Страница:
мыслимыми и немыслимыми способами, но человек, укравший спиртное, рано или
поздно себя выдаст. Иное дело деньги, серебряные монеты. От возможных воров
их отделяет лишь тонкая переборка. Пришлось, как и на "Стремительном",
обшивать палубы и переборки досками. Припасы в трюме переставили так, чтоб с
наружной стороны стояли самые большие бочки с солониной, которые нельзя
сдвинуть без помощи талей. И все равно Хорнблауэр не спал ночей. Сперва он
придумывал, как можно проникнуть в кладовую, потом - как этого не допустить.
Беспокойство росло по мере того, как увеличивалась груда мешков с серебром.
В тот великий день, когда ныряльщики Маккулума добрались до золота, оно
выросло стократ.
Маккулум действительно знал свое дело. Однажды он сообщил Хорнблауэру,
что найден один из сундуков с золотом. На следующее утро Хорнблауэр
наблюдал, как от "Атропы" отошли тендер и барказ с продольными брусьями на
корме. На брусьях были укреплены блоки и тали, в шлюпках лежали мили троса,
свернутые в бухты, доски, бадьи, все, до чего могла дойти человеческая
изобретательность. В подзорную трубу Хорнблауэр видел, как шлюпки сошлись
над остовом, как раз за разом уходили под воду ныряльщики, как в воду
опустили идущие от талей лини с грузами. Несколько раз матросы начинали
тянуть тали и несколько раз останавливались, ждали, пока кто-нибудь из
ныряльщиков спустится вниз - видимо, распутать лини. Потом стали тянуть уже
без задержек. Они тянули и тянули, сматывая в бухты трос, пока что-то не
появилось над водой. До корабля донеслись радостные возгласы.
Что-то большое поставили на корму барказа - Хорнблауэр видел, как корма
просела, а нос поднялся. Он уже подсчитал, что кубический фут золота весит
полтонны. А золото сейчас в цене - за унцию дают пять и больше бумажных
гиней. В этом сундуке - поистине баснословная сумма. Хорнблауэр смотрел на
сундук. Тот лежал на дне идущего к судну барказа, странный, наполовину
скрытый водорослями предмет.
- Видимо, он окован лучшей суссекской сталью, - говорил Хорнблауэру
Маккулум, пока Джонс руководил погрузкой сундука на корабль. - Обычная сталь
проржавела и рассыпалась бы год назад, а эта местами еще цела. На древесине
наросли водоросли больше ярда длинной - моим ребятам пришлось их обрезать,
прежде чем привязывать тали.
- Помалу! Помалу! - кричал Джонс.
- Стой тянуть на ноке рея! - закричал боцман. - Теперь пошли сей-тали!
Сундук закачался над палубой.
- Помалу! Трави, нок рея! Помалу! Трави, сей-тали! Помалу!
Сундук опустился на палубу; из него еще сочилась вода. Золота,
спрятанного в сундуке, хватило бы, чтоб построить, вооружить и экипировать
всю "Атропу", наполнить ее трюмы годовым запасом провианта, выдать команде
жалованье за месяц вперед, и еще осталась бы приличная сумма.
- Ну ладно, это первый, - сказал Маккулум. - Я чувствую, с двумя
другими будет посложнее. Мне еще ни разу не приходилось делать такую простую
работу, как с этим. Нам повезло. Вы при вашей неопытности и вообразить не
можете, как нам повезло.
Но Хорнблауэр знал, как ему повезло. Повезло, что Маккулум выжил после
ранения. Повезло, что цейлонцы выдержали путешествие из Индии вокруг Африки
и дальше в Малую Азию. Повезло - неимоверно повезло - что турки позволили
ему провести подъемные работы в заливе, так ни о чем и не догадавшись.
Сознание своей неимоверной удачливости отчасти уравновешивало тревогу о
сокровищах в нижней кладовой. Он самый удачливый человек на земле, но в этом
есть и его заслуга - притом немалая. Он очень умно поступил с модиром. Как
ловко он принял взятку, чтоб остаться в заливе, притворившись будто не хочет
делать именно того, к чему на самом деле всей душой стремился. Коллингвуд,
без сомнения, будет доволен. Хорнблауэр поднял серебро; он поднял уже треть
золота. Одобрение начальства ему обеспечено, даже если Маккулум и не сможет
поднять остальное золото.
Прекрасно утро в Средиземном море. Приятно подняться на палубу на заре;
ночной ветер обычно стихает, вода в заливе становится ровной, стеклянной, и
в ней отражается синеющее небо. Солнце поднимается над горами. В воздухе
чувствуется бодрящая прохлада - не такая, чтоб надо было надевать бушлат, но
все же после нее особенно приятно тепло встающего солнца. Прогуливаясь по
палубе и продумывая на досуге планы на сегодняшний день, Хорнблауэр впитывал
свежесть и красоту. В уголке его сознания теплилась мысль - она придавала
прогулке особую прелесть - мысль, что спустившись в каюту, он позавтракает
кофе и яичницей. Красота пейзажа, пробуждающийся аппетит и перспектива
вскорости его удовлетворить - Хорнблауэр ощущал себя счастливым человеком.
Впрочем сегодня он был счастлив менее обычного - вместо того, чтоб
бродить в одиночестве, приходилось выслушивать Маккулума.
- Мы попробуем еще раз, - говорил тот. - Я опять пошлю ребят вниз и
послушаю, что они скажут. Но боюсь, пока сундук для нас недоступен. Я
заподозрил это уже вчера.
Два дня назад подняли второй сундук, но лишь после того, как взорвали
еще часть остова.
- Нелегко заставить их лезть вглубь корабля.
- Естественно, - согласился Хорнблауэр. Невыразимо страшно, из
последних сил сдерживая дыхание, ползти меж перепутанных обломков, в тусклом
полумраке, на глубине, под давлением стофутовой толщи воды.
- От пролома, образованного взрывом, палуба идет вниз, - сказал
Маккулум. - Полагаю, во время последнего взрыва сундук мог скатиться. В
таком случае, сейчас он под самым остовом.
- И что вы предполагаете делать?
- Я думаю, тут работы недели на две. Штук пять зарядов - с быстрыми
запалами, разумеется - и я разнесу остов на куски. Но должен официально вас
уведомить, что и тогда результат может быть неудовлетворительный.
- Вы хотите сказать, что и тогда можете не найти золота?
- Могу не найти.
Две трети золота и почти все серебро уже лежат в нижней кладовой
"Атропы". Тоже неплохой результат, но, как всякий неплохой результат -
далеко не идеальный.
- Я уверен, вы сделаете все, что будет в ваших силах, мистер Маккулум.
Уже задул утренний бриз. Первый слабый порыв развернул "Атропу", доселе
недвижно стоящую на воде, и теперь она мягко покачивалась. Ветер продувал
палубу, и Хорнблауэр чувствовал его дыхание на затылке.
Последние несколько секунд Хорнблауэра что-то беспокоило. Пока он
говорил последнюю фразу, он что-то неосознанно заметил - так краем глаза
видишь иногда мошку. Он посмотрел на поросшие елями склоны полуострова Ада,
на прямоугольные очертания форта. Недавно столь прекрасное утро, казалось,
стало серым и пасмурным; довольство сменилось столь же сильным отчаянием.
- Дайте мне подзорную трубу! - крикнул Хорнблауэр вахтенному
штурманскому помощнику.
Собственно, подзорная труба была уже ни к чему. Мысль дорисовала то,
чего не мог различить невооруженный глаз, а прибор лишь окончательно
подтвердил догадку. Над фортом развевался флаг - красное турецкое знамя
реяло там, где вчера никакого знамени не было. Его не было там с самого
прибытия "Атропы" в Мармарисский залив. Означать это могло одно: в форте
появился гарнизон. Хорнблауэр жестоко ругал себя. Он дурак, бессмысленный
идиот. Он был слеп, он слишком положился на свою хитрость. Теперь, когда он
все осознал, мозг его работал с лихорадочной быстротой. Седобородый модир,
искренно озабоченный, чтоб "Атропа" осталась в заливе - модир сыграл с
Хорнблауэром ту же шутку, что Хорнблауэр намеревался сыграть с ним. Он
усыпил его бдительность и получил время на то, чтоб стянуть обратно войска,
пока Хорнблауэр думал, что это он получил время на проведение подъемных
работ. С горьким презрением к себе Хорнблауэр осознал, что за каждым их
шагом внимательно следили с берега. Даже у турок есть подзорные трубы. Они
все-все видели. Они поняли, что сокровища подняты со дна, и теперь они
охраняют все входы и выходы из залива.
Отсюда с кормы Хорнблауэр не видел остров Пэседж - его загораживал мыс
Ред Клиф. Ничего не говоря изумленному штурманскому помощнику, Хорнблауэр
бросился к фок-мачте и полез на ванты. Он взбирался бегом, задыхаясь, словно
участники недавней дурацкой эстафеты; вися спиной вниз, он пролез по
путенс-вантам, затем по фор-вантам добрался до фор-салинга. Над фортом на
острове Пэседж тоже реял флаг. В подзорную трубу Хорнблауэр различил две
шлюпки, вытащенные на берег в небольшой бухточке - ночью, или на заре, в них
перевезли солдат. Пушки острова Пэседж вместе с пушками полуострова Ада
перекроют огнем и весь пролив, и даже коварный проход между островом и рифом
Кайя. "Атропа" заперта в ловушке.
И не одними пушками. Низкое солнце у Хорнблауэра за спиной осветило
далеко, на горизонте маленький треугольник и два прямоугольника. Это паруса,
паруса турецкого корабля. очевидно, это не простое совпадение - флаги над
фортами и паруса на горизонте. Флаги подняли сразу, как только заметили
корабль - презираемые турки оказались способны на хорошо спланированную
операцию. Через час - меньше чем через час - корабль закроет вход в залив.
Ветер дует прямо оттуда, нет ни малейшей надежды прорваться, тем более, что
пока он будет лавировать против ветра, пушки Ады собьют ему мачты.
Хорнблауэр с силой сжимал низкие перильца. Глубочайшее отчаяние охватило его
- отчаяние человека, окруженного многократно превосходящими его
противниками, и одновременно горькое презрение к себе. Его провели вокруг
пальца, обдурили. Воспоминания о недавней самонадеянной гордости, словно
смех жестоких зрителей, мучили его, затмевали мысли, лишали воли к действию.
Эти секунды, проведенные Хорнблауэром на фор-салинге, были ужасны.
Возможно, они были худшими в его жизни. Самообладание постепенно вернулось,
хотя надежда ушла без следа. Глядя в подзорную трубу на приближающиеся
паруса, Хорнблауэр понял, что руки у него трясутся - дрожащий окуляр задевал
о ресницы, мешая смотреть. Он мог, как ни горько это было, согласиться, что
он - дурак. Но согласиться, что он - трус? Нет, этого Хорнблауэр не мог. А
все же, стоит ли прилагать еще какие-то усилия? Что проку, коль увлекаемая
смерчем пылинка сохранит свое достоинство? Преступник по дороге на Тайберн
может держать себя в руках, скрывать человеческие слабости и страх, дабы не
уронить себя в глазах безжалостной толпы. Но что с того - через пять минут
он будет мертв. В какую-ту ужасную секунду Хорнблауэр подумал о легком
исходе. Надо только отпустить руки и упасть вниз, вниз, вниз, пока удар о
палубу не положит всему конец. Это будет куда легче, чем встретить, делая
вид, будто не замечаешь, жалость или презрение окружающих. То было искушение
броситься вниз; им сатана искушал Христа.
И тут Хорнблауэр снова сказал себе, что он - не трус. Он успокоился.
Пот, градом катившийся по лицу, холодил кожу. Он резко сложил подзорную
трубу, и щелчок отчетливо прозвучал в шуме ветра. Он не знал, что будет
делать дальше. Чтоб спуститься вниз, чтоб переставлять ноги с выбленки на
выбленку, чтоб удержаться, несмотря на слабость во всем теле, потребовалось
значительное физическое усилие, и оно действовало на Хорнблауэра
благотворно. Он ступил на палубу. Что ж, это тоже хорошее упражнение:
сохранять совершенно невозмутимый вид, вид пылинки, с которой даже смерч не
может ничего поделать, хотя Хорнблауэр чувствовал, что щеки его побледнели
несмотря на сильный загар. Привычка тоже иногда полезная вещь - стоило ему
откинуть голову и выкрикнуть приказ, как заработал внутренний механизм. Так
иногда достаточно встряхнуть вставшие часы, и они начинают тикать, и дальше
уже идут сами.
- Мистер Маккулум! Отмените все приготовления, пожалуйста! Вахтенный
офицер! Свистать всех наверх! Поднимите барказ. Тендер пусть пока остается.
По команде "свистать всех наверх! " на палубу выбежал изумленный Джонс.
- Мистер Джонс! Пропустите трос через кормовой порт. Мне нужен шпринг
на якорном канате.
- Шпринг, сэр? Есть, сэр!
Джонс изумленно пробормотал первые два слова, но строгий взгляд
капитана заставил его выговорить и вторые два. Это, пусть в малой мере,
вознаградило Хорнблауэра за его собственные страдания. Люди, которые выходят
в море, тем паче, если они выходят в море на военном корабле, должны быть
готовы в любой момент выполнить самый невероятный приказ - даже если им ни с
того ни с сего приказывают положить шпринг на якорный канат - то есть
пропустить в кормовой порт и прикрепить к якорному канату трос. Тогда,
выбирая трос шпилем, корабль можно будет повернуть на месте, и пушки будут
стрелять в желаемом направлении. Так случилось, что это был едва ли не
единственный маневр, который Хорнблауэр не отрабатывал прежде с этой
командой на учениях.
- Слишком медленно, мистер Джонс! Старшина судовой полиции, запишите
имена этих троих!
Мичман Смайли в барказе принял конец троса. Джонс побежал на бак и до
хрипоты выкрикивал указания Смайли, матросам на шпиле, матросам у кормового
порта. Канат выбрали; канат вытравили.
- Шпринг готов, сэр.
- Очень хорошо, мистер Джонс. Поднимите тендер и приготовьте корабль к
бою.
- Э... есть, сэр! Свистать всех по местам! Корабль к бою! Барабанщик!
Боевая тревога!
Морских пехотинцев на крохотную "Атропу" не полагалось. Назначенный
барабанщиком юнга заколотил палочками. Тревожный рокот - нет звука более
воинственного, чем барабанный бой - прокатился над заливом, бросая берегу
вызов. Барказ, качаясь, опустился на киль-блоки. Возбужденные грохотом
барабана матросы набросили на шлюпку лини и закрепили ее. Другие уже
направили в шлюпку струвд от помпы - необходимая предосторожность перед
боем, чтоб с одной стороны, уберечь от огня саму шлюпку, с другой - - иметь
достаточный запас воды на случай борьбы с пожаром. Матросы, тянувшие
шлюпочные тали, побежали, чтоб заняться другими делами.
- Пожалуйста зарядите и выдвиньте пушки, мистер Джонс.
- Есть, сэр.
Джонс опять изумился. Обычно во время учебной тревоги матросы только
делали вид, что заряжают пушки, дабы не тратить понапрасну заряды и пыжи. По
приказу Джонса подносчики пороха бросились за картузами вниз к мистеру
Клуту. Один из канониров что-то выкрикнул, всем телом налегая на тали, чтоб
выдвинуть пушку.
- Молчать!
Матросы вели себя неплохо. Несмотря на возбуждение, они, если не
считать одного этого вскрика, работали молча. Сказывались многочисленные
тренировки и железная дисциплина.
- Корабль к бою готов! - доложил Джонс.
- Пожалуйста, натяните абордажные сетки. Занятие это было сложное и
муторное. Вытащить и разложить вдоль бортов сетки, закрепить за руслени их
нижние края, а в верхние пропустить лини, идущие через ноки реев и конец
бушприта. Выбирая ходовые концы талей, сетки поднимали до нужной высоты,
чтоб они свешивались над морем, и, окружая корабль с носа до кормы, служили
преградой для нападающих.
- Стой! - приказал Джонс, когда лини натянулись.
- Слишком туго, мистер Джонс! Я говорил вам это прежде. Трави тали!
Втугую натянутые сетки выглядят, конечно, образцово, но пользы от них
никакой. Провисшую сетку труднее перерезать, по ней гораздо труднее влезть.
Хорнблауэр следил, как сетка провисла неопрятными фестонами.
- Стой.
Так-то лучше. Эти сетки предназначены не для адмиральского смотра, а
для того, чтоб отразить нападение.
- Спасибо, мистер Джонс.
Хорнблауэр говорил слегка рассеянно - он смотрел не на Джонса, а вдаль.
Джонс машинально посмотрел туда же.
- Господи! - выдохнул он.
Большой корабль огибал мыс Ред Клиф. Остальные тоже заметили его.
Послышались восклицания.
- Молчать!
Большой корабль, аляповато раскрашенный в алый и желтый цвета, вступил
в залив под марселем. На его грот-мачте развевался брейд-вымпел, на
флагштоке - знамя Пророка. Это была огромная, неуклюжая, невероятно
старомодная посудина, непропорционально широкая, с двумя рядами пушек,
расположенными неестественно высоко над водой. Бушприт был задран гораздо
круче, чем принято было в то время в европейских флотах. Но первое, что
бросалось в глаза - это латинское вооружение бизань-мачты. Последнюю
латинскую бизань в королевском флоте заменили квадратным крюйселем более
тридцати лет назад. Когда Хорнблауэр в первый раз увидел в подзорную трубу
треугольник бизани рядом с двумя квадратными марселями, он безошибочно
определил национальную принадлежность судна. Оно походило на старинную
гравюру. Если б не флаг, оно с легкостью могло бы занять место в
кильватерной колонне Дрейка или Ван Тромпа. Вероятно, это один из последних
в мире маленьких линейных кораблей, чье место ныне заняли величавые
семидесятичетырехпушечные суда. Да маленькое, да, неуклюжее, но ему довольно
одного бортового залпа, чтоб разнести в щепки крохотную "Атропу".
- Это - брейд-вымпел, мистер Джонс, - сказал Хорнблауэр. -
Поприветствуйте его.
Говорил он краем рта, поскольку, не отрываясь, смотрел в подзорную
трубу на турецкое судно. Пушечные порты были открыты, на низком полубаке
суетились похожие на муравьев человечки, готовясь к отдаче якоря. Вообще,
людей на корабле было невероятное множество. Когда убирали паруса, они
побежали и по наклонному рею бизани. Хорнблауэр не думал, что ему
когда-нибудь доведется такое увидеть, тем более, что на матросах,
перегнувшихся через рей, были длинные белые рубахи, вроде платьев, и рубахи
эти с силой хлопали на ветру.
Резко громыхнула носовая девятифунтовка - кто-то из подносчиков пороха
сбегал за однофунтовыми зарядами для салюта. Над бортом турецкого корабля
появился клуб дыма, затем послышался звук выстрела - турки отвечали на
приветствие. Грот-марсель был взят на гитовы за середину - тоже странное
зрелище в этих обстоятельствах. Большой корабль медленно входил в залив.
- Мистер Тернер! Пожалуйста, подойдите ко мне. Вам придется переводить.
Мистер Джонс, я попрошу вас поставить матросов к шпилю. Приготовьтесь
выбирать шпринг, если понадобится направить пушки на это судно. Турецкий
корабль приближался.
- Окликните его, - сказал Хорнблауэр Тернеру. Тернер крикнул, с
большого корабля что-то крикнули в ответ.
- Это "Меджиди", сэр, - доложил Тернер. - Я видел его прежде.
- Скажите им, чтоб держались на расстоянии. Тернер крикнул в рупор, но
"Меджиди" по-прежнему приближался.
- Скажите им, чтоб держались на расстоянии. Мистер Джонс! Выбирайте
шпринг. Приготовиться у пушек!
"Меджиди" подходил все ближе и ближе. "Атропа" поворачивалась,
направляя на него пушки. Хорнблауэр схватил рупор.
- Не приближайтесь, не то открою огонь! "Меджиди" едва уловимо изменил
курс и прошел мимо "Атропы", так близко, что Хорнблауэр различил лица
стоящих у борта матросов, усатые и бородатые лица, темные, почти шоколадные.
Турки круто развернули взятый на гитовы за середину грот-марсель, несколько
секунд шли в крутой бейдевинд, потом убрали парус, привели корабль к ветру и
бросили якорь в четверти мили от "Атропы". Возбуждение спало, и на
Хорнблауэра нахлынула прежняя безысходная тоска. Матросы у пушек,
взволнованные увиденным, оживленно гудели - сейчас их замолчать не
заставишь.
- К нам направляется лодка с латинским парусом, сэр, - доложил Хоррокс.
Судя по тому, с какой поспешностью лодка отвалила от берега, она ждала
лишь прибытия "Меджиди". Хорнблауэр видел, как она прошла под кормой
большого корабля. Те, кто был в лодке, обменялись несколькими словами с
теми, кто был на корабле, потом лодка резво заскользила к "Атропе". На корме
сидел седобородый модир - он что-то крикнул.
- Он хочет подняться на борт, сэр, - доложил Тернер.
- Пусть поднимается, - сказал Хорнблауэр. - Отцепите сетку ровно
настолько, чтоб он смог пролезть.
Модир спустился в каюту. Он ничуть не изменился, его худое лицо было
по-прежнему бесстрастным, по крайней мере, он не обнаруживал ни малейших
признаков торжества. Что ж, он умеет выигрывать, как джентльмен. Хорнблауэр,
у которого на руках не осталось ни единого козыря, намеревался показать, что
и он умеет проигрывать, как джентльмен.
- Передайте ему мое сожаление, - сказал Хорнблауэр Тернеру, - что я не
могу предложить кофе. Когда корабль подготовлен к бою, на нем нельзя
разводить огонь.
Модир жестом показал, что любезно прощает отсутствие кофе. Произошел
обмен вежливыми фразами, которые Тернер почти не затруднялся переводить, и
наконец модир перешел к делу.
- Он говорит, вали с войском в Мармарисе, - сообщил Тернер. - Он
говорит, форты полны людей, и пушки заряжены.
- Скажите ему, что мне это известно.
- Он говорит, что этот корабль - "Меджиди", сэр, на нем пятьдесят шесть
пушек и тысяча человек.
- Скажите, что мне известно и это.
Прежде чем пойти дальше, модир погладил бороду.
- Он говорил, вали разгневан, что мы подняли сокровища со дна залива.
- Скажите ему, это британские сокровища.
- Он говорит, они лежат в турецких водах, и все затонувшие корабли
принадлежат султану.
В Англии затонувшие корабли принадлежат королю.
- Скажите ему, что султан и король Георг - друзья. На это модир отвечал
долго.
- Бесполезно, сэр, - сказал Тернер. - Он говорит, Турция в мире с
Францией и потому нейтральна. Он говорит... он говорит, у нас здесь не
больше прав, чем если б мы были неаполитанцами.
На Леванте трудно сильнее выразить свое презрение.
- Спросите, видел ли он неаполитанцев с заряженными пушками и горящими
запалами.
Хорнблауэр знал, что его игра проиграна, но не собирался бросать карты
и отдавать оставшиеся взятки без борьбы, хотя и не видел возможности взять
хотя бы одну. Модир снова погладил бороду. Он заговорил. Его бесстрастные
глаза смотрели прямо на Хорнблауэра, как бы сквозь него.
- Видимо, он с берега следил за нами в подзорную трубу, - заметил
Тернер, - или это рыбачьи лодки шпионили. Во всяком случае, он знает и про
золото, и про серебро, сэр. По-моему, сэр, они давно знают про сокровища.
Видимо, тайна хранилась не так строго, как полагают в Лондоне.
- Спасибо, мистер Тернер, но выводы я могу сделать и сам.
Пусть модир обо всем знает или догадывается - Хорнблауэр не собирался
подтверждать его догадки.
- Скажите ему, что мы получили большое удовольствие, беседуя с ним.
Когда модиру перевели эту фразу, он какое-то мгновение едва заметно
изменился в лице, но заговорил прежним бесстрастным тоном.
- Он говорит, если мы отдадим то, что уже подняли, вали разрешит нам
остаться здесь и взять себе то, что нам еще удастся поднять, - сообщил
Тернер.
Он переводил так, будто его это не касается, но на старческом лице
проступало явное любопытство. Он ни за что не отвечает, он может позволить
себе роскошь - удовольствие - гадать, как его капитан примет это требование.
Даже в этот ужасный момент Хорнблауэр поймал себя на том, что вспоминает
циничную эпиграмму Ларошфуко - об удовольствии, которые доставляют нам беды
наших друзей.
- Скажите ему, - произнес Хорнблауэр, - что мой повелитель король Георг
разгневается, узнав, что подобные вещи говорили мне, его слуге, и что друг
короля султан разгневается, узнав что подобные слова говорил его слуга.
Но возможные международные осложнения не тронули модира. Много, много
воды утечет, пока официальный протест доберется из Мармариса в Лондон и
оттуда в Константинополь. Как догадывался Хорнблауэр, малой толики сокровищ
хватит, чтоб купить поддержку визиря. Лицо модира было неумолимо -
испуганному ребенку в страшном сне может привидеться такое лицо.
- К черту! - воскликнул Хорнблауэр. - Я это не сделаю!
Сейчас ему больше всего на свете хотелось нарушить непрошибаемое
спокойствие модира.
- Скажите ему, - продолжал Хорнблауэр, - я скорее выброшу золото в
море, чем отдам его. Клянусь Богом, я это сделаю. Я выброшу его на дно, и
пусть вытаскивают его сами - они отлично знают, что не смогут этого сделать.
Скажите ему, я готов поклясться в этом Кораном, или бородой Пророка, или чем
там они клянутся.
Тернер кивнул, удивленно и одобрительно - ему такой ход в голову не
пришел. Он пылко начал переводить. Модир выслушал с безграничным
спокойствием.
- Бесполезно, сэр, - сказал Тернер, после того, как модир ответил. - Вы
его этим не напугаете. Он говорит... Тернер перевел следующую фразу модира.
- Он говорит, после того как наш корабль будет захвачен,
идолопоклонники - так он назвал цейлонских ныряльщиков, сэр - будут работать
на него так же, как работали на нас.
Хорнблауэр в отчаянии подумал о том, чтобы перерезать цейлонцам глотки,
после того, как выбросит за борт сокровища. Это вполне соответствовало бы
восточной атмосфере. Но прежде, чем он облек эту ужасную мысль в слова,
модир снова заговорил.
- Он говорит, не лучше ли вернуться назад с частью сокровищ, сэр - что
нам еще удастся поднять - чем потерять все? Он говорит... он говорит...
прошу прощения, сэр, но он говорит, что если это судно будет схвачено за
нарушение закона, ваше имя не будет в почете у короля Георга.
Это еще мягко сказано. Хорнблауэр легко мог вообразить, что скажут
лорды Адмиралтейства. Даже в лучшем случае, то есть если он будет сражаться
до последнего, человека, Лондон без всякой благосклонности отнесется к
капитану, заварившему международный кризис, из-за которого придется
направлять на Левант эскадру и войско, чтоб восстановить британский престиж,
в то время как каждый; корабль и каждый солдат нужны для войны с Бонапартом.
поздно себя выдаст. Иное дело деньги, серебряные монеты. От возможных воров
их отделяет лишь тонкая переборка. Пришлось, как и на "Стремительном",
обшивать палубы и переборки досками. Припасы в трюме переставили так, чтоб с
наружной стороны стояли самые большие бочки с солониной, которые нельзя
сдвинуть без помощи талей. И все равно Хорнблауэр не спал ночей. Сперва он
придумывал, как можно проникнуть в кладовую, потом - как этого не допустить.
Беспокойство росло по мере того, как увеличивалась груда мешков с серебром.
В тот великий день, когда ныряльщики Маккулума добрались до золота, оно
выросло стократ.
Маккулум действительно знал свое дело. Однажды он сообщил Хорнблауэру,
что найден один из сундуков с золотом. На следующее утро Хорнблауэр
наблюдал, как от "Атропы" отошли тендер и барказ с продольными брусьями на
корме. На брусьях были укреплены блоки и тали, в шлюпках лежали мили троса,
свернутые в бухты, доски, бадьи, все, до чего могла дойти человеческая
изобретательность. В подзорную трубу Хорнблауэр видел, как шлюпки сошлись
над остовом, как раз за разом уходили под воду ныряльщики, как в воду
опустили идущие от талей лини с грузами. Несколько раз матросы начинали
тянуть тали и несколько раз останавливались, ждали, пока кто-нибудь из
ныряльщиков спустится вниз - видимо, распутать лини. Потом стали тянуть уже
без задержек. Они тянули и тянули, сматывая в бухты трос, пока что-то не
появилось над водой. До корабля донеслись радостные возгласы.
Что-то большое поставили на корму барказа - Хорнблауэр видел, как корма
просела, а нос поднялся. Он уже подсчитал, что кубический фут золота весит
полтонны. А золото сейчас в цене - за унцию дают пять и больше бумажных
гиней. В этом сундуке - поистине баснословная сумма. Хорнблауэр смотрел на
сундук. Тот лежал на дне идущего к судну барказа, странный, наполовину
скрытый водорослями предмет.
- Видимо, он окован лучшей суссекской сталью, - говорил Хорнблауэру
Маккулум, пока Джонс руководил погрузкой сундука на корабль. - Обычная сталь
проржавела и рассыпалась бы год назад, а эта местами еще цела. На древесине
наросли водоросли больше ярда длинной - моим ребятам пришлось их обрезать,
прежде чем привязывать тали.
- Помалу! Помалу! - кричал Джонс.
- Стой тянуть на ноке рея! - закричал боцман. - Теперь пошли сей-тали!
Сундук закачался над палубой.
- Помалу! Трави, нок рея! Помалу! Трави, сей-тали! Помалу!
Сундук опустился на палубу; из него еще сочилась вода. Золота,
спрятанного в сундуке, хватило бы, чтоб построить, вооружить и экипировать
всю "Атропу", наполнить ее трюмы годовым запасом провианта, выдать команде
жалованье за месяц вперед, и еще осталась бы приличная сумма.
- Ну ладно, это первый, - сказал Маккулум. - Я чувствую, с двумя
другими будет посложнее. Мне еще ни разу не приходилось делать такую простую
работу, как с этим. Нам повезло. Вы при вашей неопытности и вообразить не
можете, как нам повезло.
Но Хорнблауэр знал, как ему повезло. Повезло, что Маккулум выжил после
ранения. Повезло, что цейлонцы выдержали путешествие из Индии вокруг Африки
и дальше в Малую Азию. Повезло - неимоверно повезло - что турки позволили
ему провести подъемные работы в заливе, так ни о чем и не догадавшись.
Сознание своей неимоверной удачливости отчасти уравновешивало тревогу о
сокровищах в нижней кладовой. Он самый удачливый человек на земле, но в этом
есть и его заслуга - притом немалая. Он очень умно поступил с модиром. Как
ловко он принял взятку, чтоб остаться в заливе, притворившись будто не хочет
делать именно того, к чему на самом деле всей душой стремился. Коллингвуд,
без сомнения, будет доволен. Хорнблауэр поднял серебро; он поднял уже треть
золота. Одобрение начальства ему обеспечено, даже если Маккулум и не сможет
поднять остальное золото.
Прекрасно утро в Средиземном море. Приятно подняться на палубу на заре;
ночной ветер обычно стихает, вода в заливе становится ровной, стеклянной, и
в ней отражается синеющее небо. Солнце поднимается над горами. В воздухе
чувствуется бодрящая прохлада - не такая, чтоб надо было надевать бушлат, но
все же после нее особенно приятно тепло встающего солнца. Прогуливаясь по
палубе и продумывая на досуге планы на сегодняшний день, Хорнблауэр впитывал
свежесть и красоту. В уголке его сознания теплилась мысль - она придавала
прогулке особую прелесть - мысль, что спустившись в каюту, он позавтракает
кофе и яичницей. Красота пейзажа, пробуждающийся аппетит и перспектива
вскорости его удовлетворить - Хорнблауэр ощущал себя счастливым человеком.
Впрочем сегодня он был счастлив менее обычного - вместо того, чтоб
бродить в одиночестве, приходилось выслушивать Маккулума.
- Мы попробуем еще раз, - говорил тот. - Я опять пошлю ребят вниз и
послушаю, что они скажут. Но боюсь, пока сундук для нас недоступен. Я
заподозрил это уже вчера.
Два дня назад подняли второй сундук, но лишь после того, как взорвали
еще часть остова.
- Нелегко заставить их лезть вглубь корабля.
- Естественно, - согласился Хорнблауэр. Невыразимо страшно, из
последних сил сдерживая дыхание, ползти меж перепутанных обломков, в тусклом
полумраке, на глубине, под давлением стофутовой толщи воды.
- От пролома, образованного взрывом, палуба идет вниз, - сказал
Маккулум. - Полагаю, во время последнего взрыва сундук мог скатиться. В
таком случае, сейчас он под самым остовом.
- И что вы предполагаете делать?
- Я думаю, тут работы недели на две. Штук пять зарядов - с быстрыми
запалами, разумеется - и я разнесу остов на куски. Но должен официально вас
уведомить, что и тогда результат может быть неудовлетворительный.
- Вы хотите сказать, что и тогда можете не найти золота?
- Могу не найти.
Две трети золота и почти все серебро уже лежат в нижней кладовой
"Атропы". Тоже неплохой результат, но, как всякий неплохой результат -
далеко не идеальный.
- Я уверен, вы сделаете все, что будет в ваших силах, мистер Маккулум.
Уже задул утренний бриз. Первый слабый порыв развернул "Атропу", доселе
недвижно стоящую на воде, и теперь она мягко покачивалась. Ветер продувал
палубу, и Хорнблауэр чувствовал его дыхание на затылке.
Последние несколько секунд Хорнблауэра что-то беспокоило. Пока он
говорил последнюю фразу, он что-то неосознанно заметил - так краем глаза
видишь иногда мошку. Он посмотрел на поросшие елями склоны полуострова Ада,
на прямоугольные очертания форта. Недавно столь прекрасное утро, казалось,
стало серым и пасмурным; довольство сменилось столь же сильным отчаянием.
- Дайте мне подзорную трубу! - крикнул Хорнблауэр вахтенному
штурманскому помощнику.
Собственно, подзорная труба была уже ни к чему. Мысль дорисовала то,
чего не мог различить невооруженный глаз, а прибор лишь окончательно
подтвердил догадку. Над фортом развевался флаг - красное турецкое знамя
реяло там, где вчера никакого знамени не было. Его не было там с самого
прибытия "Атропы" в Мармарисский залив. Означать это могло одно: в форте
появился гарнизон. Хорнблауэр жестоко ругал себя. Он дурак, бессмысленный
идиот. Он был слеп, он слишком положился на свою хитрость. Теперь, когда он
все осознал, мозг его работал с лихорадочной быстротой. Седобородый модир,
искренно озабоченный, чтоб "Атропа" осталась в заливе - модир сыграл с
Хорнблауэром ту же шутку, что Хорнблауэр намеревался сыграть с ним. Он
усыпил его бдительность и получил время на то, чтоб стянуть обратно войска,
пока Хорнблауэр думал, что это он получил время на проведение подъемных
работ. С горьким презрением к себе Хорнблауэр осознал, что за каждым их
шагом внимательно следили с берега. Даже у турок есть подзорные трубы. Они
все-все видели. Они поняли, что сокровища подняты со дна, и теперь они
охраняют все входы и выходы из залива.
Отсюда с кормы Хорнблауэр не видел остров Пэседж - его загораживал мыс
Ред Клиф. Ничего не говоря изумленному штурманскому помощнику, Хорнблауэр
бросился к фок-мачте и полез на ванты. Он взбирался бегом, задыхаясь, словно
участники недавней дурацкой эстафеты; вися спиной вниз, он пролез по
путенс-вантам, затем по фор-вантам добрался до фор-салинга. Над фортом на
острове Пэседж тоже реял флаг. В подзорную трубу Хорнблауэр различил две
шлюпки, вытащенные на берег в небольшой бухточке - ночью, или на заре, в них
перевезли солдат. Пушки острова Пэседж вместе с пушками полуострова Ада
перекроют огнем и весь пролив, и даже коварный проход между островом и рифом
Кайя. "Атропа" заперта в ловушке.
И не одними пушками. Низкое солнце у Хорнблауэра за спиной осветило
далеко, на горизонте маленький треугольник и два прямоугольника. Это паруса,
паруса турецкого корабля. очевидно, это не простое совпадение - флаги над
фортами и паруса на горизонте. Флаги подняли сразу, как только заметили
корабль - презираемые турки оказались способны на хорошо спланированную
операцию. Через час - меньше чем через час - корабль закроет вход в залив.
Ветер дует прямо оттуда, нет ни малейшей надежды прорваться, тем более, что
пока он будет лавировать против ветра, пушки Ады собьют ему мачты.
Хорнблауэр с силой сжимал низкие перильца. Глубочайшее отчаяние охватило его
- отчаяние человека, окруженного многократно превосходящими его
противниками, и одновременно горькое презрение к себе. Его провели вокруг
пальца, обдурили. Воспоминания о недавней самонадеянной гордости, словно
смех жестоких зрителей, мучили его, затмевали мысли, лишали воли к действию.
Эти секунды, проведенные Хорнблауэром на фор-салинге, были ужасны.
Возможно, они были худшими в его жизни. Самообладание постепенно вернулось,
хотя надежда ушла без следа. Глядя в подзорную трубу на приближающиеся
паруса, Хорнблауэр понял, что руки у него трясутся - дрожащий окуляр задевал
о ресницы, мешая смотреть. Он мог, как ни горько это было, согласиться, что
он - дурак. Но согласиться, что он - трус? Нет, этого Хорнблауэр не мог. А
все же, стоит ли прилагать еще какие-то усилия? Что проку, коль увлекаемая
смерчем пылинка сохранит свое достоинство? Преступник по дороге на Тайберн
может держать себя в руках, скрывать человеческие слабости и страх, дабы не
уронить себя в глазах безжалостной толпы. Но что с того - через пять минут
он будет мертв. В какую-ту ужасную секунду Хорнблауэр подумал о легком
исходе. Надо только отпустить руки и упасть вниз, вниз, вниз, пока удар о
палубу не положит всему конец. Это будет куда легче, чем встретить, делая
вид, будто не замечаешь, жалость или презрение окружающих. То было искушение
броситься вниз; им сатана искушал Христа.
И тут Хорнблауэр снова сказал себе, что он - не трус. Он успокоился.
Пот, градом катившийся по лицу, холодил кожу. Он резко сложил подзорную
трубу, и щелчок отчетливо прозвучал в шуме ветра. Он не знал, что будет
делать дальше. Чтоб спуститься вниз, чтоб переставлять ноги с выбленки на
выбленку, чтоб удержаться, несмотря на слабость во всем теле, потребовалось
значительное физическое усилие, и оно действовало на Хорнблауэра
благотворно. Он ступил на палубу. Что ж, это тоже хорошее упражнение:
сохранять совершенно невозмутимый вид, вид пылинки, с которой даже смерч не
может ничего поделать, хотя Хорнблауэр чувствовал, что щеки его побледнели
несмотря на сильный загар. Привычка тоже иногда полезная вещь - стоило ему
откинуть голову и выкрикнуть приказ, как заработал внутренний механизм. Так
иногда достаточно встряхнуть вставшие часы, и они начинают тикать, и дальше
уже идут сами.
- Мистер Маккулум! Отмените все приготовления, пожалуйста! Вахтенный
офицер! Свистать всех наверх! Поднимите барказ. Тендер пусть пока остается.
По команде "свистать всех наверх! " на палубу выбежал изумленный Джонс.
- Мистер Джонс! Пропустите трос через кормовой порт. Мне нужен шпринг
на якорном канате.
- Шпринг, сэр? Есть, сэр!
Джонс изумленно пробормотал первые два слова, но строгий взгляд
капитана заставил его выговорить и вторые два. Это, пусть в малой мере,
вознаградило Хорнблауэра за его собственные страдания. Люди, которые выходят
в море, тем паче, если они выходят в море на военном корабле, должны быть
готовы в любой момент выполнить самый невероятный приказ - даже если им ни с
того ни с сего приказывают положить шпринг на якорный канат - то есть
пропустить в кормовой порт и прикрепить к якорному канату трос. Тогда,
выбирая трос шпилем, корабль можно будет повернуть на месте, и пушки будут
стрелять в желаемом направлении. Так случилось, что это был едва ли не
единственный маневр, который Хорнблауэр не отрабатывал прежде с этой
командой на учениях.
- Слишком медленно, мистер Джонс! Старшина судовой полиции, запишите
имена этих троих!
Мичман Смайли в барказе принял конец троса. Джонс побежал на бак и до
хрипоты выкрикивал указания Смайли, матросам на шпиле, матросам у кормового
порта. Канат выбрали; канат вытравили.
- Шпринг готов, сэр.
- Очень хорошо, мистер Джонс. Поднимите тендер и приготовьте корабль к
бою.
- Э... есть, сэр! Свистать всех по местам! Корабль к бою! Барабанщик!
Боевая тревога!
Морских пехотинцев на крохотную "Атропу" не полагалось. Назначенный
барабанщиком юнга заколотил палочками. Тревожный рокот - нет звука более
воинственного, чем барабанный бой - прокатился над заливом, бросая берегу
вызов. Барказ, качаясь, опустился на киль-блоки. Возбужденные грохотом
барабана матросы набросили на шлюпку лини и закрепили ее. Другие уже
направили в шлюпку струвд от помпы - необходимая предосторожность перед
боем, чтоб с одной стороны, уберечь от огня саму шлюпку, с другой - - иметь
достаточный запас воды на случай борьбы с пожаром. Матросы, тянувшие
шлюпочные тали, побежали, чтоб заняться другими делами.
- Пожалуйста зарядите и выдвиньте пушки, мистер Джонс.
- Есть, сэр.
Джонс опять изумился. Обычно во время учебной тревоги матросы только
делали вид, что заряжают пушки, дабы не тратить понапрасну заряды и пыжи. По
приказу Джонса подносчики пороха бросились за картузами вниз к мистеру
Клуту. Один из канониров что-то выкрикнул, всем телом налегая на тали, чтоб
выдвинуть пушку.
- Молчать!
Матросы вели себя неплохо. Несмотря на возбуждение, они, если не
считать одного этого вскрика, работали молча. Сказывались многочисленные
тренировки и железная дисциплина.
- Корабль к бою готов! - доложил Джонс.
- Пожалуйста, натяните абордажные сетки. Занятие это было сложное и
муторное. Вытащить и разложить вдоль бортов сетки, закрепить за руслени их
нижние края, а в верхние пропустить лини, идущие через ноки реев и конец
бушприта. Выбирая ходовые концы талей, сетки поднимали до нужной высоты,
чтоб они свешивались над морем, и, окружая корабль с носа до кормы, служили
преградой для нападающих.
- Стой! - приказал Джонс, когда лини натянулись.
- Слишком туго, мистер Джонс! Я говорил вам это прежде. Трави тали!
Втугую натянутые сетки выглядят, конечно, образцово, но пользы от них
никакой. Провисшую сетку труднее перерезать, по ней гораздо труднее влезть.
Хорнблауэр следил, как сетка провисла неопрятными фестонами.
- Стой.
Так-то лучше. Эти сетки предназначены не для адмиральского смотра, а
для того, чтоб отразить нападение.
- Спасибо, мистер Джонс.
Хорнблауэр говорил слегка рассеянно - он смотрел не на Джонса, а вдаль.
Джонс машинально посмотрел туда же.
- Господи! - выдохнул он.
Большой корабль огибал мыс Ред Клиф. Остальные тоже заметили его.
Послышались восклицания.
- Молчать!
Большой корабль, аляповато раскрашенный в алый и желтый цвета, вступил
в залив под марселем. На его грот-мачте развевался брейд-вымпел, на
флагштоке - знамя Пророка. Это была огромная, неуклюжая, невероятно
старомодная посудина, непропорционально широкая, с двумя рядами пушек,
расположенными неестественно высоко над водой. Бушприт был задран гораздо
круче, чем принято было в то время в европейских флотах. Но первое, что
бросалось в глаза - это латинское вооружение бизань-мачты. Последнюю
латинскую бизань в королевском флоте заменили квадратным крюйселем более
тридцати лет назад. Когда Хорнблауэр в первый раз увидел в подзорную трубу
треугольник бизани рядом с двумя квадратными марселями, он безошибочно
определил национальную принадлежность судна. Оно походило на старинную
гравюру. Если б не флаг, оно с легкостью могло бы занять место в
кильватерной колонне Дрейка или Ван Тромпа. Вероятно, это один из последних
в мире маленьких линейных кораблей, чье место ныне заняли величавые
семидесятичетырехпушечные суда. Да маленькое, да, неуклюжее, но ему довольно
одного бортового залпа, чтоб разнести в щепки крохотную "Атропу".
- Это - брейд-вымпел, мистер Джонс, - сказал Хорнблауэр. -
Поприветствуйте его.
Говорил он краем рта, поскольку, не отрываясь, смотрел в подзорную
трубу на турецкое судно. Пушечные порты были открыты, на низком полубаке
суетились похожие на муравьев человечки, готовясь к отдаче якоря. Вообще,
людей на корабле было невероятное множество. Когда убирали паруса, они
побежали и по наклонному рею бизани. Хорнблауэр не думал, что ему
когда-нибудь доведется такое увидеть, тем более, что на матросах,
перегнувшихся через рей, были длинные белые рубахи, вроде платьев, и рубахи
эти с силой хлопали на ветру.
Резко громыхнула носовая девятифунтовка - кто-то из подносчиков пороха
сбегал за однофунтовыми зарядами для салюта. Над бортом турецкого корабля
появился клуб дыма, затем послышался звук выстрела - турки отвечали на
приветствие. Грот-марсель был взят на гитовы за середину - тоже странное
зрелище в этих обстоятельствах. Большой корабль медленно входил в залив.
- Мистер Тернер! Пожалуйста, подойдите ко мне. Вам придется переводить.
Мистер Джонс, я попрошу вас поставить матросов к шпилю. Приготовьтесь
выбирать шпринг, если понадобится направить пушки на это судно. Турецкий
корабль приближался.
- Окликните его, - сказал Хорнблауэр Тернеру. Тернер крикнул, с
большого корабля что-то крикнули в ответ.
- Это "Меджиди", сэр, - доложил Тернер. - Я видел его прежде.
- Скажите им, чтоб держались на расстоянии. Тернер крикнул в рупор, но
"Меджиди" по-прежнему приближался.
- Скажите им, чтоб держались на расстоянии. Мистер Джонс! Выбирайте
шпринг. Приготовиться у пушек!
"Меджиди" подходил все ближе и ближе. "Атропа" поворачивалась,
направляя на него пушки. Хорнблауэр схватил рупор.
- Не приближайтесь, не то открою огонь! "Меджиди" едва уловимо изменил
курс и прошел мимо "Атропы", так близко, что Хорнблауэр различил лица
стоящих у борта матросов, усатые и бородатые лица, темные, почти шоколадные.
Турки круто развернули взятый на гитовы за середину грот-марсель, несколько
секунд шли в крутой бейдевинд, потом убрали парус, привели корабль к ветру и
бросили якорь в четверти мили от "Атропы". Возбуждение спало, и на
Хорнблауэра нахлынула прежняя безысходная тоска. Матросы у пушек,
взволнованные увиденным, оживленно гудели - сейчас их замолчать не
заставишь.
- К нам направляется лодка с латинским парусом, сэр, - доложил Хоррокс.
Судя по тому, с какой поспешностью лодка отвалила от берега, она ждала
лишь прибытия "Меджиди". Хорнблауэр видел, как она прошла под кормой
большого корабля. Те, кто был в лодке, обменялись несколькими словами с
теми, кто был на корабле, потом лодка резво заскользила к "Атропе". На корме
сидел седобородый модир - он что-то крикнул.
- Он хочет подняться на борт, сэр, - доложил Тернер.
- Пусть поднимается, - сказал Хорнблауэр. - Отцепите сетку ровно
настолько, чтоб он смог пролезть.
Модир спустился в каюту. Он ничуть не изменился, его худое лицо было
по-прежнему бесстрастным, по крайней мере, он не обнаруживал ни малейших
признаков торжества. Что ж, он умеет выигрывать, как джентльмен. Хорнблауэр,
у которого на руках не осталось ни единого козыря, намеревался показать, что
и он умеет проигрывать, как джентльмен.
- Передайте ему мое сожаление, - сказал Хорнблауэр Тернеру, - что я не
могу предложить кофе. Когда корабль подготовлен к бою, на нем нельзя
разводить огонь.
Модир жестом показал, что любезно прощает отсутствие кофе. Произошел
обмен вежливыми фразами, которые Тернер почти не затруднялся переводить, и
наконец модир перешел к делу.
- Он говорит, вали с войском в Мармарисе, - сообщил Тернер. - Он
говорит, форты полны людей, и пушки заряжены.
- Скажите ему, что мне это известно.
- Он говорит, что этот корабль - "Меджиди", сэр, на нем пятьдесят шесть
пушек и тысяча человек.
- Скажите, что мне известно и это.
Прежде чем пойти дальше, модир погладил бороду.
- Он говорил, вали разгневан, что мы подняли сокровища со дна залива.
- Скажите ему, это британские сокровища.
- Он говорит, они лежат в турецких водах, и все затонувшие корабли
принадлежат султану.
В Англии затонувшие корабли принадлежат королю.
- Скажите ему, что султан и король Георг - друзья. На это модир отвечал
долго.
- Бесполезно, сэр, - сказал Тернер. - Он говорит, Турция в мире с
Францией и потому нейтральна. Он говорит... он говорит, у нас здесь не
больше прав, чем если б мы были неаполитанцами.
На Леванте трудно сильнее выразить свое презрение.
- Спросите, видел ли он неаполитанцев с заряженными пушками и горящими
запалами.
Хорнблауэр знал, что его игра проиграна, но не собирался бросать карты
и отдавать оставшиеся взятки без борьбы, хотя и не видел возможности взять
хотя бы одну. Модир снова погладил бороду. Он заговорил. Его бесстрастные
глаза смотрели прямо на Хорнблауэра, как бы сквозь него.
- Видимо, он с берега следил за нами в подзорную трубу, - заметил
Тернер, - или это рыбачьи лодки шпионили. Во всяком случае, он знает и про
золото, и про серебро, сэр. По-моему, сэр, они давно знают про сокровища.
Видимо, тайна хранилась не так строго, как полагают в Лондоне.
- Спасибо, мистер Тернер, но выводы я могу сделать и сам.
Пусть модир обо всем знает или догадывается - Хорнблауэр не собирался
подтверждать его догадки.
- Скажите ему, что мы получили большое удовольствие, беседуя с ним.
Когда модиру перевели эту фразу, он какое-то мгновение едва заметно
изменился в лице, но заговорил прежним бесстрастным тоном.
- Он говорит, если мы отдадим то, что уже подняли, вали разрешит нам
остаться здесь и взять себе то, что нам еще удастся поднять, - сообщил
Тернер.
Он переводил так, будто его это не касается, но на старческом лице
проступало явное любопытство. Он ни за что не отвечает, он может позволить
себе роскошь - удовольствие - гадать, как его капитан примет это требование.
Даже в этот ужасный момент Хорнблауэр поймал себя на том, что вспоминает
циничную эпиграмму Ларошфуко - об удовольствии, которые доставляют нам беды
наших друзей.
- Скажите ему, - произнес Хорнблауэр, - что мой повелитель король Георг
разгневается, узнав, что подобные вещи говорили мне, его слуге, и что друг
короля султан разгневается, узнав что подобные слова говорил его слуга.
Но возможные международные осложнения не тронули модира. Много, много
воды утечет, пока официальный протест доберется из Мармариса в Лондон и
оттуда в Константинополь. Как догадывался Хорнблауэр, малой толики сокровищ
хватит, чтоб купить поддержку визиря. Лицо модира было неумолимо -
испуганному ребенку в страшном сне может привидеться такое лицо.
- К черту! - воскликнул Хорнблауэр. - Я это не сделаю!
Сейчас ему больше всего на свете хотелось нарушить непрошибаемое
спокойствие модира.
- Скажите ему, - продолжал Хорнблауэр, - я скорее выброшу золото в
море, чем отдам его. Клянусь Богом, я это сделаю. Я выброшу его на дно, и
пусть вытаскивают его сами - они отлично знают, что не смогут этого сделать.
Скажите ему, я готов поклясться в этом Кораном, или бородой Пророка, или чем
там они клянутся.
Тернер кивнул, удивленно и одобрительно - ему такой ход в голову не
пришел. Он пылко начал переводить. Модир выслушал с безграничным
спокойствием.
- Бесполезно, сэр, - сказал Тернер, после того, как модир ответил. - Вы
его этим не напугаете. Он говорит... Тернер перевел следующую фразу модира.
- Он говорит, после того как наш корабль будет захвачен,
идолопоклонники - так он назвал цейлонских ныряльщиков, сэр - будут работать
на него так же, как работали на нас.
Хорнблауэр в отчаянии подумал о том, чтобы перерезать цейлонцам глотки,
после того, как выбросит за борт сокровища. Это вполне соответствовало бы
восточной атмосфере. Но прежде, чем он облек эту ужасную мысль в слова,
модир снова заговорил.
- Он говорит, не лучше ли вернуться назад с частью сокровищ, сэр - что
нам еще удастся поднять - чем потерять все? Он говорит... он говорит...
прошу прощения, сэр, но он говорит, что если это судно будет схвачено за
нарушение закона, ваше имя не будет в почете у короля Георга.
Это еще мягко сказано. Хорнблауэр легко мог вообразить, что скажут
лорды Адмиралтейства. Даже в лучшем случае, то есть если он будет сражаться
до последнего, человека, Лондон без всякой благосклонности отнесется к
капитану, заварившему международный кризис, из-за которого придется
направлять на Левант эскадру и войско, чтоб восстановить британский престиж,
в то время как каждый; корабль и каждый солдат нужны для войны с Бонапартом.