Шевчук Василий. Командир атакует первым

   О том, что люди предчувствуют события, говорил и маленький, на первый взгляд, незаметный факт. Когда я поздно вечером уходил из штаба, один из писарей все еще ставил штампы на конверты наших писем на родину, лежащих большой пухлой пачкой.
   Отправил и я письмо Шуре - всего несколько строчек. На большое времени не было. Сообщил, что жив-здоров, что, судя по всему, войне скоро конец и настанет день долгожданной встречи...
   Раздался зуммер. Оперативный дежурный поздоровался, доложил, что все нормально. Пока я разговаривал по телефону, Кузьмичев, спавший на соседней кровати, уже встал. С его помощью я зашнуровал корсет, приведенный в порядок врачом, и, как всегда, тепло подумал о старом сапожнике из Тбилиси.
   В два часа десять минут ночи мы с Кузьмичевым уже шли к командному пункту. Немного рановато, до общего подъема еще около двух часов, но настроение, которое уже вчера владело всеми, заставило нас сегодня подняться раньше.
   На улице глухая темнота. Только на западе, там, где протекала река, небо то и дело освещалось сигнальными ракетами. Было тихо.
   - Что же, Иван Федорович, пожалуй, это будет "последний и решительный бой", - сказал я, вспомнив слова Кузьмичева о том, что "вдруг это еще не конец, вдруг война продлится еще долго".
   В темноте чувствую, как он улыбается:
   - Да, сейчас и я в этом уверен. Как вот только погода, - без связи с предыдущими словами перешел он к нашей главной заботе, - а то нам частенько не везет. Люди наступают, а нас непогода к земле прижимает.
   Он прав. Сейчас в темноте трудно определить нижний край облачности, но то, что она есть, и плотная, ощущается. Синоптик хорошего не обещает. Говорит, что северней метеоусловия еще хуже. У нас облачность десять баллов, по без осадков.
   Звоню в дивизию. Оперативный дежурный говорит, что все остается без изменения. Задачу несколько позднее уточнит сам генерал Баранчук.
   С начальником штаба, инженером полка, руководителями служб, которые тоже сегодня поднялись рано, уточняем последние детали. Кажется, предусмотрено все: от выноса знамени на аэродром до ускоренной подготовки самолетов к очередным вылетам.
   А вот и звонок командира дивизии. Баранчук опять-таки будничным, на удивление спокойным голосом интересуется делами, отдает распоряжения:
   - В дополнение ко вчерашнему: твои идут с Девятьяровым. Он летит на бреющем, ставит дымы. Прикрыть его и внизу хорошо, а главное, чтобы сверху ни один фашист не проскочил. От ударной группы четверку выдвинь чуть вперед. Задание выполнят, сразу домой - и в готовность к следующей работе. Там по плану. Еще раз обрати, Василий Михайлович, внимание на точность прохода туда и обратно... Ну, поздравляю...
   Теперь понятно, в чем дело. Штурмовики будут ставить дымовую завесу. А последнее напоминание, хотя мы это условие хорошо, помним, тоже не лишнее. Я представляю, сколько самолетов всех типов будет сегодня в воздухе.
   В летной столовой после завтрака еще раз уточняю условия и особенности вылета. Во время подлета штурмовиков к нашему аэродрому мы должны быть уже в воздухе - до линия фронта, реки Нейсе, всего несколько минут.
   Летчики - ветераны и молодежь - сидят притихшие. Сколько бы ни было на твоем счету воздушных боев, боевых вылетов, перед каждым новым по-прежнему волнуешься. Тем более, перед такими вылетами, которые - ты уже уверен последние, решающие...
   Несмотря на озабоченность, все ли, действительно, ты сделал, все ли предусмотрел, все ли готово, ощущение необычайности сегодняшнего дня не покидает ни на минуту... И вот у стартового командного пункта в начале взлетной полосы останавливаются знаменосцы. Чуть колышутся от легкого утреннего ветерка полотнища полковых знамен: боевого и гвардейского. Думать о чем-то постороннем, мне кажется, даже об очень важных делах в такие секунды просто невозможно. Только чувство огромной всеобъемлющей гордости, непередаваемое ощущение неразрывности, единства с великим делом, беспредельной преданности этому делу...
   Летчики в кабинах самолетов. Заряжены ракетницы. С минуты на минуту я прикажу подать сигнал "В воздух". И вот наступает время "Ч" - время долгожданного и последнего наступления. Одновременно с гулом запускаемых моторов земля буквально содрогается от грохота. Впереди аэродрома, слева, справа, сзади грохочет канонада. Бьют все виды артиллерии: гаубицы, тяжелые орудия. Утреннее небо прорезают трассы реактивных снарядов гвардейских минометов - "катюш".
   И даже отсюда, с расстояния восьми километров от линии обороны противника, видно, как там, на левом берегу Нейсе, поднимаются вверх столбы пыли и дыма. Под грохот артиллерийской канонады мне кажется, что истребители взлетают беззвучно. Одна за другой уходят в воздух группы Меншутина, Корниенко, Усова, Шутта. Чуть в стороне от аэродрома проходят над самой землей штурмовики. Выше плывут бомбардировщики.
   Как ни хотелось мне сесть в кабину самолета, приказ есть приказ: командирам полков первым вылетом руководить с земли. Но во втором-то уж я поднимусь в воздух.
   С утра до вечера в этот памятный день, 16 апреля, знамена полка провожали и встречали летчиков. В первом вылете штурмовики под прикрытием истребителей поставили дымовую завесу вдоль реки Нейсе над окопами противника! Летчики нашего полка, вернувшись с задания, были восхищены точностью работы штурмовиков. Сам я убедился в этом через двадцать минут, когда повел очередную группу прикрытия. На левом берегу Нейсе неописуемая картина молниеносно вспоротой обороны: дым, пыль, огонь клубились над первой полосой окопов противника.
   В одном из вылетов уже при возвращении домой я заметил, что с северо-запада, со стороны Берлина, идет знакомый мне самолет-корректировщик. Я спросил по радио разрешения атаковать его. Командир корпуса ответил:
   - Не только можно, но и нужно.
   Передав командование группой Ивану Корниенко, парой со своим ведомым Александром Божко начал разворачиваться с набором высоты. И только в этот момент заметил, что "хеншель" прикрывает пара истребителей ФВ-190. Звать своих на помощь было поздно и непростительно, потому что пара на пару соотношение вполне нормальное.
   "Фоккеры", судя по всему, нас еще не видят - они идут сзади "хеншеля" и чуть выше. Решил сначала атаковать истребителей. Для Александра Божко это, пожалуй, первый серьезный воздушный бой. Главное, чтобы он не оторвался от меня. Ничего, пока все хорошо - скоро будем на траверзе с целью, но у нас значительное преимущество в высоте. Еще немного, разворот и на всякий случай предупреждаю по радио ведомого:
   - Саша, разворот вправо!
   Решаю бить по ведущему, хотя логичнее открыть сначала огонь по ведомому - он ближе ко мне. Но считаю, что ведущего, более опытного летчика, сбить сейчас выгодней. Это во-первых. Во-вторых, ударить по ведомому дам возможность Божко.
   Пора! Палец жмет гашетку. Самолет мелко вздрагивает от отдачи пушек. Трасса, не успев оторваться от стволов, тут же впивается в самолет противника, и он сразу теряет управление. Не оглядываясь назад - нужно верить ведомому, - ищу "хеншеля". Решение сбить его с ходу пришло именно сейчас.
   Корректировщик начинает маневрировать, огрызаться пулеметными очередями. Но уже поздно. С небольшого расстояния всаживаю в него длинную очередь. Успеваю заметить, что тот кренится на левое крыло. Проскакиваем цель - под нами, похоже, линия фронта. Вдоль шоссе - ожесточенный танковый бой. На северо-западе - в дымке дома Котбуса. Район знакомый. Корректировщик, почти пикируя, идет к земле. В этом же районе несколько в стороне вижу, как, врезавшись в землю, взрывается "фокке-вульф". А где же второй истребитель? Уж не в хвосте ли? Нет, не вижу. Спрашиваю ведомого:
   - Где второй?
   - Ушел назад.
   Хотел было упрекнуть Божко: "Что же ты его отпустил?", но тут же подумал, что слова мои будут несправедливы. Раз уж он не попал первой очередью, уходить даже за "выгодным" противником, бросив ведущего, не положено. Сам этому учу.
   Возвращаемся домой. Слышу по радио довольный голос Рязанова:
   - "Шевченко", благодарность тебе от маршала! Понял?
   Я машинально ответил: "Понял". Хотя на самом деле смысл его слов до меня, как говорится, еще не дошел. "При чем тут маршал? Откуда?" - долго недоумевал я, прежде чем стало ясно: маршал у нас - командующий фронтом. Но можно было только предполагать, почему я так быстро получил благодарность от И. С. Конева. А предполагать да размышлять о вещах, не относящихся к полету, в боевой обстановке некогда.
   В конце дня на наш аэродром прибыл генерал Рязанов и приказал построить полк. Я совершенно не представлял, по какому поводу столь срочное построение. Сам Рязанов ничего не объяснил, только загадочно улыбался. А разгадка всему наступила после того, как я доложил командиру корпуса, что личный состав 152-го гвардейского истребительного авиационного полка построен.
   Генерал сделал ко мне те три шага, на расстоянии которых я остановился для доклада:
   - Товарищи, - обратился он к личному составу полка,  - сегодня ваш командир полка, гвардии майор Шевчук, в одном бою великолепнейшим образом сбил два самолета противника: ФВ-190 и ХШ-126. За боем наблюдал командующий фронтом Маршал Советского Союза Конев. Он объявил гвардии майору Шевчуку благодарность и наградил орденом Красного Знамени...
   Что скрывать - я был необычайно рад и счастлив: боевая схватка, двойная победа, высокая награда. А перед отлетом генерал Рязанов, хитровато улыбнувшись, почти на ухо шепнул мне:
   - Не хотел я тебе говорить, да ладно уж. Иван Степанович Конев спросил - сколько у тебя сбитых? Когда узнал, что есть полтора десятка, приказал оформить представление на звание Героя Советского Союза. Это мы и сами собирались сделать, а теперь тем более... Ну, еще раз поздравляю!
   Командование 2-й воздушной армии старалось сделать все, чтобы аэродромы истребительных и штурмовых частей находились как можно ближе к действующим войскам. Мы перелетели с восточного берега Нейсе на аэродром Финстервальде благоустроенный, укрытый. Разрушить его сооружения немцы не успели - так стремительно наступали танкисты генерала Д. Д. Лелюшенко. С этого аэродрома мы летали на Берлин, на его пригороды, на Потсдам, с него начали летать на помощь братскому чехословацкому народу.
   Мне этот аэродром запомнился еще и потому, что на нем выкинул очередную шутку Николай Шутт, которая на этот раз чуть не кончилась для него и для Гари Мерквиладзе трагически. Случилось это буквально в первые минуты пребывания здесь. Мы с начальником штаба и связи полка развертывали командный пункт, как вдруг на одной из окраин аэродрома раздалась орудийная стрельба. Первая мысль - на нас наскочили отступающие немцы. Нет, стреляли наши зенитки. И тут же над самой землей затарахтел маленький - не то связной, не то учебный - немецкий самолетик. Он довольно ловко маневрировал, но высоту не набирал и от аэродрома не уходил. А но нему - стрельба уже со всех сторон, ведь на хвосте явственно виден паук фашистской свастики. Стреляли по самолетику уже из винтовок и пистолетов, но он упорно не улетал и даже пытался зайти на посадку. Я понял - тут что-то не так. Передал приказание зенитчикам прекратить огонь. Самолетик, неловко коснувшись летного поля, подскочил несколько раз, приземлился и лихо подрулил к командному пункту.
   Из кабины вылез... конечно, Николай Шутт. Вторым членом экипажа, к сожалению, оказался вполне серьезный человек - Гари Мерквиладзе.
   ...После прилета на новый аэродром, пока боевых заданий не было, они пошли посмотреть ангары и стоянки самолетов. Нашли вот этот учебный аэропланчик. Естественно желание летчика - посидеть в кабине. Самолет оказался исправным и заправленным. Разобрались в приборах, попробовали запустить. Получилось. Гораздый на выдумки и проделки Шутт подумал: "А почему бы не полетать на трофее?" Придумано - сделано. Мерквиладзе не успел ни отговорить Николая, ни выскочить из кабины - тот с ходу пошел на взлет и сообразил, что летит на самолете с фашистскими опознавательными знаками только тогда, когда увидел разрывы зенитных снарядов.
   Спасла их малая высота и то, что зенитчики не успели еще как следует оборудовать позиции. Нужно отдать, правда, должное мастерству летчика маневрировал он на незнакомом самолете весьма энергично и умело. Однако ему пришлось испытать яростный гнев командира дивизии, не говоря уже о моем. Зенитчики сразу же доложили о "хулиганстве в полку майора Шевчука" в штаб дивизии. Баранчук моментально прилетел к нам: передать весь разговор и красочность эпитетов, которыми комдив определил проступок Николая, невозможно. Это я понятно: из-за мальчишеского недомыслия Шутта мы могли потерять в самом конце войны двух замечательных летчиков, двух Героев Советского Союза.
   Генерал Баранчук, не вняв никаким просьбам и обещаниям, что это "в последний, самый-самый последний раз", отстранил капитана Шутта от полетов. Досталось Николаю, конечно, и от меня, и от Кузьмичева, и от товарищей. Летчики полка продолжали воевать, а Герой Советского Союза гвардии капитан Шутт сидел возле командного пункта и тоскливо смотрел вслед уходящим в небо истребителям.
   В этот день мы вместе со штурмовиками из дивизии полковника Донченко летали по вызову командира корпуса. Он находился в городке Трейенбритцен, на окраине которого танкисты генерала Лелюшенко вели ожесточенные бои с танками армии Венка. Фашисты все еще стремились к Берлину на выручку фюреру и его приспешникам. Танковые группы противника сопровождало большое количество пехоты и штурмовых орудий.
   Командарм Лелюшенко и командир 1-го штурмового авиационного корпуса генерал Рязанов, как мы узнали позже, располагались в это критическое время на крыше одного из самых высоких зданий на окраине Трейенбритцена - оттуда вся сложившаяся обстановка была видна как на ладони. По радио нацеливали и перенацеливали соответственно каждый свои подчиненные части и соединения на самые важные участки и объекты. В основном это были танковые группы наступающих войск армии Венка.
   Штурмовики были вооружены эрэсами и ПТАБами, мы - фугасными и зажигательными бомбами, и группы по 18-20 самолетов наносили удар за ударом - благо от аэродрома до места сражения было всего три десятка километров. "Илы" штурмовали в основном танки, мы бомбили и обстреливали живую силу, артиллерийские позиции, подавляли зенитные средства. Для прикрытия с воздуха на всякий случай оставалась небольшая группа истребителей.
   В воздухе драться уже не с кем - мы видели самолеты только со звездами на крыльях. Было, правда, несколько случаев, когда на значительном расстоянии от нас на огромной скорости проносились реактивные "мессершмитты". Но и они к нашим большим группам не подходили. И уже известен был целый ряд случаев, когда советские летчики на обычных "яках" и "Лавочкиных" успешно сбивали это последнее "чудо" фашистской боевой техники.
   А вот танки с запада с настойчивостью механических роботов шли и шли на наши войска, вынужденные занять оборону. Теперь, конечно, общеизвестно, что гитлеровское командование делало все возможное, чтобы сдержать наступление советских войск, и тогда большая часть территории Германии окажется захваченной войсками наших союзников. Сдаваясь на западе в плен американцам целыми частями, соединениями, крупными гарнизонами, фашисты под Берлином, на всей территории к востоку от Эльбы прикладывали все усилия для срыва нашего наступления на логово Гитлера.
   Но советские танковые, стрелковые, артиллерийские части и авиация перемалывали наступающие фашистские войска под Трейенбритценом и на других участках, лишали гитлеровских главарей последней надежды. Рассказывая в своих воспоминаниях об упорных боях в этом районе, командующий 1-м Украинским фронтом особо подчеркивает роль авиации и именно 1-го гвардейского штурмового авиационного корпуса.
   "Штурмовики Рязанова, - писал Маршал Советского Союза Конев, - имевшие большой опыт борьбы с танками, и на этот раз превосходно показали себя. Парируя удары достаточно сильной и крупной группировки противника, они помогли не только 5-му гвардейскому мехкорпусу и армии Лелюшенко, но и всему нашему фронту"{10}.
   2 мая поздно вечером, почти ночью, мы слушали приказ Верховного Главнокомандующего: войска 1-го Белорусского и 1-го Украинского фронтов овладели "столицей Германии городом Берлин - центром немецкого империализма и очагом гитлеровской агрессии".
   Но война еще не кончилась. В руках фашистских войск оставался Дрезден, в тылу у нас, на берегу Одера, сопротивлялся гарнизон города Бреслау, и, главное, на территории Чехословакии вела боевые действия сильная группировка генерал-фельдмаршала Шернера. Уже 7 мая в своем приказе Шернер писал: "Неприятельская пропаганда распространяет ложные слухи о капитуляции Германии перед союзниками. Предупреждаю войска, что война против Советского Союза будет продолжаться". А 5 мая многие радиостанции, в том числе и наши, армейские, приняли радиограмму, в которой восставшие против фашистов жители Праги просили оказать им помощь.
   Наш полк прямо с аэродрома Финстервальде начал летать не на север, где над поверженным Берлином развевался флаг Победы, а на юг, в направлении столицы Чехословакии, куда уже шли танковые армии фронта. Летчики проводили разведку, штурмовку живой силы и техники противника, наносили удары по железнодорожным узлам и станциям, чтобы не дать маневрировать войскам Шернера.
   Удачно обрабатывали наземные цели, стали настоящими штурмовиками многие летчики полка, в том числе и из последнего пополнения: Анатолий Турунов, Алексей Комаров, Алексей Иванюк, Виктор Лебедев, Станислав Внуков. Все они заслужили за эти боевые вылеты правительственные награды. Но в предпоследний день войны, 8 мая, мы потеряли одного из них - Алексея Иванюка.
   Группа, в которой Иванюк шел ведомым замыкающей пары, возвращалась после выполнения задания. На его самолете что-то случилось с мотором, и он понемногу начал отставать. Здесь его и подстерег один из фашистских летчиков на реактивном самолете. На большой скорости он промчался позади группы и пущенной в общем-то наугад очередью из пушек попал в самолет Иванюка. Алексей был убит, видимо, сразу.
   Еще одна утрата, понесенная полком... Во многом были виноваты в гибели молодого летчика и мы: те, кто был в группе с Алексеем, и я как командир полка, хотя и находился в это время в воздухе в другом районе, под Виттенбергом. Мы объясняли это себе тем, что давно не встречали сопротивления противника в воздухе, утратили бдительность в полете. Если бы все летчики группы ни на секунду, как это положено, не забывали об осмотрительности, они могли бы вовремя заметить реактивного хищника. Тем более что в полку недавно был случай, когда именно осмотрительность и мастерство определили победу нашего летчика, Гари Александровича Мерквиладзе, над таким же реактивным истребителем, действующим так же внезапно.
   Мерквиладзе, несмотря на то что был занят поиском наземной цели, вовремя увидел приближающегося к нему противника. По скорости сближения Гари Александрович определил, что это именно реактивный самолет, не растерялся, спокойно и расчетливо выждал, когда противник подойдет к нему ближе, делая вид, что -не замечает его. За мгновение до того, как фашистский летчик открыл огонь, Гари бросил свой истребитель в сторону. Очередь прошла мимо. Следом за ней мимо проскочил и "мессер". На большой скорости он не мог повторить маневр нашего истребителя, уточнить прицеливание. Зато Мерквиладзе момент не упустил, он сразу же повернул истребитель влево, на линию пути вражеского самолета, точно рассчитал упреждение в открытии огня и нажал гашетку. Реактивный истребитель, прошитый мощной очередью "яка", задымив, пошел к земле.
   В группе Алексея Иванюка забыли об осмотрительности. И уж совсем непростительным было оставить без внимания отставшего товарища. Случилось то, о чем мы беседовали с Иваном Федоровичем Кузьмичевым перед началом наступления: конец войны, и кажется, что меньше опасности, а значит, больше беспечности. Но война - до последнего выстрела война...
   Вечером в полку было такое настроение, что невозможно описать двумя-тремя словами. Радостное предчувствие мира, сознание, что ты получил еще один шанс выжить в это страшное время (теперь об этом уже можно думать!) и невыразимая горечь потери боевого товарища. Его гибель как бы оттеняет, подчеркивает ощущение твоей собственной жизни. И от этого еще тяжелее становится мысль о том, что ему, Алексею Иванюку, этого чувства уже не изведать.
   Чем ближе победа, тем чаще ты мечтаешь о дне, когда живым и невредимым вернешься к своим близким. Ты всем своим существом стремишься к этому дню. Ты не можешь сдержать радости и не в состоянии ее выразить - сдерживает мысль о погибшем. Неизмеримо вырастает в конце войны великое чувство радостного и трагического, которое потом назовут Чувством Победы.
   За ужином в летной столовой, где обычно обсуждаются события минувшего дня, не слышно ни забористых шуток, ни веселого смеха. Но никто не посмотрит косо на товарища, если он чему-то улыбнется, если в глазах его блеснет отсвет хорошо прожитого дня, в течение которого он выполнил три боевых вылета, от хорошей весточки из дома. Нет, и в такие дни не будет у летчиков глубокого молчания, когда перед лицом смерти каждый остается один на один со своими невеселыми думами о бренности человеческой жизни. Жизнь и смерть. Радость и горе. На фронте они всегда рядом.
   Вот и сейчас разве я могу не радоваться, когда в столовую входит группа летчиков и среди них я узнаю своего старого товарища, с которым давно не виделись, - Анатолия Кожевникова.
   Сегодня во время одного из вылетов под Виттенберг (это на восточном берегу Эльбы) на штурмовку какого-то недобитого штаба гитлеровцев я услышал в воздухе знакомый голос и позывной. Для того чтобы убедиться в правильности предположения, я бросил в эфир:
   - "Кобра"! "Мессы" в воздухе! Левый глаз, смотри, выбьют! Я "Шевченко", прием!
   - "Шевченко"! Я - "Кобра"! Сегодня вечером буду у тебя в гостях и быть тебе без левого глаза! А "мессов" я уже забыл когда видел!
   Кое-кто, прочитав этот диалог, начатый нами в воздухе во время выполнения задания, невольно улыбнется его бессмысленности. Другой, более строгий читатель, рассердится - серьезные люди и допускают такое озорство! Все правильно - несерьезный разговор. Но стоит ли так строго судить? Ведь нам, пусть мы и командиры авиационных полков, едва наберется двадцать пять лет. И могу заверить, мы очень серьезно и самоотверженно относились к своим обязанностям. Но иногда молодость просто брала свое, и прорывалось неиссякаемое безрассудное мальчишество! А выражение насчет "левого глаза" еще до войны было крылатой фразой, взятой из какого-то популярного кинофильма.
   Правда, когда я услышал обещание Толи Кожевникова, что он сегодня вечером нагрянет ко мне в гости, то не принял его слова всерьез. А оказалось... Вот он, передо мной - майор с Золотой Звездой на груди. Такой же веселый, энергичный, как и раньше, по-юношески непоседливый. Только у этого "мальчишки" в густой шевелюре уже блестят серебром седые волосы...
   Давно мы не виделись, о многом поговорить надо. Оказалось, что жена Анатолия, Тамара, служит вместе с ним инженером полка. За время войны мы привыкли видеть женщин в военной форме, но инженер истребительного авиационного полка... Нужно обладать незаурядным характером, знаниями, умением работать с людьми, чтобы успешно выполнять такие сложные обязанности. С одной стороны, можно было позавидовать Анатолию - воюют вдвоем с женой, почти всегда вместе. Но с другой стороны, непросто выдержать женщине такое - каждый день видеть, как он улетает на боевое задание. Ждать, волноваться, невольно думая о том, что любимый человек может не вернуться совсем, знать, сколько их не вернулось и уже никогда не вернутся из боя, видеть, как падают, взрываясь, самолеты, такие же, как тот, на котором улетел муж... Нет, поистине я восхищаюсь мужеством Тамары Кожевниковой.
   Разговор наш перешел на дела военные. Прикидывали с Толей количество дней до реального конца войны. По всем признакам выходило немного. Берлин пал еще 2 мая, заканчиваются боевые действия на севере Германии, в Прибалтике. Сегодня, 8 мая, по сведениям, полученным из штаба дивизии для нанесения наземной обстановки на полетные карты, наши войска полностью освободили Дрезден.
   - Кстати, о Дрездене, - сказал Кожевников, - я несколько раз летал в район города на задания и хорошо разглядел его. Знаешь, Василий, как разделали его наши союзники - живого места нет...
   В те дни мы не знали подробностей этой варварской бомбардировки, не знали истинных намерений командования наших союзников, поэтому Анатолий не возмущался, но удивлению его не было предела.
   - Я понимаю - идет война. Разрушения, как ты ни старайся, будут. Мы и сами, знаешь, штурмовали, бомбили, сжигали, но ведь по необходимости. А вспомни, как в Польше на картах специально отмечали: вот это не бомбить, это не штурмовать. Я как-то подошел к такому "серьезному" объекту. А это не больше не меньше, как обыкновенный старинный замок. Поначалу никак понять не мог, почему нельзя эти рыцарские гнезда бомбить? Оказывается, памятники древней культуры. Вот так...
   Мне тоже вспомнился этот факт. Во время разведки нам поручали специально отмечать подобные объекты. Больше того, сейчас при полетах в Чехословакию Военный совет фронта опять дал директиву - бережно относиться к сокровищам культуры и архитектуры.