Сергеев-Ценский Сергей Николаевич. Севастопольская страда (Часть 3)

   В два часа дня здесь был Нахимов, и хотя пальба со стороны противника была тогда особенно сильной, он все-таки привычно спокойно обошел все укрепление с одного конца до другого и здоровался с матросами, многим из которых даже и тогда приходилось уже оставаться не у дел около своих пушек, приведенных в негодность.
   Так кивнул он головой, проходя, старому матросу Бондарчуку, крикнув при этом:
   - Что, Бондарчук, жарко?
   - Шпарят, Павел Степаныч! - радостно, точно и в самом деле была радость в том, что "шпарят" французы, ответил Бондарчук, и долго еще улыбался он в начинавшие седеть усы, провожая взглядом адмирала.
   Через час после того, как уехал с редута Нахимов, Бондарчук был ранен осколком в ногу. Он чувствовал, что кость была перебита, так как подняться с земли он не мог, нога же - правая - вывернулась как-то совсем не так, как полагалось бы, и допекала сильная боль. Ранило его шагах в пяти от порохового погреба, куда он пошел было за снарядами. Его не отправляли на перевязочный, как и других раненых около него, дожидаясь сумерек, и он понимал, что не с кем было его отправить, что очень мало остается гарнизона на редуте.
   Снаряды неприятельские продолжали рваться кругом; совсем рядом упали одно за другим три ядра, и Бондарчук, не только не теряя сознания от боли в ноге, но, напротив, стараясь держаться, хотя и лежа на земле, вполне браво, все думал о погребе, в который мог попасть большой снаряд, и тогда конец редуту.
   Так долежал он до минуты штурма.
   Вот вместо пальбы зашумело, затопало, залязгало штык о штык, и зуавы в своих чудных синих коротких куртках, расшитых шнурками, в красных чалмах и фесках и с черными, как смоль, козьими бородками, во множестве запестрели перед глазами.
   Притворившись убитым, Бондарчук смотрел сквозь полузакрытые веки. На него наступали пробегавшие мимо зуавы - он терпел, не вскрикивая даже и тогда, когда придавливали переломленную ногу.
   Еще раньше, чтобы не было жарко голове, он, подтягиваясь на руках, дополз до самых дверей порохового погреба и спрятал голову в тень от навеса над ними. Теперь, как только большая часть напавших на редут продвинулась дальше, а другие около занялись обшариванием блиндажей, Бондарчук нажал головою на дверь погреба и стал проворно протискиваться внутрь.
   Он обдумал, что надобно было сделать. Он принялся выбивать из кремня кресалом искру, чтобы запалить трут и взорвать потом весь погреб, чтобы взлетела на воздух вместе с редутом вся эта орда в чалмах и фесках.
   Но зуавы заметили открытую дверь в погреб, которую не мог он закрыть за собою. Они ворвались туда толпой. Они поняли, что он хотел сделать и чем это им грозило. Курившийся трут - оранжевый толстый шнурок, прикрученный к трубке, и кремень, и кресало - все это тут же было вырвано из его рук; потом и самого его выволокли наружу.
   Доложили о нем своему офицеру. Офицер-зуав не стал разбирать этого дела: некогда было и незачем, - дело было ясное. Он только сделал кистью руки ныряющий жест и отвернулся. Двое зуавов бросились на Бондарчука со штыками.
   Бондарчук кричал:
   - Пожди, проклятые! Вот Нахимов приведет войска!..
   И, умирая, он мог слышать отдаленное родное "ура", но это не Нахимов шел с большими войсками отбивать Волынский редут, это на помощь своему первому батальону бежал из ближайшего резерва второй батальон муромцев.
   Неравенство сил, однако, было чрезмерно: второй батальон как бы утонул в бригаде зуавов, хотя и рьяно отбивался во все стороны штыками. Выручать его спешили остальные два батальона, стоявшие в дальнем резерве, в Ушаковой балке. Но едва только перебежали они по плавучему мосту через Килен-бухту и кинулись в штыки, как им в тыл зашли посланные раньше по Килен-балке два батальона французов.
   Окруженные со всех сторон, муромцы едва пробились назад; они потеряли убитыми, ранеными, пленными больше половины полка.
   Волынский редут, как и Селенгинский, остался в руках французов, но победители погнались за муромцами, которые прежней дорогой через мост отступили к первому бастиону. Однако дорого обошлось им это увлечение.
   Артиллерийский генерал, тем более хорошо изучивший местность впереди Корабельной, Хрулев не зря поставил два дивизиона легких орудий - четыре пушки и четыре единорога, с двумя рядами зарядных ящиков - на левом берегу Килен-балки против плавучего моста и арки водопровода, которая тоже служила мостом через балку.
   На плечах муромцев французы уже показались большими силами перед обоими мостами; от их частых выстрелов падали в воду и в балку с мостов толпившиеся на них русские солдаты; французам оставалось только перебежать по мостам на левый берег, занять и первый и второй бастионы, совсем не имевшие прикрытий, и отсюда выйти в тыл Малахову кургану и захватить его.
   Не нужно было ни Пелисье, ни Боске быть большими стратегами, чтобы прийти к такому плану действий, - он сам просился в их руки; лобовая атака Малахова со стороны Камчатки, фланговая с заходом в тыл - со стороны Волынского и Селенгинского редутов и Забалканской батареи, попутно тоже взятой дивизией Мейрана.
   Однако случилось то, чего не предвидели ни Пелисье, ни Боске, ни Мейран: поднялась навстречу стремившимся вперед зуавам оживленная пальба картечью; четыре орудия били по плавучему мосту и выше его по взгорью, четыре - по каменному и по скоплению французов над ним, на берегу Килен-балки.
   Эти маленькие, но лихие шестифунтовые пушки и полупудовые единороги полтора часа стояли на страже не только двух бастионов, но и всей Корабельной стороны: они остановили напор французов, понесших много потерь от их огня, точно так же, как Хрулев своей контратакой от Малахова отбил у генерала Каму охоту взять Корниловский бастион штурмом; наконец, они выручили и остатки Муромского полка, к которому на помощь подоспели с Городской стороны два батальона забалканцев и батальон полтавцев под общей командой подполковника князя Урусова, ехавшего впереди них в белом кителе и белой фуражке на огромном, какие были в те времена только у кавалергардов, вороном коне.
   Десятки тысяч штуцерных пуль выпущены были французами по батареям, их поражавшим, но и орудия и упряжки были так хорошо укрыты местностью, что ни прислуга, ни лошади не пострадали. Зато новые залпы французов, упорно державшихся на правом берегу Килен-балки, нашли себе много жертв в рядах подходившей к мостам пехоты.
   - Ребята, вперед! - подняв саблю, прокричал генерал Тимофеев, начальник пятого участка оборонительной линии, оттиснутый с Забалканской батареи вместе с муромцами, но теперь, с приходом трех свежих батальонов, воспрянувший духом.
   Он был так же верхом, как и Урусов. Подавленный тем, что весь его участок - и Камчатка и оба редута - так быстро и так, казалось бы, безнадежно потерян, может быть по какой-нибудь его оплошности, он пожилой генерал, - с горячностью прапорщика вырвавшись вперед, вскачь пустил коня на мост, но на середине моста свалился с седла набок и повис, смертельно раненный в голову.
   Но за ним бросились яростно полтавцы, а на другой мост направились забалканцы, и, на том берегу Килен-балки, на взгорье, завязался упорный штыковой бой.
   Французов было больше, их окрылял задор победителей, позиция их для штыковой схватки была очень выгодна - и все-таки они побежали.
   Забалканская батарея была отбита, и даже наступившая в это время темнота, сулившая удачу французам, не подвинула их на штурм этого лысого холмика, сплошь заваленного трупами.
   VI
   Боевой третий бастион, откуда так часто делались вылазки в английские траншеи, сильно пострадал от жестокой бомбардировки этого памятного дня, его огонь был потушен почти наполовину: амбразуры завалены, лафеты подбиты, платформы встали дыбом...
   И, однако, впереди бастиона, в ложементах, весь этот день пролежала рота Камчатского полка, подкрепленная двумя десятками штуцерных, ведя перестрелку с английскими фузелерами.
   Конечно, нельзя было и думать, чтобы такая огромная трата тяжелых снарядов с английских батарей - до пятнадцати тысяч за двадцать семь часов - была предпринята только для поддержки штурма со стороны французов на пятый участок. И, однако, в прикрытии обширного третьего бастиона были только три слабого состава роты того же Камчатского полка с батальонным командиром майором Хоменко.
   Иеромонах Иоанникий провел весь этот ошеломляющий день на бастионе, где начальником артиллерии был капитан 1-го ранга Лев Иванович Будищев, который очень нравился ему тем, что был образцовый собутыльник, остряк и знаток духовного пения. Впрочем, в светском пении он был еще больше силен, этот приземистый, несколько косолапый, кудлатый, рыжий, с маленькими глазками человек, похожий на сатира*.
   ______________
   * С а т и р ы  - полевые и лесные божества древних греков и
   римлян, с козлиными ногами и плоскими носами.
   У Будищева в блиндаже часто собирались гости, играли с хозяином в шахматы, причем победить его никто не мог, пили, а чтобы доставить гостям развлечение в тихие часы, он приказывал открывать пальбу из единственной дальнобойной пушки, уверяя всех, что она хватает в самый город Камыш. Английские батареи открывали ответную пальбу, и случалось, что не одно ядро попадало в крышу блиндажа хозяина или бомба разрывалась около дверей. Это смущало гостей, но зато веселило самого Будищева, который не раз командовал крупными вылазками, однажды был ранен, потом контужен, но поправлялся быстро и появлялся на третьем бастионе снова такой же, как всегда, - с узенькими глазками веселого сатира, с косолапой несколько походкой, распорядительный и спокойный и всегда не прочь подшутить над своими гостями.
   На банкете за мерлоном, то есть в промежутке между двумя орудиями на бруствере, стояли втроем: Будищев, Иоанникий и майор Хоменко - раздавшийся вширь и сутуловатый, однако высокий человек, сырой, с черными густыми бровями и мясистым носом, разделенным складкой между ноздрей на две неравные половины.
   Их соединила тревога, только что пробитая барабанщиками на всей линии укреплений Корабельной стороны и на третьем бастионе с его редутами.
   - Штурм? Что? Где? - кричал Будищев вверх сигнальщику.
   Сигнальщик замешкался с ответом, отыскивая в подзорную трубу, где штурмуют, и Будищев сам полез к нему по мешкам на бруствер.
   - Камчатка! - сказал ему сигнальный матрос, передавая трубу.
   - Камчатка! - подтвердил Будищев, увидев и сам множество французов на руинах вала люнета и поэтому сразу почуяв недоброе.
   Однако тех же французских солдат на Зеленом Холме - Кривой Пятке увидел и английский полковник Ширлей, который во главе четырехсот отборных людей из двух армейских дивизий и гвардейских стрелков стоял наготове для атаки ложементов пред третьим бастионом.
   В резерве у него было шестьсот, кроме того, около тысячи рабочих, которые должны были перевернуть в сторону Большого редана ложементы, когда они будут взяты.
   Появление на Камчатке французов было условным знаком для Ширлея начать штурм, и когда Будищев увидел красные мундиры впереди бастиона, он проворно спустился и закричал Хоменко:
   - Идут, идут! Энглезы!.. Стройте роты!
   Он не потерял присущего ему спокойствия и теперь, - он сделался только гораздо деловитее, чем обычно. Перед ним была явная, видимая цель, в которую, к сожалению, нельзя было брызнуть частой картечью: в ложементах началась свалка.
   Свалка эта, впрочем, продолжительной быть не могла. Один против четверых, смертельно утомленные за день в дыму и под визгом и шипом снарядов над головой, частью раненные или контуженные мелкими камнями из хрящеватых насыпей ложементов, - долго ли могли сопротивляться камчатцы свежим отборным английским солдатам?
   Вот они уже бежали к валу бастиона - жалкие остатки роты, не больше взвода на глаз... Картечь остановила зарвавшихся англичан и выбила их из ям перед бастионом, где им хотелось удержаться. Но ложементы были все-таки заняты! Отбивать ложементы повел три роты камчатцев сам Будищев.
   - А я вам говорю, батюшка, останьтесь! - в последний раз останавливая шагавшего с ним рядом Иоанникия, кричал Хоменко.
   - Я чтобы остался? - перекрикивал его Иоанникий. - Ни в коем случае!
   - За мно-ой, ура-а-а! - закричал он потрясающе и забежал вперед Будищева, спотыкавшегося, задевая косолапыми ногами то за трупы, то за ядра, то за камни.
   Но не сделал и пяти шагов, как упал с размаху наземь: пуля прохватила его голень.
   - Э-эх! Ведь говорил я вам! - успел на ходу бросить ему Хоменко, но тут же упал и сам, убитый наповал: английские фузелеры встречали двигавшихся выбивать их русских метким огнем, да и расстояние было небольшое, а Хоменко был очень заметен.
   Однако "ура" подхватили уже солдаты и ринулись вперед, опережая Будищева.
   Не один уже раз ходившие в штыки, они и на бегу старались держать плотный фронт, привычно обегая падавших из их рядов и смыкаясь снова локоть к локтю. Английские стрелки не устояли под их натиском и повернули к своим траншеям, и хотя очень поредели за эти несколько минут ряды камчатцев, но ложементы были очищены. С короткой полусаблей в руке, с потным крутым лбом, выпирающим из-под сдвинутой по-нахимовски на затылок белой фуражки, Будищев делал широкие жесты и кричал, рассовывая солдат за прикрытия, а в это время помощник Ширлея, инженер-полковник Тильден, повел в атаку на русских шестисотенный резерв.
   Этого совсем не ожидал Будищев: по довольно скромному началу дела он и не мог думать, что замыслы Раглана шли гораздо дальше контрапрошей, что весь третий бастион представлялся уже в середине этого дня английской главной квартире легкой добычей после всесокрушающей канонады и при совершенно ничтожном гарнизоне: это последнее известно было там от дезертиров-поляков.
   Английский резерв увлек за собою и отступавших; силы оказались больше чем тройные против камчатцев, отбивавшихся штыками, но пятившихся назад.
   Вместе со всеми пятился и Будищев, размахивая своей полусаблей и стараясь в то же время не наткнуться на козырек ложемента и не упасть; но на него кинулся какой-то краснорожий, красномундирный гигант и выбил из его рук полусаблю прикладом. Он же и потащил его в сторону, в плен, схватив, как клещами, за шиворот...
   - Ваше благородие! Примите начальство над командой нашей! - обратился в это время на бастионе к подпоручику-саперу Бородатову матрос Кошка.
   - Какая команда? Где?
   Бородатов оглянулся, - действительно стояла команда человек в шестьдесят на глаз; в ней были и матросы, и хрулевские пластуны, и саперы...
   - Не могу без приказа начальства, - сказал было Бородатов, но Кошка почти выкрикнул, глядя на него сурово:
   - Неустойка у пехотных наших, гонють - глядите!
   Бородатов прильнул к амбразуре, повернулся тут же, махнул рукой вверх команде, собравшейся самочинно, и пошел торжественным шагом, - худой еще после госпиталя и бледный, но с загоревшимися внезапно глазами, - к калитке бастиона, команда за ним, - небольшая, но добровольная, но идущая выручать своих.
   И, кинувшись в свалку, эта команда сделала много. Она ударила стремительно; она показалась отступавшим камчатцам огромной подмогой, чуть что не целым полком; камчатцы уперлись на месте, а через момент уже рванулись вперед, подхватывая "ура", и англичане начали так поспешно отступать, что Бородатов вместе с десятком бывших около него саперов и пластунов догнал гиганта, тащившего Будищева, и тот, бросив свою добычу, метнулся в сторону, готовя на бегу для стрельбы штуцер... Прошел момент замешательства у англичан; они начали снова нажимать на камчатцев здесь и там...
   - Отступать, отступать, братцы! - кричал Будищев, оглядываясь на бастион и не видя оттуда никакой больше поддержки.
   Он был без фуражки, - рыжий, кудлатый, кочелобый, - но, только что вырванный из плена, снова чувствовал себя командиром отряда.
   Отряд отступал, отстреливаясь и отбиваясь штыками, не зная того, что на бастион прибыл из города однобатальонный Волынский полк, - всего около пятисот штыков.
   Правда, было уже не рано, - смеркалось.
   Удар волынцев не только спас остатки отряда Будищева, он заставил англичан вторично очистить русские ложементы, и полковнику Ширлею пришлось ввести в дело всех своих рабочих - до тысячи человек, - чтобы заставить, наконец, этот лихой народ, потерявший при атаке почти всех своих офицеров, попятиться к бастиону.
   Темнота прекратила бой. Ложементы перешли в руки англичан, но Большой редан, близкое обладание которым сладко грезилось Раглану, остался по-прежнему недоступным и мощным: в эту ночь все подбитые орудия на нем были заменены новыми, так же как и на Малаховом кургане.
   VII
   Все-таки ночь эта здесь, около "Трех отроков", была ночью большой путаницы и неясностей, но зато быстро была она приведена в ясность там, в штабе Горчакова: как известно, и высокие здания и крупные события кажутся всегда видней и отчетливей именно издали.
   Здесь, на Малаховом, где съехались в наступившей темноте Тотлебен, Нахимов и Хрулев, царила час или два уверенность, что редуты Селенгинский и Волынский отбиты у французов обратно. Об этом, даже по форме приложив руку к папахе, доложил Нахимову, как помощнику начальника гарнизона, Хрулев, когда только что вернулся с Забалканской батареи.
   Так как вместе с темнотою упала на все обширное поле жестокого боя и тишина, и не только обычной орудийной, даже и ружейной перестрелки не было слышно, то первым усомнился в том, что доложил Хрулев Нахимову, хлопотавший около рабочих на Корниловском бастионе Тотлебен.
   - Прошу очень меня извинить, Стефан Александрович, - обратился он к Хрулеву, - но если мы выбили французов из обоих редутов, то почему же там может быть тихо, а? Ведь они должны, стало быть, опять атаковать редут, почему же не атакуют?
   - Потому что наклали им, чешут бока, - вот почему! - энергично отвечал Хрулев. - А наша обязанность теперь отбить еще и Камчатку... Отдали, а-а! - почти простонал он возмущенно и скорбно, сделав при этом выпад в темноту кулаками. - Ну что же, когда совсем не на кого было оставить Камчатку, когда я уезжал на Селенгинский! Не на кого, буквально, буквально так, Эдуард Иваныч, как я вам говорю это!.. Ни одного не только штаб-офицера, даже и прапорщика в целом и живом виде!! Ищу, кричу и не вижу!.. Кинулись ординарцы искать кого-нибудь, - повезло было им: нераненый подполковник Венцель передо мною! Я к нему обрадованный: "Примите немедленно команду над гарнизоном укрепления!" Он: "Слушаю..." А тут вдруг рвется проклятая граната около, - и Венцель мой уже лежит на земле, изо рта кровь... Не знаю, что с ним потом, - время не ждало, надо было ехать, - пришлось своих ординарцев - мичмана Зарубина, прапорщика Сикорского, оставить за командиров... Но какие же это командиры, посудите? Когда им приходилось быть командирами?.. Вот и... Ну, что поделаешь! Хорошо, что хоть редуты стали опять наши, а Камчатку отобьем, - дай только подойдет еще народу из города!
   - Теперь, поди-ка, они уж там укрепляются, - сказал неопределенно Нахимов. - Так что пока мы соберемся...
   - Много сделать все равно не успеют, Павел Степаныч! Лишь бы только до утра не оставлять в их руках, - горячо отозвался на это Хрулев, а Тотлебен покачал головой;
   - Большие потери будут... И даже едва ли получим мы разрешение на это от князя.
   - Зачем же нам просить разрешение, когда бой еще не кончился? - так и вскинулся Хрулев.
   - Кончился, мне так кажется, Стефан Александрович, иначе почему же так тихо? Вы кого оставили на редутах?
   - Подполковника Урусова я оставил командиром и Забалканской батареи и обоих редутов. Он же мне и доложил, что редуты отбиты.
   - Он доложил, вот видите! А вы лично, значит так, не были на редутах?
   - Не мог попасть. Видел только, что там уже были французы.
   - Это и мы видели отсюдова, - сказал Нахимов.
   - Да, но, позвольте доложить, когда я прискакал ко второму бастиону, показались эриванцы, два батальона, - вел подполковник Краевский. Его я направил через мост поддержать на Забалканской батарее князя Урусова. Тут у него жаркое дело было с французами, - это я видел, - однако эриванцы французов погнали и к Забалканской вышли, это я видел своими глазами... А потом туда же пошел и Кременчугский полк, четыре батальона...
   - А-а, да, с такой поддержкой, пожалуй, могли быть взяты редуты, согласился было Тотлебен, но Хрулев отозвался досадливо:
   - Я получил ясное донесение об этом! Как же так не взяты?
   - Во всяком случае, э-э, по Камчатке надо открыть огонь, чтобы там не работали, - сказал на это Нахимов; Тотлебен же добавил:
   - Вопрос с редутами для меня все-таки, прошу прощения, Стефан Александрович, не совсем ясен. Между тем это есть очень важный вопрос. Может статься, что придется открыть огонь и по редутам тоже.
   - Вот видите, вы, значит, мне не верите, что ли? - возмущенно вскрикнул Хрулев.
   Тотлебен взял его примирительно под локоть:
   - Стефан Александрович, вам я верю! Вам я не смею не верить, - боже меня сохрани! Но донесение, донесение, какое вы получили касательно редутов, - это нуждается в проверке.
   - Хорошо, можно послать туда офицера, - сказал Хрулев.
   - Э, так уж и быть, я лучше сделаю, если сам поеду, - возразил Тотлебен. - Ведь если обнаружится, что редуты уже не наши, - допустим это на минуту только, - то зачем же тогда идти отбивать люнет? Разве можно будет в нем удержаться, когда будут фланкировать нас с редутов.
   - Редуты взяты нами! - ударил себя в грудь Хрулев.
   - Тем для нас лучше... Мне надобно их проведать, - наладить там работу, - мягко, но упрямо сказал Тотлебен и, взяв с собой ординарца казака-урядника, направился к редутам, но не полем недавнего сражения, а вдоль линии укреплений.
   Добравшись до первого бастиона, который не слишком пострадал от канонады, но требовал, как и соседний второй, больших работ, чтобы его усилить, если только пали редуты, Тотлебен повернул к мосту через Килен-балку. Навстречу ему непрерывно двигались солдаты с носилками, несли раненых.
   Носилок, однако, не хватало, - тащили раненых и на ружьях, покрытых шинелями, переругиваясь на ходу хриплыми голосами, так как поминутно спотыкались в темноте на тела убитых. Около моста было особенно много этих тел, - они лежали грудами по обе стороны моста, оттащенные сюда с дороги.
   - Эй, братцы! Вы какого полка? - остановил Тотлебен лошадь перед идущими с носилками, на которых слабо стонал раненый.
   - Эриванского, ваше всок... - устало ответил один из передней пары.
   - Откуда идете?
   - А оттеда, с редута, ваше...
   - С редута? С какого именно?
   - Кто же его знает, как его имечко, ваше... - Солдат пригляделся и добавил: - Нам ведь не говорили, ваше пресходитс...
   - Значит, Во-лын-ский редут наш теперь и Селенгинский тоже? отчетливо и раздельно спросил Тотлебен.
   - Известно, наши, ваше пресходитс... - уже совсем бравым тоном ответил солдат, но Тотлебен, чтобы окончательно уяснить себе это, счел нужным спросить еще:
   - Отбиты, значит, вашим полком у французов?
   - Так точно-с, отбиты! - громко уже и даже не без гордости за свой полк ответил эриванец, а трое других молчали.
   - Ну, молодцы, когда так! - обрадованно сказал Тотлебен.
   - Рады, стратс, ваше пресходитство! - гаркнули теперь все четверо, и Тотлебен послал коня дальше, уже не останавливая других встречных.
   Но невдали от холма, на котором расположена была Забалканская батарея и где заметно было многолюдство, какой-то фельдфебель, судя по начальственно-жирному голосу, отдавал приказания кучке солдат, и Тотлебен задержал около него лошадь.
   - Какого полка? - спросил он, слегка нагибаясь к фельдфебелю.
   Тот, наметанным глазом окинув его, сразу вытянулся, вздернул к козырьку руку и отчеканил:
   - Кременчугского егерского, ваше превосходитс...
   - Ага! Хорошо, - Кременчугского... А что, редуты Волынский и Селенгинский в наших теперь руках?
   - Редуты, так что... не могу знать, ваше превосходитс...
   - Не знаешь даже? Как же ты так? - удивился Тотлебен.
   - Наш полк до эфтих редутов не дошел, ваше превосходитс...
   - Вот тебе раз! А почему же именно он не дошел?
   - По причине сильного огня противника, ваше превосходитс...
   - Допустим... Допустим, ваш полк не дошел, - но тогда, значит, другой полк дошел, а?
   - Не могу знать за другой полк, а только наш Кременчугский пришел с города последний, а других еще после нас не видать было, ваше превосходитс...
   Тотлебен вздернул непонимающе плечи и заторопился на батарею, чтобы там расспросить того, кто должен знать это лучше, чем фельдфебель и рядовые.
   Непроходимый беспорядок нашел он на батарее. Он спросил одного из попавшихся ему офицеров о редутах, тот довольно уверенно ответил, что удалось отбить только эту батарею, редуты же остались за французами.
   - А кто здесь командир? - спросил возмущенно Тотлебен.
   - Подполковник князь Урусов.
   - Где он сейчас?
   - Не могу знать, ваше превосходительство.
   С трудом удалось найти Урусова.
   - Скажите хоть вы, наконец, князь, наши или не наши редуты?
   - Какое же может быть сомнение в этом, ваше превосходительство? - как будто даже удивился Урусов такому вопросу. - Разумеется, наши.
   - Ну вот, насилу-то я узнал, что надо! - обрадовался Тотлебен. - Но это есть безобразие, должен признаться, что никто у вас тут ничего толком не знает!.. Кто же командиром там, на обоих редутах? Или на каждом из них особый?
   - Командиром всего этого закиленбалочного участка назначен генералом Хрулевым я, ваше превосходительство, но командующий Эриванским полком подполковник Краевский подчиняться моим распоряжениям не желает, а командир Кременчугского, полковник Свищевский, старше меня чином и тоже не желает меня знать! - желчно ответил Урусов.