Страница:
— Ну и чего? — мрачно спросил Даниль. — Я ж сказал — я делом занят. Не лезь под руку.
Сова вспорхнула с его плеча, переместилась на монитор перед Сергиевским и в лад приятелю жутковато угукнула, отчего аспирант окончательно потерял вкус к играм. Он предчувствовал открытие, у него уже руки начинали дрожать от азарта, и разбираться с противными тварями, которые еще и притворялись, что не умеют говорить по-человечески, было как-то совсем некогда. Даниль лихорадочно шарил по столу мышью, благословляя случай за то, что система все-таки как две капли воды похожа на «Окошки» и потому не приходится блуждать в опциях, а птицы сидели вокруг и смотрели. Только когда он сумел вывести в полноэкранный режим программу, пожиравшую большую часть почти невероятных ресурсов квантовой машины, ворон спрыгнул прямо на клавиатуру и каркнул снова.
Зла на ворона Даниль не держал. Птица просто загораживала монитор.
— Брысь! — велел аспирант.
И когда ворон повиноваться отказался, Сергиевский на миг поставил вокруг него «хирургическую ширму» — изоляционную стенку, отгородившую искусственное божество ото всех существовавших здесь энергетических контуров; продержись «ширма» чуть дольше, многомерное пространственное сознание птицы начало бы сворачиваться внутрь себя. «Поняли, с кем дело имеют», — удовлетворенно подумал Даниль, когда оба, и ворон, и сова, кинулись от него подальше и сгинули где-то в темных углах за шкафами.
А потом напрочь забыл о них.
То, что творилось на мониторе, было не в пример интереснее.
Вероятно, программист разобрался бы в этих потоках чисел, букв, знаков, формул. Сергиевский даже не пытался вникать. У верхнего края окна белела привычная панель со словами «Файл», «Процессы» и «Сервис»; отсутствие столь же привычной надписи «Справка» несколько озадачивало, но Даниль вообще был не из любителей изучать инструкции и с гордостью полагал, что все схватывает на лету. Открыв меню «Процессы», он утвердился в этом мнении. В характеристиках текущего процесса указывались долготы и широты, и хотя Сергиевский не мог поручиться, что они в точности совпадают с координатами Северорусской аномалии, интуиция говорила, что связь недвусмысленна.
А еще там был процентный показатель готовности.
Тридцать шесть процентов.
«Тридцать шесть процентов чего? — Даниль в задумчивости потер лоб. — Аномалия стабильна, с тех самых пор, как появилась, это я точно помню. Почему тридцать шесть? А когда дойдет до ста — что будет?»
Ответов не было. Тот, кто писал программу, писал ее не для глаз сторонних людей. Даниль задался вопросом, знает ли о существовании загадочной безымянной программы ректор. Если знает, то Сергиевский попадет в глупейшее положение, прискакав к нему с радостным докладом. «Неужели не знает? — изумился аспирант. — Квантовая машина одна на весь институт. Если кто-то отхватывает такой громадный кусок ресурса, этого нельзя не заметить». Тут же пришло в голову, что могучей машиной практически не пользуются — нет реальной надобности, к тому же непосильно сложно для многих управляться с компьютером, существующим лишь в тонком мире. «А если про это все знают, почему мне не сказали?» — подумал Даниль и нашел мысль здравой. В конце концов, его уже подключили к полусекретному (от Лаунхоффера) проекту институтского руководства, Ворона сама провела его в охраняемый отдел; он — человек, которому доверяют. «А вот кто сюда еще ходит? — Сергиевский откинулся на спинку жесткого стула, чувствуя себя каким-то частным детективом. — Кто еще мог ее найти и почему не нашел?»
Детектив из Даниля определенно вышел бы никудышный, потому что вопрос был несусветно глуп. С тем же успехом он мог спросить, почему в отдел мониторинга не ходят толпы туристов — ответ оказался бы тем же самым.
Ворон.
Разумная охранная система, которая соглашалась впустить лишь того, кто точно знал, что именно будет искать здесь. Конечно, человек, чья квалификация приближалась к лаунхофферской, мог программу и обойти, но, во-первых, в таком случае ворон наверняка срабатывал как предохранитель, приостанавливая этот самый «текущий процесс», а во-вторых… «Да кому это надо, — Даниль почти хихикнул, — лезть и смотреть, что там где у кого работает? Люди все взрослые, занятые, интеллигентные… нелюбопытные».
Причислить некоего Д. И. Сергиевского к нелюбопытным людям значило серьезно погрешить против истины. Аспирант ухмыльнулся, скорчил рожу и ткнул по ссылке «Отчетность».
Белое полотно таблицы раскинулось по экрану.
— Опаньки… — пробормотал Даниль и закрутил на пальце прядь волос. — Тепло, совсем тепло…
Даты и проценты, проценты и даты, почти без пояснений, но пояснения тут и не требовались: Сергиевский узнал первую, самую раннюю из дат, и всякие сомнения его покинули. Это был день разрыва, день, когда пришли стфари — и он же был началом отсчета.
«Она не может себя заживить, — сказал когда-то Ксе; лицо шамана казалось землистым, вконец измученным. — Обычно она очень быстро залечивает свои раны».
«Исследование аномалии может серьезно продвинуть науку вперед», — сказал Ящер.
С самого первого дня в аномалии шел какой-то процесс, отражавшийся здесь, в строчках кода неименованной программы без справочного раздела, и ворон Лаунхоффера, зловещая тварь, по возможностям равная божеству, был при нем стражем… «Никто не может запретить Ящеру делать то, что он хочет. Но почему в секрете-то? — недоумевал Даниль. — Ларионов бы только порадовался, что такой монстр над проблемой работает. Он же все понимает: Ящер, конечно, псих и отморозок, но гений же. Неужели Лаунхоффер только назло ректору программу прятал? Как-то это совсем по-детски…»
А потом Даниль увидел, что у окна есть не только вертикальная полоса прокрутки, но и горизонтальная.
Щелчок мышью произвел эффект разорвавшейся бомбы. Аспирант выпучил глаза и уронил челюсть. В крайнем справа столбце таблицы шли пояснения — скупые, краткие, полупонятные, но то, о чем в них говорилось, заставило Даниля заподозрить, что он тут, в мистическом подвале, после бесед с цветами и птицами добрался уже до галлюцинаций посложнее. Первым десяти процентам соответствовало загадочное «Образов. почки», следующим пяти — еще более загадочное «Гармониз. колебаний. Ритм», дальше и вовсе шло по нарастающей — «Автономиз. Замык.», «Лабиринтовая структура», «Перенастройка», «Перенастройка 2», «Формир. врем.», «Старт» и последнее, Даниля совершенно убившее — «Хвост».
— Почки, — сказал аспирант, идиотски осклабившись. — Печень. Но главное — хвост!.. лабиринтовой структуры, ага…
Хвост как ничто другое убедил Сергиевского в полной абсурдности происходящего. Что-либо понять здесь было решительно невозможно, не стоило и пытаться. Даниль только заметил, что ни «Старту», ни психоделическому «Хвосту» даты и процентные показатели пока не соответствуют. Очевидно, эти этапы еще находились в проекте.
— Я понял, — сказал Даниль вслух. — Это про зебру. Белая полоса, черная полоса, белая, черная… а потом хвост!
Негромкое совиное уханье раздалось под потолком.
— Да, — отозвался аспирант, не оборачиваясь, — у тебя тоже есть хвост. У всех есть хвосты! И у меня был. По анатомии хвост. Как мне лень было… Ой, мля, что это?!
Сергиевский аж подпрыгнул на стуле. Окно программы замигало, таблица свернулась на панель пуска, а тридцать шесть процентов готовности сменились тридцатью семью. Потом все успокоилось. Даниль с минуту сидел, обмерев, зажав между колен мокрые от волнения руки: все казалось, будто должно произойти что-то жуткое. Но кругом царил мир и покой, даже птицы Лаунхоффера совладали с робостью и вновь проявились в плотном мире. Интересовал их, похоже, больше монитор, чем аспирант. Даниль развернул таблицу.
Синяя подсветка выделяла теперь «Старт».
— Как это? — вслух подумал аспирант. — Тридцать семь процентов и старт?
Он, впрочем, уже не надеялся что-либо понять. Пора было идти и сообщать кому-нибудь о найденном: действие это препакостно напоминало донос, поэтому Даниль несколько изменил мысленную формулировку. Теперь он всего лишь собирался спросить, что это такое, а там уж…
Даниль был циник — работа способствовала.
Он ткнул по крестику в правом углу и уже встал, когда программа выбросила окно.
«Законсервировать текущий процесс? Да, нет, отмена».
— Ой, — испуганно пискнул Сергиевский. — Ой, мля.
Рефлекторно, в панике, он схватил мышь и щелкнул по «отмене».
И тонкий мир вспыхнул.
Даниль отшатнулся, опрокинул стул и содрогнулся, перепугавшись грохота. Руки тряслись. Физический мир был спокоен и почти — за исключением стула — недвижим, но тонкий сверкал и переливался, точно Даниль попал в центр северного сияния; свет этот из голубоватого плавно перетекал в ало-золотистый, усиливался и усиливался, обещая в скором времени стать серебряно-белым, свидетельством невероятного накала энергетики. Ворон оглушительно каркнул, расправляя громадные, во всю комнату, крылья и нависая над аспирантом клубящейся темной тучей; сова исчезла.
— Что же делать? — почти простонал Даниль, затравленно озираясь, — блин, что делать?!
Физический компьютер отключился — настолько не вовремя, насколько это вообще могло произойти. Сергиевский торопливо вызвал в тонкого плане гигантский незримый дисплей, на котором в прошлый раз изучал карту, и попытался что-то там отыскать — ту же хвостатую программу, место отмены клятой отмены, которая так не по-людски сработала, но страх мешал думать, а концентрация энергии все увеличивалась. Скоро аспиранту пришлось выставить защитные блоки, чтобы его самым примитивным образом не сожгло, а через минуту-другую энергия должна была начать трансформацию, переход в плотный мир, и тогда…
В комнату влетела Ворона. За ней, ошалело крутя головой, тащился Лейнид, которого профессорша, похоже, только что ругала на чем свет стоит.
— Даниль! — крикнула она. — Что здесь творится? Что ты наделал?
— Я не знаю! — завопил тот со всей силой страха. — Алис-Викт…
— Уходите отсюда, — звенящим голосом приказала та. — Бегом! Кыш!
— Алис-Викт, я ничего… я не нарочно… я отмену нажал…
— Потом разберемся! — рявкать Ворона не умела, у нее получился яростный визг. — Лёньку забери!..
Свет, раздиравший тонкий план, уже не напоминал ни северное сияние, ни бушующий океан огня: он был ровным, призрачно-белым и каким-то тяжелым. Спектр физических цветов кончился, закончились ассоциации, а накал энергии все рос и рос. Широков хрипло ахнул и, матерясь непослушными губами, осел на пол: его блоки оказались не так прочны, как данилевы, его успело обжечь. Только теперь Сергиевский перепугался по-настоящему; до сих пор казалось, что будет просто-напросто выволочка, скандал, пусть даже отчисление, и никак не приходило в голову, что кого-то может всерьез покалечить или даже убить…
При такой концентрации тонкой энергии переходить через точки было слишком опасно. Даниль схватил ставшего неподъемно тяжелым Лейнида и потащил его к выходу.
Позади Алиса Викторовна стягивала смертоносный, точно в утробе нейтронной звезды, свет на себя, выставляя модификацию «хирургической ширмы», усложненную и более мощную, заключала готовый выплеснуться огонь в непроницаемую скорлупу — но напряжение росло быстрее, чем она работала. Оно уже достигло критической отметки, и трансформации стоило ждать в ближайшие секунды — так вода встает над краем переполненного стакана. Аспирант не успел подсчитать, какое количество энергии должно было перейти в плотный мир, теперь на это тем более не оставалось времени, но сколько бы ни было над подвалом бетона, взрыва такой силы он точно не сдержит…
Потом Данилю прожгло защитные блоки.
Тренированные контактеры стараются уже при жизни полностью вынести мышление в тонкое тело: так гораздо меньше травмируется психика во время промежуточной смерти, возрастают шансы на естественное сохранение памяти в новой инкарнации. У Даниля и выбора-то не было — он слишком любил гулять в чистой форме, чтобы доверять плоти хоть что-то сверх положенного минимума. Но сейчас грубая и устойчивая плоть могла бы подарить ему еще несколько секунд — несколько секунд перед взрывом, который все равно убил бы ее, не дав ни спастись, ни спасти… Сергиевский упал, врезавшись локтем в распростертое на полу тело Лейнида; тот не пошевелился.
«Абзац», — подумал Даниль и, напрягая все силы, обернулся, чтобы в последний миг жизни смотреть на Ворону.
Чтобы увидеть, как ее отшвыривает в сторону ворвавшийся Ящер.
— Ох, — выдохнул Сергиевский и сел. Локоть ныл, голова гудела как после пьянки, острая дергающая боль электрическими разрядами прокатывалась по телу. — Ох… что ж я маленьким не сдох…
— Действительно, — не без сожаления сказал Лаунхоффер. Вид его свидетельствовал, что Эрик Юрьевич не прочь исправить это досадное недоразумение.
Он был страшен.
Он стоял спиной к компьютерным столам, скрестив руки на груди, и смотрел на Даниля в упор. Трансформация все же успела начаться; аспирант не понял, что именно проделал Лаунхоффер для нейтрализации ее последствий, он вообще пока с трудом понимал, где находится, но видел, как в тонком мире бьют гроздья молний, вспыхивают серебряные шары сверхновых, и пульсирует слепящая, ярко-белая, накаленная до непредставимого уровня аура Ящера.
Еще не скинувший ошметки своих щитов, полуслепой от ожогов Даниль не пользовался тонким зрением.
Но видел.
В присутствии Ящера так иной раз случалось: концентрация его личной энергии, постоянно балансировавшая на критической отметке, ее переступала, и тонкий мир противоестественно смешивался с плотным, создавая пугающие зрительные эффекты. Вот и теперь от Лаунхоффера исходил пронзительный свет, пробивавший тела и предметы насквозь, словно вспышка при термоядерном взрыве. Нельзя было различить его черты, они смазывались, превращая лицо в какой-то ослепительный лик, с которого грозно взирали пылающие зеницы.
Даниль съежился, ощущая жгучее желание уползти за плинтус.
— Эрик-Эрик-Эрик! — заторопилась Ворона, усаживаясь на полу; швырнул ее физически сильный Ящер от души, так, что маленькая и щуплая Алиса Викторовна улетела чуть ли не к дальней стене. — Спокойствие, только спокойствие! Никто не умер.
— Это-то меня и огорчает, — заметил тот, продолжая сверлить Даниля жутким огненным взором.
— Ну почему ты такой злой? — с преувеличенной беззаботностью засмеялась она, встряхивая головой. — Может, тебе велосипед подарить?
— Я не злой, — сказал Эрик, усмехнувшись; усмешка его была нехороша. — Но кто сказал, что я добрый?
Даниль сидел и тупо хлопал ресницами. В этот момент ему предоставлялась редкая возможность — оценить меру личной силы Ящера, но он ею так и не воспользовался. У страха глаза велики, и все же сейчас Сергиевский отчего-то был твердо уверен, что сила эта принципиально бесконечна.
— Эрик, не сердись! — взмолилась Алиса. — Мальчик просто мыслит научно.
Ящер покосился на нее с вопросом; сияние его ауры гасло.
— Если есть кнопка, надо ее нажать и посмотреть, что будет, — Ворона пожала плечами и захихикала. — А что, кстати, будет?
— Что это было? — эхом пробормотал Даниль.
— Формат диск Це, — с присущим ему покойницким юмором сообщил Лаунхоффер.
Океан вернулся в привычные берега; отдел мониторинга теперь снова освещали только лампы дневного света, и после огня чистой энергии казалось, что воцарились сумерки. «Если б это был формат диск, я б на месте Ящера меня сразу убил», — решил Сергиевский и почти успокоился. Кажется, Алиса Викторовна всерьез собирается его защищать, а значит, ничего особенно ужасного Лаунхоффер с ним не сотворит.
Под потолком захлопали крылья: с пустого стеллажа слетел ворон. Он устроился на хозяйском плече, огладил клювом перья и нахохлился. Ящер прикрыл глаза, и Даниль, наконец, попытался разобраться в том, что здесь происходило минуту назад. Понять это оказалось несложно, и за осознанием последовал очередной приступ благоговения. Сергиевский даже потупился; он был близок к тому, чтобы устыдиться.
Охранная система Лаунхоффера работала в обе стороны. Большую часть энергии взрыва ворон принял в себя, внутрь своего многомерного мыслящего тела, и рассеял ее по вероятностным вселенным подобно тому, как компьютер распределяет по ним объемы вычислений. Но все-таки абсолютной надежности программа не гарантировала. Находись в отделе мониторинга один Даниль, Эрик Юрьевич вряд ли стал бы беспокоиться о нем, поручив аспиранту самому расхлебывать заваренную кашу. Лаунхоффер не мог доверить программе Алису Викторовну; ради нее-то он явился сюда лично и даже задействовал собственную силу, чего делать не любил и делал нечасто. «А ведь она ничуть не слабей», — подумал Даниль и внутренне улыбнулся. Все-таки иногда он Ящера понимал — например, как мужчина мужчину.
Позади зашевелился и застонал Лейнид. Сергиевский обернулся и помог инспектору сесть, тот тяжело привалился к его спине и замер.
— Так, — сказал им Ящер. — Если я вас здесь еще раз увижу, вас вообще больше никто нигде не увидит. Я понятно выражаюсь?
— Ага, — глупейшим образом закивал Даниль, разглядывая ворона. Адская птица удостоила его единственного полупрезрительного взгляда и снова нахохлилась.
— Эрик, — сказала Ворона озадаченно, — а все-таки, что это такое?
Обычно из-за своей забывчивости она очень легко теряла нить разговора, но сейчас возникший вопрос не оставил ее — напоминание было перед глазами. Даниль проследил за взглядом Вороны, упиравшимся в пустую, казалось бы, стену, и вспомнил, что в тонком мире там до сих пор должен гореть дисплей. Машинально он сменил режим зрения, и действительно увидел громадный экран. Раскидывалась на нем, конечно, не программа Ящера, а знакомая уже «Parafizika Map», карта анатомии стихийных божеств.
Только на карту эту как будто была наброшена белая сеть — сеть с яркими точками в пересечениях линий. Точки распространялись по территории страны неравномерно, где-то они почти сливались, где-то были разделены тысячекилометровыми пустотами, и в целом все это поначалу напомнило Данилю карту автомобильных дорог.
— Если я не ошибаюсь, это система храмов бога войны, — неуверенно, смущенно сказала Ворона, и у Даниля по коже подрал мороз. — Калининград, Курилы, Заполярье… только у него такое покрытие…
Лаунхоффер шагнул к Алисе и бережно помог ей подняться с пола. Ворона откинула голову, пытаясь поймать его взгляд; Эрику она и макушкой до плеча не доставала.
— Вы двое, — сказал Ящер, не глядя. — Пошли вон.
Даниль не заставил себя упрашивать.
Он вытащил все еще полубессознательного Лейнида на крыльцо и плюнул на внутренний этикет института: прямо через точки достал из столовой стулья и чай и даже не сказал «спасибо». Широков отпаивался чаем минут пять, потом еще столько же откуривался данилевыми сигаретами. Время это Даниль провел в лихорадочных размышлениях по поводу увиденного и услышанного, успел забыть о пережитом ужасе и вновь испытать дрожь азарта, понял, что вскоре опять отправится повидать шамана Ксе, и в целом находился на взводе, так что стоило Лейниду очнуться — и первым, что он услышал от виновника своих невзгод, оказалось возбужденное:
— Ты понял, что это было?!
— Я понял, что нас собирались бить, — мрачно сказал Широков. — Может быть, даже ногами.
А все остальное, что он сказал, было матом.
Отправив Воронецкую домой, Лаунхоффер снова включил бесплотный дисплей и вызвал контролирующую программу. Процент готовности значился близким к сорока шести.
Ворон на его плече переступил лапами. Сова заухала.
— Хорошо, — без выражения сказал Эрик, усаживаясь перед клавиатурой. Некоторое время он проглядывал код, но ничего в нем не изменил. Потом отодвинулся, и пару минут просто рассматривал творение своих рук — молча, с непроницаемым видом, и птицы вокруг застыли в неестественной неподвижности, точно чучела.
— Ну что же, — пробормотал Ящер. — Процесс пошел, — и вдруг едва слышно добавил: — Yeahh!..
Лицо его становилось все ясней и ясней; наконец, Эрик Юрьевич улыбнулся.
11
Сова вспорхнула с его плеча, переместилась на монитор перед Сергиевским и в лад приятелю жутковато угукнула, отчего аспирант окончательно потерял вкус к играм. Он предчувствовал открытие, у него уже руки начинали дрожать от азарта, и разбираться с противными тварями, которые еще и притворялись, что не умеют говорить по-человечески, было как-то совсем некогда. Даниль лихорадочно шарил по столу мышью, благословляя случай за то, что система все-таки как две капли воды похожа на «Окошки» и потому не приходится блуждать в опциях, а птицы сидели вокруг и смотрели. Только когда он сумел вывести в полноэкранный режим программу, пожиравшую большую часть почти невероятных ресурсов квантовой машины, ворон спрыгнул прямо на клавиатуру и каркнул снова.
Зла на ворона Даниль не держал. Птица просто загораживала монитор.
— Брысь! — велел аспирант.
И когда ворон повиноваться отказался, Сергиевский на миг поставил вокруг него «хирургическую ширму» — изоляционную стенку, отгородившую искусственное божество ото всех существовавших здесь энергетических контуров; продержись «ширма» чуть дольше, многомерное пространственное сознание птицы начало бы сворачиваться внутрь себя. «Поняли, с кем дело имеют», — удовлетворенно подумал Даниль, когда оба, и ворон, и сова, кинулись от него подальше и сгинули где-то в темных углах за шкафами.
А потом напрочь забыл о них.
То, что творилось на мониторе, было не в пример интереснее.
Вероятно, программист разобрался бы в этих потоках чисел, букв, знаков, формул. Сергиевский даже не пытался вникать. У верхнего края окна белела привычная панель со словами «Файл», «Процессы» и «Сервис»; отсутствие столь же привычной надписи «Справка» несколько озадачивало, но Даниль вообще был не из любителей изучать инструкции и с гордостью полагал, что все схватывает на лету. Открыв меню «Процессы», он утвердился в этом мнении. В характеристиках текущего процесса указывались долготы и широты, и хотя Сергиевский не мог поручиться, что они в точности совпадают с координатами Северорусской аномалии, интуиция говорила, что связь недвусмысленна.
А еще там был процентный показатель готовности.
Тридцать шесть процентов.
«Тридцать шесть процентов чего? — Даниль в задумчивости потер лоб. — Аномалия стабильна, с тех самых пор, как появилась, это я точно помню. Почему тридцать шесть? А когда дойдет до ста — что будет?»
Ответов не было. Тот, кто писал программу, писал ее не для глаз сторонних людей. Даниль задался вопросом, знает ли о существовании загадочной безымянной программы ректор. Если знает, то Сергиевский попадет в глупейшее положение, прискакав к нему с радостным докладом. «Неужели не знает? — изумился аспирант. — Квантовая машина одна на весь институт. Если кто-то отхватывает такой громадный кусок ресурса, этого нельзя не заметить». Тут же пришло в голову, что могучей машиной практически не пользуются — нет реальной надобности, к тому же непосильно сложно для многих управляться с компьютером, существующим лишь в тонком мире. «А если про это все знают, почему мне не сказали?» — подумал Даниль и нашел мысль здравой. В конце концов, его уже подключили к полусекретному (от Лаунхоффера) проекту институтского руководства, Ворона сама провела его в охраняемый отдел; он — человек, которому доверяют. «А вот кто сюда еще ходит? — Сергиевский откинулся на спинку жесткого стула, чувствуя себя каким-то частным детективом. — Кто еще мог ее найти и почему не нашел?»
Детектив из Даниля определенно вышел бы никудышный, потому что вопрос был несусветно глуп. С тем же успехом он мог спросить, почему в отдел мониторинга не ходят толпы туристов — ответ оказался бы тем же самым.
Ворон.
Разумная охранная система, которая соглашалась впустить лишь того, кто точно знал, что именно будет искать здесь. Конечно, человек, чья квалификация приближалась к лаунхофферской, мог программу и обойти, но, во-первых, в таком случае ворон наверняка срабатывал как предохранитель, приостанавливая этот самый «текущий процесс», а во-вторых… «Да кому это надо, — Даниль почти хихикнул, — лезть и смотреть, что там где у кого работает? Люди все взрослые, занятые, интеллигентные… нелюбопытные».
Причислить некоего Д. И. Сергиевского к нелюбопытным людям значило серьезно погрешить против истины. Аспирант ухмыльнулся, скорчил рожу и ткнул по ссылке «Отчетность».
Белое полотно таблицы раскинулось по экрану.
— Опаньки… — пробормотал Даниль и закрутил на пальце прядь волос. — Тепло, совсем тепло…
Даты и проценты, проценты и даты, почти без пояснений, но пояснения тут и не требовались: Сергиевский узнал первую, самую раннюю из дат, и всякие сомнения его покинули. Это был день разрыва, день, когда пришли стфари — и он же был началом отсчета.
«Она не может себя заживить, — сказал когда-то Ксе; лицо шамана казалось землистым, вконец измученным. — Обычно она очень быстро залечивает свои раны».
«Исследование аномалии может серьезно продвинуть науку вперед», — сказал Ящер.
С самого первого дня в аномалии шел какой-то процесс, отражавшийся здесь, в строчках кода неименованной программы без справочного раздела, и ворон Лаунхоффера, зловещая тварь, по возможностям равная божеству, был при нем стражем… «Никто не может запретить Ящеру делать то, что он хочет. Но почему в секрете-то? — недоумевал Даниль. — Ларионов бы только порадовался, что такой монстр над проблемой работает. Он же все понимает: Ящер, конечно, псих и отморозок, но гений же. Неужели Лаунхоффер только назло ректору программу прятал? Как-то это совсем по-детски…»
А потом Даниль увидел, что у окна есть не только вертикальная полоса прокрутки, но и горизонтальная.
Щелчок мышью произвел эффект разорвавшейся бомбы. Аспирант выпучил глаза и уронил челюсть. В крайнем справа столбце таблицы шли пояснения — скупые, краткие, полупонятные, но то, о чем в них говорилось, заставило Даниля заподозрить, что он тут, в мистическом подвале, после бесед с цветами и птицами добрался уже до галлюцинаций посложнее. Первым десяти процентам соответствовало загадочное «Образов. почки», следующим пяти — еще более загадочное «Гармониз. колебаний. Ритм», дальше и вовсе шло по нарастающей — «Автономиз. Замык.», «Лабиринтовая структура», «Перенастройка», «Перенастройка 2», «Формир. врем.», «Старт» и последнее, Даниля совершенно убившее — «Хвост».
— Почки, — сказал аспирант, идиотски осклабившись. — Печень. Но главное — хвост!.. лабиринтовой структуры, ага…
Хвост как ничто другое убедил Сергиевского в полной абсурдности происходящего. Что-либо понять здесь было решительно невозможно, не стоило и пытаться. Даниль только заметил, что ни «Старту», ни психоделическому «Хвосту» даты и процентные показатели пока не соответствуют. Очевидно, эти этапы еще находились в проекте.
— Я понял, — сказал Даниль вслух. — Это про зебру. Белая полоса, черная полоса, белая, черная… а потом хвост!
Негромкое совиное уханье раздалось под потолком.
— Да, — отозвался аспирант, не оборачиваясь, — у тебя тоже есть хвост. У всех есть хвосты! И у меня был. По анатомии хвост. Как мне лень было… Ой, мля, что это?!
Сергиевский аж подпрыгнул на стуле. Окно программы замигало, таблица свернулась на панель пуска, а тридцать шесть процентов готовности сменились тридцатью семью. Потом все успокоилось. Даниль с минуту сидел, обмерев, зажав между колен мокрые от волнения руки: все казалось, будто должно произойти что-то жуткое. Но кругом царил мир и покой, даже птицы Лаунхоффера совладали с робостью и вновь проявились в плотном мире. Интересовал их, похоже, больше монитор, чем аспирант. Даниль развернул таблицу.
Синяя подсветка выделяла теперь «Старт».
— Как это? — вслух подумал аспирант. — Тридцать семь процентов и старт?
Он, впрочем, уже не надеялся что-либо понять. Пора было идти и сообщать кому-нибудь о найденном: действие это препакостно напоминало донос, поэтому Даниль несколько изменил мысленную формулировку. Теперь он всего лишь собирался спросить, что это такое, а там уж…
Даниль был циник — работа способствовала.
Он ткнул по крестику в правом углу и уже встал, когда программа выбросила окно.
«Законсервировать текущий процесс? Да, нет, отмена».
— Ой, — испуганно пискнул Сергиевский. — Ой, мля.
Рефлекторно, в панике, он схватил мышь и щелкнул по «отмене».
И тонкий мир вспыхнул.
Даниль отшатнулся, опрокинул стул и содрогнулся, перепугавшись грохота. Руки тряслись. Физический мир был спокоен и почти — за исключением стула — недвижим, но тонкий сверкал и переливался, точно Даниль попал в центр северного сияния; свет этот из голубоватого плавно перетекал в ало-золотистый, усиливался и усиливался, обещая в скором времени стать серебряно-белым, свидетельством невероятного накала энергетики. Ворон оглушительно каркнул, расправляя громадные, во всю комнату, крылья и нависая над аспирантом клубящейся темной тучей; сова исчезла.
— Что же делать? — почти простонал Даниль, затравленно озираясь, — блин, что делать?!
Физический компьютер отключился — настолько не вовремя, насколько это вообще могло произойти. Сергиевский торопливо вызвал в тонкого плане гигантский незримый дисплей, на котором в прошлый раз изучал карту, и попытался что-то там отыскать — ту же хвостатую программу, место отмены клятой отмены, которая так не по-людски сработала, но страх мешал думать, а концентрация энергии все увеличивалась. Скоро аспиранту пришлось выставить защитные блоки, чтобы его самым примитивным образом не сожгло, а через минуту-другую энергия должна была начать трансформацию, переход в плотный мир, и тогда…
В комнату влетела Ворона. За ней, ошалело крутя головой, тащился Лейнид, которого профессорша, похоже, только что ругала на чем свет стоит.
— Даниль! — крикнула она. — Что здесь творится? Что ты наделал?
— Я не знаю! — завопил тот со всей силой страха. — Алис-Викт…
— Уходите отсюда, — звенящим голосом приказала та. — Бегом! Кыш!
— Алис-Викт, я ничего… я не нарочно… я отмену нажал…
— Потом разберемся! — рявкать Ворона не умела, у нее получился яростный визг. — Лёньку забери!..
Свет, раздиравший тонкий план, уже не напоминал ни северное сияние, ни бушующий океан огня: он был ровным, призрачно-белым и каким-то тяжелым. Спектр физических цветов кончился, закончились ассоциации, а накал энергии все рос и рос. Широков хрипло ахнул и, матерясь непослушными губами, осел на пол: его блоки оказались не так прочны, как данилевы, его успело обжечь. Только теперь Сергиевский перепугался по-настоящему; до сих пор казалось, что будет просто-напросто выволочка, скандал, пусть даже отчисление, и никак не приходило в голову, что кого-то может всерьез покалечить или даже убить…
При такой концентрации тонкой энергии переходить через точки было слишком опасно. Даниль схватил ставшего неподъемно тяжелым Лейнида и потащил его к выходу.
Позади Алиса Викторовна стягивала смертоносный, точно в утробе нейтронной звезды, свет на себя, выставляя модификацию «хирургической ширмы», усложненную и более мощную, заключала готовый выплеснуться огонь в непроницаемую скорлупу — но напряжение росло быстрее, чем она работала. Оно уже достигло критической отметки, и трансформации стоило ждать в ближайшие секунды — так вода встает над краем переполненного стакана. Аспирант не успел подсчитать, какое количество энергии должно было перейти в плотный мир, теперь на это тем более не оставалось времени, но сколько бы ни было над подвалом бетона, взрыва такой силы он точно не сдержит…
Потом Данилю прожгло защитные блоки.
Тренированные контактеры стараются уже при жизни полностью вынести мышление в тонкое тело: так гораздо меньше травмируется психика во время промежуточной смерти, возрастают шансы на естественное сохранение памяти в новой инкарнации. У Даниля и выбора-то не было — он слишком любил гулять в чистой форме, чтобы доверять плоти хоть что-то сверх положенного минимума. Но сейчас грубая и устойчивая плоть могла бы подарить ему еще несколько секунд — несколько секунд перед взрывом, который все равно убил бы ее, не дав ни спастись, ни спасти… Сергиевский упал, врезавшись локтем в распростертое на полу тело Лейнида; тот не пошевелился.
«Абзац», — подумал Даниль и, напрягая все силы, обернулся, чтобы в последний миг жизни смотреть на Ворону.
Чтобы увидеть, как ее отшвыривает в сторону ворвавшийся Ящер.
— Ох, — выдохнул Сергиевский и сел. Локоть ныл, голова гудела как после пьянки, острая дергающая боль электрическими разрядами прокатывалась по телу. — Ох… что ж я маленьким не сдох…
— Действительно, — не без сожаления сказал Лаунхоффер. Вид его свидетельствовал, что Эрик Юрьевич не прочь исправить это досадное недоразумение.
Он был страшен.
Он стоял спиной к компьютерным столам, скрестив руки на груди, и смотрел на Даниля в упор. Трансформация все же успела начаться; аспирант не понял, что именно проделал Лаунхоффер для нейтрализации ее последствий, он вообще пока с трудом понимал, где находится, но видел, как в тонком мире бьют гроздья молний, вспыхивают серебряные шары сверхновых, и пульсирует слепящая, ярко-белая, накаленная до непредставимого уровня аура Ящера.
Еще не скинувший ошметки своих щитов, полуслепой от ожогов Даниль не пользовался тонким зрением.
Но видел.
В присутствии Ящера так иной раз случалось: концентрация его личной энергии, постоянно балансировавшая на критической отметке, ее переступала, и тонкий мир противоестественно смешивался с плотным, создавая пугающие зрительные эффекты. Вот и теперь от Лаунхоффера исходил пронзительный свет, пробивавший тела и предметы насквозь, словно вспышка при термоядерном взрыве. Нельзя было различить его черты, они смазывались, превращая лицо в какой-то ослепительный лик, с которого грозно взирали пылающие зеницы.
Даниль съежился, ощущая жгучее желание уползти за плинтус.
— Эрик-Эрик-Эрик! — заторопилась Ворона, усаживаясь на полу; швырнул ее физически сильный Ящер от души, так, что маленькая и щуплая Алиса Викторовна улетела чуть ли не к дальней стене. — Спокойствие, только спокойствие! Никто не умер.
— Это-то меня и огорчает, — заметил тот, продолжая сверлить Даниля жутким огненным взором.
— Ну почему ты такой злой? — с преувеличенной беззаботностью засмеялась она, встряхивая головой. — Может, тебе велосипед подарить?
— Я не злой, — сказал Эрик, усмехнувшись; усмешка его была нехороша. — Но кто сказал, что я добрый?
Даниль сидел и тупо хлопал ресницами. В этот момент ему предоставлялась редкая возможность — оценить меру личной силы Ящера, но он ею так и не воспользовался. У страха глаза велики, и все же сейчас Сергиевский отчего-то был твердо уверен, что сила эта принципиально бесконечна.
— Эрик, не сердись! — взмолилась Алиса. — Мальчик просто мыслит научно.
Ящер покосился на нее с вопросом; сияние его ауры гасло.
— Если есть кнопка, надо ее нажать и посмотреть, что будет, — Ворона пожала плечами и захихикала. — А что, кстати, будет?
— Что это было? — эхом пробормотал Даниль.
— Формат диск Це, — с присущим ему покойницким юмором сообщил Лаунхоффер.
Океан вернулся в привычные берега; отдел мониторинга теперь снова освещали только лампы дневного света, и после огня чистой энергии казалось, что воцарились сумерки. «Если б это был формат диск, я б на месте Ящера меня сразу убил», — решил Сергиевский и почти успокоился. Кажется, Алиса Викторовна всерьез собирается его защищать, а значит, ничего особенно ужасного Лаунхоффер с ним не сотворит.
Под потолком захлопали крылья: с пустого стеллажа слетел ворон. Он устроился на хозяйском плече, огладил клювом перья и нахохлился. Ящер прикрыл глаза, и Даниль, наконец, попытался разобраться в том, что здесь происходило минуту назад. Понять это оказалось несложно, и за осознанием последовал очередной приступ благоговения. Сергиевский даже потупился; он был близок к тому, чтобы устыдиться.
Охранная система Лаунхоффера работала в обе стороны. Большую часть энергии взрыва ворон принял в себя, внутрь своего многомерного мыслящего тела, и рассеял ее по вероятностным вселенным подобно тому, как компьютер распределяет по ним объемы вычислений. Но все-таки абсолютной надежности программа не гарантировала. Находись в отделе мониторинга один Даниль, Эрик Юрьевич вряд ли стал бы беспокоиться о нем, поручив аспиранту самому расхлебывать заваренную кашу. Лаунхоффер не мог доверить программе Алису Викторовну; ради нее-то он явился сюда лично и даже задействовал собственную силу, чего делать не любил и делал нечасто. «А ведь она ничуть не слабей», — подумал Даниль и внутренне улыбнулся. Все-таки иногда он Ящера понимал — например, как мужчина мужчину.
Позади зашевелился и застонал Лейнид. Сергиевский обернулся и помог инспектору сесть, тот тяжело привалился к его спине и замер.
— Так, — сказал им Ящер. — Если я вас здесь еще раз увижу, вас вообще больше никто нигде не увидит. Я понятно выражаюсь?
— Ага, — глупейшим образом закивал Даниль, разглядывая ворона. Адская птица удостоила его единственного полупрезрительного взгляда и снова нахохлилась.
— Эрик, — сказала Ворона озадаченно, — а все-таки, что это такое?
Обычно из-за своей забывчивости она очень легко теряла нить разговора, но сейчас возникший вопрос не оставил ее — напоминание было перед глазами. Даниль проследил за взглядом Вороны, упиравшимся в пустую, казалось бы, стену, и вспомнил, что в тонком мире там до сих пор должен гореть дисплей. Машинально он сменил режим зрения, и действительно увидел громадный экран. Раскидывалась на нем, конечно, не программа Ящера, а знакомая уже «Parafizika Map», карта анатомии стихийных божеств.
Только на карту эту как будто была наброшена белая сеть — сеть с яркими точками в пересечениях линий. Точки распространялись по территории страны неравномерно, где-то они почти сливались, где-то были разделены тысячекилометровыми пустотами, и в целом все это поначалу напомнило Данилю карту автомобильных дорог.
— Если я не ошибаюсь, это система храмов бога войны, — неуверенно, смущенно сказала Ворона, и у Даниля по коже подрал мороз. — Калининград, Курилы, Заполярье… только у него такое покрытие…
Лаунхоффер шагнул к Алисе и бережно помог ей подняться с пола. Ворона откинула голову, пытаясь поймать его взгляд; Эрику она и макушкой до плеча не доставала.
— Вы двое, — сказал Ящер, не глядя. — Пошли вон.
Даниль не заставил себя упрашивать.
Он вытащил все еще полубессознательного Лейнида на крыльцо и плюнул на внутренний этикет института: прямо через точки достал из столовой стулья и чай и даже не сказал «спасибо». Широков отпаивался чаем минут пять, потом еще столько же откуривался данилевыми сигаретами. Время это Даниль провел в лихорадочных размышлениях по поводу увиденного и услышанного, успел забыть о пережитом ужасе и вновь испытать дрожь азарта, понял, что вскоре опять отправится повидать шамана Ксе, и в целом находился на взводе, так что стоило Лейниду очнуться — и первым, что он услышал от виновника своих невзгод, оказалось возбужденное:
— Ты понял, что это было?!
— Я понял, что нас собирались бить, — мрачно сказал Широков. — Может быть, даже ногами.
А все остальное, что он сказал, было матом.
Отправив Воронецкую домой, Лаунхоффер снова включил бесплотный дисплей и вызвал контролирующую программу. Процент готовности значился близким к сорока шести.
Ворон на его плече переступил лапами. Сова заухала.
— Хорошо, — без выражения сказал Эрик, усаживаясь перед клавиатурой. Некоторое время он проглядывал код, но ничего в нем не изменил. Потом отодвинулся, и пару минут просто рассматривал творение своих рук — молча, с непроницаемым видом, и птицы вокруг застыли в неестественной неподвижности, точно чучела.
— Ну что же, — пробормотал Ящер. — Процесс пошел, — и вдруг едва слышно добавил: — Yeahh!..
Лицо его становилось все ясней и ясней; наконец, Эрик Юрьевич улыбнулся.
11
— Жень, прекрати!
— А что я делаю-то?!
— Ты за мной ходишь. И смотришь. И канючишь.
— Я не канючу! Я вообще молчу. Это ты на меня орешь.
— А что ты так на меня пялишься?
Ксе был зол. Ксе был втройне зол оттого, что чувствовал за собой вину: он не по делу обнадежил божонка, ляпнув ерунду, и теперь расхлебывал последствия. Жень больше не надоедал ему уговорами, он даже не слишком привязчиво за шаманом таскался, он просто все время смотрел на Ксе проникновенным взором, полным невыносимо ясной, певчей, божественной синевы, и мечтательно улыбался.
Выглядело это ужасно.
Шаман надеялся, что все недоразумения разрешатся с возвращением Арьи. Действительно, Дед, приехав, первым делом позвонил ученику и осведомился, как у него дела. Ксе немедля рванул в Москву, ухитрившись оставить подростка на попечении Ансэндара и прихватив с собой злосчастную куртку Санда — местом встречи Дед назначил его квартиру. Санд долго смеялся и отмахивался, потом поставил коньяку, а Арья, слушая сетования Ксе, все молчал, утопая в глубоком кожаном кресле ученика, смотрел куда-то вскользь, мимо Ксе, и задумчиво пожевывал губы.
— Я тебе ничего не скажу, — наконец, раскрыл он рот, и холодок потек по спине Ксе. — Ничего.
— Дед…
— Ничего не скажу, — кряхтя, старый шаман поднялся и, прихрамывая, пошел к двери. — Закрой за мной, Санд, спасибо, что приветил.
— Дед! — кинулся за ним Ксе. — Что мне делать? Что мне с Женькой делать? А Матьземля…
Дед развернулся и ожег его пронзительным взглядом черных глаз из-под нависших седых бровей. Помолчал.
— Я сказал, — с неожиданной печалью повторил он. — Будет беда — помогу. А наставлений у меня не проси больше.
— Что? — Ксе не поверил своим ушам. — То есть… Дед!!
Он готов был вцепиться в Арью, но Санд положил на плечо тяжкую ладонь и остановил. Арья ушел, не попрощавшись, провернулся за ним замок, а Ксе все стоял, глядя на кожаную обивку двери так, словно мог сквозь нее увидеть спину уходящего Деда. Никогда он не чувствовал себя таким беспомощным. Даже перед угрозой смерти Ксе было спокойнее — он знал, что он должен делать и что будет потом. А теперь будто почву выбили из-под ног; для шамана, слушающего стихию Земли, в этих словах крылся особенный смысл.
— Ксе, — тихо сказал Санд.
Шаман обернулся. Собрат, высокий плечистый мужик, смотрел на него с грустью.
— Он не это имел в виду, — проговорил Санд. — Он хотел сказать, что ты больше не салага. Не ученик. И все решаешь теперь сам.
— Хоть посоветовал бы!.. — почти простонал Ксе.
— А ты бы совет-то от него услышал? — невесело усмехнулся Санд. — Или все-таки приказ?
Ксе понурился: Санд был прав. Он действительно собирался поступить по слову Арьи, просто потому, что доверял разуму Деда куда больше, чем собственному. Он так привык, и даже в мыслях не хотелось подвергать сказанное Дедом сомнению.
Но время шло, наступала зрелость; учитель не собирался вечно держать учеников при себе. Ксе мог гордиться — из своей группы он первым достиг статуса полноценного шамана, хоть и нелегким оказался путь. Теперь Ксе имел право брать собственных учеников. Он подумал об этом и горько усмехнулся. К нему уже привязался один психованный подросток, за которого шаман нес ответственность… только подросток этот спал и видел Ксе своим верховным жрецом.
Жень зорко оглядел бревенчатый коридор и закрыл дверь на задвижку. Ему не должны были помешать: стфари, как положено людям, от века работавшим на земле, с наступлением темного времени суток неизменно отправлялись на боковую, а он был, во-первых, бог, а во-вторых, дитя бессонной Москвы, и предпочитал другой график. Некстати появиться мог только Ансэндар, но он коротал вечер в беседе со своим Менгрой; Жень ему почти завидовал.
Почти — потому что папка не уважал завистников.
И потому что Жень был твердо намерен добиться поставленной цели.
Он повернулся к двери спиной и оглядел комнату. Мебели у стфари практически не было, это Женю нравилось — просторно — а яркие лоскутные ковры приятно грели босые ноги.
Ковер-то божонка и беспокоил. Папка предупреждал, что в первый раз может быть очень тяжело, настолько тяжело, что кожа не сомкнется и пойдет кровь, а ведь он не предполагал, что Женя в этот момент не будет поддерживать культ. Клятый ковер придерживали колышки, вбитые в пазы у стен, а в двух местах прижимали громадные сундуки, и убирать его значило здорово нашуметь. Кто-нибудь проснется, явится, и выйдет нехорошо… «Ну и хрен с ним, с ковром», — подумал Жень, тяжко вздохнув.
И решительно стянул майку.
Напряженные пальцы медленно прошли снизу вверх по четким квадратикам пресса и грудине до самого кадыка. Направились обратно. Жень закрыл глаза, выравнивая дыхание, а потом выдохнул до конца, опустошив легкие, и не вдохнул больше. Аура слабо засветилась, тонкое тело начало вращаться, переходя в промежуточный режим — боеготовность номер два… Жень уже заподозрил, что его сил не хватит даже на такую мелочь и успел испугаться, когда пальцы, наконец, нащупали между ребер, там, где заканчивалась кость грудины, круглое уплотнение.
— А что я делаю-то?!
— Ты за мной ходишь. И смотришь. И канючишь.
— Я не канючу! Я вообще молчу. Это ты на меня орешь.
— А что ты так на меня пялишься?
Ксе был зол. Ксе был втройне зол оттого, что чувствовал за собой вину: он не по делу обнадежил божонка, ляпнув ерунду, и теперь расхлебывал последствия. Жень больше не надоедал ему уговорами, он даже не слишком привязчиво за шаманом таскался, он просто все время смотрел на Ксе проникновенным взором, полным невыносимо ясной, певчей, божественной синевы, и мечтательно улыбался.
Выглядело это ужасно.
Шаман надеялся, что все недоразумения разрешатся с возвращением Арьи. Действительно, Дед, приехав, первым делом позвонил ученику и осведомился, как у него дела. Ксе немедля рванул в Москву, ухитрившись оставить подростка на попечении Ансэндара и прихватив с собой злосчастную куртку Санда — местом встречи Дед назначил его квартиру. Санд долго смеялся и отмахивался, потом поставил коньяку, а Арья, слушая сетования Ксе, все молчал, утопая в глубоком кожаном кресле ученика, смотрел куда-то вскользь, мимо Ксе, и задумчиво пожевывал губы.
— Я тебе ничего не скажу, — наконец, раскрыл он рот, и холодок потек по спине Ксе. — Ничего.
— Дед…
— Ничего не скажу, — кряхтя, старый шаман поднялся и, прихрамывая, пошел к двери. — Закрой за мной, Санд, спасибо, что приветил.
— Дед! — кинулся за ним Ксе. — Что мне делать? Что мне с Женькой делать? А Матьземля…
Дед развернулся и ожег его пронзительным взглядом черных глаз из-под нависших седых бровей. Помолчал.
— Я сказал, — с неожиданной печалью повторил он. — Будет беда — помогу. А наставлений у меня не проси больше.
— Что? — Ксе не поверил своим ушам. — То есть… Дед!!
Он готов был вцепиться в Арью, но Санд положил на плечо тяжкую ладонь и остановил. Арья ушел, не попрощавшись, провернулся за ним замок, а Ксе все стоял, глядя на кожаную обивку двери так, словно мог сквозь нее увидеть спину уходящего Деда. Никогда он не чувствовал себя таким беспомощным. Даже перед угрозой смерти Ксе было спокойнее — он знал, что он должен делать и что будет потом. А теперь будто почву выбили из-под ног; для шамана, слушающего стихию Земли, в этих словах крылся особенный смысл.
— Ксе, — тихо сказал Санд.
Шаман обернулся. Собрат, высокий плечистый мужик, смотрел на него с грустью.
— Он не это имел в виду, — проговорил Санд. — Он хотел сказать, что ты больше не салага. Не ученик. И все решаешь теперь сам.
— Хоть посоветовал бы!.. — почти простонал Ксе.
— А ты бы совет-то от него услышал? — невесело усмехнулся Санд. — Или все-таки приказ?
Ксе понурился: Санд был прав. Он действительно собирался поступить по слову Арьи, просто потому, что доверял разуму Деда куда больше, чем собственному. Он так привык, и даже в мыслях не хотелось подвергать сказанное Дедом сомнению.
Но время шло, наступала зрелость; учитель не собирался вечно держать учеников при себе. Ксе мог гордиться — из своей группы он первым достиг статуса полноценного шамана, хоть и нелегким оказался путь. Теперь Ксе имел право брать собственных учеников. Он подумал об этом и горько усмехнулся. К нему уже привязался один психованный подросток, за которого шаман нес ответственность… только подросток этот спал и видел Ксе своим верховным жрецом.
Жень зорко оглядел бревенчатый коридор и закрыл дверь на задвижку. Ему не должны были помешать: стфари, как положено людям, от века работавшим на земле, с наступлением темного времени суток неизменно отправлялись на боковую, а он был, во-первых, бог, а во-вторых, дитя бессонной Москвы, и предпочитал другой график. Некстати появиться мог только Ансэндар, но он коротал вечер в беседе со своим Менгрой; Жень ему почти завидовал.
Почти — потому что папка не уважал завистников.
И потому что Жень был твердо намерен добиться поставленной цели.
Он повернулся к двери спиной и оглядел комнату. Мебели у стфари практически не было, это Женю нравилось — просторно — а яркие лоскутные ковры приятно грели босые ноги.
Ковер-то божонка и беспокоил. Папка предупреждал, что в первый раз может быть очень тяжело, настолько тяжело, что кожа не сомкнется и пойдет кровь, а ведь он не предполагал, что Женя в этот момент не будет поддерживать культ. Клятый ковер придерживали колышки, вбитые в пазы у стен, а в двух местах прижимали громадные сундуки, и убирать его значило здорово нашуметь. Кто-нибудь проснется, явится, и выйдет нехорошо… «Ну и хрен с ним, с ковром», — подумал Жень, тяжко вздохнув.
И решительно стянул майку.
Напряженные пальцы медленно прошли снизу вверх по четким квадратикам пресса и грудине до самого кадыка. Направились обратно. Жень закрыл глаза, выравнивая дыхание, а потом выдохнул до конца, опустошив легкие, и не вдохнул больше. Аура слабо засветилась, тонкое тело начало вращаться, переходя в промежуточный режим — боеготовность номер два… Жень уже заподозрил, что его сил не хватит даже на такую мелочь и успел испугаться, когда пальцы, наконец, нащупали между ребер, там, где заканчивалась кость грудины, круглое уплотнение.