Всего в «Теории ВЛ» было двенадцать советов. Последний, тринадцатый, состоял в том, чтобы не применять все эти советы сразу. Предлагалось, в частности, использовать только четные или только нечетные. Не знаю, раскусил ли кто эту хохму. Дело в том, что при написании «Теории ВЛ» тоже использовалась техника ВЛ. Половина советов противоречила другой половине, потому что одни писались от имени человека, а другие – от имени его виртуальной личности. Совет про «идеальную ВЛ» – явно вирусный. За ним шел другой, человеческий:
...«Слабая реальная личность никогда не создаст сильную виртуальную (обратное неверно). Если вам удалось создать сильную ВЛ, возможно, стоит попробовать себя и в других творческих средах: затяжные прыжки с парашютом, разведение горных пчел, работа воспитателем детского сада».
До сих пор случается, что люди при мне ругают или расхваливают найденного в Сети автора, и я с трудом сдерживаю смех, поскольку это один из моих виртуалов. Но здесь я обещал разоблачения, и потому расскажу о другом.
Почти все Отцы Рунета 90-х прошли через игру в виртуалов. У Темы Лебедева была Катя Деткина, у Ромы Лейбова – Май Иваныч Мухин, у Саши Гагина – Паравозов, у Жени Горного – Мирза Бабаев. Думаю, все они просекли, что собственная личность и общественная личина – две очень разные штуки. И не очень приятно, когда вторая побеждает.
Поначалу-то кажется, что ВЛ – это открытие собственных неизвестных талантов. Вроде как внутри тебя сидит совсем другой человек, которого вечно подавляют условности сурового окружающего мира. Но это очень сомнительная идея. Если ты думаешь, что внутри тебя сидит другой человек, лучше сразу купи тест на беременность.
Другое дело, что человек вообще не приспособлен к массовой коммуникации. У него только две руки, два глаза и одна штуковина между ног. Основное наше общение по жизни – один на один. Ну, может быть, в компании из трех-четырех человек на кухне. Если больше – это уже не личное общение. Это вещание. Нечто для толпы. С учетом желаний толпы. То есть не совсем свое. Хотя оно и кажется очень убедительным, когда толпа реагирует. Ведь тысяча мух не могут ошибаться, да? Так и начинается главная проблема сетевой летучей мыши – комплекс Бэтмена.
С другой стороны, дождь тоже не ошибается – но можно надеть плащ. Виртуальная личность – это одежда в чуждой сетевой среде. И среда эта гораздо активнее, чем просто «читатели». Тысяча мух в Интернете не просто хавают. Они еще могут за тобой шпионить, а потом – ловить тебя на твои слабости, твои дыры. Поэтому сетевой одеждой нельзя пренебрегать.
Но и срастаться с нею не стоит. Нужно соображать, что ты надел и для чего. А ради этого и поэкспериментировать не вредно. Так что ежели вам вдруг попадается человек в диком попугайском наряде, это еще не значит, что он – конченый пидор. Возможно, он просто ищет свой прикид. Тестирует. И это лучше, чем наспех одеться так же, как другие, попутно копируя их дурные привычки: носить только темное, кутаться в жару…
Вот почему я не использую автоматические подписи в почте. Джентльмен никогда не позволит роботу подписываться за него. Особенно если джентльмен – то Джекил, то Хайд. Главное, самому выбирать, когда кто.
Электронный Стругацкий
Если создатель ВЛ все-таки позволил своему виртуальному монстру выйти из-под контроля и захватить мозг, теория ВЛ рекомендует выбирать клиники для шизофреников в местах с мягким климатом – Бахчисарай, Баден-Баден, Борнео.
Меня самого это миновало. Может, потому, что в разгар самых веселых мэришелльских хулиганств я, по счастливому совпадению с собственной теорией, уехал отдохнуть в страну с мягким климатом на ту же букву – в Болгарию. Однако дурной пример заразителен. Перегрев одного из коллег-виртуалов стал причиной большого скандала, после которого «Арт-Тенета-97» накрылись большой волосатой мышью.
Началось тоже с виртуального автора – на конкурс попал наркоманский роман «Низший пилотаж» Баяна Ширянова. Тут и сказались минусы дилетантской идеологии Житинского. Все-таки с возрастом приходится выбирать, за какую сторону играешь. Приходится надевать конкретный костюм. После номинации «Пилотажа» Житинский начал нести что-то о «морали». И удалил роман с сайта, заменив его ельцинским указом о запрете пропаганды наркотиков.
Номинационный комитет, состоявший из Отцов Рунета, сразу взъелся. Свободу попугаям! Гостевая книга «Тенет» опухла от ругани – и превратилась в самое интересное произведение конкурса. Я подливал маслица в огонь от имени Мэри Шелли, напоминая Житинскому, что сам он публикует «Кысю» Кунина, где герой-кот трахает лисичек и собачек, да еще успевает по ходу пьесы героину тяпнуть. Чему учит наших деток этот издатель мерзких врак о лисоебучих котах?! – вопила Мэри.
К чести Житинского, он выкрутился. Он узнал, что Ширянов – не торчок, а вменяемый писатель Кирилл Воробьев, у которого жена и двое детей. Роман Ширянова остался в конкурсе, прошел во второй тур. Житинский отнес «Пилотаж» председателю жюри Борису Стругацкому, и тот вынес окончательный вердикт: да, это литература, хотя и странная. Типа жизнеописания инопланетян. Но литература. Можно дать первое место.
И дали. И даже издали на бумаге, как было обещано. Но осадочек остался. И выплеснулся 11 июля 1998 года во время итоговой онлайновой конференции со Стругацким, на которую загрузилось множество знатных нетменов и литераторов.
Первые три часа общественность просто балдела от Стругацкого, ибо он оказался большим ценителем сетевой литературы и знатоком Рунета. Он давал отличные отзывы на конкурсные тексты. Когда к нему обращался Антон Никитин, он переспрашивал: «Антон Борисович, если не ошибаюсь?». Митя Коваленин называл Стругацкого не иначе как «Сэнсэем» и получал от него одно благословение за другим. «Низший пилотаж» Стругацкому тоже очень понравился.
А потом в чат пришел настоящий Стругацкий.
Он просто опоздал. Все это время за него отвечал Дима Гусев, второй секретарь конкурса, живущий в Штатах. У него был пароль к серверу, и сначала Дима хотел всего лишь подколоть окружающих, зайдя в конференцию с ником «Стругацкий». Но никто не заметил подвоха. Посыпались вопросы. Дима стал отвечать.
– Ближе к концу трехчасового интервью накопилась страшная усталость, – рассказывал он мне потом. – Я весь вспотел. Но кайф словил!
После того, как подделка раскрылась, все вопросы были заданы по новой настоящему Стругацкому. Но его ответы были ужасно скучны по сравнению с гусевскими. «Это не читал… Это не запомнилось… Девяносто процентов – всегда говно… Какого-то особенного будущего у сетевой литературы, разумеется, нет и быть не может по определению».
Не, наш Стругацкий был круче.
# # #
Спустя два года тот же трюк прокрутили на Западе. В феврале 2000-го во время интернет-конференции на CNN президент Клинтон сделал шокирующее признание. Его там спросили, как он видит развитие Интернета.
– Лично я, – ответил президент США, – хотел бы видеть в Интернете побольше порнухи.
Но что интересно: нашего Стругацкого три часа не могли разоблачить, а вот американцы сразу заподозрили, что кто-то хакнул чат с Клинтоном.
Почему? Я думаю, они просто разучились мечтать о нормальных человеческих радостях. Бедные бездуховные существа. То ли дело наш Ельцин. Он в своей первой интернет-конференции сказал безо всяких хакеров: «Ядерное оружие мы уничтожим вместе с Соединенными Штатами!» Честно сказал, что думал. Такое не подделаешь.
Месть виртуалки
В «Мастере и Маргарите» упоминается мета-религия, согласно которой после смерти с человеком происходит то, во что он верит. С учетом этого сам Булгаков сейчас находится на альтернативной Земле, где рукописи не горят. Вся поверхность планеты покрыта пятиметровым слоем бумаги. Планета Писака: растительности нет, ископаемых нет, населена рукописями. Адский отжиг!
Интернет частенько работает как «тот свет», с которым налажена хорошая связь. Каждый может получить воздаяние по вере его, не дожидаясь полного ухода. Стоит лишь опубликовать в Сети какой-нибудь манифест, и ты обязательно получишь отдачу в самом ближайшем будущем.
После «Арт-Тенет» я уже не рвался пропагандировать сетературу. Мне хватало сумасшедших, которые присылали на конкурс тексты в пять мегабайт и с редким упорством переспрашивали, как мне понравилось. От такого волей-неволей промелькнет мысль, что некоторым писателям был бы полезен даже ГУЛАГ.
Похожие проблемы возникли у Житинского с его манифестом виртуальности. Вроде бы он грамотно проанализировал свой облом с Катей Деткиной. Невзирая на это, из всех моих знакомых он чаще всего попадал в смешные истории с виртуалами.
Однако чувство юмора рок-дилетанта всегда его спасало. И в конце концов он сам, преодолев последние заблуждения о «морали», создал отличную подделку. Причем на международном уровне.
Дело было в Швеции в 2005-м. Житинского с Горчевым пригласили выступить на тамошней книжной ярмарке. Но Горчев не поехал. А швед, который пригласил их, опоздал на мероприятие. Между тем ведущий уже объявил на непонятном шведском следующий номер программы. Прозвучали фамилии двух великих русских писателей. Житинский вышел к микрофону.
– Мистер Горчев? – спросили его.
Наверное, в этот момент в голове Житинского разом захохотали все виртуальные девочки, которые дурили его долгие годы в Интернете. И он им отомстил.
– Да, мистер Горчев.
– А где мистер Джитински?
– А хуй его знает, – ответил Житинский, быстро входя в роль Горчева.
Потом он взял микрофон и сообщил публике на ломаном английском, что стихи пишет редко, но недавно удалось написать одно приличное. И с выражением прочел пастернаковский «Август».
Говорят, сейчас в Швеции готовят к изданию полное собрание стихотворений Горчева и вообще очень заинтересовались русской поэзией. А поскольку Нобелевку куют именно шведы, перспективы у Горчева самые радужные.
# # #
Виртуальные девочки догнали и меня. Как-то в конце 90-х я узнал, что в старинном кинотеатре «Ленинград», где я даже ни разу не был, идет японский фильм «Весна». В то время фильмов о Сети было немного: всю классику типа Hackers, The Net и Nirvana можно было за одну ночь просмотреть. И каждый новый смотрелся с удовольствием.
Фильм оказался и вправду что надо. Парень и девчонка знакомятся в чате, долго ведут переписку, параллельно у каждого своя жизнь со своими заморочками. Но в финале они проходят через все заморочки и встречаются вживую. Хороший фильм, без голливудовщины, со своей глубиной.
И вот, в самом конце, когда герои уже идут навстречу друг другу по платформе, мое воображение пустило сопли. Я решил, что осознал сверх-идею фильма. И остальные, кто его посмотрел, тоже осознали, решил я. И сейчас, когда зажгут свет, каждый по-новому посмотрит на тех незнакомцев, которые сидят рядом. Может, кто-то даже познакомится на почве этих открытий.
Сам же я был в исключительной ситуации, поскольку вошел в зал после начала фильма, в темноте. Сиденье нашел на ощупь, с краю, никого в зале еще не видел. Так что, развивая свой романтический бред, я представил, что после включения света обнаружу на соседнем ряду… Ну, например, одну из своих виртуальных питерских знакомых, с которыми пока не виделся.
В то время я еще тешил себя принципом «абсолютной романтики»: мол, настоящие родственные души должны быть связаны именно этим тонким «родством душ», а не географией и прочими внешними факторами. Истории типа «влюбился в одноклассницу» или «женился на коллеге по работе» отметаются как пошлость. А Сеть зато оказывается тем каналом, через который можно найти «родственную душу» по самым неформализуемым признакам родства. В полном отрыве от прочих поверхностных атрибутов.
Короче, было несколько девчонок, с которыми я флиртовал через Сеть. О трех или четырех из них я даже знал, что они в нашем городе живут. И было бы вполне логично, если бы кто-то из моих сетевых собеседниц пришел на фильм по такой актуальной сетевой теме…
Когда фильм кончился и включился свет, кинозал оказался набит старушками. Сотня морщинистых отечественных старушек в небольшом кинотеатре – после сверхсовременного японского фильма про подростков, треплющихся через Сеть! Я был самым молодым в зале, остальные были старше меня и героев фильма как минимум лет на двадцать! Так в ужастиках слишком сладкая романтика резко переходит в кошмар – как будто девицы-виртуалки из моих мечтаний в самом деле пришли на фильм, но за время сеанса все резко постарели! Когда я в толпе старушек плелся к выходу, сзади меня две бабуси мерзко захихикали – будто знали, как я обломался.
Оффлайн
Свет вырубается неожиданно и весь. Как раз в тот момент, когда я прикнопливаю над рабочим местом очередной План Делов. Полная темнота, только зеленая лампочка горит в телефоне – оказывается, уже поздний вечер. Все замирают в креслах. Слышится мат тех, кто не успел сохраниться. «Все, нашей профессии больше не существует», – шутит кто-то из дизайнеров.
На ощупь выхожу в коридор. Там уже бродят с фонариком у распределительного щитка, пытаясь его открыть. Сейчас все выйдут курить на лестницу. Но пока тут никого нет, только один сигаретный огонек в углу. Спрашиваю у темноты закурить. Вспышка зажигалки освещает улыбающееся лицо незнакомца, он замечает: «А ты сигарету не тем концом вставил…»
Если ежедневно ходишь на работу в интернет-компанию, такие возвращения в реальность быстро забываются, когда возобновляется работа. Другое дело, если компания дает дуба. Ломка накатывает вроде бы незаметно, но забирает конкретно. Весной 98-го наша веб-студия в «Невалинке» отбросила клавы не на разовое отключение света, а насовсем.
Поначалу возвращение в аналоговый мир даже приятно. Конечно, чувствуется «голод» – как-то неуютно без этой кучи писем, новых сайтов, даже без глупых реплик в форумах, без скандалов. Но постепенно внешний мир снова заполняет поле зрения. Вспоминаешь, что кого-то давно не видел, что сто лет не играл в теннис… И не то что не рисовал – уже полгода руки не доходят вставить в рамку последнюю летнюю пастель.
Снова записываешь в бумажных блокнотах полузабытые стихи. Покупаешь на день рожденья брату чернильную ручку и вспоминаешь, как давно не писал чернилами. Наверное, со школы, да и там в старших классах мы уже перешли на шариковые. В кисти дурацкое ощущение из-за частой работы с мышкой. Но почерк тот же: ровный, лишь кое-где взбрыкивает завитками.
Во множестве рецензий на фильм Гринуэя «Записки у изголовья» я так и не нашел упоминания самой главной метафоры, на которой построено это кино. У японцев времен Сэй Сёнагон почерк был показателем чувственности. Отсюда – совершенно особый символизм: девушка, пишущая стихи на коже любовника. Но что знают о почерке современные кинокритики, живущие на клавах? Знакомая американка, изучавшая древнюю Японию, написала по мейлу: «Ну и как тебе мои буковки, достаточно сексуальны?» Увы, милая, буковки твои – никак. А вернее, как у всех. Белые на черном в Юниксе, черные на белом в Виндах. У современников сексуальность – это частота движений, измеряется в Херцах. То ли дело, когда снова пишешь чернилами! Не спеша, красиво.
Но потом приходит и другое. «Ты чего такой молчаливый нынче?» Вокруг шумит вечеринка, а я умираю со скуки. Нет, я вроде бы не маньяк, обратно к компу не рвусь. Просто будущее распределено неравномерно, как заметил Гибсон. И резко возвращаться в прошлый век нелегко.
«Короче, врезаются два шестисотых мерса…» – «Говорят, четвертый “Чужой” вышел…» Будь я в Сети, это было бы прервано на первой же фразе. Уже слышал, неинтересно, not of my business – и моментально удаляешь, закрываешь окно. И переходишь на другое. Хотя бы вот на этот джаз, что доносится из приемника.
Я мысленно приглушаю окружающих, а на джаз «щелкаю мышкой». Пока только мысленно, потому что какой-то урод уже подошел к приемнику и крутит ручку. Теперь вместо джаза – Пугачева. Она просит, чтобы я позвал ее с собой, «…ня …ня …бя…» – доносятся рифмы. Мало того, этот тип еще и направляется ко мне. Ну так и есть, спрашивает: «Как дела?» Да не хочу я ему рассказывать, как дела! Тем более что он-то хочет рассказать мне о своих, а не о моих слушать! А я бы сейчас вырубил всех окружающих, а джаз бы врубил снова, дослушал. А уж потом бы всех вернул обратно и рассказал бы про дела. Как в Сети – без прерываний, без цензуры, и именно тогда, когда я сам хочу.
Хотя… стал бы я рассказывать про дела? «Учитесь бороться с информацией, иначе вы будете ей поклоняться», – говорил преподаватель программирования в школе. Странная была школа – поклоняться информации отучила, а бороться – нет.
Понятно, что бороться можно по-разному. Я не знаю, чем болеют те, с кем я перекидываюсь письмами, и что вообще происходит с ними после того, как они напишут письмо. И не скрою, мне такая стерильность общения нравится. Скажете – эгоист? Но есть и обратная сторона – я знаю, что им тоже неинтересны мои нудные рассказы о моих проблемах. Знаю, что свежий анекдот лечит настроение гораздо лучше, чем двухчасовая лекция полезных советов. И что с помощью короткого образного стишка-хайку можно передать яркое впечатление человеку, который живет на другом конце планеты и не знает обо мне ничего, кроме имени.
Значит, я не только изолируюсь – я сам приучаюсь не говорить лишнего. А интересное общение все равно остается. Несколько старых знакомых, умеющих разговаривать «ни-о-чем». Красивые и неразговорчивые женщины. Звери. Дети.
Открывашка Бродского
Еще оставались странные наброски в блокнотах. Уже и не хайку, просто пары-тройки ключевых слов, которые разворачиваются в полную картинку только в моем воображении. Эдакий персональный «Яндекс». Тут бы и остановиться… Но от литературного вируса отделаться трудней, чем от привычки к Интернету.
Книжку «Жидкое стекло» издал Житинский. Делалась она в самых пижонских традициях, которых я набрался при издании «Мояямы» в Америке. Маленький тираж, только для своих – зато ты полностью контролируешь процесс, включая иллюстрации и гарнитуру. Не говоря уже о текстах: никаких долбаных редакторов, которые вечно норовят то переносы не там сделать, то исправить парочку слов так, что смысл полностью меняется.
Подобная книжка легко решает проблему подарков: все эти вечные размышления о том, какую бесполезную вещь подарить человеку на день рожденья, да еще так, чтобы она отличалась от всех других бесполезных вещей, которые ему подарят. Только книжка, повторяю, должна быть сделана более-менее самостоятельно. Иначе придется долго оправдываться, что это не ты нарисовал на обложке квадратный трехчлен.
Но «Жидкому стеклу» не суждено было остаться чисто подарочным изданием. После двух презентаций – сначала в Питере у Житинского, потом у Кузьмина в Москве – сетевые люди книжкой тоже заинтересовались. Я отдал несколько десятков на реализацию в магазины, написав адреса магазинов на своем сайте. В маленьких лавках, вроде московской «Гилеи» или питерского «Борея», это легко. Говорят «ну оставьте десяток», дают бумажку-квитанцию, все дела. Народ потом пишет – о’кей, зашли-купили, круто.
Вдохновленный успехами внедрения в бумажную поэзию с черного хода, я выждал еще полгода и решил войти с парадного. Отправился прямиком в питерский «Дом Книги». Это оказалось даже посильней, чем ЛИТО.
Сначала меня послали «на третий этаж» – там, говорят, у нас коммерческий отдел. Иду. Встречает какая-то тетка. Вам, говорит, к такой-то надо завтра прийти, ее по средам нету. Ладно, говорю, приду.
А покажите, чего за книжка, говорит тетка. Показываю. Тут тираж не указан, говорит тетка. Так у меня такой плавающий тираж, завтра можно еще допечатать хоть тысячу штук, говорю я. Это неправильно, говорит тетка. Короче, завтра придите к такой-то, она вам все расскажет, но ее по средам нет. И вообще, сначала в отдел пойдите, там должны сначала поглядеть и заказ сделать.
В отделе меня посылают к Людмиле-отчества-не-помню. Которая прямо в зале работает, типа консультанта. Она долго разглядывает переднюю обложку. Вокруг ходит народ, косится. Потом она разглядывает заднюю обложку. Потом читает первую страницу.
Ладно, говорит, я возьму у вас пять штук на короткое время, по сколько вы хотите ее продавать? Я говорю, по сколько – ровно столько, сколько стоило издание. За столько не возьмут, тут вообще никому эта поэзия не нужна, говорит Людмила-отчества-не-помню-ни-хрена.
В Москве берут, в «Гилее» за месяц десяток уходит спокойно, возражаю я. Ну, в Москве, говорит она. Тут вам не Москва какая-нибудь!
Тут подходит какой-то тип плюгавенький. Вот, говорит она, вот Вы, Не-помню-как-имя-отчество, здравствуйте и скажите товарищу не-местному про Москву.
Да, говорит плюгавенький, видел я эту книжку в Москве в «Гилее» – и не купил! Вообще «Гилея» – это графоманский магазин, говорит этот Не-помню-как.
Вот видите, специалист знает, говорит мне Людмила-не-помню-но-старая-и-в-очках. Я говорю: ну мы же не о мнении товарища Не-помню-как говорим. А о том, что я хочу вот за такую цену и за нее вполне покупают в Москве.
Как хотите, говорит Людмила-опять-же-не-помню. Но вообще, говорит, у вас еще и обложка такая белая, ее сразу захватают грязными руками, а все равно никто не купит, а мне вам потом придется грязную отдавать. Мне пофигу, говорю я (меня все больше увлекает процедура). Ну, говорит Людмила-не-помню-уже-совсем, тогда вот вам на пять книжек заказ, идите к той, которой все равно сегодня нету, потому что она по средам не бывает.
Но я не ищу легких путей, у меня уже чисто спортивный интерес попер. Прихожу на следующий день к той, которая не по средам. Мне, говорю, Людмила-не-помню-как-отчество, и в общем, сомневаюсь даже, что она вообще Людмила, короче из раздела поэзии и в очках, и вот она мне заказ тут написала на пять книжек. И я бы как бы хотел бы их вам как бы на реализацию как бы отдать.
Плохо, плохо, что вы не знаете Людмилу-как-ее-там! – говорит та, которая не по средам. Наша Людмила-с-вот-таким-отчеством, между прочим, самого Бродского открыла!
Мне тут же делается страшное видение: стол кухонный, на столе гроб с Бродским, а вокруг стола – Людмила-не-помню-как-отчество, плюс поэт Рейн, плюс еще человек тридцать. Все по очереди открывают гроб, но кто-то изнутри упорно закрывает его взад, и все сначала. Я видение такое отгоняю и говорю: извините, сами мы не местные, живем на вокзале, про Бродского не в курсе, кто его первый открыл и с чем вообще едят.
Если не местный, тогда ладно, милостиво говорит та, которая не по средам, и уже спокойно так смотрит на меня как на нормального дебила из, скажем, города Чудова. Берет книжку, листает, листает, листает… Я прямо замираю в каком-то сладком предчувствии. И ведь оправдалось! Она вдруг как закричит:
– Нужна справка из санэпидстации!
Yes! Я к этому времени был уже совсем как под кислотой. А что это, говорю, за справка? Это типа что моя книжка не радиоактивная и не бактериологически-оружейная?
Вроде того, говорит она очень даже серьезно.
И как, спрашиваю я, эту справку мне поиметь?
А вот вы сейчас идете на, говорит она, на Садовую дом один, там у вашей книжки берут анализы, проверяют их на вредность и потом дают справку.
Я, конечно, сразу представляю себе, как моя книжка какает в коробок, а я несу этот коробок на Садовую дом один. Ладно, говорю я, мне уже достаточно приколов на сегодня. А то я сейчас совсем помру от смеха с этими анализами. Лучше я домой пойду чай пить, пока не умер.
Как хотите, говорит она, но знайте: с первого июля ничьи книжки нигде не будут без анализов брать. Или штраф – сто мротов!
От «ста мротов» я совсем заколбасился и ушел, просветленный.
Спустя пять лет в Доме Книги появились мои книжки. Но другие. «Жидкое стекло» было последней игрой в традиционную поэзию. На презентации в московском клубе «Авторник» я признался, что завязал со стихами. И что теперь буду заниматься какими-нибудь более поэтичными вещами. Может, управляемыми снами. Или общением с животными…
Примерно так и получилось. Правда, я еще долго не мог определиться, к чему ближе моя новая работа.
Глава 5
Ленточные черви
моя ушная раковина
к твоей ушной раковине
звуки моря
Мозгва и мозгвичи
Грядущие поколения рассеян скорее всего забудут поговорку «в Тулу со своим самоваром». Не только из-за отсутствия самоваров в быту, но и по причине общего развала промышленности в провинциях. Правда, какое-то время назад среди моих знакомых вызвала большой интерес новость с заголовком «На тульском самоварном заводе сгорел цех по производству огнетушителей». Многие полагали, что теперь надо «в Тулу со своим огнетушителем». Но и это не вошло в моду.
Зато говорить «в Москву со своими тараканами» будут еще долго. Это актуально, как говорят в самой Москве. А в противном случае там говорят – «это не актуально». Так сказала одна московская парикмахерша, указывая на мои питерские бакенбарды. И я сразу просек: с тараканами в этом городе проблем нет.
После того, как в конкурсе «Арт-Тенета» наступил полный «рдыц чыо пидсыц» (крылатое, но непереводимое выражение великого Делицына), самой активной тусовкой рунецких деятелей осталась рассылка ЕЖЕ во главе с горячим финским модератором Сашей Малюковым. Там обитали все, кто делал более-менее заметные интернет-проекты с регулярно обновляемым содержимым. Ежедневно, еженедельно и так далее. На встрече ЕЖЕй в Питере осенью 98-го мы познакомились с московской частью тусовки.