Серегин Олег. Хирургическое вмешательство

   — Что? — мученик науки поднял красные от недосыпа глаза.
   — Что это тут у вас?
   — Из огня да в полымя, — трагически сказал студент.
   Даниль задрал брови и присел на корточки рядом с ним.
   — То есть?
   — Обрадовались мы, — объяснил студент с интонациями вселенской печали. — Зачет-то Лаунхоффер должен был принимать. А его нет. Эрдманн за него, аспирантка его. Обрадовались мы. А она, су… суровая девушка. Еще хуже. Ящеру-то хоть наплевать на все, а ей — нет.
   — Опаньки, — резюмировал Даниль.
   Стало ясно, в чем дело. Такое, конечно, могло иметь место только в сумасшедшем вузе вроде МГИТТ. Эрик Юрьевич, отправляясь куда-то по своим загадочным, но неизменно срочным делам, вызвонил Аннаэр с работы. Отказаться Мрачная Девочка не смогла.
   Последние несколько лет она занималась узкими научными проблемами для диссертации и чистой практикой в клинике; простые, основополагающие вещи, как это обычно случается, Эрдманн забыла, затем-то и потребовался ей учебник. А поскольку Аннаэр была исключительно ответственным человеком, то покидать аудиторию даже на пару минут (и оставлять без присмотра разложенные на столе билеты) она не решалась и позвонила Данилю.
   Но где Ящер?
   С какой стати он оставил Аннаэр принимать зачет вместо себя?!
   …Студент тяжко вздохнул и успел уже снова уткнуться в тетрадь, когда Даниль всучил ему пресловутый учебник.
   — На, — сказал он. — Зайди в аудиторию и передай ей. Скажи, от Сергиевского.
   — Да я вас узнал…
   — Не трясись, — думая о другом, ободрил Даниль, — она ответственных любит и тебя запомнит. А я пойду. Пора мне.
   — Лад… — донеслось в спину.
   Сергиевский не стал дослушивать. Внутри института через точки обычно не перемещались, но он чувствовал, что надо спешить. Он вылетел в холле, едва не сбил с ног Ильваса, в преподавательской ипостаси шедшего принимать историю, и кинулся к окну вахты.
   Вахтенная бабушка, стерегшая на проходной журналы и ключи от аудиторий, была существом искусственным; написал ее программу Андрей Анатольевич, и малая эта мелочь вышла из его рук такой обаятельной, что и всего МГИТТ уже нельзя было представить без вахтенной бабушки. Она день-деньской развлекалась вязанием разных вещей, а довязав, дарила тем, кто казался ей наиболее симпатичным. Ажурную черную шаль Вороны, славную тем, что Ворона все время ее роняла, связала именно она, а сам Ларионов носил бабушкин шарф.
   — Бабмаш! — успел выдохнуть Сергиевский, когда затрезвонил мобильник.
   Даниль ничуть не удивился, услышав Женя. Контактерская интуиция делала свое дело, он ждал того, что должно было случиться, и оно случалось.
   — Что, Данечка? — удивилась Бабмаш, щелкая спицами.
   — Сейчас, — отрезал Сергиевский в трубку. — Через пять минут, — и обернулся к программе.
   — Бабмаш, вы случайно не знаете, где Лаунхоффер?
   — Эрик Юрьевич пошел с собакой гулять, — важно отвечала она, не поднимая глаз от вязанья.
   — С какой собакой? — прошептал Даниль недоуменно, а потом крикнул, сунувшись в окно вахты к испуганной бабушке: — Куда пошел? Куда пошел?!
   — Откуда ж мне знать-то… — пролепетала та, но аспирант уже исчез — как не было.
 
   Присутствия собаки не ощущалось, но проблем хватало и без Великого Пса.
   Даниль смотрел и не верил своим глазам; жуть и восторг мешались в душе. В небе над заснеженным полем неторопливо, сегмент за сегментом, собиралась высшая система.
   Адский зверинец.
   Точно детали конструктора, программы встраивались одна в другую, объединялись, обретая в своем единстве новые функции, включались в работу… До конца разобраться в предназначении каждой из них Даниль не мог и тогда, когда они действовали по отдельности, а сейчас вовсе терялся, пытаясь понять, чем станет зверинец, когда закончится интеграция, и для чего он в конечном итоге проектировался. Но как бы то ни было, Сергиевский оставался специалистом, и великолепие замысла завораживало его, несмотря на опасность.
   — Даниль!
   Аспирант вздрогнул.
   Перед ним стоял божонок Жень и неотрывно, как снайпер, пялился вытаращенными голубыми глазами. Жрец Ксе, выглядевший измученным и больным, сидел на снегу поодаль и, кажется, ни на что не реагировал.
   — Что? — спросил Даниль. — Что тут за нафиг творится?
   Жень моргнул и напрягся.
   — Координатор, — сказал он паническим полушепотом. — Он пришел и сказал, что мы тут все по ошибке и скоро нас не станет.
   Сергиевский молча выругался и отвел взгляд. Сигарета погасла, пришлось выбросить ее и запалить новую. Все вышло так, как он и предполагал: разрозненные сведения, точно программы Лаунхоффера, складывались в единую систему, и была эта система ничуть не симпатичней зверинца. «Формат диск Це», — подумал Даниль; ему стало тошно, как никогда. Эрик Юрьевич поставил какой-то эксперимент, эксперимент закончился неудачно, теперь Ящер собирается исправить его последствия. Уже активирована система контроля; скоро в нее встроится Великий Пес, точная копия стихии уничтожения, и формат будет комплит… На миг расклад стал понятным; но стоило вдуматься, и он оказывался слишком уж понятным, слишком простым для Ящера. Осознав это, Даниль вспомнил, что говорила Ворона после той памятной операции: стфари — не причина и не следствие инцидента, они всего лишь побочный эффект. Тогда что есть причина? Следствие?..
   Впрочем, когда форматируется диск, на нем стирается всяинформация.
   — Это нкераиз, — частил Жень, пытаясь поймать взгляд Сергиевского. — Опять вероятности рвануло, опять миры совместились, и нкераиз прошли, потому что им очень нужно, чтоб всех убить, то есть чтоб Ансу убить, чтоб стфари больше не было. У них там такая же аномалия, как тут…
   «Вот чего стихию тряхнуло и Гену взъерошило», — флегматично думал Даниль.
   А потом взъерошило его самого — когда аспирант услышал последние слова божонка.
   — Что? — переспросил Даниль, и Жень отшатнулся — таким жутким показалось лицо Сергиевского. — Что ты сказал? У них там…
   — Я не знаю! — на всякий случай отрекся подросток. — Но Анса говорил, что там у них, в том мире, наверняка такая же аномалия, как здесь. И они пришли, и бога своего притащили, чтоб всех убить…
   — Тихо, — велел Даниль. Жень мигом заткнулся и только посматривал на него снизу вверх, испуганно и с надеждой.
   …Ни при чем здесь люди, и боги их ни при чем, вовсе не по их души собирается в небе кошмарная многочленная система, и не за их жизнями придет доберман Лаунхоффера, Великий Пес.
   Аномалия.
   Следствие эксперимента.
 
   Сердце забухало часто и тяжело, так, что трудно стало дышать. Даниль болезненно зажмурился и потер лоб. Он знал, конечно, что его руководитель способен на многое, но что на такое… Какая-то часть сознания залюбопытствовала, в чем мог заключаться эксперимент, повлекший за собой настолько разрушительные последствия, но мысль эта стихла, угасла, истаяла под тяжестью другой мысли: уничтожение аномалии, само по себе являясь безусловным благом, будет сопровождаться уничтожением всех ее побочных эффектов.
   То есть окончательной смертью многих тысяч людей.
   Целого города.
   Целой страны, которая называется Стфари.
   — Ой, мама… — прошептал аспирант.
   Как возвышенно и гордо он объявил Аннаэр, что иногда порядочный человек должен вмешаться… только подробности пролили новый свет на проблему, и уже не на порядочность походило это, а на что-то значительно противней и неуютней.
   — Я, типа, тут силы добра и света? — жалобно пробормотал Даниль. — Стрёмно-то как…
   Жень искривил край рта и развел руками.
   — Даниль, — спросил он, — а что это с ними? Почему они — так? Не по отдельности?
   — Что? — проснулся потонувший в эмоциях аспирант. — Это ты про… а, ясно. Они же искусственные, Жень. Они как детальки Лего, встраиваются друг в друга и собираются в высшую систему. В сверх-божество.
   — Уй-ё, — в точности как Ксе сказал Жень и поморщился.
   — Ага, — согласился Даниль печально. — Пакость.
   Светлело; по двору пронесся ветерок, осыпал снегом черную язву кострища и грязные лужи. Небо и лес застыли в пластиковой недвижности. Из-за угла дома показался ходивший куда-то Менгра-Ргет.
   — Они прекратили… — начал кузнец, и Ансэндар прервал его:
   — Они тоже слышали.
   Оба умолкли, глядя на Сергиевского.
   Даниль поколебался и вздохнул.
   — Тут… разобраться надо, — беспомощно сказал он.
   «Ящер, — снова и снова прокручивалось в голове, — тираннозаурус рекс, у него, конечно, ни совести, ни жалости, но, в конце концов, не может он не понимать… не может не быть способа убрать аномалию без того, чтобы — всех… надо только подумать… блин, а я-то, я-то о чем думал два года… но я же не знал…» Даниль почувствовал себя беспомощным и никчемным. Лаунхоффер Лаунхоффером, но Северорусской аномалией должен был заниматься он, Сергиевский, его и ректор просил серьезнее отнестись к работе, поздно, правда, просил… но два года до этого Даниль занимался, как говорила Ворона, «прожиганием жизни», вместо того, чтобы разбираться в проблеме. И разобрался, как следовало ожидать, в самый последний момент.
   Но все же время упущено не было. И тогда, после разговора с Аннаэр, он твердо решил вмешаться. Все, что он должен сделать сейчас, все, что он может сделать — это выполнить данное себе обещание.
   Даниль выпрямился.
   И услышал голос Координатора; судя по позам остальных, на сей раз ястреб обращался только к нему.
   — Даниил Игоревич, — кротко сказала адская птица. — Мы гарантируем, что операция будет проведена быстро и аккуратно. Последний раз прошу вас не вмешиваться.
   — Быстро? — переспросил Даниль и криво улыбнулся. — Аккуратно?
   Менгра насторожился. Даже Ксе поднял мутноватый взгляд.
   — Знаешь что, пташка? — мягко и задумчиво сообщил Сергиевский. — Давай порхай назад в клетку. Операция отменяется.
 
   Тонкий мир вспыхнул — почти так, как тогда, в отделе мониторинга. Даниль перешел в чистую форму и уничтожил тело: требовался наивысший уровень концентрации, он не мог распыляться на поддержание плоти. Сколько элементов успело интегрироваться в систему, не было до конца ясно. Контролирующая структура, состоявшая из Координатора и Ищейки, держала в поле зрения всех, кому выпало несчастье оказаться побочным эффектом: стфари, рассеянных, кажется, по доброй сотне квадратных километров, каких-то других людей, видимо, тех самых нкераиз, которые были сконцентрированы на куда меньшей площади, и две сущности, которые Даниль опознал как антропогенных богов. Женю не стоило так беспокоиться: они с Ксе не принадлежали иной вероятности, уничтожение им не грозило… Ястреб действительно провел бы операцию аккуратно — программа, написанная Эриком Юрьевичем, не могла работать иначе.
   Из остальных сегментов системы Даниль опознал только Аналитика; ворон отвечал за контакт с вероятностным мультиверсом.
   Общее сознание конгломерата искусственных божеств распространялось над всей территорией аномалии; им было безразлично, где конкретно находится тот или иной объект. Самые важные события происходили на южной границе, поэтому острие внимания зверинца направлялось сюда.
   …Возможности высшей системы казались безграничными — на первый взгляд; когда Даниль волевым усилием отбросил эмоции и начал мыслить как положено специалисту, то почти сразу нащупал слабое место. В антропогенном секторе тонкого плана зверинцу действительно не отыскалось бы равных, даже одна-единственная программа стала бы грозным противником для кого-нибудь вроде Женя — но был еще и стихийный сектор. Ничто не могло заменить живому или псевдоживому существу энергетические потоки, кровеносные сосуды Матьземли; чудовищное многоголовое сверх-божество они пронизывали так же, как и все остальные тонкие тела в мире.
   «Отсель грозить мы будем шведам!» — деловито подумал Сергиевский и ухмыльнулся.
   Отстраненным взглядом экспериментатора и хирурга он смотрел, как зверинец готовится действовать; пожалуй, будь им велено только уничтожить лишние души, программы управились бы за доли секунды, но параллельной и главной задачей выступала нейтрализация межмировой аномалии, а она требовала куда больше времени на расчеты.
   — Даниил Игоревич… — снова начал ястреб.
   — Надоел! — огрызнулся тот.
   И остановил циркуляцию энергии в теле стихии.
   У него не было времени ждать, когда зверинец нанесет удар, да и не знал Даниль, сумеет ли его отразить; он начал первым. Плана не было, одни смутные догадки. У каждой программы есть определенные ограничения, связанные с ее функциональностью; в высшей системе они получают компенсацию, но, тем не менее, никуда не исчезают. Ищейка инертна и не склонна действовать без команды. Координатор обретает силу только там, где есть, кем управлять. Аналитик, самая впечатляющая разработка Лаунхоффера, нестабилен, и без контакта с внешним миром не сможет удержать свое многомерное сознание в равновесии. Сейчас, когда он интегрирован в высшую систему, внутренняя дестабилизация может повлечь за собой не только размытие вероятностной структуры континуума, но даже — в случае большой, очень большой удачи — самоуничтожение зверинца.
   Надеяться на такую удачу, конечно, было бы глупо: если эта мысль пришла в голову даже Сергиевскому, Лаунхоффер уж точно все предусмотрел. Но пути воздействия существовали, зверинец не был неуязвимым, и больше того — Даниль, пожалуй, в одиночку представлял опасность не меньшую, чем весь выводок адских тварей.
   Мысль эта вселяла бодрость и оптимизм.
   И еще веселей стало Данилю, когда он увидел, что расчеты и надежды его оправдались — сложная система зверинца дрогнула, замкнулась в себе, затем в недрах ее кто-то принял решение и программы-сегменты начали выключаться одна за одной, видимо, страхуясь от выпадения в иную вероятность…
   А потом циркуляция возобновилась.
   Даниль подавился, хотя в тонком теле давиться было решительно нечем.
   Он по-прежнему контролировал энергетические сосуды великой стихийной богини на всем пространстве аномалии, изолируя территорию, не позволяя зверинцу контактировать с окружающей средой… но циркуляция возобновилась, распад искусственного сверх-божества прекратился; почти сразу процесс пошел вспять.
   — Это она, что ли, дура? — пробормотал Сергиевский: пришло на ум, что Матьземля каким-то невероятным образом вмиг отрастила себе новые капилляры.
   Но нет; стихию он надежно держал в руках, да и не могла она разрастись так быстро.
   А энергия шла.
   Струилась могучим потоком, питая жуткую систему уничтожения…
   Даниль окончательно перестал понимать, что происходит, и выпал в физический мир. От растерянности он не проследил точность позиционирования, и оказался за несколько метров от того места, где стоял до ухода в чистую форму — за воротами дома Менгры, в поле.
   — Ой, блин, — пролепетал он и, не удержавшись, добавил: — до чего техника дошла…
   Порыв ветра бросил горсть снега ему в лицо.
   — Это не техника дошла, — иронично ответил Эрик Юрьевич. — Это я сам сюда на лыжах дошел.
 
   Лаунхоффер стоял посреди снежной целины, огромного белого поля, и Даниль заподозрил, что он и не стоял вовсе — снега там должно было за ночь насыпать, по крайней мере, по колено.
   Отовсюду выходили кошки, гигантские кошки из поземки и небесной трухи, одну совсем рядом выронил снежный ком — толстолапую, с кристаллами серого льда вместо глаз. Ищейка мультиплицировала себя; зрачков у нее было больше, чем звезд на небе, и каждый становился полупризрачным снежным телом…
   А собак у Ящера было две. Черная и рыжая. Здоровенного, как теленок, кане-корсо Даниль опознал сразу, потому что имел счастье неоднократно и тесно общаться с богом войны.
   — Эрик Юрьевич… — выдохнул Сергиевский, чувствуя, как тает его уверенность.
   — Доброе утро, — кивнул тот.
   Он стоял далеко, метров за сто, но голос звучал ясно и отчетливо, будто бы рядом. Лаунхоффер снисходительно улыбнулся и сказал:
   — Отрицательный результат — это тоже результат. Но ошибки надо исправлять.
   — Эрик Юрьевич, но… — Сергиевский беспомощно поднял брови, — неужели это обязательно — так? Должен быть способ…
   — Даниль, — сказал тот. — Экология тонкого плана слишком уязвима. Ты это понимаешь. Я тебе поручил эту проблему.
   — Простите, — убито сказал аспирант.
   — Я о другом, — равнодушно ответил Лаунхоффер. — Мусор не надо бросать мимо урны.
   Даниль дернулся и сжал зубы. Если бы Ящер до конца выдержал беседу в ключе надменной вежливости, возможно, что аспирант, оробев, так и не решился бы ему возразить. Но Лаунхоффер явился не разъяснять свою позицию и не учить Сергиевского жизни, он намеревался приступить к делу, а этого Даниль допустить не мог.
   За спиной загремели доски, скрипнули петли, но аспирант не обернулся; спиной он почувствовал, что распахнулись ворота, и несколько человек выбежали со двора.
   — Что тут… — начал Менгра и осекся.
   — Это та гадость, — уверенно и злобно процедил Жень. — Надо же — с-собака рыжая…
   — Великий Пес, — едва слышно проговорил Ансэндар.
   — Даниль, — сказал Ксе так спокойно, что Сергиевский на миг впал в изумление, — у нас проблемы?
   «У нас? — мысленно переспросил тот, чувствуя, как накатывают бессилие и тоска. — Ну да… у вас одни, у меня другие… Зачем вы мне, а? На кой вы мне сдались? Кто я, чтобы с тираннозавром за добычу спорить? Я же ему на один зуб…»
   «Кто должен, если никто не должен?» — спросила Ворона.
   Даниль вздохнул и сказал:
   — Проблемы, Ксе. Но я попробую их решить.
 
   — Иди домой, — велел Ящер.
   Он опустил ладонь между ушами Великого Пса, и доберман напрягся на месте, выискивая жертву бессветным взглядом.
   — Эрик Юрьевич, — хрипло сказал Сергиевский. — Я не могу.
   Тот не ответил; Даниль не знал, ждал ли он продолжения или просто игнорировал аспиранта, но все же добавил, упрямо и зло:
   — Они не мусор. Никто не мусор. И я…
   — Что? — с интересом спросил Лаунхоффер.
   Даниль замялся, переступил на месте, опуская глаза; тянуло оглянуться и посмотреть на Ксе и прочих, но не хотелось перед ними показывать страха. Тогда он мучительно оскалился и сказал — как с берега в омут бухнул:
   — Я вам не позволю.
 
   Высокий светловолосый человек щелкнул зажигалкой и посмотрел в сторону леса. Ксе не видел, как и откуда он появился, но подозревал, что так же, как и Даниль — ниоткуда. Новоприбывший стоял далеко в поле, на снегу, куда странно было бы забраться просто гуляючи. Сергиевский пару раз объяснял, как осуществляется такой способ перемещения, но Ксе про себя все равно называл его телепортацией.
   «Это, наверно, тот самый Ящер», — подумал жрец. Светло-серый летний плащ, почти такой же, как у Даниля, развевал ветер; Лаунхоффер курил, гладил собаку и о чем-то раздумывал.
   Даниль стоял к ним с Женем спиной и неотрывно смотрел на своего руководителя. Кулаки его судорожно сжимались и разжимались. Ксе чувствовал себя удивительно спокойно; он хотел бы передать Данилю часть своей странной невозмутимости, но не знал, что сказать, и молчал.
   — Я вам не позволю, — повторил аспирант шепотом.
   «Он боится», — думал Ксе.
   Жень шагнул вперед.
   — Даниль, — звенящим голосом сказал он, — я…
   — Сам понял, что сказал? — осведомился Эрик Юрьевич; он не сдвинулся с места, а голос звучал рядом. — Вы, молодой человек, развлекитесь немного.
   Он убрал ладонь с темени добермана, и Великий Пес сорвался с места. Жень тихо ахнул. Черная собака летела молча, с сомкнутой пастью, стремительно, как торпеда; Ксе встревоженно глянул на божонка, но тот лишь решительно нахмурился и тряхнул волосами. Не добежав до них какого-то десятка метров, доберман прыгнул, взвившись в воздух — так же беззвучно, как бежал, не было слышно даже удара лап о землю — и пропал из виду.
   Следом исчез Жень.
   Верховный жрец по-прежнему чувствовал его присутствие, Жень всего лишь ушел в тонкий мир, чтобы сполна использовать всю обретенную мощь. «Он хотел сцепиться с Псом, — подумал Ксе. — С того самого дня. Доказать себе, что может. Теперь… но теперь Даниль — один».
   Сергиевский медленно выдохнул и опустил голову.
   — Ну вот где-то так… — нелепо пробормотал он.
 
   Непереносимо яркая точка полыхнула, на миг ослепив, но в следующий миг переменилось само зрение, и уже нельзя было оторвать глаз от нее, плавно, как звезда, парившей над снежной чашей. Одна за другой от нее исходили медленно тающие сферы света. Казалось, ничего в мире нет краше этого лучезарного сияния; тона его, возле точки прохладно-голубоватые, постепенно наливались теплом, переходя в оттенки летнего солнца, заката, золота, янтаря… Серый зимний рассвет уступил им пространство небес, снег и облака отражали их, заполняя мир нежным, певучим, ласкающим сердце блеском чародейной звезды…
   Ксе понял, что видит физическим зрением происходящее в тонком мире; так уже бывало с ним, в тот раз, когда Жень налетел на адепта. Жрец поторопился вчувствоваться в происходящее как положено контактеру — и растерялся. Ксе умел смотреть как стихийник, умел смотреть как антропогенник, мог с полным правом считать, что в тонком плане ориентируется как рыба в воде, но то, что сейчас делал Даниль, он не то что понять — увидеть толком не мог.
   И самого Даниля не видел.
   Только сияние; хрустальные полуокружности, исчезающие в полумраке, легкие лучи, уходящие в бесконечность, призрачные зеркала, невидимые ручьи, тончайшие нити, на пределе слышимости вызванивающие неведомую мелодию… Он находился внутри, рядом с центром странного мира, и шестым чувством слышал, что все они — стфари и нкераиз, люди и боги — тоже внутри, а за пределами огромной, но не бесконечной этой сферы было ли что? кто знает?.. длились шелест и ворожба, отзывались струны бесплотным эхом, и медленный серебряный ветер наполнял легкие предощущением взлета…
   — Нефиг радоваться, — угрюмо сказала сфера, журча ручьями. — Я в таком режиме долго не протяну.
   — Даниль?! — Ксе разинул рот. — Ты…
   — Я.
   — Что это?
   — Я, говорю же.
   — Что ты делаешь?! — потребовал жрец.
   — Вот зануда, — сказал окружавший его сияющий мир. — Ладно. Я сначала лаунхофферских тварей из стихий выключил, ну, как из розетки штепсель. А Ящер пришел и на личную силу их запитал. Сам стал вместо всех стихий. А что мне оставалось? Я то же самое сделал. Так что я теперь вам тут вместо мамы и папы.
   — И что дальше?
   — Дальше?
   Звездно-синий прибой накатывал, осыпая серебряной пеной; острогранные кристаллы рождались из пелены призрачного тумана и растворялись в ней.
   — А дальше, — сказал мир, — либо Ящер передумает, либо я помру. Но он никогда не передумывает.
   Ксе умолк.
   — А ты не парься, — посоветовала звезда. — Вас с Женькой он не тронет. Вы ж не стфари.
   — А это все равно, — грустно ответил тот. — Ты ведь тоже их защищаешь…
   Он не понял, как это вышло и как он это почувствовал, но звезда вздохнула.
   — Ой, как жить охота… — пробормотал Даниль. — Маловато будет. Да и сам я какой-то маловатый…
   Ксе уже знал, в каких случаях Сергиевский начинает к месту и не к месту разоряться на цитаты. «Он паникует», — понял жрец, и мысль лихорадочно заработала. Секунду назад интуиция подсказала ему правильный шаг: Данилю, похоже, становилось легче от того, что с ним кто-то разговаривал. Ксе не имел силы помочь делом, но хоть как-то надо было Даниля поддержать.
   — Если б у тебя было тело, я бы мог тебя пнуть, — решительно сообщил жрец. — Но поскольку ты его куда-то сныкал, я просто скажу: Даниль, кончай дурить и сделай что-нибудь! Нельзя же просто так ждать…
   Даниль горько хихикнул.
   — Ты, Ксе, все-таки внутри железный, — сказала светлая сила, державшая их в ладонях, — а я нет.
   «Тогда почему ты не сбежишь?» — подумал Ксе, но ничего не сказал.
   — Я делаю! — обиженно добавил аспирант. — Я сам с трудом понимаю, что я делаю, но я делаю!
   — Держись, — сказал Ксе.
   — А что еще остается?
 
   Эрик Юрьевич докурил сигарету и отправил бычок в сугроб. Даниль беспомощно смотрел на него; из последних сил он пытался надеяться, но ничего не выходило из этой затеи. С точки зрения Ящера он был кругом неправ: поступок его выглядел нелепым капризом, в то время как Лаунхоффер всего лишь выполнял свой долг. Корректный ученый, в заботе об экологии тонкого мира он устранял негативные последствия эксперимента. «Гринпис, блин, — с истерическим весельем подумал Сергиевский. — А я главный правозащитник, йоптыть, за ядерные отходы грудью на амбразуру полез. Ну не идиот?»
   — Весьма достойно, — сказал Эрик Юрьевич; он почти улыбался, и на миг Даниль с дрожью ожидания подался вперед, но взгляд Лаунхоффера оледенил его. — Коллега, дискуссию мы проведем позже.
   — Но это же не… — жалко начал Даниль — и осекся.
   Оцепенел.
   …Будто бы пространство искривлялось, меняя свойства: оснеженный лес за спиной Ящера вздрогнул — неестественно-легко, как на некачественной видеозаписи; в наступившем полном безмолвии воздух поплыл, точно от жары, смазались контуры предметов, плеснули вверх и в стороны какие-то ненормальные тени. Наваливался и сковывал страшный холод, одинаково мертвивший плотный и тонкий миры.
   Замирая от жути, Даниль смотрел, как медленно изламывается линия горизонта — подымается, вздыбливается, выгибаясь контурами гигантских крыльев… Здесь заканчивался страх: осознав,