Страница:
– И когда вы собираетесь отбыть в Вышеград?
– Зачем? – Глупый вопрос. Но слишком уж неожиданным было переключение на поездку.
– Разве вам уже не нужно садиться на княжение?
– Но… Почему это надо делать сейчас, когда у Михаила все налаживается – тьфу-тъфу, чтоб не сглазить? – Я поплевала через левое плечо.
Каллистрат с иронией проследил за моими действиями и ответил: – Именно потому. Мы доставили князя туда, где ему, закованному в нубос, ничто не угрожает, убедились, что дело пошло на лад. Теперь пора заняться вашими делами. Сколько продлится то, что сейчас началось в Витвине, неизвестно. А вы можете использовать это время для того, что вам предначертано: получить царову милость, венчаться на княжение… И к тому времени, как…
– А вы?
– Я? Поеду к себе в имение. Если вы не пригласите меня сопровождать вас в Вышеград. Не пригласите – дам в сопровождение своих дружинников, пока у вас нет своих. Мне тоже нет смысла торчать в этом зловещем месте.
– Но почему сейчас? Все это можно сделать позже!
– Дождаться осени? Тогда дороги станут совсем плохие. Я узнавал, как лучше добраться до Вышеграда. Есть два пути. Про один я вам говорил: выехав по той же дороге, по которой мы сюда приехали, взять чуть севернее, через Кравенцы. Но это все равно большой крюк. А есть морская дорога. Отсюда хорошая ладья доплывет до Дулеба, придерживаясь побережья, дня за четыре. А будет попутный ветер – так и раньше. От Дулеба же до Вышеграда на хороших лошадях – всего один дневной перегон. Но опять – это надо сейчас. Осенью шторма разобьют любую ладью, а дороги станут непроезжими.
– Вы…
– Я только забочусь о вас, княгиня. Выйдем отсюда, вы сможете посмотреть все мои мысли. Да, там есть некая надежда на вашу благосклонность. Вы ее не убили, да вам это и не под силу – я не ант. Но никаких злых умыслов вы в моей голове не обнаружите!
– Я никуда не уеду, – зло сказалая. – Я дождусь, пока князь вырвется из нубоса. Если это не произойдет до осени – ничего. Буду ждать дальше. Мне все равно, когда я сяду в Суроже, – в этом году, через год, через десять лет. Надеюсь, княжеские слуги не выгонят меня из Киршагского кремля?
– Нет конечно! Но, княгиня, вы не представляете, какая тут, в Киршаге, тоска. А начиная с осени, когда с моря поднимаются ветра, по пустохляби крутятся смерчи, а камни кремля сочатся холодом и слякотью…
– Вот уж чего я не боюсь – так это ветров и слякоти. В моем родном городе этого добра навалом! И вообще, Калли-страт. Ваши помыслы чисты, а речи умны. Но они мне надоели – и помыслы, и речи!
– Вы меня гоните, княгиня? – горько спросил он.
– Нет. Просто предлагаю заняться собственным поместьем и вашими интересными научными опытами. А когда остынете и приедете с другими помыслами и речами, то я с огромным удовольствием проведу с вами время. Я в этом не сомневаюсь, зная ваш ум и вашу галантность.
– Вы уже употребляли это слово, княгиня, но так и не удосужились объяснить его смысл. Думаю, что это неспроста. И, думаю, мне не захочется проявлять перед вами свои высокие качества, если вы меня так жестоко прогоняете!
– Поймите, Каллистрат, всякому терпению– есть предел. Мы только второй день в Киршаге, а я уже чувствую себя здесь, как в ловушке. И виноваты в этом вы! Поезжайте. Остыньте. Потом вернетесь.
– Княгиня!… – начал Каллистрат высоким, взвинченным голосом. Но замолчал, резко повернулся и выскочил вон из часовни.
Я сгребла веревки и лоскуты в одну кучу, к стене, еще немного понаслаждалась зрелищем заживляющейся раны на ткани Витвины и отправилась в отведенные мне палаты. Встречаться и говорить с загнавшим себя в угол Каллистратом не хотелось.
По дороге я сделала три важных дела.
Заглянула в комнату, где спали киршагские слуги, нашла там одиноко сидящего Бокшу. Поговорила с ним, внушила уверенность в его нужности княгине. Распорядилась пока во всем слушаться киршагскую домоправительницу Чистушу, делать все, что она говорит.
Потом зашла к самой Чистуше, сообщила, что буду гостить до тех пор, пока князь Михаил не поправится.
– А он обязательно поправится! – добавила я, чтобы развеять ее скорбное настроение, и даже протянула руку, пытаясь погладить и успокоить. Но встретила столь жесткие, встопорщившиеся при одном моем прикосновении борозды любви к князю, что быстренько прекратила свою благотворительность. А то нажала бы покрепче – могла и сломать что-нибудь в ее мозгу. Впору вывешивать табличку: «Чужих антов не гладить!»
Вспомнив, зачем, собственно, я к ней заходила, добавила, что мой ант Бокша в ее распоряжении. И еще попросила сменить служанку.
Просмотрев внимательно ее мысли, я убедилась, что она не спала с Михаилом.
– А Каллистрат уже завтракал? – спросила я позевывая.
– Оболыжский с утра уехали, – снова кланяясь, сообщила служанка.
– Интересно, куда, – сладко потягиваясь, промурчала я. – Не говорил?
– Говорили. К себе.
Сон мгновенно слетел с меня. Неужели?
– В имение? А не говорил, когда вернется?
– Только сказали, чтоб его не ждали скоро. Значит, я здесь осталась одна?
– А людей своих он забрал?
– Нет, даже карету с кучером оставили. И наказали им, чтоб они вас слушались. А нам всем сказали, чтоб мы вам угождали, как могли, потому что князь вас любит.
– Ну как он может меня любить в нынешнем своем положении… – вздохнула я.
Значит, Каллистрат послушался-таки моего доброго совета!
И у меня начались каникулы.
Поздний подъем. Завтрак в постели. Обед в розарии. Ужин при свечах. В промежутках – узкие, низкие, зловеще-восхитительные лабиринты Киршагского кремля, свирепый грохот морского прибоя, разбивающегося у ног, беззвучная, страшная в своей обманчивой монолитности ослепительно-белая гладь пустохляби. И посреди всего этого – островок надежды в маленькой часовне. Который укреплялся и расширялся по мере того, как затягивалась дыра в Витвине. Медленно, волосок за волоском, ниточка за ниточкой.
Правая рука моя не только обрела чувствительность под воздействием лечебных ванночек, но даже начала уже мне понемногу подчиняться. Чудовищные локоны явно редели, выпадали, кожа наливалась жизнью, подтягивалась, закрывая черные жгуты вен. В платье с короткими рукавами я, конечно, появиться еще не рискнула бы… Да и по чину ли мне это? С коротким рукавом я видела в Киршаге только анток, и то из самых бедных. Даже антки-жены из ремесленного сословия были упакованы в ткань с головы до ног. А купчихи – те и вовсе высились матерчатыми кулями!
«Чужих собак – не выгуливать, чужих антов – не гладить!» – это правило я блюла четко. С кремлевскими антами была корректной. С прохладной благодарностью принимала все блага, достававшиеся мне как княжеской гостье, в души слуг не лезла, с дружинниками была приветлива.
И так все было хорошо!… Пока Василий, Каллистратов дружинник, оставленный в Киршаге для моей пущей сохранности, не встретил как-то меня при выходе из розария в послеобеденный час.
– Княгиня, – сказал он, кланяясь. – В городе нехорошо.
– Кому нехорошо? – с ласковой внимательностью поинтересовалась я, все еще пребывая в благодушном состоянии.
– Как бы нам не стало нехорошо, – снова кланяясь, зыр-кнул глазом Василий. – И нам, и вашей милости.
– Бунт? – вглядываясь в его мысли, поразилась я. – Освободительная война? Они не могут так говорить!… Ну, говорят… Мало ли, поговорят да и забудут. Это же анты!
– Да только уже не разговоры одни…
– Фрол? – ахнула я. – Что ж ты сразу-то не сказал!…
Я кинулась в гридницу.
Киршагские дружинники обступили Фрола, лежащего на полу, устланном соломой. Я растолкала их, и Фрол, открыв глаза, прошептал мне, едва шевеля разбитыми губами:
– Я бы… и остальных… раскидал… Но много… их было…
– Молчи! – приказала я.
Я и так слишком много видела сквозь красную пелену беспамятства, то и дело застилавшую его воспоминания.
Вот он спокойно поднимается вверх по улочке городка. Вот замечает настороженные взгляды прохожих, которые тут же, сразу отводят глаза. Вот за поворотом его поджидает толпа. Все смотрят теперь уже прямо, глаз не отводят, а молодой задира, выступив на шаг вперед и подбоченясь, спрашивает у Фрола:
– Ты чего тут ходишь?
– Где хочу, там хожу, – сквозь зубы говорит Фрол.
– Нечего тебе здесь ходить! – кричат из толпы.
– Нечего! – громче всех вопит задира. – Тут князя Квасу-рова земля! А ее всякие оболыжские паскуды давят подошвами своими паскудскими! Так и всех передавят! Бей его!
Когда на Фрола кидаются, он разбрасывает первых пятерых– неопытных и неумелых драчунов-антов. Но их много, они наваливаются грудой, сбивают с ног, бьют, толкаясь и мешая друг другу.
– А ну, посторонись! – слышится зычный крик.
Раздвигая толпу, к лежащему в крови Фролу проходят кир-шагские караульные, заслышавшие шум и вышедшие узнать, что стряслось.
– Ну полно лежать-то! – ласково предлагают они Фролу. – Чего разлегся?
– Отойди, хватит, – оттесняют они в сторону драчуна, все еще пинающего Фрола ногой.
Фрол с трудом поднимается. Качаясь, как пьяный, добредает до стены. Опирается, хрипло перхая и сплевывая кровавые сгустки.
Толпа гудит и недовольно наползает вновь.
– Не напирай, отступи, – все с той же добродушной безмятежностью уговаривают толпу княжеские дружинники.
А еле живого Фрола хлопают по плечу, заставляя вскрикнуть от боли:
– Топай, парень, топай!
– Да как же вы такое допустили? – возмущаюсь я, обводя удивленным взглядом невозмутимых киршагских дружинников. – Почему не разогнали озверевшую толпу?
– А чего? – флегматично отвечает старший витязь. – Они против князя не бунтовали.
– Но они избили Фрола! – Все еще не понимаю я.
– А какого… он в город поперся? – пожимает витязь могучими плечами. – Сидел бы здесь, в кремле, – ничего б и не было…
– Но он же ваш гость!…
– А князь наш его в гости не приглашал, – с категоричной решимостью произносит все тот же витязь, и я вижу, что вся киршагская дружина согласно кивает головами, – Князь вообще никого не приглашал. И вам бы, княгиня, не ходить за пределы стен кремлевских. Чтоб худа не приключилось.
Я смотрю на его статную фигуру, уверенную выправку, просматриваю его мысли и вижу, что этот витязь – полковник Аникандр, свято блюдет клятву верности, данную когда-то Михаилу, и совершенно уверен в собственной правоте.
– Но если я не гостья, по твоему мнению, то кто?
– Не знаю, – твердо отвечает Аникандр.
– И поэтому ты хочешь запереть меня в кремлевских стенах как пленнипу?
Аникандр искренне удивлен: – Кто ж вас держит, княгиня? Можете ехать хоть сегодня! Дороги из Киршага не перекрыты.
Я смотрю на его самоуверенное лицо, краем глаза отмечаю каменное выражение лиц остальных дружинников, вижу их мысли и начинаю впадать в тихую панику. Я могу попытаться объяснить им, что князь очень хорошо ко мне относится, что он – потом, когда придет в себя, – будет недоволен, узнав, как меня вот так взяли и выставили из его родового гнезда… Но свидетелей Михайловой благосклонности среди княжеских дружинников и слуг у меня нет. Каллистрат им все это уже говорил. Если они не поверили ему, с чего бы им верить мне? Совершенно посторонней княгине…
Да и не просто посторонней! Вражда между кравенцовскими и сурожскими князьями урегулирована посольством Михаила, но опять-таки кто об этом здесь знает? Все видят только одно: из посольской экспедиции Михаил вернулся ни живым ни мертвым, все остальные вроде бы перебиты в заповедном лесу, но кем, как? В живых – только Никодим, который после смерти Порфирия Никитовича – свободный человек. А за меня просил Каллистрат, который тоже не лыцар кравенцовский, давший клятву верности кравенцовскому князю, а так – непонятно что. И к тому же этот Каллистрат хочет жениться на княгине – его дружинники вон как этим похваляются!
– Аникандр, – ошеломленный, говорю я этому непробиваемому витязю с безразлично-спокойным взглядом, – зачем вы, княжеские дружинники, поверили сказке, будто я приехала захватить Кирщаг обманным путем? Это доверчивые анты могут попасться на подобную удочку, но вам, голутвенным, такое-не пристало! Разве я веду себя здесь как госпожа? Разве со мной отряд свирепых воинов?
– А кто вас знает? – пожимает витязь могучими плечами. – Говорят, вашу милость и в своем, Сурожском, княжестве не приняли! Кто ваши мысли может знать теперь? А про болтовню антовскую… Что ж, ежели анты правду говорят, так и голут-венному не зазорно их послушать!
– Но я хочу только одного – дождаться, пока князь Михаил вернется к жизни!
– Зачем? Ему ваша охрана без надобности, мы своего князя и сами сумеем оборонить от недругов!
– Но я все равно дождусь, пока князь придет в себя! – жестко сказала я.
Взгляд и слова полковника Аникандра посуровели:
– Вот и дожидайтесь. В покоях, что вам отвели. А в город ходить да антов баламутить – не след!
Он меня не боялся. В отличие от депутации городских антов, которые утром приходили к нему с просьбой выгнать чужую княгиню, обманом захватившую Киршагский кремль. Но и потакать мне не был намерен. А уж людям, которые остались здесь со мной, тем более! И это было совсем уж опасно для этих людей. Они – кто по стечению обстоятельств, кто по приказу Каллистрата – оказались со мной в одной лодке. Дырявой лодке, как выяснилось… И дырку эту затыкать мне – больше некому…
– Тогда, полковник, так. Всех, кому вы отказываете в гостеприимстве, я забираю в свои палаты. Прямо сейчас, немедленно' Василий, Степка! Зовите кучера Тугара, забирайте с кухни Бокшу, осторожно поднимайте Фрола, несите ко мне в покои. Будете теперь жить рядом со мной. А вам, Аникандр, и всей вашей дружине – низкий поклон за заботу!
Полковник пожевал губами, но путного придумать ничего не смог, поэтому только поклонился со словами: – Прощеньица просим, княгиня, если что не так!
Я кинулась в отведенные мне помещения. Рядом с моей просторной комнатой было две каморки, каждая с кроватью и широкой деревянной лавкой. Антов надо было селить все-таки отдельно от оболыжских дружинников, поэтому комнатушку побольше я сразу решила отдать голутвенным. Избитого Фрола, конечно, на кровать, а вот двое остальных на лавке явно не поместятся… Никодима я пока решила не забирать сюда – он все-таки свой, киршагский, тем более что места все равно не хватает. Может, перенести сюда и кровать из другой комнатенки? Анты привычные – поспят и на полу…
Но за этими мелочными заботами меня не оставляла забота главная: ну а дальше что? Окопаться за высокими киршагскими стенами, не высовывать носа из отведенных мне палат? Окружив при этом себя здесь чужими для Киршага людьми? Тогда я уж точно стану похожа на завоевателя-оккупанта! Даже в собственных глазах.
Что ж это за напасть такая?! Откуда мысль о моих захватнических планах проникла в киршагские умы? Оно, конечно, если подойти с предубеждением против меня, то и точно получается похоже на правду: явилась незвана-нежданна, живет, уезжать не хочет… Но я не очень верила в самозарождение подобной мысли в доверчивых антовских головах. Приняли-то меня хорошо! С чего вдруг такая перемена? Не Георгов ли хвост торчит из этой лжи? Может, конечно, это паранойя и я зря зациклилась на Кавустове – лежит он сейчас в поместье князей Шатровых, зализывает раны, никого не трогает… Или уж помер! Порфирий-то его своим мечом не гладил, не ласкал, дикую боль Георга после удара Порфирия я почувствовала достаточно отчетливо!
А вдруг это проделки Каллистрата, уязвленного в лучших чувствах? Очень уж он не хотел оставлять меня здесь, рядом с Михаилом! Вот и придумал столь хитроумный план, цель которого – выжить меня из Киршага любой ценой. А что его же люди и пострадали – так в любви, как и на войне, все средства хороши!
Такие неприятные мысли одолевали меня, пока я размешала людей, за которых чувствовала ответственность, на новом месте И не успела еще разместить, как в дверь боязливо постучали.
Вошла перепуганная служанка и сообщила, что Аникандр просит его принять.
– Зови, – еще более насторожившись, велела я.
И не зря. Едва только доблестный киршагский полковник ввалился ко мне, как я увидела, что он сдал меня. Со всеми потрохами.
– Княгиня, – начал он, с неудовольствием оглядев результаты моих усилий. – Ходатайство от горожан. Нижайше просят вашу милость явиться завтра к полудню на вече.
– У антов есть вече? – устало удивилась я.
– А как же, – хмуро ответствовал Аникандр.-Что ж мы за них станем разбирать их склоки и дрязги? Делать нам больше нечего!
– Но ты не только взял на себя труд быть их посланником передо мной, ты еще и самолично провел ходатаев в часовню к князю!
– А что – нельзя актам увидеть своего господина? – огрызнулся Аникандр.
– Можно, – согласилась я. – Особенно когда они собрались воевать против такого страшного противника, как я. Кстати, ты только недавно, в гриднице, говорил, что за мою безопасность за пределами стен кремля не отвечаешь. А что, городское вече собирают здесь, прямо во дворе?
– Зачем, у них есть свое место. А с вами я сам завтра отправлюсь, дабы не приключилось чего. Не извольте беспокоиться.
– С таким охранником – да мне еще и беспокоиться? безрадостно усмехнулась я.
Но охранник назавтра у меня был не один. На городское вече отправился целый отряд киршагских дружинников. Да еще Никодим увязался. В душе он уже дал мне клятву верности и отпускать свою госпожу неизвестно куда, под ненадежной охраной был не намерен.
Вече было многолюдным. И ко мне – весьма недружелюбно настроенным.
Сотни голов повернулись в нашу сторону, как только мы появились, ропот пробежал по толпе и уже не стихал все время, пока дружинники выстраивались вокруг вечевого пригорка. Меня туда проводили с поклонами и усадили на специальный стульчик. Аникандр с Никодимом встали по сторонам, вечевой представитель поднял руку, и собрание горожан началось.
Со своего пригорка мне была хорошо видна беспорядочная, как броуновское движение, вечевая толчея – площадка, отведенная под эти сборища, хоть и была сравнительно ровной, все же имела наклон в сторону моря.
Поначалу анты, толпящиеся внизу, казались одинаковыми, потом я стала их различать.
Первые, ближайшие ко мне. были более упитанны, лучше одеты, аккуратнее стрижены, в круглых войлочных шапочках разных цветов, кое-где посверкивающих серебряными, а то и золотыми украшениями. Стояли они молча, лишь изредка с важным видом перекидываясь одним-двумя словами. Наверно, зажиточные анты.
Дальше бурно обсуждали мое появление анты уже без шапочек – в одних серых чепцах, а то и вовсе простоволосые. Латаные локти то и дело взлетали вверх в их экспрессивной беседе.
И только потом волновалась людская орда совсем никчемной бедноты – серая, неразличимая. Если у них что и блестело, так это загорелые темно-коричневые лысины и проплешины на голове.
Для начала слово взял один из тех антов, что стояли в первом ряду, ближе всех. Дружинники пропустили его на пригорок. Не поднимаясь слишком высоко, он поклонился мне и, повернувшись к толпе, поведал о вчерашней экскурсии в Киршагский кремль.
Речь его была выдержана в спокойном тоне. Он был купец с большим торговым интересом в Суроже, как я сразу заметила по его быстрым мыслям. Особо ссориться с сурожской княгиней не хотел. И к тому же он до сих пор находился в подавленном настроении из-за той самой вчерашней экскурсии. Из-за тех неприятно крамольных, совсем анту не подобающих, мыслей и чувств, которые охватили его во время лицезрения князя Михаила. Поэтому дополнительно нагнетать обстановку он не хотел, просто поведал: князь Михаил цел, но лежит без движения и дыхания. Слышал он стороной, что князь был ранен, но раны не заметно, а голутвенные, прибывшие в Кир-шаг вместе с княгиней (новый поклон в мою сторону), уверяли, что князь идет на поправку.
– Уверяли они! – Дерзкий возглас из толпы прервал оратора. – Вранье! Мы узнали правду, не надо!
– Это кто бузит? – строго поинтересовался вечевой представитель, и из недр людского моря выплыл плюгавый мужичонка в чепце – штопаном-перештопаном, с широкой подпалиной с правой стороны.
– Мы хоть сами и неграмотные!… – закричал он в толпу. – Но умные люди подсказали нам с книжниками поговорить! А книжники знают – все знают! И про то, как князюшка наш лежит, читали в летописях! И про то, что никогда уж теперь наш князюшка не выздоровеет! Будет недвижим – долго-долго – да и помрет потом! А сурожская княгиня, что привезла его, болезного, станет теперь править нами! Во оно как повернулось! И будем мы теперича не квасуровские уже, а ша-гировские!
Толпа загудела. «Не бывать!» – послышались выкрики, – «Не пойдем под Сурож!»
– А вот у самой княгини спросите! – не унимался мужичок. – Долго она в Киршагском кремле сидеть будет? Спросите! «А спроси! – заволновалась толпа. – Пусть скажет!»
– Княгиня … – непочтительно задрал на меня бороду мужичок.
Но его прервали, схватили, уволокли назад, в толпу. Бал здесь правили другие.
Одетый богато, в меха, несмотря на жару, купец барышник-перекупщик, известный всему Киршагу мироед (имя его в сопровождении весьма нелестных эпитетов мгновенно пронеслось в мозгах окружающих), низко поклонился в мою сторону. Но когда взошел на пригорок за оцепление из дружинников да повернулся лицом к сгрудившейся толпе, то слова, бросаемые им в людскую гущу, оказались много хуже речей предыдущего оратора.
– Великое киршагское вече! – провозгласил он неожиданно высоким, визгливым голосом. – Поклониться нам Су-рожу или не поклониться? Давно на нас зарились князья Шагировы, а теперь сбылось! Вот сидит она – госпожой нашей быть захотела. Змеей вползла, песчаной лисицей влезла в Киршагский кремль! Чтоб обрушить твердыню князей Квасуровых– прямо в пустохлябь, что позади кремля! Чтоб истоптать нашу землю! Чтоб выпить наше море! – Он кричал все громче, срываясь на визг, взвинчивая толпу, – Так не бывать этому! Прочь с земли нашей! Горожане! Не дадим Киршаг на посрамление! Сгубим губителей!
Он еще кликушествовал, орал нечто, столь же поджигательное, размахивал руками – дело было сделано: толпа взорвалась воем и плачем, криками и проклятиями.
Анты не способны убить господина? Поодиночке – наверно. Но обезумевшая толпа способна на любое злодеяние, как бы люди потом, разбредясь из нее, ни корили себя…
И сейчас, взведенная до истерики, огромная, бесформенная людская масса двинулась вперед, на вечевой пригорок, раздвигая передних, златотканых, сминая дружинников, выставивших перед собой короткие копья.
Это была ловушка. Деться мне было некуда, защиты искать негде, да и кто, какой герой способен защитить от разъяренной толпы?
Аникандр замер в растерянности. У Никодима сознание заволоклось красным, кровавым, он с рычанием потянул меч из кожаных ножен.
Но уже карабкались на вечевой пригорок дюжие босоногие мужики в лохмотьях, с кольями в руках, безумно разодранными воплем ртами. Уже растворились все в одном многоголосом вое, и кроме ненависти ничего не осталось в остекленевших людских глазах. Следующая секунда должна была стать решающей. И я поднялась со своего стульчика.
У меня не было аргументов, способных убедить толпу. Как не было и возможности утихомирить ее. Мои руки, протянутые к мозговым извилинам первого ряда антовской черни, ползущей на вечевой пригорок, натыкались только на одно – застывшую корку злобы, которая не поддавалась поглаживанию, а лишь ломалась под моими пальцами.
И я ее ломала. Вместе с жизненно важными мозговыми функциями.
Первые трое пали замертво, почти уже дотянувшись до подола моего платья. Одного анта, вьшезшего сзади, зарубил Никодим. Двоих столкнул вниз Аникандр. Но толпа все лезла…
И тогда я закричала. Без голоса, без звука – одной жалостью и состраданием к их бедным, темным антовским мозгам.
Голутвенные не слышали моего крика. Они только вертели головами, тяжело дыша и не понимая, с чего вдруг наступила вокруг такая оглушающая тишина – рев толпы прервался на полувздохе. Людской поток остановился. Рты еще были разинуты, но в глазах стоял испуг. Нет, эти люди по-прежнему не способны были принимать мои аргументы, но они хотя бы замолчали и остановились. И я смогла сказать им:
– Жители Киршага! Подданные князя Квасурова! Я услышала то, что вы хотели мне сказать. Теперь мне надо это обдумать. Через неделю здесь, на этом самом месте, я дам вам ответ. Ответ окончательный. И тогда – поступайте как знаете! Я сказала свое слово и теперь ухожу. Дорогу княгине!
– Дорогу княгине! – заорал Никодим свирепо и полез вниз, угрожающе размахивая окровавленным мечом, расталкивая оцепеневшую толпу.
– Стройся! – запоздало крикнул полковник Аяикадр своим дружинникам. Они с трудом поднимались с земли – смятые и затоптанные толпой.
Я вздернула подбородок и неспешно начала свой спуск в толпу. В коридор ненависти, чуть раздвинутый передо мной щитами киршагских дружинников, угрюмым конвоем окруживших мою княжескую особу. Они выполнили приказ полковника Аникандра, но в душе были согласны с окружающими актами, ненавидящими меня.
Рядом в толпе, справа, дернулась чья-то злобная мысль. Вслед за ней поднялась рука с камнем в кулаке. Камень был нацелен в мою голову – и я не стала раздумывать. Не поворачивая головы, потянулась к анту, к стволу его мозга, и сжала его. Сжала изо всех сил. У человека с камнем мгновенно прервалось дыхание, сердцебиение, булыжник выпал из его руки, и он рухнул как подкошенный. Толпа отпрянула.
– Зачем? – Глупый вопрос. Но слишком уж неожиданным было переключение на поездку.
– Разве вам уже не нужно садиться на княжение?
– Но… Почему это надо делать сейчас, когда у Михаила все налаживается – тьфу-тъфу, чтоб не сглазить? – Я поплевала через левое плечо.
Каллистрат с иронией проследил за моими действиями и ответил: – Именно потому. Мы доставили князя туда, где ему, закованному в нубос, ничто не угрожает, убедились, что дело пошло на лад. Теперь пора заняться вашими делами. Сколько продлится то, что сейчас началось в Витвине, неизвестно. А вы можете использовать это время для того, что вам предначертано: получить царову милость, венчаться на княжение… И к тому времени, как…
– А вы?
– Я? Поеду к себе в имение. Если вы не пригласите меня сопровождать вас в Вышеград. Не пригласите – дам в сопровождение своих дружинников, пока у вас нет своих. Мне тоже нет смысла торчать в этом зловещем месте.
– Но почему сейчас? Все это можно сделать позже!
– Дождаться осени? Тогда дороги станут совсем плохие. Я узнавал, как лучше добраться до Вышеграда. Есть два пути. Про один я вам говорил: выехав по той же дороге, по которой мы сюда приехали, взять чуть севернее, через Кравенцы. Но это все равно большой крюк. А есть морская дорога. Отсюда хорошая ладья доплывет до Дулеба, придерживаясь побережья, дня за четыре. А будет попутный ветер – так и раньше. От Дулеба же до Вышеграда на хороших лошадях – всего один дневной перегон. Но опять – это надо сейчас. Осенью шторма разобьют любую ладью, а дороги станут непроезжими.
– Вы…
– Я только забочусь о вас, княгиня. Выйдем отсюда, вы сможете посмотреть все мои мысли. Да, там есть некая надежда на вашу благосклонность. Вы ее не убили, да вам это и не под силу – я не ант. Но никаких злых умыслов вы в моей голове не обнаружите!
– Я никуда не уеду, – зло сказалая. – Я дождусь, пока князь вырвется из нубоса. Если это не произойдет до осени – ничего. Буду ждать дальше. Мне все равно, когда я сяду в Суроже, – в этом году, через год, через десять лет. Надеюсь, княжеские слуги не выгонят меня из Киршагского кремля?
– Нет конечно! Но, княгиня, вы не представляете, какая тут, в Киршаге, тоска. А начиная с осени, когда с моря поднимаются ветра, по пустохляби крутятся смерчи, а камни кремля сочатся холодом и слякотью…
– Вот уж чего я не боюсь – так это ветров и слякоти. В моем родном городе этого добра навалом! И вообще, Калли-страт. Ваши помыслы чисты, а речи умны. Но они мне надоели – и помыслы, и речи!
– Вы меня гоните, княгиня? – горько спросил он.
– Нет. Просто предлагаю заняться собственным поместьем и вашими интересными научными опытами. А когда остынете и приедете с другими помыслами и речами, то я с огромным удовольствием проведу с вами время. Я в этом не сомневаюсь, зная ваш ум и вашу галантность.
– Вы уже употребляли это слово, княгиня, но так и не удосужились объяснить его смысл. Думаю, что это неспроста. И, думаю, мне не захочется проявлять перед вами свои высокие качества, если вы меня так жестоко прогоняете!
– Поймите, Каллистрат, всякому терпению– есть предел. Мы только второй день в Киршаге, а я уже чувствую себя здесь, как в ловушке. И виноваты в этом вы! Поезжайте. Остыньте. Потом вернетесь.
– Княгиня!… – начал Каллистрат высоким, взвинченным голосом. Но замолчал, резко повернулся и выскочил вон из часовни.
Я сгребла веревки и лоскуты в одну кучу, к стене, еще немного понаслаждалась зрелищем заживляющейся раны на ткани Витвины и отправилась в отведенные мне палаты. Встречаться и говорить с загнавшим себя в угол Каллистратом не хотелось.
По дороге я сделала три важных дела.
Заглянула в комнату, где спали киршагские слуги, нашла там одиноко сидящего Бокшу. Поговорила с ним, внушила уверенность в его нужности княгине. Распорядилась пока во всем слушаться киршагскую домоправительницу Чистушу, делать все, что она говорит.
Потом зашла к самой Чистуше, сообщила, что буду гостить до тех пор, пока князь Михаил не поправится.
– А он обязательно поправится! – добавила я, чтобы развеять ее скорбное настроение, и даже протянула руку, пытаясь погладить и успокоить. Но встретила столь жесткие, встопорщившиеся при одном моем прикосновении борозды любви к князю, что быстренько прекратила свою благотворительность. А то нажала бы покрепче – могла и сломать что-нибудь в ее мозгу. Впору вывешивать табличку: «Чужих антов не гладить!»
Вспомнив, зачем, собственно, я к ней заходила, добавила, что мой ант Бокша в ее распоряжении. И еще попросила сменить служанку.
* * *
– Когда прикажете подать завтрак? – с поклоном поинтересовалась моя новая служанка.Просмотрев внимательно ее мысли, я убедилась, что она не спала с Михаилом.
– А Каллистрат уже завтракал? – спросила я позевывая.
– Оболыжский с утра уехали, – снова кланяясь, сообщила служанка.
– Интересно, куда, – сладко потягиваясь, промурчала я. – Не говорил?
– Говорили. К себе.
Сон мгновенно слетел с меня. Неужели?
– В имение? А не говорил, когда вернется?
– Только сказали, чтоб его не ждали скоро. Значит, я здесь осталась одна?
– А людей своих он забрал?
– Нет, даже карету с кучером оставили. И наказали им, чтоб они вас слушались. А нам всем сказали, чтоб мы вам угождали, как могли, потому что князь вас любит.
– Ну как он может меня любить в нынешнем своем положении… – вздохнула я.
Значит, Каллистрат послушался-таки моего доброго совета!
И у меня начались каникулы.
Поздний подъем. Завтрак в постели. Обед в розарии. Ужин при свечах. В промежутках – узкие, низкие, зловеще-восхитительные лабиринты Киршагского кремля, свирепый грохот морского прибоя, разбивающегося у ног, беззвучная, страшная в своей обманчивой монолитности ослепительно-белая гладь пустохляби. И посреди всего этого – островок надежды в маленькой часовне. Который укреплялся и расширялся по мере того, как затягивалась дыра в Витвине. Медленно, волосок за волоском, ниточка за ниточкой.
Правая рука моя не только обрела чувствительность под воздействием лечебных ванночек, но даже начала уже мне понемногу подчиняться. Чудовищные локоны явно редели, выпадали, кожа наливалась жизнью, подтягивалась, закрывая черные жгуты вен. В платье с короткими рукавами я, конечно, появиться еще не рискнула бы… Да и по чину ли мне это? С коротким рукавом я видела в Киршаге только анток, и то из самых бедных. Даже антки-жены из ремесленного сословия были упакованы в ткань с головы до ног. А купчихи – те и вовсе высились матерчатыми кулями!
«Чужих собак – не выгуливать, чужих антов – не гладить!» – это правило я блюла четко. С кремлевскими антами была корректной. С прохладной благодарностью принимала все блага, достававшиеся мне как княжеской гостье, в души слуг не лезла, с дружинниками была приветлива.
И так все было хорошо!… Пока Василий, Каллистратов дружинник, оставленный в Киршаге для моей пущей сохранности, не встретил как-то меня при выходе из розария в послеобеденный час.
– Княгиня, – сказал он, кланяясь. – В городе нехорошо.
– Кому нехорошо? – с ласковой внимательностью поинтересовалась я, все еще пребывая в благодушном состоянии.
– Как бы нам не стало нехорошо, – снова кланяясь, зыр-кнул глазом Василий. – И нам, и вашей милости.
– Бунт? – вглядываясь в его мысли, поразилась я. – Освободительная война? Они не могут так говорить!… Ну, говорят… Мало ли, поговорят да и забудут. Это же анты!
– Да только уже не разговоры одни…
– Фрол? – ахнула я. – Что ж ты сразу-то не сказал!…
Я кинулась в гридницу.
Киршагские дружинники обступили Фрола, лежащего на полу, устланном соломой. Я растолкала их, и Фрол, открыв глаза, прошептал мне, едва шевеля разбитыми губами:
– Я бы… и остальных… раскидал… Но много… их было…
– Молчи! – приказала я.
Я и так слишком много видела сквозь красную пелену беспамятства, то и дело застилавшую его воспоминания.
Вот он спокойно поднимается вверх по улочке городка. Вот замечает настороженные взгляды прохожих, которые тут же, сразу отводят глаза. Вот за поворотом его поджидает толпа. Все смотрят теперь уже прямо, глаз не отводят, а молодой задира, выступив на шаг вперед и подбоченясь, спрашивает у Фрола:
– Ты чего тут ходишь?
– Где хочу, там хожу, – сквозь зубы говорит Фрол.
– Нечего тебе здесь ходить! – кричат из толпы.
– Нечего! – громче всех вопит задира. – Тут князя Квасу-рова земля! А ее всякие оболыжские паскуды давят подошвами своими паскудскими! Так и всех передавят! Бей его!
Когда на Фрола кидаются, он разбрасывает первых пятерых– неопытных и неумелых драчунов-антов. Но их много, они наваливаются грудой, сбивают с ног, бьют, толкаясь и мешая друг другу.
– А ну, посторонись! – слышится зычный крик.
Раздвигая толпу, к лежащему в крови Фролу проходят кир-шагские караульные, заслышавшие шум и вышедшие узнать, что стряслось.
– Ну полно лежать-то! – ласково предлагают они Фролу. – Чего разлегся?
– Отойди, хватит, – оттесняют они в сторону драчуна, все еще пинающего Фрола ногой.
Фрол с трудом поднимается. Качаясь, как пьяный, добредает до стены. Опирается, хрипло перхая и сплевывая кровавые сгустки.
Толпа гудит и недовольно наползает вновь.
– Не напирай, отступи, – все с той же добродушной безмятежностью уговаривают толпу княжеские дружинники.
А еле живого Фрола хлопают по плечу, заставляя вскрикнуть от боли:
– Топай, парень, топай!
– Да как же вы такое допустили? – возмущаюсь я, обводя удивленным взглядом невозмутимых киршагских дружинников. – Почему не разогнали озверевшую толпу?
– А чего? – флегматично отвечает старший витязь. – Они против князя не бунтовали.
– Но они избили Фрола! – Все еще не понимаю я.
– А какого… он в город поперся? – пожимает витязь могучими плечами. – Сидел бы здесь, в кремле, – ничего б и не было…
– Но он же ваш гость!…
– А князь наш его в гости не приглашал, – с категоричной решимостью произносит все тот же витязь, и я вижу, что вся киршагская дружина согласно кивает головами, – Князь вообще никого не приглашал. И вам бы, княгиня, не ходить за пределы стен кремлевских. Чтоб худа не приключилось.
Я смотрю на его статную фигуру, уверенную выправку, просматриваю его мысли и вижу, что этот витязь – полковник Аникандр, свято блюдет клятву верности, данную когда-то Михаилу, и совершенно уверен в собственной правоте.
– Но если я не гостья, по твоему мнению, то кто?
– Не знаю, – твердо отвечает Аникандр.
– И поэтому ты хочешь запереть меня в кремлевских стенах как пленнипу?
Аникандр искренне удивлен: – Кто ж вас держит, княгиня? Можете ехать хоть сегодня! Дороги из Киршага не перекрыты.
Я смотрю на его самоуверенное лицо, краем глаза отмечаю каменное выражение лиц остальных дружинников, вижу их мысли и начинаю впадать в тихую панику. Я могу попытаться объяснить им, что князь очень хорошо ко мне относится, что он – потом, когда придет в себя, – будет недоволен, узнав, как меня вот так взяли и выставили из его родового гнезда… Но свидетелей Михайловой благосклонности среди княжеских дружинников и слуг у меня нет. Каллистрат им все это уже говорил. Если они не поверили ему, с чего бы им верить мне? Совершенно посторонней княгине…
Да и не просто посторонней! Вражда между кравенцовскими и сурожскими князьями урегулирована посольством Михаила, но опять-таки кто об этом здесь знает? Все видят только одно: из посольской экспедиции Михаил вернулся ни живым ни мертвым, все остальные вроде бы перебиты в заповедном лесу, но кем, как? В живых – только Никодим, который после смерти Порфирия Никитовича – свободный человек. А за меня просил Каллистрат, который тоже не лыцар кравенцовский, давший клятву верности кравенцовскому князю, а так – непонятно что. И к тому же этот Каллистрат хочет жениться на княгине – его дружинники вон как этим похваляются!
– Аникандр, – ошеломленный, говорю я этому непробиваемому витязю с безразлично-спокойным взглядом, – зачем вы, княжеские дружинники, поверили сказке, будто я приехала захватить Кирщаг обманным путем? Это доверчивые анты могут попасться на подобную удочку, но вам, голутвенным, такое-не пристало! Разве я веду себя здесь как госпожа? Разве со мной отряд свирепых воинов?
– А кто вас знает? – пожимает витязь могучими плечами. – Говорят, вашу милость и в своем, Сурожском, княжестве не приняли! Кто ваши мысли может знать теперь? А про болтовню антовскую… Что ж, ежели анты правду говорят, так и голут-венному не зазорно их послушать!
– Но я хочу только одного – дождаться, пока князь Михаил вернется к жизни!
– Зачем? Ему ваша охрана без надобности, мы своего князя и сами сумеем оборонить от недругов!
– Но я все равно дождусь, пока князь придет в себя! – жестко сказала я.
Взгляд и слова полковника Аникандра посуровели:
– Вот и дожидайтесь. В покоях, что вам отвели. А в город ходить да антов баламутить – не след!
Он меня не боялся. В отличие от депутации городских антов, которые утром приходили к нему с просьбой выгнать чужую княгиню, обманом захватившую Киршагский кремль. Но и потакать мне не был намерен. А уж людям, которые остались здесь со мной, тем более! И это было совсем уж опасно для этих людей. Они – кто по стечению обстоятельств, кто по приказу Каллистрата – оказались со мной в одной лодке. Дырявой лодке, как выяснилось… И дырку эту затыкать мне – больше некому…
– Тогда, полковник, так. Всех, кому вы отказываете в гостеприимстве, я забираю в свои палаты. Прямо сейчас, немедленно' Василий, Степка! Зовите кучера Тугара, забирайте с кухни Бокшу, осторожно поднимайте Фрола, несите ко мне в покои. Будете теперь жить рядом со мной. А вам, Аникандр, и всей вашей дружине – низкий поклон за заботу!
Полковник пожевал губами, но путного придумать ничего не смог, поэтому только поклонился со словами: – Прощеньица просим, княгиня, если что не так!
Я кинулась в отведенные мне помещения. Рядом с моей просторной комнатой было две каморки, каждая с кроватью и широкой деревянной лавкой. Антов надо было селить все-таки отдельно от оболыжских дружинников, поэтому комнатушку побольше я сразу решила отдать голутвенным. Избитого Фрола, конечно, на кровать, а вот двое остальных на лавке явно не поместятся… Никодима я пока решила не забирать сюда – он все-таки свой, киршагский, тем более что места все равно не хватает. Может, перенести сюда и кровать из другой комнатенки? Анты привычные – поспят и на полу…
Но за этими мелочными заботами меня не оставляла забота главная: ну а дальше что? Окопаться за высокими киршагскими стенами, не высовывать носа из отведенных мне палат? Окружив при этом себя здесь чужими для Киршага людьми? Тогда я уж точно стану похожа на завоевателя-оккупанта! Даже в собственных глазах.
Что ж это за напасть такая?! Откуда мысль о моих захватнических планах проникла в киршагские умы? Оно, конечно, если подойти с предубеждением против меня, то и точно получается похоже на правду: явилась незвана-нежданна, живет, уезжать не хочет… Но я не очень верила в самозарождение подобной мысли в доверчивых антовских головах. Приняли-то меня хорошо! С чего вдруг такая перемена? Не Георгов ли хвост торчит из этой лжи? Может, конечно, это паранойя и я зря зациклилась на Кавустове – лежит он сейчас в поместье князей Шатровых, зализывает раны, никого не трогает… Или уж помер! Порфирий-то его своим мечом не гладил, не ласкал, дикую боль Георга после удара Порфирия я почувствовала достаточно отчетливо!
А вдруг это проделки Каллистрата, уязвленного в лучших чувствах? Очень уж он не хотел оставлять меня здесь, рядом с Михаилом! Вот и придумал столь хитроумный план, цель которого – выжить меня из Киршага любой ценой. А что его же люди и пострадали – так в любви, как и на войне, все средства хороши!
Такие неприятные мысли одолевали меня, пока я размешала людей, за которых чувствовала ответственность, на новом месте И не успела еще разместить, как в дверь боязливо постучали.
Вошла перепуганная служанка и сообщила, что Аникандр просит его принять.
– Зови, – еще более насторожившись, велела я.
И не зря. Едва только доблестный киршагский полковник ввалился ко мне, как я увидела, что он сдал меня. Со всеми потрохами.
– Княгиня, – начал он, с неудовольствием оглядев результаты моих усилий. – Ходатайство от горожан. Нижайше просят вашу милость явиться завтра к полудню на вече.
– У антов есть вече? – устало удивилась я.
– А как же, – хмуро ответствовал Аникандр.-Что ж мы за них станем разбирать их склоки и дрязги? Делать нам больше нечего!
– Но ты не только взял на себя труд быть их посланником передо мной, ты еще и самолично провел ходатаев в часовню к князю!
– А что – нельзя актам увидеть своего господина? – огрызнулся Аникандр.
– Можно, – согласилась я. – Особенно когда они собрались воевать против такого страшного противника, как я. Кстати, ты только недавно, в гриднице, говорил, что за мою безопасность за пределами стен кремля не отвечаешь. А что, городское вече собирают здесь, прямо во дворе?
– Зачем, у них есть свое место. А с вами я сам завтра отправлюсь, дабы не приключилось чего. Не извольте беспокоиться.
– С таким охранником – да мне еще и беспокоиться? безрадостно усмехнулась я.
Но охранник назавтра у меня был не один. На городское вече отправился целый отряд киршагских дружинников. Да еще Никодим увязался. В душе он уже дал мне клятву верности и отпускать свою госпожу неизвестно куда, под ненадежной охраной был не намерен.
Вече было многолюдным. И ко мне – весьма недружелюбно настроенным.
Сотни голов повернулись в нашу сторону, как только мы появились, ропот пробежал по толпе и уже не стихал все время, пока дружинники выстраивались вокруг вечевого пригорка. Меня туда проводили с поклонами и усадили на специальный стульчик. Аникандр с Никодимом встали по сторонам, вечевой представитель поднял руку, и собрание горожан началось.
Со своего пригорка мне была хорошо видна беспорядочная, как броуновское движение, вечевая толчея – площадка, отведенная под эти сборища, хоть и была сравнительно ровной, все же имела наклон в сторону моря.
Поначалу анты, толпящиеся внизу, казались одинаковыми, потом я стала их различать.
Первые, ближайшие ко мне. были более упитанны, лучше одеты, аккуратнее стрижены, в круглых войлочных шапочках разных цветов, кое-где посверкивающих серебряными, а то и золотыми украшениями. Стояли они молча, лишь изредка с важным видом перекидываясь одним-двумя словами. Наверно, зажиточные анты.
Дальше бурно обсуждали мое появление анты уже без шапочек – в одних серых чепцах, а то и вовсе простоволосые. Латаные локти то и дело взлетали вверх в их экспрессивной беседе.
И только потом волновалась людская орда совсем никчемной бедноты – серая, неразличимая. Если у них что и блестело, так это загорелые темно-коричневые лысины и проплешины на голове.
Для начала слово взял один из тех антов, что стояли в первом ряду, ближе всех. Дружинники пропустили его на пригорок. Не поднимаясь слишком высоко, он поклонился мне и, повернувшись к толпе, поведал о вчерашней экскурсии в Киршагский кремль.
Речь его была выдержана в спокойном тоне. Он был купец с большим торговым интересом в Суроже, как я сразу заметила по его быстрым мыслям. Особо ссориться с сурожской княгиней не хотел. И к тому же он до сих пор находился в подавленном настроении из-за той самой вчерашней экскурсии. Из-за тех неприятно крамольных, совсем анту не подобающих, мыслей и чувств, которые охватили его во время лицезрения князя Михаила. Поэтому дополнительно нагнетать обстановку он не хотел, просто поведал: князь Михаил цел, но лежит без движения и дыхания. Слышал он стороной, что князь был ранен, но раны не заметно, а голутвенные, прибывшие в Кир-шаг вместе с княгиней (новый поклон в мою сторону), уверяли, что князь идет на поправку.
– Уверяли они! – Дерзкий возглас из толпы прервал оратора. – Вранье! Мы узнали правду, не надо!
– Это кто бузит? – строго поинтересовался вечевой представитель, и из недр людского моря выплыл плюгавый мужичонка в чепце – штопаном-перештопаном, с широкой подпалиной с правой стороны.
– Мы хоть сами и неграмотные!… – закричал он в толпу. – Но умные люди подсказали нам с книжниками поговорить! А книжники знают – все знают! И про то, как князюшка наш лежит, читали в летописях! И про то, что никогда уж теперь наш князюшка не выздоровеет! Будет недвижим – долго-долго – да и помрет потом! А сурожская княгиня, что привезла его, болезного, станет теперь править нами! Во оно как повернулось! И будем мы теперича не квасуровские уже, а ша-гировские!
Толпа загудела. «Не бывать!» – послышались выкрики, – «Не пойдем под Сурож!»
– А вот у самой княгини спросите! – не унимался мужичок. – Долго она в Киршагском кремле сидеть будет? Спросите! «А спроси! – заволновалась толпа. – Пусть скажет!»
– Княгиня … – непочтительно задрал на меня бороду мужичок.
Но его прервали, схватили, уволокли назад, в толпу. Бал здесь правили другие.
Одетый богато, в меха, несмотря на жару, купец барышник-перекупщик, известный всему Киршагу мироед (имя его в сопровождении весьма нелестных эпитетов мгновенно пронеслось в мозгах окружающих), низко поклонился в мою сторону. Но когда взошел на пригорок за оцепление из дружинников да повернулся лицом к сгрудившейся толпе, то слова, бросаемые им в людскую гущу, оказались много хуже речей предыдущего оратора.
– Великое киршагское вече! – провозгласил он неожиданно высоким, визгливым голосом. – Поклониться нам Су-рожу или не поклониться? Давно на нас зарились князья Шагировы, а теперь сбылось! Вот сидит она – госпожой нашей быть захотела. Змеей вползла, песчаной лисицей влезла в Киршагский кремль! Чтоб обрушить твердыню князей Квасуровых– прямо в пустохлябь, что позади кремля! Чтоб истоптать нашу землю! Чтоб выпить наше море! – Он кричал все громче, срываясь на визг, взвинчивая толпу, – Так не бывать этому! Прочь с земли нашей! Горожане! Не дадим Киршаг на посрамление! Сгубим губителей!
Он еще кликушествовал, орал нечто, столь же поджигательное, размахивал руками – дело было сделано: толпа взорвалась воем и плачем, криками и проклятиями.
Анты не способны убить господина? Поодиночке – наверно. Но обезумевшая толпа способна на любое злодеяние, как бы люди потом, разбредясь из нее, ни корили себя…
И сейчас, взведенная до истерики, огромная, бесформенная людская масса двинулась вперед, на вечевой пригорок, раздвигая передних, златотканых, сминая дружинников, выставивших перед собой короткие копья.
Это была ловушка. Деться мне было некуда, защиты искать негде, да и кто, какой герой способен защитить от разъяренной толпы?
Аникандр замер в растерянности. У Никодима сознание заволоклось красным, кровавым, он с рычанием потянул меч из кожаных ножен.
Но уже карабкались на вечевой пригорок дюжие босоногие мужики в лохмотьях, с кольями в руках, безумно разодранными воплем ртами. Уже растворились все в одном многоголосом вое, и кроме ненависти ничего не осталось в остекленевших людских глазах. Следующая секунда должна была стать решающей. И я поднялась со своего стульчика.
У меня не было аргументов, способных убедить толпу. Как не было и возможности утихомирить ее. Мои руки, протянутые к мозговым извилинам первого ряда антовской черни, ползущей на вечевой пригорок, натыкались только на одно – застывшую корку злобы, которая не поддавалась поглаживанию, а лишь ломалась под моими пальцами.
И я ее ломала. Вместе с жизненно важными мозговыми функциями.
Первые трое пали замертво, почти уже дотянувшись до подола моего платья. Одного анта, вьшезшего сзади, зарубил Никодим. Двоих столкнул вниз Аникандр. Но толпа все лезла…
И тогда я закричала. Без голоса, без звука – одной жалостью и состраданием к их бедным, темным антовским мозгам.
Голутвенные не слышали моего крика. Они только вертели головами, тяжело дыша и не понимая, с чего вдруг наступила вокруг такая оглушающая тишина – рев толпы прервался на полувздохе. Людской поток остановился. Рты еще были разинуты, но в глазах стоял испуг. Нет, эти люди по-прежнему не способны были принимать мои аргументы, но они хотя бы замолчали и остановились. И я смогла сказать им:
– Жители Киршага! Подданные князя Квасурова! Я услышала то, что вы хотели мне сказать. Теперь мне надо это обдумать. Через неделю здесь, на этом самом месте, я дам вам ответ. Ответ окончательный. И тогда – поступайте как знаете! Я сказала свое слово и теперь ухожу. Дорогу княгине!
– Дорогу княгине! – заорал Никодим свирепо и полез вниз, угрожающе размахивая окровавленным мечом, расталкивая оцепеневшую толпу.
– Стройся! – запоздало крикнул полковник Аяикадр своим дружинникам. Они с трудом поднимались с земли – смятые и затоптанные толпой.
Я вздернула подбородок и неспешно начала свой спуск в толпу. В коридор ненависти, чуть раздвинутый передо мной щитами киршагских дружинников, угрюмым конвоем окруживших мою княжескую особу. Они выполнили приказ полковника Аникандра, но в душе были согласны с окружающими актами, ненавидящими меня.
Рядом в толпе, справа, дернулась чья-то злобная мысль. Вслед за ней поднялась рука с камнем в кулаке. Камень был нацелен в мою голову – и я не стала раздумывать. Не поворачивая головы, потянулась к анту, к стволу его мозга, и сжала его. Сжала изо всех сил. У человека с камнем мгновенно прервалось дыхание, сердцебиение, булыжник выпал из его руки, и он рухнул как подкошенный. Толпа отпрянула.