Страница:
Мы с искренней радостью за нашего комиссара встретили известие о присвоении ему высокого звания Героя Советского Союза и огорчились, узнав о переводе майора Меркушева в другой полк. Но в ту пору многие летчики, командиры, политработники с боевым опытом выдвигались на новые, более высокие должности - становились на место погибших в боях, уходили во вновь организуемые части. Промышленность поставляла все больше и больше самолетов, летные училища увеличивали выпуск, вчерашние рядовые летчики-фронтовики становились командирами. Оставалось пожелать Василию Афанасьевичу больших боевых побед на новом поприще.
На прощанье майор Меркушев организовал поездку летного состава полка на место гибели Героя Советского Союза Ивана Базарова. После освобождения жители деревни Грузьке передали нам его планшет и документы.
Я, к сожалению, не сумел там побывать, но наши офицеры, в частности Николай Буряк, очень подробно рассказали обо всем.
...Истребитель Ивана Базарова упал в огороде старого колхозника Коваленко под углом градусов тридцать к земле и, не взорвавшись, пропахал глубокую борозду. Иван Базаров, как мы и предполагали, был убит еще в воздухе. Немцы сразу бросились к самолету, вытащили из кабины летчика, но, увидев, что он мертв, оставили его там, в огороде. Жителям строго-настрого приказали не касаться покойного, предупредив, что, если его захоронят, будут приняты самые жестокие меры.
Однако к утру следующего дня тело летчика исчезло. Но к деревне уже подходили наши части, и фашистам было не до расправы.
Оказалось, что старик Коваленко не мог выдержать глумления над телом погибшего. Один, чтобы не подводить других, ночью выкопал недалеко от самолета могилу и перенес туда тело летчика. А когда немцы перед бегством в панике собирали свои вещи, старик проник в избу и украдкой взял со стола планшет.
Николай Буряк спросил:
- Диду, ты же знал, чем рисковал, - и головой, и хатой.
- А як же, сынки, иначе? Он, красный сокол, нам свободу на своих крыльях нес. И погиб як настоящий герой, мы же все бачили. И тело такого человека на поругание врагу оставить? Як же так можно?
Вся боевая жизнь русского парня Ивана Базарова была подвигом, как жизнь тысяч и тысяч советских людей в те незабываемые годы. И смерть его озарена отсветом великого народного мужества - старый украинский крестьянин Коваленко из села Грузьке, не страшась вражеской пули, проводил летчика в последний путь...
18 февраля 1944 года по радио был объявлен приказ Верховного Главнокомандующего о том, что в результате ожесточенных боев, продолжавшихся непрерывно в течение четырнадцати дней, 17 февраля завершена операция по уничтожению десяти дивизий и одной бригады 8-й армии противника, окруженных в районе Корсунь-Шевченковского.
Летчикам-истребителям и штурмовикам нашего корпуса было радостно сознавать, что и мы внесли свой вклад в эту победу. Хотя, нужно сказать прямо, в Корсунь-Шевченковской операции авиация далеко не полностью решила свои задачи. Во всяком случае, не в таких больших масштабах, как под Курском, Белгородом, Харьковом. Там мы часто наносили массированные удары по танковым группировкам противника. Здесь такая возможность предоставлялась редко из-за плохих метеоусловий, раскисших от непогоды аэродромов, недостатков в снабжении горючим и боеприпасами, виной чему было бездорожье.
Исход операции решила героическая борьба стрелковых, мотострелковых, танковых, саперных частей. В холодную сырую погоду, по пояс в снегу, днем и ночью, в постоянных боях сужали они кольцо окружения, отбивали яростные контратаки противника. По фронту ходили легенды о бойцах стрелкового корпуса генерала П. Ф. Батицкого. Фамилию эту мы, летчики, услышали еще на. Степном фронте во время Курского сражения.
Позднее соединения и части корпуса Батицкого отличились при форсировании Днепра южнее Канева и захвате плацдарма на правом берегу. Корпус успешно выполнил очень сложную боевую задачу, проведя вторичное форсирование Днепра в районе Черкасс, и принимал самое активное участие в освобождении этого города. При окружении и ликвидации корсунь-шевченковской группировки бойцы и офицеры под командованием генерала Батицкого, на прикрытие действий которых вылетали истребители нашего полка, несмотря на чрезвычайно сложную обстановку, в короткие сроки вместе с другими войсками фронта блестяще выполнили поставленную задачу.
В начале войны, в первый ее период, даже руководящий состав авиационных дивизий, тем более уже полков, редко знал фамилии командиров наземных частей и соединений, с кем работал. Причин тому много: сохранение поенной тайны, быстро меняющаяся обстановка, нарушение связи, боевого управления, слабо отработанные вопросы взаимодействия.
В сорок третьем и особенно сейчас, в начале сорок четвертого года, положение изменилось. Мы знали фамилии командиров многих частей и соединений наземных войск. Этому способствовали длительные совместные действия. Так, например, наш авиационный корпус начиная с Курской битвы действовал, по сути дела, в полосе наступления одних и тех же соединений и армий. И конечно, фамилии командующих были хорошо известны.
В настоящий период представители руководящего летного состава авиационных полков, дивизий, не говоря уже о корпусе, постоянно находились в боевых порядках наземных войск, располагались вблизи их командных или наблюдательных пунктов. Эти своеобразные авиационные пункты управления (начало им было положено во время Сталинградского сражения) осуществляли взаимодействие с наземными войсками, руководство действиями авиации в воздухе.
Велика была роль такого целенаправленного руководства штурмовыми и истребительными полками корпуса при наступлении наземных войск на Умань и дальше на юг, в направлении Молдавии и советско-румынской границы по реке Прут. Ведя тяжелые бои в сложных условиях весенней распутицы, войска фронта, тем не менее, продвигались вперед очень быстро. Достаточно сказать, что после ликвидации корсунь-шевченковской группировки противника, начав наступление 5 марта из района Звенигородки, к 26-му числу мы вышли широким фронтом на реку Прут. За двадцать дней, сломив яростное сопротивление противника, наши войска преодолели более 300 километров.
Приходилось менять аэродромы чуть ли не каждый день. Противник все, что поддавалось сожжению и разрушению, уничтожал. Наши батальоны аэродромного обслуживания в условиях бездорожья отставали, и мы часто садились на необорудованные площадки, с помощью местного населения приводили их хоть в какое-то подобие взлетных полос и летали, не дожидаясь БАО. Горючее и боеприпасы в таких случаях доставлялись на транспортных самолетах. И то и другое, понятно, было в ограниченном количестве. Штурмовики и мы, истребители, выполняли только очень важные для наземных частей и соединений задания. И здесь четкое оперативное руководство штаба корпуса, работающего в тесном контакте с командованием наступающих войск, было особенно ценно. Каждый самолето-вылет - на учете и используется только при большой необходимости.
Случалось, что полеты находились под угрозой полного срыва. На одном из аэродромов под Уманыо взлетная полоса была совершенно непригодна для работы. Размокшая почва, мокрый снег, грязь забивали во время разбега масляный и водяной радиаторы на наших истребителях. Моторы перегревались, выходили из строя. Штурмовики с полным полетным весом, груженные бомбами, реактивными снарядами, с такой полосы взлетали с большим трудом.
Выход из создавшегося положения был найден. Штурмовики стали загружать не полностью, в облегченном варианте.
"Яки" тоже оставались в строю. По предложению инженерно-технического состава сделали "доработку" на самолетах. Из обыкновенной фанеры полковые умельцы вырезали специальные щитки для радиаторов. На взлете они надежно закрывали их от грязи и снега. Сразу после отрыва летчик специальным тросиком, протянутым в кабину, открывал эти щитки. За короткое время разбега мотор не успевал нагреться до критической температуры.
Больше всего вылетов в этот период мы, пожалуй, выполняли на разведку. Нашему командованию важно было знать направление отхода войск противника, районы подготовленной обороны, переброски и выдвижения его резервов, места, наиболее удобные для переправ через реки.
Для ведения разведки мы начали довольно часто применять вылет смешанных групп. На задание выходила пара штурмовиков, ее прикрывала пара истребителей. Такой способ имел целый ряд преимуществ. Экипажи "илов", а летчиками в них были самые опытные - Герои Советского Союза М. Одинцов, Т. Бегельдинов, Ю. Балабин, - все внимание уделяли поиску объектов разведки, земле. Наша пара по всему маршруту прикрывала полет "илов" от вражеских истребителей.
Запомнился один из таких вылетов, закончившийся весьма печально. Поступил приказ: моей паре прикрыть полет пары штурмовиков во главе с Талгатом Бегельдиновым. Мы с Александром Коняевым сидим в кабинах "яков", ждем пару Бегельдинова. Когда истребители и штурмовики базировались на разных аэродромах, сбор группы, как правило, происходил над нашим. Мы - в полной готовности, при подлете штурмовиков взлетаем, занимаем место в боевых порядках.
Так было и в том вылете. Слышу в наушниках характерный акцент Талгата:
- "Шевченко", подхожу к вам. Взлетай.
Выруливаем на полосу. Даже на рулежке самолет водит - скользко. По радио предупреждаю ведомого: "Внимательно, не торопись!" Командир дает добро на взлет. И вот сектор газа - плавно вперед, так же плавно отпускаю тормоза. Самолет по мере роста скорости идет ровнее. Сейчас ни одного резкого движения ни рулем поворота, ни тем более тормозами: может выбросить с полосы. Перед самым отрывом слышу по радио тревожный голос командира:
- Коняев, спокойней! Не дергай! Брось тормоза!
Что там? Оглянуться во время отрыва от полосы, тем более в таких условиях, ни на мгновение нельзя. Наконец прекратился шум под фюзеляжем. Самолет легко идет вверх, и я убираю шасси. В десяти - двенадцати метрах от земли делаю крен, чтобы увидеть взлетную полосу. Командир с той же тревогой в голосе:
- "Шевченко"! Куда заваливаешь?!
Я выровнял самолет, спросил:
- Что там?
На этот раз голос Кутихина прозвучал неуверенно в тихо:
- Все нормально, на задание иди один. Справишься?
- Справлюсь. Что случилось?
- Вернешься, расскажу. Иди. Задание важное... "Горбатый" слева выше двести...
Ищу Бегельдинова. Вот он, идет по кругу нашего аэродрома от второго разворота. Судя по тому что Коняев не догнал меня до первого разворота, что-то произошло на взлете. Видимость плохая, но со 150-метровой высоты полосу можно разглядеть. Примерно посередине ее, в стороне, - самолет в каком-то неестественном положении, вокруг люди... Запрашиваю по радио:
- Что с Коняевым? Жив?
- Жив, жив. Иди спокойно.
Только сейчас обратил внимание, что штурмовик Бегельдинова тоже в гордом одиночестве.
- Почему один? - спрашиваю его.
Талгат, как всегда, спокойно:
- Второй тоже "раздумал".
Он еще шутит. Но тут же серьезно:
- Твой, похоже, скапотировал. Ну, раз жив - все в норме.
Беспокойство за Сашу Коняева долго не оставляло меня. Видимо, на скользкой полосе не справился с управлением. Невольно вспоминается злополучный вылет со Степаном Карначом первого мая сорок второго года на Керченском полуострове. Тогда мы тоже оба остались без ведомых.
Чем ближе подлетаем к линии фронта, тем больше техники: автомашины, артиллерийские прицепы и танки, танки, танки. Они идут вдоль дорог, по обочине, обгоняя обозы, заторы автомобилей, извивающиеся бесконечно длинной серой лентой колонны пехоты. Талгат тоже видит, сколько у нас теперь боевых машин, коротко резюмирует:
- Сила!
Я не отвечаю. Все понятно и так. А у линии фронта разговоры по радио нужно вести как можно меньше. Вот, пожалуй, и она, но точно сказать сразу трудно. Если раньше, особенно на Курской дуге, и с нашей стороны, и со стороны противника на переднем крае была отрыта масса земляных сооружений, то сейчас немцы не успевают как следует закопаться в землю, а у наших войск необходимость в этом возникает нечасто - они идут вперед. Так что привычное понятие "передовые позиции" сейчас уже не существует. Есть так называемая линия соприкосновения. Она изменяется каждый день, каждый час, меняет свою конфигурацию то быстрее, то медленнее. Постоянную характеристику имеет только одну - упорно продвигается на запад к Польше и на юг - к Румынии.
...Штурмовик Талгата то ползет над самой землей, то набирает высоту. Я слежу за ним и внимательно осматриваю воздух. Самолетов не видно. Авиация противника никак не может оправиться после поражения на Курской дуге, над Днепром, в небе Кубани. И хотя бывают ожесточенные бомбежки, воздушные бои, но в воздухе мы уже хозяева.
Даже над чужой территорией я полностью уверен в победе, только когда веду восемь - десять самолетов. А сейчас?.. Во всяком случае, встретиться даже с двумя парами "мессеров" или "фоккеров" не хочется. Одну-то пару я свяжу боем, но вторая может атаковать Бегельдинова.
Только подумал о противнике, о том, что его пока нет, а он тут как тут. С востока, со стороны фронта, под самыми облаками - комариная точка. Напрягаю до предела зрение: сколько их и кто? Пока вижу одного. Но остальная группа, может быть, прячется в нижней кромке облаков? Немецкие летчики на всякого рода хитрости горазды. Их истребители поодиночке не летают даже в крайних случаях. Комариная точка становится все больше и больше "Фокке-Вульф-190". Это не страшно. Но я по-прежнему кручу головой во все стороны, предупреждаю Талгата, чтобы был повнимательней. Нет, "фоккер" один. Значит, или потерял где-то своего напарника, или его сбили наши.
За это время я набрал максимально возможную высоту, под самые облака. Их нижний край не больше пятисот - шестисот метров. "Фоккер" приближается. Под ракурсом три четверти сбоку захожу на него в атаку. Заметил, отвернул от трассы моих пушек и вошел в вираж. Мне не оставалось ничего другого, как сделать то же самое. И тут все повторяется, опять на виражах - навязчиво вспоминается керченский бой.
Продолжая наблюдать за воздухом - не появится ли где напарник фашистского летчика, - делаю вираж как можно круче. У "фоккера" на этой высоте в горизонтальном полете скорость побольше, чем у "яка". У него значительно хуже характеристики вертикального маневра. Но в таких условиях на вертикаль бой не переведешь. Внизу, совсем рядом, земля, над головой облака.
Долго ходим друг за другом в левом вираже, меня беспокоит штурмовик Бегельдинова. Как он там? Не напал ли на него кто внезапно? Нет, нормально. Словно над его головой все спокойно, Талгат невозмутимо рассматривает что-то в выжженном лесу. А у меня от длительной перегрузки, вдавливающей тело в чашу сиденья, начинает побаливать спина. Давно в полете я этого не чувствовал. Надо что-то предпринимать - этак мы можем до полной выработки горючего виражить. Вот если бы Бегельдинов... Нажимаю кнопку передатчика:
- Талгат!
- На приеме.
- Помог бы, что ли...
- Не могу, "Шевченко". Засек тут одну штуку. Надо проверить. Ты его подержи еще малость.
Что ж, все правильно. У него задача - разведка, а я должен обеспечить безопасность. Хотя так все просто: Талгат подводит свой штурмовик к "фоккеру" и снизу одним залпом из всех своих стволов...
Начало боя по часам не засек, но крутимся в одном вираже, кажется, уже вечность. Если бы со мной был Саша Коняев! Давно бы разделались с этим "фоккером". Правда, если бы и у фашиста был ведомый, они бы меня тоже быстро зажали.
А Бегельдинов упрямо продолжает рыскать над землей и смеется:
- Подержи, подержи еще! Или он тебя держит? Горючего у меня остается уже меньше половины.
Сколько же у немца? Тоже, видимо, с бензином туго. "Фоккер" выходит из виража и одновременно почти пикирует к земле - выходит из боя. Я бросаюсь за ним. Уходит. ФВ-190 значительно тяжелее, на пикировании скорость набирает быстрее, да и мотор у него более мощный. После вывода в горизонт я все-таки ловлю его в перекрестие и выпускаю несколько очередей. Но силуэт вражеского самолета сквозь кольцо прицела все уменьшается, а в хвост "фоккер" сбить трудно. У летчика мощная бронированная спинка сиденья, до мотора не достанешь, тем более с такой большой дистанции... Ушел.
Возвращаемся домой и мы. Над своей территорией подхожу вплотную к самому Бегельдинову. Показываю кулак. У того от смеха высоко взлетают черные смоляные брови, ослепительно белеют зубы. Талгат поднимает вверх большой палец: "Все нормально", а я укоризненно качаю головой: "Упустили!" Талгат машет на прощание рукой - пришли на его аэродром. Подождав, пока штурмовик зарулит на стоянку, я отправился к себе.
Горючего оставалось в обрез. Не делая традиционного круга, сразу пошел на посадку. Во второй половине пробега справа от полосы вижу изуродованный самолет Александра Коняева.
Неудавшийся воздушный бой с "фокке-вульфом" почти заставил забыть о неудаче ведомого на взлете. Помнил, конечно, слова Командира о том, что он жив. Сейчас на взлетной полосе беспокойство вспыхнуло с новой силой. И не без основания.
Саша, как я предположил, упустил направление в первой половине разбега. Самолет повело - и он переборщил с тормозом. Нужно бы прекратить взлет, но лейтенант спешил, не хотел отрываться от ведущего. Истребитель снесло с расчищенной полосы и, как на грех, в незасыпанную воронку от бомбы. Самолет скапотировал - перевернулся на спину, да еще загорелся. Пока подбежали, погасили огонь, перевернули - Коняеву обожгло сломанные ноги.
Два дня мучился Саша - началась гангрена, ноги ампутировали, но поздно. На земле Украины осталась еще одна могила летчика 247-го истребительного авиационного полка.
Вскоре мы прокладывали новые маршруты на своих полетных картах. Наземные войска, успешно форсировав Южный Буг, шли к Днестру, в Молдавию.
Война по-прежнему неутомимо пишет свою суровую летопись. В ней все больше и больше отводится места героическим победам советского оружия. Поздней осенью прошлого, 1943 года Красная Армия начала освобождение Белоруссии. Зимой и весной сорок четвертого наши войска провели успешные наступательные операции на многих фронтах. В январе враг был отброшен от Ленинграда и изгнан из древнего Новгорода, четыре Украинских фронта вели упорные бои за полное освобождение Украины и Крыма.
26 марта 1944 года приказ № 94 известил о том, что войска 2-го Украинского фронта, продолжая стремительное наступление, несколько дней назад форсировали реку Днестр на участке протяженностью 175 километров, овладели важным железнодорожным узлом Бельцы и, развивая наступление, вышли на нашу государственную границу - реку Прут на фронте протяженностью 85 километров.
Летчики, естественно, побывали за границей СССР значительно раньше. Хотя, честно говоря, сами мы это событие чуть не пропустили. На наших полетных картах государственная граница не отмечалась. Вместо нее мы наносили каждый день положение вражеских войск. Три реки: Южный Буг, Днестр и Прут - были в зоне действия нашей авиации весной этого года. События развивались стремительно. Кажется, только что прикрывали форсирование Южного Буга и ходили на разведку вражеских переправ через Днестр, а уже штурмуем отходящие к Пруту поиска противника, барражируем над понтонными мостами через Днестр, по которым днем и ночью идут наши танки, пехота, артиллерия. Вчера я вел воздушный бой где-то в районе Каменки, что на характерном изгибе Днестра, сегодня уже сопровождаю штурмовиков майора Одинцова под Бельцы. Этот городок Советской Молдавии завтра утром наши войска освобождают, а мы в это время уже ведем бои над Яссами.
Летчики полка сделали несколько вылетов на ту сторону Прута. Вдруг кого-то осенило:
- Братцы, а мы ведь сейчас из-за границы вернулись!
Что тут началось! Открытие ошеломило всех. Мы ждали, верили, что настанет день, когда будем бить врага и его союзников на их земле, в их небе. Но как-то не подумали о том, что в горячке наступательных будней этот день подойдет так просто, незаметно. Поднялись в воздух, пролетели над границей и обратно...
- Над государственной границей! Вдумайтесь только! - восторженно повторял Николай Буряк.
Кто-то разрядил в небо обойму пистолета, за что и получил взыскание от командира, нестрогое по такому случаю. Молодые ребята - механики и мотористы прыгали от радости, бросали вверх пилотки. Все обнимались, кричали "ура", словно наступила сама победа.
В следующем вылете внимательно (как будто можно рассмотреть эту невидимую линию - границу) смотрю вниз, на землю, на реку. Земля, как и на нашей стороне, просыпается от зимы. Сады стоят еще серые, голые, но луга начинают зеленеть.
В деревнях и селах, над которыми пролетаем, дома такие же, как в Молдавии и на Украине, - в основном белые мазанки. Но... есть, конечно, разница. На румынской стороне не видно сожженных, разрушенных домов, тем более деревень. А сколько их на нашей земле! Этим же отличались друг от друга городки Бельцы и Яссы. В Бельцах много разрушений, пожарищ, а в Яссах целехонькие, аккуратные улочки...
Через день после освобождения Бельцов я получил приказ организовать рядом с городом пункт наведения. Мне не хотелось расставаться с истребителем в самый разгар наступления. Но начальник штаба дивизии полковник Виноградов, пригласивший меня на беседу, объяснил, что, во-первых, пунктам наведения придается сейчас очень большое значение, поэтому летчики на них должны быть опытными. Во-вторых, опыт боевого управления действиями истребителей с земли необходим авиационному командиру.
- Товарищ полковник, я же не командир!.. Услышав мое уточнение, начальник штаба улыбнулся:
- Сегодня - начальник воздушно-стрелковой службы, завтра - командир полка, дивизии и так далее. Жизнь, товарищ Шевчук, на месте не стоит. Я вам по секрету скажу, генерал Баранчук приказал "пропустить" через пункт наведения всех кандидатов на выдвижение.
И вот самолет У-2 высадил меня на восточной окраине городка. Летчик ушел вторым рейсом за радистом, выделенным в распоряжение нашего ПН, а я решил осмотреться и выбрать удобное место.
Для наземной боевой работы - наблюдения за воздухом, наведения самолетов - я еще с У-2 присмотрел подходящую высотку. На ней мы и разместились с рядовым Васильевым.
Васильев - человек в возрасте, опытный радист, но уж очень любил побурчать, что, мол, ему, профессионалу, приходится работать на таком старом аппарате, для которого нужен не радист, а рабочая лошадь... Дело в том, что радиостанция пункта наведения обеспечивалась питанием от специального устройства, в шутку названного "солдат-мотор". Радисту приходилось вручную крутить рычаги, те вращали динамо-машину, вырабатывающую электрический ток. И это занятие, конечно, не вызывало энтузиазма у моего помощника. Однако человек он был исполнительный, отлично знал свое дело, и с радиостанцией, с качеством приема и передачи забот у меня не было.
Но в работе по непосредственному руководству полетами я встретился с немалыми трудностями, особенно поначалу. Хотя и проинструктировали меня в штабе дивизии подробно, обстоятельно, ввели в курс всех обязанностей, практически с этим делом столкнулся впервые. В воздухе я получал с земли, с такого же вот пункта наведения, информацию о противнике, указание о направлении, более удобном для атаки. Нередко пункты наведения предупреждали летчиков об опасности - внезапно появившихся вражеских истребителях. Все это на первый взгляд не представлялось мне особенно сложным. Но здесь, на ПН, в первый же день я почувствовал, что дело это очень непростое. Во-первых, чувство большой ответственности: любая команда с земли исполнялась летчиками беспрекословно, а значит, любая моя ошибка могла дорого обойтись. Во-вторых, если ты даже хорошо просматриваешь воздушную обстановку, свои самолеты и самолеты противника, необходимо уметь быстро принять правильное решение времени на раздумья нет.
В нашем районе установилась хорошая, по-настоящему весенняя погода. Авиации в воздухе - больше чем достаточно. Немецкие бомбардировщики все время пытались бомбить наши войска как на передовой, так и на подходе из тыла, а истребители постоянно шныряли над Бельцами в поисках добычи. Летать дальше в тыл они не рисковали. Особенно досаждали нам "фокке-вульфы", которые враг использовал для штурмовки.
Над передним краем в полосе наступления наземных войск, действия которых обеспечивал наш авиакорпус, с утра до вечера в воздухе кружилась карусель воздушных боев, проносились эскадрильи штурмовиков, проплывали девятки бомбардировщиков Пе-2, надсадно, с каким-то прерыванием урчали моторы "хейнкелей". Конечно, хорошо разобраться в такой обстановке, выделить главное - сложно. Тем более что я должен был не только наводить истребители своего полка, но и помогать всем самолетам, действующим в этом районе.
Генерал Баранчук, который всегда лично инструктировал офицеров-летчиков, направленных на пункты наведения, подчеркнул, что во время воздушного боя, и особенно когда в воздухе несколько его очагов, очень важно произвести перегруппировку сил с таким расчетом, чтобы был обеспечен перевес сил на наиболее важных участках воздушной схватки. "Этого, настоятельно указывал он, - можно добиться, даже не имея превосходства в воздухе, хотя сейчас оно наше полностью".
На прощанье майор Меркушев организовал поездку летного состава полка на место гибели Героя Советского Союза Ивана Базарова. После освобождения жители деревни Грузьке передали нам его планшет и документы.
Я, к сожалению, не сумел там побывать, но наши офицеры, в частности Николай Буряк, очень подробно рассказали обо всем.
...Истребитель Ивана Базарова упал в огороде старого колхозника Коваленко под углом градусов тридцать к земле и, не взорвавшись, пропахал глубокую борозду. Иван Базаров, как мы и предполагали, был убит еще в воздухе. Немцы сразу бросились к самолету, вытащили из кабины летчика, но, увидев, что он мертв, оставили его там, в огороде. Жителям строго-настрого приказали не касаться покойного, предупредив, что, если его захоронят, будут приняты самые жестокие меры.
Однако к утру следующего дня тело летчика исчезло. Но к деревне уже подходили наши части, и фашистам было не до расправы.
Оказалось, что старик Коваленко не мог выдержать глумления над телом погибшего. Один, чтобы не подводить других, ночью выкопал недалеко от самолета могилу и перенес туда тело летчика. А когда немцы перед бегством в панике собирали свои вещи, старик проник в избу и украдкой взял со стола планшет.
Николай Буряк спросил:
- Диду, ты же знал, чем рисковал, - и головой, и хатой.
- А як же, сынки, иначе? Он, красный сокол, нам свободу на своих крыльях нес. И погиб як настоящий герой, мы же все бачили. И тело такого человека на поругание врагу оставить? Як же так можно?
Вся боевая жизнь русского парня Ивана Базарова была подвигом, как жизнь тысяч и тысяч советских людей в те незабываемые годы. И смерть его озарена отсветом великого народного мужества - старый украинский крестьянин Коваленко из села Грузьке, не страшась вражеской пули, проводил летчика в последний путь...
18 февраля 1944 года по радио был объявлен приказ Верховного Главнокомандующего о том, что в результате ожесточенных боев, продолжавшихся непрерывно в течение четырнадцати дней, 17 февраля завершена операция по уничтожению десяти дивизий и одной бригады 8-й армии противника, окруженных в районе Корсунь-Шевченковского.
Летчикам-истребителям и штурмовикам нашего корпуса было радостно сознавать, что и мы внесли свой вклад в эту победу. Хотя, нужно сказать прямо, в Корсунь-Шевченковской операции авиация далеко не полностью решила свои задачи. Во всяком случае, не в таких больших масштабах, как под Курском, Белгородом, Харьковом. Там мы часто наносили массированные удары по танковым группировкам противника. Здесь такая возможность предоставлялась редко из-за плохих метеоусловий, раскисших от непогоды аэродромов, недостатков в снабжении горючим и боеприпасами, виной чему было бездорожье.
Исход операции решила героическая борьба стрелковых, мотострелковых, танковых, саперных частей. В холодную сырую погоду, по пояс в снегу, днем и ночью, в постоянных боях сужали они кольцо окружения, отбивали яростные контратаки противника. По фронту ходили легенды о бойцах стрелкового корпуса генерала П. Ф. Батицкого. Фамилию эту мы, летчики, услышали еще на. Степном фронте во время Курского сражения.
Позднее соединения и части корпуса Батицкого отличились при форсировании Днепра южнее Канева и захвате плацдарма на правом берегу. Корпус успешно выполнил очень сложную боевую задачу, проведя вторичное форсирование Днепра в районе Черкасс, и принимал самое активное участие в освобождении этого города. При окружении и ликвидации корсунь-шевченковской группировки бойцы и офицеры под командованием генерала Батицкого, на прикрытие действий которых вылетали истребители нашего полка, несмотря на чрезвычайно сложную обстановку, в короткие сроки вместе с другими войсками фронта блестяще выполнили поставленную задачу.
В начале войны, в первый ее период, даже руководящий состав авиационных дивизий, тем более уже полков, редко знал фамилии командиров наземных частей и соединений, с кем работал. Причин тому много: сохранение поенной тайны, быстро меняющаяся обстановка, нарушение связи, боевого управления, слабо отработанные вопросы взаимодействия.
В сорок третьем и особенно сейчас, в начале сорок четвертого года, положение изменилось. Мы знали фамилии командиров многих частей и соединений наземных войск. Этому способствовали длительные совместные действия. Так, например, наш авиационный корпус начиная с Курской битвы действовал, по сути дела, в полосе наступления одних и тех же соединений и армий. И конечно, фамилии командующих были хорошо известны.
В настоящий период представители руководящего летного состава авиационных полков, дивизий, не говоря уже о корпусе, постоянно находились в боевых порядках наземных войск, располагались вблизи их командных или наблюдательных пунктов. Эти своеобразные авиационные пункты управления (начало им было положено во время Сталинградского сражения) осуществляли взаимодействие с наземными войсками, руководство действиями авиации в воздухе.
Велика была роль такого целенаправленного руководства штурмовыми и истребительными полками корпуса при наступлении наземных войск на Умань и дальше на юг, в направлении Молдавии и советско-румынской границы по реке Прут. Ведя тяжелые бои в сложных условиях весенней распутицы, войска фронта, тем не менее, продвигались вперед очень быстро. Достаточно сказать, что после ликвидации корсунь-шевченковской группировки противника, начав наступление 5 марта из района Звенигородки, к 26-му числу мы вышли широким фронтом на реку Прут. За двадцать дней, сломив яростное сопротивление противника, наши войска преодолели более 300 километров.
Приходилось менять аэродромы чуть ли не каждый день. Противник все, что поддавалось сожжению и разрушению, уничтожал. Наши батальоны аэродромного обслуживания в условиях бездорожья отставали, и мы часто садились на необорудованные площадки, с помощью местного населения приводили их хоть в какое-то подобие взлетных полос и летали, не дожидаясь БАО. Горючее и боеприпасы в таких случаях доставлялись на транспортных самолетах. И то и другое, понятно, было в ограниченном количестве. Штурмовики и мы, истребители, выполняли только очень важные для наземных частей и соединений задания. И здесь четкое оперативное руководство штаба корпуса, работающего в тесном контакте с командованием наступающих войск, было особенно ценно. Каждый самолето-вылет - на учете и используется только при большой необходимости.
Случалось, что полеты находились под угрозой полного срыва. На одном из аэродромов под Уманыо взлетная полоса была совершенно непригодна для работы. Размокшая почва, мокрый снег, грязь забивали во время разбега масляный и водяной радиаторы на наших истребителях. Моторы перегревались, выходили из строя. Штурмовики с полным полетным весом, груженные бомбами, реактивными снарядами, с такой полосы взлетали с большим трудом.
Выход из создавшегося положения был найден. Штурмовики стали загружать не полностью, в облегченном варианте.
"Яки" тоже оставались в строю. По предложению инженерно-технического состава сделали "доработку" на самолетах. Из обыкновенной фанеры полковые умельцы вырезали специальные щитки для радиаторов. На взлете они надежно закрывали их от грязи и снега. Сразу после отрыва летчик специальным тросиком, протянутым в кабину, открывал эти щитки. За короткое время разбега мотор не успевал нагреться до критической температуры.
Больше всего вылетов в этот период мы, пожалуй, выполняли на разведку. Нашему командованию важно было знать направление отхода войск противника, районы подготовленной обороны, переброски и выдвижения его резервов, места, наиболее удобные для переправ через реки.
Для ведения разведки мы начали довольно часто применять вылет смешанных групп. На задание выходила пара штурмовиков, ее прикрывала пара истребителей. Такой способ имел целый ряд преимуществ. Экипажи "илов", а летчиками в них были самые опытные - Герои Советского Союза М. Одинцов, Т. Бегельдинов, Ю. Балабин, - все внимание уделяли поиску объектов разведки, земле. Наша пара по всему маршруту прикрывала полет "илов" от вражеских истребителей.
Запомнился один из таких вылетов, закончившийся весьма печально. Поступил приказ: моей паре прикрыть полет пары штурмовиков во главе с Талгатом Бегельдиновым. Мы с Александром Коняевым сидим в кабинах "яков", ждем пару Бегельдинова. Когда истребители и штурмовики базировались на разных аэродромах, сбор группы, как правило, происходил над нашим. Мы - в полной готовности, при подлете штурмовиков взлетаем, занимаем место в боевых порядках.
Так было и в том вылете. Слышу в наушниках характерный акцент Талгата:
- "Шевченко", подхожу к вам. Взлетай.
Выруливаем на полосу. Даже на рулежке самолет водит - скользко. По радио предупреждаю ведомого: "Внимательно, не торопись!" Командир дает добро на взлет. И вот сектор газа - плавно вперед, так же плавно отпускаю тормоза. Самолет по мере роста скорости идет ровнее. Сейчас ни одного резкого движения ни рулем поворота, ни тем более тормозами: может выбросить с полосы. Перед самым отрывом слышу по радио тревожный голос командира:
- Коняев, спокойней! Не дергай! Брось тормоза!
Что там? Оглянуться во время отрыва от полосы, тем более в таких условиях, ни на мгновение нельзя. Наконец прекратился шум под фюзеляжем. Самолет легко идет вверх, и я убираю шасси. В десяти - двенадцати метрах от земли делаю крен, чтобы увидеть взлетную полосу. Командир с той же тревогой в голосе:
- "Шевченко"! Куда заваливаешь?!
Я выровнял самолет, спросил:
- Что там?
На этот раз голос Кутихина прозвучал неуверенно в тихо:
- Все нормально, на задание иди один. Справишься?
- Справлюсь. Что случилось?
- Вернешься, расскажу. Иди. Задание важное... "Горбатый" слева выше двести...
Ищу Бегельдинова. Вот он, идет по кругу нашего аэродрома от второго разворота. Судя по тому что Коняев не догнал меня до первого разворота, что-то произошло на взлете. Видимость плохая, но со 150-метровой высоты полосу можно разглядеть. Примерно посередине ее, в стороне, - самолет в каком-то неестественном положении, вокруг люди... Запрашиваю по радио:
- Что с Коняевым? Жив?
- Жив, жив. Иди спокойно.
Только сейчас обратил внимание, что штурмовик Бегельдинова тоже в гордом одиночестве.
- Почему один? - спрашиваю его.
Талгат, как всегда, спокойно:
- Второй тоже "раздумал".
Он еще шутит. Но тут же серьезно:
- Твой, похоже, скапотировал. Ну, раз жив - все в норме.
Беспокойство за Сашу Коняева долго не оставляло меня. Видимо, на скользкой полосе не справился с управлением. Невольно вспоминается злополучный вылет со Степаном Карначом первого мая сорок второго года на Керченском полуострове. Тогда мы тоже оба остались без ведомых.
Чем ближе подлетаем к линии фронта, тем больше техники: автомашины, артиллерийские прицепы и танки, танки, танки. Они идут вдоль дорог, по обочине, обгоняя обозы, заторы автомобилей, извивающиеся бесконечно длинной серой лентой колонны пехоты. Талгат тоже видит, сколько у нас теперь боевых машин, коротко резюмирует:
- Сила!
Я не отвечаю. Все понятно и так. А у линии фронта разговоры по радио нужно вести как можно меньше. Вот, пожалуй, и она, но точно сказать сразу трудно. Если раньше, особенно на Курской дуге, и с нашей стороны, и со стороны противника на переднем крае была отрыта масса земляных сооружений, то сейчас немцы не успевают как следует закопаться в землю, а у наших войск необходимость в этом возникает нечасто - они идут вперед. Так что привычное понятие "передовые позиции" сейчас уже не существует. Есть так называемая линия соприкосновения. Она изменяется каждый день, каждый час, меняет свою конфигурацию то быстрее, то медленнее. Постоянную характеристику имеет только одну - упорно продвигается на запад к Польше и на юг - к Румынии.
...Штурмовик Талгата то ползет над самой землей, то набирает высоту. Я слежу за ним и внимательно осматриваю воздух. Самолетов не видно. Авиация противника никак не может оправиться после поражения на Курской дуге, над Днепром, в небе Кубани. И хотя бывают ожесточенные бомбежки, воздушные бои, но в воздухе мы уже хозяева.
Даже над чужой территорией я полностью уверен в победе, только когда веду восемь - десять самолетов. А сейчас?.. Во всяком случае, встретиться даже с двумя парами "мессеров" или "фоккеров" не хочется. Одну-то пару я свяжу боем, но вторая может атаковать Бегельдинова.
Только подумал о противнике, о том, что его пока нет, а он тут как тут. С востока, со стороны фронта, под самыми облаками - комариная точка. Напрягаю до предела зрение: сколько их и кто? Пока вижу одного. Но остальная группа, может быть, прячется в нижней кромке облаков? Немецкие летчики на всякого рода хитрости горазды. Их истребители поодиночке не летают даже в крайних случаях. Комариная точка становится все больше и больше "Фокке-Вульф-190". Это не страшно. Но я по-прежнему кручу головой во все стороны, предупреждаю Талгата, чтобы был повнимательней. Нет, "фоккер" один. Значит, или потерял где-то своего напарника, или его сбили наши.
За это время я набрал максимально возможную высоту, под самые облака. Их нижний край не больше пятисот - шестисот метров. "Фоккер" приближается. Под ракурсом три четверти сбоку захожу на него в атаку. Заметил, отвернул от трассы моих пушек и вошел в вираж. Мне не оставалось ничего другого, как сделать то же самое. И тут все повторяется, опять на виражах - навязчиво вспоминается керченский бой.
Продолжая наблюдать за воздухом - не появится ли где напарник фашистского летчика, - делаю вираж как можно круче. У "фоккера" на этой высоте в горизонтальном полете скорость побольше, чем у "яка". У него значительно хуже характеристики вертикального маневра. Но в таких условиях на вертикаль бой не переведешь. Внизу, совсем рядом, земля, над головой облака.
Долго ходим друг за другом в левом вираже, меня беспокоит штурмовик Бегельдинова. Как он там? Не напал ли на него кто внезапно? Нет, нормально. Словно над его головой все спокойно, Талгат невозмутимо рассматривает что-то в выжженном лесу. А у меня от длительной перегрузки, вдавливающей тело в чашу сиденья, начинает побаливать спина. Давно в полете я этого не чувствовал. Надо что-то предпринимать - этак мы можем до полной выработки горючего виражить. Вот если бы Бегельдинов... Нажимаю кнопку передатчика:
- Талгат!
- На приеме.
- Помог бы, что ли...
- Не могу, "Шевченко". Засек тут одну штуку. Надо проверить. Ты его подержи еще малость.
Что ж, все правильно. У него задача - разведка, а я должен обеспечить безопасность. Хотя так все просто: Талгат подводит свой штурмовик к "фоккеру" и снизу одним залпом из всех своих стволов...
Начало боя по часам не засек, но крутимся в одном вираже, кажется, уже вечность. Если бы со мной был Саша Коняев! Давно бы разделались с этим "фоккером". Правда, если бы и у фашиста был ведомый, они бы меня тоже быстро зажали.
А Бегельдинов упрямо продолжает рыскать над землей и смеется:
- Подержи, подержи еще! Или он тебя держит? Горючего у меня остается уже меньше половины.
Сколько же у немца? Тоже, видимо, с бензином туго. "Фоккер" выходит из виража и одновременно почти пикирует к земле - выходит из боя. Я бросаюсь за ним. Уходит. ФВ-190 значительно тяжелее, на пикировании скорость набирает быстрее, да и мотор у него более мощный. После вывода в горизонт я все-таки ловлю его в перекрестие и выпускаю несколько очередей. Но силуэт вражеского самолета сквозь кольцо прицела все уменьшается, а в хвост "фоккер" сбить трудно. У летчика мощная бронированная спинка сиденья, до мотора не достанешь, тем более с такой большой дистанции... Ушел.
Возвращаемся домой и мы. Над своей территорией подхожу вплотную к самому Бегельдинову. Показываю кулак. У того от смеха высоко взлетают черные смоляные брови, ослепительно белеют зубы. Талгат поднимает вверх большой палец: "Все нормально", а я укоризненно качаю головой: "Упустили!" Талгат машет на прощание рукой - пришли на его аэродром. Подождав, пока штурмовик зарулит на стоянку, я отправился к себе.
Горючего оставалось в обрез. Не делая традиционного круга, сразу пошел на посадку. Во второй половине пробега справа от полосы вижу изуродованный самолет Александра Коняева.
Неудавшийся воздушный бой с "фокке-вульфом" почти заставил забыть о неудаче ведомого на взлете. Помнил, конечно, слова Командира о том, что он жив. Сейчас на взлетной полосе беспокойство вспыхнуло с новой силой. И не без основания.
Саша, как я предположил, упустил направление в первой половине разбега. Самолет повело - и он переборщил с тормозом. Нужно бы прекратить взлет, но лейтенант спешил, не хотел отрываться от ведущего. Истребитель снесло с расчищенной полосы и, как на грех, в незасыпанную воронку от бомбы. Самолет скапотировал - перевернулся на спину, да еще загорелся. Пока подбежали, погасили огонь, перевернули - Коняеву обожгло сломанные ноги.
Два дня мучился Саша - началась гангрена, ноги ампутировали, но поздно. На земле Украины осталась еще одна могила летчика 247-го истребительного авиационного полка.
Вскоре мы прокладывали новые маршруты на своих полетных картах. Наземные войска, успешно форсировав Южный Буг, шли к Днестру, в Молдавию.
Война по-прежнему неутомимо пишет свою суровую летопись. В ней все больше и больше отводится места героическим победам советского оружия. Поздней осенью прошлого, 1943 года Красная Армия начала освобождение Белоруссии. Зимой и весной сорок четвертого наши войска провели успешные наступательные операции на многих фронтах. В январе враг был отброшен от Ленинграда и изгнан из древнего Новгорода, четыре Украинских фронта вели упорные бои за полное освобождение Украины и Крыма.
26 марта 1944 года приказ № 94 известил о том, что войска 2-го Украинского фронта, продолжая стремительное наступление, несколько дней назад форсировали реку Днестр на участке протяженностью 175 километров, овладели важным железнодорожным узлом Бельцы и, развивая наступление, вышли на нашу государственную границу - реку Прут на фронте протяженностью 85 километров.
Летчики, естественно, побывали за границей СССР значительно раньше. Хотя, честно говоря, сами мы это событие чуть не пропустили. На наших полетных картах государственная граница не отмечалась. Вместо нее мы наносили каждый день положение вражеских войск. Три реки: Южный Буг, Днестр и Прут - были в зоне действия нашей авиации весной этого года. События развивались стремительно. Кажется, только что прикрывали форсирование Южного Буга и ходили на разведку вражеских переправ через Днестр, а уже штурмуем отходящие к Пруту поиска противника, барражируем над понтонными мостами через Днестр, по которым днем и ночью идут наши танки, пехота, артиллерия. Вчера я вел воздушный бой где-то в районе Каменки, что на характерном изгибе Днестра, сегодня уже сопровождаю штурмовиков майора Одинцова под Бельцы. Этот городок Советской Молдавии завтра утром наши войска освобождают, а мы в это время уже ведем бои над Яссами.
Летчики полка сделали несколько вылетов на ту сторону Прута. Вдруг кого-то осенило:
- Братцы, а мы ведь сейчас из-за границы вернулись!
Что тут началось! Открытие ошеломило всех. Мы ждали, верили, что настанет день, когда будем бить врага и его союзников на их земле, в их небе. Но как-то не подумали о том, что в горячке наступательных будней этот день подойдет так просто, незаметно. Поднялись в воздух, пролетели над границей и обратно...
- Над государственной границей! Вдумайтесь только! - восторженно повторял Николай Буряк.
Кто-то разрядил в небо обойму пистолета, за что и получил взыскание от командира, нестрогое по такому случаю. Молодые ребята - механики и мотористы прыгали от радости, бросали вверх пилотки. Все обнимались, кричали "ура", словно наступила сама победа.
В следующем вылете внимательно (как будто можно рассмотреть эту невидимую линию - границу) смотрю вниз, на землю, на реку. Земля, как и на нашей стороне, просыпается от зимы. Сады стоят еще серые, голые, но луга начинают зеленеть.
В деревнях и селах, над которыми пролетаем, дома такие же, как в Молдавии и на Украине, - в основном белые мазанки. Но... есть, конечно, разница. На румынской стороне не видно сожженных, разрушенных домов, тем более деревень. А сколько их на нашей земле! Этим же отличались друг от друга городки Бельцы и Яссы. В Бельцах много разрушений, пожарищ, а в Яссах целехонькие, аккуратные улочки...
Через день после освобождения Бельцов я получил приказ организовать рядом с городом пункт наведения. Мне не хотелось расставаться с истребителем в самый разгар наступления. Но начальник штаба дивизии полковник Виноградов, пригласивший меня на беседу, объяснил, что, во-первых, пунктам наведения придается сейчас очень большое значение, поэтому летчики на них должны быть опытными. Во-вторых, опыт боевого управления действиями истребителей с земли необходим авиационному командиру.
- Товарищ полковник, я же не командир!.. Услышав мое уточнение, начальник штаба улыбнулся:
- Сегодня - начальник воздушно-стрелковой службы, завтра - командир полка, дивизии и так далее. Жизнь, товарищ Шевчук, на месте не стоит. Я вам по секрету скажу, генерал Баранчук приказал "пропустить" через пункт наведения всех кандидатов на выдвижение.
И вот самолет У-2 высадил меня на восточной окраине городка. Летчик ушел вторым рейсом за радистом, выделенным в распоряжение нашего ПН, а я решил осмотреться и выбрать удобное место.
Для наземной боевой работы - наблюдения за воздухом, наведения самолетов - я еще с У-2 присмотрел подходящую высотку. На ней мы и разместились с рядовым Васильевым.
Васильев - человек в возрасте, опытный радист, но уж очень любил побурчать, что, мол, ему, профессионалу, приходится работать на таком старом аппарате, для которого нужен не радист, а рабочая лошадь... Дело в том, что радиостанция пункта наведения обеспечивалась питанием от специального устройства, в шутку названного "солдат-мотор". Радисту приходилось вручную крутить рычаги, те вращали динамо-машину, вырабатывающую электрический ток. И это занятие, конечно, не вызывало энтузиазма у моего помощника. Однако человек он был исполнительный, отлично знал свое дело, и с радиостанцией, с качеством приема и передачи забот у меня не было.
Но в работе по непосредственному руководству полетами я встретился с немалыми трудностями, особенно поначалу. Хотя и проинструктировали меня в штабе дивизии подробно, обстоятельно, ввели в курс всех обязанностей, практически с этим делом столкнулся впервые. В воздухе я получал с земли, с такого же вот пункта наведения, информацию о противнике, указание о направлении, более удобном для атаки. Нередко пункты наведения предупреждали летчиков об опасности - внезапно появившихся вражеских истребителях. Все это на первый взгляд не представлялось мне особенно сложным. Но здесь, на ПН, в первый же день я почувствовал, что дело это очень непростое. Во-первых, чувство большой ответственности: любая команда с земли исполнялась летчиками беспрекословно, а значит, любая моя ошибка могла дорого обойтись. Во-вторых, если ты даже хорошо просматриваешь воздушную обстановку, свои самолеты и самолеты противника, необходимо уметь быстро принять правильное решение времени на раздумья нет.
В нашем районе установилась хорошая, по-настоящему весенняя погода. Авиации в воздухе - больше чем достаточно. Немецкие бомбардировщики все время пытались бомбить наши войска как на передовой, так и на подходе из тыла, а истребители постоянно шныряли над Бельцами в поисках добычи. Летать дальше в тыл они не рисковали. Особенно досаждали нам "фокке-вульфы", которые враг использовал для штурмовки.
Над передним краем в полосе наступления наземных войск, действия которых обеспечивал наш авиакорпус, с утра до вечера в воздухе кружилась карусель воздушных боев, проносились эскадрильи штурмовиков, проплывали девятки бомбардировщиков Пе-2, надсадно, с каким-то прерыванием урчали моторы "хейнкелей". Конечно, хорошо разобраться в такой обстановке, выделить главное - сложно. Тем более что я должен был не только наводить истребители своего полка, но и помогать всем самолетам, действующим в этом районе.
Генерал Баранчук, который всегда лично инструктировал офицеров-летчиков, направленных на пункты наведения, подчеркнул, что во время воздушного боя, и особенно когда в воздухе несколько его очагов, очень важно произвести перегруппировку сил с таким расчетом, чтобы был обеспечен перевес сил на наиболее важных участках воздушной схватки. "Этого, настоятельно указывал он, - можно добиться, даже не имея превосходства в воздухе, хотя сейчас оно наше полностью".