свете, чем есть на самом деле. Глаз тоже оптика. Но у него вместо свойства
увеличивать есть способность преувеличивать. Это теперь много лет спустя, я
могу судить о тех событиях спокойно, объективно. Тогда я верил своему глазу
и делал выводы, не слушая второй стороны - голоса рассудка. Виталий
Михайлович определял положение более трезво, но мне тогда казалось - более
черство. Он считал, что ничего страшного там не происходит, все так и должно
быть, и вообще: что это за восхождение, если глаза не лезут из орбит?! Он по
натуре аскет, и аскетизм, по-моему, значительно повлиял на его альпинистские
взгляды. К тому же, думал я, старческое зрение не позволяет ему рассмотреть
все, что там происходит. Я забыл, что к старости у людей развивается
дальнозоркость, но не близорукость! В разговорах с ним я утверждал, что это
восхождение основательно припахивает авантюризмом и чем-то вроде
"шапкозакидательства". Что здесь особый альпинизм, к нему следовало
специально готовиться, хорошо продумав методику и тактику, и что вообще ему,
такому альпинизму, надо обучаться. И даже если б все так и было, то все
равно перед выходом альпинисты должны пройти своеобразную акклиматизацию.
Словом, Алан Стек предостерегал нас не зря.
Впрочем, Виталий Михайлович со мной и не спорил. Он, по сути, был того
же мнения и просто старался меня успокоить. Потом, когда я вспоминал наши
беседы, осмысливал их, то каждый раз поражался выдержке и силе этого
человека. Сначала факты подтвердили мою оценку положения группы. Перед сном
я принял ванну и собирался лечь в постель. Виталий Михайлович что-то
записывал.
- У нас действительно была возможность подготовиться. Еще дома, в
Союзе, - заговорил он внезапно, словно продолжал прерванный разговор. -
Провести "жароустойчивую" акклиматизацию. Выехать куда-нибудь в пустыню,
скажем в Каракумы, с ограниченным запасом воды и просидеть там, в песках
несколько дней. Мне кажется, об этом вообще надо подумать. Сейчас понятно: в
альпинизме для нас еще масса "белых пятен". Если здесь, на 36-37-й
параллели, сдыхаем, то что будет, когда нас позовут куда-нибудь в Перу или
Эквадор? Предложат подняться, к примеру, на Чимборосо? А с этой горы, если
стать на цыпочки, можно увидеть экватор. Думаешь, там восхождения
невозможны? Возможны... Все возможно - если не сегодня, то завтра.
- Надо поговорить о таких тренировках. Вы правы... Я не договорил.
Открылась дверь. На пороге стояли Гракович и Онищенко. Черные, обросшие
лица, помутневшие, пытавшиеся улыбаться глаза. Испуганные их появлением, мы
почти в один голос спросили:
- Что случилось? Где ребята?
- Все нормально, - ответил Слава. - Ребята на маршруте. Дайте сесть и
принесите ведро воды. "Ведра воды" им не дали. Заставили потерпеть несколько
минут и напоили чаем.
- Так что там произошло? - спросил Абалаков.
- Ничего особенного, - заговорил Валентин. - Мы могли бы продолжать
восхождение, но с водой плохо. Не рассчитали. Осталось мало, на всех не
хватало. Мы поговорили и сочли, что в этом составе группа двигаться дальше
не может. Вопрос о том, кому спускаться, по сути дела, и не стоял. Остаются,
разумеется, Сережа Бершов, Майк Уорбертон и Толя Непомнящий, поскольку он
еще и "средство" преодоления языкового барьера. Слава принял это решение, и
мы с ним отправились вниз.
- Я уверен, - сказал Слава, - ребята теперь дойдут. Самое тяжелое
позади, дальше будет легче. Не в смысле техники лазания - там еще встретятся
очень сложные участки. Но это не преграда, мастерства у ребят хватит.
Главное, что группа теперь уже вошла в нужный рабочий режим и, кажется,
начинает втягиваться в эти чертовы термоусловия. Ну а мы...
- Мавр сделал свое дело, - перебил его Гракович, - мавр может
удалиться.
Я понимал Валентина. Досада его относилась только к существующему
порядку, по которому ни Онищенко ни Гракович не могут считаться покорителями
Эль-Капитана. Хотя Валентин с самого начала взял на себя наиболее тяжелую
работу, подставил свои плечи для успешных трудов партнеров. Роль Онищенко и
Граковича напоминает мне роль ракеты-носителя (или по меньшей мере одной его
ступени), которая выводит корабль на орбиту. Что касается Онищенко, то он
руководитель группы, и его тактический маневр - умное организационное
решение о выделении штурмовой тройки - обеспечил успех.
Мы снова на своем "наблюдательном пункте". Теперь нас четверо. Несмотря
на раннее утро, полно народу. Советским сегодня предстоит пройти очень
трудный участок - об этом знают многие, поскольку каждый рабочий день нашей
группы освещается сводкой в местный газетах. Среди наблюдателей много
знакомых альпинистстов. Рядом с нами Алан Стэк.
В объективе трубы наша тройка. Парни возятся с веревками, готовятся к
выходу. Судя по всему, первым собирается идти Бершов. Я вглядываюсь в рельеф
стены и в это время слышу голос Онищенко. Он лениво, с какой то певучей
интонацией говорит:
- Помоему, господь пробовал на этом куске стены новую модель утюга. И
судя по всему, остался доволен. Алан, решив, что реплика Славы обращена к
нему выжидающе смотрит на Граковича. Валентин переводит, и, кажется, удачно.
Алан смеется, кивает головой.
- Да, да! Пожалуй, новую. Все остальное выглажено не так хорошо.
В описании маршрута сказано, что этот участок проходится без применения
крючьев. Но я не представляю себе, как это можно сделать. Смотрю на
Валентина:
- А черт их знает! - роняет он.
- Что-то здесь не так... - произносит Виталий Михайлович.
На полке наконец приступили к работе. Сережа двинулся вверх. Идет
легко, пока еще есть зацепки. Он подается вправо. Еще правее, еще... Все
логично. Мелкая структура стены подсказывает именно такое движение. Но...
Все. Микротравер исчерпался. Дальше нельзя и нет смысла. Мне это напоминает
некую шахматную иллюзию: в голове вдруг мелькнет красивое начало комбинации,
очертя голову схватишься за нее, сделаешь два-три хода и вдруг выяснишь, что
нет никакой комбинации, дальше тупик... Но это мое сравнение сильно хромает.
Здесь нет и быть не может иллюзий, ибо передо мной не начинающий игрок, а
гроссмейстер. Должно быть продолжение, Бершов что-то задумал. Он
останавливается и долго стоит, вглядываясь в какую-то точку. Потом, не
отводя глаз, привычным слепым движением отцепляет от поясного карабина
маленький металлический предмет...
Слева от меня раздается тревожный возглас и короткая английская
реплика. Я понимаю ее и без перевода.
- Все! Сейчас он забьет шлямбурный крюк, и маршрут будет испорчен! - с
едкой досадой произносит Алан.
"Этого не может быть! Это невозможно! - хочется мне крикнуть. - Сережа
никогда не пойдет на это. У него хватит не только порядочности, но и просто
ума, чтобы этого не делать. Здесь в конце концов не стоит вопрос о жизни и
смерти". Но я молчу именно потому, что уверен в своей правоте и не хочу
предварять события.
Теперь видно: в руках у Бершова маленькая втулка с кольцом. Сергей
вкладывает ее в обнаруженную им мелкую поперечную щель и для прочности
пристукивает молотком.
- Боюсь, что вкладыш слишком легко вошел, - с хрипом выдавливаю я из
себя.
Но здесь восходители. По их тревожным лицам можно судить, что они
понимают это не хуже меня. Человек наверху тоже об этом знает. Однако выхода
нет. Ему и в голову не приходит применить шлямбурный крюк. Для него это
невозможно, как невозможно, скажем, испортить чужую ценную книгу чернильными
пометками. Он и в самом деле не так воспитан. Алану неловко. Он переживает
свой промах - прячет глаза и даже отходит в сторону. Он действительно не
должен был так думать об АЛЬПИНИСТЕ! Альпинисты бывают всякие? Бывают. Но
всякие - это не альпинисты, это просто восходители. Я часто подменяют один
синоним другим только для гладкости письма.
Бершов цепляет веревку и начинает подтягиваться... Мне показалось,
будто раздался щелчок, хотя на таком расстоянии услышать его невозможно.
Зато хорошо было видно, как из гнезда пробкой выскочила втулка. Сергей
пролетел метра полтора-два и задержался. Kaжется, столько же и в том же
направлении пролетело мое сердце...
Еще попытка. Снова подтягивание и... снова срыв. На этот раз пострашней
- Сергей падал не менее восьми метров. На страховке стоял Толя.
Напружившись, сложившись пополам, упираясь ногами в камень, он принял рывок,
качнулся вперед под его действием, но выдержал. Бершов отступил - как потом
он рассказывал - впервые за свою восходительскую жизнь. Его подменил Майк
Уорбертон. Та же операция и тот же результат. Еще попытка. Снова срыв -
опасный, глубокий. Майк болтается на веревке и что-то кричит.
Бершов и Непомнящий благополучно вытягивают ег на полку. Я отрываю от
глаз трубу и смотрю на Алана. Он пожимает плечами.
- Не понимаю этих мальчишек! - говорит он.
-Зачем им понадобились такие опасные эксперименты?!
- Почему эксперименты? Какие эксперименты? - спрашивает Гракович.
- Потому что нечего выдумывать, нужно проходить этот участок обычным
способом.
- Ничего не понимаю, - встрепенулся Онищенко.- Валентин, ты что-нибудь
слышал там, наверху, про обычный способ?
- Увы, нет. Алан, что имеется в виду под обычным способом?
- У Майка в кармане должны быть "крабы". Он хорошо знает, что без них
там пройти невозможно. Об этом сказано в инструкции... Я думал, это
инициатива Бершова - сделать попытку пройти в галошах. Возможно, он хочет
рекламировать их как альпинистскую суперобувь, - шутливо добавил Стэк.
А наверху в этот момент Уорбертон подтверждал правдивость своего
патрона. Майк достал маленький, похожий на рыболовный, крючок и передал его
Сергею. Американцы называют его "небесный крюк". Острый конец из
легированной стали хорошо держит, зацепившись даже за едва уловимый глазом,
миллиметровый выступ. Сергей снова начал подъем. И теперь, дойдя до
зло-получного места, с артистической легкостью одолел его за несколько
минут. У меня не выходил из головы вопрос: почему Майк умолчал о "крабах"?
Чем больше думал, тем больше приходил к выводу: из альпинистской дерзости,
из желания опровергнуть традиционное отношение к этому участку, доказать,
что невозможное возможно. Он исключительно высоко оценил альпинистский
талант Сережи (потом они стали большими друзьями) и решил не упустить редкий
момент совместной работы с сильнейшим восходителем. Молодой американец счел,
что лучше пока скрыть существование "крабов" - пусть, мол, думает, что
по-другому пройти здесь нельзя. Это повысит его упорство.
В дальнейшем на маршруте ничего особого не приключилось. На шестые
сутки группа вышла на вер-шину и в тот же день благополучно спустилась вниз.
Шесть суток не рекордный срок для Эль-Капитана. Находились американцы,
проходившие его много быстрее. Но и по американским понятиям это хорошее
время. Однако, если учесть, что ребята все же "прочли маршрут с листа", то
восхождение можно считать прекрасным достижением советской альпинистской
школы.
Эль-Капитаном завершилась деловая часть нашего визита в США. Должен
упомянуть еще и о том, что в северных Каскадах, неподалеку от Сиэтла, в
районе пика Бананза, наша четверка - Онищенко, Гракович, Бершов и Непомнящий
- вместе с известным американским альпинистом Алексом Бертулесом прошла
новым маршрутом на пик Бананза. Этот подъем в то время явился единственным
первопрохождением советских спортсменов за рубежом. Потом мы узнали, что
Алеке Бертулес долго "хранил" сей путь для себя. Но теперь решил "подарить"
его советским гостям. Скажу без всякой натяжки: это большая жертва! Алекс
назначил оптимистичный, по его мнению, срок: трое суток. Группа поднялась на
вершину за девять часов.
В Денвере нас хлебосольно принимал видный альпинист США Боб Крег. В
Сиэтле - уже знакомый читателю Питер Шонинг. Он оказался исключтельно
радушным хозяином и, ко всему прочему, предоставил нам возможность
покататься ва водных лыжах по озеру Вашингтон. Здесь же мы побывали в гостях
у родителей погибшего на Памире Гарри Улина. Они принимали нас как близких
людей и бесконечно вспоминали о чуткости и заботе, которыми их окружили в
Советском Союзе. Всем им, а также Ди Моленару, или, как он называл себя,
Диме Мельникову, прекрасному альпинисту, художнику, картографу, и многим
другим, кого, к сожалению, не смог здесь назвать, хочу выразить глубокую,
искреннюю признательность, выполнив тем самым поручение группы.
Потом самолетом мы пересекли всю страну с запада на восток и
приземлились в городе Спрингфилде. Здесь состоялась наша третья встреча с
президентом ААК мистером Путнамом. Вильям Путнам, веселый, остроумный
человек, хорошо говорит по-русски. В нашу честь он устроил большой прием, на
котором были все члены восточного отделения ААК. Представляя некоторых из
них он в каждом случае использовал слово "великий". Заключая эту
вступительную часть встречи, он сказал:
- С остальными не стану вас знакомить, чтобы вы не подумали, будто я их
знаю.
Затем он выступил с речью, в которой говорил о нас с теплотой и
симпатией, восторженно отзывался о нашем восходительном мастерстве. Путнам
сообщил, что ААК получил очень много пи-сем, в которых американские граждане
горячо благодарили правление клуба за приглашение советских альпинистов.
Президент ААК пригласил для ответного слова руководителя группы
Вячеслава Онищенко, кандидата географических наук Валентина Граковича,
инженера-конструктора Виталия Абалакова и автора этих строк. Все выступавшие
выражали надежду на продолжение обмена, на новые встречи.
Пожелания сбылись. В 1976 году американские альпинисты поднимались на
наши горы. А в 1977-м году мы вновь посетили Соединенные Штаты Америки.
* * *
Она появилась внезапно. Чудотворно возникла в студеном пространстве,
словно сотворилась из белого неподвижного тумана. Зависла на мгновение,
мелко помахивая крылышками, и села на плечо Олега. Мы замерли с изумлением
глядя на это непонятно как сохранившейся здесь существо. Олег повернул
голову, обдал гостью клубами теплого, но мгновенно осевшего инеем пара и тут
же смекнув, что несет ее перьям гибельное оледенение, прикрыл рот рукой.
Ниже, намного ниже, на леднике, где стужа лютует не так беспощадно, мы
много раз натыкались на этих птиц. Они... валялись в сухом снегу, рефлили
ледяную броню, врастая камнями в ее поверхность. Но здесь! Здесь, высоко над
уровнем джек-лондоновского Юкона, в мире белом, но не таком уж безмолвном,
мире, который оглушающе дышит смертоносным морозом, увидет этот трепещущий
комочек жизни?!
Борисенок, боясь шевельнуться, неподвижно стоял неловкой позе,
расставив ноги в широких снегоступах выставив ледоруб вперед. Считая,
возможно, свое поведение излишне сентиментальным, решив, что в моих глазах
выглядит глуповато, он в смущении опустил глаза но исподволь поглядывал на
пернатого пришельца. У него были веские основания оценивать свое поведение,
мягко говоря, безответственным: несколько минут неподвижности чреваты в
лучшем случае сильной простудой, - на термометре 35 градусов ниже нуля!
Птичка явилась прекрасным тому примером: продлила себе жизнь на минуты,
может быть, даже на часы тем, что, выбиваясь из сил, продолжала полет и
решилась на остановку, лишь завидев теплое пристанище. Олег не двигался, он
опасался вспугнуть это хоть и обреченное, но пока еще живое существо. Он
только позволил себе негромко сказать:
- Нашла где устроить бивак! Что с ней делать? Не сажать же в рюкзак?!
Птичка погостила недолго. Чувствуя, видимо, что застывает, она
взмахнула крыльями и полетела дальше. Потом, когда стали на бивак, я
вспомнил про нее и некстати сказал:
- Ничего не сделаешь. Погибнет! Олег сразу понял, что я имею в виду:
- А вдруг нет? Они здесь привыкшие... Живое приспосабливается. Мне
иногда земля кажется опытной фабрикой, рассадником, где постепенно
отодвигается барьер непереносимости. Когда он дойдет до нужной отметки,
когда вырастет устойчивая рассада, кто-то и как-то начнет закидывать ее на
другие планеты. Может, во вселенной еще только готовится жизнь?
- Слушай, Олег, - усмехнулся я, - не понимаю, почему ты не стал
фантастом?
- Смеешься! Чем гоготать, лучше вспомни Рея Жанета. Человек пережил на
этой горе 60 градусов мороза! Не сидя внизу у печки, а на большой высоте,
при скудном кислородном пайке. А кислород - питание крови, а кровь - наше
отопление.
- Он долго привыкал. 21 раз ходил сюда с клиентами.
- Вот-вот! Привыкал! О том и речь.
Внизу, на леднике, где стоит наш базовый лагерь, соседи-американцы
познакомили нас с этим человеком. Сенсационные подробности его жизни
произвели на меня понятное впечатление. Забывшись, я смотрел на него так,
словно находился в музее. Это было не только хорошее, но и полезное чувство.
В тот же день чуть раньше, когда маленький, спортивного типа самолет
высадил на ледник последнюю нашу связку, на глаза нам попалась двойка
канадцев. С поникшим видом они сообщили, что запоролись на тяжелом ледовом
участке. Они говорили: это адово место, ничего подобного нигде никогда не
встречали и одолевают его скорее всего только те, кто пользуется какими-то
специальными, хитрыми приспособлениями. Но сильнее всего они хлестнули нас
информацией о своем близком знакомстве с Мак-Кинли - прежде они уже
поднимались на вершину этой горы, однако другим, более легким путем.
Здесь со мной Эдуард Мыеловский, Олег Борисенок, Валентин Иванов,
Сергей Ефимов и Алексей Лебедихин. Все мы опытные высотники, хорошо знаем
нрав высотной стихии, научились с ней ладить. Но сознание наше буквально
гвоздем прошивает мысль, что нас ожидает спор с высотой, которая находится в
трех градусах от Полярного круга, что мы на Аляске и хотим покорить
знаменитую гору Мак-Кинли. Еще в Сиэтле, принимая у себя дома, руководитель
района архитектор Алекс Бертулис, интеллигентный, искренний человек, ставший
нашим другом, откровенно сообщал нам, что связывался по телефону с шефом
пилотов и тот передал: на Аляске сейчас холодней, чем обычно бывает в это
время года.
- Можно остаться без пальцев! - предупредил Алекс. - В этом сезоне на
вершину еще никто не поднимался. Хорошо подумайте, прежде чем изберете
маршрут. В случае осложнений вам, конечно будет оказана помощь, но скажу
прямо: спасательный вертолет обойдется американским альпинистам в немалую
копеечку.
Нам были дороги эти слова. Мы оценили доверие Алекса - он полностью
доверял нашей совести. Он не стал нас уговаривать двигаться легким
маршрутом, а предложил взвесить свои возможности и учесть при этом, как
говорят, привходящие моменты. Позднее, в Москве, один мой знакомый сказал на
сей счет: это все равно, что угощать гостя и объявить ему, во что обошлось
угощение. Ничего общего! В альпинизме действуют законы деловой этики.
Подмену деловой этики бытовой мы называем неуважительным словом "кокетство".
К вершине горы ведет много маршрутов, из которых несколько
традиционных, наиболее легких, если это слово вообще применимо к самой
высокой горе Аляски. Статистика, со свойственной ей пунктуальностью,
уста-новила основные причины несчастных случаев на Мак-Кинли: здесь 2
процента погибли от срывов, 7 процентов - от болезней и 91 процент - в
результате плохой погоды. Но статистика не рассуждает - она что видит, то и
поет. Зато она наводит на размышления. Такой процентный расклад обусловлен
другим фактором: болъшинство восходителей двигаются к вершине наиболее
простыми дорогами. Боже упаси нас узнать, как бы выглядела статистическая
арифметика, если львиная доля претендентов потянулась бы маршрутами Кассина
а и Вестриб (Западаное ребро). Боюсь, что в пункте "срывы" цифра бы сильно
подскочила.
С этим нелегким для нашей психики информационным грузом прибыли на
ледник, и здесь, сочтя, вероятно, что слишком высоко все-таки держим головы,
судьба послала нам встречу с двойкой канадцев. Мало того, почерпнутые из их
уст неутешительные сведения пополнились еще одним фактом. Парни тянули за
собой сани груженные мусором: банки, коробки, полиэтилен, бума-га, ящики...
Да, хозяева держат горные склоны в идеальной чистоте. Уж как им удалось
создать эту традицию, не знаю, но ни один местный альпинист не позволит ни
себе, ни другим замарывать горы отбросами. Все отходы человеческого быта
собираются в тару и спускаются вниз. На наших глазах канадцы высыпали мусор
в контейнер. Потом его заберет самолет и унесет с ледника. Это прекрасно! Но
на наши плечи легла еще одна забота. Всю сумму условий следовало учитывать,
выбирая маршрут. Однако идти к вершине путем наименьшего сопротивления - в
буквальном смысле этого выражения - значит сразу спасовать, объявить уровень
нашей альпинистской школы весьма незавидным. Поэтому о простых путях подъема
у нас просто и речи не велось. Их словно и вовсе не было, в каком бы мрачном
свете ни представала перед нами картина будущего восхождения.
В Анкоридже, куда мы прилетели из Сиэтла, сопровождавшие нас американцы
Майк Хелмс и Рейли Мосс потешили нас веселеньким разговором о том, что два
дня из трех на горе стоит плохая погода, и о том, что это такое, когда здесь
плохая погода. Они вдруг затеяли воспоминания о своих, так сказать,
ампутированных знакомых, покорителях Мак-Кинли. И у нас сложилось
впечатление, что среди их знакомых вообще нет неампутированных. Разумеется,
они это делали без всякого умысла, ибо хорошие, веселые парни и относились к
нам с самой искренней дружбой. Просто они настолько привыкли к своему
району, что вести подобный разговор для них столь же несложно, как, скажем,
прозектору закусить за анатомическим столом. В общем все здесь складываюсь
так, чтобы мы, не дай бог, не вздумали как-нибудь по-своему толковать
популярную формулировку: "Мах-Кинли - самая скверная гора в мире".
И вот сейчас, на леднике, как ясный день, явился нам Рей Жанет. Вот
альпинист, который 21 раз поднимался на вершину (правда, одним и тем же
путем, и не самым сложным) и жив, здоров, весел. Да! Мы не могли тогда
знать, что два года спустя этот самый морозостойкий человек на земле
замерзнет на Эвересте при спуске - побывав на вершине! - на высоте 8500
метров при очень непонятных обстоятельствах...
Хороший шанс из трех возможных выдался сразу. Пилот Хадсон высадил нас
на юго-восточной ветви ледника Кахилтна на высоте 2134 метра и сказал: "Это
я вам включил хорошую погоду".
У нас четыреста десять килограммов груза. Доставить его в базовый
лагерь можно лишь в два приема. Мы делим нашу поклажу пополам, начиняем
рюкзаки, раскладываем на двое саней и отправляемся в первый рейс. Кажется,
весь снег Мак-Кинли природа сгребла на ледник. Вымороженный и потому на
редкость сухой, этот зубной порошок не держится на склонах, ветер сносит его
на глетчер. Мы идем на широко расставленных ногах в непривычных нам
снегоступах и даже в них проваливаемся по колено. Пятнадцать километров в
один конец. Четыре с половиной часа. И пятьсот метров подъема.
Тут же взялись ставить палатки. Работали не спеша. Внезапно Эдик
Мысловский, спохватившись, сказал:
- Когда это было, чтобы на ночь глядя строили лагерь и так
прохлаждались? Обычно носимся - язык на плече! - чтоб до ночи успеть. Ведь
время - скоро одиннадцать!
-Это потому, - ответил Валентин Иванов, - что, глядя на ночь, видишь
белый день.
- Ну благодать! - радостно воскликнул Сережа Ефимов.
И впрямь: всем вдруг становится весело. В утомленных душах вспыхивает
свет, усталости как не бывало. Дело к полуночи, а на небе солнце! Низкое,
большое, красное... но солнце! Полярный день.
В 23 часа по Анкориджу мы становимся на снегоступы я трогаемся в
обратный путь. Солнце остается у нас справа и сзади. Оно все-таки садится.
Прямо на глазах в него понемногу врубается отдаленный скальный клин. А
справа и спереди холодно, беспощадно и как-то пугающе пристально смотрит
луна. Она навевает на землю лютую стужу, и мы это чувствуем с каждой минутой
все больше и больше. Час назад термометр показывал тридцать пять градусов
мороза. Сколько теперь?
Мне надо бы подтянуть ремешок на снегоступе. Он слишком свободен,
вихляет нога, затрудняется и без того нелегкий путь. Но я не решаюсь на это.
Страшно и опасно снимать рукавицу - стужа мгновенно сковывает пальцы, и они
на глазах белеют.
Утром 21 мая забрали оставшийся груз и через несколько часов доставили
его в лагерь. Мы рассчитывали оставаться здесь долго. Статистический срок
восхождения - три-четыре неделя. С этим расчетом в Анкоридже запасались
продуктами, с этим расчетом сейчас строили лагерь. Перед самым выездом в
Штаты на Эльбрусе, где проходили высотную акклиматизацию, мы все десять дней
учились складывать эскимосские иглу. Сейчас эта практика пригодилась. Каждая
связка сооружала из смежных кирпичиков округлый, конусообразный домик на
двоих. Прекрасное, теплое, прочное, уютное жилище, непроницаемое для сильных
ветров и лютого мороза. На "улице" под сорок, а в иглу минус два-три
градуса!
Здесь мы провели решающий разговор о выборе маршрута. Речь шла о путях
Кассина и по Западному ребру. Позднее в Москве, когда отчитывались о
результатах экспедиции, некоторые внимавшие нам (видимо, не очень
внимательно) альпинисты постоянно путали маршруты: по Западному ребру и по
увеличивать есть способность преувеличивать. Это теперь много лет спустя, я
могу судить о тех событиях спокойно, объективно. Тогда я верил своему глазу
и делал выводы, не слушая второй стороны - голоса рассудка. Виталий
Михайлович определял положение более трезво, но мне тогда казалось - более
черство. Он считал, что ничего страшного там не происходит, все так и должно
быть, и вообще: что это за восхождение, если глаза не лезут из орбит?! Он по
натуре аскет, и аскетизм, по-моему, значительно повлиял на его альпинистские
взгляды. К тому же, думал я, старческое зрение не позволяет ему рассмотреть
все, что там происходит. Я забыл, что к старости у людей развивается
дальнозоркость, но не близорукость! В разговорах с ним я утверждал, что это
восхождение основательно припахивает авантюризмом и чем-то вроде
"шапкозакидательства". Что здесь особый альпинизм, к нему следовало
специально готовиться, хорошо продумав методику и тактику, и что вообще ему,
такому альпинизму, надо обучаться. И даже если б все так и было, то все
равно перед выходом альпинисты должны пройти своеобразную акклиматизацию.
Словом, Алан Стек предостерегал нас не зря.
Впрочем, Виталий Михайлович со мной и не спорил. Он, по сути, был того
же мнения и просто старался меня успокоить. Потом, когда я вспоминал наши
беседы, осмысливал их, то каждый раз поражался выдержке и силе этого
человека. Сначала факты подтвердили мою оценку положения группы. Перед сном
я принял ванну и собирался лечь в постель. Виталий Михайлович что-то
записывал.
- У нас действительно была возможность подготовиться. Еще дома, в
Союзе, - заговорил он внезапно, словно продолжал прерванный разговор. -
Провести "жароустойчивую" акклиматизацию. Выехать куда-нибудь в пустыню,
скажем в Каракумы, с ограниченным запасом воды и просидеть там, в песках
несколько дней. Мне кажется, об этом вообще надо подумать. Сейчас понятно: в
альпинизме для нас еще масса "белых пятен". Если здесь, на 36-37-й
параллели, сдыхаем, то что будет, когда нас позовут куда-нибудь в Перу или
Эквадор? Предложат подняться, к примеру, на Чимборосо? А с этой горы, если
стать на цыпочки, можно увидеть экватор. Думаешь, там восхождения
невозможны? Возможны... Все возможно - если не сегодня, то завтра.
- Надо поговорить о таких тренировках. Вы правы... Я не договорил.
Открылась дверь. На пороге стояли Гракович и Онищенко. Черные, обросшие
лица, помутневшие, пытавшиеся улыбаться глаза. Испуганные их появлением, мы
почти в один голос спросили:
- Что случилось? Где ребята?
- Все нормально, - ответил Слава. - Ребята на маршруте. Дайте сесть и
принесите ведро воды. "Ведра воды" им не дали. Заставили потерпеть несколько
минут и напоили чаем.
- Так что там произошло? - спросил Абалаков.
- Ничего особенного, - заговорил Валентин. - Мы могли бы продолжать
восхождение, но с водой плохо. Не рассчитали. Осталось мало, на всех не
хватало. Мы поговорили и сочли, что в этом составе группа двигаться дальше
не может. Вопрос о том, кому спускаться, по сути дела, и не стоял. Остаются,
разумеется, Сережа Бершов, Майк Уорбертон и Толя Непомнящий, поскольку он
еще и "средство" преодоления языкового барьера. Слава принял это решение, и
мы с ним отправились вниз.
- Я уверен, - сказал Слава, - ребята теперь дойдут. Самое тяжелое
позади, дальше будет легче. Не в смысле техники лазания - там еще встретятся
очень сложные участки. Но это не преграда, мастерства у ребят хватит.
Главное, что группа теперь уже вошла в нужный рабочий режим и, кажется,
начинает втягиваться в эти чертовы термоусловия. Ну а мы...
- Мавр сделал свое дело, - перебил его Гракович, - мавр может
удалиться.
Я понимал Валентина. Досада его относилась только к существующему
порядку, по которому ни Онищенко ни Гракович не могут считаться покорителями
Эль-Капитана. Хотя Валентин с самого начала взял на себя наиболее тяжелую
работу, подставил свои плечи для успешных трудов партнеров. Роль Онищенко и
Граковича напоминает мне роль ракеты-носителя (или по меньшей мере одной его
ступени), которая выводит корабль на орбиту. Что касается Онищенко, то он
руководитель группы, и его тактический маневр - умное организационное
решение о выделении штурмовой тройки - обеспечил успех.
Мы снова на своем "наблюдательном пункте". Теперь нас четверо. Несмотря
на раннее утро, полно народу. Советским сегодня предстоит пройти очень
трудный участок - об этом знают многие, поскольку каждый рабочий день нашей
группы освещается сводкой в местный газетах. Среди наблюдателей много
знакомых альпинистстов. Рядом с нами Алан Стэк.
В объективе трубы наша тройка. Парни возятся с веревками, готовятся к
выходу. Судя по всему, первым собирается идти Бершов. Я вглядываюсь в рельеф
стены и в это время слышу голос Онищенко. Он лениво, с какой то певучей
интонацией говорит:
- Помоему, господь пробовал на этом куске стены новую модель утюга. И
судя по всему, остался доволен. Алан, решив, что реплика Славы обращена к
нему выжидающе смотрит на Граковича. Валентин переводит, и, кажется, удачно.
Алан смеется, кивает головой.
- Да, да! Пожалуй, новую. Все остальное выглажено не так хорошо.
В описании маршрута сказано, что этот участок проходится без применения
крючьев. Но я не представляю себе, как это можно сделать. Смотрю на
Валентина:
- А черт их знает! - роняет он.
- Что-то здесь не так... - произносит Виталий Михайлович.
На полке наконец приступили к работе. Сережа двинулся вверх. Идет
легко, пока еще есть зацепки. Он подается вправо. Еще правее, еще... Все
логично. Мелкая структура стены подсказывает именно такое движение. Но...
Все. Микротравер исчерпался. Дальше нельзя и нет смысла. Мне это напоминает
некую шахматную иллюзию: в голове вдруг мелькнет красивое начало комбинации,
очертя голову схватишься за нее, сделаешь два-три хода и вдруг выяснишь, что
нет никакой комбинации, дальше тупик... Но это мое сравнение сильно хромает.
Здесь нет и быть не может иллюзий, ибо передо мной не начинающий игрок, а
гроссмейстер. Должно быть продолжение, Бершов что-то задумал. Он
останавливается и долго стоит, вглядываясь в какую-то точку. Потом, не
отводя глаз, привычным слепым движением отцепляет от поясного карабина
маленький металлический предмет...
Слева от меня раздается тревожный возглас и короткая английская
реплика. Я понимаю ее и без перевода.
- Все! Сейчас он забьет шлямбурный крюк, и маршрут будет испорчен! - с
едкой досадой произносит Алан.
"Этого не может быть! Это невозможно! - хочется мне крикнуть. - Сережа
никогда не пойдет на это. У него хватит не только порядочности, но и просто
ума, чтобы этого не делать. Здесь в конце концов не стоит вопрос о жизни и
смерти". Но я молчу именно потому, что уверен в своей правоте и не хочу
предварять события.
Теперь видно: в руках у Бершова маленькая втулка с кольцом. Сергей
вкладывает ее в обнаруженную им мелкую поперечную щель и для прочности
пристукивает молотком.
- Боюсь, что вкладыш слишком легко вошел, - с хрипом выдавливаю я из
себя.
Но здесь восходители. По их тревожным лицам можно судить, что они
понимают это не хуже меня. Человек наверху тоже об этом знает. Однако выхода
нет. Ему и в голову не приходит применить шлямбурный крюк. Для него это
невозможно, как невозможно, скажем, испортить чужую ценную книгу чернильными
пометками. Он и в самом деле не так воспитан. Алану неловко. Он переживает
свой промах - прячет глаза и даже отходит в сторону. Он действительно не
должен был так думать об АЛЬПИНИСТЕ! Альпинисты бывают всякие? Бывают. Но
всякие - это не альпинисты, это просто восходители. Я часто подменяют один
синоним другим только для гладкости письма.
Бершов цепляет веревку и начинает подтягиваться... Мне показалось,
будто раздался щелчок, хотя на таком расстоянии услышать его невозможно.
Зато хорошо было видно, как из гнезда пробкой выскочила втулка. Сергей
пролетел метра полтора-два и задержался. Kaжется, столько же и в том же
направлении пролетело мое сердце...
Еще попытка. Снова подтягивание и... снова срыв. На этот раз пострашней
- Сергей падал не менее восьми метров. На страховке стоял Толя.
Напружившись, сложившись пополам, упираясь ногами в камень, он принял рывок,
качнулся вперед под его действием, но выдержал. Бершов отступил - как потом
он рассказывал - впервые за свою восходительскую жизнь. Его подменил Майк
Уорбертон. Та же операция и тот же результат. Еще попытка. Снова срыв -
опасный, глубокий. Майк болтается на веревке и что-то кричит.
Бершов и Непомнящий благополучно вытягивают ег на полку. Я отрываю от
глаз трубу и смотрю на Алана. Он пожимает плечами.
- Не понимаю этих мальчишек! - говорит он.
-Зачем им понадобились такие опасные эксперименты?!
- Почему эксперименты? Какие эксперименты? - спрашивает Гракович.
- Потому что нечего выдумывать, нужно проходить этот участок обычным
способом.
- Ничего не понимаю, - встрепенулся Онищенко.- Валентин, ты что-нибудь
слышал там, наверху, про обычный способ?
- Увы, нет. Алан, что имеется в виду под обычным способом?
- У Майка в кармане должны быть "крабы". Он хорошо знает, что без них
там пройти невозможно. Об этом сказано в инструкции... Я думал, это
инициатива Бершова - сделать попытку пройти в галошах. Возможно, он хочет
рекламировать их как альпинистскую суперобувь, - шутливо добавил Стэк.
А наверху в этот момент Уорбертон подтверждал правдивость своего
патрона. Майк достал маленький, похожий на рыболовный, крючок и передал его
Сергею. Американцы называют его "небесный крюк". Острый конец из
легированной стали хорошо держит, зацепившись даже за едва уловимый глазом,
миллиметровый выступ. Сергей снова начал подъем. И теперь, дойдя до
зло-получного места, с артистической легкостью одолел его за несколько
минут. У меня не выходил из головы вопрос: почему Майк умолчал о "крабах"?
Чем больше думал, тем больше приходил к выводу: из альпинистской дерзости,
из желания опровергнуть традиционное отношение к этому участку, доказать,
что невозможное возможно. Он исключительно высоко оценил альпинистский
талант Сережи (потом они стали большими друзьями) и решил не упустить редкий
момент совместной работы с сильнейшим восходителем. Молодой американец счел,
что лучше пока скрыть существование "крабов" - пусть, мол, думает, что
по-другому пройти здесь нельзя. Это повысит его упорство.
В дальнейшем на маршруте ничего особого не приключилось. На шестые
сутки группа вышла на вер-шину и в тот же день благополучно спустилась вниз.
Шесть суток не рекордный срок для Эль-Капитана. Находились американцы,
проходившие его много быстрее. Но и по американским понятиям это хорошее
время. Однако, если учесть, что ребята все же "прочли маршрут с листа", то
восхождение можно считать прекрасным достижением советской альпинистской
школы.
Эль-Капитаном завершилась деловая часть нашего визита в США. Должен
упомянуть еще и о том, что в северных Каскадах, неподалеку от Сиэтла, в
районе пика Бананза, наша четверка - Онищенко, Гракович, Бершов и Непомнящий
- вместе с известным американским альпинистом Алексом Бертулесом прошла
новым маршрутом на пик Бананза. Этот подъем в то время явился единственным
первопрохождением советских спортсменов за рубежом. Потом мы узнали, что
Алеке Бертулес долго "хранил" сей путь для себя. Но теперь решил "подарить"
его советским гостям. Скажу без всякой натяжки: это большая жертва! Алекс
назначил оптимистичный, по его мнению, срок: трое суток. Группа поднялась на
вершину за девять часов.
В Денвере нас хлебосольно принимал видный альпинист США Боб Крег. В
Сиэтле - уже знакомый читателю Питер Шонинг. Он оказался исключтельно
радушным хозяином и, ко всему прочему, предоставил нам возможность
покататься ва водных лыжах по озеру Вашингтон. Здесь же мы побывали в гостях
у родителей погибшего на Памире Гарри Улина. Они принимали нас как близких
людей и бесконечно вспоминали о чуткости и заботе, которыми их окружили в
Советском Союзе. Всем им, а также Ди Моленару, или, как он называл себя,
Диме Мельникову, прекрасному альпинисту, художнику, картографу, и многим
другим, кого, к сожалению, не смог здесь назвать, хочу выразить глубокую,
искреннюю признательность, выполнив тем самым поручение группы.
Потом самолетом мы пересекли всю страну с запада на восток и
приземлились в городе Спрингфилде. Здесь состоялась наша третья встреча с
президентом ААК мистером Путнамом. Вильям Путнам, веселый, остроумный
человек, хорошо говорит по-русски. В нашу честь он устроил большой прием, на
котором были все члены восточного отделения ААК. Представляя некоторых из
них он в каждом случае использовал слово "великий". Заключая эту
вступительную часть встречи, он сказал:
- С остальными не стану вас знакомить, чтобы вы не подумали, будто я их
знаю.
Затем он выступил с речью, в которой говорил о нас с теплотой и
симпатией, восторженно отзывался о нашем восходительном мастерстве. Путнам
сообщил, что ААК получил очень много пи-сем, в которых американские граждане
горячо благодарили правление клуба за приглашение советских альпинистов.
Президент ААК пригласил для ответного слова руководителя группы
Вячеслава Онищенко, кандидата географических наук Валентина Граковича,
инженера-конструктора Виталия Абалакова и автора этих строк. Все выступавшие
выражали надежду на продолжение обмена, на новые встречи.
Пожелания сбылись. В 1976 году американские альпинисты поднимались на
наши горы. А в 1977-м году мы вновь посетили Соединенные Штаты Америки.
* * *
Она появилась внезапно. Чудотворно возникла в студеном пространстве,
словно сотворилась из белого неподвижного тумана. Зависла на мгновение,
мелко помахивая крылышками, и села на плечо Олега. Мы замерли с изумлением
глядя на это непонятно как сохранившейся здесь существо. Олег повернул
голову, обдал гостью клубами теплого, но мгновенно осевшего инеем пара и тут
же смекнув, что несет ее перьям гибельное оледенение, прикрыл рот рукой.
Ниже, намного ниже, на леднике, где стужа лютует не так беспощадно, мы
много раз натыкались на этих птиц. Они... валялись в сухом снегу, рефлили
ледяную броню, врастая камнями в ее поверхность. Но здесь! Здесь, высоко над
уровнем джек-лондоновского Юкона, в мире белом, но не таком уж безмолвном,
мире, который оглушающе дышит смертоносным морозом, увидет этот трепещущий
комочек жизни?!
Борисенок, боясь шевельнуться, неподвижно стоял неловкой позе,
расставив ноги в широких снегоступах выставив ледоруб вперед. Считая,
возможно, свое поведение излишне сентиментальным, решив, что в моих глазах
выглядит глуповато, он в смущении опустил глаза но исподволь поглядывал на
пернатого пришельца. У него были веские основания оценивать свое поведение,
мягко говоря, безответственным: несколько минут неподвижности чреваты в
лучшем случае сильной простудой, - на термометре 35 градусов ниже нуля!
Птичка явилась прекрасным тому примером: продлила себе жизнь на минуты,
может быть, даже на часы тем, что, выбиваясь из сил, продолжала полет и
решилась на остановку, лишь завидев теплое пристанище. Олег не двигался, он
опасался вспугнуть это хоть и обреченное, но пока еще живое существо. Он
только позволил себе негромко сказать:
- Нашла где устроить бивак! Что с ней делать? Не сажать же в рюкзак?!
Птичка погостила недолго. Чувствуя, видимо, что застывает, она
взмахнула крыльями и полетела дальше. Потом, когда стали на бивак, я
вспомнил про нее и некстати сказал:
- Ничего не сделаешь. Погибнет! Олег сразу понял, что я имею в виду:
- А вдруг нет? Они здесь привыкшие... Живое приспосабливается. Мне
иногда земля кажется опытной фабрикой, рассадником, где постепенно
отодвигается барьер непереносимости. Когда он дойдет до нужной отметки,
когда вырастет устойчивая рассада, кто-то и как-то начнет закидывать ее на
другие планеты. Может, во вселенной еще только готовится жизнь?
- Слушай, Олег, - усмехнулся я, - не понимаю, почему ты не стал
фантастом?
- Смеешься! Чем гоготать, лучше вспомни Рея Жанета. Человек пережил на
этой горе 60 градусов мороза! Не сидя внизу у печки, а на большой высоте,
при скудном кислородном пайке. А кислород - питание крови, а кровь - наше
отопление.
- Он долго привыкал. 21 раз ходил сюда с клиентами.
- Вот-вот! Привыкал! О том и речь.
Внизу, на леднике, где стоит наш базовый лагерь, соседи-американцы
познакомили нас с этим человеком. Сенсационные подробности его жизни
произвели на меня понятное впечатление. Забывшись, я смотрел на него так,
словно находился в музее. Это было не только хорошее, но и полезное чувство.
В тот же день чуть раньше, когда маленький, спортивного типа самолет
высадил на ледник последнюю нашу связку, на глаза нам попалась двойка
канадцев. С поникшим видом они сообщили, что запоролись на тяжелом ледовом
участке. Они говорили: это адово место, ничего подобного нигде никогда не
встречали и одолевают его скорее всего только те, кто пользуется какими-то
специальными, хитрыми приспособлениями. Но сильнее всего они хлестнули нас
информацией о своем близком знакомстве с Мак-Кинли - прежде они уже
поднимались на вершину этой горы, однако другим, более легким путем.
Здесь со мной Эдуард Мыеловский, Олег Борисенок, Валентин Иванов,
Сергей Ефимов и Алексей Лебедихин. Все мы опытные высотники, хорошо знаем
нрав высотной стихии, научились с ней ладить. Но сознание наше буквально
гвоздем прошивает мысль, что нас ожидает спор с высотой, которая находится в
трех градусах от Полярного круга, что мы на Аляске и хотим покорить
знаменитую гору Мак-Кинли. Еще в Сиэтле, принимая у себя дома, руководитель
района архитектор Алекс Бертулис, интеллигентный, искренний человек, ставший
нашим другом, откровенно сообщал нам, что связывался по телефону с шефом
пилотов и тот передал: на Аляске сейчас холодней, чем обычно бывает в это
время года.
- Можно остаться без пальцев! - предупредил Алекс. - В этом сезоне на
вершину еще никто не поднимался. Хорошо подумайте, прежде чем изберете
маршрут. В случае осложнений вам, конечно будет оказана помощь, но скажу
прямо: спасательный вертолет обойдется американским альпинистам в немалую
копеечку.
Нам были дороги эти слова. Мы оценили доверие Алекса - он полностью
доверял нашей совести. Он не стал нас уговаривать двигаться легким
маршрутом, а предложил взвесить свои возможности и учесть при этом, как
говорят, привходящие моменты. Позднее, в Москве, один мой знакомый сказал на
сей счет: это все равно, что угощать гостя и объявить ему, во что обошлось
угощение. Ничего общего! В альпинизме действуют законы деловой этики.
Подмену деловой этики бытовой мы называем неуважительным словом "кокетство".
К вершине горы ведет много маршрутов, из которых несколько
традиционных, наиболее легких, если это слово вообще применимо к самой
высокой горе Аляски. Статистика, со свойственной ей пунктуальностью,
уста-новила основные причины несчастных случаев на Мак-Кинли: здесь 2
процента погибли от срывов, 7 процентов - от болезней и 91 процент - в
результате плохой погоды. Но статистика не рассуждает - она что видит, то и
поет. Зато она наводит на размышления. Такой процентный расклад обусловлен
другим фактором: болъшинство восходителей двигаются к вершине наиболее
простыми дорогами. Боже упаси нас узнать, как бы выглядела статистическая
арифметика, если львиная доля претендентов потянулась бы маршрутами Кассина
а и Вестриб (Западаное ребро). Боюсь, что в пункте "срывы" цифра бы сильно
подскочила.
С этим нелегким для нашей психики информационным грузом прибыли на
ледник, и здесь, сочтя, вероятно, что слишком высоко все-таки держим головы,
судьба послала нам встречу с двойкой канадцев. Мало того, почерпнутые из их
уст неутешительные сведения пополнились еще одним фактом. Парни тянули за
собой сани груженные мусором: банки, коробки, полиэтилен, бума-га, ящики...
Да, хозяева держат горные склоны в идеальной чистоте. Уж как им удалось
создать эту традицию, не знаю, но ни один местный альпинист не позволит ни
себе, ни другим замарывать горы отбросами. Все отходы человеческого быта
собираются в тару и спускаются вниз. На наших глазах канадцы высыпали мусор
в контейнер. Потом его заберет самолет и унесет с ледника. Это прекрасно! Но
на наши плечи легла еще одна забота. Всю сумму условий следовало учитывать,
выбирая маршрут. Однако идти к вершине путем наименьшего сопротивления - в
буквальном смысле этого выражения - значит сразу спасовать, объявить уровень
нашей альпинистской школы весьма незавидным. Поэтому о простых путях подъема
у нас просто и речи не велось. Их словно и вовсе не было, в каком бы мрачном
свете ни представала перед нами картина будущего восхождения.
В Анкоридже, куда мы прилетели из Сиэтла, сопровождавшие нас американцы
Майк Хелмс и Рейли Мосс потешили нас веселеньким разговором о том, что два
дня из трех на горе стоит плохая погода, и о том, что это такое, когда здесь
плохая погода. Они вдруг затеяли воспоминания о своих, так сказать,
ампутированных знакомых, покорителях Мак-Кинли. И у нас сложилось
впечатление, что среди их знакомых вообще нет неампутированных. Разумеется,
они это делали без всякого умысла, ибо хорошие, веселые парни и относились к
нам с самой искренней дружбой. Просто они настолько привыкли к своему
району, что вести подобный разговор для них столь же несложно, как, скажем,
прозектору закусить за анатомическим столом. В общем все здесь складываюсь
так, чтобы мы, не дай бог, не вздумали как-нибудь по-своему толковать
популярную формулировку: "Мах-Кинли - самая скверная гора в мире".
И вот сейчас, на леднике, как ясный день, явился нам Рей Жанет. Вот
альпинист, который 21 раз поднимался на вершину (правда, одним и тем же
путем, и не самым сложным) и жив, здоров, весел. Да! Мы не могли тогда
знать, что два года спустя этот самый морозостойкий человек на земле
замерзнет на Эвересте при спуске - побывав на вершине! - на высоте 8500
метров при очень непонятных обстоятельствах...
Хороший шанс из трех возможных выдался сразу. Пилот Хадсон высадил нас
на юго-восточной ветви ледника Кахилтна на высоте 2134 метра и сказал: "Это
я вам включил хорошую погоду".
У нас четыреста десять килограммов груза. Доставить его в базовый
лагерь можно лишь в два приема. Мы делим нашу поклажу пополам, начиняем
рюкзаки, раскладываем на двое саней и отправляемся в первый рейс. Кажется,
весь снег Мак-Кинли природа сгребла на ледник. Вымороженный и потому на
редкость сухой, этот зубной порошок не держится на склонах, ветер сносит его
на глетчер. Мы идем на широко расставленных ногах в непривычных нам
снегоступах и даже в них проваливаемся по колено. Пятнадцать километров в
один конец. Четыре с половиной часа. И пятьсот метров подъема.
Тут же взялись ставить палатки. Работали не спеша. Внезапно Эдик
Мысловский, спохватившись, сказал:
- Когда это было, чтобы на ночь глядя строили лагерь и так
прохлаждались? Обычно носимся - язык на плече! - чтоб до ночи успеть. Ведь
время - скоро одиннадцать!
-Это потому, - ответил Валентин Иванов, - что, глядя на ночь, видишь
белый день.
- Ну благодать! - радостно воскликнул Сережа Ефимов.
И впрямь: всем вдруг становится весело. В утомленных душах вспыхивает
свет, усталости как не бывало. Дело к полуночи, а на небе солнце! Низкое,
большое, красное... но солнце! Полярный день.
В 23 часа по Анкориджу мы становимся на снегоступы я трогаемся в
обратный путь. Солнце остается у нас справа и сзади. Оно все-таки садится.
Прямо на глазах в него понемногу врубается отдаленный скальный клин. А
справа и спереди холодно, беспощадно и как-то пугающе пристально смотрит
луна. Она навевает на землю лютую стужу, и мы это чувствуем с каждой минутой
все больше и больше. Час назад термометр показывал тридцать пять градусов
мороза. Сколько теперь?
Мне надо бы подтянуть ремешок на снегоступе. Он слишком свободен,
вихляет нога, затрудняется и без того нелегкий путь. Но я не решаюсь на это.
Страшно и опасно снимать рукавицу - стужа мгновенно сковывает пальцы, и они
на глазах белеют.
Утром 21 мая забрали оставшийся груз и через несколько часов доставили
его в лагерь. Мы рассчитывали оставаться здесь долго. Статистический срок
восхождения - три-четыре неделя. С этим расчетом в Анкоридже запасались
продуктами, с этим расчетом сейчас строили лагерь. Перед самым выездом в
Штаты на Эльбрусе, где проходили высотную акклиматизацию, мы все десять дней
учились складывать эскимосские иглу. Сейчас эта практика пригодилась. Каждая
связка сооружала из смежных кирпичиков округлый, конусообразный домик на
двоих. Прекрасное, теплое, прочное, уютное жилище, непроницаемое для сильных
ветров и лютого мороза. На "улице" под сорок, а в иглу минус два-три
градуса!
Здесь мы провели решающий разговор о выборе маршрута. Речь шла о путях
Кассина и по Западному ребру. Позднее в Москве, когда отчитывались о
результатах экспедиции, некоторые внимавшие нам (видимо, не очень
внимательно) альпинисты постоянно путали маршруты: по Западному ребру и по