентифицируете себя с плотным телом, что является вашей фатальной ошибкой. После смерти этого тела вы не перестанете осознавать себя. Вы передаете права не на труп, а на себя самого.
За окнами стоял ясный осенний день, но по офису медлительно текли сумерки. Лампы дневного света ровно гудели; их тусклый свет, казалось, блек, выцветал до какого-то потустороннего оттенка, и живые цветы в горшках казались искусственными.
Менеджер подался вперед, почти опустившись грудью на стол.
— Раньше это называлось «продать душу», — свистящим шепотом сказал он.
— Я знаю, — ответил клиент. В глазах его серела решимость.
Менеджер сел.
— Вы сатанист? — обыденным голосом спросил он.
— Что?
— Некоторые сатанисты думают, что тут можно продать душу Люциферу, — криво ухмылялся менеджер. — Двух-трех мне так и не удалось переубедить, но их, откровенно говоря, и не жалко. Послушайте, вы продаете душу не потусторонним силам, уж не знаю, какие вам больше нравятся, а нашему родному государству. Не дальше, никак не дальше, чем Российской Федерации в лице государственной акционерной компании Ростэнергопром. Вы так любите Родину?
— Послушайте…
— Не перебивайте. Я объясню, на что ей ваша душа. Видите ли, тонкое тело хомо сапиенс — уникальный энергоноситель. У вас его примерно три грамма. В реакторе станции, работающей на тонком топливе, они будут эквивалентны примерно девятистам килограммам топлива атомного. Больше того, энергия распада души, в отличие от энергии атомного распада, абсолютно безопасна, безвредна для экологии… я понятно выражаюсь?
Клиент молчал. За дверью, где были касса, секретарша и охранник, заспорили и чем-то загрохотали. Менеджер перевел дух. Он вел разговор не в первый раз, но все это до сих пор действовало ему на нервы.
— А теперь я расскажу о том, что вы почувствуете. Особого воображения не требуется. Будет почти как в сказке — адские муки в геенне огненной… а потом исчезновение. Полное. Понимаете, полное!
Юноша опустил веки. Между бровями пролегла складка.
— Послушайте, — сказал он, — я знал, зачем сюда шел. Я все понимаю. Думаете, я еще не решил?
— Зачем? — бросил менеджер. — Зачем вам это?
Юноша вскинул глаза.
— Насколько мне известно, — отчеканил он, — эти сведения я предоставлять не обязан.
Менеджер потер лоб.
— Не обязаны… да. Но вы же неглупый человек. Вы же понимаете, что такое тонкое тело. Да, оно тоже однажды умрет. Но у вас впереди тысячи физических жизней! Тысячи лет, за которые можно все изменить. Раньше во время реинкарнации теряли память, но при нынешних технологиях это перестало быть проблемой. Хотите помнить себя — будете помнить. Может, вы сделали диагностику кармы и перепугались? Послушайте, это не приговор и не повод совершать окончательное самоубийство. Даже если у вас на совести такое, что и меня приведет в ужас — выход есть всегда. Если это преступление, вы можете сдаться властям и искупить его в заключении. Если нет, или если вы не хотите сидеть — идите зарабатывать деньги. Накопите на карматерапию.
Клиент вздохнул, разглядывая свои пальцы.
— У меня была серьезная причина прийти сюда, — сказал он очень спокойно. — Я все обдумал. Ни карматерапевт, ни кармахирург, боюсь, не помогут.
— Даже так? — уронил менеджер и болезненно поморщился.
— Да.
Менеджер изобразил задумчивость. Он читал текст наизусть по инструкции, а в той были помечены звездочками моменты, когда следовало задуматься.
— Значит, вам очень, очень нужны деньги… прямо сейчас. Вас шантажируют? Вы кому-то должны? Скажите честно. Мы занимаемся такими делами. Здесь скрытая камера, неподалеку наши ребята, вам гарантируют защиту, этот вопрос решат. В любом случае, неужели разумно продлевать эту жизнь ценой отказа от остальных?
— Нет, — сказал клиент. — Меня никто не шантажирует.
— Это из-за другого человека? — спросил менеджер с неожиданным сочувствием. — Деньги на лечение? Я понимаю, иногда кто-то дороже тысячи жизней… но ведь он потом родится опять. Даже если надежды нет — этот человек родится снова, скорее всего, с хорошей кармой, и будет жить — а вас уже никогда не будет. И если однажды тому человеку снова понадобится помощь, вы не сможете ему помочь.
Клиент, который сейчас, тонко звеня проглоченным аршином, сидел на зыбком крутящемся стуле перед фронтлайн-менеджером, не походил на бомжа.
А значит, был идиотом.
Иных вариантов менеджер представить себе не мог.
— Пожалуйста, — терпеливо и зло говорил он, — внимательно прочитайте договор. Все пункты.
— Зачем? — тихо сказал клиент. — Я знаю, в чем суть этой сделки. Какая может быть разница?
«Омерзительный тип», — подумал менеджер и присовокупил, что тип явно собирается поиметь его в мозг. Договор был отпечатан крупным шрифтом и сформулирован предельно простыми фразами, потому что частенько клиенты плохо читали, или вообще от тяжкой жизни успевали забыть, как это делается. Они еще и воняли частенько, но менеджер не отличался брезгливостью.
Этот был из другого теста.
Клиент смахивал на романтического юношу, который постарел, пооблез и в целом опечален жизнью, но ума так и не приобрел. Самое смешное, что мужик-то был молодой, едва под тридцать, но вот как юноша он успел постареть. Хиппи, а может, и не хиппи, в трепаной одежонке, белобрысый, нечисто выбритый, с остатками угрей на щеках, вид он имел шизофренический и смиренный. Аж подташнивало. Менеджер старался лишний раз не поднимать взгляда.
Такие — они хуже всего.
— Поймите правильно, — сказал менеджер с откровенной ненавистью. — Мне абсолютно безразлична ваша судьба. Прочитаете вы договор или нет, передумаете или нет. Есть вещи, которые я делать обязан. Я обязан вас отговаривать. Причем долго.
— Может, как-нибудь обойдемся без этого? — так же тихо попросил клиент.
— Меня уволят, — грубо сообщил менеджер. Измываться над захожанами он имел полное право: это тоже считалось способом убедить их отказаться и уйти, и слава богам — иначе было бы совсем невмоготу.
— А если…
— Здесь скрытая камера, — отрезал он. — Но если вы не будете перебивать, я могу сократить лекцию. Идет?
Юноша молча кивнул.
Менеджер прикрыл глаза, сосредотачиваясь. Потом уставился в стену поверх его головы.
— Итак, — сказал он. — В договоре сказано, что вы передаете государственной компании Ростэнергопром право распоряжаться вашим тонким телом после засвидетельствования факта вашей физической смерти. Это ложь. Не перебивайте. Это официальная ложь, вызванная требованиями действующего законодательства, я уполномочен об этом сообщать. Вы идентифицируете себя с плотным телом, что является вашей фатальной ошибкой. После смерти этого тела вы не перестанете осознавать себя. Вы передаете права не на труп, а на себя самого.
За окнами стоял ясный осенний день, но по офису медлительно текли сумерки. Лампы дневного света ровно гудели; их тусклый свет, казалось, блек, выцветал до какого-то потустороннего оттенка, и живые цветы в горшках казались искусственными.
Менеджер подался вперед, почти опустившись грудью на стол.
— Раньше это называлось «продать душу», — свистящим шепотом сказал он.
— Я знаю, — ответил клиент. В глазах его серела решимость.
Менеджер сел.
— Вы сатанист? — обыденным голосом спросил он.
— Что?
— Некоторые сатанисты думают, что тут можно продать душу Люциферу, — криво ухмылялся менеджер. — Двух-трех мне так и не удалось переубедить, но их, откровенно говоря, и не жалко. Послушайте, вы продаете душу не потусторонним силам, уж не знаю, какие вам больше нравятся, а нашему родному государству. Не дальше, никак не дальше, чем Российской Федерации в лице государственной акционерной компании Ростэнергопром. Вы так любите Родину?
— Послушайте…
— Не перебивайте. Я объясню, на что ей ваша душа. Видите ли, тонкое тело хомо сапиенс — уникальный энергоноситель. У вас его примерно три грамма. В реакторе станции, работающей на тонком топливе, они будут эквивалентны примерно девятистам килограммам топлива атомного. Больше того, энергия распада души, в отличие от энергии атомного распада, абсолютно безопасна, безвредна для экологии… я понятно выражаюсь?
Клиент молчал. За дверью, где были касса, секретарша и охранник, заспорили и чем-то загрохотали. Менеджер перевел дух. Он вел разговор не в первый раз, но все это до сих пор действовало ему на нервы.
— А теперь я расскажу о том, что вы почувствуете. Особого воображения не требуется. Будет почти как в сказке — адские муки в геенне огненной… а потом исчезновение. Полное. Понимаете, полное!
Юноша опустил веки. Между бровями пролегла складка.
— Послушайте, — сказал он, — я знал, зачем сюда шел. Я все понимаю. Думаете, я еще не решил?
— Зачем? — бросил менеджер. — Зачем вам это?
Юноша вскинул глаза.
— Насколько мне известно, — отчеканил он, — эти сведения я предоставлять не обязан.
Менеджер потер лоб.
— Не обязаны… да. Но вы же неглупый человек. Вы же понимаете, что такое тонкое тело. Да, оно тоже однажды умрет. Но у вас впереди тысячи физических жизней! Тысячи лет, за которые можно все изменить. Раньше во время реинкарнации теряли память, но при нынешних технологиях это перестало быть проблемой. Хотите помнить себя — будете помнить. Может, вы сделали диагностику кармы и перепугались? Послушайте, это не приговор и не повод совершать окончательное самоубийство. Даже если у вас на совести такое, что и меня приведет в ужас — выход есть всегда. Если это преступление, вы можете сдаться властям и искупить его в заключении. Если нет, или если вы не хотите сидеть — идите зарабатывать деньги. Накопите на карматерапию.
Клиент вздохнул, разглядывая свои пальцы.
— У меня была серьезная причина прийти сюда, — сказал он очень спокойно. — Я все обдумал. Ни карматерапевт, ни кармахирург, боюсь, не помогут.
— Даже так? — уронил менеджер и болезненно поморщился.
— Да.
Менеджер изобразил задумчивость. Он читал текст наизусть по инструкции, а в той были помечены звездочками моменты, когда следовало задуматься.
— Значит, вам очень, очень нужны деньги… прямо сейчас. Вас шантажируют? Вы кому-то должны? Скажите честно. Мы занимаемся такими делами. Здесь скрытая камера, неподалеку наши ребята, вам гарантируют защиту, этот вопрос решат. В любом случае, неужели разумно продлевать эту жизнь ценой отказа от остальных?
— Нет, — сказал клиент. — Меня никто не шантажирует.
— Это из-за другого человека? — спросил менеджер с неожиданным сочувствием. — Деньги на лечение? Я понимаю, иногда кто-то дороже тысячи жизней… но ведь он потом родится опять. Даже если надежды нет — этот человек родится снова, скорее всего, с хорошей кармой, и будет жить — а вас уже никогда не будет. И если однажды тому человеку снова понадобится помощь, вы не сможете ему помочь.