Шепелев Алексей. Другая Грань. Часть 2. Дети Вейтары

   — Меньше, — вздохнул кагманец, — вечером мне идти вместе с благородным Олусом на приём к домне Ветилне. Но время прогуляться до ворот Тролля всё же найдется. Мирон, ты не поможешь мне собраться?
   — Конечно, помогу.
   — Саша и твоя помощь мне понадобится. Одолжишь кафтан, который купили в Плескове.
   — Конечно, а зачем? Ведь у тебя есть своя одежда, достойная морритского лагата.
   — А я сейчас не морритский лагат, — вставая, улыбнулся Йеми.
   — Скажи-ка, любезный, а кто тут у вас старший?
   Листиш недоуменно повернул голову на голос. Кто ж это тут такой любопытный нашелся?
   Любопытным оказался молодой человек приятной наружности, богато, но как-то кичливо одетый. Отороченный мехом красный кафтан был коротковат и узковат — явно, с чужого плеча. На правой руке — массивный золотой перстень с красным камнем — не иначе как поддельным рубином, потому как настоящий рубин такого размера — это целое состояние. За широкий красный пояс небрежно заткнут небольшой топорик с круглым набалдашником на верхушке: значит, из благородных, жупан. И уж совсем нелепо смотрятся башмаки из черного бархата, которые только в Большом Заморье и носят. А в руке-то, в руке-то, так и мелькает между пальцами небольшой золотой кругляшек: местный восьмиградский льюк, что в этих краях идёт за половину имперского ауреуса. Это что ж за птица изволила тут приземлиться?
   — А я и есть старший, твоя милость.
   — Ты старший? Это что, осьминий что ли?
   Всё непонятнее и непонятнее. Говорит незнакомец на местном наречии, слово «осьминий» знает, а вот произношение — северное. Странный тип, очень странный. Но… золотой кругляшек…
   — Точно так, твоя милость. Листиш Длинноусый, осьминий городской стражи городской стражи — это я и буду.
   "Длинноусый — это верно", — подумал Йеми. Сивые усы стражника и вправду свисали аж ниже подбородка.
   — А скажи-ка мне, осьминий Листиш, — монетка, как и следовало ожидать, в конце концов, выпала из его пальцев. Упала недалеко — прямо в ладонь стражника. — Скажи-ка мне, а ты бы мог командовать не восемью воинами, а, скажем, тремя-четремя осмьмиями?
   — Дык, это, — Листиш с сомнением почесал голову. — Тут ведь, твоя милость, дело такое: какие люди и что делать надо будет.
   — Делать? А вот смекай, что надо делать. Дядя мой, такое дело, к Аэлису отправился. Детей у него нету, стало быть, я — единственный наследник всех его земель и замка. Дело, конечно, хорошее, а только настоящему жупану никак нельзя без дружины, верно?
   — Точно так, твоя милость.
   У Листиша от волнения даже подмышки вспотели. Нешто ему перепадёт возглавить жупанскую дружину? Будь благословен Кель…
   — Вот. Замок охранять надо? Надо. По деревням без дружины тоже ездить неприлично, верно?
   Осьминий степенно кивнул: и вправду, без свиты жупану ездить по своим владениям не пристало.
   — Вот сколько человек нужно, чтобы замок охранять?
   — Это смотря какой замок, твоя милость.
   — Ты что ж, замков не видел?
   — Я, твоя милость, столько разных замков на своём веку видел, что и не сосчитать.
   Гляди-ка, а у жупана-то новоявленного ещё один льюк между пальцами мечется. Дважды благословен будь Кель…
   — Тогда ты мне вот что скажи, Листешь…
   — Листиш, твоя милость.
   — Скажи мне, Листиш, сколько вот людей охраняет эти ворота?
   — Ворота, твоя милость, как раз осьмия и охраняет.
   — И как часто сменяетесь?
   — Два раза в сутки, твоя милость. По утру и, сталбыть, по вечеру.
   — И сколько смен стражников у вас тут трудится? Восемь, наверное?
   — Зачем же восемь? И впятером управляемся, дело нехитрое. Оно так и честно получается: раз днем дежуришь, раз ночью. И не обидно никому.
   И второй льюк выпал из пальцев жупана — и тоже не долетел до земли.
   Йеми торопливо проделал в уме подсчеты. Получалось, что разговорчивый осьминий прошлый раз заступил на дежурство как раз в тот день, когда из города уводили Серёжу, если, конечно, его уводили. Но… Заступил он вечером, а значит, ничего не видел.
   Обидно было до боли. Если бы они с Мироном вчера обдумали ситуацию, то такая беседа могла бы произойти вчера вечером или сегодня рано утром — и как раз с нужным человеком. А теперь командира предыдущей смены или кого-нибудь из его людей надо искать по всему городу — мало ли где они могут отдыхать.
   — Значит, говоришь, пять осьмий? Это что же, мне столько людей надо в дружину набирать только для охраны ворот? — Йеми огорченно нахмурился.
   Трижды будь благословен Кель, пославший навстречу этого благородного идиота. Такого от лишнего золота не избавить — просто грех.
   — Столько людей для охраны ворот, твоя милость, тебе вовсе не нужно. Потому как нас здесь столько из-за того, что через ворота всё время кто ездит. Досматривать надобно, — осьминий кивнул в сторону своих подчиненных, старательно исполнявших свой долг. — А в замок-то редко кто приедет, ворота можно закрыть, да и посадить над ними одного дозорного в башню. Еще пару человек — в караулку, ворот вертеть, решетку поднимать, если что. Твоей милости надо сначала осьмии две верных людей набрать, не более. А уж потом, ежели надобность такая будет, завсегда сможешь ещё кого в дружину позвать.
   Жупан повеселел.
   — Две осьмии — это совсем другой разговор. Сможешь мне набрать хороших воинов, а не шелупонь подзаборную.
   — Так это, твоя милость… Ежели деньги будут — то мы завсегда.
   Молодой человек вынул откуда-то из пол кафтана небольшой мешочек и подкинул его на ладони. Звяканье содержимого заставило Листиша аж жмуриться от удовольствия, словно кота, добравшегося до горшка со сметаной.
   — Так и говори, мол, его милость Томен, жупан Кеанганский, что в Верховице, собирает верных людей в дружину для охраны замка…
   Что? Кель Двуличный, да что ж это делается-то? Верховица — самое гиблое место в Альдабре. Здесь в предгорьях отцы-инквизиторы, храни их боги, вампиров вроде и повывели, а и то, бывает, попадаются. А уж в горах… Что бы кто ни говорил бы, но в городе, да и в деревнях, каждый несмышлёный ребенок знает: в горных лесах — смерть. Сколько замков по камушкам раскатали, а только те, что остались — ничуть не чище. Тамошние жупаны давно душу Аэлису продали, и все они, кого не возьми, вампиры-кровососы. Не любят их в предгорьях, ибо ждут от них одних лишь бед.
   Есть, есть, конечно, такие отчаянные, кому всё равно кому и где служить, но осьминий Листиш не из них. Не нужно золото, коли за него вурдалак горло перегрызёт, да всю кровушку высосет. Риск риску рознь!
   — …и щедро платит своим воинам.
   — Извини, твоя милость, где ты говоришь замок твой?
   — Недалеко. В Верховице.
   — Извиняй, твоя милость, но в Верховицу я служить не поеду ни за какие деньги. Дурное это место.
   — Да от чего ж дурное? — изумился простофиля.
   — Разве твоя милость ничего не знает?
   — Что я знать должен? Я этих мест в жизни своей не видел. Я ж всю жизнь в Тампеке прожил, пока дядя не помер, да наследства мне не оставил.
   Вот теперь и башмаки бархатные понятны. Эх, бедный ты молодой дурачок. Золота много, а ума — мало. Жаль, если сгинешь ты в горном замке по собственной глупости. Жаль, а только и упредить нельзя: не должен городской стражник, да ещё и при исполнении, говорить то, что баном да префектом приказано считать слухами.
   — Э, твоя милость, не взыщи, я тебе ничего говорить не стану. Не побрезгуй, загляни в харчевню какую, там и узнаешь, отчего Верховицу считают недобрым местом.
   — Но людей мне не подберешь?
   — Нет, не подберу, уж не гневайся.
   — Ну, а другие осьминии? — жупан выглядел совсем расстроенным. — Кто тут тебя сменяет?
   — Сменит меня вечером сегодня Туам Долговязый, но и он тебе людей искать не станет. Могу ауреус поставить против лорика.
   — А перед тобой чья смена?
   — А передо мной — Кикола Чёрного. Он тем паче не согласиться — служил он жупану одному в Верховице, еле жив остался.
   — Да что там такое, в Верховице этой? — того и гляди, о стену башкой колотиться станет, эк разобрало жупана чужеземного. Зря это он. Стены городские крепкие, их и из катапульты не пробьёшь, не то, что дурной головой.
   — Я тебе, твоя милость, совет дал. А больше, уж не взыщи, ничем тебе не помогу. Сам уж разбирайся.
   Молодой человек вздохнул и медленно и понуро побрёл прочь. "В харчевню пошел, ежели умный", — подумал Листиш. В какую именно харчевню направлялся собеседник, ему не могло и прийти в голову.
   Под тёплым кафтаном кагманец буквально взмок. А едва успел совершить омовение в бане, как пришла пора идти на прием. К благородной домне Ветилне они отправились вдвоем с Олусом, остальные остались в харчевне.
   Погода испортилась. Небо стремительно затянуло иссиня-чёрными тучами, хлынул проливной дождь. Сверкала молния, грохотала гроза.
   — "Люблю грозу в начале мая…", — задумчиво процитировал Мирон, стоя у окна. Крупные капли барабанили о стекло. Пусть плохонькое, неровное, мутноватое, но всё же — стекло.
   — Судя по жаре, больше похоже на июнь, — откликнулся Балис.
   — Нет, сейчас у них ещё май, — Нижниченко отошел от окна и присел к столу. — Я высчитывал. Середина мая.
   — Ну, если высчитывал… Просто, жарковато для мая. Даже для Севастополя, мне кажется, жарковато.
   — Климат может и отличаться от земного, не сильно, конечно. К тому же, если ты заметил, сейчас как раз отцветают деревья и кусты. Это — признак поздней весны, но не лета.
   — Это точно, — согласился Гаяускас, вспомнив, как они с Сашкой прятались в цветущих зарослях кизила, пропуская мимо себя остатки отряда легионеров. И, перейдя на местное наречье, поинтересовался: — Наромарт, а тебе гроза не помешает?
   Склонившийся над книгой чёрный эльф поднял голову.
   — Нет, мне она абсолютно безразлична. И потом, она, скорее всего, быстро кончится. Грозы, обычно, длятся недолго.
   — Грозы — не долго, а дождь…
   — Ну, уж дождь-то мне точно никак не помешает.
   Повисла пауза.
   — А что как ты вообще собираешься узнать у Кеббана то, что нам нужно? — поинтересовался Сашка. Мальчишка убивал время, занимаясь резьбой по дереву. Практичный Мирон, подметив увлечения казачонка, заказал ему комплект шахматных фигур и сейчас парень трудился над белым слоном.
   — Мысли я читать не умею. Поэтому, просто спрошу.
   — А если он не захочет отвечать?
   — То мне придётся его убедить.
   — Как? — не отставал Сашка. — Ему ведь ничего не нужно. Он приговорён к смерти и его уже ничего не спасёт.
   — А что, есть идеи? — поинтересовался Мирон. Разговор приобретал неприятный оборот: при Женьке и Анне-Селене, которые, хоть и вампиры, но всё же — дети, говорить о методах убеждения работорговца не следовало. Наромарт, конечно, иногда поражал своей наивностью, но, доведенный до крайности, не мямлил, а брался за меч. Сейчас же, похоже, положение было крайне тяжелым. Ждать ещё двое суток, пока на стражу у ворот заступит отряд Кикола Черного, означало потерю драгоценного времени, а другого способа узнать, где сейчас Серёжка просто не существовало. Наверняка, у эльфа найдется для Кеббана не только доброе слово и ласковый взгляд, но детям-то об этом знать зачем?
   — Нет идей, — откликнулся Сашка. — Просто обидно будет, если Наромарт вернётся ни с чем. Ему ж не на конюшню сходить, ему же, наверное, придётся повозиться.
   — Спасибо, что ты обо мне позаботился, — в голосе Наромарта не было слышно иронии. — Конечно, вернуться ни с чем будет крайне обидно. Но, будем надеяться, этого не произойдёт. Думаю, мне удастся убедить Кеббана рассказать то, что он знает.
   — Не понимаю, почему? — упрямо спросил подросток. — Это же ему ничего не даст. Ты веришь в то, что торговец людьми поможет нам по доброте душевной?
   — Разумеется, я верю в то, что он может раскаяться. А если даже нет… Попробую убедить его в том, что покаяние ему кое-что даст.
   — От печки оно его не спасёт, — настаивал Сашка.
   — Нет, конечно. Но ведь со смертью ничего не кончается. Не думаю, чтобы дальнейшая участь Кеббана внушала ему радостные чувства.
   — И покаяние его спасёт? — недоверчиво спросил Балис.
   — Не знаю… Не мне его судить…
   — Неплохо получается. Жил, грешил, людьми торговал. А потом покаялся разок — и в рай.
   — Куда? — не понял эльф.
   — В рай. Или как там это у вас называется?
   — Не знаю, о чём ты говоришь, но в любом случае покаяться разок — невозможно. Покаяние — это полное отречение от греха. Тот, кто согрешил, можно сказать, умирает, рождается другой человек. Иначе — это не покаяние, а сотрясение воздуха.
   — Ладно, — Балис махнул рукой. — Честно сказать, мне сейчас не хочется философствовать. Нам от этого Кеббана нужно одно: чтобы рассказал, куда он Серёжу продал. А раскаяние его, уж извиняюсь, не по моей части. Вот раз Нар у нас священник — пусть он в этом и разбирается. Будем считать это его профессиональной тайной.
   — Согласен, — быстро вмешался Мирон. Намеренно или случайно, но Гаяускас удачно разрядил ситуацию.
   Эльф хотел, было, возразить, что никакой тайны здесь нет, но, поняв, что развитие разговора нежелательно, промолчал. Сашка, наверное, тоже прочувствовав недосказанное, со вздохом вернулся к резьбе по дереву.
   Время, казалось, застыло на месте…
   Обвиняемые в преступлениях перед Империей содержались в казармах за базиликой. В длинном одноэтажном здании квартировало три дюжины легионеров, а в подвале, разделённом на небольшие камеры, арестованные дожидались суда и исполнения приговора. Выйти из камеры или войти в неё иначе как через казармы человеку было невозможно. Наромарт, принявший с помощью плаща облик летучей мыши, рассчитывал, что из камер на двор выходит хотя бы небольшое окошко, через которое может проникнуть внутрь нетопырь. Добравшись до места, он убедился, что такие окошки действительно есть. Шириной не больше фута, а высотой и того меньше, они, тем не менее, позволяли пробраться внутрь.
   Но сначала надо было разобраться, в какую камеру лезть. К сожалению, драконье чутьё в этом мире слабело с каждым днём. У себя Наромарт с легкостью бы выяснил этот вопрос, сидя на крыше. Здесь же пришлось спускаться вниз и пролететь вдоль подвальных окон. Таким образом, он установил, что в подземелье заняты две камеры: в одной содержался юноша, в другой — мужчина преклонного возраста. Работорговцем, скорее всего, был второй из них, поэтому полуэльф сначала решил исследовать его камеру. Протиснувшись в окошко, он спланировал вниз и принял свой обычный облик.
   Арестант ничего не заметил: в камере было слишком темно. Лишь небольшой масляный светильник, установленный на небольшой полочки возле двери, давал слабый, неровный свет. Наромарт, которому света не требовалось, внимательно огляделся.
   Обитатель камеры сидел в противоположном углу, закованный в колодку: ноги мужчины лежали на обшитом медными полосами деревянном брусе, а сверху их прижимал металлический прут, пропущенный через медные петли и закрепленный на концах замками. Одежда узника истрепалась в лохмотья, свалявшиеся в космы седые волосы и неопрятная борода придавали ему вид дикий и страшный.
   — Кеббан, — негромко позвал чёрный эльф.
   Узник вскинул голову, оглядывая камеру безумным взглядом.
   — Кто здесь? Кто зовёт меня? — пробормотал он хриплым шепотом.
   Сомнений не оставалось: перед Наромартом был именно тот, кто ему нужен. Эльф шагнул в центр камеры, одновременно окутав свою фигуру волшебным огнём фиолетового цвета. Холодное свечение не приносило никакого физического вреда, зато безотказно действовало на нервы обитателей поверхности.
   — Кеббан, пришло время ответить за свои грехи.
   Работорговец инстинктивно отшатнулся, но сзади была стена, а колодка крепко держала ноги.
   — Кто ты?
   — Я тот, кто жаждет встречи с тобой, — Наромарт откинул капюшон плаща, при этом повернувшись так, чтобы купцу была лучше видна правая, сожженная половина его лица.
   — Демон, — голос Кеббана был уже не хриплым, а каким-то свистящим. — Ты — демон… За мной пришел демон! — заорал он вдруг во всю глотку.
   — Ты думаешь, кто-то здесь будет спасать тебя от демона? — как ни в чем ни бывало поинтересовался чёрный эльф. — Ты уже мертвец, Кеббан. Ты знаешь свой приговор: в канун ладильских календ тебя бросят в горящую печь. Или ты думаешь, что на этом всё кончится? Ты не веришь в богов, Кеббан?
   — Я верю в богов, — жарко зашептал работорговец. — Я всегда приносил щедрые жертвы Келю, Аэлису, — он сглотнул, — Геру, Фи…
   — Довольно, — властно прервал Наромарт. — Ты получишь то, что заслужил. Демоны Аэлиса уже приготовили тебе место не менее горячее, чем те врата, через которые ты войдёшь в их царство.
   Купец жалобно заскулил.
   — Но у тебя есть возможность облегчить свою участь.
   — Что мне сделать? — если бы Кеббан мог, он бы пополз к ногам мрачного демона на животе, он бы целовал подол его черных одеяний, он бы… Но колодка держала его на месте.
   — Ты, наверное, догадался, Кеббан, что пытался продать не простую девочку…
   — Я проклинаю тот день, когда купил её, господин!
   — Это тебя не спасёт.
   — Но ты сказал, что я могу спастись. Я могу…
   — Можешь. Вместе с девочкой ты купил ещё и мальчика…
   — Да-да, конечно. Мальчишку. Мне продали их вместе.
   — Что ты сделал с ним?
   — Продал.
   — Где? Когда? Кому?
   — Здесь, в Альдабре и продал. Меро, командиру наёмников, которые охраняли наш караван.
   — А зачем ему этот мальчишка?
   — Я не знаю. Наверняка, он знает, кому продать его подороже, вот и купил.
   Наромарт задумался. В словах купца был смысл.
   — Куда караван пошел из Альдабры?
   — В Плошт.
   — А потом?
   — Никакого «потом» не будет. В Плоште купцы должны распродать невольников. Если кто не сможет этого сделать, то дальше в путь отправится самостоятельно.
   — Надеюсь, ты сказал мне правду.
   — Правду, истинную правду. А теперь — помоги мне.
   — Что? — изумился эльф.
   — Помоги. Ты же обещал, что избавишь меня от страданий. Я честно ответил на твои вопросы…
   Наромарт растерялся. Кеббан, безусловно, был мерзавцем и заслужил свою страшную участь. Более того, священник видел, что никакого раскаяния работорговец в действительности не испытывает. Отпусти его на волю и скажи, что он прощен — оглянуться не успеешь, как он уже окажется на дороге с новой партией невольников. Всё это было так, но сейчас, в камере, купец внушал не только омерзение, но и жалость. Человеческое возмездие карало не того уверенного в себе наглеца, что гнал на продажу караваны несчастных рабов, а сломленного, раздавленного человечишку.
   К тому же, чёрный эльф на своей шкуре испытавший всю боль, которую причиняет огонь, не мог равнодушно смотреть на того, кому предстояло это вынести. Как бы не был виноват Кеббан, невозможно было обречь его на грядущие муки. На посмертную судьбу работорговца Наромарт не мог повлиять никаким образом, но от страданий на этом плане несчастного можно было спасти.
   Фиолетовое свечение вокруг фигуры тёмного эльфа погасло.
   — Ты просишь милости, Кеббан?
   — Да, да, я прошу милости, — купец шептал торопливо и горячо. — Я её заслужил.
   — Что ж, то, что ты заслужил, то ты и получишь.
   Наромарт вытянул вперёд левую руку.
   — Что ты хочешь сделать? — испуганно пролепетал узник.
   — Оказать тебе милость, Кеббан. Ту, которую ты заслуживаешь.
   Некромант произнес краткую формулу заклятья, и его кисть окружило мертвенное серебристое свечение. Купец инстинктивно отшатнулся.
   — Нет! Я же всё рассказал!
   Не произнося ни звука, эльф медленно приближался к работорговцу.
   — Нет! Нет! Не-е-е-е-ет!
   Затянутая в черную бархатную перчатку кисть руки Наромарта легонько коснулась груди человека. Кеббан почувствовал мертвящий холод. Крик замерз на его устах, тело дрогнуло и обмякло, голова упала на левое плечо. Чёрный эльф на всякий случай нажал пальцами у правой ключицы, пытаясь ощутить биение подключичной артерии, но ничего не почувствовал. Кеббан был мертв.
   Трансформировавшись обратно в летучую мышь, Наромарт покинул камеру. Больше здесь ему было делать нечего. Да и не только в тюрьме, но и в городе…
   А благородного сета и Йеми рабы домны Ветилны принесли в носилках в харчевню чуть ли за полночь, пьяных, можно сказать, в хлам. Балис и Мирон смогли оценить долю слуг, вынужденных нежно кантовать бесчувственные тела хозяев от дверей до ложа. Кроме того, совершенно неожиданно им пришлось ещё и устраивать на ночлег крупную ящерицу, присланную, как объяснил один из рабов "в подарок домне Анье". Хорошо ещё, к подарку прилагался украшенный бисером кожаный ошейник и поводок. Мысленно выматерившись, Мирон легонько потянул зверюгу на цепочке за собой. Та оказалась сообразительной, и пошла за ним на задних лапах, как-то особенно грустно моргая огромными золотистыми глазами. Нижниченко даже стало её немного жалко: рептилия ведь была ни в чём не виновата. Но и возится с ней тоже удовольствия не доставляло. В итоге, он не нашел ничего лучше, чем затолкнуть необычный подарок в комнату Наромарта. Во-первых, эльфу требовалось меньше времени на сон, а, во-вторых, кому, как не ему разбираться с нелюдями?
   Тот, кто придумал стягивание головы, достоин сам умереть от этой пытки. Всего-то делов: кожаный ремешок, да небольшая палочка, но в руках умелого палача это орудие способно творить чудеса, а палач, похоже, был умелым. Голова буквально разрывалась на части от боли.
   — Итак, признайся в преступлениях, которые ты гнусно творил против божественного Императора, — привычно бубнил допросчик.
   Йеми даже не мог разглядеть того, кто это произнёс: в глазах мелькали разноцветные пятна.
   — Я — благородный лагат Маркус Простина Паулус, — выдавил из себя кагманец. Язык едва шевелился в пересохшем рту. — Я моррит, и ты не имеешь права пытать меня без разрешения на то Императора.
   — Врёшь!!!
   В порыве гнева допросчик вскочил с табурета и подбежал вперёд. Теперь Йеми его видел более-менее ясно: низенький толстячок в светло-голубой тоге с красной каймой и с багровым от гнева лицом.
   — Ты врёшь, подлец! Ты никакой не лагат! Ты — шпион! Говори, кому ты служишь! Говори!
   — Я — Маркус Простина Паулус, — механически повторил Йеми.
   — Врёшь! — допросчик затопал толстенькими ножками. Со стороны, наверное, это выглядело смешно, вот только Йеми сейчас было не до смеха.
   Палач, стоявший где-то за спиной, перерезал верёвку, и кагманец кулём упал на пол. Сильная рука ухватила его за плечо.
   — Вставай, Йеми! — раздался над ухом странно знакомый голос.
   Всё-таки, они узнали, кто он такой.
   — Вставай! Слышишь, просыпайся.
   — А…
   Йеми с трудом разлепил глаза. Через стеклянное окно комнату заливал неяркий утренний свет. Сам кагманец лежал на широком ложе, а рядом, наклонившись, стоял Балис и тряс его за плечо.
   Иссон милостивый, как же хорошо, что это был всего лишь сон. Только вот голова продолжала болеть так, словно Йеми всё ещё оставался в имперских застенках.
   — Вставай! Нам нужно ехать в Плошт, — настойчиво произнёс Балис. Глядя на свежевыбритое лицо пришельца из иного мира, кагманец вдруг испытал острый приступ зависти. Он вспомнил, почему у него болит голова, и понял, что за этим последует.
   — Не могу, — просипел Йеми. — Я сейчас блевать буду.
   — Не вздумай, — серьезно предупредил Гаяускас, — или сам потом будешь убирать. Хватит того, что мы с Мироном вас вчера по спальням разносили.
   — И сам не хочу, — попытался пошутить кагманец, — а что делать-то?
   — Вот, — морпех взял со стола небольшую плошку, — выпей — полегчает. И в следующий раз не нажирайся, как свинья.
   — Как петух, — машинально поправил Йеми.
   — Что?
   — В Оксене говорят: "Пьян, как петух", потому что петухи, когда бросаются в драку, забывают обо всём на свете.
   — Учту. А ты давай пей.
   — Да что хоть там?
   — Попробуй — и узнаешь.
   С некоторой опаской кагманец принял из рук Балиса посудину и сделал маленький глоток.
   Внутри всё словно взорвалось. Содержимое желудка метнулось вверх, и тут же осело вниз. Йеми прошибло потом. Крякнув так, что его, наверное, было слышно и на улице, кагманец тяжело задышал открытым ртом.
   — Капустный рассол?
   — Он самый.
   — Уф…
   Йеми маленькими глотками пил жидкость и чувствовал, как похмелье разжимает свои объятья. Когда плошка опустела, он чувствовал себя уже вполне приемлемо. Утерев рукавом лоснящиеся губы, поинтересовался:
   — А почему в Плошт?
   — Там Серёжа. Наромарт вчера выяснил у Кеббана.
   — Молодец. Ладно, сейчас я буду готов. Олуса уже разбудили?
   — Сейчас пойду.
   — Ты, это… Рассола только ему не предлагай.
   — Почему?
   — Неблагородно. Капустный рассол — это для простолюдинов вроде нас. А для него лучше попроси у хозяина полкубка вина.
   — Ох, и мороки же с вами, — проворчал морпех, покидая комнату.
   Но оказалось, что мороки не так уж и много: благородный сет Олус Колина Планк поднялся с постели бодрым и свежим и от похмелья ни сколько не страдал. И даже перегаром от него не несло, лишь немного благородно попахивало дорогим вином.
   Зато удивил Наромарт, притащивший в столовую ночную ящерицу чуть ли не под лапку, да ещё и со словами:
   — Знакомьтесь, нашу новую спутницу зовут Рия.
   — Доброе утро, — вполне отчетливо прошипела рептилия.
   Мирон чуть не грохнулся с табурета, а Балис поперхнулся молоком. Зато Сашка воспринял говорящую ящерицу как нечто само собой разумеющееся: