Шагинян Мариэтта. Месс-Менд, или Янки в Петрограде

   Занеся около десятка фамилий под первую надпись (слева) и столько же фамилий под вторую надпись (справа), Лепсиус задумывается. Три ступеньки его подбородка, нижней и верхней губы приходят в некоторое волнообразное движение: доктор Лепсиус улыбается себе самому - не то вопросительно, не то иронически.
   - Удивительно во всей этой цепи заболеваний, - бормочет он про себя, даже и не то, что все они ведут к одному и тому же физиологическому синдрому [синдром - сочетание симптомов, характеризующих ту или иную болезнь]. Удивительно то, что больные из первой графы цепляются за больных из второй графы в надежде на спасение, а больные из второй графы цепляются за больных из первой графы в надежде на доллары, которыми они думают вернуть себе прежнее место в мире. Да, это поистине удивительно!
   Вздохнув, Лепсиус закрывает тетрадку, словно расстается с пачкой дорогих сердцу любовных писем. Вот она уже на старом месте, в потайном ящике, а ящик захлопнут и заперт одному ему известным способом. Потянувшись и глубоко вздохнув, Лепсиус проделывает несколько легких гимнастических упражнений и бодрой походочкой выходит через внутреннюю дверь на асфальтовый дворик.
   В глубине его, перед дверью бетонного здания, похожего на гараж, ждет молчаливая сестра в белом фартуке, с таким же белым, как снег, фартуком в руках, и неизменный Тоби. Быстро подойдя к сиделке, Лепсиус дает себя облачить в фартук, самолично повязывает шнурки у ворота и на запястьях, а потом шествует вперед, в полуоткрытую дверь, сопровождаемый молчаливой сиделкой и Тоби.
   Если снаружи здание стационара похоже на гараж, то внутри это впечатление мгновенно сменяется изумлением и восхищением. Идеальный санаторий для самых богатых клиентов не мог бы быть лучше обставлен. Изящество и комфорт; в меру оранжерейных цветов, в меру прекрасных предметов искусства. Всем этим пользуется пока только один-единственный больной доктора Лепсиуса, дошедший уже до той стадии, когда лежачее положение предпочтительней сидячего или стоячего.
   В роскошной палате, на ложе, отделанном поистине с царской щедростью, возлежит единственный пациент стационара, невидимый из-за густых облаков синеватого дыма сигары. На столике возле него - все принадлежности для сумасшедшего напитка, составление которого, по словам знатоков, столь же неповторимо и разнообразно, сколь неповторима и разнообразна шахматная партия, - иначе сказать, для коктейля. Легкий запах хорошего обеда, еще не втянутый шведским магнето-вентилятором, показывает, что коктейль уже выпит и пациент откушал.
   - Удалите сиделку и мулата, - раздается капризно-старческий голос, сопровождаемый сухим покашливанием.
   - Слушаю, ваше величество, - отвечает доктор и кивком удаляет Тоби и сиделку.
   Потом он подходит к царскому ложу и садится на стул возле больного. Сквозь синий дым доктор видит прыщеватого старикашку с жиденькой растительностью на висках и подбородке. Оголенный череп показывает вдавленности и вмятины, безжалостно уродующие тот драгоценный сосуд, где принято помещаться человеческим мозгам. Колючие глазки из-под разросшихся седых бровей глядят пронзительно и с раздраженьем.
   - Как мой отпрыск и благоверная? Пытаются доказать юридически мою невменяемость и запустить зубы в капитал? - скрипит он, желая понизить голос. И тотчас, не дожидаясь ответа: - Как мое инкогнито? Никто не подозревает?
   - Никто ничего не подозревает, мистер Рокфеллер, - отвечает Лепсиус. Для всех вы путешествуете, согласно совету врачей, на яхте, а у меня на излечении, как убежден мой персонал, находится индейский вождь Бугае Тридцать Первый. Итак, разрешите проверить состояние вашего позвоночника...
   Чудесное зрелище для доктора Лепсиуса! Кажется, сколько он ни смотри на мало заметный, с пухлую точку, бугорок на среднем позвонке ("вертебра медиа", по его терминологии), доктор не насытится созерцаньем. Еще бы, все дело его жизни, все наблюдения зрелых лет подтверждаются этой странной деформацией, встречающейся все чаще и чаще - и только у определенной категории людей!
   - Надо, надо в гимнастический зал, ваше величество. Без тренировки вы рискуете... гм, гм... занять несколько горизонтальное положение при передвижениях, затруднительное при нашем европейском костюме.
   Старичок издает свистящий звук - он терпеть не может гимнастического зала. Но доктор неумолим. На сцену вызывается верный Тоби.
   - Поможешь его величеству натянуть трусики, - строго приказывает Лепсиус, - и проведешь с ним цикл вертикальных упражнений. Да смотри, если ты после побежишь через улицу к кондитеру и заведешь с ним разные разговоры, я продам тебя военному министерству на пушечное мясо. Возьми мой фартук, я должен ехать.
   Отдав нужные распоряжения сиделке, Лепсиус вышел, сел в поджидавший его автомобиль и приказал шоферу ехать к доктору Бентровато, имевшему образцовую клинику и рентгеновский кабинет.
   Он делал это не совсем охотно. Он боялся, что его открытие выкрадут у него из-под самого носа. Ворча сквозь зубы, Лепсиус поднялся по лестнице и попал в руки двух молодых девиц с карандашами и блокнотами.
   - Сорок, - промолвила одна девица.
   - Сюда, - подтвердила другая, подставляя ему ящик, битком набитый деньгами.
   - Дорогие мои, - мягко ответил Лепсиус, - я беру больше.
   И, отстранив их рукой, он прошел прямо в гостиную к своему коллеге.
   У Бентровато шел прием. Множество людей дожидались его, развлекая себя всевозможными занятиями, приспособленными к услугам пациентов в комнатах для ожидания. Тут были книги на всех языках, домино, шахматы, вышиванье и вязанье для дам, игрушки для детей, прохладительные напитки.
   Пройдя в соседний зал, а оттуда в рентгеновский кабинет, Лепсиус остановился.
   В кабинете было полутемно. Красная лампочка тускло освещала комнату. За ширмой перед экраном стоял человек, подвергнутый действию рентгеновских лучей. Лепсиус не мог разглядеть его внутренностей и видел лишь тень от небольшой и продолговатой головы да руку, небрежно закинутую за спинку стула и выступавшую из-за ширмы.
   Лепсиус сел равнодушно в кресло, дожидаясь конца сеанса. Он рассеянно смотрел туда и сюда, испытывая неодолимый приступ зевоты. Как вдруг, совершенно случайно, глаза его задержались на вышеупомянутой руке.
   Что такое... Где, - черт возьми! - где видел доктор Лепсиус эту руку, худую, слабую, с припухшими сочленениями?
   Но сколько он ни напрягал память, ответа не приходило. Пальцы лежали все так же безжизненно, потом внезапно скрючились, будто схватились за что-то, скользнули и исчезли.
   Бентровато выпустил своего пациента из боковых дверей кабинета.
   - Здравствуйте, здравствуйте, Лепсиус. Чем могу?
   - Здравствуйте, Бентровато. Кто это у вас был?
   - Вы хотите проверить, соблюдаю ли я профессиональную тайну?
   Лепсиус с досадой покосился на коллегу.
   - Я заехал к вам, достопочтенный друг, с просьбой "произвести рентгенизацию одного дегенеративного субъекта. Чем скорее, тем лучше.
   - Хорошо, в первый же свободный час. Постойте-ка, запишем: "28 августа будущего года в 4 1/2 часа дня".
   Бентровато занес это к себе в блокнот и копию записи с улыбочкой протянул своему коллеге.
   Широкое лицо Лепсиуса не выразило ничего, кроме благодарности. Но на лестнице он сжал кулаки, побагровел и со свирепой миной подскочил к швейцару:
   - Кто тут сейчас прошел, а?
   Швейцар флегматически повел плечами:
   - Многие проходили... Фруктовщик Бэр... Профессор Хизертон... Штурман Ковальковский...
   Лепсиус сел в автомобиль, тщательно похоронив у себя в памяти три услышанных имени.
   17. СОВЕЩАНИЕ НА ВИЛЛЕ "ЭФЕМЕРИДА"
   - Миссис Тиндик, - сказала горничная Дженни сухопарой особе в очках и с поджатыми губами, - миссис Тиндик, что это вы день и ночь хвастаетесь сиамскими близнецами, как будто сами их родили?
   Дерзость Дженни вызвала в кухне отеля "Патрициана" одобрительное хихиканье.
   - Девица Дженни, - ответила миссис Тиндик ледяным тоном, - выражайтесь поосторожнее. Я не думаю хвастаться. Я констатирую факт, что сиамские близнецы доводятся мне двоюродной группой и что ни у кого из людей, кроме меня, не может быть двоюродной группы. Двоюродных сестер и братьев сколько угодно, но "группы" - ни у кого, никогда.
   - А вам-то какой толк от этого?
   - Девица Дженни, я не говорю о "толке". Я кон-ста-ти-рую факт. Я не виновата, что люди завидуют своему ближнему.
   - Вот уж ни чуточки! - вспылила Дженни. - Плевать мне на вашу группу, когда я видела самого черта!
   В кухне отеля "Патрициана" воцарилось гробовое молчание. Дженни была известна как самая правдивая девушка в Нью-Йорке. Но увидеть черта - это уж слишком.
   - Верьте - не верьте, а я видела самого черта! - повторила Дженни со слезой в голосе. - Я прибирала в ванной, а он въехал мне прямо с потолка на затылок, потом попятился и исчез через стену.
   Миссис Тиндик торжествующе оглядела все кухонное общество: было очевидно, что Дженни лжет.
   Несчастная девушка вспыхнула как кумач. Слезы выступили у нее на глазах:
   - Провалиться мне на месте, если не так! И черт был весь черный, голый, без хвоста, с черным носом и белыми зубами.
   - Эх, Дженни, - вздохнул курьер, пожилой мужчина, мечтавший о законном браке, - а ведь я на тебе чуть было...
   Но тут с быстротой молнии, прямо через потолок свалился на плечо миссис Тиндик голый черный черт без хвоста, подпрыгнул, как кошка, и исчез в камине. Миссис Тиндик издала пронзительный вопль и упала в обморок. А неосторожный Том, проклиная свою неловкость, со всех ног мчался по трубе на соседнюю крышу, а оттуда спустился на Бродвей-стрит, прямехонько к зданию телеграфа.
   Прохожие кидались прочь от стремительного трубочиста, локтями прочищавшего, или, вернее, прочернявшего, себе дорогу. Наконец он наверху, в будочке главного телеграфиста, и останавливается, чтобы отдышаться.
   Меланхолический Тони Уайт, с белокурым локоном на лбу и черным дамским бантом вместо галстука, взглянул в окошко, узнал Тома, придвинул к себе чистый бланк и тотчас же поставил в уголке две буквы: "ММ".
   - Ну? - поощрил он Тома.
   - Телефон испортился, Тони, а Мик нам нужен до зарезу, - объяснил Том, тяжело дыша. - Подавай в первую очередь.
   - Ну, диктуй. - И Тони написал под диктовку трубочиста:
   "МИДДЛЬТОУН, МИКУ
   Публика собирается сегодня девять часов вечера вилле Эфемерида Кресслинга важное совещание будут все".
   Том продиктовал это шепотом и удрал, как молния. Тони Уайт справился, скоро ли починят миддльтоунский телефон, разрушенный ночной бурей, и, узнав, что через час, сам сел к телеграфному аппарату. "М.М.", - выстукал он в первую голову. Буквы побежали по линии, все телеграфисты и телеграфистки тотчас же вскакивали, бросая работу, и срочно передавали телеграмму. Сделав свое дело, Тони свернул бланк в трубочку и сжег его, а потом появился с другой стороны будочки, где его поджидала длиннейшая очередь ругавшихся нью-йоркцев.
   Через четверть часа бойкий почтальон города Миддльтоуна, разнося депеши, зашел для чего-то и на деревообделочную фабрику. Увидев, что рабочие одни и никого из начальства нет, он сунул в руку Тингсмастера белую бумажку, прикурил и поспешил дальше. Мик прочитал и сжег бумажку. Потом дал кое-какие распоряжения в гуттаперчевую трубку, не отходя от станка, и продолжал изо всех сил работать, насвистывая песенку.
   А между тем наступал теплый майский вечер. После ночной грозы Миддльтоун освежился и распушился. По главному шоссе в горы то и дело ездили сторожевые мотоциклетки - это Джек Кресслинг поджидал к себе гостей. Высоко в горах, чуть стемнело, засияло сказочное море света, похожее на полчище гигантов-светляков или на горсть брильянтов величиной с пушечное ядро. Это сияла знаменитая вилла "Эфемерида", построенная по специальному проекту Морлендера, вся из железных кружев, тончайшей деревянной резьбы и хрусталя, насыщенного электрическим светом.
   Джек Кресслинг создал себе "царство света", как говорили почтительные газеты, издававшиеся на его средства. Он нашел способ обходиться без людей. В его сияющей вилле все подавалось и принималось бесчисленными электрическими двигателями, а лучезарные комнаты оживлялись только любимыми друзьями Кресслинга - обезьяной Фру-Фру, английской кобылой Эсмеральдой, двумя молодыми крокодилами, которых он привез из Египта и держал в золотом бассейне, да бывшей секретаршей Элизабет Вессон, ныне безутешной красавицей-вдовой Морлендера. Этого общества Кресслингу было вполне достаточно. По его мнению, люди были слишком нечистоплотны, и он не находил в двуногой твари ровно ничего забавного. Джек Кресслинг презирал человечество.
   Как только на электрических часах "Эфемериды" раздались мощные звуки Девятой симфонии Бетховена, Кресслинг встал с кресла и нажал кнопку. Надо сказать, что часы у него отбивались девятью симфониями Бетховена, а роль десятой, одиннадцатой и двенадцатой выполняли, к величайшему удивлению посетителей, мяуканье кошки, кукованье кукушки и крик филина. Когда его спрашивали, он отвечал без улыбки: "Музыка не должна вмешиваться в час любви, в час смерти и в час познания".
   - Девять часов, - сказал себе Кресслинг. - Пора.
   С этими словами он сел в кресло и поджал ноги. В ту же минуту кресло вознеслось с ним вместе через хрустальные потолки и переплеты в верхний этаж, где был роскошный зал с богато убранным столом посередине. Кресслинг лениво прошелся по коврам, нажимая кое-где кнопки, и в залу заструились ароматы, посыпались цветы, проплыли хрустальные бочонки с охлажденной жидкостью. Снизу и сверху, на платиновых подносиках, сдвинулись и разместились по столу тарелки.
   Читатель ждет, вероятно, в дополнение всех вышеописанных чудес еще и подробного описания всевозможных яств и напитков, украсивших стол миллиардера. Но по причинам, о которых читатель узнает ниже, я вынужден пока от этого воздержаться.
   Не успел Кресслинг нажать последнюю кнопку, как оконное зеркало показало ему несколько подъезжавших по главной аллее автомобилей. Он быстро передвинул стенные клавиши, и воздушный лифт вознес в залу одного за другим его знатных посетителей.
   Тут были генерал Гибгельд, виконт Монморанси, лорд Хардстон, князь Оболонкин, экс-регент Дон Карлос де Лос Патриас, экс-президенты Но-Хом, Уно-Си-Ноги и Сиди-Яма и еще пара-другая претендентов на посты президентов.
   Тут были итальянцы, австрийцы, румыны, поляки, изгнанные из своего отечества. С ними прибыли и коммерсанты. Знаменитый немец Стиннес, его приятель Крупп, банкир Вестингауз, английский купец Ротшильд и молодой Юниус Рокфеллер. Среди гостей находился и очень мрачный, впервые попавший в гости к Кресслингу, угрюмо державшийся в стороне сын инженера Морлендера, Артур, с траурной повязкой на рукаве по погибшему отцу. Как всегда, недоставало одного только синьора Чиче.
   - Усаживайтесь, господа, - сказал Кресслинг обычным своим, не особенно любезным голосом. - Я прошу извинить моих крокодилов, которые не могли вас дождаться и откушали раньше.
   При слове "откушать" те, кто уже бывал в гостях у Кресслинга, не могли удержаться от несколько кривой гримасы. Платиновые полочки пришли опять в движение, Блюда из чистого золота плавно разъехались по столу. На одном из них был поджаренный ячменный хлеб из штата Висконсин, другое содержало тонко нарезанный репчатый лук, на третьем находились ломтики превосходного чикагского сыра. В чашах музейного фарфора приплыла и разместилась на столе та белая масса, которую русские называют простоквашей, кавказцы мацони, а ученые-диетологи - лактобациллином. Полилась в хрустальные бокалы и охлажденная смесь водорода с кислородом, именуемая водой.
   - Поужинаем, господа, - любезно проговорил Джек Кресслинг, первый подав пример и прикусив ячменного хлеба с луком. - Мы, властители крупнейших капиталов мира, знаем вульгарную мечту простонародья и чернорабочей части человечества набивать себе желудки едой. Уже одно это показывает их неспособность управлять вселенной. Получи они власть - и через год вы их не узнаете, так закруглятся их животы и заплывут глаза; а еще через год никакие врачи не помогут им от ожирения и подагры... Уменье жить, одеваться, тратить деньги, сохранять долголетие, уменье знать и понимать меру вещей - это привилегия тех, кто держит в своих руках все возможности быть чрезмерным! После шести, господа, я вообще ничего не ем - только пью Виши, но за компанию...
   Князь Оболонкин, вяло обмакивая усы в простоквашу и заедая ее четырьмя кусками сыра, прихваченными как один ломоть, попытался поддержать разговор:
   - Французы говорят: хочешь жену экономную - не женись на бедной. С непривычки она пойдет тратить деньги как угорелая. А у богатой иммунитет, у той копеечка копеечку бережет!
   Но остальные гости, вероятно из острого чувства меры, застольную беседу не подхватили и в кратчайший срок покончили с ужином.
   Перейдя в деловой кабинет Кресслинга, общество расселось за круглым эбеновым столом.
   - Друзья мои, - несколько смягченным голосом начал Джек Кресслинг, - вы знаете великие цели, воодушевляющие наш союз. Над миром нависла угроза коммунизма. Это угроза материальная и духовная. Прежде всего необходимо уничтожить ее материально. Коммунисты имеют обыкновение ссылаться на массу и народ, и в этом их слабое место. Мы реалисты. Мы с вами видим по опыту, что историю решают правительства, люди, получающие власть над массой. Они объявляют войны. Они заключают союзы. Они выпускают займы. Они издают законы. Они имеют армию и полицию. Поставьте всюду на местах власть, понимающую великий гений капитализма и ненавидящую инертное месиво коммунизма, и вы в два счета покончите с носителями заразы, коммунистами, путем запрета, ареста, тюрем, виселиц. А там, где коммунисты сами захватили власть - я имею в виду Россию, - там станьте негласно властью над властью, уничтожьте самих правителей путем подсылки убийц, диверсантов, борцов за свободу капитала на земле! Иными словами - объявим коммунизм вне закона. Террор! Террор! Вот что я считаю правильной политикой, господа!
   - Все это очень хорошо, хотя и очень беспокойно, - лениво пробормотал виконт Монморанси. - Но как это осуществить практически?
   - Не будем прерывать хозяина, - решительно произнес лорд Хардстон, слегка подняв руку.
   - Силы наши - точнее, кадры - имеют разные функции, хотя цель едина, продолжал Кресслинг, слегка кивнув в сторону лорда Хардстона. - Часть из нас, такие, как, например, ваш почтенный отец, Юниус, - обратился он к Рокфеллеру-младшему, - дают деньги, много денег, поскольку дело требует миллиардов. Миллионы и миллиарды дают и Стиннес, и Крупп, и Ротшильд, и я, возглавляющий наш союз. Другие, подобно собравшимся здесь достойным будущим правителям стран, дают свой опыт, свои титулы и свою прежнюю политику, когда мы восстановим их власть на их родине. Третьи, наконец, служат нам безукоризненно, по убеждению, как последний из потомков великого рода магнетизеров и властителей душ, графов Калиостро, - синьор Грегорио Чиче...
   Тут речь Кресслинга прервали бурные аплодисменты присутствующих.
   - Синьор Грегорио Чиче! - с ударением повторил Кресслинг. - Вы знаете, как его талантливые предки служили Бурбонам и прочим династиям, сдерживая революционные потуги черни. Магнетизер и гипнотизер при законном короле или президенте - могучая поддержка власти, она не меньше поддержки церкви...
   Опять оратор был прерван, на этот раз князем Оболонкиным:
   - Могу подтвердить! Пока Гришка Распутин, самый что ни на есть гипнотизер и магнетизер, был жив, самодержавие держалось в России. Убили Гришку - настала революция. Факт!
   - И есть еще одна категория нужных нашему делу энтузиастов, - продолжал Кресслинг, - это молодежь, это личные мстители. Мой гениальный инженер и помощник, лучший инженер-изобретатель Америки, Иеремия Морлендер, был предательски, из-за угла, убит большевиками в России. Я понес страшную утрату. Но сын моего дорогого покойного друга, молодой инженер Артур Морлендер, хочет рискнуть своей жизнью, мстя за отца. Познакомьтесь, господа.
   Присутствующие и Артур Морлендер обменялись рукопожатиями. Джек Кресслинг заговорил опять:
   - Тут мы переходим к конкретному мероприятию. Как вы знаете, так называемые "трудящиеся" (уж будто бы мы с вами не трудимся, господа!) любят посылать в Россию делегации и подарочки. Мы готовим русским один такой подарочек от трудящихся. Он будет поднесен этой осенью, в праздник их революции, в Петербурге, там, где соберутся все правители-коммунисты одновременно. А поднесет его американский коммунист, инженер Василов точнее, мистер Артур Морлендер под маской Василова. Здешние русские, дорогой князь Оболонкин, вышли, к сожалению, из-под вашей опеки. Часть молодежи увлекается пропагандой из Советской России. Василов, как видите, даже член партии коммунистов, и, говорят, убежденный. Он готовится к отъезду в Россию, и осенью ему будет поручено поднести так называемый "подарочек" - одно из прекрасных изобретений Морлендера... К нашему большому удовольствию, вы, Артур, очень похожи на этого Василова примерно одного роста, цвета волос, типа; остальное доделает грим. Подробнейшая инструкция вам будет вручена своевременно. А вы, князь Феофан, комплектуйте небольшую, но сильную правительственную группу из русских для захвата власти, когда "подарочек" уничтожит советских комиссаров. Надеюсь, господа, все вам ясно на данном этапе нашей борьбы?
   - Прекрасно! Превосходно! Поздравляем вас, мистер Морлендер! Позвольте пожать вам руку! - посыпалось со всех сторон.
   Настроение присутствующих стало особенно горячим в ту минуту, когда хозяин предложил, вместо патриотической жидкости из американского водопровода, снизойти перед концом совещания до шампанского иностранной марки.
   Сам Кресслинг, против обыкновения, пил и чокался со своими гостями и на прощанье показал им двух крокодилов, мирно дремавших на дне бассейна.
   Совещание кончено, шампанское выпито, хрустальные часы Кресслинга прокричали филином. Гости один за другим отбыли в мрак теплой майской ночи. Один Кресслинг, страдая от вечной бессонницы, обречен долгие часы ходить взад и вперед по сияющим залам "Эфемериды".
   Между тем в темном чулане маленького домика, где жил Мик Тингсмастер, экран показывал, а фонограф рассказывал все, что произошло в "Эфемериде". Ребята смотрели и слушали, стиснув кулаки, и между ними, в скромном платье работницы, находилась Вивиан Ортон.
   18. ВАСИЛОВ И ЕГО ЖЕНА
   Всякий честный коммунист на первое место ставит долг, а на второе жену. Всякая жена норовит поставить на первое место себя, а на второе все остальное.
   У товарища Василова, члена нью-йоркской компартия, создалась именно такая семейная конъюнктура. Вернувшись с ночного партийного собрания, он разбудил жену и сказал:
   - Катя Ивановна, мы едем в Россию.
   - Очень рада, - ответила та спросонок. - "Амелия" отходит послезавтра. Поедем вместе с миссис Дебошир.
   - Мы с тобой едем на "Торпеде", - возразил товарищ Василов. - Таковы полученные мною инструкции.
   - Неужели вы думаете, что, получая какие-то там инкрустации, можете не считаться с чувствами своей жены?
   - Инструкции, дорогая, - терпеливо повторил Василов.
   Он сделал глупость только раз в жизни - когда женился, и теперь нес все ее последствия.
   - Инкрустации, - повторила жена.
   - Инструкции!
   - Инкрустации!
   - Инструкции!
   - А! Если вы хуже всякого будильника и не даете мне выспаться, так я заявляю вам: я еду на "Амелии" - и кончено!
   - Как хочешь, - устало ответил Василов, горько вздохнул и принялся раздеваться.
   На следующее утро Катя Ивановна встала чуть свет, насмешливо взглянула на спящего мужа и в самой нарядной шляпке выскочила на улицу. У ворот стоял посыльный. Он гладил себе бороду. Борода имела почтенный вид.
   - Посыльный, - произнесла Катя Ивановна, - вы не знаете, где находятся пароходы, справочные кассы и куда надо сесть, чтобы поехать в Россию?
   - Пустое дело, мэм, - ответил, густо закашлявшись, посыльный. - Идите себе домой и садитесь куда хотите. А я, с вашего позволения, выхлопочу вам билет и занесу на дом. Так и запомните: посыльный номер семь.
   - Неужели вы это сделаете? Но видите ли, в чем дело. У меня вышли контры с моим мужем. Я хочу поехать на пароходе "Амелия" вместе с миссис Дебошир. Вы можете взять мне билет на "Амелию"?
   - Легче, чем плюнуть, мэм.
   - Ну, так возьмите. Вот вам деньги. Вот вам документы. И знаете что? Занесите мне билет не домой, а прямо к миссис Дебошир. Ровен-сквер, десять.
   - Завтра утречком, мэм, все получите в полном порядке.
   Катя Ивановна, в восторге от своего плана, вынула блокнот, карандаш и конверт и энергически повернула посыльного спиной к себе:
   - Номер семь, я на вас облокочусь на минуту... Вот так. Мне хочется написать письмо мужу.
   Она вывела кривыми буквами на спине посыльного:
   "Василов! Ты нуждаешься в уроке, и потому вот тебе мои собственные инкрустации: я еду на "Амелии" с миссис Дебошир. Домой больше не вернусь. Уложи все мои вещи, лиловое платье и ноты для пения. Надеюсь, ты тоже поедешь на "Амелии", в противном случае мы встретимся на пристани в Кронштадте.
   Твоя жена - Катя Ивановна".
   - Вот, - сказала она, - несите это письмо наверх, прямо по адресу. Бросьте ему письмо на кровать - и бегом обратно. На все его вопросы гробовое молчание. Поняли?
   - Как не понять, мэм! - ухмыльнулся посыльный.
   Он поглядел, как веселая дама, распустив над головой зонтик, помчалась по направлению к Ровен-скверу, а сам пробежал глазами доставшееся ему письмо. Потом он взглянул на адрес, покачал головой и отправился с письмом наверх. Добудившись Василова, он сунул ему письмо в руку и, не отвечая на вопросы, сбежал вниз.