Страница:
— А как же отцы-инквизиторы? — гладиатор зашёлся в притворном ужасе.
Человек спокойным голосом послал отцов-инквизиторов в такое место, упоминать которое в разговоре у сауриалов было верхом неприличия. Кто бы ни были эти неизвестные отцы, но такой участи они никак не заслуживали.
— Нечего рассказывать. Привезли его купцы с юга и продали Луцию. Говорят — хороший воин.
— Говорят… Луций никогда не купит гладиатора, не проверив его в деле.
— А он проверил. Этот молчун не уступил Тхору.
Человечек уважительно покачал головой.
— В общем, господин доктор Край Ло велел подобрать для него оружие.
— Мне кажется, это обязанность самого Край Ло.
— Если Край Ло подберёт ему оружие, то в поединке с Тхором я не поставлю на новичка и лорика против ауреуса.
Хозяин комнаты только хмыкнул.
— Ладно, выбирайте, что нравится. Я добрый.
Баракл подтолкнул Шипучку к пирамидам и прошипел:
— Выбирай.
Сауриал взял деревянный меч, рассеяно повертел его в руке.
— Деревяшка.
— А ты хотел настоящее оружие? Забудь. Его ты сможешь получить только перед настоящим боем.
— Ты же воин, Баракл. Ты должен понимать, что деревяшка меча не заменит. Не тот вес, не тот баланс…
В ответ гладиатор внезапно выдернул из пирамиды муляж боевых вил и взорвался каскадом приёмов. Глаз едва успевал заметить переход атакующего движения в защитное, а защитного — снова в атакующее. Баракл вихрем метался по комнате с полминуты, а потом прекратил бой с тенью — так же неожиданно, как и начал его. Каким-то чудом огромный ящер умудрился не задеть ни одной из пирамидок с деревянным оружием.
— Вот так, — прошипел он, возвращая вилы обратно на их место. — Не тот вес, не тот баланс… Тренироваться надо…
Шипучка только смущённо сопел: ответить было нечего. Внимательно перебрав деревянные клинки, он остановил свой выбор на средних размеров скимитаре. Протянул приглянувшееся оружие Элло и выразительно зашипел.
— Этот? Хм, похоже, тебя привезли с юга.
Сауриал кивнул. В любом случае человек был прав: Меро купил Шипучку намного южнее того города, где они сейчас находились.
— Повесь на стену. Вот сюда, — указал хозяин комнаты.
— Здесь висит оружие не людей, — пояснил Баракл.
Тому, кто хоть немного знал привычки минотавров, об этом было трудно не догадаться: кто ж ещё выберет для тренировок здоровенные топоры с обоюдными лезвиями. Конечно, это оружие ещё и гномы уважают, но у тех совсем другой размерчик.
— Всё, пошли назад, — скомандовал Баракл, когда скимитар занял своё новое место. — Когда придёт время тренироваться с оружием, нам принесут всё, что висит на этой стене.
— Элло, — неплохой человек, — прошипел сауриал, когда они вышли из комнаты в проулок.
— Хороший, — легко согласился гладиатор.
— Ты говорил, что хорошие люди встречаются редко, — напомнил Шипучка.
— Редко. Элло — единственный хороший человек на всю школу Луция.
После небольшой паузы Баракл добавил.
— С детёнышем, о котором ты рассказывал, хороших людей здесь будет двое. По мне этого слишком много. Как бы чего плохого не случилось…
Утро второго дня началось для "хорошего человека" Серёжки с пинка в бок. Уставший после непривычно больших нагрузок накануне, мальчишка не сразу понял, что ворвавшийся в сон звон колокола означает сигнал к подъёму. Широко распахнув глаза, он увидел стоящего над собой Лауса, который улыбался всё той же мерзкой улыбкой.
— Шустрей, Шустрёнок. За опоздание на гимнастику накажут всех синих.
Кое-как опоясавшись и натянув сандалии, мальчишка пулей выскочил во двор, успев занять своё место до наступления "штрафного времени". А потом началась гимнастика — точнее, утренняя зарядка, как в пионерском лагере. В школе, по телевизору и радио постоянно говорили, что зарядку должен делать каждый — для здоровья. Даже специальные передачи по радио крутили. Преподаватель говорит, какие упражнения делать и отсчитывает счёт, а пианист играет бодрую музыку. Но Серёжкины родители зарядку никогда не делали. Серёжка тоже не делал. И ничего, никто на здоровье не жаловался.
А вот в лагере не выйти на зарядку было нельзя: там вожатые за этим смотрели, и воспитатели. Но и всерьёз её никто не воспринимал. Махали руками, наклонялись и приседали — лениво, для видимости. Ну, что сделать, если уж так надо. На тренировке Серёжка бы никогда себе не позволил так сачковать, потому что знал: себе дороже. Не разомнёшься как следует, так ничего не получаться не будет. Считай, занятие прошло впустую. А ему всегда хотелось чего-то добиваться, побеждать. И когда занимался прыжками в воду, и когда, повзрослев, перешёл в секцию самбо. Но это — в секциях, а в лагере-то чего стараться? Если уж совсем честно, так он и в школе, на уроках физкультуры, не слишком напрягался: всё равно хватало на твёрдую пятёрку.
В этой школе, гладиаторской, не постараться было нельзя. Около каждой группы воспитанников прохаживался «наблюдатель» с плетью в руке. У жёлтых кто-то из мальчишек схлопотал по спине за недостаточное усердие. Серёжке вовсе не хотелось проверить насколько это больно на своей шкуре, поэтому он каждое упражнение выполнял на совесть, как и остальные «синие». Зарядка показалась ему слишком длинной, и к её окончанию он здорово устал, но повода для наказания Вену не подал.
После зарядки ребята снова разошлись по комнатам. Едва зайдя внутрь, Серёжка понял, что ничего хорошего его не ожидает: синие сбились в толпу, хмуро поглядывая на новичка.
"Бить не станут", — сообразил Серёжка. — "Я же сопротивляться начну. Будет шум, а во дворе полно докторов. Тогда что?"
Какое-то время, показавшееся мальчишке очень долгим, он так и стоял — один против всех. Напряжение нарастало, молчание становилось нестерпимым. Серёжка чувствовал, как всё сильнее и сильнее становится страх. В горле пересохло. Ещё немного — и он позорно задрожит на глазах у всей группы. Лучше уж пусть бы избили…
— Вот что, Шустрёнок, — произнёс, наконец, Лаус. — Говорим тебе по-хорошему: проси господина Вена, чтобы тебя от нас перевели.
— Куда? Загорать на берегу моря?
— Куда хочешь. К красным, к жёлтым, к оранжевым — нам всё равно. Только у нас тебе делать нечего.
— Это почему же? — мальчишка совершенно не ожидал такого разговора. Удивление было настолько сильным, что о страхе забылось самой собой.
— Мы — синие. Мы должны быть лучшие во всём. А с тобой мы лучшими не станем. Оранжевые нас точно обойдут.
— Почему? — упрямо повторил Серёжка. И приготовился к тому, что сейчас-то Лаус взорвётся. Но подросток терпеливо объяснил:
— Потому что зачёт в группе идёт по худшему. А ты будешь худшим из худшим. Ты мал, чтобы быть гладиатором.
— А я в гладиаторы и не просился.
— А мы-то тут при чём? Мы что ли тебя сюда продали? Почему мы должны твои сопли подтирать?
— А что, уже до того наподтирались, что устали? — парировал Серёжка.
— Неважно, — мотнул головой Лаус. — Не сейчас, так потом. Мы хотим быть лучшими, не мешайся под ногами. Проси, чтобы тебе от нас перевели.
— Вам надо — вы и просите.
— Нас не послушают. Не рабы решают, кому кем быть, — совсем по-доброму вздохнул Лаус.
— А меня послушают? Я что, не раб, что ли?
— Тебя могут послушать.
"А может, действительно попросить?" — подумал Серёжка. — "Мне то какая разница: синий или жёлтый? Да хоть серо-буро-малиновый в крапинку. А может, тут какой подвох?"
"Могут послушать". Могут. А могут ведь и не послушать. А могут и плетью обработать за такую инициативу. Это реакцию наёмников на свои просьбы Серёжка более-менее умел предсказывать. И то, с прыжками с мачты так обжёгся, что вспоминать тошно. А уж что на уме у кривого Вена — попробуй, угадай. В отличие от любившего порассуждать о том, каков должен быть правильный раб, Меро, из доктора синих лишнее слово можно было вытянуть только клещами. Покажет, объяснит, скомандует — а потом молчит, как респиратор.
Про респиратор — это такая поговорка у была у мальчишек в посёлке. Слово интересное и непонятное. А потом Серёжка увидел этот респиратор — ничего особенного: противогаз недоделанный.
В общем, предложение Лауса запросто могло оказаться очередной подлостью, вроде вчерашнего плевка в супе. Серёжке достанется, а Лаус и ребята не при чём. Нет уж, дудки. "Закладывать никого не стану", — решил мальчишка, — "но если хотите меня достать — рискуйте".
— Не буду я ни о чём просить. Это нужно вам — вот сами и просите.
— Всё равно попросишь, — ухмыльнулся Лаус.
— Посмотрим.
— Наше дело было предупредить, — оставил за собой последнее слово подросток.
Глава 8
— Что, старлей, что-то подозрительное на горизонте?
— Никак нет, товарищ майор. Горизонт чист, и опасности не видно. Только пассажирский лайнер на зюйд-зюйд-вест, дистанция — около четырёх миль.
— А что же ты там тогда высматриваешь своим орлиным взором?
— Ничего не высматриваю. Просто, любуюсь морем. Я люблю море.
— У, как всё запущено… — протянул Седов.
— А чем плохо, товарищ майор?
— Чем плохо? — майор тоже опёрся о палубные поручни, глянул вниз, на разбегающиеся от корпуса крейсера пенистые волны. — Тем плохо, что отвлекает от дела. Некогда нам тут красотами любоваться, понимаешь? Расслабимся, разнежимся, а нас тёпленькими возьмут, и будут нам тогда красоты… Так что для тебя, товарищ старший лейтенант, Средиземное море — не зона отдыха, а потенциальный театр военных действий. Из этого ты и должен исходить. Всё понятно?
— Так точно, товарищ майор, — вытянулся Балис.
— Вольно. Пошли обедать. К занятию итальянским подготовился?
— Si, senior maggiore. [3]
— Тогда побудь сегодня на политзанятиях, помоги Васильичу. Сядешь сзади, тетрадки и книжки разложишь — вроде как при деле, — продолжал майор, спускаясь по узкому трапу. — Дисциплину надо поддерживать.
— Дисциплина в порядке, товарищ майор.
Седов недовольно хмыкнул, но ничего не сказал: видимо, проступок Балиса был не настолько серьёзным, чтобы отчитывать виновного прямо перед дверями в офицерскую столовую, из которой, к тому же как раз выходили молодые лейтенанты. Взвод морской пехоты был прикомандирован к крейсеру "Михаил Кутузов" только на время визита в Италию, и небольшое отчуждение между экипажем корабля и морпехами, разумеется, существовало. Свои проблемы перед чужаками демонстрировать никто не собирался.
Балис голову недовольством Седова особо не отягощал. На младших офицеров от майора замечания лились щедрым потоком, но, во-первых, всегда по делу и, во-вторых, во взыскания они превращались только в случае действительно серьёзных упущений. Ну а в-третьих, если тучи на голову кого-нибудь из офицеров морской пехоты приносило со стороны, Седов всегда делал всё возможной, чтобы отвести неприятности.
В молчании офицеры заполняли подносы.
— Балис! — призывно донеслось от углового столика.
Гаяускас улыбнулся. Дальномерщик капитан-лейтенант Гинтас Тамошаускас был, кроме него, единственным литовцем на крейсере.
— Подсядем? — поинтересовался старлей у Седова.
— Садись. Я в одиночку пообедаю.
Вместе с Гинтасом за столиком обедал немолодой капитан третьего ранга, наверное, тоже дальномерщик. За два дня похода Балис уже успел понять, что в столовой офицеры, как правило, садятся вместе по признаку службы.
— Sveikas, Gintas. [4]
— Labas dienas. [5]
— Вадим Юрьевич, это мой земляк, Балис Гаяускас.
— Приятного аппетита, товарищ капитан третьего ранга.
Балис родился в Ленинграде, потом жил в Вильнюсе. Гинтас всю жизнь прожил в Шауляе, но в его словах не было преувеличения: оба литовца воспринимали друг друга именно земляками.
— Захарьин, Вадим Юрьевич, — без выражения представился офицер. Но в следующее мгновение в его глазах мелькнуло удивление: — Гаяускас? Извините, а Вы не родственник капитану первого ранга Гаяускасу? Ирмантасу Мартиновичу.
— Внук, — кратко ответил Балис, опускаясь на стул. Уточнять, что дед ушёл в отставку в звании контр-адмирала, он не стал: запросто могут понять, как намёк на большие связи.
— Я вашего деда по пятьдесят восьмому году запомнил. Я тогда на «Новороссийске» служил, а он приезжал в составе комиссии по расследованию причин гибели линкора.
— А я и не знал, что он был в комиссии, — совершенно искренне удивился морпех. — Он никогда об этом не рассказывал.
— А чего рассказывать? — безнадёжно махнул рукой кап-три. — Выясняли, выясняли, так ничего толком и не выяснили… Ребят жалко… Столько народу погибло…
В глазах офицера отразилась такая боль, которую Балис раньше видел только на Пискарёвском мемориальном кладбище. И не у туристов, для которых посещение мемориала было частью культурной программы, а у тех, кто пережил и выжил…
Пару минут ели молча. Потом сослуживец Гинтаса поинтересовался.
— А Вы почему в морскую пехоту? Как отец?
Балис улыбнулся.
— Нет, отец мой вообще гражданский человек. Музыковед. Это я вот с деда пример взял.
— Тогда почему в морпехи? Почему не на корабль?
— А чтобы сослуживцы не гадали — чьи звёздочки на погонах: мои или дедовы, — честно ответил Балис.
— Н-да, — согласился Захарьин. — Такое бывает… Иногда.
— В таких случаях обычно в другой род войск идут, — вступил в разговор Гинтас. — В танкисты, в связисты…
— Нет, это выше моих сил, — развёл руками Балис. — Если так ставить вопрос, то я скорее уйду из ВМФ, чем расстанусь с морем.
Гаяускас с удовольствием вдыхал свежий морской воздух. Если закрыть глаза, то можно представить себя где-нибудь дома, на Балтике или Чёрном море. Конечно, полного сходства не получится, каждое море имеет свою индивидуальность, но если не слишком придираться, то результат получался именно таким. А если занудствовать… Если занудствовать, то из всех морей, на которых Балис успел побывать на Земле, Внешнее море Вейтары больше всего напоминало ему Средиземное. Только не надо было спрашивать — «почему», всё равно передать ощущения словами отставной капитан вряд ли бы сумел.
Из дверей носовой каюты, позёвывая, вышел хмурый и взъерошенный Сашка. Подошёл к стоящему у борта морпеху и недовольно пробурчал:
— Что же Вы меня не разбудили?
— Рано ещё, сам же видел: все спят.
— А зарядка?
— А выходной?
— Выходной?! - недоуменно переспросил мальчишка.
Гаяускас ощутил досаду. Вот вам и пятёрка по истории. Цари, короли, родились, умерли, сражения, поражения… А вот то, что меньше ста лет назад крестьянские мальчишки слова «выходной» не знали — как-то и не думаем. Это в городах, у рабочих были выходные, а какой выходной может быть у крестьянина?
— День отдыха. Сегодня только любуемся морем и ничего не делаем.
— И в честь какого же праздника? — иронично поинтересовался Сашка.
— В честь моря. Знаешь, как долго я его не видел? Страшно подумать почти год.
Именно так. В сентябре девяносто первого капитана Гаяускаса отправили в отставку. В августе девяносто второго его из Приднестровья вышвырнуло на непонятную Дорогу… Ещё примерно месяц прошел в чужих мирах: сначала на Дороге, потом — на этой вот Вейтаре. Как раз и получается год.
— Море как море, — пожал плечами подросток.
— Да ты сколько раз море-то видел?
— А чего на него смотреть? Вот степи кубанские — это да… А море…
— Понятно, — подвёл итог Балис. — Имею дело с классическим сухопутчиком. Надо полагать, с кавалеристом.
— Точно, — азартно согласился парнишка, но тут же потух: — Только в ваше время кавалерии уже нет… И казаков нет…
— Кавалерии нет. А вот казаки — остались.
— Честно?
— Куда уж честнее. Если хочешь знать, в нашем с Серёжкой отряде пулемётчик был — казак. Занятный такой парень, всё роднёй своей хвалился. Пономаренки, Кириченки…
— Кириченки?! - вскинулся Сашка. — Он кубанский?
Балис отрицательно мотнул головой и старательно скопировал речь пулемётчика Дениса:
— Та нi. Зь Харькiвщины.
— А…
Сашка выглядел очень разочарованным.
— А это что он тебя так заинтересовал?
Мальчишка помедлил с ответом, а потом поднял голову и, глядя прямо в глаза Балису, произнёс:
— Моя настоящая фамилия — Кириченко.
— Вот тебе раз. А кто же тогда Волков?
— Тоже я. Это мне уже шкуровцы фамилию придумали. Вроде как общий сын Волчьей Сотни.
Парнишка слабо улыбнулся.
— Волков и Волков… Я привык. А как скажут Кириченко — я сразу хутор вспоминаю. Мамку и сестрёнок…
Губы у Саши дрогнули, и Гаяускас понял, что боевой разведчик готов расплакаться, как самый обычный мальчишка его возраста. И понять его было не сложно. Балис и сам при слове «Рита» испытывал такую запредельную тоску — хоть волком вой. Разве что нервы у капитана морской пехоты всё же покрепче, чем у подростка. Так ведь тоже — не железные.
Из каюты выбрался Женька, окинул окрестности раздражённым хмурым взглядом.
— Оклемался? — поинтересовался Балис.
Чуть было не сказал «ожил». Но после вчерашнего до Гаяускаса, наконец, дошло, что Женька — действительно мёртвый.
На корабль его и Анну-Селену пришлось вести за руку, хорошо хоть не на руках тащить. На причале ребят вдруг сковала странная слабость, они едва ноги переставляли. Неизвестно, что подумали капитан и команда, глядя, как детей буквально втаскивают на судно: Женьке помогал Балис, Анне-Селене — Мирон. Наромарт попросил сразу увести их в каюту, уложил в углу, но больше ничего сделать не мог, сказал, что надо ждать.
Смотреть на ребят было страшно: лица стали совсем бледными, вокруг глаз образовались тёмные круги, словно нарисованные углём. И — полная неподвижность. Это удивляло и пугало больше всего. Йеми не выдержал, ушёл на палубу и, к немалому удивлению команды, слонялся там до поздней ночи, категорически отказываясь вернуться внутрь. Отчаявшись пронять кагманца убеждениями, Мирон прибегнул к радикальному решению проблемы: угостил Йеми пивом с добавкой какой-то настойки из мешка Наромарта. После этого кагманец впал в прострацию и позволил увести себя в каюту.
А сегодня о вчерашнем приступе во внешнем виде Женьки ничего не напоминало. Бледен он был не больше чем обычно, двигался свободно и без видимого напряжения.
— Нам входить на корабль и сходить трудно, — пояснил он Балису. — А плавать — ничего. Только к борту лучше не подходить: от воды тянет… холодом…
— А я бы искупался, — неделикатно ответил Сашка. Сощурясь, посмотрел на восходящий из морской глади Ралиос, на безоблачное ярко-голубое небо и пояснил: — Жарко сегодня будет.
— Какие проблемы? Думаю, с капитаном договоримся, он против не будет.
— Это корабль надо останавливать…
— Зачем?
— Ну, — Сашка засмущался. — Я же корабль вплавь не догоню, правильно?
— Ничего. Спустим за борт канат, держись за него и плыви. А потом мы тебя на борт втянем.
Балис говорил серьёзным голосом и серьёзным видом. Понять, шутит он или действительно собирается буксировать мальчишку на канате, было невозможно.
У Женьки в голове забрезжили смутные воспоминания о книгах про пиратов.
— Ага, только сначала под килем протянем.
— Нет, — всё тем же тоном и с тем же видом ответил Гаяускас. — Под килем мы протягивать никого не станем.
— А что такое киль и как под ним протягивают? — заинтересовался Сашка. Но, получив от Балиса объяснение, казачонок как-то сразу утратил интерес к этой затее. А вот Женьке, наоборот, захотелось поподробнее выяснить устройство корабля.
— Балис Валдисович, а у нас в учебниках истории все древние корабли были нарисованы с вёслами. А этот — без. Неужели тут люди умнее, чем на Земле?
— Не думаю. Даже руля здесь пока не изобрели — пользуются румпелями.
— Чем?
Слово «румпель» Женьке в книгах попадалось, но вот выяснить его значение было как-то недосуг. Да и зачем? Чтобы получать удовольствие от книг Сабатини или Станюковича, совершенно не обязательно знать, как называется на судне каждая верёвка.
— Румпеля — это рулевые вёсла, — Балис кивнул на кормовую надстройку, где с каждого борта вниз за корму уходило по большому веслу, с которыми, под присмотром капитана Бастена, не без труда управлялись вахтенные рулевые. Да, румпель водить — не штурвал вращать.
— Но вот без вёсел они всё же обходятся, — упрямо повторил Женька.
— И на Земле тоже обходились. Подобные корабли на Земле назывались "дромоны".
Откровенно говоря, на картинки-реконструкции дромона судно не слишком походило. Чувствовалось, что в конструкции корпуса есть какие-то расхождения, но какие именно, морпех понять не мог. Главное, на картинки других типов судов оно походило ещё меньше. А раз так, то до простоты Балис решил пользоваться привычным термином. Тем более что на ответ мальчишке точное название судна никак не влияло: принцип оставался прежним.
— Основным движителем у такого корабля был парус. А вёсла — вспомогательным, если нужно было делать какие-нибудь сложные манёвры.
— Ну, и где здесь эти вспомогательные вёсла? — не сдавался подросток.
Балис снова кивнул в сторону кормы.
— Вон, вдоль бортов лежат.
Приглядевшись повнимательнее, Женька осознал правоту отставного капитана: вдоль бортов и вправду лежали несколько вёсел.
— А вот и отверстия в борту — для вёсел и для съёмных скамеек.
— Понятно, — признал своё поражение мальчишка. — А откуда Вы так хорошо устройство парусников знаете?
— Изучал немного.
В «Кировухе» по истории флота у курсанта Гаяускаса была твёрдая пятерка, но таких тонкостей будущим морпехам, разумеется, не преподавали. Их флотским-то офицерам, наверное, объясняли далеко не всем. Устройство парусников было одним из увлечений Балиса. Не то, чтобы он отдавал этому всё своё свободное время, но интересовался очень плотно. А уж Олимпийская регата восьмидесятого года в Таллине навсегда осталась в памяти, как одно из самых ярких воспоминаний юности.
— И знаете, как все эти паруса называются?
— Это не сложно. Самый большой называется просто прямой парус. Два маленьких треугольных паруса сверху над реем — лиселями. А тот, что укреплён под бушпритом — артемон.
Что такое бушприт, Женька запомнил на всю жизнь, прочитав рассказ про то, как Суворов экзамен на звание мичмана сдавал. А вот второе название вызвало у парнишки совершенно не морские ассоциации. Он рассмеялся:
— Артемон? Шутите? Артемон — это пудель Мальвины.
Сашка понятия не имел, кто такая Мальвина и чем знаменит её пудель, но Женькина шутка ему не понравилась. Казачонок маленького вампира вообще недолюбливал. Не за то, что тот вампир, в конце концов, это никому, кроме кагманца неудобств пока не причиняло, а за вредность характера. Гаяускас же по обыкновению с невозмутимым видом кивнул.
— Точно. Пудель — Артемон и парус — артемон. Так бывает. Вот смотри, балки, на которых укреплены рулевые вёсла, называются кринолинами. Но кринолином называется ещё и сорт ткани. Вообще, на флоте часто слова имеют совершенно иные значения.
Женька просто млел от счастья. Первый вопрос по устройству корабля он задал морпеху просто так, от нечего делать. Ну, может, совсем чуть-чуть из вредности: было бы забавно, если капитану пришлось признаться в своём полном невежестве в парусных судах. Оказалось, что в парусниках капитан Гаяускас отлично разбирается, да ещё и способен про них интересно рассказывать.
— А возвышения эти на носу и корме тоже как-то называются?
— Во-первых, не возвышения, а надстройки. Во-вторых, называются, конечно. Бак и ют.
— И кто из них кто?
— Бак — на носу, ют — на корме.
Привлечённый разговором, с юта спустился капитан. Русских слов он, разумеется, понять не мог, но по жестикуляции Балиса было не трудно догадаться, что тот объясняет мальчишкам устройство корабля. Бастен не спеша, вразвалку, подошел к пассажирам.
— Моряк? — обратился он к Гаяускасу.
— Есть немного, — скромно ответил морпех.
— Где плавал?
Будь дело в Советском Союзе, Балис бы не удержался от ядовито-вежливого уточнения, что плавают утки в пруду, а моряки по морю ходят. Но местный язык был, похоже, не столь великим и могучим и подобных эскапад не допускал. Пришлось ограничиться кратким:
— У Ольмарских островов.
Капитан понимающе кивнул. На своего легендарного земного однофамильца, забившему летом восемьдесят восьмого в финале европейского первенства по футболу феноменальный по красоте мяч в ворота Дасаева, он был похож разве что цветом волос. А в остальном… Лет на десять старше, сантиметров на двадцать ниже, неторопливый и спокойный, он напоминал Гаяускасу типичных капитанов портовых буксиров. Как правило, надёжные мужики. Звёзд с неба не хватают, но своё дело знают туго.
Если разобраться, то работа Бастена и его коллег не сильно отличалась от трудовых будней земных портовиков. Далеко в море на дромонах никто не заплывает, их дело — каботаж. Вон, берег серой линией тянется слева по борту милях в трёх от судна… Только это не значит, что жизнь у капитана лёгкая, а работа — не бей лежачего. Не бывает у моряков лёгкой жизни.
Человек спокойным голосом послал отцов-инквизиторов в такое место, упоминать которое в разговоре у сауриалов было верхом неприличия. Кто бы ни были эти неизвестные отцы, но такой участи они никак не заслуживали.
— Нечего рассказывать. Привезли его купцы с юга и продали Луцию. Говорят — хороший воин.
— Говорят… Луций никогда не купит гладиатора, не проверив его в деле.
— А он проверил. Этот молчун не уступил Тхору.
Человечек уважительно покачал головой.
— В общем, господин доктор Край Ло велел подобрать для него оружие.
— Мне кажется, это обязанность самого Край Ло.
— Если Край Ло подберёт ему оружие, то в поединке с Тхором я не поставлю на новичка и лорика против ауреуса.
Хозяин комнаты только хмыкнул.
— Ладно, выбирайте, что нравится. Я добрый.
Баракл подтолкнул Шипучку к пирамидам и прошипел:
— Выбирай.
Сауриал взял деревянный меч, рассеяно повертел его в руке.
— Деревяшка.
— А ты хотел настоящее оружие? Забудь. Его ты сможешь получить только перед настоящим боем.
— Ты же воин, Баракл. Ты должен понимать, что деревяшка меча не заменит. Не тот вес, не тот баланс…
В ответ гладиатор внезапно выдернул из пирамиды муляж боевых вил и взорвался каскадом приёмов. Глаз едва успевал заметить переход атакующего движения в защитное, а защитного — снова в атакующее. Баракл вихрем метался по комнате с полминуты, а потом прекратил бой с тенью — так же неожиданно, как и начал его. Каким-то чудом огромный ящер умудрился не задеть ни одной из пирамидок с деревянным оружием.
— Вот так, — прошипел он, возвращая вилы обратно на их место. — Не тот вес, не тот баланс… Тренироваться надо…
Шипучка только смущённо сопел: ответить было нечего. Внимательно перебрав деревянные клинки, он остановил свой выбор на средних размеров скимитаре. Протянул приглянувшееся оружие Элло и выразительно зашипел.
— Этот? Хм, похоже, тебя привезли с юга.
Сауриал кивнул. В любом случае человек был прав: Меро купил Шипучку намного южнее того города, где они сейчас находились.
— Повесь на стену. Вот сюда, — указал хозяин комнаты.
— Здесь висит оружие не людей, — пояснил Баракл.
Тому, кто хоть немного знал привычки минотавров, об этом было трудно не догадаться: кто ж ещё выберет для тренировок здоровенные топоры с обоюдными лезвиями. Конечно, это оружие ещё и гномы уважают, но у тех совсем другой размерчик.
— Всё, пошли назад, — скомандовал Баракл, когда скимитар занял своё новое место. — Когда придёт время тренироваться с оружием, нам принесут всё, что висит на этой стене.
— Элло, — неплохой человек, — прошипел сауриал, когда они вышли из комнаты в проулок.
— Хороший, — легко согласился гладиатор.
— Ты говорил, что хорошие люди встречаются редко, — напомнил Шипучка.
— Редко. Элло — единственный хороший человек на всю школу Луция.
После небольшой паузы Баракл добавил.
— С детёнышем, о котором ты рассказывал, хороших людей здесь будет двое. По мне этого слишком много. Как бы чего плохого не случилось…
Утро второго дня началось для "хорошего человека" Серёжки с пинка в бок. Уставший после непривычно больших нагрузок накануне, мальчишка не сразу понял, что ворвавшийся в сон звон колокола означает сигнал к подъёму. Широко распахнув глаза, он увидел стоящего над собой Лауса, который улыбался всё той же мерзкой улыбкой.
— Шустрей, Шустрёнок. За опоздание на гимнастику накажут всех синих.
Кое-как опоясавшись и натянув сандалии, мальчишка пулей выскочил во двор, успев занять своё место до наступления "штрафного времени". А потом началась гимнастика — точнее, утренняя зарядка, как в пионерском лагере. В школе, по телевизору и радио постоянно говорили, что зарядку должен делать каждый — для здоровья. Даже специальные передачи по радио крутили. Преподаватель говорит, какие упражнения делать и отсчитывает счёт, а пианист играет бодрую музыку. Но Серёжкины родители зарядку никогда не делали. Серёжка тоже не делал. И ничего, никто на здоровье не жаловался.
А вот в лагере не выйти на зарядку было нельзя: там вожатые за этим смотрели, и воспитатели. Но и всерьёз её никто не воспринимал. Махали руками, наклонялись и приседали — лениво, для видимости. Ну, что сделать, если уж так надо. На тренировке Серёжка бы никогда себе не позволил так сачковать, потому что знал: себе дороже. Не разомнёшься как следует, так ничего не получаться не будет. Считай, занятие прошло впустую. А ему всегда хотелось чего-то добиваться, побеждать. И когда занимался прыжками в воду, и когда, повзрослев, перешёл в секцию самбо. Но это — в секциях, а в лагере-то чего стараться? Если уж совсем честно, так он и в школе, на уроках физкультуры, не слишком напрягался: всё равно хватало на твёрдую пятёрку.
В этой школе, гладиаторской, не постараться было нельзя. Около каждой группы воспитанников прохаживался «наблюдатель» с плетью в руке. У жёлтых кто-то из мальчишек схлопотал по спине за недостаточное усердие. Серёжке вовсе не хотелось проверить насколько это больно на своей шкуре, поэтому он каждое упражнение выполнял на совесть, как и остальные «синие». Зарядка показалась ему слишком длинной, и к её окончанию он здорово устал, но повода для наказания Вену не подал.
После зарядки ребята снова разошлись по комнатам. Едва зайдя внутрь, Серёжка понял, что ничего хорошего его не ожидает: синие сбились в толпу, хмуро поглядывая на новичка.
"Бить не станут", — сообразил Серёжка. — "Я же сопротивляться начну. Будет шум, а во дворе полно докторов. Тогда что?"
Какое-то время, показавшееся мальчишке очень долгим, он так и стоял — один против всех. Напряжение нарастало, молчание становилось нестерпимым. Серёжка чувствовал, как всё сильнее и сильнее становится страх. В горле пересохло. Ещё немного — и он позорно задрожит на глазах у всей группы. Лучше уж пусть бы избили…
— Вот что, Шустрёнок, — произнёс, наконец, Лаус. — Говорим тебе по-хорошему: проси господина Вена, чтобы тебя от нас перевели.
— Куда? Загорать на берегу моря?
— Куда хочешь. К красным, к жёлтым, к оранжевым — нам всё равно. Только у нас тебе делать нечего.
— Это почему же? — мальчишка совершенно не ожидал такого разговора. Удивление было настолько сильным, что о страхе забылось самой собой.
— Мы — синие. Мы должны быть лучшие во всём. А с тобой мы лучшими не станем. Оранжевые нас точно обойдут.
— Почему? — упрямо повторил Серёжка. И приготовился к тому, что сейчас-то Лаус взорвётся. Но подросток терпеливо объяснил:
— Потому что зачёт в группе идёт по худшему. А ты будешь худшим из худшим. Ты мал, чтобы быть гладиатором.
— А я в гладиаторы и не просился.
— А мы-то тут при чём? Мы что ли тебя сюда продали? Почему мы должны твои сопли подтирать?
— А что, уже до того наподтирались, что устали? — парировал Серёжка.
— Неважно, — мотнул головой Лаус. — Не сейчас, так потом. Мы хотим быть лучшими, не мешайся под ногами. Проси, чтобы тебе от нас перевели.
— Вам надо — вы и просите.
— Нас не послушают. Не рабы решают, кому кем быть, — совсем по-доброму вздохнул Лаус.
— А меня послушают? Я что, не раб, что ли?
— Тебя могут послушать.
"А может, действительно попросить?" — подумал Серёжка. — "Мне то какая разница: синий или жёлтый? Да хоть серо-буро-малиновый в крапинку. А может, тут какой подвох?"
"Могут послушать". Могут. А могут ведь и не послушать. А могут и плетью обработать за такую инициативу. Это реакцию наёмников на свои просьбы Серёжка более-менее умел предсказывать. И то, с прыжками с мачты так обжёгся, что вспоминать тошно. А уж что на уме у кривого Вена — попробуй, угадай. В отличие от любившего порассуждать о том, каков должен быть правильный раб, Меро, из доктора синих лишнее слово можно было вытянуть только клещами. Покажет, объяснит, скомандует — а потом молчит, как респиратор.
Про респиратор — это такая поговорка у была у мальчишек в посёлке. Слово интересное и непонятное. А потом Серёжка увидел этот респиратор — ничего особенного: противогаз недоделанный.
В общем, предложение Лауса запросто могло оказаться очередной подлостью, вроде вчерашнего плевка в супе. Серёжке достанется, а Лаус и ребята не при чём. Нет уж, дудки. "Закладывать никого не стану", — решил мальчишка, — "но если хотите меня достать — рискуйте".
— Не буду я ни о чём просить. Это нужно вам — вот сами и просите.
— Всё равно попросишь, — ухмыльнулся Лаус.
— Посмотрим.
— Наше дело было предупредить, — оставил за собой последнее слово подросток.
Глава 8
В которой герои снова встречают препятствия на пути
Синее море, только море за кормой.
Синее море, и далёк он — путь домой.
Там, за туманами,
Вечными, пьяными.
Там, за туманами, берег наш родной.
А.Шаганов
— Что, старлей, что-то подозрительное на горизонте?
— Никак нет, товарищ майор. Горизонт чист, и опасности не видно. Только пассажирский лайнер на зюйд-зюйд-вест, дистанция — около четырёх миль.
— А что же ты там тогда высматриваешь своим орлиным взором?
— Ничего не высматриваю. Просто, любуюсь морем. Я люблю море.
— У, как всё запущено… — протянул Седов.
— А чем плохо, товарищ майор?
— Чем плохо? — майор тоже опёрся о палубные поручни, глянул вниз, на разбегающиеся от корпуса крейсера пенистые волны. — Тем плохо, что отвлекает от дела. Некогда нам тут красотами любоваться, понимаешь? Расслабимся, разнежимся, а нас тёпленькими возьмут, и будут нам тогда красоты… Так что для тебя, товарищ старший лейтенант, Средиземное море — не зона отдыха, а потенциальный театр военных действий. Из этого ты и должен исходить. Всё понятно?
— Так точно, товарищ майор, — вытянулся Балис.
— Вольно. Пошли обедать. К занятию итальянским подготовился?
— Si, senior maggiore. [3]
— Тогда побудь сегодня на политзанятиях, помоги Васильичу. Сядешь сзади, тетрадки и книжки разложишь — вроде как при деле, — продолжал майор, спускаясь по узкому трапу. — Дисциплину надо поддерживать.
— Дисциплина в порядке, товарищ майор.
Седов недовольно хмыкнул, но ничего не сказал: видимо, проступок Балиса был не настолько серьёзным, чтобы отчитывать виновного прямо перед дверями в офицерскую столовую, из которой, к тому же как раз выходили молодые лейтенанты. Взвод морской пехоты был прикомандирован к крейсеру "Михаил Кутузов" только на время визита в Италию, и небольшое отчуждение между экипажем корабля и морпехами, разумеется, существовало. Свои проблемы перед чужаками демонстрировать никто не собирался.
Балис голову недовольством Седова особо не отягощал. На младших офицеров от майора замечания лились щедрым потоком, но, во-первых, всегда по делу и, во-вторых, во взыскания они превращались только в случае действительно серьёзных упущений. Ну а в-третьих, если тучи на голову кого-нибудь из офицеров морской пехоты приносило со стороны, Седов всегда делал всё возможной, чтобы отвести неприятности.
В молчании офицеры заполняли подносы.
— Балис! — призывно донеслось от углового столика.
Гаяускас улыбнулся. Дальномерщик капитан-лейтенант Гинтас Тамошаускас был, кроме него, единственным литовцем на крейсере.
— Подсядем? — поинтересовался старлей у Седова.
— Садись. Я в одиночку пообедаю.
Вместе с Гинтасом за столиком обедал немолодой капитан третьего ранга, наверное, тоже дальномерщик. За два дня похода Балис уже успел понять, что в столовой офицеры, как правило, садятся вместе по признаку службы.
— Sveikas, Gintas. [4]
— Labas dienas. [5]
— Вадим Юрьевич, это мой земляк, Балис Гаяускас.
— Приятного аппетита, товарищ капитан третьего ранга.
Балис родился в Ленинграде, потом жил в Вильнюсе. Гинтас всю жизнь прожил в Шауляе, но в его словах не было преувеличения: оба литовца воспринимали друг друга именно земляками.
— Захарьин, Вадим Юрьевич, — без выражения представился офицер. Но в следующее мгновение в его глазах мелькнуло удивление: — Гаяускас? Извините, а Вы не родственник капитану первого ранга Гаяускасу? Ирмантасу Мартиновичу.
— Внук, — кратко ответил Балис, опускаясь на стул. Уточнять, что дед ушёл в отставку в звании контр-адмирала, он не стал: запросто могут понять, как намёк на большие связи.
— Я вашего деда по пятьдесят восьмому году запомнил. Я тогда на «Новороссийске» служил, а он приезжал в составе комиссии по расследованию причин гибели линкора.
— А я и не знал, что он был в комиссии, — совершенно искренне удивился морпех. — Он никогда об этом не рассказывал.
— А чего рассказывать? — безнадёжно махнул рукой кап-три. — Выясняли, выясняли, так ничего толком и не выяснили… Ребят жалко… Столько народу погибло…
В глазах офицера отразилась такая боль, которую Балис раньше видел только на Пискарёвском мемориальном кладбище. И не у туристов, для которых посещение мемориала было частью культурной программы, а у тех, кто пережил и выжил…
Пару минут ели молча. Потом сослуживец Гинтаса поинтересовался.
— А Вы почему в морскую пехоту? Как отец?
Балис улыбнулся.
— Нет, отец мой вообще гражданский человек. Музыковед. Это я вот с деда пример взял.
— Тогда почему в морпехи? Почему не на корабль?
— А чтобы сослуживцы не гадали — чьи звёздочки на погонах: мои или дедовы, — честно ответил Балис.
— Н-да, — согласился Захарьин. — Такое бывает… Иногда.
— В таких случаях обычно в другой род войск идут, — вступил в разговор Гинтас. — В танкисты, в связисты…
— Нет, это выше моих сил, — развёл руками Балис. — Если так ставить вопрос, то я скорее уйду из ВМФ, чем расстанусь с морем.
Гаяускас с удовольствием вдыхал свежий морской воздух. Если закрыть глаза, то можно представить себя где-нибудь дома, на Балтике или Чёрном море. Конечно, полного сходства не получится, каждое море имеет свою индивидуальность, но если не слишком придираться, то результат получался именно таким. А если занудствовать… Если занудствовать, то из всех морей, на которых Балис успел побывать на Земле, Внешнее море Вейтары больше всего напоминало ему Средиземное. Только не надо было спрашивать — «почему», всё равно передать ощущения словами отставной капитан вряд ли бы сумел.
Из дверей носовой каюты, позёвывая, вышел хмурый и взъерошенный Сашка. Подошёл к стоящему у борта морпеху и недовольно пробурчал:
— Что же Вы меня не разбудили?
— Рано ещё, сам же видел: все спят.
— А зарядка?
— А выходной?
— Выходной?! - недоуменно переспросил мальчишка.
Гаяускас ощутил досаду. Вот вам и пятёрка по истории. Цари, короли, родились, умерли, сражения, поражения… А вот то, что меньше ста лет назад крестьянские мальчишки слова «выходной» не знали — как-то и не думаем. Это в городах, у рабочих были выходные, а какой выходной может быть у крестьянина?
— День отдыха. Сегодня только любуемся морем и ничего не делаем.
— И в честь какого же праздника? — иронично поинтересовался Сашка.
— В честь моря. Знаешь, как долго я его не видел? Страшно подумать почти год.
Именно так. В сентябре девяносто первого капитана Гаяускаса отправили в отставку. В августе девяносто второго его из Приднестровья вышвырнуло на непонятную Дорогу… Ещё примерно месяц прошел в чужих мирах: сначала на Дороге, потом — на этой вот Вейтаре. Как раз и получается год.
— Море как море, — пожал плечами подросток.
— Да ты сколько раз море-то видел?
— А чего на него смотреть? Вот степи кубанские — это да… А море…
— Понятно, — подвёл итог Балис. — Имею дело с классическим сухопутчиком. Надо полагать, с кавалеристом.
— Точно, — азартно согласился парнишка, но тут же потух: — Только в ваше время кавалерии уже нет… И казаков нет…
— Кавалерии нет. А вот казаки — остались.
— Честно?
— Куда уж честнее. Если хочешь знать, в нашем с Серёжкой отряде пулемётчик был — казак. Занятный такой парень, всё роднёй своей хвалился. Пономаренки, Кириченки…
— Кириченки?! - вскинулся Сашка. — Он кубанский?
Балис отрицательно мотнул головой и старательно скопировал речь пулемётчика Дениса:
— Та нi. Зь Харькiвщины.
— А…
Сашка выглядел очень разочарованным.
— А это что он тебя так заинтересовал?
Мальчишка помедлил с ответом, а потом поднял голову и, глядя прямо в глаза Балису, произнёс:
— Моя настоящая фамилия — Кириченко.
— Вот тебе раз. А кто же тогда Волков?
— Тоже я. Это мне уже шкуровцы фамилию придумали. Вроде как общий сын Волчьей Сотни.
Парнишка слабо улыбнулся.
— Волков и Волков… Я привык. А как скажут Кириченко — я сразу хутор вспоминаю. Мамку и сестрёнок…
Губы у Саши дрогнули, и Гаяускас понял, что боевой разведчик готов расплакаться, как самый обычный мальчишка его возраста. И понять его было не сложно. Балис и сам при слове «Рита» испытывал такую запредельную тоску — хоть волком вой. Разве что нервы у капитана морской пехоты всё же покрепче, чем у подростка. Так ведь тоже — не железные.
Из каюты выбрался Женька, окинул окрестности раздражённым хмурым взглядом.
— Оклемался? — поинтересовался Балис.
Чуть было не сказал «ожил». Но после вчерашнего до Гаяускаса, наконец, дошло, что Женька — действительно мёртвый.
На корабль его и Анну-Селену пришлось вести за руку, хорошо хоть не на руках тащить. На причале ребят вдруг сковала странная слабость, они едва ноги переставляли. Неизвестно, что подумали капитан и команда, глядя, как детей буквально втаскивают на судно: Женьке помогал Балис, Анне-Селене — Мирон. Наромарт попросил сразу увести их в каюту, уложил в углу, но больше ничего сделать не мог, сказал, что надо ждать.
Смотреть на ребят было страшно: лица стали совсем бледными, вокруг глаз образовались тёмные круги, словно нарисованные углём. И — полная неподвижность. Это удивляло и пугало больше всего. Йеми не выдержал, ушёл на палубу и, к немалому удивлению команды, слонялся там до поздней ночи, категорически отказываясь вернуться внутрь. Отчаявшись пронять кагманца убеждениями, Мирон прибегнул к радикальному решению проблемы: угостил Йеми пивом с добавкой какой-то настойки из мешка Наромарта. После этого кагманец впал в прострацию и позволил увести себя в каюту.
А сегодня о вчерашнем приступе во внешнем виде Женьки ничего не напоминало. Бледен он был не больше чем обычно, двигался свободно и без видимого напряжения.
— Нам входить на корабль и сходить трудно, — пояснил он Балису. — А плавать — ничего. Только к борту лучше не подходить: от воды тянет… холодом…
— А я бы искупался, — неделикатно ответил Сашка. Сощурясь, посмотрел на восходящий из морской глади Ралиос, на безоблачное ярко-голубое небо и пояснил: — Жарко сегодня будет.
— Какие проблемы? Думаю, с капитаном договоримся, он против не будет.
— Это корабль надо останавливать…
— Зачем?
— Ну, — Сашка засмущался. — Я же корабль вплавь не догоню, правильно?
— Ничего. Спустим за борт канат, держись за него и плыви. А потом мы тебя на борт втянем.
Балис говорил серьёзным голосом и серьёзным видом. Понять, шутит он или действительно собирается буксировать мальчишку на канате, было невозможно.
У Женьки в голове забрезжили смутные воспоминания о книгах про пиратов.
— Ага, только сначала под килем протянем.
— Нет, — всё тем же тоном и с тем же видом ответил Гаяускас. — Под килем мы протягивать никого не станем.
— А что такое киль и как под ним протягивают? — заинтересовался Сашка. Но, получив от Балиса объяснение, казачонок как-то сразу утратил интерес к этой затее. А вот Женьке, наоборот, захотелось поподробнее выяснить устройство корабля.
— Балис Валдисович, а у нас в учебниках истории все древние корабли были нарисованы с вёслами. А этот — без. Неужели тут люди умнее, чем на Земле?
— Не думаю. Даже руля здесь пока не изобрели — пользуются румпелями.
— Чем?
Слово «румпель» Женьке в книгах попадалось, но вот выяснить его значение было как-то недосуг. Да и зачем? Чтобы получать удовольствие от книг Сабатини или Станюковича, совершенно не обязательно знать, как называется на судне каждая верёвка.
— Румпеля — это рулевые вёсла, — Балис кивнул на кормовую надстройку, где с каждого борта вниз за корму уходило по большому веслу, с которыми, под присмотром капитана Бастена, не без труда управлялись вахтенные рулевые. Да, румпель водить — не штурвал вращать.
— Но вот без вёсел они всё же обходятся, — упрямо повторил Женька.
— И на Земле тоже обходились. Подобные корабли на Земле назывались "дромоны".
Откровенно говоря, на картинки-реконструкции дромона судно не слишком походило. Чувствовалось, что в конструкции корпуса есть какие-то расхождения, но какие именно, морпех понять не мог. Главное, на картинки других типов судов оно походило ещё меньше. А раз так, то до простоты Балис решил пользоваться привычным термином. Тем более что на ответ мальчишке точное название судна никак не влияло: принцип оставался прежним.
— Основным движителем у такого корабля был парус. А вёсла — вспомогательным, если нужно было делать какие-нибудь сложные манёвры.
— Ну, и где здесь эти вспомогательные вёсла? — не сдавался подросток.
Балис снова кивнул в сторону кормы.
— Вон, вдоль бортов лежат.
Приглядевшись повнимательнее, Женька осознал правоту отставного капитана: вдоль бортов и вправду лежали несколько вёсел.
— А вот и отверстия в борту — для вёсел и для съёмных скамеек.
— Понятно, — признал своё поражение мальчишка. — А откуда Вы так хорошо устройство парусников знаете?
— Изучал немного.
В «Кировухе» по истории флота у курсанта Гаяускаса была твёрдая пятерка, но таких тонкостей будущим морпехам, разумеется, не преподавали. Их флотским-то офицерам, наверное, объясняли далеко не всем. Устройство парусников было одним из увлечений Балиса. Не то, чтобы он отдавал этому всё своё свободное время, но интересовался очень плотно. А уж Олимпийская регата восьмидесятого года в Таллине навсегда осталась в памяти, как одно из самых ярких воспоминаний юности.
— И знаете, как все эти паруса называются?
— Это не сложно. Самый большой называется просто прямой парус. Два маленьких треугольных паруса сверху над реем — лиселями. А тот, что укреплён под бушпритом — артемон.
Что такое бушприт, Женька запомнил на всю жизнь, прочитав рассказ про то, как Суворов экзамен на звание мичмана сдавал. А вот второе название вызвало у парнишки совершенно не морские ассоциации. Он рассмеялся:
— Артемон? Шутите? Артемон — это пудель Мальвины.
Сашка понятия не имел, кто такая Мальвина и чем знаменит её пудель, но Женькина шутка ему не понравилась. Казачонок маленького вампира вообще недолюбливал. Не за то, что тот вампир, в конце концов, это никому, кроме кагманца неудобств пока не причиняло, а за вредность характера. Гаяускас же по обыкновению с невозмутимым видом кивнул.
— Точно. Пудель — Артемон и парус — артемон. Так бывает. Вот смотри, балки, на которых укреплены рулевые вёсла, называются кринолинами. Но кринолином называется ещё и сорт ткани. Вообще, на флоте часто слова имеют совершенно иные значения.
Женька просто млел от счастья. Первый вопрос по устройству корабля он задал морпеху просто так, от нечего делать. Ну, может, совсем чуть-чуть из вредности: было бы забавно, если капитану пришлось признаться в своём полном невежестве в парусных судах. Оказалось, что в парусниках капитан Гаяускас отлично разбирается, да ещё и способен про них интересно рассказывать.
— А возвышения эти на носу и корме тоже как-то называются?
— Во-первых, не возвышения, а надстройки. Во-вторых, называются, конечно. Бак и ют.
— И кто из них кто?
— Бак — на носу, ют — на корме.
Привлечённый разговором, с юта спустился капитан. Русских слов он, разумеется, понять не мог, но по жестикуляции Балиса было не трудно догадаться, что тот объясняет мальчишкам устройство корабля. Бастен не спеша, вразвалку, подошел к пассажирам.
— Моряк? — обратился он к Гаяускасу.
— Есть немного, — скромно ответил морпех.
— Где плавал?
Будь дело в Советском Союзе, Балис бы не удержался от ядовито-вежливого уточнения, что плавают утки в пруду, а моряки по морю ходят. Но местный язык был, похоже, не столь великим и могучим и подобных эскапад не допускал. Пришлось ограничиться кратким:
— У Ольмарских островов.
Капитан понимающе кивнул. На своего легендарного земного однофамильца, забившему летом восемьдесят восьмого в финале европейского первенства по футболу феноменальный по красоте мяч в ворота Дасаева, он был похож разве что цветом волос. А в остальном… Лет на десять старше, сантиметров на двадцать ниже, неторопливый и спокойный, он напоминал Гаяускасу типичных капитанов портовых буксиров. Как правило, надёжные мужики. Звёзд с неба не хватают, но своё дело знают туго.
Если разобраться, то работа Бастена и его коллег не сильно отличалась от трудовых будней земных портовиков. Далеко в море на дромонах никто не заплывает, их дело — каботаж. Вон, берег серой линией тянется слева по борту милях в трёх от судна… Только это не значит, что жизнь у капитана лёгкая, а работа — не бей лежачего. Не бывает у моряков лёгкой жизни.