— А если некого спросить? Если все, кого я знаю и кому верю — далеко, тогда как быть?
   — Тогда остаётся только одно: разобраться самому.
   — Пробовал… Не получается… Думаете, это так легко?
   — Знаю, что не легко. Со мной ведь тоже так было: надо решать, а спросить некого… И лет мне тогда было… Да одиннадцать и было, как тебе сейчас.
   — И как же Вы?
   — Разбирался сам, раз спросить было некого. Вот и ты попробуй ещё раз. Если хочешь, я помогу.
   — Давайте, помогите.
   — Ты считаешь себя рабом только потому, что тебя так назвали?
   — Ещё чего, — хмыкнул Серёжка. — Нет, конечно. Раб, это тот, кто согласен, что он раб.
   — А ты никогда с этим не соглашался, верно? Так почему ты тогда решил, что ты раб?
   — Потому что согласие это не всегда слово, правильно? Тебе говорят: "Делай это", ты делаешь. Пусть молча, но, всё равно, не сопротивляешься. Значит, ты согласен.
   — А когда тебя заставляли идти в караване, ты разве не соглашался? Пусть молча, но соглашался.
   — Соглашался. Но это как бы можно… А развлекать — нельзя, это позорно… Ну, не знаю я, как объяснить.
   Окончательно смешавшись, мальчишка смолк.
   — Я понимаю, — кивнул старик. — А теперь представь себе, что прыгнуть нужно было бы не ради Шипучки, а ради себя. Ты бы прыгнул?
   Серёжка отрицательно мотнул головой.
   — Уверен?
   После короткой паузы мальчишка твёрдо ответил.
   — Уверен.
   — Ну, и о какой трусости ты тогда говоришь? Трусы, Серёжа, всегда думают о себе, а не о других. И спасают только себя. Так что, на первый твой вопрос мой ответ будет таким: никакой ты не трус.
   — А на второй?
   — Ты всё равно считаешь, что поступил неправильно?
   Мальчишка помедлил с ответом. Пусть он и не струсил, но воспоминания о том, что случилось на палубе корабля, всё равно злили и смущали.
   — Наверное, неправильно. Понимаете, это так противно…
   — А когда ты взял на себя вину за перетертый ремень, разве не было противно?
   — Было, конечно.
   — Но тогда ты так не переживал.
   — Тогда я как бы сам…
   — А тут ты разве не сам? Меро что ли тебя с рея скидывал?
   Не находя слов Серёжка возмущенно засопел.
   — Видимость это, Серёжа. Представь себе комнату, из которой дверей много, да все фальшивые. Настоящая дверь только одна. Как не крути, а выйдешь всё равно через эту единственную дверь. А если так, то не всё ли равно, откроешь её самостоятельно, или кто-то это сделает за тебя.
   — Не всё равно, — упрямо возразил мальчишка. — Лучше — самому.
   — Наверное, ты прав, — не стал спорить старик. — Самому — и вправду лучше. Только, если это всё-таки сделал кто-то другой, то о твоём-то характере это ничего не говорит, правда?
   — Правда.
   — Ну, вот видишь, ты и сам во всём разобрался.
   — Вы помогли. Спасибо.
   — Не скромничай. Я помог совсем чуть-чуть. Главное, что ты себе поверил.
   — Почему?
   — Потому что если бы ты не поверил, то продолжал бы мучаться. И, во-вторых, возможность спросить у кого-нибудь бывает не всегда, сам говорил. А вопросы иногда возникают неожиданно и требуют быстрого ответа. Так что, Серёжа, всё равно тебе придётся решать самому. И отвечать за своё решение.
   — А я не боюсь отвечать, — вскинул голову мальчишка. — Только я не хочу ошибаться, понимаете?
   — Понимаю… Только вот, не очень ли жестко ты себя оцениваешь? Требуешь от себя прямо такого безупречного поведения, чтобы никакой ошибки, никакой слабости.
   — Так ведь я же пионер, — смущенно пробормотал Серёжка. — И звеньевой… И если не требовать, то только слабости и будут. Нет?
   — Нет. Требовать о себя слишком много так же плохо, как и не требовать ничего. Тут нужна золотая середина. Хоть ты и звеньевой, но ведь живой человек, а не герой из книжки, правильно?
   Серёжка усмехнулся. Да уж, до книжного героя ему далеко. Писатели для своих книг наверняка найдут кого-нибудь по-настоящему правильного.
   — Вот. А обычный человек не может прожить жизнь без ошибок, без падений. Но многие ошибки можно исправить, не надо сразу так вот ставить на себе крест. Пока живёшь — ещё есть шанс изменить ситуацию к лучшему. Вот за это изменение и надо бороться, а не сидеть сложа руки и не ругать себя: "я плохой", "я никудышный".
   — Но ведь и ошибки, которые не исправишь, верно? Как узнать, можно исправить или нет?
   — Не надо узнавать, Серёжа. Если ошибка совершена, её надо просто исправлять. А там уже видно будет.
   — А если ещё не совершена?
   — Тогда… Тогда, просто скажи себе: "Я — Серёжка Яшкин, такой, какой я есть". А потом представь себе, сможешь ли сказать так после того поступка, который хочешь сделать. Именно сам себе сказать, не так важно, что скажут другие. Если считаешь, что прав, поступай так, как считаешь нужным.
   — Спасибо…
   Серёжка вскинул голову, чтобы посмотреть в лицо собеседнику и… крепко ударился о стенку каюты…
   Ударился он действительно сильно: аж слёзы на глаза навернули. Зато сон помнился до мельчайших подробностей.
   Нестыковок в нём хватало, на то он и сон, но главную мысль Серёжка уяснил крепко. Ошибаться можно, сдаваться — нельзя. Ну, так он и не сдаётся. Всё ещё впереди, наверняка, чтобы выбраться на свободу, потребуется ещё не раз доказать, что он не трус и не раб. Вот к этому и надо быть готовым, об этом нужно думать, а не изводится, правильно он сделал или неправильно, выполнив приказ Меро. Верно во сне сказал ветеран, Серёжка — не книжный герой, чтобы всё всегда делать правильно. Книжный, может, и нашел бы выход, чтобы и наёмников не развлекать, и Шипучку риску не подвергнуть. Серёжка такого способа не знал. Так уж лучше пусть эти сволочи позабавятся, чем доказывать свою смелость Шипучкиной кровью.
   Мальчишка перевернулся на спину, закинул руки за голову, попытался рассмотреть в темноте потолок. Ничего из этого не получилось: темнота в каюте стояла кромешная, хоть ножом на куски режь. Из её глубины доносилось похрапывание и посвистывание крепко спящего ящера. Глаза слипались. Серёжка зевнул и снова повернулся на бок. "Наверное, снаружи ещё глухая ночь, можно спать и спать", — подумал мальчишка и почти тут же заснул.

Глава 5

   Растяпы мы, конечно, и разини мы,
   И нам любая кажется беда
   Невероятной и неотразимою,
   Но как-то всё обходится всегда.
Л.Дербенёв

   В Плошт въехали без проблем. Йеми, приодетый под местного жупана, чуть опередил свою свиту и, лихо осадив коня перед самым носом стражника, грозным голосом поинтересовался, в городе ли его милость городской вистиарник жупан Дроко Малина.
   — Не знаю, вроде был, — растерянно заморгал воин.
   — Что значит — не знаю? — изумился Йеми. — Ты кто такой есть? Стражник или молодой дубок, на которого шлем напялили?
   — Был его милость, был, когда на стражу заступали, — торопливо заговорил воин, чувствуя за собой непонятную провинность и лихорадочно пытаясь понять, чем грозит ему гнев незнакомого жупана. С детьми едет, вистиарника спрашивает. Не иначе как свойственник.
   — То-то, соображай быстрее, город не позорь, — хмыкнул всадник и, ударив пятками в бока коня, заехал под арку ворот. Вслед за ним двинулась и укутанная в плащи свита. Остановить их для досмотра никто не решился: и так уже неприятностей не миновать, зачем же лишнего на свою шею ещё вешать.
   — Здорово их Йеми обработал, — одобрительно шепнул Балис, наклонившись к Мирону.
   — Молодец. Я бы его с удовольствием к себе в отдел взял, — согласился Нижниченко.
   — А кто это — вистиарник? — поинтересовался Сашка, когда до ворот было уже далеко, и стражники не могли расслышать его вопроса.
   — На нашем языке — казначей, — пояснил кагманец. — При господаре — большой человек. А под властью Империи… Считай, что ещё один сборщик налогов…
   Плошт почти не отличался от Альдабры. Как и там окраинные улочки утопали в грязи и воняли нечистотами. Одноэтажные деревянные хижины, крытые соломой, создавали ощущение беспросветной нищеты. Ближе к центру дома пошли побогаче, а воздух стал почище. Тот тут, то там появлялись лавки. Наконец, копыта зацокали по булыжной мостовой, а окружающие постройки выросли до двух этажей, причём у доброй половины домов первый этаж был каменным и только второй — деревянным.
   Йеми, уверенно ориентируясь в хитросплетении плоштских улиц, вёл отряд к намеченной цели. Вскоре всадники остановились возле крепких тесовых ворот, за которыми возвышался большой трёхэтажный особняк: над вторым этажом хозяин надстроил пару симпатичных башенок по краям и мезонин в центре. Не слезая с лошади, кагманец постучал по доскам рукояткой хлыста.
   — Что надобно? — донеслось из-за ворот на местном наречье.
   — Жупана Дроко. То жупан Йеми со свитой к нему в гости пожаловал.
   По обычаю, надлежало, чтобы переговоры с привратником вёл кто-нибудь из слуг. Но в данном случае Йеми приходилось всё делать самому: здешний язык кроме него знала только Рия, а поручить разговор нечке означало смертельно обидеть хозяев: Восьмиградье влилось в Империю Мора добрых полторы сотни вёсен назад, и местные жители давно усвоили мысль о превосходстве людей над остальными народами.
   Услышав, кто прибыл в гости, во дворе всполошились. Не прошло и минуты, как ворота распахнулись.
   — Пожалуй, твоя милость, — почтительно склонился привратник в белой опочке. Почтительно, да не очень низко. Понятное дело: жупан, конечно, господин, только супротив вистиарника невелика фигура.
   Балис с профессиональным интересом окинул взглядом двор, но ничего особо примечательного не обнаружил. С правой стороны к забору лепился какой-то хозяйственный сарай, слева — конюшня и небольшая кузница. Двое подростков чуть постарше казачонка стремглав кинулись принимать поводья у Йеми и Сашки, безошибочно определив, кто здесь главный.
   — Мир и процветание этому дому, — важно произнес кагманец, слезая с лошади. Двустворчатые двери с шумом распахнулись, наверняка, что от доброго пинка. Из дома на крыльцо вышел вистиарник Дроко: невысокий крепкий мужчина лет сорока, в белом таларисе с квадратной проймой, украшенной по краю узорчатой синей вышивкой, светло-зеленых штанах и мягких кожаных сапогах. Кончики чёрных с лёгкой проседью усов были лихо закручены вверх.
   — Йеми, чтоб меня грифон разорвал! — воскликнул Дроко, распахивая объятья. — Йеми, плут эдакий. Вот это удача!
   — Дроко, старина, — кагманец уже спешил через двор. — Рад видеть тебя в добром здравии.
   Мужчины стиснули друг друга в объятиях до костного хруста. "Совсем как на Земле", — подумалось Балису.
   — Да ничего, копчу ещё небо понемногу, — усмехнулся Дроко, когда они с Йеми отпустили друг друга.
   — Понемногу? Ты хочешь сказать, что уже перестал быть первым копьём Восьмиградья? — поинтересовался Йеми, переходя на морритский.
   — Ещё чего, — фыркнул бан, и тоже заговорил на морритском. — Вёсен через дюжину, пожалуй, кто-то из нынешних молокососов и сможет меня превзойти. А пока что, место занято.
   И звучно расхохотался.
   — Плишек, поди-ка сюда, — поманил Сашку Йеми. Тот послушно подошел к старшим.
   — Вот, Дроко, знакомься. Этот малец — сын друга моего Кишиша из Высоких Пихт, что в Хланде.
   Сашка, как учили, легонько поклонился.
   — Рад, твоя милость, быть представленным такому знатному и благородному воину.
   — Да быть не может, чтобы кто в Хланде знал жупана Дроко, — явно деланно изумился хозяин. Женька нагнулся к башмакам, чтобы никто не мог заметить его кривую усмешку. По мнению маленького вампира, хозяин явно переигрывал, изображая из себя эдакого д'Артаньяна на покое.
   — Хланда хоть и не близко от Восьмиградья, а только про воинов доблестных из дальних земель и в наших горах слава идёт. Его милость Йеми мне много о тебе рассказывал.
   Мирон одобрительно кивнул. Способный всё же парень — Сашка Волков. Неполные две недели, которые были у Йеми, чтобы обучить мальчишку на юного жупана — не такой уж и большой срок: в настоящих-то жупанов правила поведения годами вкладывают. Но подросток схватывал всё буквально налету, и, главное, работал в охотку. "Когда вернусь, в лепёшку разобьюсь, а в Симферополе открою кадетский корпус для таких Сашек", — в который раз пообещал себе генерал. Проект такого корпуса разработан был ещё в середине девяностых, намного раньше, чем подполковник Нижниченко возглавил Крымское Управление Службы Безопасности. Но бороться с собственным Министерством Просвещения оказалось сложнее, чем со спецслужбами «дружественных» стран. После войны с Румынией военные организовали училище имени Богдана Хмельницкого в Киеве, а моряки, не утруждая себя изобретением чего-либо нового — училище имени Нахимова в Севастополе. По горячим следам Минпрос возражать не осмелился, но все последующие попытки силовиков как-то поучаствовать в воспитании подрастающего поколения натыкались на стену непонимания и отрицания. Как полагал Мирон, всё упиралось в деньги: на детей, которые, как известно, "своё будущее", в ЮЗФ средств не жалели. В то же время, генерал Нижниченко не мог не признать, что работа с сиротами и неблагополучными детьми была поставлена толково. В отличие от "большого соседа", в городах которого на каждом вокзале ютились стайки малолетних бомжиков, беспризорность в Федерации была сведена практически к нулю.
   — А это сестра Плишека, Анья, — продолжал представление Йеми.
   — Странное имя, — заметил Дроко.
   — Это старинное и редкое имя, твоя милость, — ответила Анна-Селена, сделав безупречный книксен.
   Хозяин немного смешался.
   — Не держи обиды на старого вояку, юная госпожа.
   — Что ты, твоя милость, какие обиды? Я счастлива, что оказалась в гостях у такого достойного и знаменитого человека.
   Дроко улыбнулся, подкрутил кончик уса.
   — Однако, что же мы тут стоим во дворе? Тьюмаш, Ёон, Шибаш, бездельники эдакие… Живо помогите перенести вещи.
   Слуги выбежали из дома с таким проворством, словно в ожидании приказа стояли сразу за дверями.
   — Богата у тебя свита, — заметил хозяин, оглядывая прибывших.
   — Да мне-то, сам знаешь, свита не к чему. Но вот за детьми и вправду присматривать надо. Вот Кишиш в помощь мне Балиса и отрядил. А остальные — слуги. Дети есть дети.
   — Видно добрый воин этот Балис, — уважительно протянул бан, окинув внимательным взглядом отставного капитана.
   — Неплохой. Только, сам знаешь, горцы — народ своеобразный. Топором он не шибко владеет, да и копьём тоже. Зато на ножах или голыми руками биться — равных нет.
   — Так уж и нет? — Дроко горделиво расправил плечи, давая понять, что готов испытать незнакомого воина в деле прямо здесь и сейчас.
   — Дроко, дружище, — Йеми умоляюще обнял хозяина за плечи, — дай нам хоть отдохнуть немного с дороги. Ежели твоя милость нас со двора не сгонит, то мы поживем у тебя несколько дней, и ты сможешь убедиться, сколь хороший воин Балис.
   — О чём ты говоришь, Йеми? Мой дом всегда готов принять моих друзей. Гостите хоть до Илока.
   — До Илока нам будет долговато, но на половину осьмицы, надо думать, задержимся. Позволь, твои слуги покажут нам комнаты, нам и вправду нужно отдохнуть с дороги.
   — Так уж показывают. Весь первый этаж в правом крыле для твоей милости. Только вот нечек куда твоих загнать, ума не приложу. Разве что в сарай?
   — Дроко, нечкам мы выделим отдельную комнату.
   — Комнату в доме? — изумился вистиарник. — Помилуй, Йеми, держать этих тварей под одной крышей с человеком просто неприлично.
   — У горцев свои причуды, — извиняющимся тоном произнёс Йеми. — Конечно, если ты станешь настаивать, то их придётся отправить в сарай, но этим ты чрезвычайно огорчишь своих гостей.
   — Рия не будет спать в сарае, — капризно протянула Анна-Селена. — Это нечестно. Йеми мне обещал, что моя служанка будет всегда при мне.
   — Анья не капризничай, — шикнул Сашка. — Что о нас подумает его милость бан? Мы его гости, а гостям надлежит слушаться хозяев.
   — Ещё того не хватало, чтоб знатные жупаны огорчались за нечек. Тьфу! Да пусть живут в комнате, если вам так нравится. Потом мои лентяи всё отмоют и дымом можжевеловым окурят, чтоб и запаха поганого в доме не было, — милостиво соизволил Дроко.
   — Спасибо, твоя милость, — Анна-Селена улыбнулась самой милой улыбкой, которой в былые дни удостаивался только добряк Олаф.
   — Да не стоит за то благодарить, юная госпожа, — улыбнулся хозяин. Йеми, доподлинно знавший, насколько сильно Дроко брезгует нечками, поразился тому, как легко девочка добилась от вистиарника уступки. Не иначе как вояку совсем замучила скука, что он готов исполнять столь нелепые просьбы маленькой девочки.
   — Значит, сейчас вы позавтракаете, а потом мы…
   — Прошу прощения у благородного жупана, но у нас с Балисом есть в городе одно небольшое дело. В общем, пока тут готовят завтрак, мы с ним ненадолго отлучимся, как я это обычно делаю.
   — С заднего крыльца? — понимающе покачал головой Дроко.
   Кагманец только руками развёл.
   Вошедшие в харчевню сразу привлекли внимание завтракающего Шеака. Точнее, один из них, высоченный детина в коричневом плаще. "Не обошлось в роду без огров", — подумалось купцу, хотя на лицо незнакомец выглядел чистокровным человеком: эдакий молодец двух с половиной дюжин вёсен от роду, смуглый, черноволосый, выбритый по морритскому обычаю.
   Спутник же его был добрую голову ниже, возрастом на полдюжины вёсен помладше, да и вообще взгляд на нём не задерживался. Явно на подхвате при верзиле. Он и держался как-то робко, скованно, вперёд не лез, лишь молча выглядывал из-за спины дружка.
   Коротко переговорив у стойки с хозяином харчевни, странная парочка направилась прямо к столику работорговца.
   — Доброго здравия, почтенный, — приветствовал Шеака верзила, без лишних церемоний опускаясь на лавку напротив купца.
   — И тебе не болеть, почтенный, — хмуро ответил Шеак, подхватывая с тарелки очередной рулетик из обжаренной сырокопченой ветчины, фаршированный плодами смоквы.
   Низенький как-то бочком присел в стороне, кутаясь в тёмно-зелёный плащ и не осмеливаясь встрять в разговор.
   — Ты, стало быть, почтенный купец Шеак, верно? — продолжал детина.
   — Я-то Шеак, а вот ты, почтенный, кем будешь? Что-то я тебя не знаю.
   — Точно, не знаешь, — невозмутимо кивнул собеседник. — Балис имя моё. Зовут ещё иногда Балис с лугов. Может, слышал?
   Работорговец честно напряг память. Где-то в её глубине бродили смутные воспоминания. Но попробуй, упомни всех, ежели у наёмников каждый шестой, наверное, либо с лугов, либо с гор, либо ещё из-под какой коряги выполз…
   — Нет, извини, почтенный, что-то не вспомню.
   — Не такие уж вы с Меро друзья, выходит дело, — осмелился вставить слово второй наёмник.
   Верзила смерил его нехорошим взглядом, отчего тот сжался ещё сильнее, и снова повернулся к купцу.
   — Ваш караван охранял Меро со своими ребятами, верно?
   — Верно. И что?
   — Да приятель он мой, вот что. Работенку ищу, а тут прослышал, что дружок мой поблизости. Ну, я на коня и из Тырговища прям сюда и рванул. Уж он-то меня в свой отряд возьмет.
   — Не повезло тебе, почтенный фар, — вздохнул Шеак, отхлебнув из кружки кислого квасу. — Меро подряжался довести караван до побережья. Работу свою сделал, нам он более не надобен.
   — Вам не надобен — иным пригодится, — усмехнулся Балис. — Добрый топор всегда в цене.
   — Дык, ради богов. Только ты опоздал: нет Меро в городе.
   — А где же он?
   — В море.
   — Это в каком смысле? — напрягся верзила.
   "Настоящий наёмник: тупой и решительный", — усмехнулся про себя Шеак. Похоже, воин вообразил, что караванщик убил Меро, да и выкинул труп в море. Наверное, чтобы денег за работу не платить. Всяк по себе о других судит…
   — В прямом, почтенный, в прямом: сел на корабль — и уплыл.
   — Не понимаю, — Балис сокрушенно развел руками. — На какой корабль? Как уплыл?
   Нет, всё же изрядно туповат детинушка. Видать, когда боги раздавали людям разум, этот парень второй раз встал в очередь за силой.
   — Не видел, почтенный фар, как корабли по морю плавают?
   — Эх…
   — Пошли, — спутник потянул Балиса за плащ. — Если, конечно, почтенному торговцу не нужны услуги двух наёмников…
   — Сейчас — не требуются. Через осьмицу заходите, может, и понадобитесь.
   — Нет, погоди, — уже поднявшийся было, верзила снова склонился над столом. — Может, знаешь, почтенный, куда он поплыл?
   — Откуда мне знать?
   — А давно?
   — Третьего дня вечером.
   — А…
   Махнув рукой, верзила удручённо поплёлся к выходу.
   — Удачи тебе, почтеннейший. Пусть Кель благословит твою торговлю, — задержался на мгновение маленький.
   — Удачи и вам. Да пребудет с вами благословение Ренса, — добродушно усмехнулся вслед Шеак.
   Морской порт — слишком серьёзное предприятие, чтобы Император мог позволить там командовать местным «аристократам». Разумеется, самым главным в порту был смотритель — не просто старший гражданин, а даже благородный лагат с безупречной родословной. Разумеется также, что особыми заботами сей почтенный муж себя не обременял. Порт своевременно платил в казну наместника установленные сборы — чего же более?
   Юний Саридий, разменяв пятую дюжину вёсен, отлично знал, что во вверенной его попечению гавани ошивается великое множество воров, душегубцев и прочих преступников, что купцы и капитаны утаивают от портовых чиновников часть груза, что в кабаках ежедневно случаются поножовщины, а по ночам их обитатели придаются разнузданным оргиям (разумеется, в меру своей платежеспособности). Так и префекту это было отлично известно, и императорскому наместнику в Восьмиградье, и эдилу — всем, кого это касалось. Разумеется, негласно, государственные бумаги таких сведений не содержали.
   Известно, а что делать? Выкорчевать эту заразу было чрезвычайно трудно, а главное — совершенно бессмысленно. Потому что не пройдёт и месяца — и порт заполнит новая погань. Ничего с этим не поделаешь. Варвары — они и есть варвары. Быдло, выродки, позор человеческого рода. Придёт время и Император очистит от них благословенные земли Вейтары, тогда и в портах воцарится чистота и порядок. Но пока что Мора не могла обойтись без варваров, приходилось терпеть и их, и привносимые ими неприятности.
   В конце концов, не дело благородного лагата самому ловить преступников — на это есть городская стража. Она же и за порядком в кабаках глядеть должна. Ежели в этом нужно ей как-то посодействовать, то благородный Юний всегда готов потрудиться к вящей славе Императора Кайла. Равно как и самолично досматривать торговые суда — тоже занятие неблагородное. Есть на то чиновники. Ежели кто обвинит их в том, что они долг свой исполняют недобросовестно и интересам Империи ущерб наносят и представит убедительные доказательства — лагат Саридий проследит, чтобы мерзавцев примерно наказали. Но Юний управлял портом уже более дюжины вёсен — и никто никогда чиновников не обвинял. А сборы порт отдавал в казну всегда в полной мере и в срок. Какой же тут ущерб божественному Императору?
   Понятно, почему Саридий был несказанно удивлён, когда незадолго до обеда его аудиенции попросил некий благородный лагат Порций Паулус. Имя соплеменника Юнию ничего не говорило, но, разумеется, моррит был немедленно приглашен в кабинет смотрителя порта.
   Порций оказался совсем молодым человеком, наверное, едва отпраздновавший круглую дату — две дюжины вёсен. Видимо, он давно путешествовал вдали от дома: вся одежда была местной, лакарской. Но достаточно было глянуть на гордую осанку, чтобы сомнения в благородном происхождении гостя отпадали. Впрочем, проверить последнее было нетрудно.
   — Слава Императору! Да прибудет с тобой благословение богов, благородный Юний! — приветствовал он хозяина.
   — Слава Императору! Да не обделят боги своей милостью и тебя, благородный Порций! — поднявшись с кресла, как того требовал этикет, ответил Саридий. — Присаживайся, расскажи, что тебя привело в эти стены.
   Паулус с недоумением окинул взглядом предложенный ему табурет.
   — Правильно ли я тебя понимаю, благородный Юний? Ты предлагаешь мне сесть на табурет, в то время как сам будешь сидеть на стуле со спинкой?
   — О, прошу простить меня. Здесь, вдали от Моры, иногда забываешь…
   — О правилах приличий?
   — Прошу, не гневайся. К тому же, я должен был проверить, не самозванец ли ты…
   Брови на лице молодого лагата удивленно поползли вверх.
   — Самозванец? Неужели кто-то дерзает…
   — Увы, — вздохнул смотритель порта, — в позапрошлую весну некий негодяй осмелился выдавать себя за благородного лагата.
   — Полагаю, он получил по заслугам?
   — Разумеется, всё было в соответствии с законом. Однако, достойно сожаления, что находятся такие закоренелые преступники, которые не страшатся справедливой кары. На моей памяти не было ни одной весны, чтобы в этом городе кого-то не приговорили к сожжению в печи за преступления против Империи. А бывало, что за одну весну приговор выносился не одному, а нескольким преступникам.
   — Согласен, на окраинах Империи почитание законов оставляет желать лучшего.
   — Тебе виднее, благородный Порций: ты ведь путешествуешь по свету. Я же, обремененный службой, не покидал Плошта уже больше дюжины вёсен.
   — У каждого из нас своя служба, — многозначительно произнёс молодой человек, чем вызвал в душе Юния Саридия немалый трепет: ежели служба посетителя как-то связана с контролем исполнения смотрителем порта своих обязанностей, то ничего хорошего от визита ждать не приходится. Проверки никогда не устраивают для того, чтобы похвалить проверяемого.