они спустились. На вершину этим путем им выйти не удалось. На отметке 4200
их застала непогода, иссякли силы, и они приняли решение спускаться.
И последнее, о чем хотелось бы сказать в этой главе. В ожидании
Мысловского и Иванова группа времени не теряла. Я и Олег предприняли попытку
пройти на красавицу Форакер, вершину, которая манила нас еще на Мак-Кинли.
Путь к ней лежал через гору Кроссон. Мы поднялись на Кроссон и увидели: для
того чтобы попасть на Форакер, нужно траверсировать еще одну гору. Нас
поджимало время: как раз здесь мы и узнали по рации, что Эдик и Валентин уже
на спуске. Решили ограничиться Кроссоном. В это время Лебедихин и Ефимов
впервые поднялись на сравнительно небольшую, но сложную безымянную вершину.
Это стало вторым первопрохождением советских альпинистов за рубежом!
Когда-то, в тридцатых годах, лучшие музыканты нашей страны, каждый из
которых был солистом не только по своей фактической квалификации, но и по
официальному положению, собрались вместе и составили оркестр. Он получил
название "Персимфанс" - Первый симфонический ансамбль. Ансамбль, а не
оркестр, потому что играли без дирижера. Сочли, видимо, что дирижеру и
вообще единоначалию нет места там, где взаимодействуют корифеи искусства.
Поначалу Персимфанс и впрямь одарил общественность исполнительскими
шедеврами. Но вскоре распался. Исход, думаю, естественный для случая, когда
в одну берлогу загоняют такое количество медведей...
Я вспомнил об этом, потому что стою сейчас перед необходимостью
сформулировать основные черты группы, с которой совсем недавно, в августе
1981 года, побывал на пике Победы.
У нас был своеобразный Персимфанс. Но группа блестяще выполнила свою
задачу, достигла цели и разошлась лишь потому, что исчерпала свою миссию.
Закон несовместимости "медведей в одной берлоге", так хорошо проверенный и
подтвержденный жизнью, на этот раз не сработал. Было бы, однако, ошибкой
считать сей факт исключением из правила, ибо он в альпинизме - явление
настолько логичное, закономерное, что сам может служить основой для
выведения правила.
Я уже обмолвился однажды, что искусство человеческого поведения - это
альма-матер альпинизма. Так вот, сказав, что в группе собрались большие
мастера, я тем самым скажу: большие мастера этого искусства. Понятно, что
они сразу сумели найти общий язык, хорошо ладили меж собой и, отлично делая
общее дело
оставались все-таки очень индивидуальными, как говорится, в массе не
растворялись.
Группу составляли двенадцать человек. Тринадцатый, журналист,
претендовал лишь на то, чтобы попасть в базовый лагерь. Ему, кстати,
досталось немало, ибо наиболее трудоемкой частью восхождения стал именно
этот участок пути. О нем-то в основном я и хочу рассказать в этой главе.
Среди моих спутников не было знакомых читателю имен. Исключение
составляет только Дайнюс Макаускас - руководитель. Здесь собрались
представители хоть и не самого юного, но более молодого поколения, чем наше.
Большинство из них хорошо известные, авторитетные в альпинистских кругах
спортсмены.
Мастерство у нас растет ничуть не меньше, чем в других видах спорта.
Каждое следующее поколение сильнее предыдущего. Неудивительно то невольное
внутреннее почтение, с которым мы с Дайнюсом смотрели на наших, более
молодых коллег, таких, как Володя Прокопенко, Гриша Артеменко, Володя
Башкиров... Надо сказать и другое: ребята знали цену и себе и товарищам.
Кроме того, многие познакомились только здесь, хотя каждый друг о друге был
немало наслышан. Все это создавало хоть и здоровую, но не совсем обычную
обстановку.
Я бы не сказал, что в отношениях этих людей наблюдалась намеренная
сдержанность, настороженность, излишняя пристальность друг к другу. Была
доброжелательность, была искренность, но общались скуповато, немногословио,
с достоинством, может, чуть поверхностно - во всяком случае, никто не
торопился сойтись накоротко, не стремился проникнуть в душу другому, никто
никому себя не навязывал. Я замечал, что иные даже радуются такой
обособленности, несвязанности личными отношениями и довольны тем, что есть
возможность остаться одному или помолчать, когда хочется.
Думаю, оттого, что собрались сильные, твердые мужские натуры, привыкшие
рассчитывать в основном только на себя, и что другие тоже рассчитывают на
них. Они в большинстве случаев лидеры в своем альпинистскомй кругу. Каждый -
личность!
Нужно было найти руководителя. В принципе это дело несложное. Но
отыскать лидера именно для такой группы непросто. Так по крайней мере
сначала казалось. Здесь вроде бы нужен человек, который имеет моральное
право на жесткий, императивный тон. Считали, что за это дело следует взяться
мне: мол, право на мое лидерство признают все, памятуя о моем положении
гостренера в сочетании с некоторыми альпинистскими заслугами. Но я вдруг
подумал о нестандартности этого случая и понял: деликатность здесь сработает
больше чем жесткость. Если так, то лучше Дайнюса Макаускаса кандидатуры не
найти.
Я оказался прав. Эти люди достаточно сильны, чтобы в экстремальных
условиях не нуждаться в жесткости пастуха. Подгонять же их при нормальных
обстоятельствах тем более не надо: все они долгие годы мечтали подняться на
пик Победы, и нынче счастливый, редкий случай открыл им наконец дорогу.
Раньше я уже говорил, что эта гора - самый северный семитысячник мира.
Впрочем, "гора" - слишком легковесное слово для огромного горного массива с
тремя вершинами, основание которого тянется с востока на запад более десяти
километров. Победа, конечно, много южнее Мак-Кинли, но если учесть
континентальность климата и превосходство на километр с четвертью в высоте,
то нетрудно представить суровость и недоступность этого пика. Он активно не
желает покоряться людям. Успех им обходится дорого - счет: один к пяти. Из
ста восьмидесяти человек, выходивших когда-либо на сторону вершины,
вернулись лишь сто пятьдесят. Тридцать навечно остались на склонах...
* * *
Снег шел всю ночь. Ни на минуту не прекращался утром и уж который раз
сопровождает наш поход. Мелкий, колючий временами сменяют влажные,
круп-ные-чуть ли не в пол-ладони,-похожие на ошметки мыльной пены хлопья и
валят так обильно, что чудится, будто с неба на нас медленно оседает лавина.
Потом сверху снова сыплется "манна небесная", и мириады крупинок, словно
замешенные на густом тумане, образуют вокруг тебя плотные грязновато-серые
стены, вы-зывая ощущение, похожее на чувство замкнутого про-странства.
Мы наугад шагаем сквозь эту светлую темень, подаемся то влево, то
вправо, каждый раз натыкаясь на трещины. Невозможно понять: разные? Или это
одна так хитро извивается, рассекая ледник? Скорее всего по-следнее. Но
должен же где-то быть проход, не могла же она разломить ледник поперек от
края до края?! Где она, спасительная лазейка, как найти ее в этом молоке?
Продвигаться сейчас можно только одним способом, и мы им пользуемся...
Впереди в двух шагах от меня идет Гриша Петрашко. Я с трудом различаю
очертания огромного запорошенного движущегося рюкзака. Каждые
пятнадцать-двадцать секунд он останавливается - это хозяин его нагибается,
лепит снежок и кидает перед собой. Метра на три, не более. По рисунку следа
он определяет рельеф: если складка - один след, впадина - другой. Только
так. Иначе надо ставить палатки, на что не имеем нынче ни малейшего права -
времени нет!
Я иду, и в голове у меня крутится некая мысль. Острая настолько, что,
едва коснувшись, может на кор-ню подрезать мое альпинистское мировоззрение,
мое оптимистическое убеждение, будто успех и безопасность восходителя
зависят больше всего от его квалификации: от живости ума, опыта, дерзкой
тактики, мужества... Удаче, стечению обстоятельств я отводил совсем
малюсенькую роль типа "кушать подано". И вот сейчас, когда позади у меня
столь длинный альпинистский путь, судьба заставляет усомниться в самом себе,
предлагая доверяться больше ей. Пожалуйста: собрались чуть ли не сильнейшие
альпинисты страны, а удачи нет, и все дело сейчас под большим вопросом?
Началось с того, что мы прибыли в Пржевальск с опозданием на два дня -
последние прилетели 28 июля. Никто из нас не подозревал, что может быть
вообще какое-либо опоздание, за исключением тех, что связаны с окончанием
сезона или ограниченностью отпускного времени. Но мы опоздали... на
вертолет. Последний проработал два дня (25-го и 26-го) и убыл по своим
делам. Без заброски вертолетом на ледник восхождения здесь не практикуются.
На это надеются экспедиции и с этим расчетом берут с собой груз.
А что такое груз? Он определяется современными принципами методики и
тактики подъема - теми, на которых воспитаны нынешние альпинисты. Мне
рассказывали, что в свое время В. М. Абалаков кормил группы хлебными
шариками. Вероятно, и нынешние альпинисты могли бы подниматься на таком
"горючем". Для этого нужно, чтобы в голове у них была соответствующая
психологическая установка: "По-другому быть не может, идешь на восхождение,
значит, рассчитывай только на хлебные шарики". Но в том-то и дело, что
установка другая. И вот теперь неожиданно ее нужно ломать. А такое, как
говорится, не всякая голова выдержит.
Но дело не только в грузе. К месту базового лагеря, откуда начинается
восхождение, ведет ледник Южный Иныльчек, который тянется на шестьдесят
километров! Его надо пройти весь! С тяжелыми рюкзаками!
Сразу полетел весь наш так хорошо продуманный график. Появилось
серьезное сомнение - успеем ли? Надо пройти ледник, после него хотя бы два
дня на устройство жилья, подготовку и отдых. Затем акклиматизационный выход
с последующим отдыхом, необходимым для восстановительного эффекта. Тоже дней
пять. На основное восхождение остается не более двух недель... Мы связались
с памирским центром, пробовали выклянчить вертолет, но безрезультатно - там
его тоже нет.
Макаускас собрал группу и попросил каждого изложить свое мнение - как
он намерен решить альтернативу: идти ледником или возвращаться домой?
Оказалось, что для большинства ее просто не существует. Приемлем только один
вариант: если есть хоть какие-то шансы покорить вершину, то надо их
испытать. Кто-то сказал:
- Предположим, вертолет еще не изобрели. Что бы мы стали делать? Может,
вообще не стали бы собираться здесь, в Пржевальске? Стали! Счастливые,
довольные, сейчас рвались бы скорее выступить на ледник.
- Ты не по адресу, - перебил его Борис Коршунов. - Мы уже давно не
значкисты. Нам самим приходится произносить пламенные речи. Но я хочу
сказать другое: что ни делается - все к лучшему. Пройти ледник с этими
"несгораемыми шкафами" на спинах - это уже леплохая адаптация к высоте. За
счет этого можно сэкономить время на акклиматизационном выходе. Как ни
говори, а высотный перепад на леднике от 3000 до 4100 - 1100 метров - что-то
нам даст.
- Верно, - сказал Петрашко. - Есть и другой момент. Мне, откровенно
говоря, даже нравится, что это будет настоящее восхождение с тяжелым,
протяженным подходом. Это натуральный альпинизм. А не то что:
поставили тебя на удобное местечко, поближе к пупырышку, подпрыгнул на
верхушку, соскочил вниз и взялся за главное - писать в послужной лист пик
Победы. Гриша в своем желании выразиться энергично, разумеется, очень сильно
снизил цену нынешних восхождений. Но в принципе мысль его в чем-то верна,
знакома и близка всем, кто чувствует ответственность за судьбу альпинизма.
Тем не менее слова его встретили молчанием, перевести которое следовало так:
все, мол, правильно, только хватит ли сил после шестидесятикилометрового
перехода по леднику подняться на труднейшую вершину страны? Сомнение
набросило мрачноватую тень на лица ребят. Но, повторяю, сомневались в
успехе, однако все были тверды в решении испытать свое счастье.
У нас около тонны груза. Треть мы отсортировали и оставили сразу в
Пржевальске. Потом, в пограничном поселке, когда оказались перед
необходимостью распределить нашу снедь меж собой, оказалось, что при
максимальном уплотнении рюкзаки могут вместить лишь ее половину.
Сначала все увлеклись хитроумной, рациональной упаковкой мешков так,
словно тяжесть в подлунном мире уже упразднена, остался только объем. К
счастью, миф о рюкзаке как наглядном примере бесконечности был здесь
развеян. Осталось очень много необходимых вещей. Пузатые тюки пришлось
опорожнять и начинать все сначала. Теперь за основу взяли принцип:
отбрасывать вещи, продукты, которые, возможно, не понадобятся. Упаковочный
энтузиазм спал, рюкзаки стали "посильными" - около двух пудов каждый.
Мы вышли на язык ледника и сразу же столкнулись с препятствием -
из-подо льда выбивалась река, вплотную прижимаясь к скалам. Глетчер взрыт
многочисленными вытаинами, трещинами, кавернами, заполненными водой.
Двигаться можно только по скальной гряде. Справа пик Нансена. На его склоне
на высоте 400 метров нашлось что-то вроде горной тропы. Перед выходом Дайнюс
собрал на пару минут группу и объявил:
- Я полагаю, что первый бивак лучше всего сделать на поляне Мерцбахера.
Никто не сказал "да", никто не сказал "нет". Все приняли к сведению мнение
Макаускаса. Но как показалось мне, мало кто счел его (мнение) за твердую
установку руководителя, Я тогда решил, что мой приятель сделал ошибку, и дал
ему это понять.
- Думаю, Володя, это не ошибка... - проговорил он многозначительно,
потом хотел что-то добавить, но передумал. Ледник под нами извивался длинной
аспидной лентой, украшенной четырьмя или даже пятью темно-серыми бороздами.
Это морены, оторачивающие его составные. По числу морен можно определить,
сколько притоков впадает в этот огромный глетчерный бассейн, - каждый несет
свою морену. Когда натыкаешься на него взглядом, первое мгновение чудится,
будто он ползет прямо у тебя на глазах.
Мы тоже ползем. И не только ползем - расползаемся. Цепочка
растягивается на километры. Теперь расстояние от первого до последнего
измеряется уже не минутами, а часами. Мы уже давно спустились со склона и
двигаемся по леднику. Идем практически в одиночку. И потому, что нет
необходимости связываться друг с другом - в страховке здесь нет нужды.
Труднопроходимые трещины встречаются не так часто, но и в этом случае всегда
можно спуститься на морену. А если так, то почему бы не побыть какое-то
время наедине с горами?! И потому, что есть необходимость не связывать друг
друга. У каждого свой режим работы, укоренившийся, привычный, у каждого свой
регламент, свой рациональный расчет сил. Высокий класс моих спутников
проявляется прежде всего в высокой степени познания самих себя. Будь они
неопытными мальчишками, вероятно, тянулись бы друг за другом. А после, на
восхождении, одни занимались бы тем, что спускали вниз других. Но, слава
богу, здесь серьезные альпинисты, у которых мальчишеская игра "в перегонки"
вызывает лишь ироническую усмешку.
Иногда путники настигают остановившихся на отдых товарищей. Лица
последних не вызывают тревоги, по глазам видно: силы еще далеко не иссякли -
отдых плановый. И первые, бросив на всякий случай пристально-оценочный
взгляд, убедившись, что в их помощи нет нужды, идут дальше.
Теперь я понимаю, что Дайнюс поступил правильно, не поставив перед
группой обязательного условия следовать компактно. В этом случае самые
сильные невольно стали бы навязывать неприемлемый для многих темп, что
отрицательно сказалось бы в дальнейшем на восхождении.
За мной остается многокилометровый зримый, а порою лишь символический
след, извилистый, уходящий за повороты, скрывающийся вдали. Временами я
оглядываюсь назад специально, чтобы окинуть глазом сей эквивалент моей
усталости. И эта оглядка приносит мне маленькую радость, удовлетворение, мне
даже кажется, что она возмещает какую-то толику затраченных сил, снимает
частично усталость. А на нее, кроме этого местами заметного следа, здесь
работает все: и унылое однообразие ледника, и его цвет, столь же
однообразный, уныло-серый, и нескончаемый подъем... За шестьдесят километров
Южный Иныльчек набирает высоту 1100 метров, то есть в среднем по 18 метров
на километр. Угол подъема незначительный. Но представьте, что вам нужно
пройти вверх по шестидесятикилометровой улице, пусть даже асфальтированной и
без рюкзака...
Однако... И впрямь улица полна неожиданностей! Даже эта ледниковая
"улица" не без сюрпризов. Справа разрыв между скалами, нечто похожее на
ворота. Заглянув в них, я увидел то, о чем догадывался, что встречалось не
раз: огромная поляна, покрытая сочной растительностью, вдоль и поперек
иссеченная ручейками. После намозолившего глаз ледника она смотрелась
неожиданным чудом, райским уголком - вот она, земля "Плутония", способная
пробудить фантазию даже в самых сухих, приземленных людях.
Подобные "карманы" альпинистам попадаются часто. Иногда они вытянуты,
напоминают скорее рукав и, как правило, сквозные - другим своим концом тоже
впадают в русло основного ледника. Думаю, что Южный Иныльчек имеет немало
таких "карманов", только гор-ловину их не всегда заметишь.
На поляну Мерцбахера я пришел к девяти часам вечера и был здесь отнюдь
не первым. Гриша Петрашко, Валерий Путрин, Володя Башкиров уже поставили
палатки.
Еще через полчаса сюда подтянулись Гриша Артеменко и Юлий Беркович.
Но пришли в тот вечер не все. Примерно в двух часах ходу от поляны в
спальных мешках заночевали Анатолий Бычков и журналист, в часе - Иван
Гноевский.
На поляне - хижина, обиталище двух студенток-гляциологов, прибывших
сюда на практику из МГУ. Мы пригласили их на чай и при удобном случае
выразили сочувствие по поводу отшельнической жизни, дескать, в их возрасте
проводить летнее время на "необитаемом острове" не лучшее развлечение. Но
девушки нас не поняли: они так увлечены своей работой, что забыли о
существовании земель обитаемых.
Едва легли спать, как пошел сильный дождь. Володя Прокопенко выскочил
из высотной палатки, рассчитанной только на снег и пропускавшей воду чуть
меньше, чем марля, побежал к хижине и, постучавшись, стал просить
пристанища. Но девушки к мольбам Прокопенко остались непреклонны. Из уст
одной из них я услышал знакомую фразу:
- Плохие вы альпинисты, если не экипированы на случай дождя!
Я рассказал Дайнюсу, что шесть лет назад уже слышал подобный
"комплимент" в США - почти слово в слово.
- Стало быть, шесть лет слишком маленький срок, чтобы что-нибудь
всерьез изменить, - отшутился он.
На счастье, дождь скоро кончился, и повалил снег. Тот самый, который не
прекращался всю ночь и почти весь следующий день и который вынудил Гришу
Петрашко использовать снежки в качестве лота.
Мы тогда еще часа два искали обход этой трещины. И только когда тучи
иссякли и небо просветлело, увидели незаметные до конца, петлявшие,
кружившие на одном месте следы. Обидно, что мы несколько раз миновали
искомую нами лазейку.
К вечеру погода установилась, появилось солнышко, еще достаточно
припекавшее, чтобы жаром своим затруднить нам путь. Но мы сняли с себя
теплые вещи и к темноте все-таки успели выполнить свой план, достигнув
условленного места стоянки.
И на этот раз некоторые не дошли, заночевав где-то на полпути. Зато
здесь нас нагнал Борис Коршунов - он продвигался весь день один. Утром
появился Ваня Гноевский, который второй переход двигался в одиночестве.
После завтрака мы сидели и лакомились калеными ядрами миндаля. Завидев
нашу трапезу, Ваня отвернулся и прикрыл рот рукой. Подавив приступ тошноты,
он глубоко вздохнул и сказал, что в жизни больше не притронется к этому
продукту. Оказалось, все это время Гноевский питался одними орехами,
основной запас которых хранился у него в рюкзаке. Других продуктов у него не
было. До базового лагеря оставалось километров двадцать. Стояла хорошая
погода. Имелись все основания считать, что мы без труда одолеем последнюю
дистанцию за третий день пути. На душе повеселело от сознания, что
вкладываемся в график. Появилась надежда на успех.
Неожиданно засигналила рация. Я вышел на связь. С поляны Мерцбахера
Бычков сообщил, что журналист неважно себя чувствует и с тяжелым рюкзаком
вряд ли сумеет дойти. Задача! Но размышлять не приходилось. Она имела только
одно решение: двое должны выйти навстречу и разгрузить товарища. Я убежден:
в кого ни ткнуть пальцем, никто не откажется. Но справедливо ли это - тыкать
пальцем?! Я сказал:
- Что-то мне прогуляться захотелось. Кто со мной? Гриша, не хочешь?! -
обратился я к Артеменко. Гриша согласился. Петрашко стал меня отговаривать:
здесь, мол, есть помоложе. Но я настоял на своем.
Встреча произошла часа через три. Без рюкзаков мы двигались очень
быстро - чуть ли не бежали. Постоянно держали связь с Бычковым - если идти
по разным моренам, то обязательно разминешься, ибо высота ледовых валов
между ними иногда достигает 25 метров. Поклажу одного человека мы разделили
на троих, рюкзаки не слишком отягощали наши спины, и потому обратно мы с
Артеменко шли тоже в хорошем темпе. Однако этот поход основательно подорвал
наши силы и сократил отдых на целый день.
К концу третьего дня пути основная часть группы добралась до базового
лагеря. Некоторые пришли на четвертый день. Бычков и журналист - на пятый.
База встретила нас еще одной неожиданностью - Увы! - малоприятной. Вновь
поставлена под вопрос судьба восхождения. В лагерных закромах - пусто! Ни
мяса, ни колбасы, ни сахара. Одна вермишель. Нет бензина.
- Все в забросках, - ответил мне начальник лагерного сбора Бирюков.
- Но у нас была договоренность: каждая группа приносит в общий котел
порученный ей продукт.
- К сожалению, некоторые группы не выполнили своих обязательств. Не
потому, что не хотели - не смогли. А теперь большинство экспедиций уже
вернулись с акклиматизационных выходов: красноярцы спустились с шести тысяч,
белорусы, новосибирцы - с 5300... Нынче возвращаются с перевала Дикий
одесситы. Все сделали основательные заброски. У нас нет даже хлеба.
Поговорите с руководителями групп - может, у них что-нибудь осталось в
заначках...
В наших рюкзаках продуктов для основного выхода, может, еще и достанет.
Но ведь несколько дней нужно провести в лагере, подняться выше шести тысяч
для акклиматизации!
Первым делом бросились искать бензин. Без него можно лишь полюбоваться
пиком Победы и топать домой. Кажется, у белорусов - точно не помню -
выпросили пятнадцать литров. С расчетом на заброски этого может хватить. На
душе стало легче - теперь уже мо-жно вести разговор о подъеме. Потом вели
торг-обмен с красноярцами. Прикинули и рискнули: располовинить НЗ основного
выхода. Обменяли: мы им - балык, они нам - картошку; мы им - колбасу, они -
капусту, мы - орехи, изюм, они - сухари...
Обе команды пришли в восторг от состоявшейся сделки. Но наша больше. И
это я говорю без всякой иронии. Красноярцы получили лишь лакомые продукты,
мы - право на восхождение!
На акклиматизацию вышли в составе одиннадцати человек. Бычков после
трудного перехода по леднику чувствовал себя не в форме и от восхождения
отказался.
Все шло хорошо. Слишком хорошо! И это нас огорчало. Мы слепо верили в
известную формулу: слишком хорошо не бывает. Слишком - это уже плохо. Дело в
том, что нам сопутствовала прекрасная, редкая здесь погода. И потому были
все основания предполагать, что в период подъема к вершине она испортится.
Правда, нам известно, что вьюги, бураны здесь крутят порою по нескольку
недель. Значит, может случиться и обратное.
Поднявшись на высоту 6400, мы, так сказать, для вящегo привыкания
провели здесь пару часов я спустились в базовый лагерь. На все ушло пять
дней. Теперь ещe дня три-четыре следовало посвятить отдыху. Мы сократили
этот срок до двух.
Кажется, солнце на небе обосновалось надолго. Или это оно только делает
вид? Будет ли оно так же служить нам до конца?
Выступили 11 августа и через четыре дня, 15-го, вышли на вершину. Я не
стану описывать подробности этого восхождения, поскольку оно напоминает
подъем на Мак-Кинли. Скажу лишь одно: мы очень торопились проскочить в ту
самую, приоткрытую природой дверь. Десять пар глаз (Ваня Гноевский остался
внизу - его не пустили врачи) без устали гипнотизировали солнце, излучая в
его сторону гигантские волны затаившегося в них желания. И это им удалось! И
нет в этих словах никакого мистического звучания. Они символизируют ту
сверхмобилизованность внутренних сил, которая обостряет чутье, способность
точного выбора момента и повышает искусство "проскочить", провести
восхождение в суперкороткие сроки.
Значит, я был все-таки прав, считая, что в основе восходительского
успеха лежат мастерство, трезвый расчет и высокая страсть! (Из этого,
понятно, не следует, что я вообще отрицаю роль случая, удачи.) В базовый
лагерь вернулся я "Снежным барсом".
Мне остается добавить, что в 1981 году на самой сложной в нашей стране
и одной из самых труднодоступных в мире вершин - пике Победы - побывало
несколько десятков восходителей! А это показательно для роста нашего
альпинизма и особенно важно в канун эпохального в истории советского
горопрохождения события - в 1982 году наши восходители должны впервые
ступить на склон высочайшей горы мира - Джомолунгмы (Эверест). Но прежде
их застала непогода, иссякли силы, и они приняли решение спускаться.
И последнее, о чем хотелось бы сказать в этой главе. В ожидании
Мысловского и Иванова группа времени не теряла. Я и Олег предприняли попытку
пройти на красавицу Форакер, вершину, которая манила нас еще на Мак-Кинли.
Путь к ней лежал через гору Кроссон. Мы поднялись на Кроссон и увидели: для
того чтобы попасть на Форакер, нужно траверсировать еще одну гору. Нас
поджимало время: как раз здесь мы и узнали по рации, что Эдик и Валентин уже
на спуске. Решили ограничиться Кроссоном. В это время Лебедихин и Ефимов
впервые поднялись на сравнительно небольшую, но сложную безымянную вершину.
Это стало вторым первопрохождением советских альпинистов за рубежом!
Когда-то, в тридцатых годах, лучшие музыканты нашей страны, каждый из
которых был солистом не только по своей фактической квалификации, но и по
официальному положению, собрались вместе и составили оркестр. Он получил
название "Персимфанс" - Первый симфонический ансамбль. Ансамбль, а не
оркестр, потому что играли без дирижера. Сочли, видимо, что дирижеру и
вообще единоначалию нет места там, где взаимодействуют корифеи искусства.
Поначалу Персимфанс и впрямь одарил общественность исполнительскими
шедеврами. Но вскоре распался. Исход, думаю, естественный для случая, когда
в одну берлогу загоняют такое количество медведей...
Я вспомнил об этом, потому что стою сейчас перед необходимостью
сформулировать основные черты группы, с которой совсем недавно, в августе
1981 года, побывал на пике Победы.
У нас был своеобразный Персимфанс. Но группа блестяще выполнила свою
задачу, достигла цели и разошлась лишь потому, что исчерпала свою миссию.
Закон несовместимости "медведей в одной берлоге", так хорошо проверенный и
подтвержденный жизнью, на этот раз не сработал. Было бы, однако, ошибкой
считать сей факт исключением из правила, ибо он в альпинизме - явление
настолько логичное, закономерное, что сам может служить основой для
выведения правила.
Я уже обмолвился однажды, что искусство человеческого поведения - это
альма-матер альпинизма. Так вот, сказав, что в группе собрались большие
мастера, я тем самым скажу: большие мастера этого искусства. Понятно, что
они сразу сумели найти общий язык, хорошо ладили меж собой и, отлично делая
общее дело
оставались все-таки очень индивидуальными, как говорится, в массе не
растворялись.
Группу составляли двенадцать человек. Тринадцатый, журналист,
претендовал лишь на то, чтобы попасть в базовый лагерь. Ему, кстати,
досталось немало, ибо наиболее трудоемкой частью восхождения стал именно
этот участок пути. О нем-то в основном я и хочу рассказать в этой главе.
Среди моих спутников не было знакомых читателю имен. Исключение
составляет только Дайнюс Макаускас - руководитель. Здесь собрались
представители хоть и не самого юного, но более молодого поколения, чем наше.
Большинство из них хорошо известные, авторитетные в альпинистских кругах
спортсмены.
Мастерство у нас растет ничуть не меньше, чем в других видах спорта.
Каждое следующее поколение сильнее предыдущего. Неудивительно то невольное
внутреннее почтение, с которым мы с Дайнюсом смотрели на наших, более
молодых коллег, таких, как Володя Прокопенко, Гриша Артеменко, Володя
Башкиров... Надо сказать и другое: ребята знали цену и себе и товарищам.
Кроме того, многие познакомились только здесь, хотя каждый друг о друге был
немало наслышан. Все это создавало хоть и здоровую, но не совсем обычную
обстановку.
Я бы не сказал, что в отношениях этих людей наблюдалась намеренная
сдержанность, настороженность, излишняя пристальность друг к другу. Была
доброжелательность, была искренность, но общались скуповато, немногословио,
с достоинством, может, чуть поверхностно - во всяком случае, никто не
торопился сойтись накоротко, не стремился проникнуть в душу другому, никто
никому себя не навязывал. Я замечал, что иные даже радуются такой
обособленности, несвязанности личными отношениями и довольны тем, что есть
возможность остаться одному или помолчать, когда хочется.
Думаю, оттого, что собрались сильные, твердые мужские натуры, привыкшие
рассчитывать в основном только на себя, и что другие тоже рассчитывают на
них. Они в большинстве случаев лидеры в своем альпинистскомй кругу. Каждый -
личность!
Нужно было найти руководителя. В принципе это дело несложное. Но
отыскать лидера именно для такой группы непросто. Так по крайней мере
сначала казалось. Здесь вроде бы нужен человек, который имеет моральное
право на жесткий, императивный тон. Считали, что за это дело следует взяться
мне: мол, право на мое лидерство признают все, памятуя о моем положении
гостренера в сочетании с некоторыми альпинистскими заслугами. Но я вдруг
подумал о нестандартности этого случая и понял: деликатность здесь сработает
больше чем жесткость. Если так, то лучше Дайнюса Макаускаса кандидатуры не
найти.
Я оказался прав. Эти люди достаточно сильны, чтобы в экстремальных
условиях не нуждаться в жесткости пастуха. Подгонять же их при нормальных
обстоятельствах тем более не надо: все они долгие годы мечтали подняться на
пик Победы, и нынче счастливый, редкий случай открыл им наконец дорогу.
Раньше я уже говорил, что эта гора - самый северный семитысячник мира.
Впрочем, "гора" - слишком легковесное слово для огромного горного массива с
тремя вершинами, основание которого тянется с востока на запад более десяти
километров. Победа, конечно, много южнее Мак-Кинли, но если учесть
континентальность климата и превосходство на километр с четвертью в высоте,
то нетрудно представить суровость и недоступность этого пика. Он активно не
желает покоряться людям. Успех им обходится дорого - счет: один к пяти. Из
ста восьмидесяти человек, выходивших когда-либо на сторону вершины,
вернулись лишь сто пятьдесят. Тридцать навечно остались на склонах...
* * *
Снег шел всю ночь. Ни на минуту не прекращался утром и уж который раз
сопровождает наш поход. Мелкий, колючий временами сменяют влажные,
круп-ные-чуть ли не в пол-ладони,-похожие на ошметки мыльной пены хлопья и
валят так обильно, что чудится, будто с неба на нас медленно оседает лавина.
Потом сверху снова сыплется "манна небесная", и мириады крупинок, словно
замешенные на густом тумане, образуют вокруг тебя плотные грязновато-серые
стены, вы-зывая ощущение, похожее на чувство замкнутого про-странства.
Мы наугад шагаем сквозь эту светлую темень, подаемся то влево, то
вправо, каждый раз натыкаясь на трещины. Невозможно понять: разные? Или это
одна так хитро извивается, рассекая ледник? Скорее всего по-следнее. Но
должен же где-то быть проход, не могла же она разломить ледник поперек от
края до края?! Где она, спасительная лазейка, как найти ее в этом молоке?
Продвигаться сейчас можно только одним способом, и мы им пользуемся...
Впереди в двух шагах от меня идет Гриша Петрашко. Я с трудом различаю
очертания огромного запорошенного движущегося рюкзака. Каждые
пятнадцать-двадцать секунд он останавливается - это хозяин его нагибается,
лепит снежок и кидает перед собой. Метра на три, не более. По рисунку следа
он определяет рельеф: если складка - один след, впадина - другой. Только
так. Иначе надо ставить палатки, на что не имеем нынче ни малейшего права -
времени нет!
Я иду, и в голове у меня крутится некая мысль. Острая настолько, что,
едва коснувшись, может на кор-ню подрезать мое альпинистское мировоззрение,
мое оптимистическое убеждение, будто успех и безопасность восходителя
зависят больше всего от его квалификации: от живости ума, опыта, дерзкой
тактики, мужества... Удаче, стечению обстоятельств я отводил совсем
малюсенькую роль типа "кушать подано". И вот сейчас, когда позади у меня
столь длинный альпинистский путь, судьба заставляет усомниться в самом себе,
предлагая доверяться больше ей. Пожалуйста: собрались чуть ли не сильнейшие
альпинисты страны, а удачи нет, и все дело сейчас под большим вопросом?
Началось с того, что мы прибыли в Пржевальск с опозданием на два дня -
последние прилетели 28 июля. Никто из нас не подозревал, что может быть
вообще какое-либо опоздание, за исключением тех, что связаны с окончанием
сезона или ограниченностью отпускного времени. Но мы опоздали... на
вертолет. Последний проработал два дня (25-го и 26-го) и убыл по своим
делам. Без заброски вертолетом на ледник восхождения здесь не практикуются.
На это надеются экспедиции и с этим расчетом берут с собой груз.
А что такое груз? Он определяется современными принципами методики и
тактики подъема - теми, на которых воспитаны нынешние альпинисты. Мне
рассказывали, что в свое время В. М. Абалаков кормил группы хлебными
шариками. Вероятно, и нынешние альпинисты могли бы подниматься на таком
"горючем". Для этого нужно, чтобы в голове у них была соответствующая
психологическая установка: "По-другому быть не может, идешь на восхождение,
значит, рассчитывай только на хлебные шарики". Но в том-то и дело, что
установка другая. И вот теперь неожиданно ее нужно ломать. А такое, как
говорится, не всякая голова выдержит.
Но дело не только в грузе. К месту базового лагеря, откуда начинается
восхождение, ведет ледник Южный Иныльчек, который тянется на шестьдесят
километров! Его надо пройти весь! С тяжелыми рюкзаками!
Сразу полетел весь наш так хорошо продуманный график. Появилось
серьезное сомнение - успеем ли? Надо пройти ледник, после него хотя бы два
дня на устройство жилья, подготовку и отдых. Затем акклиматизационный выход
с последующим отдыхом, необходимым для восстановительного эффекта. Тоже дней
пять. На основное восхождение остается не более двух недель... Мы связались
с памирским центром, пробовали выклянчить вертолет, но безрезультатно - там
его тоже нет.
Макаускас собрал группу и попросил каждого изложить свое мнение - как
он намерен решить альтернативу: идти ледником или возвращаться домой?
Оказалось, что для большинства ее просто не существует. Приемлем только один
вариант: если есть хоть какие-то шансы покорить вершину, то надо их
испытать. Кто-то сказал:
- Предположим, вертолет еще не изобрели. Что бы мы стали делать? Может,
вообще не стали бы собираться здесь, в Пржевальске? Стали! Счастливые,
довольные, сейчас рвались бы скорее выступить на ледник.
- Ты не по адресу, - перебил его Борис Коршунов. - Мы уже давно не
значкисты. Нам самим приходится произносить пламенные речи. Но я хочу
сказать другое: что ни делается - все к лучшему. Пройти ледник с этими
"несгораемыми шкафами" на спинах - это уже леплохая адаптация к высоте. За
счет этого можно сэкономить время на акклиматизационном выходе. Как ни
говори, а высотный перепад на леднике от 3000 до 4100 - 1100 метров - что-то
нам даст.
- Верно, - сказал Петрашко. - Есть и другой момент. Мне, откровенно
говоря, даже нравится, что это будет настоящее восхождение с тяжелым,
протяженным подходом. Это натуральный альпинизм. А не то что:
поставили тебя на удобное местечко, поближе к пупырышку, подпрыгнул на
верхушку, соскочил вниз и взялся за главное - писать в послужной лист пик
Победы. Гриша в своем желании выразиться энергично, разумеется, очень сильно
снизил цену нынешних восхождений. Но в принципе мысль его в чем-то верна,
знакома и близка всем, кто чувствует ответственность за судьбу альпинизма.
Тем не менее слова его встретили молчанием, перевести которое следовало так:
все, мол, правильно, только хватит ли сил после шестидесятикилометрового
перехода по леднику подняться на труднейшую вершину страны? Сомнение
набросило мрачноватую тень на лица ребят. Но, повторяю, сомневались в
успехе, однако все были тверды в решении испытать свое счастье.
У нас около тонны груза. Треть мы отсортировали и оставили сразу в
Пржевальске. Потом, в пограничном поселке, когда оказались перед
необходимостью распределить нашу снедь меж собой, оказалось, что при
максимальном уплотнении рюкзаки могут вместить лишь ее половину.
Сначала все увлеклись хитроумной, рациональной упаковкой мешков так,
словно тяжесть в подлунном мире уже упразднена, остался только объем. К
счастью, миф о рюкзаке как наглядном примере бесконечности был здесь
развеян. Осталось очень много необходимых вещей. Пузатые тюки пришлось
опорожнять и начинать все сначала. Теперь за основу взяли принцип:
отбрасывать вещи, продукты, которые, возможно, не понадобятся. Упаковочный
энтузиазм спал, рюкзаки стали "посильными" - около двух пудов каждый.
Мы вышли на язык ледника и сразу же столкнулись с препятствием -
из-подо льда выбивалась река, вплотную прижимаясь к скалам. Глетчер взрыт
многочисленными вытаинами, трещинами, кавернами, заполненными водой.
Двигаться можно только по скальной гряде. Справа пик Нансена. На его склоне
на высоте 400 метров нашлось что-то вроде горной тропы. Перед выходом Дайнюс
собрал на пару минут группу и объявил:
- Я полагаю, что первый бивак лучше всего сделать на поляне Мерцбахера.
Никто не сказал "да", никто не сказал "нет". Все приняли к сведению мнение
Макаускаса. Но как показалось мне, мало кто счел его (мнение) за твердую
установку руководителя, Я тогда решил, что мой приятель сделал ошибку, и дал
ему это понять.
- Думаю, Володя, это не ошибка... - проговорил он многозначительно,
потом хотел что-то добавить, но передумал. Ледник под нами извивался длинной
аспидной лентой, украшенной четырьмя или даже пятью темно-серыми бороздами.
Это морены, оторачивающие его составные. По числу морен можно определить,
сколько притоков впадает в этот огромный глетчерный бассейн, - каждый несет
свою морену. Когда натыкаешься на него взглядом, первое мгновение чудится,
будто он ползет прямо у тебя на глазах.
Мы тоже ползем. И не только ползем - расползаемся. Цепочка
растягивается на километры. Теперь расстояние от первого до последнего
измеряется уже не минутами, а часами. Мы уже давно спустились со склона и
двигаемся по леднику. Идем практически в одиночку. И потому, что нет
необходимости связываться друг с другом - в страховке здесь нет нужды.
Труднопроходимые трещины встречаются не так часто, но и в этом случае всегда
можно спуститься на морену. А если так, то почему бы не побыть какое-то
время наедине с горами?! И потому, что есть необходимость не связывать друг
друга. У каждого свой режим работы, укоренившийся, привычный, у каждого свой
регламент, свой рациональный расчет сил. Высокий класс моих спутников
проявляется прежде всего в высокой степени познания самих себя. Будь они
неопытными мальчишками, вероятно, тянулись бы друг за другом. А после, на
восхождении, одни занимались бы тем, что спускали вниз других. Но, слава
богу, здесь серьезные альпинисты, у которых мальчишеская игра "в перегонки"
вызывает лишь ироническую усмешку.
Иногда путники настигают остановившихся на отдых товарищей. Лица
последних не вызывают тревоги, по глазам видно: силы еще далеко не иссякли -
отдых плановый. И первые, бросив на всякий случай пристально-оценочный
взгляд, убедившись, что в их помощи нет нужды, идут дальше.
Теперь я понимаю, что Дайнюс поступил правильно, не поставив перед
группой обязательного условия следовать компактно. В этом случае самые
сильные невольно стали бы навязывать неприемлемый для многих темп, что
отрицательно сказалось бы в дальнейшем на восхождении.
За мной остается многокилометровый зримый, а порою лишь символический
след, извилистый, уходящий за повороты, скрывающийся вдали. Временами я
оглядываюсь назад специально, чтобы окинуть глазом сей эквивалент моей
усталости. И эта оглядка приносит мне маленькую радость, удовлетворение, мне
даже кажется, что она возмещает какую-то толику затраченных сил, снимает
частично усталость. А на нее, кроме этого местами заметного следа, здесь
работает все: и унылое однообразие ледника, и его цвет, столь же
однообразный, уныло-серый, и нескончаемый подъем... За шестьдесят километров
Южный Иныльчек набирает высоту 1100 метров, то есть в среднем по 18 метров
на километр. Угол подъема незначительный. Но представьте, что вам нужно
пройти вверх по шестидесятикилометровой улице, пусть даже асфальтированной и
без рюкзака...
Однако... И впрямь улица полна неожиданностей! Даже эта ледниковая
"улица" не без сюрпризов. Справа разрыв между скалами, нечто похожее на
ворота. Заглянув в них, я увидел то, о чем догадывался, что встречалось не
раз: огромная поляна, покрытая сочной растительностью, вдоль и поперек
иссеченная ручейками. После намозолившего глаз ледника она смотрелась
неожиданным чудом, райским уголком - вот она, земля "Плутония", способная
пробудить фантазию даже в самых сухих, приземленных людях.
Подобные "карманы" альпинистам попадаются часто. Иногда они вытянуты,
напоминают скорее рукав и, как правило, сквозные - другим своим концом тоже
впадают в русло основного ледника. Думаю, что Южный Иныльчек имеет немало
таких "карманов", только гор-ловину их не всегда заметишь.
На поляну Мерцбахера я пришел к девяти часам вечера и был здесь отнюдь
не первым. Гриша Петрашко, Валерий Путрин, Володя Башкиров уже поставили
палатки.
Еще через полчаса сюда подтянулись Гриша Артеменко и Юлий Беркович.
Но пришли в тот вечер не все. Примерно в двух часах ходу от поляны в
спальных мешках заночевали Анатолий Бычков и журналист, в часе - Иван
Гноевский.
На поляне - хижина, обиталище двух студенток-гляциологов, прибывших
сюда на практику из МГУ. Мы пригласили их на чай и при удобном случае
выразили сочувствие по поводу отшельнической жизни, дескать, в их возрасте
проводить летнее время на "необитаемом острове" не лучшее развлечение. Но
девушки нас не поняли: они так увлечены своей работой, что забыли о
существовании земель обитаемых.
Едва легли спать, как пошел сильный дождь. Володя Прокопенко выскочил
из высотной палатки, рассчитанной только на снег и пропускавшей воду чуть
меньше, чем марля, побежал к хижине и, постучавшись, стал просить
пристанища. Но девушки к мольбам Прокопенко остались непреклонны. Из уст
одной из них я услышал знакомую фразу:
- Плохие вы альпинисты, если не экипированы на случай дождя!
Я рассказал Дайнюсу, что шесть лет назад уже слышал подобный
"комплимент" в США - почти слово в слово.
- Стало быть, шесть лет слишком маленький срок, чтобы что-нибудь
всерьез изменить, - отшутился он.
На счастье, дождь скоро кончился, и повалил снег. Тот самый, который не
прекращался всю ночь и почти весь следующий день и который вынудил Гришу
Петрашко использовать снежки в качестве лота.
Мы тогда еще часа два искали обход этой трещины. И только когда тучи
иссякли и небо просветлело, увидели незаметные до конца, петлявшие,
кружившие на одном месте следы. Обидно, что мы несколько раз миновали
искомую нами лазейку.
К вечеру погода установилась, появилось солнышко, еще достаточно
припекавшее, чтобы жаром своим затруднить нам путь. Но мы сняли с себя
теплые вещи и к темноте все-таки успели выполнить свой план, достигнув
условленного места стоянки.
И на этот раз некоторые не дошли, заночевав где-то на полпути. Зато
здесь нас нагнал Борис Коршунов - он продвигался весь день один. Утром
появился Ваня Гноевский, который второй переход двигался в одиночестве.
После завтрака мы сидели и лакомились калеными ядрами миндаля. Завидев
нашу трапезу, Ваня отвернулся и прикрыл рот рукой. Подавив приступ тошноты,
он глубоко вздохнул и сказал, что в жизни больше не притронется к этому
продукту. Оказалось, все это время Гноевский питался одними орехами,
основной запас которых хранился у него в рюкзаке. Других продуктов у него не
было. До базового лагеря оставалось километров двадцать. Стояла хорошая
погода. Имелись все основания считать, что мы без труда одолеем последнюю
дистанцию за третий день пути. На душе повеселело от сознания, что
вкладываемся в график. Появилась надежда на успех.
Неожиданно засигналила рация. Я вышел на связь. С поляны Мерцбахера
Бычков сообщил, что журналист неважно себя чувствует и с тяжелым рюкзаком
вряд ли сумеет дойти. Задача! Но размышлять не приходилось. Она имела только
одно решение: двое должны выйти навстречу и разгрузить товарища. Я убежден:
в кого ни ткнуть пальцем, никто не откажется. Но справедливо ли это - тыкать
пальцем?! Я сказал:
- Что-то мне прогуляться захотелось. Кто со мной? Гриша, не хочешь?! -
обратился я к Артеменко. Гриша согласился. Петрашко стал меня отговаривать:
здесь, мол, есть помоложе. Но я настоял на своем.
Встреча произошла часа через три. Без рюкзаков мы двигались очень
быстро - чуть ли не бежали. Постоянно держали связь с Бычковым - если идти
по разным моренам, то обязательно разминешься, ибо высота ледовых валов
между ними иногда достигает 25 метров. Поклажу одного человека мы разделили
на троих, рюкзаки не слишком отягощали наши спины, и потому обратно мы с
Артеменко шли тоже в хорошем темпе. Однако этот поход основательно подорвал
наши силы и сократил отдых на целый день.
К концу третьего дня пути основная часть группы добралась до базового
лагеря. Некоторые пришли на четвертый день. Бычков и журналист - на пятый.
База встретила нас еще одной неожиданностью - Увы! - малоприятной. Вновь
поставлена под вопрос судьба восхождения. В лагерных закромах - пусто! Ни
мяса, ни колбасы, ни сахара. Одна вермишель. Нет бензина.
- Все в забросках, - ответил мне начальник лагерного сбора Бирюков.
- Но у нас была договоренность: каждая группа приносит в общий котел
порученный ей продукт.
- К сожалению, некоторые группы не выполнили своих обязательств. Не
потому, что не хотели - не смогли. А теперь большинство экспедиций уже
вернулись с акклиматизационных выходов: красноярцы спустились с шести тысяч,
белорусы, новосибирцы - с 5300... Нынче возвращаются с перевала Дикий
одесситы. Все сделали основательные заброски. У нас нет даже хлеба.
Поговорите с руководителями групп - может, у них что-нибудь осталось в
заначках...
В наших рюкзаках продуктов для основного выхода, может, еще и достанет.
Но ведь несколько дней нужно провести в лагере, подняться выше шести тысяч
для акклиматизации!
Первым делом бросились искать бензин. Без него можно лишь полюбоваться
пиком Победы и топать домой. Кажется, у белорусов - точно не помню -
выпросили пятнадцать литров. С расчетом на заброски этого может хватить. На
душе стало легче - теперь уже мо-жно вести разговор о подъеме. Потом вели
торг-обмен с красноярцами. Прикинули и рискнули: располовинить НЗ основного
выхода. Обменяли: мы им - балык, они нам - картошку; мы им - колбасу, они -
капусту, мы - орехи, изюм, они - сухари...
Обе команды пришли в восторг от состоявшейся сделки. Но наша больше. И
это я говорю без всякой иронии. Красноярцы получили лишь лакомые продукты,
мы - право на восхождение!
На акклиматизацию вышли в составе одиннадцати человек. Бычков после
трудного перехода по леднику чувствовал себя не в форме и от восхождения
отказался.
Все шло хорошо. Слишком хорошо! И это нас огорчало. Мы слепо верили в
известную формулу: слишком хорошо не бывает. Слишком - это уже плохо. Дело в
том, что нам сопутствовала прекрасная, редкая здесь погода. И потому были
все основания предполагать, что в период подъема к вершине она испортится.
Правда, нам известно, что вьюги, бураны здесь крутят порою по нескольку
недель. Значит, может случиться и обратное.
Поднявшись на высоту 6400, мы, так сказать, для вящегo привыкания
провели здесь пару часов я спустились в базовый лагерь. На все ушло пять
дней. Теперь ещe дня три-четыре следовало посвятить отдыху. Мы сократили
этот срок до двух.
Кажется, солнце на небе обосновалось надолго. Или это оно только делает
вид? Будет ли оно так же служить нам до конца?
Выступили 11 августа и через четыре дня, 15-го, вышли на вершину. Я не
стану описывать подробности этого восхождения, поскольку оно напоминает
подъем на Мак-Кинли. Скажу лишь одно: мы очень торопились проскочить в ту
самую, приоткрытую природой дверь. Десять пар глаз (Ваня Гноевский остался
внизу - его не пустили врачи) без устали гипнотизировали солнце, излучая в
его сторону гигантские волны затаившегося в них желания. И это им удалось! И
нет в этих словах никакого мистического звучания. Они символизируют ту
сверхмобилизованность внутренних сил, которая обостряет чутье, способность
точного выбора момента и повышает искусство "проскочить", провести
восхождение в суперкороткие сроки.
Значит, я был все-таки прав, считая, что в основе восходительского
успеха лежат мастерство, трезвый расчет и высокая страсть! (Из этого,
понятно, не следует, что я вообще отрицаю роль случая, удачи.) В базовый
лагерь вернулся я "Снежным барсом".
Мне остается добавить, что в 1981 году на самой сложной в нашей стране
и одной из самых труднодоступных в мире вершин - пике Победы - побывало
несколько десятков восходителей! А это показательно для роста нашего
альпинизма и особенно важно в канун эпохального в истории советского
горопрохождения события - в 1982 году наши восходители должны впервые
ступить на склон высочайшей горы мира - Джомолунгмы (Эверест). Но прежде