Сертаков Виталий. Сценарий «Шербет»

   Через пять минут просмотра кушать нам расхотелось…
   …«Бентли» ныряет в платный тоннель под Московским проспектом. В другое время я бы поглазел вокруг на бесконечное море сувенирных лавок, баров и кафешек, поскольку на своей машине я сюда не спускаюсь. Трасса отдана в концессию финнам, и цены кусаются. Но сегодня, как назло, мне не до подземных пейзажей.
   Я гляжу на скрин, и вначале кажется, что гонял компьютер вхолостую. «Салоники» никак не пересекаются с «Жаждой». Точнее, не пересекаются служащие корпорации Костадиса и люди в Москве, которые делали «Жажду». Костадис чист; хотя бы на данном фронте что-то проясняется… Не найдено ни единого совпадения, только в двух-трех интервью фамилия грека звучит рядом с хозяевами московских программ. Фирма «Салоники» не оказывала москвичам никаких услуг. Хотя это ни о чем не говорит, кто-то мог уволиться, кто-то мог продать пакет акций. Возможно, следовало бы иначе поставить задачу или обратиться к профессионалам. Я, как и раньше, не понимаю, какого черта понесло Милену Харвик в игорный зал «Салоник». Я ничего не понимаю, я не продвинулся ни на сантиметр…
   Коко замечает первая; наверное, мои извилины окончательно перепутались.
   — Смотри-ка! Наш пострел везде поспел… А ты умненький, котик. Я и не знала, что Сибиренко приложил лапку к «Реаниматорам». Это ведь было так давно.
   — Я тоже не знал…
   Кусочком мозга я успеваю подумать о том, что Коко первая произнесла фамилию моего босса. Я решаю никак не реагировать. Не нашлось ничего предосудительного по «Салоникам», но остатки интуиции не подвели.
   Гораздо быстрее, чем я успеваю сообразить, блондинка перехватывает управление скрином и задает несколько новых команд. Она общается с машиной на безупречном английском, и потому экономится время на перевод. Коко почти не делает ошибок, ее решения изящны и просты. Слой за слоем она снимает тончайшие пласты лишней информации и внедряется в закутки, куда никто до нее не забирался. Я думаю, что непременно следует поинтересоваться, не увлекалась ли моя спутница сетевыми логическими игрушками. Например, такими, которые выпускает фирма «Салоники»?..
   То, что поначалу выглядело, как гипотеза, становится аксиомой. Лев Петрович Сибиренко приложил руку к созданию одного из самых скандальных шоу века. Раскопать его долю собственности невозможно и, пожалуй, ни к чему; Коко и так проделала колоссальную работу. На «Реаниматоров» охотились, их пытались запрещать, выдвигались идеи вплоть до отстрела коммерческих спутников, пока новые программы не затмили телевизионный небосклон. Авторы старались не афишировать имен, поскольку разъяренные родственники погибших завалили суды заявлениями. Создатели и владельцы шоу не афишировали имен, но и прятаться, согласно законодательству, не имели права. Коко виртуозно вытащила молодого еще телемагната на свет, отряхнула от пыли и преподнесла мне.
   Я пока не понимаю окончательно, что это может означать сегодня для нашей возни, но по инерции переписываю десяток прочих фамилий, скользнувших рядом с моим боссом. Кто-то из них кажется весьма знакомым, следует непременно проверить. Отныне все, что его касается, в какой-то мере занимает и меня. Это отвратительно, но ничего не могу с собой поделать.
   Острым ноготком Коко проводит по темному профилю Сибиренко. Я механически отмечаю, что она успела в машине сменить ногти и стразы. Те ногти, что сейчас удлиняют ее пальцы, запрещены как холодное оружие. В умелых руках… Да, смешной оборот. На умелых руках это страшное оружие. В академии нам показывали всевозможные виды прикладных систем обороны. Выдвижные акриловые полосы с закаленной титановой оплеткой; легкого взмаха кисти достаточно, чтобы вскрыть человеку трахею…
   — Вот именно, кто это? А ты сама знаешь, кто он такой?
   — Может, и знаю. — Коко потягивается, шевелит своими страшными ногтями, как сытая пантера. — А она ничего, твоя Ксана, я бы с ней поиграла. Она работает на этого борова?
   — Нет…
   Следующую минуту я обескураженно молчу. Я решаю две задачи. Откуда эта бестия знает имя моей жены и где же на самом деле работает Ксана? По поводу имени можно даже не спрашивать; ничего не стоит заполучить биографию любого человека, проживающего в странах Европы и не защищенного в сети синим или красным флажком.
   Почему-то я никогда не задумывался о месте работы моей жены…
   — А где работает твоя киса?
   — В одной конторе. — Собственный голос доносится издалека. — Продает недвижимость.
   Коко молчит. У меня начинает покалывать в висках, и такое ощущение, будто желудок намерен вывернуться наружу. Второй раз за вечер, и всякий раз, когда речь заходит о личном. Нервы, всего лишь нервный срыв…
   — Это маленькая фирма. «Зеленый дом» или что-то вроде…
   — Зеленый дом, торговля недвижимостью, Ксана Арсенова, — повторяет Коко в окошко свободного скрина и вновь, не отрываясь, изучает мою переносицу.
   Мне показалось, что лимузин сильно накренился на повороте, но мы едем по совершенно ровному, прямому отрезку пути. Коко смотрит на меня остановившимся взглядом:
   — Тебе дурно, котик? Хочешь глотнуть коньяку?
   Нет, я ничего не хочу глотнуть. Я кое-как расслабляю свои пальцы, вцепившиеся в подлокотники. Со мной такое в третий раз. Вероятно, нервное. Живот не болит, ничего несвежего я не употреблял.
   Компьютер выдает ноль ссылок на указанное сочетание.
   — Новая фирма, — тупо повторяю я. — Они недавно организовались. Продают участки в лесу…
   Почему-то я не могу смотреть в скрин. Я хочу, чтобы эти разговоры побыстрее закончились.
   — В лесу, — словно эхо, отзывается блондинка, и кажется, на некоторое время теряет интерес к моей жене. — А тот боров в «ягуаре», он тоже из леса?
   — Это мой босс, — непонятно зачем делюсь я, — Но Ксана никогда не работала на телевидении. Она тут ни при чем…
   Коко смотрит на меня сквозь фиолетовые очки. Снаружи по стеклам «Бентли» ползают леопардовые пятна. Компьютер зеленой ниткой рисует наш маршрут. На спидометре двести сорок, внизу проносятся залитые огнем кварталы. У меня такое ощущение, словно я перед этой голозадой куклой в чем-то оправдываюсь. И еще у меня ощущение, что она совсем не кукла. И что если я буду и дальше думать о фирме «Зеленый дом», из меня сию минуту полезет назад мой обед.
   — Ксана здесь ни при чем…
   …— Добро пожаловать в команду реаниматоров! — кривя на сторону рот, гнусаво произнес парень в рваной футболке.
   Он был весь какой-то кривой. На губах шелушились болячки, под глазами висели мешки, но, возможно, они были нарисованы. Я очень быстро понял, что в этой игре нельзя доверять ни зрению, ни слуху. Ведущий выглядел больным, он постоянно чесался и прикладывался к бутылке. Он трепался с операторами, матерился и по ходу дела поливал грязью всех шишек в официальном телемире. Потом рядом с этим тощим уродом возникла девчонка с закрашенными разной тушью глазами, в дырявой латексной юбке красного цвета и грязном бюстгальтере. Ее золотушные плечи были покрыты тату на темы сатанизма, а на груди болтались железные амулеты. Девчонка тоже чесалась; ее рыжые космы выглядели так, словно ими мыли полы. Андрюхина сестра узнала в этом стилизованном кошмаре певицу из супермодной группы.
   Им очень хотелось поверить, и все-таки я им верил не до конца. Оба слишком профессионально косили под отребье и очень старались сделать «все наоборот». Все наоборот… Именно такие слова приходили на ум. Создатели «Реаниматоров» старательно переворачивали с ног на голову все представления о мирном семейном вечере у телевизора. Репортаж со свалки, груды автопокрышек, стаи чаек над смердящими кучами, нищие у костров и «штабной» вагончик, размалеванный в цвета российского флага. Сюда же подкатывают закрытые машины с будущими участниками шоу. Их выводят с завязанными глазами и строят на краю обрыва. Внизу, под обрывом, копошится экскаватор, трамбует брикеты с мусором, и грызутся две стаи бродячих собак. Желтушный свет прожекторов, стелющийся черный дым, чавкает грязь под ботинками съемочной группы.
   Много людей в кадре, которых быть не должно. Слева от ведущих двое осветителей уминают тушенку из банки. На заднем фоне у костра греют руки девушки-гримеры, по кругу передают пачку сигарет. Затем оператор рывком задирает камеру и общается с тем, кто сидит на платформе. Тот, наверху, замерз, он матерится, требует пальто и стакан коньяка. Ему приносят коньяк, ведущий хохочет.
   Съемочной группы в кадре быть не должно, это известно каждому. Но они есть, и они ведут себя, как будто так и надо. Кажется, кто-то из мужчин даже собрался помочиться, пристроившись за перевернутым автобусом. Ведущие без стеснения говорили зрителям: «Ну что, сопляки, захотелось чего-нибудь настоящего? Мы вам покажем настоящее, не сладенькую водичку, а такое реалити, что аппетит пропадет! Мы вам покажем, на что способны ребята с улиц, обычные парни и девчонки, а не лощеные типчики из недр телевидения! И нам ни к чему все эти трюки, которым учат в институтах, типа правильной постановки света, экспозиции и подачи материала. Мы снимаем „Реаниматоров“, а кому не по вкусу — пусть смотрят вонючее старье вроде „Башни страха“!..»
   Словом, начиналось зрелище, кардинально отличавшееся от всей этой мутноватой паточной бодяги, от которой рыдали старушки. Сестра Андрюхи заявила, что видела кусочек рекламного ролика про «Реаниматоров» и что шоу не решился купить ни один из питерских эфирных каналов.
   — Они просто пересрали! — засмеялся кто-то из моих одноклассников. — Наложили в штаны под угрозой цензурного комитета!
   — Ну и дураки! — нахмурилась Андрюхина сестра. — Зато кабельщики, те, что купили, подняли рейтинг почти втрое. И подняли цены на свои услуги. Вчера мужик выступал из «Телебиржи», рассказывал про акции, сколько людей стали миллионерами…
   — Клево! — восхищенно выдавил Андрюха. — Это вам не «Жажда»!
   Бесспорно, это было клево. Ведущий опрокинул в рот банку пива, рыгнул, сплюнул и объявил условия. Он сказал, что реаниматором стать непросто и ребятки прошли строжайший отбор. Четыре команды, самый разный возраст, социальный статус и навыки, но всех объединяет одно условие — в командах не должно быть профессиональных медиков и следопытов. Вспыхивают костры, членов команд, по-прежнему с завязанными глазами, подводят к барабанам. Все честно, в нашем шоу не может быть коррупции или директорских сынков. Бросается жребий, все предупреждены о последствиях. Согласно жребию, по четыре человека в каждой команде отдаются на заклание; у остальных будет не очень много времени, чтобы спасти своих товарищей. Если их не успеют спасти, в команде произойдет естественная убыль, и следующий этап станет труднее преодолеть. Ведущие говорят о трудностях следующего этапа, но никто уже не упоминает о «естественно убывших».
   Я смотрю и убеждаю себя, что все это понарошку. Что выступать будут специально подготовленные йоги и каскадеры, что нас нарочно запугивают, чтобы потом посмеяться. Я смотрю на одноклассников, они тоже таращатся на экран. Шоу прерывается рекламой оружия, мы закуриваем, нервно хохочем. Да, это не «Жажда»…
   Так хочется, чтобы все оказалось понарошку.
   И в то же время неистово хочется, чтобы кто-то умер на экране. Мы не говорим об этом слух, но в расширенных зрачках — одинаковое желание.
   «Свобода… — сплевывает под ноги солистка „Утреннего инцеста“. Она задумчиво ковыряет пальцем дыру на юбке, она словно забыла о миллионах зрителей. Свобода… Да какое, на фиг, право вы имеете рассуждать о свободе? Что могут знать о свободе кролики, обеспеченные кормом и автопоилкой? Вы для начала сделайте хотя бы это!.. — Девушка демонстрирует жуткие рубцы на внутренней стороне запястья. — Вы, зажравшиеся, обтрахавшиеся кроли, хоть раз пытались встать у зеркала с бритвой и пустить себе кровь? Вы свободу видите в том, что каждую ночь получаете новое тело в свою постель, а в гараже стоит новая тачка! Мы вам покажем, что такое свобода, которую вы пытаетесь запретить! Только остановить „Реаниматоров“ у вас кишка тонка!..»
   Ведущая сценически грамотным движением извлекает ниоткуда длинную опасную бритву с перламутровой рукояткой. В ее руке — настоящий раритет, музейная реликвия. Девушка ставит ногу в рваном чулке на опрокинутую канистру и, ухмыляясь щербатым ртом, проводит себе бритвой по голому животу…
   …Я смотрю в окно машины и не понимаю, что вижу. «Бентли» уже несется над Царским Селом, справа в сполохах фейерверков встает дворцовый комплекс, над колпаком кружит очередь туристических автобусов, ожидая права на посадку. С усилием поворачиваюсь к скрину. Такое ощущение, будто внутри шеи заклинила какая-то шестеренка.
   — Ксана ни при чем, — чересчур ласково соглашается Коко. — Хочешь, котик, я сама поищу и выясню, где она работает?
   —Нет!
   — Отчего же так волнуешься? — Она быстро проводит ладонью мне по лбу. — Или тебе страшно даже подумать об этом?
   …Мне страшно. Я молчу, но мне страшно.

10. РЕАНИМАТОРЫ И Я

   Я не успеваю отшатнуться и сам чувствую, что весь покрываюсь потом. Коко произносит пароль, и лимузин начинает спешно сбрасывать скорость.
   Я сижу, до боли сжав кулаки, и пытаюсь представить себя на больничной койке. Похоже, к тому все и идет, не похожи ли эти симптомы на инсульт?..
   Машина останавливается, мы не доехали, мы скатились к земле и встали на колеса в каком-то бесцветном тупичке. Коко с феноменальной скоростью общается сразу с двумя скринами, посылая запросы и молниеносно реагируя на ответы.
   — Зачем тебе это надо? — кое-как выдавливаю я.
   — Затем, что ты заплатил пять штук.
   Она даже не соизволила обернуться, чтобы мне ответить. Снаружи возле нашей машины собирается небольшая толпа. Павловская нищета, ободранные дети, посиневшие взрослые, утомленные старухи. Изумленные аборигены с ужасом в глазах рассматривают шестиметрового леопарда. Кто-то из них пытается подойти ближе и моментально попадает в ослепительный луч света. Прожектор выдвигается где-то в области багажника, казенный бас предупреждает о последствиях. В свете прожектора я замечаю перекошенный дощатый забор, груды консервных банок и женщину с разбитой детской коляской. Толпа отбегает на безопасное расстояние.
   — Я заплатил пять штук, чтобы мне доставили женщину из клуба!
   — Именно этим, блондинчик, я и занимаюсь.
   — Оставь мою жену в покое! Лучше скажи, эта рыжая засветилась хоть в одной базе данных?
   — Не-а… Видать, только что прошла тотальный «мейкап», и вдобавок…
   — Что вдобавок? — Я силюсь разглядеть происходящее на экране.
   — Эту стерву не берут «Ноги Брайля»! — Коко порхает от одного компьютера к другому.
   Мне совсем не нравится то, что происходит в переулке. Я догадываюсь, что личное авто Марианны Фор нелегко поразить даже из танка, но мою спутницу угораздило спуститься в несколько неудачном месте. Это еще очень мягко сказано; ближайший монорельс остался далеко позади. А вокруг — частный сектор, построенный из дерева. Этим домам должно быть лет по семьдесят, если не больше, и мимо нас не проехала еще ни одна машина…
   — Но я «пробил» ее и даже нашел двоих ее двойников.
   — А дальше?! — фыркает Коко. — Что толку в поиске, котик, если нет данных по человеку?
   Она поворачивает скрин, и тут до меня доходит. В руках этой крашеной стервочки совсем не та версия «Ног Брайля», которой меня снабдила госпожа подполковник. Этот компьютер свободно общается с базами милиции. Рыжей девицы в базах нет; один за другим вспыхивают отказы региональных управлений.
   Невольно я смотрю на Коко другими глазами, я мысленно цепляю ей лейтенантские погоны. Пожалуй, ей подошли бы и капитанские. Хотя все это полная чушь, в таком случае девочку давно бы замуровали в бетон в подвалах «Кролика». Марианна же не идиотка, если только…
   Вот именно. Если только госпожа Фор не начала официально брать на службу спецов из Управы. Чтобы укрепить свои позиции в борьбе с другими силовиками…
   — Кто же она такая, эта девка? И как ты планируешь ее найти, если ее нигде нет?
   В углу скрина колеблется тот самый портрет рыжей, в обнимку с Ксаной.
   — Ты вообще представляешь, котик, что означает, когда человечка нет? Вот он живой, но его нет нигде…
   — Представляю. Если бы я работал на прежнем месте, я запросил бы федералов, базу дипкорпуса и МЧС.
   — Отличная идея, — смеется Коко и поворачивает ко мне второй скрин.
   Полупрозрачное полотнище обретает глубину и яркость. Поиск уже произведен, причем даже такими способами, о которых я, отработав десять лет в Управе, не подозревал. Женщина, которую мы едем ловить, не зафиксирована нигде. Она призрак, фантом, привидевшийся моей «стрекозе» в полумраке клуба «Ирис и карамель». Она фантом, записанный чипом Костадиса. Ее нет нигде, кроме…
   Кроме клуба «Ирис и карамель».
   Любознательная деревенщина подобралась к машине слишком близко. Я разглядываю этих качающихся существ, и они совсем не кажутся мне похожими на людей. Крайне сомнительно, что по этой дороге вообще ездят машины. Теперь я различаю грязь, ветки и какие-то обломки прямо на разделительной полосе. Там же, в темноте, сидит ребенок, невозможно определить его пол и возраст. С ребенком что-то не в порядке, голова свесилась набок, он копается руками в картонной коробке. Мы с Коко словно наблюдаем океаническое дно из иллюминаторов батискафа. Точнее, наблюдаю один я, блондинке наплевать. Мы спустились в ядовитую лакуну и никогда не выйдем наружу. Даже если заклинит мотор и кончится пища, мы не осмелимся шагнуть на океаническое дно. В районе Большой Охты опасно, но это всего лишь район города, и он вынужден жить по городским правилам. Там понимают русский язык, там понимают язык денег и язык оружия. Здесь, в поясе брошенных кварталов, все иначе.
   Пушкин огорожен и закрыт для отребья. В Пушкине готовят очередной роскошный карнавал. На это стоит посмотреть, ради летнего праздника слетаются сотни знаменитостей. В Павловске огорожена дворцово-парковая зона и коттеджный поселок, куда мы и направляемся. Все, что вне зоны застройки, мало кого интересует. Клео как-то за рюмкой призналась мне, что в отчетах убойного отдела появился даже особый термин — «потерянные деревни». Термин возник семь лет назад, после того как правительство официально признало, что не может обеспечить законность и уровень коммунальных услуг на территориях с «отрицательным демографическим балансом». То есть везде, кроме десятка крупных мегаполисов. Везде, где невозможно подсчитать, сколько осталось жителей, способных адекватно общаться с властью.
   Они похожи на нас, но только издалека, эти люди из «потерянной деревни». Снова включается прожектор, на сей раз — выдвигается из капота. За мягким светом следует вспышка, такая яркая, что даже в салоне, за слоем тонировки хочется протереть глаза. «Бентли» делает последнее предупреждение. Представляю, каково пришлось тем любопытным пацанам на улице. Мальчишки катаются в грязи, закрыв руками лица. Все происходит бесшумно, как и положено на дне океана. Взбаламучена пыль, колышутся водоросли, проносятся стайки неприятных созданий. Коко и ухом не ведет. Мне кажется, что давно бы следовало вызвать милицию, во всяком случае, я бы именно так и поступил. Впрочем, я никогда в жизни не остановился бы поздно вечером в неосвещенном пригороде, вне зоны милицейского контроля.
   — Ты спрашивал, как давно твоя жена посещает «Ирис»?
   — Нет…
   — А в каких клубах она еще бывает, говорила?
   — Во многих… но я узнавал сам.
   — Иными словами, котик, ты за ней шпионил, верно? Тебе нравится подглядывать за женщинами? Тебе нравится смотреть, как они поправляют одежду, нравится заглядывать в женские уборные?
   — Я не подглядываю за женщинами…
   — Почему ты сам не спросил ее об этой пташке?
   — Потому что…
   Как я могу объяснить ей, что Ксана запустит мне в голову пудовой вазой при малейшем подозрении на слежку? Или выскочит из дома в одной ночной рубахе, и мне придется искать ее в два часа ночи на улице?
   — Ты боишься ее? Черт подери, котик, да ты просто боишься.
   — Я не боюсь, я люблю ее! И оставь Ксану в покое, сто раз тебя просил, займись своим делом.
   — Я не халтурю, милый. — Коко проводит языком по разбитой губе и смотрит честным, издевательским взглядом.
   — И не называй меня «милым»!
   — Что ты так размяукался, котик? Где твоя офицерская выдержка?
   Я сам не пойму, где моя выдержка. Никогда такого не было, чтобы срывать раздражение на незнакомом человеке. Я пытаюсь убедить себя, что Коко не пыталась меня поддеть или разозлить, она действительно честно отрабатывает деньги. Просто она понятия не имеет, каково это — метаться в два часа ночи между самыми злачными барами на подземных уровнях, заглядывать в лица пьяным гетерам, получать тычки от секьюрити и выть от злости на себя и на весь несправедливый мир. Я болен этой женщиной и никому не могу сказать об этом. Могу только извиниться перед Коко за то, что поставил под сомнение профессионализм «детективного бюро». Когда госпожа Фор берется кому-то помочь, это делается на высшем уровне, а я усомнился и позволил себе нагрубить. Я теперь должник, сколько бы денег ни принес, пока сестра Клео не скажет сама, что долг погашен.
   — Извини, — говорю я, — извини, пожалуйста. Просто я люблю ее и не могу об этом говорить…
   — Нет проблем, — ровно сообщает Коко и смотрит на меня как-то странно. — Нет проблем, котик. Я лишь хотела заметить, что твою жену тоже не берут «Ноги Брайля». Ее тоже нигде нет…
   …Начало «Реаниматоров» вдохновляет! Кровь брызжет прямо в камеру, по внешнему фильтру стекают розовые капли. Ведущая кончиком языка прикоснулась к лезвию бритвы; отсветы прожекторов пляшут на закаленной стали. Почти наверняка рана неопасная, но мы, все четверо, разом отпрянули от экрана.
   — Вот это да!.. — потрясенно зашептала Андрюхина сестра. Остальные ребята не нашлись, что ответить. Я заметил, что никто не ест и не пьет, и тогда впервые задал себе вопрос: а правильно ли мы поступили, что взялись смотреть этот бред?
   Такой притягательный бред…
   Ведущая кладет ладонь поверх раны. Алые ручейки торопятся между пальцев. На заднем плане в полумраке какая-то возня и всхлипы.
   «Именно так, — мечтательно шепчет белокурая солистка. — Именно так. Нас нельзя остановить, как нельзя вашими слабыми ручонками онанистов остановить кровь из артерии. Нельзя загнать обратно в вены желания народа, нельзя нас заставить жевать сладкую промокашку!»
   Все игроки подписали контракты. Все прошли психологический тренинг, все оформили грандиозную страховку.
   Теперь миллионы зрителей увидят, как доставленные особым транспортом спецы приведут приговоры в исполнение. Этих «исполнителей» так и тянет назвать палачами, их лица скрыты кожаными капюшонами, а фигуры прячутся под бесформенной мешковиной. Сладенькая певица-ведущая сообщает, что к маскировке пришлось прибегнуть в целях безопасности. Чтобы обезопасить исполнителей от возможного гнева родственников будущих жертв. Хотя какие же это жертвы, смеется рокерша, если гребут столько нехилого бабла. Она так и выражается на всю страну…
   Впрочем, по той ловкости, с которой мужчины управляются с беззащитными жертвами, можно предположить немалый опыт в подобной деятельности.
   Участников не зря привезли на первый тур связанными; кто-то из женщин, вытянувших «черную метку», сразу начинает плакать и отбиваться. Она вопит, что передумала, чтобы ее немедленно отпустили, что ее проигрыш был нарочно подстроен…
   Один из мужчин в капюшоне коротко бьет пальцем в живот. Женщина падает в грязь и скулит, подтянув колени к животу. Камера очень близко показывает остальных членов команды. Они не вытянули «черных меток», но выглядят не лучшим образом. Их побледневшие лица заливает пот, хотя на свалке ночь; они озираются, силясь что-то разглядеть из-под плотных повязок.
   Все сделано потрясающе; мы забыли о пиве и чипсах. Мы переглядываемся и спрашиваем друг друга, правда это или лажа. Но наверняка никто из миллионов зрителей не может сейчас ответить на этот вопрос.
   — В этом главная фишка, — хохочет с экрана солистка группы «Утренний инцест». — Мы предупреждали вас, два месяца мы вас предупреждали, что никто и никогда не сможет угадать, правда это или розыгрыш. Сказать по секрету — то, что вы увидите, будет здорово смахивать на правду, но тогда нас попросту закроют и посадят за решетку! А я не хочу за решетку, я там уже была, и там дерьмово, скажу я вам! Так что, девочки и мальчики, проще считать, что вы смотрите полную лажу, вроде рестлинга… А теперь задумайтесь, какого черта эту невинную лажу запретили к показу? Ха-ха…
   Реклама систем безопасности, реклама новой модели шокера. Вспыхивают десятки прожекторов. Захламленный пейзаж, железнодорожные ветки пром-зоны, чайки гнездятся в окнах цехов. Поваленные строительные краны, замершие заводские котельные, продавленные крыши, пустые дыры окон, крысиные норы. Можно долго спорить, в каком из городов России начались съемки. Их слишком много, городов, где жители никуда не уходили, а просто кончились.