Страница:
- Ну я ему сейчас! Я его... Нет, ей-богу, посажу!
А Николай картинно, словно монумент, застыл на постаменте-танке. Его стащили за ноги, начали обнимать, подбрасывать в воздух...
Рассказ Николая о собственных злоключениях был приправлен соответствующей долей юмора и иронии. Пересказать по-шуттовски эту историю невозможно, а смысл ее заключался в том, что, приземлившись в пшеничном поле, Николай сумел избежать встречи с отступающими наземными частями фашистов.
- Искать им меня было некогда, - пояснил он, - их наши товарищи по оружию в хвост и в гриву гнали. - Шутт показал на танкистов. - Они меня и выручили... с доставкой на дом.
Николаю в это время механик принес форменную гимнастерку, и он, не отказав себе в удовольствии покрасоваться перед танкистами, не умываясь, надел ее. Заблестели на солнце ордена. Молоденький сержант-танкист с восторгом смотрел на Золотую Звезду Героя Советского Союза...
Как оказалось, Николай ни словом не обмолвился, что он заслуженный воздушный боец.
Несколько дней полк жил счастливым возвращением Николая Шутта. Впрочем, радость наша в эти дни была вызнана не только событиями местного масштаба. Ежедневно радио и газеты приносили все новые сообщения о наших победах. Одним из примечательных событий июля 1944 года было сообщение о том, что по столице нашей Родины Москве прошли десятки тысяч пленных солдат, офицеров и генералов гитлеровской армии. Это был акт огромной пропагандистской силы как для нас, советских людей, и наших союзников, так и для врагов. Они рвались в Москву - они попали в Москву...
А в это время весь мир прислушивался к известиям о наступлении советских войск в Белоруссии, Прибалтике. Освобождены Пинск, Гродно, Паневежис, Люблин, Нарва. Названия этих и сотен других крупных населенных пунктов ежедневно перечислялись в сводках Совинформбюро, в приказах Верховного Главнокомандующего. Отличился и наш 1-й Украинский фронт. Несмотря на яростное сопротивление противника в районе Львов, Рава-Русская, постоянный ввод свежих резервов позволял советским танковым и мотострелковым соединениям неудержимо идти вперед, к советско-польской границе. Передовые части достигли ее уже 17 июля, на третий день наступления.
Мы делали по нескольку вылетов в день. Один-два обязательно массированные. Генерал В. Г. Рязанов, чаще всего находившийся в передовых колоннах танков П. С. Рыбалко, старался наносить силами своего корпуса, как он сам говорил, "удары кулаком". Такие налеты требовали четкой организации, тщательной подготовки, но зато и потери у немцев были немалые. Кроме того, фашистская авиация, в том числе и истребительная, редко рисковала подойти близко к такой массе наших самолетов. Больше досаждали нам в этот период зенитные средства гитлеровцев. Их "эрликоны", которые сопровождали почти каждую группу танков, нередко оставляли следы в плоскостях наших самолетов.
Однако и с "эрликонами" удавалось справляться. Если раньше для подавления зенитных средств выделяли специальные группы, то теперь штурмовики, действующие солидными по количеству самолетов силами, все чаще применяли большой замкнутый круг, вытянутый в сторону наших войск. Зенитные средства подавлялись любой частью группы. Каждый летчик, следуя за своим товарищем, засекал впереди огонь зенитных средств и без дополнительной команды атаковал их позиции. Для увеличения времени пребывания над целью круг "илов" иногда вытягивался не в сторону наших войск, а вдоль фронта. Словом, штурмовики постоянно обогащали разнообразными приемами свой тактический арсенал. Для сопровождения же их в любом полете сейчас выделялось достаточное количество истребителей.
Поневоле вспоминался сорок второй год. Идут за линию фронта "горбатые", "журавушки". Жмутся друг к другу. И хорошо, если их сопровождает хотя бы пара истребителей. Часто они летали без прикрытия. И редкий вылет обходился без потерь. А сейчас (начиная с Курской дуги) мы воюем все с теми же летчиками: Бегельдиновым, Девятьяровым, Степановым, Одинцовым. Они уже настоящие асы, лучшие в армии "воздушные охотники", мастера ударов по переправам, точечным и малоразмерным целям. Если уж зашли на танковую колонну, можно быть уверенным - бомбы мимо цели не упадут. Если наносят удар эрэсами по артиллерийским позициям - вспашут их так, что ничего живого не останется. Начнут хлестать пушечно-пулеметными очередями по передовой: окопам, траншеям - не спасет врага и земля, как бы глубоко он в нее ни зарылся. Восхищались работой штурмовиков и благодарили их танкисты генерала Рыбалко. А сами штурмовики говорили спасибо нам, истребителям. И делали мы все одно святое дело - били ненавистного врага. В конце июля мы били его уже на территории Польши. К этому времени был освобожден Львов, уничтожена крупная группировка под Бродами. Войска широким фронтом вышли к Висле.
Запомнилось 29 июля. Штурмовики получили задачу обработать позиции на западном берегу реки. Для их прикрытия выделены большие силы истребительной авиации. Несколько раз появлялись в воздухе немецкие самолеты, но держались на почтительном расстоянии - лезть с нами в драку не рисковали. А на втором вылете мы прикрывали переправляющиеся части. Нужно сказать, что форсирование реки началось с такого молниеносного броска, что по волнам Вислы одновременно плыли лодки, плоты, паромы и наших войск, и отступающих фашистских.
Инженерные войска тут же под артиллерийским огнем начали наводить переправы, монтировать большегрузные паромы. Истребительная авиация, прикрывавшая переправу, днем не подпускала бомбардировщиков противника к реке. Зато ночью фашисты бомбили без перерыва, конечно, не прицельно, как это можно делать в дневное время, однако неприятностей бомбежки доставляли много. Дело в том, что на небольшом участке реки, от ее притока Вислоки до городка Тарнобжег - расстояние это около тридцати километров, - наши саперные части наводили одновременно более двадцати опорных большой грузоподъемности мостов. Кроме этого, в десятках мест оборудовались паромные переправы.
Днем мы даже с высоты полета видели разрушения, нанесенные фашистами ночью: разбитые, только вчера проложенные пролеты мостов, обрушившиеся опоры, затонувшие паромы. Но саперы днем и ночью, под огнем и бомбежками успевали восстанавливать разрушенное и прокладывали путь через широкую реку дальше. А сделать это было весьма сложно, так как наше командование бросало на плацдарм за Вислой большие танковые силы. А такую махину, как танк, на лодке или плоту не переправишь.
Но маленький плацдарм напротив города Баранува, захваченный в течение нескольких часов, дал возможность нашим войскам наступать дальше, вести борьбу за его увеличение. Одновременно наземные части расширяли фронт прорыва к Висле: слева они наступали в район Мелец, справа - на север, в направлении Сандомира.
Польские трудящиеся радостно встречали своих освободителей - советских воинов. Они помогали нам чем могли: строили дороги, аэродромы, выхаживали раненых. При форсировании Вислы в районе Баранува польские крестьяне, например, вместе с нашими войсками строили плоты, собирали в окрестных деревнях лодки, наводили переправы через реку.
Дружеское расположение поляков мы хорошо знали. Было немало случаев, когда летчиков, покинувших с парашютом подбитые самолеты, поляки прятали от фашистов, оказывали всяческую помощь, переправляли через линию фронта.
В этот период войны, когда Красная Армия начала освобождение народов Европы, во всю силу проявился могучий интернационализм трудящихся. Советские воины делали все возможное для скорейшего освобождения Польши от фашистского ига. Я не знаю ни одного случая, чтобы кто-то из наших солдат, летчиков хотя бы намеком выразил мысль об окончании войны, поскольку с советской земли враг изгнан. Да, каждый из нас стремился к миру, но никто не мыслил его раньше, чем будут освобождены от нацизма все порабощенные народы, в том числе и немецкий.
Борьба за освобождение Польши продолжалась, и одним из ее решающих участков были бои на сандомирском плацдарме. Фашистское командование хорошо понимало, что, если советские войска укрепятся на плацдарме, тем более расширят его, это позволит ввести на западный берег Вислы большие силы, поможет форсировать реку на остальном ее протяжении. На помощь группе армий "Северная Украина" были брошены все имеющиеся у врага силы. Сюда подходили танковые дивизии, выделенные из группы армий "Южная Украина", собранные последними мобилизациями резервы из Германии. С западного фронта переброска войск прекратилась. В июне наши союзники наконец начали высадку войск во Франции. Долгожданный, но весьма и весьма запоздавший второй фронт открылся. Но даже и сейчас почти вся новая боевая техника, выпускаемая промышленностью Германии и ее союзников, направлялась на восточный фронт, то есть против Красной Армии.
Эту технику мы встречали в воздухе, в боях с модернизированными "мессершмиттами" и "фокке-вульфами". Мы видели ее и на земле во время воздушных разведок. Так, в районе населенного пункта Хмельник, что расположен за Вислой километрах в пятидесяти западнее Сандомира, мы обнаружили скопление танков. Оказалось, что это были прибывшие прямо с заводов "королевские тигры". Уже не просто "тигры", как на Курской дуге, а "королевские".
Но хотя "шкура" у этих "зверей" и была прочной, они не выдерживали огневых ударов наших штурмовиков, бомбардировок, атак реактивными снарядами. И так же, как на Курской дуге, борьба с танками стала основной задачей нашего корпуса, так как противник именно \ своими танковыми дивизиями старался уничтожить советские войска на плацдарме и предпринял решительное ; контрнаступление из района Мелец на север, к Сандомиру.
Положение было сложным: в районе переправ в бой вступили не только боевые части танковых и общевойсковых армий, но и саперы, понтонеры инженерных батальонов. Несколько дней они отражали яростные атаки и выстояли.
Генерал Рязанов, который, как всегда, находился на переднем крае, требовал от командиров дивизий и полков увеличить количество вылетов, сократив сроки подготовки самолетов и летчиков. Работы хватало всем, несмотря на то что в этом районе действовали основные силы авиации 2-й воздушной армии. Кроме нашего здесь находилось еще несколько авиационных корпусов, и здесь же вела бои по очистке воздуха, по прикрытию наземных войск истребительная авиационная дивизия, которой командовал известный летчик Александр Иванович Покрышкин. В воздухе часто был слышен его позывной: "Я - сотый, я - сотый!"
Наше командование старалось как можно больше истребителей держать в воздухе. Если несколько летчиков из полка, к примеру, не шли на сопровождение штурмовиков, из них создавались группы для прикрытия наземных войск или для "свободной охоты" над передним краем и дальше, над территорией противника.
Особенно любил "свободную охоту" наш командир, майор Луганский. При первой же возможности, несмотря на наложенные на него ограничения в полетах, он стремился подняться в воздух "поохотиться". И надо сказать, получалось у него это здорово. Любой летчик полка считал за честь пойти с командиром в паре на подобное задание. Помню, даже такие "старики", как Герои Советского Союза Евгений Меншутин и Иван Корниенко, однажды чуть не поссорились из-за права слетать на "свободную охоту". Не без помощи замполита и самого командира порешили на том, что сегодня пойдет один, в следующий раз другой.
У "охотников" есть большое преимущество перед летчиками, которые имеют конкретное задание. Обычно только парой они проходят линию фронта на большой высоте, потом снижаются и прочесывают тылы противника. Ищут штабные самолеты, отдельно летящие бомбардировщики, истребители. На земле целями для них служат легковые машины, эшелоны, колонны с боеприпасами. Часто такие пары незамеченными подлетали к уже известному аэродрому противника и били вражеские самолеты на взлете или посадке. Занятие, как говорил сам Луганский, не очень опасное, но продуктивное. Однако в любом полете они могли встретиться и с вражескими истребителями, причем с превосходящими силами. "Охотников" выручали опыт, мужество, мастерство.
Так случилось и на этот раз. Луганский с Меншутиным (а выбор сегодня пал на него) шли уже над лесом, за которым находился аэродром истребителей. И тут показалась пара "мессершмиттов". Судя по всему, тоже "охотники". Легкой добычи, понятно, не будет. Тем более что Луганский разглядел при сближении на "мессерах" выкрашенные красной краской коки винтов. На таких самолетах, как нам было известно, летают какие-то прибывшие из Италии асы. Мы их прозвали за это "пожарниками".
Затяжной бой не в интересах наших летчиков. Территория вражеская, в любое время может подойти помощь, да и нужно помнить о горючем. Но Сергей Данилович на выдумки горазд. Он пикирует вниз, в легкие облака. Меншутин за ним. Фашисты, думая, что советская пара боя не принимает и уходит, прячась в облаках, тоже пикируют. В облаках ничего не видно, "пожарники" намереваются перехватить наши истребители внизу. Ждут, когда покажутся "яки". Но Луганский, а за ним и Меншутин боевым разворотом снова набирают высоту и, оказавшись у немцев сзади, идут на пикировании в атаку. Пока фашистские летчики поняли свой просчет, было поздно. Меншутин с первого захода сбил ведомого. У Евгения, если уж он вышел в атаку на противника, обычно промахов не случается. Но "мессер", явно пробитый несколькими очередями Луганского, почему-то продолжал лететь. Сергей Данилович потом признался:
- Честно говоря, я уже начал теряться. Бью в упор, а он как заговоренный летит и летит. Только после третьей или четвертой очереди заметил, что летит-то неуверенно, "хромает". Пошел помаленьку вниз. Мы с Женей на всякий случай его сопровождаем: не хитрит ли? Изображает из себя подбитого, а потом у самой земли - фьють, и нет его... Ни дыма, ни огня... врезался-таки в землю, но не взорвался, гад. Мы еще походили, чтобы пилота не упустить. А потом разглядели, его ударом выбросило из кабины. Мертвый... А вот почему самолет все-таки не взорвался, непонятно. Наверняка я и в баки попадал, прежде чем летчика убить. А самолет цел...
Разгадали мы коварную загадку позднее, когда наши войска освободили этот район. Оказалось, что для своих асов немцы начали выпускать самолеты с особыми бензобаками. Изнутри они имели толстую прокладку из сырой резины, которая при попадании пули затягивала отверстие. А на этом самолете баки были еще и обтянуты лосевой кожей, намного увеличивающей их прочность и предохраняющей от возникновения огня. Хитро придумано. Впрочем, ни эти, ни другие всевозможные ухищрения не спасали фашистские "мессеры" и "фоккеры". Конструктор Яковлев постоянно улучшал качество наших самолетов, в том числе и их вооружение. От снарядов 37-миллиметровых скорострельных пушек, поставленных на наш истребитель, ничто не могло защитить. Но сам факт еще раз подтверждал: против нас немецко-фашистское командование бросало все лучшее и новое, что еще могло получить и собрать.
Вскоре после этого боя Сергея Даниловича Луганского вызвали в Москву. Зачем - мы не могли догадаться.
А на меня свалилась большая ответственность: выполнять обязанности командира полка. Откровенно говоря, я волновался: боевая обстановка напряженная, а заместителем я побыл всего пару недель.
Но вскоре совместными усилиями танковых, мотострелковых, механизированных войск, авиации, артиллерии, которая блестяще показала себя в этих боях, была ликвидирована группировка противника. Через две недели упорных боев наши войска, отбив всё контратаки врага на плацдарм за Вислой, отбросили противника километров на пятьдесят вглубь, расширили плацдарм на западном берегу Вислы до ста двадцати километров по фронту и овладели в ходе этих боев городом Сандомир, именем которого был назван знаменитый плацдарм.
Вечером Москва от имени Родины, как писалось в приказах Верховного Главнокомандующего, салютовала "доблестным войскам 1-го Украинского фронта, форсировавшим реку Вислу и овладевшим Сандомирский плацдармом". В большом списке отмеченных офицеров и генералов были фамилии командира 1-го корпуса генерал-лейтенанта авиации Рязанова и командира нашей истребительной авиационной дивизии генерал-майора авиации Баранчука. Отмечались также наши соседи - летчики полковника Покрышкина.
Однако этот приказ услышать по радио не удалось. Его содержание пересказал мне ночью генерал Баранчук по телефону.
18 августа полку приказали перебазироваться на новый аэродром - он находился в десяти километрах от Вислы, и это давало нам возможность вести активные боевые действия как по прикрытию войск, сражающихся на сандомирском плацдарме, так и сопровождать "илы" на штурмовку объектов тактического тыла противника.
Под самый вечер мы приземлились на новый аэродром. Батальон аэродромного обслуживания потрудился на славу. Бойцы привели в порядок не только летное поле и стоянки, но и столовую, жилые помещения, здание штаба. Давно мы не располагались с таким комфортом. Правда, и аэродром был солидных масштабов. Как позднее выяснилось, он обеспечивал находившийся рядом крупный авиационный завод, выпускающий бомбардировщики.
Солнце уже заходило. Летчики помогали техникам и механикам маскировать в капонирах самолеты. В это время с юго-запада донесся надрывный гул. Он непрерывно нарастал, стало ясно, что идет большая группа самолетов. Вскоре они показались: три колонны по 18-20 бомбардировщиков Хе-111 и Ю-88 летели западнее нашего аэродрома вдоль Вислы на север, в сторону переправ и сандомирского плацдарма.
Замысел и цель противника предельно ясны. Что делать? Смеркалось. Ночной старт на аэродроме не оборудован. Да и летчики наши ночной подготовки не имеют. Если кто и летал раньше, то давно все навыки утратил.
Впервые в жизни я встал перед таким тяжелым и ответственным выбором. Послать самолеты на перехват - значит рисковать летчиками и машинами при ночной посадке. Не послать - гитлеровские бомбардировщики натворят беды. И решение нужно принимать самому, потому что пока свяжешься со штабом дивизии, уйдет драгоценное время и наши истребители уже ничего не успеют сделать. Ведь бомбардировщикам до цели лететь какой-то десяток минут.
Колебания длились недолго. Да, за годы войны мы научились полностью подчиняться главному делу этого сурового времени и решать проблемы, исходя из интересов борьбы с противником. Летчики уже сами поняли серьезность момента и приказали механикам расчехлять в готовить самолеты. К вылету готовы были даже молодые пилоты, что невольно вызвало улыбку: "А вы-то куда, ребятки?"
Я быстро назвал фамилии:
- Корниенко, Меншутин, Марквиладзе, Шутт, Усов, Полянский!.. На взлет!
Я поднял в воздух восемь человек - самых опытных и умелых летчиков. Как ни хотелось мне лететь самому, понимал, что принимать самолеты на земле дело не менее сложное и ответственное, чем участие в бою.
Как только истребители взлетели и с набором высоты пошли с упреждением в сторону группы бомбардировщиков, я занялся подготовкой посадки. Приказал собрать все фонари "летучая мышь", приготовить на всякий случай материал для костров, вызвал санитарную и пожарные машины. Сам выбирал на полосе место для установки фонарей...
А там, на севере, уже разгорелся бой. Большие силуэты бомбардировщиков хорошо были видны на фоне еще светлого неба. Истребители вышли на них снизу и открыли огонь. После первого же захода один из "хейнкелей" пошел вниз, строй начал ломаться. Это уже важно - прицельного бомбометания не получится, если даже самолеты противника долетят до цели.
Но этого не произошло. На помощь моим пилотам примчалась еще группа истребителей. Я вернулся к радиостанции: в эфире - голос Покрышкина. Он выводил к району боя еще одну группу. Через несколько минут наступила развязка. Пять-шесть бомбардировщиков было уничтожено, остальные, нарушив боевые порядки, развернулись на запад и со снижением, бросая бомбы где попало, огрызаясь огнем хвостовых установок, заспешили восвояси.
Главная задача выполнена - противник до цели не дошел. Для меня же настали тревожные минуты: "Как-то сядут мои герои?.." Проехал еще раз по аэродрому, фонари светились тусклым огнем: "Пару бы зенитных прожекторов сюда, да где их взять?"
Шофер нашей полковой "эмки", ехавший все время с потушенными фарами, пользуясь только подфарниками, перед каким-то препятствием на мгновение включил свет. Стоп! Не прожектор, конечно, но все же. Я быстро установил машину в начале аэродрома сбоку так, чтобы свет фар подсвечивал то место, где обычно лежит посадочное "Т". Приказав шоферу по моему сигналу включать фары, сам бегом помчался к радиостанции. Самолеты уже подходили к аэродрому.
- Ребята, спокойно. Смотрите фонари. При посадке включаю фары автомобиля и подсвечиваю ракетами, - передал по радио и выяснил, кто идет первым.
На посадку заходил Меншутин. Он уверенно, словно постоянно летал ночью, подошел в створ огней фонарей и подвел самолет к полосе. Я мигнул фонариком. Шофер, рядовой Петр Сербин, парень толковый, мгновенно включил фары автомашины. Истребитель Меншутина выскользнул из темноты и плавно приземлился.
Таким же образом, может быть, менее уверенно, но вполне нормально сели и остальные. Страхи и переживания мои остались позади. Летчики доложили, что Николай Шутт, Иван Корниенко и Евгений Меншутин сбили по одному бомбардировщику. В это время установили связь с дивизией. Я доложил генералу Баранчуку о последних событиях. Он помолчал, громко дыша в трубку, и переспросил:
- И все, говоришь, нормально? Все сели?
- Так точно, товарищ генерал!
Комдив довольно хмыкнул прями в трубку:
- Ну и ну! Молодцы! А бой я сам видел отсюда. Твои точно троих свалили. Давай-ка, хотя командира и нет, представляй их к орденам, к Красной Звезде... Да, и поздравь людей - Сандомир полностью наш. Великое дело сделали!
Только к двенадцати ночи мы попали наконец в столовую. Я передал слова Баранчука о взятии Сандомира, поздравил сегодняшних именинников, перед каждым из которых стояли "победные" сто граммов. Летчики громко крикнули "ура", но их возглас перекрыл грохот взрыва. Помещение столовой тряхануло, двери, ведущие в кухню, сорвало с петель и швырнуло прямо на стол. Все вскочили и бросились к выходу. Здания кухни как не бывало. Обрушившиеся стены, балки перекрытия похоронили под собой двух поваров и официантку.
Невдалеке снова раздались взрывы. Тут же несколько снарядов разорвались на аэродроме. Разрывы были мощные, поднимали в воздух огромную массу земли откуда-то били орудия большого калибра. Я приказал летчикам укрыться в специально отрытых щелях, а сам с подъехавшим командиром БАО отправился осматривать разрушения на аэродроме.
Я созвонился с командиром дивизии, он приказал с рассветом организовать перелет.
- Посмотри по карте, найди что-нибудь подходящее километрах в десяти и отправь туда БАО. Пусть к утру подготовят площадку. Вот, черти, - выругался Баранчук непопятно в чей адрес, - не сообразили, а ведь этот аэродром они наверняка пристреляли, потому и не разрушили ничего. Откуда бьют, не знаешь?
- Разве ночью разберешь, товарищ генерал?
- Это понятно. Так вот, - голос Баранчука звучал удовлетворенно, - нашу дивизию персонально отмечают за Сандомир. Понял, Шевчук?
Конечно, известие приятное. Хорошо, когда в приказе отмечают нашу воздушную армию, еще лучше, когда упоминается корпус, А когда называют дивизию, это можно считать, что каждый человек в ее полках отличился.
Кое-как устроив летный состав ночевать в палатках подальше от взлетной полосы, я занялся с командиром БАО поиском нового аэродрома и организацией его оборудования. Вернулся в штаб только перед рассветом, застав там начальника штаба майора Устинова. Александр Васильевич собирал штабные документы, карты, которые успел приготовить еще вечером к работе. Я попросил его разбудить меня минут через двадцать - устал невыносимо. Тяжелый, в несколько боевых вылетов был день, а еще тяжелее тревожная хлопотная ночь...
Меня разбудил грохот взрыва. Со стен сыпалась штукатурка, стекла выбиты из рам. Я выбежал в коридор. Противоположная половина здания штаба была разрушена. Среди обломков стен, балок, клубящейся пыли в предутренних сумерках разглядел лежащего бойца. Это был сержант, который стоял часовым у Знамени полка. Голова и рукав гимнастерки окровавлены. Здоровой рукой он прижал к себе полотнище Знамени.
Сержант, узнав меня, прошептал:
- Знамя, товарищ майор, знамя... - и потерял сознание.
Я осторожно взял у него знамя и, подхватив под мышки, вытащил бойца на улицу. На свежем воздухе сержант пришел в себя на короткое время и беспокойно спросил:
- Знамя, где знамя?..
Показал ему полотнище, и он, успокоившись, прикрыл глаза. Передав сержанта подбежавшим бойцам, пробрался в здание, в комнату начальника штаба. Александр Васильевич сидел на полу.
- Ноги, Василий Михайлович, ноги побило, - спокойно, словно это относилось не к нему, проговорил начальник штаба. - Ты то жив, слава богу. Я первый взрыв услышал, хотел выскочить на улицу. А тут второй раз жахнуло. Прямо в штаб и мне осколками в ноги, - он пытался подняться.
А Николай картинно, словно монумент, застыл на постаменте-танке. Его стащили за ноги, начали обнимать, подбрасывать в воздух...
Рассказ Николая о собственных злоключениях был приправлен соответствующей долей юмора и иронии. Пересказать по-шуттовски эту историю невозможно, а смысл ее заключался в том, что, приземлившись в пшеничном поле, Николай сумел избежать встречи с отступающими наземными частями фашистов.
- Искать им меня было некогда, - пояснил он, - их наши товарищи по оружию в хвост и в гриву гнали. - Шутт показал на танкистов. - Они меня и выручили... с доставкой на дом.
Николаю в это время механик принес форменную гимнастерку, и он, не отказав себе в удовольствии покрасоваться перед танкистами, не умываясь, надел ее. Заблестели на солнце ордена. Молоденький сержант-танкист с восторгом смотрел на Золотую Звезду Героя Советского Союза...
Как оказалось, Николай ни словом не обмолвился, что он заслуженный воздушный боец.
Несколько дней полк жил счастливым возвращением Николая Шутта. Впрочем, радость наша в эти дни была вызнана не только событиями местного масштаба. Ежедневно радио и газеты приносили все новые сообщения о наших победах. Одним из примечательных событий июля 1944 года было сообщение о том, что по столице нашей Родины Москве прошли десятки тысяч пленных солдат, офицеров и генералов гитлеровской армии. Это был акт огромной пропагандистской силы как для нас, советских людей, и наших союзников, так и для врагов. Они рвались в Москву - они попали в Москву...
А в это время весь мир прислушивался к известиям о наступлении советских войск в Белоруссии, Прибалтике. Освобождены Пинск, Гродно, Паневежис, Люблин, Нарва. Названия этих и сотен других крупных населенных пунктов ежедневно перечислялись в сводках Совинформбюро, в приказах Верховного Главнокомандующего. Отличился и наш 1-й Украинский фронт. Несмотря на яростное сопротивление противника в районе Львов, Рава-Русская, постоянный ввод свежих резервов позволял советским танковым и мотострелковым соединениям неудержимо идти вперед, к советско-польской границе. Передовые части достигли ее уже 17 июля, на третий день наступления.
Мы делали по нескольку вылетов в день. Один-два обязательно массированные. Генерал В. Г. Рязанов, чаще всего находившийся в передовых колоннах танков П. С. Рыбалко, старался наносить силами своего корпуса, как он сам говорил, "удары кулаком". Такие налеты требовали четкой организации, тщательной подготовки, но зато и потери у немцев были немалые. Кроме того, фашистская авиация, в том числе и истребительная, редко рисковала подойти близко к такой массе наших самолетов. Больше досаждали нам в этот период зенитные средства гитлеровцев. Их "эрликоны", которые сопровождали почти каждую группу танков, нередко оставляли следы в плоскостях наших самолетов.
Однако и с "эрликонами" удавалось справляться. Если раньше для подавления зенитных средств выделяли специальные группы, то теперь штурмовики, действующие солидными по количеству самолетов силами, все чаще применяли большой замкнутый круг, вытянутый в сторону наших войск. Зенитные средства подавлялись любой частью группы. Каждый летчик, следуя за своим товарищем, засекал впереди огонь зенитных средств и без дополнительной команды атаковал их позиции. Для увеличения времени пребывания над целью круг "илов" иногда вытягивался не в сторону наших войск, а вдоль фронта. Словом, штурмовики постоянно обогащали разнообразными приемами свой тактический арсенал. Для сопровождения же их в любом полете сейчас выделялось достаточное количество истребителей.
Поневоле вспоминался сорок второй год. Идут за линию фронта "горбатые", "журавушки". Жмутся друг к другу. И хорошо, если их сопровождает хотя бы пара истребителей. Часто они летали без прикрытия. И редкий вылет обходился без потерь. А сейчас (начиная с Курской дуги) мы воюем все с теми же летчиками: Бегельдиновым, Девятьяровым, Степановым, Одинцовым. Они уже настоящие асы, лучшие в армии "воздушные охотники", мастера ударов по переправам, точечным и малоразмерным целям. Если уж зашли на танковую колонну, можно быть уверенным - бомбы мимо цели не упадут. Если наносят удар эрэсами по артиллерийским позициям - вспашут их так, что ничего живого не останется. Начнут хлестать пушечно-пулеметными очередями по передовой: окопам, траншеям - не спасет врага и земля, как бы глубоко он в нее ни зарылся. Восхищались работой штурмовиков и благодарили их танкисты генерала Рыбалко. А сами штурмовики говорили спасибо нам, истребителям. И делали мы все одно святое дело - били ненавистного врага. В конце июля мы били его уже на территории Польши. К этому времени был освобожден Львов, уничтожена крупная группировка под Бродами. Войска широким фронтом вышли к Висле.
Запомнилось 29 июля. Штурмовики получили задачу обработать позиции на западном берегу реки. Для их прикрытия выделены большие силы истребительной авиации. Несколько раз появлялись в воздухе немецкие самолеты, но держались на почтительном расстоянии - лезть с нами в драку не рисковали. А на втором вылете мы прикрывали переправляющиеся части. Нужно сказать, что форсирование реки началось с такого молниеносного броска, что по волнам Вислы одновременно плыли лодки, плоты, паромы и наших войск, и отступающих фашистских.
Инженерные войска тут же под артиллерийским огнем начали наводить переправы, монтировать большегрузные паромы. Истребительная авиация, прикрывавшая переправу, днем не подпускала бомбардировщиков противника к реке. Зато ночью фашисты бомбили без перерыва, конечно, не прицельно, как это можно делать в дневное время, однако неприятностей бомбежки доставляли много. Дело в том, что на небольшом участке реки, от ее притока Вислоки до городка Тарнобжег - расстояние это около тридцати километров, - наши саперные части наводили одновременно более двадцати опорных большой грузоподъемности мостов. Кроме этого, в десятках мест оборудовались паромные переправы.
Днем мы даже с высоты полета видели разрушения, нанесенные фашистами ночью: разбитые, только вчера проложенные пролеты мостов, обрушившиеся опоры, затонувшие паромы. Но саперы днем и ночью, под огнем и бомбежками успевали восстанавливать разрушенное и прокладывали путь через широкую реку дальше. А сделать это было весьма сложно, так как наше командование бросало на плацдарм за Вислой большие танковые силы. А такую махину, как танк, на лодке или плоту не переправишь.
Но маленький плацдарм напротив города Баранува, захваченный в течение нескольких часов, дал возможность нашим войскам наступать дальше, вести борьбу за его увеличение. Одновременно наземные части расширяли фронт прорыва к Висле: слева они наступали в район Мелец, справа - на север, в направлении Сандомира.
Польские трудящиеся радостно встречали своих освободителей - советских воинов. Они помогали нам чем могли: строили дороги, аэродромы, выхаживали раненых. При форсировании Вислы в районе Баранува польские крестьяне, например, вместе с нашими войсками строили плоты, собирали в окрестных деревнях лодки, наводили переправы через реку.
Дружеское расположение поляков мы хорошо знали. Было немало случаев, когда летчиков, покинувших с парашютом подбитые самолеты, поляки прятали от фашистов, оказывали всяческую помощь, переправляли через линию фронта.
В этот период войны, когда Красная Армия начала освобождение народов Европы, во всю силу проявился могучий интернационализм трудящихся. Советские воины делали все возможное для скорейшего освобождения Польши от фашистского ига. Я не знаю ни одного случая, чтобы кто-то из наших солдат, летчиков хотя бы намеком выразил мысль об окончании войны, поскольку с советской земли враг изгнан. Да, каждый из нас стремился к миру, но никто не мыслил его раньше, чем будут освобождены от нацизма все порабощенные народы, в том числе и немецкий.
Борьба за освобождение Польши продолжалась, и одним из ее решающих участков были бои на сандомирском плацдарме. Фашистское командование хорошо понимало, что, если советские войска укрепятся на плацдарме, тем более расширят его, это позволит ввести на западный берег Вислы большие силы, поможет форсировать реку на остальном ее протяжении. На помощь группе армий "Северная Украина" были брошены все имеющиеся у врага силы. Сюда подходили танковые дивизии, выделенные из группы армий "Южная Украина", собранные последними мобилизациями резервы из Германии. С западного фронта переброска войск прекратилась. В июне наши союзники наконец начали высадку войск во Франции. Долгожданный, но весьма и весьма запоздавший второй фронт открылся. Но даже и сейчас почти вся новая боевая техника, выпускаемая промышленностью Германии и ее союзников, направлялась на восточный фронт, то есть против Красной Армии.
Эту технику мы встречали в воздухе, в боях с модернизированными "мессершмиттами" и "фокке-вульфами". Мы видели ее и на земле во время воздушных разведок. Так, в районе населенного пункта Хмельник, что расположен за Вислой километрах в пятидесяти западнее Сандомира, мы обнаружили скопление танков. Оказалось, что это были прибывшие прямо с заводов "королевские тигры". Уже не просто "тигры", как на Курской дуге, а "королевские".
Но хотя "шкура" у этих "зверей" и была прочной, они не выдерживали огневых ударов наших штурмовиков, бомбардировок, атак реактивными снарядами. И так же, как на Курской дуге, борьба с танками стала основной задачей нашего корпуса, так как противник именно \ своими танковыми дивизиями старался уничтожить советские войска на плацдарме и предпринял решительное ; контрнаступление из района Мелец на север, к Сандомиру.
Положение было сложным: в районе переправ в бой вступили не только боевые части танковых и общевойсковых армий, но и саперы, понтонеры инженерных батальонов. Несколько дней они отражали яростные атаки и выстояли.
Генерал Рязанов, который, как всегда, находился на переднем крае, требовал от командиров дивизий и полков увеличить количество вылетов, сократив сроки подготовки самолетов и летчиков. Работы хватало всем, несмотря на то что в этом районе действовали основные силы авиации 2-й воздушной армии. Кроме нашего здесь находилось еще несколько авиационных корпусов, и здесь же вела бои по очистке воздуха, по прикрытию наземных войск истребительная авиационная дивизия, которой командовал известный летчик Александр Иванович Покрышкин. В воздухе часто был слышен его позывной: "Я - сотый, я - сотый!"
Наше командование старалось как можно больше истребителей держать в воздухе. Если несколько летчиков из полка, к примеру, не шли на сопровождение штурмовиков, из них создавались группы для прикрытия наземных войск или для "свободной охоты" над передним краем и дальше, над территорией противника.
Особенно любил "свободную охоту" наш командир, майор Луганский. При первой же возможности, несмотря на наложенные на него ограничения в полетах, он стремился подняться в воздух "поохотиться". И надо сказать, получалось у него это здорово. Любой летчик полка считал за честь пойти с командиром в паре на подобное задание. Помню, даже такие "старики", как Герои Советского Союза Евгений Меншутин и Иван Корниенко, однажды чуть не поссорились из-за права слетать на "свободную охоту". Не без помощи замполита и самого командира порешили на том, что сегодня пойдет один, в следующий раз другой.
У "охотников" есть большое преимущество перед летчиками, которые имеют конкретное задание. Обычно только парой они проходят линию фронта на большой высоте, потом снижаются и прочесывают тылы противника. Ищут штабные самолеты, отдельно летящие бомбардировщики, истребители. На земле целями для них служат легковые машины, эшелоны, колонны с боеприпасами. Часто такие пары незамеченными подлетали к уже известному аэродрому противника и били вражеские самолеты на взлете или посадке. Занятие, как говорил сам Луганский, не очень опасное, но продуктивное. Однако в любом полете они могли встретиться и с вражескими истребителями, причем с превосходящими силами. "Охотников" выручали опыт, мужество, мастерство.
Так случилось и на этот раз. Луганский с Меншутиным (а выбор сегодня пал на него) шли уже над лесом, за которым находился аэродром истребителей. И тут показалась пара "мессершмиттов". Судя по всему, тоже "охотники". Легкой добычи, понятно, не будет. Тем более что Луганский разглядел при сближении на "мессерах" выкрашенные красной краской коки винтов. На таких самолетах, как нам было известно, летают какие-то прибывшие из Италии асы. Мы их прозвали за это "пожарниками".
Затяжной бой не в интересах наших летчиков. Территория вражеская, в любое время может подойти помощь, да и нужно помнить о горючем. Но Сергей Данилович на выдумки горазд. Он пикирует вниз, в легкие облака. Меншутин за ним. Фашисты, думая, что советская пара боя не принимает и уходит, прячась в облаках, тоже пикируют. В облаках ничего не видно, "пожарники" намереваются перехватить наши истребители внизу. Ждут, когда покажутся "яки". Но Луганский, а за ним и Меншутин боевым разворотом снова набирают высоту и, оказавшись у немцев сзади, идут на пикировании в атаку. Пока фашистские летчики поняли свой просчет, было поздно. Меншутин с первого захода сбил ведомого. У Евгения, если уж он вышел в атаку на противника, обычно промахов не случается. Но "мессер", явно пробитый несколькими очередями Луганского, почему-то продолжал лететь. Сергей Данилович потом признался:
- Честно говоря, я уже начал теряться. Бью в упор, а он как заговоренный летит и летит. Только после третьей или четвертой очереди заметил, что летит-то неуверенно, "хромает". Пошел помаленьку вниз. Мы с Женей на всякий случай его сопровождаем: не хитрит ли? Изображает из себя подбитого, а потом у самой земли - фьють, и нет его... Ни дыма, ни огня... врезался-таки в землю, но не взорвался, гад. Мы еще походили, чтобы пилота не упустить. А потом разглядели, его ударом выбросило из кабины. Мертвый... А вот почему самолет все-таки не взорвался, непонятно. Наверняка я и в баки попадал, прежде чем летчика убить. А самолет цел...
Разгадали мы коварную загадку позднее, когда наши войска освободили этот район. Оказалось, что для своих асов немцы начали выпускать самолеты с особыми бензобаками. Изнутри они имели толстую прокладку из сырой резины, которая при попадании пули затягивала отверстие. А на этом самолете баки были еще и обтянуты лосевой кожей, намного увеличивающей их прочность и предохраняющей от возникновения огня. Хитро придумано. Впрочем, ни эти, ни другие всевозможные ухищрения не спасали фашистские "мессеры" и "фоккеры". Конструктор Яковлев постоянно улучшал качество наших самолетов, в том числе и их вооружение. От снарядов 37-миллиметровых скорострельных пушек, поставленных на наш истребитель, ничто не могло защитить. Но сам факт еще раз подтверждал: против нас немецко-фашистское командование бросало все лучшее и новое, что еще могло получить и собрать.
Вскоре после этого боя Сергея Даниловича Луганского вызвали в Москву. Зачем - мы не могли догадаться.
А на меня свалилась большая ответственность: выполнять обязанности командира полка. Откровенно говоря, я волновался: боевая обстановка напряженная, а заместителем я побыл всего пару недель.
Но вскоре совместными усилиями танковых, мотострелковых, механизированных войск, авиации, артиллерии, которая блестяще показала себя в этих боях, была ликвидирована группировка противника. Через две недели упорных боев наши войска, отбив всё контратаки врага на плацдарм за Вислой, отбросили противника километров на пятьдесят вглубь, расширили плацдарм на западном берегу Вислы до ста двадцати километров по фронту и овладели в ходе этих боев городом Сандомир, именем которого был назван знаменитый плацдарм.
Вечером Москва от имени Родины, как писалось в приказах Верховного Главнокомандующего, салютовала "доблестным войскам 1-го Украинского фронта, форсировавшим реку Вислу и овладевшим Сандомирский плацдармом". В большом списке отмеченных офицеров и генералов были фамилии командира 1-го корпуса генерал-лейтенанта авиации Рязанова и командира нашей истребительной авиационной дивизии генерал-майора авиации Баранчука. Отмечались также наши соседи - летчики полковника Покрышкина.
Однако этот приказ услышать по радио не удалось. Его содержание пересказал мне ночью генерал Баранчук по телефону.
18 августа полку приказали перебазироваться на новый аэродром - он находился в десяти километрах от Вислы, и это давало нам возможность вести активные боевые действия как по прикрытию войск, сражающихся на сандомирском плацдарме, так и сопровождать "илы" на штурмовку объектов тактического тыла противника.
Под самый вечер мы приземлились на новый аэродром. Батальон аэродромного обслуживания потрудился на славу. Бойцы привели в порядок не только летное поле и стоянки, но и столовую, жилые помещения, здание штаба. Давно мы не располагались с таким комфортом. Правда, и аэродром был солидных масштабов. Как позднее выяснилось, он обеспечивал находившийся рядом крупный авиационный завод, выпускающий бомбардировщики.
Солнце уже заходило. Летчики помогали техникам и механикам маскировать в капонирах самолеты. В это время с юго-запада донесся надрывный гул. Он непрерывно нарастал, стало ясно, что идет большая группа самолетов. Вскоре они показались: три колонны по 18-20 бомбардировщиков Хе-111 и Ю-88 летели западнее нашего аэродрома вдоль Вислы на север, в сторону переправ и сандомирского плацдарма.
Замысел и цель противника предельно ясны. Что делать? Смеркалось. Ночной старт на аэродроме не оборудован. Да и летчики наши ночной подготовки не имеют. Если кто и летал раньше, то давно все навыки утратил.
Впервые в жизни я встал перед таким тяжелым и ответственным выбором. Послать самолеты на перехват - значит рисковать летчиками и машинами при ночной посадке. Не послать - гитлеровские бомбардировщики натворят беды. И решение нужно принимать самому, потому что пока свяжешься со штабом дивизии, уйдет драгоценное время и наши истребители уже ничего не успеют сделать. Ведь бомбардировщикам до цели лететь какой-то десяток минут.
Колебания длились недолго. Да, за годы войны мы научились полностью подчиняться главному делу этого сурового времени и решать проблемы, исходя из интересов борьбы с противником. Летчики уже сами поняли серьезность момента и приказали механикам расчехлять в готовить самолеты. К вылету готовы были даже молодые пилоты, что невольно вызвало улыбку: "А вы-то куда, ребятки?"
Я быстро назвал фамилии:
- Корниенко, Меншутин, Марквиладзе, Шутт, Усов, Полянский!.. На взлет!
Я поднял в воздух восемь человек - самых опытных и умелых летчиков. Как ни хотелось мне лететь самому, понимал, что принимать самолеты на земле дело не менее сложное и ответственное, чем участие в бою.
Как только истребители взлетели и с набором высоты пошли с упреждением в сторону группы бомбардировщиков, я занялся подготовкой посадки. Приказал собрать все фонари "летучая мышь", приготовить на всякий случай материал для костров, вызвал санитарную и пожарные машины. Сам выбирал на полосе место для установки фонарей...
А там, на севере, уже разгорелся бой. Большие силуэты бомбардировщиков хорошо были видны на фоне еще светлого неба. Истребители вышли на них снизу и открыли огонь. После первого же захода один из "хейнкелей" пошел вниз, строй начал ломаться. Это уже важно - прицельного бомбометания не получится, если даже самолеты противника долетят до цели.
Но этого не произошло. На помощь моим пилотам примчалась еще группа истребителей. Я вернулся к радиостанции: в эфире - голос Покрышкина. Он выводил к району боя еще одну группу. Через несколько минут наступила развязка. Пять-шесть бомбардировщиков было уничтожено, остальные, нарушив боевые порядки, развернулись на запад и со снижением, бросая бомбы где попало, огрызаясь огнем хвостовых установок, заспешили восвояси.
Главная задача выполнена - противник до цели не дошел. Для меня же настали тревожные минуты: "Как-то сядут мои герои?.." Проехал еще раз по аэродрому, фонари светились тусклым огнем: "Пару бы зенитных прожекторов сюда, да где их взять?"
Шофер нашей полковой "эмки", ехавший все время с потушенными фарами, пользуясь только подфарниками, перед каким-то препятствием на мгновение включил свет. Стоп! Не прожектор, конечно, но все же. Я быстро установил машину в начале аэродрома сбоку так, чтобы свет фар подсвечивал то место, где обычно лежит посадочное "Т". Приказав шоферу по моему сигналу включать фары, сам бегом помчался к радиостанции. Самолеты уже подходили к аэродрому.
- Ребята, спокойно. Смотрите фонари. При посадке включаю фары автомобиля и подсвечиваю ракетами, - передал по радио и выяснил, кто идет первым.
На посадку заходил Меншутин. Он уверенно, словно постоянно летал ночью, подошел в створ огней фонарей и подвел самолет к полосе. Я мигнул фонариком. Шофер, рядовой Петр Сербин, парень толковый, мгновенно включил фары автомашины. Истребитель Меншутина выскользнул из темноты и плавно приземлился.
Таким же образом, может быть, менее уверенно, но вполне нормально сели и остальные. Страхи и переживания мои остались позади. Летчики доложили, что Николай Шутт, Иван Корниенко и Евгений Меншутин сбили по одному бомбардировщику. В это время установили связь с дивизией. Я доложил генералу Баранчуку о последних событиях. Он помолчал, громко дыша в трубку, и переспросил:
- И все, говоришь, нормально? Все сели?
- Так точно, товарищ генерал!
Комдив довольно хмыкнул прями в трубку:
- Ну и ну! Молодцы! А бой я сам видел отсюда. Твои точно троих свалили. Давай-ка, хотя командира и нет, представляй их к орденам, к Красной Звезде... Да, и поздравь людей - Сандомир полностью наш. Великое дело сделали!
Только к двенадцати ночи мы попали наконец в столовую. Я передал слова Баранчука о взятии Сандомира, поздравил сегодняшних именинников, перед каждым из которых стояли "победные" сто граммов. Летчики громко крикнули "ура", но их возглас перекрыл грохот взрыва. Помещение столовой тряхануло, двери, ведущие в кухню, сорвало с петель и швырнуло прямо на стол. Все вскочили и бросились к выходу. Здания кухни как не бывало. Обрушившиеся стены, балки перекрытия похоронили под собой двух поваров и официантку.
Невдалеке снова раздались взрывы. Тут же несколько снарядов разорвались на аэродроме. Разрывы были мощные, поднимали в воздух огромную массу земли откуда-то били орудия большого калибра. Я приказал летчикам укрыться в специально отрытых щелях, а сам с подъехавшим командиром БАО отправился осматривать разрушения на аэродроме.
Я созвонился с командиром дивизии, он приказал с рассветом организовать перелет.
- Посмотри по карте, найди что-нибудь подходящее километрах в десяти и отправь туда БАО. Пусть к утру подготовят площадку. Вот, черти, - выругался Баранчук непопятно в чей адрес, - не сообразили, а ведь этот аэродром они наверняка пристреляли, потому и не разрушили ничего. Откуда бьют, не знаешь?
- Разве ночью разберешь, товарищ генерал?
- Это понятно. Так вот, - голос Баранчука звучал удовлетворенно, - нашу дивизию персонально отмечают за Сандомир. Понял, Шевчук?
Конечно, известие приятное. Хорошо, когда в приказе отмечают нашу воздушную армию, еще лучше, когда упоминается корпус, А когда называют дивизию, это можно считать, что каждый человек в ее полках отличился.
Кое-как устроив летный состав ночевать в палатках подальше от взлетной полосы, я занялся с командиром БАО поиском нового аэродрома и организацией его оборудования. Вернулся в штаб только перед рассветом, застав там начальника штаба майора Устинова. Александр Васильевич собирал штабные документы, карты, которые успел приготовить еще вечером к работе. Я попросил его разбудить меня минут через двадцать - устал невыносимо. Тяжелый, в несколько боевых вылетов был день, а еще тяжелее тревожная хлопотная ночь...
Меня разбудил грохот взрыва. Со стен сыпалась штукатурка, стекла выбиты из рам. Я выбежал в коридор. Противоположная половина здания штаба была разрушена. Среди обломков стен, балок, клубящейся пыли в предутренних сумерках разглядел лежащего бойца. Это был сержант, который стоял часовым у Знамени полка. Голова и рукав гимнастерки окровавлены. Здоровой рукой он прижал к себе полотнище Знамени.
Сержант, узнав меня, прошептал:
- Знамя, товарищ майор, знамя... - и потерял сознание.
Я осторожно взял у него знамя и, подхватив под мышки, вытащил бойца на улицу. На свежем воздухе сержант пришел в себя на короткое время и беспокойно спросил:
- Знамя, где знамя?..
Показал ему полотнище, и он, успокоившись, прикрыл глаза. Передав сержанта подбежавшим бойцам, пробрался в здание, в комнату начальника штаба. Александр Васильевич сидел на полу.
- Ноги, Василий Михайлович, ноги побило, - спокойно, словно это относилось не к нему, проговорил начальник штаба. - Ты то жив, слава богу. Я первый взрыв услышал, хотел выскочить на улицу. А тут второй раз жахнуло. Прямо в штаб и мне осколками в ноги, - он пытался подняться.