Страница:
Так что имущество, награбленное у "буржуев" оказалось для большевиков таким же мощным подспорьем, как впоследствии для гитлеровцев конфискованное у евреев. Разве что тратили иначе - нацисты пустили доставшиеся им богатства на развитие своей экономики и перевооружение армии, ну а коммунисты разбазарили на прожекты "мировой революции".
12. Система ужаса
Еще раз подчеркнем, что явление "красного террора" было абсолютно не адекватно "белому" и даже не сопоставимо с ним. Конечно, и белые не были ангелами, они тоже расправлялись с противниками, однако главные вспышки репрессий относились к стихийной, партизанской фазе борьбы, и происходили, в основном, в период антибольшевистских восстаний. Да и то, если разобраться, носили персональный, а не повальный характер. А по мере организации командование всячески старалось обуздать такую стихию, и самочинные расправы категорически запрещались вплоть до суровой кары их участников. На территориях белых армий вводились российские законы военного времени, и врагов там казнили за конкретные преступления, по суду. Речь в таких случаях шла о единицах, иногда - десятках, но никогда - о сотнях и тысячах. И не говоря уж о расстрелах пленных, которые были повсеместно запрещены еще в 1918 г., но даже многие видные большевики оставались живы, получив различные сроки заключения, и дождались в тюрьмах прихода своих.
Правда, сказанное относится только к районам действия регулярных белых армий - Колчака, Деникина, Юденича, Миллера, Врангеля, а не самостийной "атаманщины". Скажем, контрразведка Семенова действительно прославилась жестокостью. Ну да Семенов и не подчинялся распоряжениям верховной власти, его действия осуждали сами колчаковцы и называли "белым большевизмом".
С красной же стороны террор насаждался планомерно и централизованно, самой властью, подкреплялся "классовой" теорией. Поэтому при переходе от стихийности к организации он наоборот, не ослабевал, а усиливался, вводился в систему. Здесь мы имеем дело не с эксцессами, не с акциями мести, а с политикой террора, которая была неотъемлемой частью самого коммунистического государства. Так же, как продразверстка являлась не средством борьбы с голодом, а частью общего плана построения коммунизма, так и террор был не только средством для достижения тех или иных целей, но одновременно и самой целью, одним из главных движущих рычагов "нового общества", создаваемого по ленинским моделям. И эта составная часть антиутопического государства-машины конструировалась и совершенствовалась одновременно с другими ее агрегатами.
Если в начале коммунистического правления репрессии, хотя и разжигались целенаправленно, отдавались на произвол "местной самодеятельности", согласно уже цитированной работе "Как организовать соревнование" - "единство в основном, в коренном, не нарушается, а обеспечивается многообразием в подробностях... в приемах подхода к делу, в путях истребления и обезвреживания паразитов...", то к концу весны 19-го была уже создана мощная централизованная машина террора. Всю страну покрыла густая сеть карательных учреждений - были чрезвычайки: губернские, уездные, городские, волостные, железнодорожные, транспортные, иногда даже сельские и фабричные, плюс военные, военно-полевые, военно-революционные трибуналы, плюс народные суда, особые отделы, чрезвычайные штабы, разъездные карательные отряды и экспедиции.
Унифицировалась и сама процедура казней. Вместо энтузиастов-"любителей" теперь действовали "профессионалы", во всех карательных учреждениях существовали должности штатных палачей - они назывались комендантами или помощниками комендантов, а в просторечии "комиссарами смерти" или "ангелами смерти". Было признано, что публичные экзекуции нецелесообразны, вызывают чувство жалости к жертвам и поддерживают их народным сочувствием. Для запугивания людей оказалось эффективнее, когда приговоренные просто исчезают в неизвестность. И расправы стали проводить по ночам, в укрытых от посторонних глаз местах. При выборе таких мест учитывались и санитарные соображения. Расстрелы стали проводиться по общим методикам - обреченные должны были раздеваться донага, ставились на колени (вариант - ложились ничком), и умерщвлялись одним выстрелом в затылок.
То есть, действовали только принципы железной, механической "целесообразности" - экономия патронов, "удобство" исполнителей, сохранение вещей, которые еще можно использовать. Все это тоже диктовалось голым рационализмом ленинского государства-машины, в котором принципы морали и нравственности заведомо отбрасывались. Как писал в журнале "Красный меч" член коллегии ВЧК Лацис, "для нас нет и не может быть старых устоев морали и гуманности, выдуманных буржуазией для эксплуатации низших классов". Согласно той же строгой логике, вещи казненных подлежали оприходованию и поступали в активы ЧК (конечно, за исключением разворованного исполнителями). А уж дальше распределялись по категориям. Как мы видели в предыдущей главе, основные ценности поступали в ленинскую партийную кассу. И их было столько, что "мелочи", вроде зубных коронок, в русском варианте туда не попадали. То, что оставалось на теле - золотые зубы, крестики, часто считалось "законным" вознаграждением палачей - например, в Москве ими почти в открытую промышляли и сбывали исполнители приговоров Емельянов, Панкратов, Жуков.
Хорошая одежда и обувь поступали в спецраспределители. Так, в ПСС Ленина, т. 51, стр. 19, сохранился счет на получение Ильичом из хозотдела МЧК костюма, сапог, подтяжек и пояса. Даже нижнее белье находило применение - его отправляли красноармейцам, а что похуже, иногда выдавали заключенным. Из тех же принципов целесообразности мужчины при казнях не отделялись от женщин, да и в камерах смертников их содержали вместе - какая разница, если все равно "в расход"? Работали все карательные учреждения непрерывно, казни шли систематически, почти каждую ночь. Ведь известно другое печатное высказывание того же Лациса: "Мы не ведем войну против отдельных лиц, мы уничтожаем буржуазию как класс".
И уничтожение шло в прямом смысле слова. А поскольку уничтожать приходилось не только "буржуазию" (читай - интеллигенцию), но и многих рабочих, казаков, крестьян, по тем или иным причинам не вписывающихся или не желающих вписываться в схемы "нового общества", то чрезвычайки превращались в настоящие конвейеры смерти.
Вот как описывал "трудовые будни" губернской ЧК писатель-коммунист В. Зазубрин: "Больно стукнуло в уши. Белые серые туши (раздетые люди) рухнули на пол. Чекисты с дымящимися револьверами отбежали назад и сейчас же щелкнули курками. У расстрелянных в судорогах дергались ноги... Двое в серых шинелях ловко надевали трупам на шеи петли, отволакивали их в темный загиб подвала. Двое таких же лопатами копали землю, забрасывали дымящиеся ручейки крови. Соломин, заткнув за пояс револьвер, сортировал белье расстрелянных. Старательно складывал кальсоны с кальсонами, рубашки с рубашками, а верхнее платье отдельно... Трое стреляли, как автоматы, и глаза у них были пустые, с мертвым стеклянистым блеском. Все, что они делали в подвале, делали почти непроизвольно... Только когда осужденные кричали, сопротивлялись, у троих кровь пенилась жгучей злобой... И тогда, поднимая револьверы к затылкам голых, чувствовали в руках, в груди холодную дрожь. Это от страха за промах, за ранение. Нужно было убить наповал. И если недобитый визжал, харкал, плевался кровью, то становилось душно в подвале, хотелось уйти и напиться до потери сознания... Раздевшиеся живые сменяли раздетых мертвых. Пятерка за пятеркой. В темном конце подвала чекист ловил петли, спускавшиеся в люк, надевал их на шеи расстрелянных... Трупы с мотающимися руками и ногами поднимались к потолку, исчезали. А в подвал вели и вели живых, от страха испражняющихся себе в белье, от страха потеющих, от страха плачущих".
Только читая это, учтите, что Зазубрин таким описанием отнюдь не осуждал чекистов, а наоборот, героизировал, и воспевал с восторгом их трудную, но "нужную" работу, он сам дружил с этими палачами, добросовестно изучал специфику их деятельности, сам ходил на расстрелы, так что его повесть "Щепки", откуда взята цитата, является своего рода "репортажем" из смертных подвалов.
Многие западные авторы до сих пор склонны оценивать ужасы большевизма как чисто русское, чуть ли не национальное явление, возводя их опять к пресловутому Ивану Грозному. Да и не только западные - такие же оценки присущи некоторым диссидентам советских времен, вроде В. Соловьева и Н. Клепиковой. Ряд эмигрантских авторов соотносил террор с традициями "русского бунта", да и Горький однозначно все сваливал на "темный русский народ". С чем позволительно не согласиться. Как было показано выше, антисистемы национальной принадлежности не имеют. Они приспосабливаются и приживаются на любой почве, потому что просто выворачивают "наоборот" существующие политические формы и координаты моральных ценностей. И для тех, кто считает красный террор типично-русским феноменом, не лишне вспомнить Великую Французскую революцию, когда 16 тыс. чел. было только гильотинировано, а кроме того неподсчитанное количество расстреляно, утоплено, перевешано, и в одной лишь Вандее было перебито по разным оценкам от 500 тыс. до миллиона крестьян. Причем террор стал до того обыденной частью жизни, что гильотина даже создала новую моду - в высшем революционном обществе дамы начали шить платья без воротника, как у приговоренных, и наклеивать на оголенную шею узенькую красную полоску, возбуждая и себя, и партнеров такой имитацией обезглавливания. А можно напомнить и о терроре германских нацистов. Уж кажется, ни французы, ни немцы к русским национальным особенностям отношения никогда не имели.
Так что явление это совершенно другого порядка. Ведь кроме национальных, существуют и общечеловеческие духовные устои - хотя и не исключено, что в разных этнических и политических системах они поддерживаются по-разному: где юридическими законами, где религиозными или нравственными установками, где традициями. Но вот когда эти основополагающие устои разрушаются, то последствия получаются примерно одинаковыми, будь то в Германии, будь то в России, будь то в Китае или Камбодже.
И если вернуться к российским примерам, то мы найдем в них гораздо больше "интернационального", чем национального. Пусть солдатские бесчинства 17-го или расправы начала 18-го в той или иной мере несли в себе черты "русского бунта". Однако согласитесь, что в приведенной выше картине чекистского конвейера с деловитой сортировкой снятых кальсон и рубах уже трудно найти что-то "типично русское". Да и состав убийц включал представителей многих национальностей. В 1919 г. из 2 тыс. сотрудников центрального аппарата ВЧК 75% были латыши. Как сообщал бюллетень левых эсеров, "в Москву из Латвии в ВЧК едут как в Америку, на разживу" и служить поступают "целыми семьями". Много служило немцев и венгров - они тоже рассматривали это как способ хорошо заработать перед возвращением домой. Согласно разведсводке 1-го Добровольческого корпуса Кутепова, на Украине в массовых расправах русские красноармейцы отказывались участвовать, несмотря на выдаваемую водку и разрешение поживиться одеждой казненных. Поэтому для таких акций привлекались части из латышей и китайцев. Например, Якир содержал при себе специально для карательных операций китайский отряд из 530 чел.
Разумеется, среди палачей и русских хватало. Ну да ведь "в семье не без урода". Маньяки и садисты имеются в каждом народе. Но при централизованной политике террора именно они оказались нужны коммунистической власти, и как раз они имели максимальную возможность выдвинуться в ее системе, получали силу и право на реализацию своих склонностей. А кровавый беспредел порождал и новых маньяков, поскольку крушение прежних моральных "тормозов" позволяло выплеснуться наружу самым страшным и темным силам, прявшимся в потаенных уголках души. Как провозглашал Ленин: "Во имя достижения своих революционных целей, своих желаний, все дозволено!"
Интересный пример приводит в своих воспоминаниях писательница Тэффи в 1918 г. в г. Унече, где располагался пограничный контрольно-пропускной пункт, на весь город наводила ужас комиссарша, ходившая с двумя револьверами и шашкой и лично "фильтровавшая" выезжающих беженцев, решая, кого пропустить, а кого расстрелять. Причем слыла честной и идейной, взяток не брала, а вещи убитых брезгливо уступала подчиненным. Но приговоры приводила в исполнение сама. И Тэффи вдруг узнала в ней деревенскую бабу-судомойку, некогда тихую и забитую, но выделявшуюся одной странностью - она всегда вызывалась помогать повару резать цыплят. "Никто не просил - своей охотой шла, никогда не пропускала". Не случайно в ЧК служило много уголовников, и некоторые достигали очень высоких должностей скажем, Фриновский, будущий заместитель Ежова, или цареубийца Юровский. Характерным представляется и то, что, например, после разгрома Семенова, палачи из его контрразведки - Жуч и другие, вовсе не были расстреляны. Их приняли в ЧК! Чекистом стал махновский палач и контрразведчик, знаменитый Левка Задов. Они просто оказались ценными и нужными "специалистами", продолжая ту же работу, но уже на красной стороне.
Впрочем, надо отметить, что и в верхних эшелонах большевистской власти и командования хватало людей со "сдвигами" и патологиями. Да это, наверное, и не случайно, поскольку в главные "разрушители" и "ниспровергатели", уж конечно, подбирались те, чьи собственные духовные и моральные устои давно были разрушены. Так, известная деятельница партии Александра Коллонтай активно и на личном примере проповедовала свободную любовь. Но ее-то отклонения хоть были относительно-безобидными, а вот прогрессирующая болезнь ленинского мозга обошлась российскому народу очень дорого. Видный большевик и начальник особого отдела ВЧК Кедров, прославившийся своими зверствами, был потом признан ненормальным, помещен в психбольницу и отстранен от руководящей работы - но это после гражданской войны, когда надобность в таких качествах отпала. Точно так... же был помещен в психушку и Бела Кун, хотя его после лечения сочли возможным пристроить в Коминтерне.
Евгению Бош, свирепствовавшую в Пензе, еще в ходе войны вынуждены были отозвать, врачи признали ее половой психопаткой. Явные сдвиги на той же почве наблюдались и у других руководящих работниц - Конкордии Громовой, Розалии Залкинд (Землячки) - одной из руководительниц геноцида на Дону. Возможно, скрытые садистские наклонности имелись у Кирова - не говоря уж об описанной бойне в Астрахани, он, будучи там "царем и богом", несколько раз самолично разоблачал "заговоры" в собственном окружении, причем каждый раз в их составе оказывались молодые и красивые женщины - то секретарша Реввоенсовета "княжна Туманова" (хотя откуда бы взяться в РВС княжне?), то полковая комиссарша Ревекка Вассерман. По некоторым данным, он присутствовал и на расстрелах таких "заговорщиц".
Утонченным извращением был Менжинский. Он сам писал эротические стихи и романы. Любил приговаривать к смерти женщин и вести их допросы, причем лез в самые интимные подробности их жизни, и фактически для каждой сам же придумывал свой "роман", подталкивая "сюжет" в глубины темной и больной чувственности, запутывая и вынуждая признать сексуальные мотивы тех или иных поступков, убеждая в изменах мужей и любимых, загоняя в психологический тупик, где приговор как бы становился лишь выходом, развязкой накрученной им драмы. Малоэстетичные картины исполнения приговоров его уже не интересовали, на расстрелы он не ходил.
В отличие от другого руководителя ВЧК, Петерса, который любил и собственноручно убийствами позабавиться. И у которого тоже отмечались четкие "отклонения". Скажем, разъезжая по стране уже после гражданской, он держал при себе двух-трех "секретарш", то и дело меняя их. Прибывая в какой-нибудь город, требовал от местного начальства, чтобы надоевших девиц куда-нибудь пристроили и подобрали ему новых. А его заместитель Петросян, который сам, чтобы овладеть женщиной, расстрелял ее вполне "советского" мужа, рассказывал, что Петерсе "выделывал и худшие вещи". Сексуальная патология наблюдалась и у Бокия, терроризировавшего Петроград и Туркестан, основателя и шефа Соловков. Как открылось на следствии много позже, в 30-х, он в 1921-25 гг. организовал в Кучино "дачную коммуну" под своим руководством. Сюда его приближенные должны были приезжать на выходные вместе с женами, на содержание "коммуны" они вносили 10% месячного заработка. Лица обоего пола обязаны были ходить там голыми или полуголыми, что называлось "культом приближения к природе", в таком виде они работали на огороде, пьянствовали, вместе ходили в баню и устраивали групповые оргии. Над упившимися потешались, измазывая краской или горчицей половые органы, "хороня" заживо или имитируя казни. Причем участвовали во всех этих действах даже несовершеннолетние дочери Бокия.
Садистом был и знаменитый командир "червоного казачества" Примаков, он даже под суд попал за чрезмерную жестокость - а в кровавом кошмаре гражданской войны для этого уж очень надо было выделиться. Его личный повар Исмаил был одновременно и личным палачом, и развлекал хозяина, мастерски снося головы пленным или гражданским лицам, которых тот обрекал на смерть. А вот Тухачевскому был присущ садизм другого рода - по воспоминаниям сослуживцев, он еще будучи в училище фельдфебелем, довел двух юнкеров своей роты до самоубийства. Не выходя за рамки уставов и своей дисциплинарной власти, так что и претензий к нему быть не могло - просто с жестокостью бездушной машины извел целенаправленными и методичными придирками... Нет, все же далеки, ох как далеки были от пропагандистских идеалов "строителей нового общества".
13. Система в действии
Обстановку первых лет революции, которую мы привыкли представлять по героическим и романтическим кинолентам, на самом деле могли бы передать разве что самые мрачные фантазии фильмов ужасов.
В качестве яркого примера можно взять Киев - о здешних кошмарах сохранилось довольно много свидетельств: и доклад Центрального комитета Российского Красного Креста в международный комитет в Женеве, и данные деникинской комиссии под председательством Рерберга, и книга Нилостонского "Кровавое похмелье большевизма", вышедшая потом в Берлине, и воспоминания других горожан, обнародованные в эмиграции. В городе угнездилось 16 карательных учреждений - Всеукраинская ЧК, Губернская ЧК, Лукьяновская тюрьма, концентрационный лагерь, особый отдел 12-й армии и т. д. Действовали эти мясорубки независимо друг от друга, так что человек, чудом вырвавшийся из одной, мог сразу попасть в другую. Главные из них компактно расположились в Липках - квартале богатых особняков, здесь же жили чекистские руководители, и согласно докладу Красного Креста, "эти дома, окруженные садами, да и весь квартал кругом них превратились под властью большевиков в царство ужаса и смерти".
ВУЧК возглавлял знаменитый М. И. Лацис (Я. Ф. Судрабс) - он же в качестве представителя Москвы и члена коллегии ВЧК на деле являлся неограниченным властителем Киева. Внешне благообразный, всегда вежливый, он проводил террор с латышской холодной методичностью и старательностью. По натуре он был "палачом-теоретиком", считал себя крупным ученым. Он на полном серьезе писал "научные труды" со статистикой, таблицами, графиками и диаграммами, исследующими распределение казней по полу и возрасту жертв, строил временные и сезонные зависимости, изучал социальный состав расстрелянных и подгонял свои выкладки под фундаментальные законы марксизма. И для публикации этих своих работ даже издавал журнал "Красный Меч". А под его началом действовала целая коллекция монстров, представляющая самые разнообразные типы убийц.
ГубЧК возглавлял Угаров, по натуре - необузданный зверь. Он больше выступал в роли организатора. Под его начало был отдан и создававшийся концлагерь, где он внедрял свои порядки - еще не имея исторических примеров, на "голом месте" продумывая формы отчетности, режим содержания, распорядок дня, введение номеров вместо фамилий, деление заключенных на категории: первая - смертники, вторая - заложники, третья - предназначенные просто для отсидки. Племянник Лациса Парапутц был откровенным грабителем, жадно наживаясь на вещах казненных. Бывший матрос Асмолов представлял собой тип "идейного палача", истребляя людей с твердой уверенностью, что строит таким образом светлое будущее для всего человечества. Палач Сорокин любил демонстрировать "крестьянскую натуру", приговоренных забивал равнодушно, как скот, и постоянно подчеркивал тяжесть и "неблагодарность" своего "труда". Были грубые мясники Иоффе и Авдохин.
Была комиссарша Нестеренко, которая заставляла солдат насиловать женщин и девочек в своем присутствии. Был мальчишка Яковлев, который расстрелял собственного отца, и был за это переведен с повышением в Одессу. Был франтоватый уголовник Терехов, обычно изображавший культурного светского джентльмена. Были супруги Глейзер, тоже из уголовников, наводившие ужас в концлагере - особенно прославилась жена, с каким-то болезненным наслаждением отбиравшая жертвы для очередной казни. А палач Сорин представлял эдакого рубаху-парня, демонстрировал широту натуры и убивал весело, с шуточками и прибауточками. И устраивал оргии, где обнаженные "буржуйки" плясали и играли на фортепиано - причем иногда во время таких оргий принимал и посетительниц, хлопотавших за своих родных. Конвейеры смерти действовали постоянно. Обычно раздетых приговоренных укладывали на пол лицом вниз, или слоями, на убитых ранее, и коменданты умерщвляли их выстрелами в затылок, после чего трупы вывозили и закапывали за городом.
Но это были лишь "трудовые будни" палачей, а существовали у них и "развлечения". Так, комендант ГубЧК Михайлов, холеный и изящный, любивший имидж "офицера", "в лунные, ясные летние ночи выгонял арестованных голыми в сад и с револьвером в руках охотился за ними". Выбирал он для таких забав красивых дам и девушек, иногда - юношей гимназического возраста. А перед этим мог вдруг завести со своей жертвой подобие "светской беседы", интересуясь ее чувствами и переживаниями. Другие чекистские руководители тоже развлекались различными "нестандартными" видами убийства и мучительства, которые зачастую совмещались с их оргиями в качестве эдакой пикантной добавки к пьянкам, кокаину и сексуальным игрищам. При допросах вовсю практиковались пытки - капали на тело горячим сургучом, запирали стоя в узких шкафах или забивали в гроб вместе с трупом, угрожая похоронить живым. В так называемой "китайской" ЧК демонстрировали коллегам пытки крысой, посаженной в нагреваемую трубу и грызущей жертву. Иногда зарывали в землю, оставляя на поверхности лишь голову - многих таких зарытых забыли при отступлении, и они спаслись, поведав обо всех этих кошмарах.
Хотя были забавы и более утонченные - например, "дело графа Пирро", которое потом фигурировало в советской литературе в перечне громких побед чекистов. Когда летом 19-го на Украине развернулось белое наступление, для организации обороны из Москвы был прислан Я. X. Петерс, назначенный комендантом Киевского укрепрайона, а Лацис стал его заместителем. И вдруг в это время в Киеве открылось... консульство Бразилии! На приемах в других консульствах "бразилец" Пирро вел себя странно, избегал разговоров по-английски и по-французски, но свободно говорил по-русски с простонародными выражениями. И акцент был, скорее, прибалтийский. Не умел правильно обращаться с ножом и с вилкой, а пил, как лошадь. И "по секрету" сообщал всем, что ненавидит большевиков, обещая любую помощь. А с другой стороны, уже через несколько дней на улицах было расклеено официальное объявление, что "граф Пирро снабжен особыми полномочиями, и все служащие бразильского консульства находятся под особым покровительством Советской Республики".
Но самое интересное, в этой истории, что в роли "графа Пирро", согласно многочисленным свидетельствам, выступал... сам Петерс. Появились они в городе одновременно, на публичных мероприятиях Петерс не появлялся, а при панической эвакуации из Киева его опознали - яркая фигура "бразильца" запомнилась многим, а спутать с кем-либо бульдожью физиономию заместителя Дзержинского было трудно. Да и метод работы был типичным для Петерса - еще в 18-м он прославился крупной провокацией с "делом Локкарта", заманив британского генерального консула на собрание фиктивной "контрреволюционной организации".
Ну а в "бразильском консульстве" была создана обстановка дешевого авантюрного романа. Декоративные пальмы, шампанское, мелодии танго. Почти весь персонал состоял из красивых женщин, которые отнюдь не просиживали юбок за пишущими машинками и не утруждали себя возней с бумагами. В вечерних платьях с немыслимыми декольте и ажурных пеньюарах они томно дымили папиросками, кружили головы посетителям и в любую минуту дня и ночи готовы были к спонтанным банкетам. Кавалеры таинственного вида то возникали, то исчезали в неизвестном направлении. Так же таинственно появлялся вдруг сам "граф", и карнавальная жизнь "консульства" начинала бурлить ключом вокруг его персоны - с любовными страстями, "секретами", "явками", "паролями", переодеваниями и "шифрами", зашиваемыми в интимные предметы туалета. Словом, Петерс слегка предвосхитил методы Гейдриха с его знаменитым "салоном Китти". К нему шли с просьбами похлопотать за арестованных, обращались прячущиеся от террора или желающие бежать за границу. Он не отказывал никому. Внимательно расспрашивал, какие проступки необходимо скрыть человеку, предоставлял "экстерриториальное" убежище в консульстве, выдавал визы или отправлял людей по своим "конспиративным каналам". И от души оттягивался, совмещая "приятное с полезным" в созданном экзотическом раю.
12. Система ужаса
Еще раз подчеркнем, что явление "красного террора" было абсолютно не адекватно "белому" и даже не сопоставимо с ним. Конечно, и белые не были ангелами, они тоже расправлялись с противниками, однако главные вспышки репрессий относились к стихийной, партизанской фазе борьбы, и происходили, в основном, в период антибольшевистских восстаний. Да и то, если разобраться, носили персональный, а не повальный характер. А по мере организации командование всячески старалось обуздать такую стихию, и самочинные расправы категорически запрещались вплоть до суровой кары их участников. На территориях белых армий вводились российские законы военного времени, и врагов там казнили за конкретные преступления, по суду. Речь в таких случаях шла о единицах, иногда - десятках, но никогда - о сотнях и тысячах. И не говоря уж о расстрелах пленных, которые были повсеместно запрещены еще в 1918 г., но даже многие видные большевики оставались живы, получив различные сроки заключения, и дождались в тюрьмах прихода своих.
Правда, сказанное относится только к районам действия регулярных белых армий - Колчака, Деникина, Юденича, Миллера, Врангеля, а не самостийной "атаманщины". Скажем, контрразведка Семенова действительно прославилась жестокостью. Ну да Семенов и не подчинялся распоряжениям верховной власти, его действия осуждали сами колчаковцы и называли "белым большевизмом".
С красной же стороны террор насаждался планомерно и централизованно, самой властью, подкреплялся "классовой" теорией. Поэтому при переходе от стихийности к организации он наоборот, не ослабевал, а усиливался, вводился в систему. Здесь мы имеем дело не с эксцессами, не с акциями мести, а с политикой террора, которая была неотъемлемой частью самого коммунистического государства. Так же, как продразверстка являлась не средством борьбы с голодом, а частью общего плана построения коммунизма, так и террор был не только средством для достижения тех или иных целей, но одновременно и самой целью, одним из главных движущих рычагов "нового общества", создаваемого по ленинским моделям. И эта составная часть антиутопического государства-машины конструировалась и совершенствовалась одновременно с другими ее агрегатами.
Если в начале коммунистического правления репрессии, хотя и разжигались целенаправленно, отдавались на произвол "местной самодеятельности", согласно уже цитированной работе "Как организовать соревнование" - "единство в основном, в коренном, не нарушается, а обеспечивается многообразием в подробностях... в приемах подхода к делу, в путях истребления и обезвреживания паразитов...", то к концу весны 19-го была уже создана мощная централизованная машина террора. Всю страну покрыла густая сеть карательных учреждений - были чрезвычайки: губернские, уездные, городские, волостные, железнодорожные, транспортные, иногда даже сельские и фабричные, плюс военные, военно-полевые, военно-революционные трибуналы, плюс народные суда, особые отделы, чрезвычайные штабы, разъездные карательные отряды и экспедиции.
Унифицировалась и сама процедура казней. Вместо энтузиастов-"любителей" теперь действовали "профессионалы", во всех карательных учреждениях существовали должности штатных палачей - они назывались комендантами или помощниками комендантов, а в просторечии "комиссарами смерти" или "ангелами смерти". Было признано, что публичные экзекуции нецелесообразны, вызывают чувство жалости к жертвам и поддерживают их народным сочувствием. Для запугивания людей оказалось эффективнее, когда приговоренные просто исчезают в неизвестность. И расправы стали проводить по ночам, в укрытых от посторонних глаз местах. При выборе таких мест учитывались и санитарные соображения. Расстрелы стали проводиться по общим методикам - обреченные должны были раздеваться донага, ставились на колени (вариант - ложились ничком), и умерщвлялись одним выстрелом в затылок.
То есть, действовали только принципы железной, механической "целесообразности" - экономия патронов, "удобство" исполнителей, сохранение вещей, которые еще можно использовать. Все это тоже диктовалось голым рационализмом ленинского государства-машины, в котором принципы морали и нравственности заведомо отбрасывались. Как писал в журнале "Красный меч" член коллегии ВЧК Лацис, "для нас нет и не может быть старых устоев морали и гуманности, выдуманных буржуазией для эксплуатации низших классов". Согласно той же строгой логике, вещи казненных подлежали оприходованию и поступали в активы ЧК (конечно, за исключением разворованного исполнителями). А уж дальше распределялись по категориям. Как мы видели в предыдущей главе, основные ценности поступали в ленинскую партийную кассу. И их было столько, что "мелочи", вроде зубных коронок, в русском варианте туда не попадали. То, что оставалось на теле - золотые зубы, крестики, часто считалось "законным" вознаграждением палачей - например, в Москве ими почти в открытую промышляли и сбывали исполнители приговоров Емельянов, Панкратов, Жуков.
Хорошая одежда и обувь поступали в спецраспределители. Так, в ПСС Ленина, т. 51, стр. 19, сохранился счет на получение Ильичом из хозотдела МЧК костюма, сапог, подтяжек и пояса. Даже нижнее белье находило применение - его отправляли красноармейцам, а что похуже, иногда выдавали заключенным. Из тех же принципов целесообразности мужчины при казнях не отделялись от женщин, да и в камерах смертников их содержали вместе - какая разница, если все равно "в расход"? Работали все карательные учреждения непрерывно, казни шли систематически, почти каждую ночь. Ведь известно другое печатное высказывание того же Лациса: "Мы не ведем войну против отдельных лиц, мы уничтожаем буржуазию как класс".
И уничтожение шло в прямом смысле слова. А поскольку уничтожать приходилось не только "буржуазию" (читай - интеллигенцию), но и многих рабочих, казаков, крестьян, по тем или иным причинам не вписывающихся или не желающих вписываться в схемы "нового общества", то чрезвычайки превращались в настоящие конвейеры смерти.
Вот как описывал "трудовые будни" губернской ЧК писатель-коммунист В. Зазубрин: "Больно стукнуло в уши. Белые серые туши (раздетые люди) рухнули на пол. Чекисты с дымящимися револьверами отбежали назад и сейчас же щелкнули курками. У расстрелянных в судорогах дергались ноги... Двое в серых шинелях ловко надевали трупам на шеи петли, отволакивали их в темный загиб подвала. Двое таких же лопатами копали землю, забрасывали дымящиеся ручейки крови. Соломин, заткнув за пояс револьвер, сортировал белье расстрелянных. Старательно складывал кальсоны с кальсонами, рубашки с рубашками, а верхнее платье отдельно... Трое стреляли, как автоматы, и глаза у них были пустые, с мертвым стеклянистым блеском. Все, что они делали в подвале, делали почти непроизвольно... Только когда осужденные кричали, сопротивлялись, у троих кровь пенилась жгучей злобой... И тогда, поднимая револьверы к затылкам голых, чувствовали в руках, в груди холодную дрожь. Это от страха за промах, за ранение. Нужно было убить наповал. И если недобитый визжал, харкал, плевался кровью, то становилось душно в подвале, хотелось уйти и напиться до потери сознания... Раздевшиеся живые сменяли раздетых мертвых. Пятерка за пятеркой. В темном конце подвала чекист ловил петли, спускавшиеся в люк, надевал их на шеи расстрелянных... Трупы с мотающимися руками и ногами поднимались к потолку, исчезали. А в подвал вели и вели живых, от страха испражняющихся себе в белье, от страха потеющих, от страха плачущих".
Только читая это, учтите, что Зазубрин таким описанием отнюдь не осуждал чекистов, а наоборот, героизировал, и воспевал с восторгом их трудную, но "нужную" работу, он сам дружил с этими палачами, добросовестно изучал специфику их деятельности, сам ходил на расстрелы, так что его повесть "Щепки", откуда взята цитата, является своего рода "репортажем" из смертных подвалов.
Многие западные авторы до сих пор склонны оценивать ужасы большевизма как чисто русское, чуть ли не национальное явление, возводя их опять к пресловутому Ивану Грозному. Да и не только западные - такие же оценки присущи некоторым диссидентам советских времен, вроде В. Соловьева и Н. Клепиковой. Ряд эмигрантских авторов соотносил террор с традициями "русского бунта", да и Горький однозначно все сваливал на "темный русский народ". С чем позволительно не согласиться. Как было показано выше, антисистемы национальной принадлежности не имеют. Они приспосабливаются и приживаются на любой почве, потому что просто выворачивают "наоборот" существующие политические формы и координаты моральных ценностей. И для тех, кто считает красный террор типично-русским феноменом, не лишне вспомнить Великую Французскую революцию, когда 16 тыс. чел. было только гильотинировано, а кроме того неподсчитанное количество расстреляно, утоплено, перевешано, и в одной лишь Вандее было перебито по разным оценкам от 500 тыс. до миллиона крестьян. Причем террор стал до того обыденной частью жизни, что гильотина даже создала новую моду - в высшем революционном обществе дамы начали шить платья без воротника, как у приговоренных, и наклеивать на оголенную шею узенькую красную полоску, возбуждая и себя, и партнеров такой имитацией обезглавливания. А можно напомнить и о терроре германских нацистов. Уж кажется, ни французы, ни немцы к русским национальным особенностям отношения никогда не имели.
Так что явление это совершенно другого порядка. Ведь кроме национальных, существуют и общечеловеческие духовные устои - хотя и не исключено, что в разных этнических и политических системах они поддерживаются по-разному: где юридическими законами, где религиозными или нравственными установками, где традициями. Но вот когда эти основополагающие устои разрушаются, то последствия получаются примерно одинаковыми, будь то в Германии, будь то в России, будь то в Китае или Камбодже.
И если вернуться к российским примерам, то мы найдем в них гораздо больше "интернационального", чем национального. Пусть солдатские бесчинства 17-го или расправы начала 18-го в той или иной мере несли в себе черты "русского бунта". Однако согласитесь, что в приведенной выше картине чекистского конвейера с деловитой сортировкой снятых кальсон и рубах уже трудно найти что-то "типично русское". Да и состав убийц включал представителей многих национальностей. В 1919 г. из 2 тыс. сотрудников центрального аппарата ВЧК 75% были латыши. Как сообщал бюллетень левых эсеров, "в Москву из Латвии в ВЧК едут как в Америку, на разживу" и служить поступают "целыми семьями". Много служило немцев и венгров - они тоже рассматривали это как способ хорошо заработать перед возвращением домой. Согласно разведсводке 1-го Добровольческого корпуса Кутепова, на Украине в массовых расправах русские красноармейцы отказывались участвовать, несмотря на выдаваемую водку и разрешение поживиться одеждой казненных. Поэтому для таких акций привлекались части из латышей и китайцев. Например, Якир содержал при себе специально для карательных операций китайский отряд из 530 чел.
Разумеется, среди палачей и русских хватало. Ну да ведь "в семье не без урода". Маньяки и садисты имеются в каждом народе. Но при централизованной политике террора именно они оказались нужны коммунистической власти, и как раз они имели максимальную возможность выдвинуться в ее системе, получали силу и право на реализацию своих склонностей. А кровавый беспредел порождал и новых маньяков, поскольку крушение прежних моральных "тормозов" позволяло выплеснуться наружу самым страшным и темным силам, прявшимся в потаенных уголках души. Как провозглашал Ленин: "Во имя достижения своих революционных целей, своих желаний, все дозволено!"
Интересный пример приводит в своих воспоминаниях писательница Тэффи в 1918 г. в г. Унече, где располагался пограничный контрольно-пропускной пункт, на весь город наводила ужас комиссарша, ходившая с двумя револьверами и шашкой и лично "фильтровавшая" выезжающих беженцев, решая, кого пропустить, а кого расстрелять. Причем слыла честной и идейной, взяток не брала, а вещи убитых брезгливо уступала подчиненным. Но приговоры приводила в исполнение сама. И Тэффи вдруг узнала в ней деревенскую бабу-судомойку, некогда тихую и забитую, но выделявшуюся одной странностью - она всегда вызывалась помогать повару резать цыплят. "Никто не просил - своей охотой шла, никогда не пропускала". Не случайно в ЧК служило много уголовников, и некоторые достигали очень высоких должностей скажем, Фриновский, будущий заместитель Ежова, или цареубийца Юровский. Характерным представляется и то, что, например, после разгрома Семенова, палачи из его контрразведки - Жуч и другие, вовсе не были расстреляны. Их приняли в ЧК! Чекистом стал махновский палач и контрразведчик, знаменитый Левка Задов. Они просто оказались ценными и нужными "специалистами", продолжая ту же работу, но уже на красной стороне.
Впрочем, надо отметить, что и в верхних эшелонах большевистской власти и командования хватало людей со "сдвигами" и патологиями. Да это, наверное, и не случайно, поскольку в главные "разрушители" и "ниспровергатели", уж конечно, подбирались те, чьи собственные духовные и моральные устои давно были разрушены. Так, известная деятельница партии Александра Коллонтай активно и на личном примере проповедовала свободную любовь. Но ее-то отклонения хоть были относительно-безобидными, а вот прогрессирующая болезнь ленинского мозга обошлась российскому народу очень дорого. Видный большевик и начальник особого отдела ВЧК Кедров, прославившийся своими зверствами, был потом признан ненормальным, помещен в психбольницу и отстранен от руководящей работы - но это после гражданской войны, когда надобность в таких качествах отпала. Точно так... же был помещен в психушку и Бела Кун, хотя его после лечения сочли возможным пристроить в Коминтерне.
Евгению Бош, свирепствовавшую в Пензе, еще в ходе войны вынуждены были отозвать, врачи признали ее половой психопаткой. Явные сдвиги на той же почве наблюдались и у других руководящих работниц - Конкордии Громовой, Розалии Залкинд (Землячки) - одной из руководительниц геноцида на Дону. Возможно, скрытые садистские наклонности имелись у Кирова - не говоря уж об описанной бойне в Астрахани, он, будучи там "царем и богом", несколько раз самолично разоблачал "заговоры" в собственном окружении, причем каждый раз в их составе оказывались молодые и красивые женщины - то секретарша Реввоенсовета "княжна Туманова" (хотя откуда бы взяться в РВС княжне?), то полковая комиссарша Ревекка Вассерман. По некоторым данным, он присутствовал и на расстрелах таких "заговорщиц".
Утонченным извращением был Менжинский. Он сам писал эротические стихи и романы. Любил приговаривать к смерти женщин и вести их допросы, причем лез в самые интимные подробности их жизни, и фактически для каждой сам же придумывал свой "роман", подталкивая "сюжет" в глубины темной и больной чувственности, запутывая и вынуждая признать сексуальные мотивы тех или иных поступков, убеждая в изменах мужей и любимых, загоняя в психологический тупик, где приговор как бы становился лишь выходом, развязкой накрученной им драмы. Малоэстетичные картины исполнения приговоров его уже не интересовали, на расстрелы он не ходил.
В отличие от другого руководителя ВЧК, Петерса, который любил и собственноручно убийствами позабавиться. И у которого тоже отмечались четкие "отклонения". Скажем, разъезжая по стране уже после гражданской, он держал при себе двух-трех "секретарш", то и дело меняя их. Прибывая в какой-нибудь город, требовал от местного начальства, чтобы надоевших девиц куда-нибудь пристроили и подобрали ему новых. А его заместитель Петросян, который сам, чтобы овладеть женщиной, расстрелял ее вполне "советского" мужа, рассказывал, что Петерсе "выделывал и худшие вещи". Сексуальная патология наблюдалась и у Бокия, терроризировавшего Петроград и Туркестан, основателя и шефа Соловков. Как открылось на следствии много позже, в 30-х, он в 1921-25 гг. организовал в Кучино "дачную коммуну" под своим руководством. Сюда его приближенные должны были приезжать на выходные вместе с женами, на содержание "коммуны" они вносили 10% месячного заработка. Лица обоего пола обязаны были ходить там голыми или полуголыми, что называлось "культом приближения к природе", в таком виде они работали на огороде, пьянствовали, вместе ходили в баню и устраивали групповые оргии. Над упившимися потешались, измазывая краской или горчицей половые органы, "хороня" заживо или имитируя казни. Причем участвовали во всех этих действах даже несовершеннолетние дочери Бокия.
Садистом был и знаменитый командир "червоного казачества" Примаков, он даже под суд попал за чрезмерную жестокость - а в кровавом кошмаре гражданской войны для этого уж очень надо было выделиться. Его личный повар Исмаил был одновременно и личным палачом, и развлекал хозяина, мастерски снося головы пленным или гражданским лицам, которых тот обрекал на смерть. А вот Тухачевскому был присущ садизм другого рода - по воспоминаниям сослуживцев, он еще будучи в училище фельдфебелем, довел двух юнкеров своей роты до самоубийства. Не выходя за рамки уставов и своей дисциплинарной власти, так что и претензий к нему быть не могло - просто с жестокостью бездушной машины извел целенаправленными и методичными придирками... Нет, все же далеки, ох как далеки были от пропагандистских идеалов "строителей нового общества".
13. Система в действии
Обстановку первых лет революции, которую мы привыкли представлять по героическим и романтическим кинолентам, на самом деле могли бы передать разве что самые мрачные фантазии фильмов ужасов.
В качестве яркого примера можно взять Киев - о здешних кошмарах сохранилось довольно много свидетельств: и доклад Центрального комитета Российского Красного Креста в международный комитет в Женеве, и данные деникинской комиссии под председательством Рерберга, и книга Нилостонского "Кровавое похмелье большевизма", вышедшая потом в Берлине, и воспоминания других горожан, обнародованные в эмиграции. В городе угнездилось 16 карательных учреждений - Всеукраинская ЧК, Губернская ЧК, Лукьяновская тюрьма, концентрационный лагерь, особый отдел 12-й армии и т. д. Действовали эти мясорубки независимо друг от друга, так что человек, чудом вырвавшийся из одной, мог сразу попасть в другую. Главные из них компактно расположились в Липках - квартале богатых особняков, здесь же жили чекистские руководители, и согласно докладу Красного Креста, "эти дома, окруженные садами, да и весь квартал кругом них превратились под властью большевиков в царство ужаса и смерти".
ВУЧК возглавлял знаменитый М. И. Лацис (Я. Ф. Судрабс) - он же в качестве представителя Москвы и члена коллегии ВЧК на деле являлся неограниченным властителем Киева. Внешне благообразный, всегда вежливый, он проводил террор с латышской холодной методичностью и старательностью. По натуре он был "палачом-теоретиком", считал себя крупным ученым. Он на полном серьезе писал "научные труды" со статистикой, таблицами, графиками и диаграммами, исследующими распределение казней по полу и возрасту жертв, строил временные и сезонные зависимости, изучал социальный состав расстрелянных и подгонял свои выкладки под фундаментальные законы марксизма. И для публикации этих своих работ даже издавал журнал "Красный Меч". А под его началом действовала целая коллекция монстров, представляющая самые разнообразные типы убийц.
ГубЧК возглавлял Угаров, по натуре - необузданный зверь. Он больше выступал в роли организатора. Под его начало был отдан и создававшийся концлагерь, где он внедрял свои порядки - еще не имея исторических примеров, на "голом месте" продумывая формы отчетности, режим содержания, распорядок дня, введение номеров вместо фамилий, деление заключенных на категории: первая - смертники, вторая - заложники, третья - предназначенные просто для отсидки. Племянник Лациса Парапутц был откровенным грабителем, жадно наживаясь на вещах казненных. Бывший матрос Асмолов представлял собой тип "идейного палача", истребляя людей с твердой уверенностью, что строит таким образом светлое будущее для всего человечества. Палач Сорокин любил демонстрировать "крестьянскую натуру", приговоренных забивал равнодушно, как скот, и постоянно подчеркивал тяжесть и "неблагодарность" своего "труда". Были грубые мясники Иоффе и Авдохин.
Была комиссарша Нестеренко, которая заставляла солдат насиловать женщин и девочек в своем присутствии. Был мальчишка Яковлев, который расстрелял собственного отца, и был за это переведен с повышением в Одессу. Был франтоватый уголовник Терехов, обычно изображавший культурного светского джентльмена. Были супруги Глейзер, тоже из уголовников, наводившие ужас в концлагере - особенно прославилась жена, с каким-то болезненным наслаждением отбиравшая жертвы для очередной казни. А палач Сорин представлял эдакого рубаху-парня, демонстрировал широту натуры и убивал весело, с шуточками и прибауточками. И устраивал оргии, где обнаженные "буржуйки" плясали и играли на фортепиано - причем иногда во время таких оргий принимал и посетительниц, хлопотавших за своих родных. Конвейеры смерти действовали постоянно. Обычно раздетых приговоренных укладывали на пол лицом вниз, или слоями, на убитых ранее, и коменданты умерщвляли их выстрелами в затылок, после чего трупы вывозили и закапывали за городом.
Но это были лишь "трудовые будни" палачей, а существовали у них и "развлечения". Так, комендант ГубЧК Михайлов, холеный и изящный, любивший имидж "офицера", "в лунные, ясные летние ночи выгонял арестованных голыми в сад и с револьвером в руках охотился за ними". Выбирал он для таких забав красивых дам и девушек, иногда - юношей гимназического возраста. А перед этим мог вдруг завести со своей жертвой подобие "светской беседы", интересуясь ее чувствами и переживаниями. Другие чекистские руководители тоже развлекались различными "нестандартными" видами убийства и мучительства, которые зачастую совмещались с их оргиями в качестве эдакой пикантной добавки к пьянкам, кокаину и сексуальным игрищам. При допросах вовсю практиковались пытки - капали на тело горячим сургучом, запирали стоя в узких шкафах или забивали в гроб вместе с трупом, угрожая похоронить живым. В так называемой "китайской" ЧК демонстрировали коллегам пытки крысой, посаженной в нагреваемую трубу и грызущей жертву. Иногда зарывали в землю, оставляя на поверхности лишь голову - многих таких зарытых забыли при отступлении, и они спаслись, поведав обо всех этих кошмарах.
Хотя были забавы и более утонченные - например, "дело графа Пирро", которое потом фигурировало в советской литературе в перечне громких побед чекистов. Когда летом 19-го на Украине развернулось белое наступление, для организации обороны из Москвы был прислан Я. X. Петерс, назначенный комендантом Киевского укрепрайона, а Лацис стал его заместителем. И вдруг в это время в Киеве открылось... консульство Бразилии! На приемах в других консульствах "бразилец" Пирро вел себя странно, избегал разговоров по-английски и по-французски, но свободно говорил по-русски с простонародными выражениями. И акцент был, скорее, прибалтийский. Не умел правильно обращаться с ножом и с вилкой, а пил, как лошадь. И "по секрету" сообщал всем, что ненавидит большевиков, обещая любую помощь. А с другой стороны, уже через несколько дней на улицах было расклеено официальное объявление, что "граф Пирро снабжен особыми полномочиями, и все служащие бразильского консульства находятся под особым покровительством Советской Республики".
Но самое интересное, в этой истории, что в роли "графа Пирро", согласно многочисленным свидетельствам, выступал... сам Петерс. Появились они в городе одновременно, на публичных мероприятиях Петерс не появлялся, а при панической эвакуации из Киева его опознали - яркая фигура "бразильца" запомнилась многим, а спутать с кем-либо бульдожью физиономию заместителя Дзержинского было трудно. Да и метод работы был типичным для Петерса - еще в 18-м он прославился крупной провокацией с "делом Локкарта", заманив британского генерального консула на собрание фиктивной "контрреволюционной организации".
Ну а в "бразильском консульстве" была создана обстановка дешевого авантюрного романа. Декоративные пальмы, шампанское, мелодии танго. Почти весь персонал состоял из красивых женщин, которые отнюдь не просиживали юбок за пишущими машинками и не утруждали себя возней с бумагами. В вечерних платьях с немыслимыми декольте и ажурных пеньюарах они томно дымили папиросками, кружили головы посетителям и в любую минуту дня и ночи готовы были к спонтанным банкетам. Кавалеры таинственного вида то возникали, то исчезали в неизвестном направлении. Так же таинственно появлялся вдруг сам "граф", и карнавальная жизнь "консульства" начинала бурлить ключом вокруг его персоны - с любовными страстями, "секретами", "явками", "паролями", переодеваниями и "шифрами", зашиваемыми в интимные предметы туалета. Словом, Петерс слегка предвосхитил методы Гейдриха с его знаменитым "салоном Китти". К нему шли с просьбами похлопотать за арестованных, обращались прячущиеся от террора или желающие бежать за границу. Он не отказывал никому. Внимательно расспрашивал, какие проступки необходимо скрыть человеку, предоставлял "экстерриториальное" убежище в консульстве, выдавал визы или отправлял людей по своим "конспиративным каналам". И от души оттягивался, совмещая "приятное с полезным" в созданном экзотическом раю.