Шагинян Мариэтта. Месс-Менд, или Янки в Петрограде

   К великому изумлению Морлендера, он понял, что ему верят, что он свободен и, главное, - что отныне он не один на свете.
   38. КАДРЫ КНЯЗЯ ОБОЛОНКИНА
   Прошло несколько дней, насыщенных для Артура Морлендера трудом, познанием и дружбой. Он узнал от Реброва подробности посещения лаборатории его отцом; услышал точно воспроизведенные по его просьбе слова и речи старика Морлендера; понял, что должно было произойти в отце, какая большая ломка взглядов. И все ясней ему становилась преступная роль Кресслинга и его банды. Где-то в Нью-Йорке они убили отца, чтобы завладеть изобретением; где-то в океане подвезли и погрузили гроб на "Торпеду".
   Артур побывал в порту, узнал день и час следующего прибытия "Торпеды" и решил поговорить с капитаном. Все эти мысли и дела поглощали время Артура, остававшееся у него после работы. И все же, когда он возвращался в свою комнату, пустота ее сжимала ему сердце. Как не походили его нынешние возвращения на первое! Комната была темна, неуютна; узел с постелью Кати Ивановны убран, кровать ее застлана чистым холодным бельем; аромат ее нежных духов испарился; никто не подогревал ему вечером чай, не ставил у кровати ночных туфель, не ждал его, не ненавидел его... Ненависть! Кто бы ни подослал к нему Кэт, ее ненависть - острая, страстная, сверкнувшая в глубине ее глаз, - была вызвана чем-то личным. Откуда она? Кто и что было за этой женщиной?
   Против воли он думал о ней все чаще и чаще. Не та, первая и последняя, ночь вставала перед его воображением, а невольный дружеский обмен взглядами, когда оба они приехали с парохода в общежитие и первые русские впечатления захватили их обоих. Это был взгляд понимания, сочувствия, разделенной мысли, взгляд, за которым могло последовать объяснение. Так не мог глядеть ни один человек из банды Кресслинга. Почему, почему он не объяснился с ней! И где она сейчас, что с ней сделалось? Артур так сильно изменился за эти дни, что был уверен в перемене, происшедшей и с нею.
   Но время шло, а Кэт не возвращалась. В углу, за ширмой, стоял ее чемодан. Артур не дотронулся до него. Он ждал, что за ним придут или пришлют.
   Между тем наступило утро, когда "Торпеда" снова должна была войти в Кронштадтский порт. Предупредив еще с вечера Реброва, Артур Морлендер, едва рассвело, отправился ее встречать.
   ...Где же была все эти дни Вивиан Ортон? В то страшное утро, выбежав из дома на Мойка-стрит, она знала только одно: лишь бы найти Сорроу. Адрес и тщательно нарисованный его рукою план хранились у нее в кармане. Но не так-то легко разобраться в планах чужого, большого города! Разгладив смятую бумажку, Вивиан нерешительно пошла по улицам, отсчитывая каждый поворот и заворачивая за угол там, где, как ей казалось, надо завернуть, Но улицы шли и шли, повороты множились и множились, а той, чье название стояло на бумаге, все не было и не было. Спросить она боялась. Люди по улицам спешили, им было некогда. Девушку мучила жажда. Она стала искать глазами колонку, кран, киоск с водами, заглянула в один, в другой пролет улицы и вдруг с ужасом поняла, что заблудилась. Часть города, куда она попала, была мрачна и убога. Темные, ободранные домишки, казарменного типа постройки с грязными подворотнями, откуда несло мертвенным холодом и кошачьим запахом, трубы, трубы на крышах, трубы из форточек, несшие прямо на улицу черную копоть и дым, разбитые стекла окон, заклеенные бумагой...
   С чем-то похожим на отчаянье Вивиан зашла, в черную нору одной из подворотен и остановилась, не зная, как быть дальше. И вдруг она услышала английскую речь. Кто-то с кем-то здоровался на ее родном языке! Охваченная радостью, не раздумывая долго, Вивиан кинулась к говорившему.
   - Умоляю вас, помогите мне: я заблудилась! - торопливо проговорила она, обращаясь к темным фигурам в подворотне. - Мне нужна Гавань, пятая Краснофлотская...
   И тут только разглядела, к кому обратилась. Двое нищих в невероятных отрепьях стояли перед ней, прижавшись к стене: старуха с клюкой и старик с двумя бельмами на глазах.
   - Гавань, пятая Краснофлотская? - скрипучим голосом повторил старик, уставив на нее свои страшные бельма. - Да это совсем близко, душечка! Идемте, идемте, мы вам покажем...
   С этими словами он цепко ухватил ее за правую руку, а старуха, перебросив клюку подмышку, быстро взяла за левую.
   Вивиан сделала невольное движение, чтобы освободиться от этих цепких, нечистых рук, но ее прижали с обеих сторон. Она попыталась закричать. Костлявая рука зажала ей рот.
   Медленно, шаг за шагом, нищие втаскивали ее все глубже в подворотню, пока не очутились в грязном каменном дворике, скудно освещенном квадратиком неба, между высокими, мрачными корпусами домов.
   - Упомяни о черте... - игриво заговорил старик, на этот раз по-французски.
   - ...а он уж тут как тут, - закончила пословицу старуха.
   Она покосилась на Вивиан, но девушка, охваченная страхом, ничего как будто не понимала.
   Они спускались теперь по мокрым ступенькам куда-то вниз, в грязное подвальное помещение. Подняв клюку, старуха постучала в дверь. Тотчас же заскрипел засов, зазвенела дверная цепочка, медленно повернулся ключ в замке...
   Худое подрисованное лицо выглянуло из полумрака:
   - Это вы, княгиня?
   - Скорей, скорей, впустите нас! Хорошенько заприте дверь за нами, глухо проговорил старик, подталкивая вперед Вивиан. - Нам повезло - птичка сама влетела в окошко!
   Он разжал свои пальцы, как клешни державшие руку девушки. Она метнулась было назад, к двери, но страшный удар отбросил ее в комнату. Странная это была комната: маленькая, тесная, увешанная блеклыми серо-голубыми коврами, уставленная какой-то позолоченной и вылинялой мебелью, вазами, часами, заваленная мешками и мешочками с мукой и крупой, пропахшая прелым луком, пылью, мышиным пометом.
   "Где я? Куда я попала?" - с ужасом думала Вивиан, незаметно озираясь по сторонам.
   А старик злорадно продолжал по-французски, обращаясь на этот раз к впустившему их существу неопределенного пола, облаченному в какой-то халат:
   - Оболонкин будет доволен. В последней инструкции он советовал изолировать эту красотку. Видимо, ставка на Морлендера проваливается - он что-то уж очень быстро сошелся с красными.
   - Неосторожно было тащить ее сюда, камергер! На явку, где собираются наши кадры! - ворчливо пробормотал хозяин комнаты.
   "Кадры, явка, княгиня, камергер..." В мозгу Вивиан шла лихорадочная работа. Имя "Оболонкин", произнесенное стариком-нищим, было ей знакомо: в Нью-Йорке, в салоне у Вестингауза, она встречала хитрого, пронырливого старикашку - князя Феофана Оболонкина. Банкир говорил ей, что это знаменитый эмигрант из России, состоящий на высокой службе у ближайшего претендента на русский престол. Значит, здесь, в Петрограде, осиное гнездо этих людей: "кадры", "явка"... А Морлендер - "Тони" ее страшной комедии отказался служить капиталистам, перешел на сторону большевиков...
   Между тем старик достал из шкафчика моток толстых веревок и кучу тряпок. Не успела Вивиан опомниться, как ее снова схватили, железные пальцы впились в обе щеки, разжимая челюсти, и грязный, пахнущий мышами кляп был втиснут ей глубоко в рот. Пока старик связывал бившуюся девушку веревками, старуха злорадно приговаривала:
   - Скоро, скоро конец этой эпохе затмения! Конец варварству! Вернется возлюбленный монарх!
   - И наш патриотизм, княгиня, забыт не будет! - ответил ей в тон старик с бельмами.
   39. КОШКА МИССИС ДРУК
   Что-нибудь одно: или горюй, или исполняй свои обязанности. Но когда ты горюешь, исполняя свои обязанности, или исполняешь свои обязанности горюя, ты уподобляешься в лучшем случае соляному промыслу, потребляющему собственную продукцию без всякой экономии.
   Этот вывод сделала кошка миссис Друк в ту минуту, когда шерстка ее стала походить на кристаллы квасцов, а молоко, которое она лакала, - на огуречный рассол.
   Миссис Друк днем и ночью орошала слезами предметы своего обихода.
   - Молли, - твердила она, прижимая к себе кошку, - право же, это был замечательный мальчик, мой Боб, когда он еще не родился! Бывало сижу себе у окна, а он стучит кулачком, как дятел. "Септимий, - говорю я, - наш мальчик опять зашевелился". - "Почем ты знаешь, что это мальчик?" отвечает он. А я... ох, ох, Молли, ох, не-несчастная моя жизнь!.. Я отвечаю: "Вот увидишь, - говорю, - Септимий, что это будет самый что ни на есть мааль... ма-аль-чик!.."
   На этом месте волнение миссис Друк достигало такой точки, что слезы ее величиной с горошину начинали прямо-таки барабанить по спине Молли, причиняя ей мучительное хвостокружение.
   - Молли, поди сюда! - звала кошку миссис Друк через несколько минут, наливая ей молоко. - Кушай, кушай, и за себя и за нашего голубчика... Как он бывало любил молочко! "Выпей", - говорю я ему, а он... ох, мочи моей нет, ох, уж хоть бы померла я!.. он отвеча-ает бывало: "Нне... нне... приставайте, мамаша!"
   Рыдания миссис Друк длились до тех пор, покуда блюдце в дрожащих ее руках не переполнялось свыше всякой меры. Молли тряслась всем телом, опуская в него язык, свернутый трубочкой. Но после двух-трех глотков она неистово фыркала, ощетинивалась и стрелой летела на кухню, прямо к лоханке, в надежде освежиться пресной водой. Увы! В мире, окружавшем миссис Друк, пресной воды не было. Влага, подвластная ее наблюдениям, оседала в желудке сталагмитами и сталактитами. Если б Молли знала библию, она могла бы сравнить свою хозяйку с женой Лота, превратившейся в соляной столб, заглядевшись на свое прошлое.
   Но Молли не знала библии и в одно прекрасное утро прыгнула в окно, оттуда на водосточную трубу, с трубы - в чей-то цветочный горшок, с цветочного горшка - кубарем по каменным выступам вниз, вниз, еще вниз, пока не вцепилась со всего размаху в пышную дамскую прическу из белокурых локонов, утыканных гребешками, шпильками и незабудками.
   - Ай! - крикнула обладательница прически. - Погибаю! Спасите! Летучая мышь!
   - Совсем наоборот: летучая кошка, - флегматично ответил ее спутник, заложив руки в карманы.
   - Натаниэль, спаси, умираю! - вопила урожденная мисс Смоулль, ибо это была она. - Мышь ли, кошка ли, она вгрызлась в мои внутренности! Она меня высосет!
   По-видимому, между супругами Эпидерм уже не существовало гармонии душ. Во всяком случае, угроза высосать внутренности миссис Эпидерм была встречена ее мужем с полной покорностью судьбе.
   - Изверг! - взвизгнула урожденная мисс Смоулль, швыряя зонтиком в мужа. - Умру, не сделав нового завещания, умру, умру, умру! Все перейдет, по-старому, тетушке жены моего покойного братца!
   На этот раз Натаниэль Эпидерм вздрогнул. Очам его представилась тетушка жены братца мисс Смоулль в качестве претендентки на наследство его собственной жены. Он схватил оцепенелую кошку за шиворот, рванул ее; что-то хряснуло, как автомобильная шина, и колесом полетело на дорогу.
   Оглушительный хохот вырвался у прохожих, лавочника, газетчика и чистильщика сапог. Мистер Эпидерм взглянул и обмер. Перед ним стояла его жена, лысая больше, чем Бисмарк, лысая, как площадка для скетинг-ринка, как биллиардный шар.
   - Вы надули меня! - заревел он. - Плешивая интриганка, вы за это поплатитесь! Адвоката! Иск!
   Между тем внимание прохожих было отвлечено от них другим необычайным явлением: несчастная Молли, запутавшаяся в локонах и незабудках мисс Смоулль, обезумела окончательно и покатилась вперед колесом, нацепляя на себя по пути бумажки, тряпки, солому, лошадиный помет и папиросные окурки.
   - Га-га-га! - заревели уличные мальчишки, летя вслед за ней.
   - Что это такое? - спросил булочник, выглянув из окна и с ужасом уставившись на пролетающее колесо.
   Но в ту же секунду оно подпрыгнуло, укусило его в нос и, перекувыркнувшись в воздухе, полетело дальше.
   - Держи! Лови! Саламандра! - И булочник со скалкой в руке, выпрыгнув из окна, понесся вслед за колесом, неистово осыпая мукой мостовую и воздух.
   Напрасно полисмен, воздев оба флага, останавливал безумную процессию. Она неслась и неслась из переулка в переулок, пока он не вызвал свистком целый наряд полиции и не понесся вслед за нею.
   Толпы народа запрудили все тротуары. Староста церкви Сорока мучеников разрешил желающим за небольшое вспомоществование приходу усесться на балюстрадах церкви. Окна и крыши были усеяны любопытными. Учреждения принуждены были объявить перерыв.
   - Я вам объясню, что это, - говорил клерк трем барышням. - Это биржевой ажиотаж, честное слово.
   - Откуда вы взяли? - возмутился сосед. - Ничего подобного! Спросите булочника. Он говорит, что это реклама страхового общества "Саламандра".
   - Неправда! Неправда! - кричали мальчишки. - Это игрушечный дирижабль!
   А колесо катилось и катилось. С морды Молли капала пена, желтые глаза сверкали в полном безумии, спина стояла хребтом. Метнувшись туда и сюда и всюду натыкаясь на заставы из улюлюкающих мальчишек, Молли понеслась в единственный свободный переулок, ведущий к скверу, и волчком взлетела на дерево - как раз туда, где между ветвями чернело воронье гнездо.
   Карр! - каркнула ворона, растопырившись на яйцах.
   Но Молли некуда было отступать. Фыркая и дрожа, в локонах, незабудках, бумажках и навозе, она двинулась на ворону, испуская пронзительный боевой клич. Та взъерошилась в свою очередь, подняла крылья, раскрыла клюв и кинулась прямо на Молли.
   Пока этот кровавый поединок происходил высоко на дереве, внизу, в сквере, разыгрались другие события.
   В погоне за саламандрой наметились две партии: одна мчалась на сквер со стороны церкви, возглавляемая булочником, церковным сторожем и депутатом Пируэтом, затесавшимся сюда случайно, вместе со своим секретарем, портфелем и бульдогом. Другая, летевшая с противоположной стороны и состоявшая из газетчиков, чистильщиков сапог и мальчишек, вынесла на первое место толстого, красного человека в гимнастерке, с соломенной шляпой на голове.
   Стремительные партии наскочили друг на друга, смешались в кучу, и церковный сторож вместе с депутатом Пируэтом получили от красного человека по огромной шишке на лбы.
   - Сэр! - в негодовании воскликнул депутат. - Я неприкосновенен! Как вы смеете!
   - Плевать! Не суйтесь! - заорал красный человек.
   - Так его! Жарь, бей! - поддерживали со всех сторон разгорячившиеся янки. - Лупи его чем попало!
   - Полисмен! - кричал депутат. - Буйство! Пропаганда! Тут оскорбляют парламент и церковь!
   - Так и есть, - мрачно вступился булочник. - Это большевики, ребята! До чего они хитры, собаки! Выпустили саламандру, чтобы агитировать за торговое соглашение! А нашему зерну пробьет смертный час, провалиться мне на этом месте!
   - Истинно, истинно! - поддержал его церковный сторож, прикладывая к шишке медную монету. - Голосуйте против, пока эта самая саламандра не сгинет!
   - Эка беда! - орал красный человек. - Торговое соглашение! Что тут плохого - поторговать с Советской Россией? Я сам торговый человек. Выходи, кто против соглашения! Раз, два!..
   Депутат Пируэт оглянулся по сторонам. Его партия следила за ним горящими глазами. Он понял, что может потерять популярность, оттолкнул бульдога и секретаря, бросил портфель, скинул пиджак, засучил рукава и с криком "Долой соглашение!" ринулся врукопашную.
   Спустя полчаса наряд полиции уводил в разные стороны борцов "за" и "против" соглашения, а карета скорой помощи нагружалась джентльменами, получившими принципиальные увечья. Толстяк вышел победителем, а депутат потерял бульдога, портфель и популярность.
   Не менее трагически закончился поединок несчастной Молли с вороной. Прокаркав над разоренным гнездом и раздавленными яйцами, практическая ворона ухватила конверт с письмом Друка и, подобно жителю Востока, уносящему на своих плечах крышу дома, отправилась с этим ценным предметом в далекую эмиграцию.
   Что касается Молли, то она лежит на земле с проклеванными глазами и сломанным хребтом. Мир ее праху! Она пожертвовала своей жизнью для развития нашего романа.
   40. ЛЕПСИУС ВСТРЕЧАЕТСЯ С ФРУКТОВЩИКОМ БЭРОМ
   Тоби только что вычистил первый сапог и собирался малость вздремнуть, прежде чем приступить ко второму, как вдруг в дверь кухни кто-то тихо постучал. Он вооружился метлой для изгнания попрошайки и приотворил дверь как раз настолько, чтобы просунуть туда свое оружие, но в ту же секунду метла вывалилась у него из рук, а рот открылся на манер птичьего клюва. Дело в том, что за дверями стоял не попрошайка, а некто.
   Спереди этот некто ужасно походил на мисс Смоулль. Это были глаза мисс Смоулль, нос мисс Смоулль, рот мисс Смоулль и кружевная мантилья мисс Смоулль. Но сверху некто напоминал круглый аптекарский шар, налитый малиновыми кислотами. И держал себя некто совсем не как мисс Смоулль: он не ругался, не плевался, не подбоченивался, не напирал ни коленом, ни животом, а сказал нежным голосом:
   - Впусти-ка меня, голубчик Тоби!
   Мулат попятился, испугавшись до смерти. Некто вошел, снял мантильку, повесил ее на крючок и проговорил еще более трогательным голосом:
   - Достань из печки золы, Тоби, дружочек мой!
   Тоби достал полный совок золы, трясясь от ужаса.
   - А теперь подними-ка его, миленький, и сыпь золу мне на голову!
   Но тут совок выпал из дрожащих рук Тоби, и он, судорожно всхлипывая, помчался наверх по лестнице, залез в чулан и спрятал голову между колен.
   Дух мисс Смоулль между тем не обнаружил ни раздражения, ни досады. Он терпеливо нагнулся над печкой, собрал пригоршню пепла и вымазал им себе голову - не так чтоб уж очень, а в самую пору, чтоб указать на символический характер этой операции.
   Потом мисс Смоулль смиренно двинулась в кабинет доктора, смиренно остановилась на его пороге и сложила руки на животе.
   Лепсиус поднял глаза от медицинской книги о позвоночниках и грозно нахмурился:
   - Мисс Смоулль, что это значит? Если не ошибаюсь, я вижу вас без парика и с перепачканным сажей черепом. Какого черта означает подобная демонстрация?
   - Не демонстрация, сэр, нет! Не подозревайте этого ради моей бессмертной души! Раскаяние, сэр, раскаяние, глубочайшее, чистосердечное, фатальное!
   - Не плетите вздора. В чем дело?
   - Сэр, я раскаиваюсь в том, что не придавала значения вашим отеческим советам. Я имела безумие смеяться над ними. Судьба жестоко покарала меня, сэр! Вы были правы, трижды правы. Моя невинность поругана, чувства мои растоптаны, идеалы ниспровергнуты. На цветущей долине, сэр, дымятся обломки!
   - Что это за диктанты? - взбесился Лепсиус, бросая книгу на пол. - Если вы собрались шантажировать меня с этим вашим Натаниэлем Эпидермом...
   - Натаниэля Эпидерма больше нет, сэр! - кротко ответила мисс Смоулль. Забудьте его. Отныне, сэр, я предана вашему хозяйству душой и телом.
   Неизвестно, какая трогательная сцена была еще в запасе у мисс Смоулль, но, на счастье доктора Лепсиуса, раздался пронзительный звонок, и Тоби влетел в комнату, все еще белый от ужаса.
   - Вас спрашивает какой-то красный джентльмен, сэр, - пробормотал он, переводя дух, - и с него так и каплет!
   Доктор Лепсиус молча поглядел на свою экономку и служителя, подвел им в уме весьма неутешительный итог и направился к себе в кабинет.
   Мулат оказался прав. В докторской приемной стоял толстый красный человек в гимнастерке, и с лица его стекала кровь.
   - Рад познакомиться, - сказал он, энергично пожимая руку доктору. Фруктовщик Бэр с Линкольн-Плас... Небольшое мордобитие на политической подкладке... Я ехал мимо и вдруг заметил вашу дощечку. И вот я здесь, перед вами, с полной картиной болезни на лице, если можно так выразиться!
   Спустя минуту он уже сидел в кресле, обмытый и забинтованный искусными руками доктора Лепсиуса. Доктор внимательно изучил его со всех сторон, оглядел его огромные пальцы с железными ногтями, здоровенные ребра и задал вопрос, неожиданный для толстяка:
   - Вы рентгенизировались у Бентровато, мистер Бэр?
   - Верно. Откуда вы это знаете?
   - Как не знать! Это было в тот день, когда с вами вместе рентгенизировали... как его?.. Ах, черт побери, небольшой человек, похожий на пьяницу и с подагрическими руками... Да ну же!
   - Профессор Хизертон! - перебил его фруктовщик довольным тоном. - Как же, как же! Важная птица. Из-за него меня даже не пускали в приемную, как будто можно не пустить фруктовщика Бэра с Линкольн-Плас! Я, разумеется, вошел и не очень-то понравился этому человеку, Да и, признаюсь вам, он был прав, что прятался от соседей. Будь я на его месте, я бы выбрал себе пещеру и сидел в ней наподобие крота целые сутки.
   - Как вы странно говорите о профессоре Хизертоне! - возразил Лепсиус. Он был с виду спокоен, но три ступеньки, ведущие ему под нос, дрожали, как у ищейки. - Для чего бы ему прятаться?
   - Ну, уж об этом пусть вам докладывает кто хочет. Я держу язык за зубами. Спросите на Линкольн-Плас о фруктовщике Бэре, и вам всякий скажет, что он умеет хранить секреты. Не из таковских, чтобы звонить в колокола!
   - Похвальное качество, - кисло заметил Лепсиус, складывая в хрустальную чашу со спиртом свои хирургические орудия, - ценное качество во всяком ремесле... Вы, кажется, торгуете фруктами, мистер Бэр?
   - "Кажется"! - воскликнул толстяк. - Да вы бы лучше сказали о Шекспире, что он, _кажется_, писал драмы! Весь Нью-Йорк знает фрукты Бэра! Вся 5-я авеню кушает фрукты Бэра. Моим именем названа самая толстая груша, а вы говорите "кажется"... Если у вас когда-нибудь таяло во рту, так это от моих груш, сэр.
   - Не спорю, не спорю, мистер Бэр, я человек науки и держусь в стороне от всякой моды. Но признайтесь, что вы все-таки преувеличили качество своего товара.
   Эти слова, произнесенные самым ласковым голосом, не на шутку взбесили толстяка.
   Он сжал кулаки и встал с места:
   - Вот что, сэр, едемте ко мне! Я вас заставлю взять свои слова обратно. Вы отведаете по порядку все мои сорта, или же...
   - Или же?
   - Вы их проглотите!
   С этими словами Бэр подбоченился и принял самую вызывающую позу.
   Доктор Лепсиус миролюбиво ударил его по плечу:
   - Я не отказываюсь, добрейший мистер Бэр! Но чтоб угощение не было, так сказать, односторонним, разрешите мне прихватить с собой в автомобиле плетеную корзиночку...
   Он подмигнул фруктовщику, и фруктовщик подмигнул ему ответно.
   Был вызвал Тоби, которому было тоже подмигнуто, а Тоби, в свою очередь, подмигнул шоферу, укладывая в автомобиль корзину с бутылями. Шофер подмигнул самому себе, взявшись за рычаг, и доктор Лепсиус помчался с фруктовщиком Бэром на Линкольн-Плас, в великолепную фруктовую оранжерею Бэра.
   Здесь было все, что только растет на земле, начиная с исландского мха и кончая кокосовым орехом. Бэр приказал поднести доктору на хрустальных тарелочках все образцы своего фруктового царства, а доктор, в свою очередь, велел раскупорить привезенные бутылочки.
   Спустя два часа доктор Лепсиус и Бэр перешли на ты.
   - Я женю тебя, - говорил Бэр, обнимая Лепсиуса за талию и целуя его в металлические пуговицы. - Ты хороший человек, я женю тебя на гранатовой груше.
   - Не надо, - отвечал Лепсиус, вытирая слезы. - Ты любишь профессора Хизертона. Жени лучше Хизертона!
   - Кто тебе сказал? К черту Хизертона! Не омрачай настроения, пей! Я женю тебя на ананасной тыкве!
   Приятели снова обнялись и поцеловались. Но Лепсиус не мог скрыть слез, ручьем струившихся по его лицу. Тщетно новый друг собственноручно вытирал их ему папиросными бумажками, тщетно уговаривал его не плакать - доктор Лепсиус был безутешен. При виде такого отчаяния фруктовщик Бэр в неистовстве содрал с себя бинт и поклялся покончить самоубийством.
   - Н-не буд-ду! - пролепетал доктор, удерживая слезы. - Не буду! Дорогой, старый дружище, обними меня. Скажи, что ты наденешь бинт. Скажи, что проклятый Хизертон... уйдет в пещеру!
   - Подходящее место! - мрачно прорычал фруктовщик, прижимая к себе Лепсиуса. - Суди сам, куда еще спрятаться человеку, которр...
   Он икнул, опустил голову на стол и закрыл глаза.
   - Бэрочка! - теребил его Лепсиус. - Продолжай, умоляю! Который - что?
   - У которр... у которрого... туловище... - пробормотал фруктовщик и на этот раз захрапел, как паровой котел.
   Опьянение соскочило с доктора Лепсиуса - как не бывало. Он в бешенстве толкнул толстяка, разбил пустую бутылку и выбежал из оранжереи на воздух, сжимая кулаки.
   - Ну, погоди же, погоди же, погоди! - бормотал он свирепо. - Я узнаю, почему ты переодевался! Почему ты шлялся ко мне, беспокоясь о судьбе раздавленного моряка! Почему ты рентгенизировался! Почему ты вселил ужас в этого остолопа! Почему ты зовешься профессором Хизертоном! И почему у тебя на руке эти суставы, суставы, суставчики, черт меня побери, если они не отвечают всем собранным мною симптомам!
   41. ТОРГОВОЕ СОГЛАШЕНИЕ
   - Вы слышали, что произошло на бирже?
   - Нет, а что?
   - Бегите, покупайте червонцы! Джек Кресслинг стоит за соглашение с Россией!
   - Кресслинг? Вы спятили! Быть не может!
   Но добрый знакомый махнул рукой и помчался распространять панику на всех перекрестках Бродвея.
   В кожаной комнате биржи, куда допускались только денежные короли Америки, сидел Джек Кресслинг, устремив серые глаза на кончик своей сигары, и говорил секретарю Конгресса:
   - Вы дадите телеграмму об этом по всей линии. Горвардский университет должен составить резолюцию. Общество распространения безобидных знаний также. От имени негров необходимо организовать демонстрацию. Украсьте некоторые дома, предположим, через каждые десять, траурными флагами.
   - Позвольте, сэр, - почтительно перебил секретарь, - я не совсем вас понял: вы говорите о радостной или о печальной демонстрации?