Сесил Скотт Форестер. Хорблауэр и "Атропа"

"Давай-давай, салаги". Когда дамы удалились, Хорнблауэр выслушал соображения
Его Превосходительства по поводу захвата Бонапартом южной Италии и о том,
насколько вероятно удержать Сицилию. Потом все вернулись в гостиную, и,
выдержав приличное время, Хорнблауэр взглядом поманил князя. Странно было
смотреть, как по старой привычке мальчик принимает поклоны мужчин и
реверансы дам. Скоро он вновь окажется в мичманской каюте - Хорнблауэр
гадал, может ли он уже постоять за себя, и не получает ли одни хрящи, когда
делят мясо.

Гичка проскользнула через гавань от ступеней губернаторского дворца к
"Атропе". Хорнблауэр в свисте дудок поднялся на шканцы. Не успел он поднести
руку к полям шляпы, как понял: что-то тут не ладно. Он осмотрелся в багровом
свете заката. Судя по матросам, дело не в них. Три цейлонских ныряльщика по
обыкновению одиноко сидели у недгедсов. Но офицеры собрались на корме, и вид
у них был виноватый. Хорнблауэр переводил взгляд с одного на другого. с
Джонса на Стила, с Карслейка на Сильвера, вахтенного штурманского помощника.
Джонс, как старший, вышел вперед и доложил:
- Простите, сэр.
- В чем дело, мистер Джонс?
- Простите, сэр, у нас была дуэль.
Никогда не угадаешь, что следующее обрушится на голову капитану. Это
могла оказаться чума, или сухая гниль корабельной древесины. Судя по
поведению Джонса, не только произошла дуэль, но и кто-то пострадал.
- Кто дрался? - спросил Хорнблауэр.
- Доктор и мистер Маккулум, сэр.
Ладно, можно найти другого врача, в крайнем случае вообще без него
обойтись.
- И что же?
- У мистера Маккулума прострелено легкое, сэр. Господи! Это совсем
другое дело. Пуля в легком - почти наверняка смерть, а что, скажите на
милость, делать без Маккулума? Его прислали из Индии. Чтоб привезти ему
замену, потребуется года полтора. Обычный человек с опытом
аварийно-спасательных работ не подойдет - нужно, чтоб он умел обращаться с
цейлонскими ныряльщиками. Хорнблауэр с тошнотворным отчаянием думал -
неужели кому-нибудь когда-нибудь так не везло, как ему? Прежде чем снова
заговорить, он сглотнул.
- Где он сейчас?
- Мистер Маккулум, сэр? В госпитале на берегу.
- Он жив?
Джонс развел руками.
- Да, сэр. Полчаса назад он был жив.
- Где доктор?
- У себя внизу, сэр.
- Пусть придет сюда. Нет, подождите. Я пошлю за ним позже.
Хорнблауэр хотел подумать - он хотел подумать спокойно. Ему надо
пройтись по палубе - это единственный способ снять непомерное напряжение.
Ритмичная ходьба помогает привести в порядок мысли. На тесной палубе
толклись свободные от дел офицеры, а в крохотную каюту идти было
бессмысленно. Тут Хорнблауэр снова отвлек Джонс.
- Мистер Тернер прибыл на борт, сэр.
Мистер Тернер? Тернер? Ах да, штурман, знающий турецкие воды. Он
выступил вперед - старый, морщинистый с какими-то бумагами в руке - видимо,
это приказы, направляющие его на "Атропу".
- Добро пожаловать, мистер Тернер. - Хорнблауэр принуждал себя говорить
сердечно, но про себя гадал, придется ли ему воспользоваться услугами
мистера Тернера.
- Ваш покорный слуга, сэр, - со старомодной учтивостыо произнес Тернер.
- Мистер Джонс, устройте мистера Тернера.
- Есть, сэр.
Ничего другого ответить Джонс не мог, как ни трудо для исполнения
отданный ему приказ. Но он колебался намереваясь сказать что-то еще -
видимо, хотел обсудить не поселить ли ему Тернера на место Маккулума.
Хорнблауэру решительно не хотелось это выслушивать, пока он не принял
окончательного решения. Закипавшее в нем раздражение побудило его
действовать с самодурством, характерным для капитанов старой школы.
- Убирайтесь вниз, все! - рявкнул он. - Очистите палубу!
Офицеры смотрели на него так, словно не расслышали, хотя не слышать они
не могли.
- Уйдите вниз, пожалуйста, - сказал Хорнблауэр. "Пожалуйста" ничуть не
смягчило его грубое требование. - Вахтенный штурманский помощник,
проследите, чтоб на палубе никого не было, и сами не попадайтесь мне под
ноги.
Офицеры ушли вниз, как приказал капитан, который (судя по тому, что
рассказали матросы с гички) чуть не повесил дюжину французских пленных
единственно ради своего удовольствия. Так что он остался на шканцах один, и
ходил взад-вперед, от гакаборта к бизань-мачте и обратно в быстро
сгущающихся сумерках. Он ходил быстро, резко поворачиваясь, снедаемый
раздражением и тоской.
Надо решать. Проще всего доложить Коллингвуду и ждать дальнейших
распоряжений. Но когда еще с Мальты отбудет судно с депешами для
Коллингвуда, и скоро ли прибудет ответ? Не раньше чем через месяц. Ни один
мало-мальски стоящий капитан не станет месяц держать "Атропу" без дела.
Можно представить себе, как это понравится Коллингвуду. Если самому
отправиться на поиски вице-адмирала, то встают те же возражения. И как он
явится Коллингвуду на глаза вблизи Тулона или Ливорно, или куда там еще
превратности войны забросят эскадру, когда ему надлежит быть в двух тысячах
миль оттуда? Нет, ни за что. По крайней мере, два варианта он исключил.
Значит, надо исполнять приказы, как если бы с Маккулумом ничего не
случилось. Значит, поднимать сокровища придется самому, а он совершенно в
этом не сведущ. Хорнблауэра волной захлестнул гнев. Идиот Эйзенбейс,
обидчивый Маккулум. Какое право они имели ради удовлетворения своих личных
амбиций мешать Англии в ее борьбе с Бонапартом? Мирился же Хорнблауэр с
занудством Эйзенбейса, почему Маккулум не мог поступать так же? А коли нет,
почему Маккулум не смог держать пистолет прямее - почему он не застрелил
нелепого доктора вместо того, чтоб подставлять себя под пулю? Но эти
риторические вопросы ни на йоту не приближали Хорнблауэра к решению
собственных проблем - так незачем об этом и думать. Мало того, его начинало
грызть раскаяние. Он не имел права не замечать, что у него на корабле
назревает ссора. Он вспомнил, как легкомысленно переложил на Джонса заботу,
куда Маккулума селить. В кают-компании доктор и Маккулум наверняка друг
друга раздражали; сойдя на берег, выпили в таверне вина, окончательно
переругались - и вот дуэль. Хорнблауэр должен был предвидеть такую
возможность и пресечь ее в зародыше. Как он недосмотрел? Кто он вообще после
этого? Быть может, он недостоин быть капитаном королевского судна.
Мысль эта была невыносима, она вызвала в Хорнблауэре новую бурю чувств.
Он должен доказать себе, что это не так, или сломаться. Если надо, он сам
произведет все работы по подъему сокровищ. Он должен. Должен.
Итак, он решился. И сразу чувства его улеглись, теперь он мыслил
быстро, но четко. Конечно, нужно сделать все для достижения успеха, не
упустить даже малейшую возможность. Маккулум заказал "кожаный фитильный
шланг". Исходя из этого, можно предположить, как вести подъемные работы. И
Маккулум, насколько Хорнблауэру известно, пока жив. Может быть... нет, так
не бывает. Никто еще не выжил с пулей в легком. И все же...
- Мистер Нэш!
- Сэр! - откликнулся вахтенный штурманский помощник.
- Мою гичку! Я отправляюсь в госпиталь. Небо еще не потемнело, но вода
была уже совсем черной, и огни Ля-Валетты отражались в ней длинными
дрожащими полосками. Весла ритмично скрипели в уключинах. Хорнблауэр
сдерживался, чтоб не покрикивать на гребцов. Как ни быстро они будут грести,
им не удовлетворить обуревающее его нетерпение.
Гарнизонные офицеры сидели в столовой, попивая вино. По просьбе
Хорнблауэра сержант сходил за врачом. Это оказался молодой человек, по
счастью еще трезвый. Он внимательно выслушал вопросы Хорнблауэра.
- Пуля вошла в правую подмышку, - сказал он, - что естественно,
учитывая, что пациент стоял боком к противнику подняв правую руку. Рана в
подмышечной впадине, ближе к спине, иными словами, на уровне пятого ребра.
Хорнблауэр знал, что на уровне пятого ребра располагается сердце, и
слова врача прозвучали для него зловеще.
- Я полагаю, наружу пуля не вышла? - спросил он.
- Нет, - ответил врач. - Пистолетная пуля, задев легкое, редко выходит
наружу, даже при выстреле с двенадцати шагов. Заряд пороха всего одна
драхма. Пуля скорее всего в грудной полости.
- Так что он вряд ли выживет?
- Это очень маловероятно, сэр. Странно что он прожил так долго.
Кровохарканье, сэр, было несильное. Обычно раненные в легкое умирают от
внутреннего кровоизлиянии через час или два после ранения, но, видимо,
легкое лишь слегка задето. Под правой скапулой - под лопаткой, сэр - сильный
ушиб. Он указывает, что пуля остановилась там.
- Близко к сердцу?
- Близко к сердцу, сэр. Как ни странно, однако, ни один из больших
кровеносных сосудов не задет, не то он умер бы в первые несколько секунд
после ранения.
- Тогда почему бы ему не выжить?
Доктор покачал головой.
- Коль скоро в грудной полости образовалось отверстие. Шансы раненого
невелики, если же пуля осталась внутри, они практически равны нулю. Пуля
наверняка затащила с собой обрывки одежды. Следует ожидать возникновение
гангрены, накопление дурных соков и неизбежную смерть в ближайшие несколько
дней.
- Вы не пытались извлечь пулю?
- Из грудной клетки? О чем вы, сэр!
- Что же вы предприняли?
- Перевязал рану и остановил кровотечение. Наложил повязку на грудь,
чтобы зазубренные концы сломанных ребер не причинили дальнейшего ущерба
легким. Я выпустил две унции крови из левой основной артерии и дал больному
опиат.
- Опиат? Значит, сейчас он спит?
- Да, конечно.
Хорнблауэр чувствовал, что практически не продвинула вперед с тех пор,
как Джонс сообщил ему новость.
- Вы сказали, он может прожить несколько дней. Сколько именно?
- Я ничего не знаю об организме пациента, сэр. Но это сильный человек в
расцвете лет. Может неделю, может даже и больше. С другой стороны, если дела
примут плохой оборот, он может умереть завтра.
- Если он проживет несколько дней, будет ли он это время в сознании?
- Весьма возможно. Когда он начнет терять сознание, будет признаком
приближающегося конца. Тогда следует видать жар, беспокойство, лихорадку и
смерть. Значит, возможно, что Маккулум несколько дней будет сознании. И
слабый-преслабый, крохотный шанс, что он выживет.
- Предположим, я возьму его с собой в море? Станет ему лучше? Или хуже?
- Поскольку у него сломаны ребра, вы должны будете обеспечить ему
неподвижность. Но в море он может прожить даже и дольше. У нас на острове
распространена малярия. Кроме того, есть местная эндемичная лихорадка. У
меня в госпитале полно таких больных.
Это помогло Хорнблауэру наконец определиться.
- Спасибо, доктор, - сказал он.
Всего несколько минут ущло на то, чтоб договориться с врачом и
откланяться. Гичка в темноте отвезла его по черной воде туда, где виднелись
огни "Атропы".
- Немедленно передайте доктору, чтоб он явился ко мне в каюту, - сказал
Хорнблауэр приветствовавшему его вахтенному офицеру.
Эйзенбейс вошел медленно. Он был явно смущен, но держался с напускной
храбростью. Он приготовился защищаться от града гневных обвинений, и прием,
который он встретил, оказался для него совершенно неожиданным. Эйзенбейс
подошел к столу, за которым сидел Хорнблауэр, и посмотрел на капитана с
виноватой дерзостью человека, только что застрелившего своего ближнего.
- Мистер Маккулум, - начал Хорнблауэр. При этом имени толстые губы
доктора искривились, - сегодня ночью будет доставлен на борт. Он еще жив.
- Сюда? - переспросил застигнутый врасплох доктор.
- Обращайтесь ко мне "сэр". Да, я приказал доставить его сюда из
госпиталя. Вам же я приказываю приготовить все к тому, чтобы его принять.
У доктора вырвалось какое-то немецкое слово - очевидно, изумленное
восклицание.
- Отвечайте мне "есть, сэр", - рявкнул Хорнблауэр и едва не задрожал от
долго сдерживаемых чувств. Кулаки его непроизвольно сжались, и он едва
устоял, чтоб не заколотить ими по столу. Чувства его были так сильны, что,
видимо, чередались телепатически.
- Есть, сэр, - против воли вымолвил доктор.
- Жизнь мистера Маккулума невероятно ценна, доктор. Гораздо ценнее
вашей.
В ответ Эйзенбейс промычал нечто невразумительное.
- Ваша обязанность - сохранить ему жизнь.
Хорнблауэр разжал кулаки и говорил теперь отчетливо, раздельно, после
каждой фразы постукивая по столу длиным указательным пальцем.
- Вы должны сделать для него все возможное. Если вам потребуется что-то
особенное, сообщите мне, я приложу в усилия, чтобы это достать. Жизнь его
надо спасти или, если это невозможно, продлить, насколько удастся. Я
посоветовал бы вам оборудовать для него место за шестой карронаде, правого
борта, где меньше всего будет сказываться качка и можно натянуть тент от
дождя. За этим обратитесь к мистера Джонсу. Корабельных свиней можно
переместить на бак.
Хорнблауэр замолчал и посмотрел на доктора, вынуждая его ответить
"есть, сэр". Искомые слова слетели с губ доктора, словно пробка из бутылки,
и Хорнблауэр продолжил.
- Мы отплываем завтра на заре. Мистер Маккулум должен жить, пока мы не
доберемся до места назначения, и дольше, достаточно долго, чтоб исполнить
то, ради чего был выписан из Индии. Вам ясно?
- Да, сэр, - ответил доктор, хотя, судя по изумленному лицу, не вполне
уяснил приказ.
- Для вас лучше, чтоб он оставался жить, - продолжал Хорнблауэр. - Для
вас лучше. Если он умрет, я буду судить вас за убийство по английским
законам. Не смотрите на меня так. Я говорю правду. Закон ничего не знает о
дуэлях. Я могу повесить вас, доктор.
Эйзенбейс побледнел. Его большие руки пытались выразить то, чего не мог
сказать онемевший язык.
- Но просто повесить вас было бы мало, доктор, - сказал Хорнблауэр. - Я
могу сделать большее, и я это сделаю. У вас толстая мясистая спина, кошка
глубоко вопьется в нее. Вы видели, как секут кошками - видели дважды на
прошлой неделе. Вы слышали, как кричат наказуемые. Вы тоже будете кричать на
решетчатом люке, доктор. Это я вам обещаю.
- Нет! - воскликнул Эйзенбейс. - Вы не можете...
- Обращайтесь ко мне "сэр" и не противоречьте. Вы слышали мое обещание?
Я его исполню. Я могу это сделать, и сделаю.
Капитан корабля, находящегося в одиночном плавании, может все, и доктор
это знал. Суровое лицо Хорнблауэра, его безжалостные глаза рассеивали
последние сомнения. Хорнблауэр сохранял твердое выражение лица, не
показывая, о чем на самом деле думает. Если в Адмиралтействе узнают, что он
приказал высечь судового доктора, возникнут бесконечные осложнения. Впрочем,
в Адмиралтействе могут и не слышать о том, что случилось на далеком Леванте.
Есть и другое сомнение - если Маккулум умрет, его уже ничем не воскресишь, и
Хорнблауэр наверняка не станет мучить живого человека без какой-либо
практической цели. Но пока Эйзенбейс об этом не догадывается, это неважно.
- Теперь вам все ясно, доктор?
- Да, сэр.
- Тогда я приказываю вам начать приготовления.
К изумлению Хорнблауэра, Эйзенбейс медлил. Хорнблауэр хотел было снова
заговорить резко, не обращая внимания на жесты больших рук, но Эйзенбейс
обрел наконец дар речи.
- Вы не забыли, сэр?
- Что я, по-вашему, забыл? - спросил Хорнблауэр. Настойчивость
Эйзенбейса немного поколебала его.
- Мистер Маккулум и я... мы враги, - сказал Эйзенбейс. Хорнблауэр и
впрямь об этом позабыл. Он так глубоко ушел в шахматную комбинацию с
человеческими пешками, что упустил из виду этот немаловажный фактор. Главное
в этом не признаваться.
- Ну и что с того? - спросил он холодно, надеясь, что смущение его
незаметно.
- Я в него стрелял, - сказал Эйзенбейс. Правую руку он поднял, будто
целясь из пистолета, и Хорнблауэр явственно представил себе дуэль. - Что он
скажет, если я буду его лечить?
- Кто кого вызвал? - спросил Хорнблауэр, оттягивая время.
- Он меня, - ответил Эйзенбейс. - Он сказал... он сказал, что я - не
барон, а я сказал, что он - не джентльмен. "Я убью вас за это", - сказал он.
И мы стали стреляться.
Эйзенбейс выбрал те самые слова, которые должны были разъярить
Маккулума.
- Вы убеждены, что вы - барон? - спросил Хорнблауэр. Им двигало как
любопытство, так и желание выгадать время, чтоб привести в порядок свои
мысли.
Барон выпрямился, насколько позволял палубный бимс иад головой.
- Я знаю, что это так, сэр. Его Княжеская Светлость лично подписал мое
дворянское свидетельство.
- Когда он это сделал?
- Как только... как только мы остались наедине. Лишь двое - я и Его
Княжеская Светлость - пересекли границу, когда французские солдаты вступили
в Зейц-Бунау. стальные пошли на службу к тирану. Не пристало, чтоб Его
Княжеской Светлости прислуживал простой буржуа. Тольц дворянин может
укладывать его в постель и подавать ем пищу. Ему нужен был гофмейстер для
исполнения церемониала и штатс-секретарь для ведения иностранных дел, посему
Его Княжеская Светлость возвел меня в дворянское достоинство, наградил
титулом барона и поручил мне важные государственные посты.
- По вашему совету?
- У него не осталось других советчиков.
Все это было очень любопытно и весьма близко к тому что Хорнблауэр
предполагал, но не имело отношения к делу. Как к этому делу подступиться,
Хорнблауэр уже решил.
- На дуэли, - спросил он, - вы обменялись выстрелами?
- Его пуля прошла над моим ухом, - ответил Эйзенбейс.
- Значит, честь удовлетворена с обеих сторон, - сказал Хорнблауэр как
бы самому себе.
Теоретически так оно и было. Обмен выстрелами, тем более пролитие
крови, завершает дело чести. Принципалы могут встречаться в обществе, как
если бы между ними ничего не произошло. Но встречаться как доктор и
пациент... Когда возникнет это неудобство, надо будет с ним разбираться.
- Вы совершенно правы, доктор, что напомнили мне об этом
обстоятельстве, - сказал Хорнблауэр, изображая судейскую беспристрастность.
- Я буду его учитывать.
Эйзенбейс отупело смотрел на него; Хорнблауэр снова сделал суровое
лицо.
- Но это не отменяет моего вам обещания, - продолжал он. - Мой приказ
остается в силе. Он - пауза - остается - пауза - в силе.
Прошло несколько секунд, пока доктор выговорил неохотно:
- Есть, сэр.
- Не будете ли вы любезны по дороге передать новому штурману, мистеру
Тернеру, чтоб тот зашел ко мне.
- Есть, сэр.
Это была просьба, перед этим - приказ, и хотя по форме они были
различны, и то и другое надлежало исполнять.
- Итак, мистер Тернер, - сказал Хорнблауэр, когда штурман вошел в
каюту. - Мы направляемся в Мармарисский залив и отплываем завтра на заре. Я
хотел бы знать, какие ветра мы можем ожидать в это время года. Я не хочу
терять временя. Важен каждый час, можно сказать - каждая минута.
Время торопит - надо извлечь все, что удастся, из последних часов
умирающего.

XI

В этих синих водах вершилась История, не единожды и не дважды решались
судьбы цивилизации. Здесь греки сражались с персами, афиняне со спартанцами,
крестоносцы с сарацинами, госпитальеры с турками. Эти волны бороздили
византийские галеры-пентеконтеры и пизанские купеческие драки. Процветали
огромные, несказанно богатые города. Поямо за горизонтом на правом траверзе
лежит Родос. Тот самый Родос, где в сравнительно небольшом городке воздвигли
одно из Семи Чудес Света, так что две тысячи лет спустя прилагательное
"колоссальный" вошло в лексикон людей, чьи предки носили шкуры и красили
себе лица соком вайды, когда жители Родоса обсуждали природу бесконечности.
Теперь роли поменялись. "Атропа", ведомая секстаном и компасом, под научно
сбалансированными парусами, с длинными пушками и карронадами - одним словом,
чудо современной техники, детище одного из богатейших земных пределов
входила в часть мира, разоренную дурным управлением и болезнями, анархией и
войнами, чьи некогда плодородные поля сменились пустынями, города -
деревушками, дворцы - лачугами. Но сейчас не время философствовать. Песок в
склянках медленно пересыпался, скоро надо будет менять курс.
- Мистер Тернер!
- Сэр!
- Когда будет меняться вахта, мы повернем.
- Есть, сэр.
- Доктор!
- Сэр!
- Приготовиться к смене курса!
- Есть, сэр.
Больничное ложе Маккулума помещалось между шестой и седьмой карронадами
правого борта. К нему были прикреплены тали, чтоб при смене курса сохранять
горизонтальное положение ложа, как бы ни кренилось судно. Следить за этим
должен был доктор.
- Идя этим галсом, мы должны будем увидеть на горизонте Семь мысов,
сэр, - сказал Тернер, подходя к Хорнблауэру.
- Полагаю, так, - отвечал Хорнблауэр. От Мальты они дошли быстро. Лишь
на одну ночь штиль эадержал их южнее Крита, но к утру с запада снова задул
ветер. Левантер не налетал ни разу - до равноденствия было далеко - и за
день они делали не меньше сотни миль. Маккулум был еще жив.
Хорнблауэр подошел к постели больного. Над ним склонился Эйзенбейс. Он
щупал пульс. Поворот закончился, три цейлонских ныряльщика вернулись к
больному. Они сидели на корточках возле постели, и не отрываясь смотрел, на
своего хозяина. Постоянно чувствуя на себе три пары печальных глаз можно
было, по мнению Хорнблауэра, окончательно впасть в меланхолию, но Маккулум,
очевидно не имел ничего против.
- Все в порядке, мистер Маккулум? - спросил Хорнблауэр.
- Нет... не совсем так, как мне хотелось бы.
Грустно было видеть, как медленно и мучительно повернулась голова на
подушке. Густая щетина, покрывавшая лицо, не могла скрыть, что со вчерашнего
дня усилились и худоба, и лихорадочный блеск в глазах. Ухудшение было
заметно. В день отплытия Маккулум казался легко раненым на второй день ему
вроде бы даже стало лучше - он сердился, что его держат в постели, однако
ночью ему сделалось хуже, и с тех пор состояние его постоянно ухудшалось,
как и предсказывали Эйзенбейс с гарнизонным врачом.
Конечно, Маккулум сердился не только на то, что его держат в постели.
Очнувшись от наркотического сна, он обнаружил, что за ним ухаживает тот
самый человек, который в него стрелял. Это вызвало его бурное возмущение.
Несмотря на слабость и повязки, он пытался сопротивляться. Пришлось
вмешаться Хорнблауэру - к счастью, когда Маккулум пришел в сознание,
"Атропа" оставила гавань далеко позади. "Это просто низость - продолжать
дело чести после обмена выстрелами" - сказал Хорнблауэр, и потом - "За вами
ухаживает доктор, а не барон", - и наконец решительное - "Не дурите же. На
пятьдесят миль вокруг нет другого врача. Вы что, хотите умереть?". Наконец
Маккулум покорился и доверил свое измученное тело заботам Эйзенбейса.
Возможно, он получал некоторое удовлетворение от того, что доктору
приходилось делать вещи грязные и малоприятные.
Теперь его пыл угас. Маккулум был очень, очень плох. Эйзенбейс положил
ему руку на лоб, и он закрыл глаза. Бледные губы шевельнулись, и Хорнблауэр
услышал отрывок фразы - что-то вроде "огнепроводный шнур под водой".
Маккулум думал о предстоящих работах. Хорнблауэр встретил взгляд Эйзенбейса.
Глаза у доктора были озабоченные. Он еле заметно покачал головой. Эйзенбейс
думает, что Маккулум умрет.
- Больно... больно... - простонал Маккулум.
Он заметался. Эйзенбейс сильными руками перевернул его на левый бок,
поудобнее. Хорнблауэр заметил, что Эйзенбейс одну pyкy положил Маккулуму на
правую лопатку, как бы что-то исследуя, потом сдвинул ее ниже, на ребра, и
Маккулум опять застонал. Лицо Эйзенбейса оставалось серьезным.
Это было ужасно. Ужасно видеть, как умирает великолепно устроенный
организм. Так же ужасно было Хорнблауэру сознавать, что к его сочувствию
примешиваются эгоистические соображения. Он не мог представить себе, как
будет поднимать со дна сокровища, если Маккулум умрет или будет так же
беспомощен. Он вернется с пустыми руками, на него обрушатся гнев и презрение
Коллингвуда. Что пользы во всех его ухищрениях. Хорнблауэр вдруг
вознегодовал на дуэльное уложение, отнявшее жизнь у ценного человека и
поставившее под угрозу его, Хорнблауэра, профессиональную репутацию.
Противоречивые чувства кипели в нем водоворотом.
- Земля! Земля! Земля справа по курсу! Кричали с фор-марса. Этот крик
невозможно слышать без волнения. Маккулум приоткрыл глаза и повернул голову,
но Эйзенбейс, склонившись над ним, постарался его успокоить. Хорнблауэру
полагалось быть сейчас на корме, и он пошел туда, стараясь не показывать
слишком очевидно, что торопится. Тернер был уже там, и у подветренного
фальшборта собирались другие офицеры.
- Мы вышли в точности, куда вы намечали, сэр, - сказал Тернер.
- На час раньше, чем я ожидал, - заметил Хорнблауэр.
- Здесь из-за западных ветров течение сворачивает к северу, сэр. Вскоре
мы увидим на левом траверзе Атавирос на Родосе, и тогда возьмем азимуты.
- Да, - сказал Хорнблауэр. Он понимал, что отвечает не совсем вежливо,
но едва ли хорошо понимал отчего - его тревожило присутствие на борту
штурмана, лучше него знакомого с местными условиями, хотя этого штурмана
прикомандировали к нему специально, чтоб избавить от тревог.
"Атропа" мужественно прокладывала путь меж коротких, но крутых волн,
набегавших на левую скулу. Двигалась она легко - площадь парусов в точности
соответствовала ветру. Тернер вынул из кармана подзорную трубу, прошел
вперед и полез на грот-ванты. Хорнблауэр стоял с наветренной стороны, ветер
овевал его загорелые щеки. Тернер вернулся с довольной улыбкой.
- Это Семь мысов, сэр, - сказал он. - Два румба на левой скуле.