Шагинян Мариэтта. Месс-Менд, или Янки в Петрограде

   2. АРТУР МОРЛЕНДЕР ВСТРЕЧАЕТ СВОЕГО ОТЦА
   В майское утро по Риверсайд-Драйв с сумасшедшей скоростью мчался автомобиль.
   Молодой человек весь в белом, сидевший рядом с задумчивым толстяком, почти кричал ему в ухо, борясь с шумом улицы и ветра:
   - Не успокаивайте меня, доктор! Все равно я беспокоюсь, беспокоюсь, беспокоюсь!
   Толстяк пожал плечами:
   - Я бы на вашем месте не делал слона из мухи. Мистер Иеремия слишком умный человек, Артур, чтобы с ним что-нибудь случилось.
   - Но телеграмма, телеграмма, Лепсиус! Чем объяснить, что она от каких-то незнакомых лиц? Чем объяснить, что она не мне, а секретарше Кресслинга, этой бархатной миссис Вессон, похожей на кобру!
   - Очень красивую кобру, - вставил, подмигивая, доктор.
   - Черт ее побери! - вырвалось у Артура. - Вы знаете, как мы дружны с отцом, - ведь мы даже считываем мысли друг друга с лица, словно два товарища, а не отец и сын. Можно ли допустить, чтоб он поручил кому-нибудь телеграфировать о своем приезде на адрес Вессон, а не на наш собственный, не мне, не мне?.. Что это значит, что под этим скрывается?
   - Адрес Вессон - это ведь адрес Кресслинга, Артур. А Кресслинг - босс. Мало ли что помешало мистеру Морлендеру дать эту депешу лично! Он знал, что из конторы хозяина вас тотчас же известят, как это и произошло.
   - Известят, известят... Чужой, противный, мурлыкающий голос по телефону, неприлично фамильярный тон, - какой я "Артур" для нее? Почему "Артур"? "Милый Артур, - как она смеет называть меня милым! - отец прибывает завтра на "Торпеде"... депеша от капитана Грегуара..." И вы еще уверяете, что не надо беспокоиться! Почему "отец", а не "ваш отец"? Кто, наконец, она такая, эта самая миссис Вессон?
   - Мистер Иеремия ни разу не упоминал вам об этой ужасной женщине? спросил толстяк. И когда его сосед резко замотал головой, он незаметно пожал плечами.
   Доктор кое-что слышал. Иеремия Морлендер, вдовевший уже пятнадцать лет, мужчина редкого здоровья и богатырской корпуленции. Слухи ходили, что он близок с какой-то там секретаршей. Возможно, с этой самой Вессон. Один сын, как всегда, ничего не знает о делах собственного отца.
   Стоп! Шофер круто повернул баранку и затормозил. Автомобиль остановился. Перед ними, весь в ярком блеске солнца, лежал Гудзонов залив, влившийся в берега тысячью тонких каналов и заводей. На рейде, сверкая пестротой флагов, белыми трубами и окошками кают-компаний, стояли бесчисленные пароходы. Множество белых лодочек бороздило залив по всем направлениям.
   - "Торпеда" уже подошла, - сказал шофер, обернувшись к Артуру Морлендеру и доктору. - Надо поторопиться, чтобы подоспеть к спуску трапа.
   Молодой Морлендер выпрыгнул из автомобиля и помог своему соседу. Толстяк вылез отдуваясь.
   Это был знаменитый доктор Лепсиус, старый друг семейства Морлендеров. Попугаичьи пронзительные глазки его прикрыты очками, верхняя губа заметно короче нижней, а нижняя короче подбородка, причем все вместе производит впечатление удобной лестницы с отличными тремя ступеньками, ведущими сверху вниз прямехонько под самый нос.
   Что касается молодого человека, то это приятный молодой человек - из тех, на кого существует наибольший спрос в кинематографах и романах. Он ловок, самоуверен, строен, хорошо сложен, хорошо одет и, по-видимому, не страдает излишком рефлексии. Белокурые волосы гладко зачесаны и подстрижены, что не мешает им виться на затылке крепкими завитками. Впрочем, в глазах его сверкает нечто, делающее этого "первого любовника" не совсем-то обыкновенным. Мистер Чарльз Диккенс, указав на этот огонь, намекнул бы своему читателю, что здесь скрыта какая-нибудь зловещая черта характера. Но мы с мистером Диккенсом пользуемся разными приемами характеристики.
   Итак, оба сошли на землю и поспешили вмешаться в толпу нью-йоркцев, глазевших на только что прибывший пароход.
   "Торпеда", огромный океанский пароход братьев Дуглас и Борлей, был целым городом, с внутренним самоуправлением, складами, радио, военно-инженерным отделом, газетой, лазаретом, театром, интригами и семейными драмами.
   Трап спущен; пассажиры начали спускаться на землю. Здесь были спокойные янки, возвращавшиеся из дальнего странствования с трубкой в зубах и газетой подмышкой, точно вчера еще сидели в нью-йоркском Деловом клубе; были больные, едва расправлявшие члены; красивые женщины, искавшие в Америке золото; игроки, всемирные авантюристы и жулики.
   - Странно! - сквозь зубы прошептал доктор Лепсиус, снимая шляпу и низко кланяясь какому-то краснолицему человеку военного типа. - Странно, генерал Гибгельд в Нью-Йорке!
   Шепот его был прерван восклицанием Артура:
   - Виконт! Как неожиданно! - И молодой человек быстро пошел навстречу красивому брюнету, постоянному клиенту конторы Кресслинга, опиравшемуся, прихрамывая, на руку лакея. - Вы не знаете, где мой отец?
   - Виконт Монморанси! - пробормотал Лепсиус, снова снимая шляпу и кланяясь, хотя никто его не заметил. - Час от часу страннее! Что им нужно в такое время в Нью-Йорке?
   Между тем толпа, хлынувшая от трапа, разделила их, и на минуту Лепсиус потерял Артура из виду.
   Погода резко изменилась. Краски потухли, точно по всем предметам прошлись тушью. На небо набежали тучи. Воды Гудзона стали грязного серо-желтого цвета, кой-где тронутого белой полоской пены. У берега лаяли чайки, взлетев целым полчищем возле самой пристани. Рейд обезлюдел, пассажиры разъехались.
   "Где же старый Морлендер?" - спросил себя доктор, озираясь по сторонам.
   В ту же минуту он увидел Артура, побледневшего и вперившего глаза в одну точку.
   По опустелому трапу спускалось теперь странное шествие. Несколько человек, одетых в черное, медленно несли большой цинковый гроб, прикрытый куском черного бархата. Рядом с ним, прижимая к лицу платочек, шла дама в глубоком трауре, стройная, рыжая и, несмотря на цвет волос, оливково-смуглая. Она казалась подавленной горем.
   - Что это значит? - прошептал Артур. - Почему тут Вессон?.. А где же отец?
   Шествие подвигалось. Элизабет Вессон, подняв глаза, увидела молодого Морлендера, слегка всплеснула руками и сделала несколько шагов в его сторону.
   - Артур, дорогой мой, мужайтесь! - произнесла она с большим достоинством.
   Молодой человек отшатнулся от нее, ухватившись за поручни трапа. Словно завороженный, он смотрел и смотрел на медленно приближавшийся гроб.
   - Мужайтесь, дитя мое! - еще раз, над самым его ухом, послышался бархатный шепот миссис Вессон.
   - Где отец? - крикнул молодой Морлендер.
   - Да, Артур, он тут. Иеремия тут, в этом гробу, - его убили в России!
   Миссис Элизабет проговорила это дрожащим голосом, закрыла лицо руками и зарыдала.
   Скорбная процессия двинулась дальше. Лепсиус подхватил пошатнувшегося Артура и довел его до автомобиля. Набережная опустела, с неба забил частый, как пальчики квалифицированной машинистки, дождик.
   Сплевывая прямехонько под дождь, к докам прошли, грудь нараспашку, два матроса с "Торпеды". Они еще не успели, но намеревались напиться. У обоих в ушах были серьги, а зубы сверкали, как жемчуга.
   - Право, Дип, ты врешь! Право, так!
   - Молчи, Дан. Будь ты на моем месте, ты, может, и не стал бы болтать. Ты, может, прикусил бы язык...
   - Уж если молчать, не сюда нам идти, дружище! Пока я не залью ромом последние слова этой бабы... Ты сам слышал: "Убили в России, убили в России!" - а гроб-то при мне - я был вахтенный - погрузили к нам темной ночью в Галифаксе... Скажи на милость, десять лет плаваю - ни разу не делали крюка, чтоб заходить в Галифакс! Пока я не залью ромом...
   Остальное пропало в коридоре, ступеньками вниз, подвала "Океания": "Горячая пища и горячительные напитки - специально для моряков". Нам с вами, читатель, не для чего туда спускаться, тем более, что кто-то неопределенной и незапоминающейся наружности, с жесткими кошачьими усами и кадыком на шее, с опущенными вниз слабыми руками, опухшими, как у подагрика, в сочленениях, уже спустился туда вслед за двумя матросами.
   3. ДОКТОР ЛЕПСИУС НАЕДИНЕ С САМИМ СОБОЙ
   Быстрыми шагами, не соответствующими ни его возрасту, ни толщине, поднялся доктор Лепсиус к себе на второй этаж. Он занимал помещение более чем скромное. Комнаты были свободны от мебели, окна без штор, полы без ковров. Только столовая с камином да маленькая спальня казались жилыми. Впрочем, за домом у доктора Лепсиуса была еще пристройка, куда никто не допускался, кроме его слуги-мулата и медицинских сестер. То был собственный стационар Лепсиуса, где он производил свои таинственные эксперименты.
   Поднимаясь к себе, доктор казался взволнованным. Он танцевал всеми тремя ступеньками, ведущими к носу, бормоча про себя:
   - Съезд, настоящий съезд! Какого черта все они съехались в Нью-Йорк? Но тем лучше, тем лучше! Как раз во-время для тебя, дружище Лепсиус, когда твое открытие начинает нуждаться в дополнительных примерчиках, в проверочных субъектах... Тоби! Тоби!
   Мулат с выпяченными губами и маленькими, как у обезьяны, ручками выскользнул из соседней комнаты. Лепсиус отдал ему шляпу и шапку, уселся в кресло и несколько мгновений сидел неподвижно. Тоби стоял, как изваяние, глядя в пол.
   - Тоби, - сказал наконец Лепсиус тихим голосом, - что поделывает его величество Бугае Тридцать Первый?
   - Кушает плохо, ругается. На гимнастику ни за что не полез, хоть я и грозил пожаловаться вам.
   - Не полез, говоришь?
   - Не полез, хозяин.
   - Гм, гм... А ты пробовал вешать наверху бутылочку?
   - Все делал, как вы приказали.
   - Ну, пойдем навестим его... Кстати, Тоби, пошли, пожалуйста, шофера с моей карточкой вот по этому адресу.
   Лепсиус написал на конверте несколько слов и передал их мулату. Затем он открыл шкаф, достал бутылочку с темным содержимым, опустил ее в боковой карман и стал медленно спускаться вниз, на этот раз по внутренней лестнице, ведущей к тыловой стороне дома.
   Через минуту Тоби снова догнал его. Они миновали несколько пустых и мрачных комнат со следами пыли и паутины на обоях, затем через небольшую дверку вышли на внутренний двор. Он был залит асфальтом. Высокие каменные стены справа и слева совершенно скрывали его от уличных пешеходов. Нигде ни скамейки, ни цветочного горшка, словно это был не дворик в центральном квартале Нью-Йорка, а каменный мешок тюрьмы. Шагов через сто оба дошли до невысокого бетонного строения, похожего на автомобильный гараж. Дверь с железной скобой была заперта тяжелым замком. Только что Лепсиус собрался вставить ключ в замочную скважину, как позади него, со стороны главного дома, раздался чей-то голос.
   Лепсиус нервно повернулся:
   - Кто там?
   - Доктор, вас спрашивают! - надрывалась экономка в белом чепце, красная как кумач. - Вас спрашивают, спрашивают, спрашивают!
   Мисс Смоулль, экономка доктора, была глуховата - очень незначительное преимущество у женщины, не лишенной употребления языка.
   - Кто-о? - растягивая звуки, крикнул Лепсиус.
   - Хорошо! - ответила ему мисс Смоулль, усиленно закивав головой.
   И тотчас же некто, бедно одетый, странной походкой направился через дворик к Лепсиусу.
   - Черт побери эту дуру! - выругался про себя доктор. - Держишь ее, чтоб не подслушивала, а она знай гадит тебе с другого конца... Кто вы такой, что вам надо? - Последние слова относились к подошедшему незнакомцу.
   - Доктор, помогите больному, тяжело больному! - сказал незнакомец, едва переводя дыхание.
   Лепсиус посмотрел на говорившего сквозь круглые очки:
   - Что с вашим больным?
   - Он... на него упало что-то тяжелое. Перелом, внутреннее кровоизлияние, одним словом - худо.
   - Хорошо, я приду через четверть часа. Оставьте ваш адрес.
   - Нет, не через четверть часа. Идите сейчас!
   Доктор Лепсиус поднял брови и улыбнулся. Это случалось с ним очень редко. Он указал мулату глазами на дверь стационара, передал ему ключ и двинулся вслед за настойчивым незнакомцем.
   Только теперь он разглядел посетителя как следует. Это был невысокий бледный человек с ходившими под блузой лопатками, со слегка опухшими сочленениями рук. Глаза у него были впалые и разбегающиеся, как у горького пьяницы, на время принужденного быть трезвым. Под носом стояли редкие жесткие кошачьи усы; на шее болтался кадык.
   - Вот видите, только перейти улицу, - лихорадочно твердил он доктору, приближаясь к высочайшему небоскребу коммерческого типа, - только и всего, экипажа не надо... - Видно было, что его стесняет каждый шаг, сделанный доктором, и он охотно ссудил бы ему для этого свои собственные ноги.
   Доктор Лепсиус начал удивляться. Перед ним было отделение Мексиканского кредитного банка, не имевшее ничего общего с жильцами квартиры.
   - Куда вы меня тащите? - вырвалось у него. - Тут контора и банк. Все закрыто. Где тут может быть больной!
   - У привратника, - ответил незнакомец, быстро отворяя боковую дверку и пропуская доктора в светлую маленькую комнату подвального этажа.
   Здесь действительно находился больной. Это был огромный мужчина, видимо только что принесенный сюда на носилках и сброшенный прямо на пол. Он был прикрыт простыней. Над ним склонялись двое: седой, важного вида старик в торжественном мундире банковского швейцара и старуха, сухая, маленькая, остроносая, плакавшая навзрыд.
   Незнакомец быстро снял с раненого простыню и подтолкнул к нему доктора. Лежавший человек был буквально искромсан. Грудь его сильно вдавлена и разбита, ребра сломаны, живот разорван, как от нажима гигантского круглого пресс-папье, оставившего ему в целости лишь конечности и голову. Он отходил.
   - Я тут ничего не могу сделать, - отрывисто произнес доктор, с изумлением глядя на умирающего. - Он уже в агонии, к великому для него счастью.
   - Как! И, по-вашему, его нельзя заставить заговорить? - вскрикнул незнакомец. - Он не произнесет больше ни слова, даже если вернется сознание, а? - Он смотрел на доктора странными, разбегающимися глазами.
   - Нет, - ответил доктор, - сознание не вернется, он умирает... умер. Он ваш родственник?
   Но, к его удивлению, незнакомец, не дослушав даже вопроса, быстро повернулся и выбежал из комнаты. Старики, склонившиеся над мертвецом, плакали.
   Лепсиус только теперь увидел, что несчастный был матрос. На рукаве его синей куртки была нашивка с якорем и крупной прописью: "Торпеда".
   Доктор невольно вздрогнул. Он тронул за плечо плакавшую старуху:
   - Голубушка, кто этот бедняжка?
   - Сын мой, сыночек мой, Дип-головорез, - так его звали на пароходе... Ох, сударь, что это за день! Ждали мы его из-за моря, а вместо этого дождались из-под камня... Океан не трогал его, голубчика, а в городе, среди бела дня... ох-охо-хо!
   - Как это случилось?
   - Да говорили нам, что он шел из кабачка, а сверху, с виадука, оторвался кусок плиты и придавил его, как букашку. И рта не разинул. И принесли, так не кричал.
   - Кто ж его принес? Вот этот человек, что сейчас вышел?
   - Принесли полицейские с матросами. А этот, сударь, нам незнаком должно быть, от доброты сердца сжалился. Сам и за доктором вызвался сходить и все беспокоился, не скажет ли Дип, сыночек наш, последнего слова... Верно, вы его знаете, так скажите ему от нас, стариков, спасибо.
   - Хорошо, хорошо. Надо теперь вызвать полицейского врача, - ответил Лепсиус и вышел из привратницкой.
   "Странно! - сказал он себе самому. - Множество странностей в один день... Приходит "Торпеда" и привозит с собой политическую публику странность номер первый. На той же "Торпеде" нам доставляется мертвый Морлендер - странность номер второй. И вот, наконец, матрос с "Торпеды", умерший ни с того ни с сего, от камня, слетевшего с виадука. А страннее всего - неведомый человек, с виду простой рабочий, которому, видите ли, непременно нужно узнать, сможет ли раздавленный матрос говорить. Будь я немножко свободнее, я занялся бы этими странностями на досуге, позадумался бы с трубочкой. Но теперь..."
   Теперь у доктора Лепсиуса была своя собственная странность - номер пятый, и совершенно очевидно, что она оттесняла другие.
   Придя в свою спальню и включив электричество, доктор со вздохом облегчения скинул смокинг. Мулат расшнуровал ему ботинки и надел на ноги вышитые турецкие туфли.
   - Шофер возвратился? - спросил доктор.
   Мулат молча протянул ему конверт. "Генерал Гибгельд просит доктора Лепсиуса пожаловать к нему между 7 и 8 вечера..."
   Доктор поднял к очкам полную руку с браслеткой. Дамские часики с крупным, как горошина, брильянтом показывали без четверти семь.
   - Черт возьми, ни отдыха, ни спокойствия! Его величество Бугае Тридцать Первый будет опять дожидаться своей бутылочки до глубокой ночи... Тоби, постарайся угостить его какими-нибудь сказками, чтоб он не заснул до моего прихода.
   Полчаса доктор сидит, протянув ноги на решетку холодного камина. Он отдыхает молча, сосредоточенно, деловито, как спортсмен или атлет перед выступлением. Дышит то одной, то другой ноздрей, методически прикрывая другую пальцами. Не думает. Натер виски одеколоном пополам с каким-то благовонным аравийским маслом. Но вот полчаса проходит. Бессмысленное выражение лица становится снова остро внимательным, лукавым. Большие очки бодро поблескивают. Туфли сбрасываются; снова смокинг, ботинки, шляпа, все по порядку, палка - в руку, бумажник и трубочка - во внутренний карман, доктор Лепсиус освежился, он готов для нового странствования, быть может снабжающего его фактами, фактиками, проверочными субъектами для чего-то такого, о чем мы никак не можем догадаться, тем более что мулат Тоби, преспокойно пропустив мимо ушей распоряжение доктора, а за воротник две-три рюмочки, лег спать на холодную циновку в полупустой комнате, и не подумав навестить таинственного Бугаса.
   4. ГЛАВА, НАЧИНАЮЩАЯСЯ С МЕЖДОМЕТИЙ
   - Ай, ай!
   - О господи!
   - О-ой! Ой!
   Такими возгласами встретила верная челядь тело Иеремии Морлендера. Старая негритянка Полли, няня, выходившая массу Иеремию и мастера Артура, одна не плакала - и это было тем удивительнее, что она-то и любила хозяина по-настоящему. Круглыми глазами, не мигая, смотрела она на цинковый гроб, теребя в руках серенький камешек-талисман. Немудрено, что швейцар, не утерпев, сделал ей замечание, правда, почтительное - негритянки на кухне побаивались:
   - Что же это вы, Полли, как будто ничего?..
   - Дурак, - ответила спокойно Полли и так-таки не проронила ни слезинки.
   Наверху, в будуаре покойной матери Артура, к величайшему изумлению и гневу этого последнего, водворилась почему-то миссис Элизабет Вессон.
   Пересиливая свою скорбь и ненависть, Артур Морлендер решительными шагами поднялся по лестнице.
   В этой комнате он не был лет пять. Она давно была заперта, и все эти годы с улицы можно было видеть тяжелые спущенные шторы на окнах. К изумлению Артура, вместо спертого запаха от ковров и шелков, вместо потускневшего лака и изъеденной молью обивки все в этой старой, запущенной комнате было обновлено и освежено. Веселые, светлые занавеси на окнах, мебель - совсем не похожая на прежнюю, стоявшую здесь уже пятнадцать лет, зеленые растения в кадках, хорошенький рабочий ящик и книжный шкаф с последними новинками. Никто, кроме старого Морлендера, не имел доступа в эту комнату: ключ висел у него на цепочке от часов вместе с брелоками. Было ясно, что Иеремия Морлендер сам приготовил ее для новой жилицы.
   Словно отвечая на эти мысли, Элизабет Вессон подняла красивую голову и взглянула на Артура:
   - Как видите, ваш отец ждал меня. Он так внимательно пошел навстречу всем моим простым вкусам. Жаль только, что не предупредил сына о нашем браке...
   Достав из сумочки вчетверо сложенный листок, она протянула его Морлендеру:
   - Взгляните, Артур, - наше брачное свидетельство. Мне тяжело говорить об этом сейчас, но еще тяжелее видеть ваше изумление и недоверие. При всей силе и твердости характера Иеремии, при всей его пламенной любви ко мне, он, видимо, не решился рассказать вам о вашей мачехе.
   Она вздохнула и опустила голову. По щекам ее поползли слезинки. Ничто в этой красивой и печальной женщине, державшей себя удивительно спокойно, не напоминало ни самозванки, ни авантюристки. И все-таки Артур Морлендер задыхался от ненависти. То был удар - удар по его сердцу, самолюбию, уважению к отцу. Даже горе его было словно отравлено изрядной дозой уксуса и перца. От красоты до бархатного голоса - каждая черта, каждое движенье этой женщины вызывали в нем приступ бешенства, похожего на морскую болезнь.
   - Я пришел сказать, что уезжаю из этого дома, - произнес он таким шипящим голосом, что сам не узнал его. - Но прежде чем уйти отсюда, я намерен услышать подробности смерти отца, о которых вы, видимо, осведомленнее меня.
   Элизабет Вессон встала. Что-то сверкнуло ответно в ее иссиня-черных глазах с узкими, словно точки, зрачками.
   - Мне хотелось мира с сыном Иеремии, - медленно начала она, - я была готова предложить ему гостеприимство и часть оставленных мне средств, потому что, узнайте всю правду, мистер, ваш отец завещал мне этот дом, и все свои сбережения, и чертежи своего изобретения... Но к такому непристойному тону...
   - Чертежи своего изобретения? - воскликнул Артур.
   - Да, чертежи своего изобретения. Хотите видеть завещание? Показать вам и, его, как я показала брачное свидетельство?
   - Завещание отца хранится у нотариуса Крафта!
   - Иеремия написал новое в России. Капитан "Торпеды" передал мне его вместе с вещами покойного.
   - Я вызову старого Крафта и прочту новое завещание вместе с ним.
   Крафт был давнишним нотариусом семейства Морлендеров. Артур кинулся к столику с телефоном. Пока его пальцы автоматически набирали номер, он думал, думал, пытаясь понять поведение отца. Гипноз? Обман? Преступление.
   - Алло! 8-105-105! Дайте нотариуса Крафта. Как?.. Но когда же? Только что? Боже мой, боже мой!
   Он положил трубку и повернулся к женщине:
   - Его только что принесли домой с проломленным черепом. Шофер был пьян и разбил машину...
   Новая миссис Морлендер не реагировала на это слишком горячо - она почти не знала Крафта. Но Артур был так подавлен, что на минуту почувствовал себя беспомощным. Лучший друг отца! Можно сказать, единственный! Знавший его как свои пять пальцев...
   Слуга вошел и доложил о приходе доктора Лепсиуса. Артур кинулся ему навстречу.
   Доктор подвигался не спеша. На лице его была приличествующая случаю скорбь.
   - Дорогой мистер Артур, меня вызвали к генералу Гибгельду, но по дороге я решил заглянуть и к вам... Миссис Вессон, утром мне не удалось поздороваться с вами...
   - Миссис Морлендер, - тихонько поправила она Лепсиуса.
   - Я рад вам, доктор, - коротко перебил ее Артур. - Я прошу вас вместе со мной прочесть новое завещание отца.
   - Новое завещание? Иеремия Морлендер, сколько помнится, написал одно до своего отъезда в Россию.
   - А там написал второе... - вмешалась мачеха Артура, и слезы опять показались у нее на глазах.
   Она встала, отперла шкатулку, стоявшую перед ней на столике, и протянула Артуру пакет, где с соблюдением всех формальностей, на гербовой бумаге было написано завещание Морлендер а.
   Артур и Лепсиус, приблизив друг к другу головы, прочли его почти одновременно.
   Это был странный документ, составленный в патетическом тоне. В нем говорилось, что всему миру грозит опасность коммунизма. Поэтому он, Иеремия Морлендер, в случае своей смерти завещает свое последнее изобретение на священную войну против коммунистов. Хранительницей его чертежей он делает дорогую свою жену, Элизабет, по первому мужу Вессон. Все состояние и дом в Нью-Йорке он безоговорочно завещает ей же, поскольку сын Артур в том возрасте, когда может сам себя прокормить. Далее следовала подпись Морлендера и двух свидетелей.
   Лепсиус одним взглядом охватил содержание документа и невольно воскликнул:
   - А где же Крафт? Это надо первым делом показать Крафту.
   - Он умер.
   - Умер?
   - Несчастный случай с автомобилем, - вставила мачеха Артура.
   Лепсиус прикусил нижнюю губу. Кое-что, готовое сорваться у него с языка, было мудро подхвачено за хвостик и водворено обратно, в глубину молчаливой докторской памяти.
   - Да... - сказал он. - Вы разорены, Артур.
   - Все, что принадлежит мне, - к его услугам, - вмешалась миссис Морлендер, - все, кроме, разумеется, чертежей, завещанных на святую цель. Я убеждена, что Иеремия составил это завещание под впечатлением увиденного в России. Он был наблюдательный и острый человек. И, может быть, из-за того, что он увидел, коммунисты убили его.
   Она произнесла это так просто и убедительно, что мысли Артура мгновенно приняли другое направление.
   - Клянусь, я отомщу убийцам! - воскликнул он, невольно вкладывая в эти слова все, что пережил за последние несколько часов. - Отомщу - или не вернусь живым, как отец!
   Лепсиус несколько мгновений смотрел на него, потом взял шляпу.
   - От всего сердца, Артур, желаю вам успеха, - произнес он медленно.
   Лепсиус поцеловал руку вдове и двинулся к выходу, храня на лице все такое же наивно-скорбное выражение.
   Но на лестнице лицо его мгновенно изменилось. По трем ступенькам к носу взбежал фонарщик, заглянул ему под стекла очков и сунул туда зажженную спичку. Глаза Лепсиуса положительно горели, как уличный газ, когда он пробормотал себе под нос:
   - Или я дурак и слепец, или это не подпись Морлендера!
   Он вышел на улицу, где в нескольких шагах дожидался автомобиль, но тут ему пришлось остановиться. Чья-то черная, худая рука схватила его за палку. Старушечий голос произнес: