Шхиян Сергей. Кукловод

   – Что уж там, – горько вздохнул второй, – по рублю, так по рублю.
   Я не понял, чего они от меня ожидали, может быть чего-то необычного, сразу ста тысяч, но и я от них благодарности не дождался. Впрочем, за что? Заставил за малую плату несколько часов мерзнуть в зимнем лесу.
   – Через час можете забрать в избушке свои ружья. Знаете что такое час?
   – Как же не знать, мы не темные, свое понятие имеем, – обиженным тоном, ответил молчаливый.
   Я забрал свой топор и собрался уйти, но меня остановил словоохотливый:
   – Барин, ты топор бы оставил, что нам теперь, до утра без костра мерзнуть?
   Я, было, засмеялся, но тут же устыдился своего высокомерия. Откуда крепостным мужикам было знать, что такое час, когда они часов и в глаза не видели.
   – Не нужно вам ждать до утра, как начнет ваш костер догорать, тогда и уходите, перевел я абстрактное понятие времени в конкретную категорию.
   Мы холодно распрощались, и я вернулся к Маше. Она меня ждала, нетерпеливо расхаживая по узкому пространству каморы. Встретила меня взволнованными словами:
   – Ну, что ты так долго! Уходить нужно, я чувствую, Иван где-то рядом!
   Я помог ей надеть плащ, быстро навьючил на себя амуницию и пошел к выходу. И тут снаружи ударил нестройный ружейный залп.
   Одна пуля разбила слюдяное оконце и смачно врезалась в противоположную стену, едва не зацепив девушку. Я схватил Машу за плечо, поставил в безопасное место, а сам бросился к окошку. Разглядеть, кто в нас стрелял, было невозможно, видно было только, что какие-то темные фигуры маячили невдалеке от избушки.
   Я сбросил мешавшие вещи, схватил заряженное ружье караульного, на ощупь подсыпал на полку запального пороха, взвел курок и для острастки, выстелил в окно. Ружье было дрянным и дало осечку. Атака пока не начиналась, нападавшие чего-то ждали. Я опять попытался выстрелить и снова безуспешно. Похоже, в державке сбился кремень и не высекал искру. Пришлось прибегнуть к кустарному способу: вытащить из печки головешку и пристроить ее на полку. Только тогда порох воспламенился и прозвучал выстрел. Так же я выстрелил из второго ружья.
   Так мы обозначили, что вооружены огнестрельным оружием и можно было надеяться, что теперь пойти в атаку нападающие не рискнут.
   – Это кто стрелял? – спросила Маша, довольно спокойным голосом.
   – Наверное, мужики, они по приказу твоего брата ищут французов.
   Машу, ответ удовлетворил, но заинтересовали последствия моих выстрелов:
   – А ты никого не убил?
   – Нет, конечно, я стрелял холостыми. Зачем своих убивать!
   – И что мы теперь будем делать?
   – Выбираться отсюда! – ответил я, перезаряжая ружья.
   – Но ведь как только мы выйдем, нас сразу убьют!
   – Для этого нам нужно подготовиться, – ответил я, продумывая план отхода.
   Просто бежать без подготовки, было опасно, судя по густому ружейному залпу, нас окружила многочисленная рать. Не исключено, что избушку полностью блокировали. Я самодеятельного войска не боялся, не те у крестьян были навыки чтобы справиться с подготовленным человеком. Но вот как без риска вывести княжу, пока не придумал.
   – Встань сюда, сейчас они опять выстрелят, – попросил я, ставя девушку в безопасное место.
   – Откуда ты знаешь? – удивилась она.
   Я не успел ответить, вместо меня заговорили ружья. Опять ударил нестройный залп. Стреляли так плохо, что всего пара пуль попала в окно.
   – Теперь пока они будут заряжать ружья, у нас есть три минуты, – спокойно, как о чем-то рутинном, сказал я. – Ты сможешь быстро взлететь?
   Маша ответила не сразу. Кажется, перспектива полета ее не очень вдохновила. Я, грешным делом, подумал, что левитация не более как ее фантазия. Однако девушку, оказывается, волновало совсем другое.
   – Как же я полечу, когда кругом столько народа! – сказала она.
   – Тебя только это волнует? – удивился я, потом объяснил. – Сейчас ночь, кто тебя увидит в темноте, да еще в черном плаще?
   – Увидят, снег-то белый! Я буду как на ладони. Представляешь, какие пойдут разговоры!
   – Мосье французы, ле капитулитион! – завопил чей-то молодой голос.
   Похоже, что нас нашли не только крестьяне.
   – Да пошел ты! – ответил я по-русски. – Только суньтесь, всех перестреляем!
   В ответ раздалось несколько пистолетных выстрелов. Причем, стреляли не залпом, а вразнобой, что было много опаснее.
   В этом случае, на зная, сколько нападавших, нельзя было просчитать, когда у противника разряжено оружие.
   – Может быть, выйдем, вдруг, как-нибудь обойдется? – спросила Маша.
   – Глупости, нас сразу же застрелят. А этих, чтобы не увидели тебя, можно отвлечь светом, – предложил я. – Мы что-нибудь зажжем, свет отвлечет внимание, а ты в это время улетишь.
   Мысль мне понравилась, только я не придумал, что можно использовать как горючий материал. Ничего, что могла легко воспламениться, в избе не было.
   – Что бы такое нам зажечь? – вслух подумал я.
   – Мое платье, – подсказала княжна, – оно вспыхнет как солома.
   – Ты молодец! – похвалил я.
   Избавиться от платья было очень кстати. Тюк с одеждой княжны получился объемным, а нести его предстояло мне. Не давая Маше времени передумать, я растребушил ее тряпки, и облил их бутылкой водки. Сразу резко запахло спиртом.
   Одну нижнюю рубашку я отложил себе для маскхалата.
   – А зачем тебе эта рубашка? – спросила она.
   – Сделаю себе накидку, чтобы меня не было видно на снегу, – объяснил я и осторожно, выбросил ком одежды в окно.
   – Теперь готовься, как только разгорится, лети на юго-запад, и ориентируйся вон на то дерево, – я указал на могучую березу, видимую из дверей. – Далеко не улетай, а то мы в темноте потеряемся. Опустишься саженей через сто и жди меня.
   – Долго? – стараясь, чтобы голос не дрожал, спросила она.
   – Долго, мне ведь придется отсюда не улетать, а уползать. Ты не беспокойся, со мной ничего не может случиться. Я точно знаю, что мы с тобой обязательно останемся в живых и не расстанемся.
   – Откуда?
   – Так сказал тот человек.
   – А ему можно верить? – моим сказкам об «альтер эго» она, конечно не поверила.
   – Я ему верю как самому себе! – твердо заверил я.
   – А как ты теперь подожжешь мое платье, оно же на улице? – спросила она, собираясь выглянуть в окно.
   Я с трудом успел ее поймать и прижал спиной к стене.
   – Ты, что делаешь? Хочешь, чтобы тебя подстрелили?!
   В подтверждении моих слов из леса выстрелили, и пуля срикошетила от оконного проема.
   – Иди к двери и приготовься, я скажу, когда будет можно, – сказал я, набирая в печи совком горящие уголья.
   Маша поняла, что я собираюсь делать, и больше вопросов не задавала. Я встал так, чтобы меня не задела шальная пуля и высыпал жар наружу. Часть угольев упала в снег и зашипела, но что-то попало на одежду, и та разом вспыхнула. Сначала костерок был небольшой, но он быстро превратился в яркий, высокий факел. Стрельба разом прекратилась. Противники явно оценивали обстановку, не понимая, что у нас здесь происходит.
   – Давай! – сказал я, все еще не веря, что Маша сможет улететь.
   Она через плечо посмотрела на меня, хотела что-то сказать, но вместо этого только махнула рукой. Я увидел, как ее тело, преодолевая земное притяжение, как поплавок из глубины воды, сначала медленно, а потом все быстрее начало подниматься в воздух и, вдруг, исчезло из глаз.
   Спустя, несколько секунд, в лесу раздались крики напоминавшие приказы. Ждать больше было нечего, я забросил за плечи мушкетон, разорвал пополам Машину рубаху, набросил на себя белую ткань и выполз наружу.
   За углом все еще ярко горела материя, и мне пришлось взять в сторону, чтобы остаться в тени. Снег был еще неглубокий, и ползти не мешал. В лесу в это время продолжали что-то кричать несколько голосов. Потом опять началась стрельба. Целились, скорее всего, по-прежнему в дом.
   Я довольно легко преодолел первые десятки метров, немного отклоняясь от нужного направления. Пока все складывалось удачно. Я достиг деревьев и уже собрался встать, как услышал чей-то голос. Пришлось замереть на месте и сливаться со снегом.
   – Пойдем, глянем, пожар же! – просительно позвал какой-то человек.
   – Не, барин не велел, – лениво ответил другой голос. – Эка невидаль пожар!
   – Ну, если не хочешь, тогда я один сбегаю. Мне бы только одним глазком глянуть!
   Я приподнял лицо из снега и увидел двух мужиков, скорее всего, поставленных тут в секрет. Они находились шагах в десяти от меня. Один из них, видимо, любитель пожаров, от нетерпения приплясывал на месте.
   – Я быстро, только туда и сразу обратно, – канючил он.
   – Мне-то что, хочешь, беги, только смотри, барин проведает, заругается, – предупредил ленивый голос.
   – Так как он узнает? Ну, я пошел?!
   Дисциплинированный караульный пожал плечами и отвернулся, а товарищ его бросился в обход избушки, боясь упустить интересное зрелище. Я сначала собрался ползти дальше, но решил что это более рискованно, чем идти открыто и пока страж смотрел в сторону встал на ноги и снял с себя Машину рубаху. Видимо что-то, почувствовав, мужик обернулся.
   – Ты, почему здесь один? Где второй караульный? Это что за безобразие? – строго спросил я.
   Опознав по тону и голосу «барина», караульный снял шапку.
   – Так у Прошки брюхо прихватило, он в кусты побежал, – кланяясь, ответил он.
   – Ладно, оставайся тут и смотри в оба. Вот тебе на водку, – сказа я и дал ему мелкую серебряную монетку.
   – Спасибо, барин, дай Бог тебе здоровья, – растрогано поблагодарил мужик, рассматривая на ладони невесть откуда свалившееся богатство.
   – Там впереди еще кто-нибудь есть? – спросил я.
   – Нет, только мы с Прошкой, а у него, вишь, брюхо прихватило, – не выдал он товарища.
   – Ну, раз брюхо прихватило, значит, на водку не получит, – сказал я и пошел своей дорогой.
   Мне даже стало весело, что все так легко и ладно получилось. И главное, обошлось безо всяких жертв и членовредительства. Осчастливленный страж смотрел мне вслед, потому я шел, нарочито не спеша, постепенно сворачивая по дуге в сторону большой березы. От нее мне следовало держаться точно на юго-запад.
   Факел возле избы догорел, но стрельба не стихала. Меня это уже не волновало. Судя по косвенным признакам Урусова, сейчас поблизости не было, иначе он как-нибудь сумел бы себя проявить. Например, наслал на нас с Машей чертей или погнал мужиков в «лобовую» атаку.
   Я беспрепятственно добрался до березы, вытащил компас и, держа его возле самых глаз, чтобы видеть стрелку, сверил направление. Теперь мне осталось только найти княжну. Метров двести я прошел быстрым шагом, потом двинулся медленнее, вглядываясь в темноту. Машу я не заметил, княжна сама окликнула меня, когда я проходил рядом с деревом, за которым она укрылась.
   – Что ты так долго, я уже думала, что ты никогда не придешь! – еле слышно сказала девушка.
   С начала нашего побега прошло минут десять, и я принял ее слова за шутку.
   – Как ты долетала? – спросил я, останавливаясь возле нее.
   – Зимой летать плохо, очень холодно и у вас мужчин какая-то неудобная одежда, – ответила она как-то слишком неэмоционально.
   – Ничего, привыкнешь. А теперь берем ноги в руки и вперед шагом марш. Нам до утра нужно уйти так далеко, чтобы завтра нас не смогли догнать по следам.
   – Только можно, я сначала немного отдохну? – попросила она. – Почему-то я очень устала.

Глава 11

   Только к утру, мы вышли на какую-то разъезженную дорогу. Мороз за ночь усилился, и Маша сильно мерзла. Последние два часа она шла, что называется, на автомате, и почти не разговаривала. Видно было, как ей тяжело дается ходьба по лесу, но я ничем ей помочь не мог. Мне пришлось нести на себе оружие и припасы, так что я мог подбадривать девушку только бодрым словами.
   – Скоро будет большое село, – наобум Лазаря, пообещал я, – там отогреемся и отдохнем.
   Княжна уже едва переставляла ноги, но терпела и не жаловалась. Я надеялся, что после рассвета нам попадется какой-нибудь гужевой транспорт, но мы уже шли по дороге около часа и не встретили ни одного экипажа.
   – Прости, но я дальше идти не могу, – сказала девушка и начала оседать прямо на проезжую часть.
   – Хорошо, давай отдохнем, – вынуждено согласился я. – Садись на мешок, а то простудишься.
   Маша сидела, закрыв глаза, я стоял над ней и не представлял, как выкрутиться в этой ситуации. Температура была умеренная градусов двенадцать – пятнадцать ниже нуля, при ходьбе мороз почти не ощущался, но стоило надолго остаться на месте, и сразу начинали стыть ноги. Я уже подумывал, развести костер, все-таки хоть какое-то тепло, как вдалеке показался небольшой одноконный экипаж.
   – Посмотри, кто-то едет! – бодро сказал я девушке.
   Маша с трудом подняла веки и равнодушно посмотрела на дорогу. Видимо она так устала, что на эмоции уже не хватало сил. Экипаж приблизился, и я успел оценить и недорогую лошадь, и кустарный крытый выгоревшей рыжей кожей возок. Я махнул рукой, с просьбой остановиться. Кучер, пожилой человек в солдатской шинели и крестьянской шапке натянул поводья и придержал лошадь.
   Дверка экипажа медленно открылась и показалась голова молодого человека в военной форме с воспаленными, лихорадочно блестящими глазами. На вид ему было лет двадцать. Кроме больных глаз, я обратил внимание на зеленоватую бледность лица и бескровные губы.
   – Здравствуйте, господин лейтенант, – поздоровался я, – мы с товарищем попали в беду, он заболел, и не может идти. Вы не могли бы довести нас до ближайшего села?
   Молодой человек ответил на приветствие, и болезненно сморщившись, сказал, что, конечно, он нам поможет, но в его возке трое не уместятся. Это было чистой правдой, тот был такой крохотный, что и двоим, там было тесно.
   – Я могу сесть с кучером, – предложил я, оценив, что на козлах двоим поместиться вполне возможно.
   – Ну, если вас это устроит, – сказал путник, – то милости прошу. Я бы уступил вам свое место, но сам болен…
   – Спасибо, мне будет удобнее сверху, – так же учтиво, ответил я.
   – Савельич, помоги господину…
   – Крылову, – подсказал я.
   – Господину Крылову поднять его товарища.
   Савельич пробурчал что-то недовольное себе под нос, прямо как его известный по «Капитанской дочке» Пушкина тезка, слез с козел и помог мне поднять Машу. Она совсем расклеилась и почти не реагировала на окружающее. Мы с кучером под руки подвели ее к возку и посадили рядом с молодым человеком. После чего закрыли снаружи дверцу, и я со всем своим барахлом взобрался на козлы.
   Савельич вернулся на свое место и тронул лошадь вожжами. Та с трудом сдвинула с места потяжелевший экипаж и пошла неспешным шагом.
   – Далеко путь держите? – спросил я кучера.
   – В деревню, везу молодого барина лечиться, – ответил он. – Его под Малоярославцем француз ранил, чуть насмерть не убил. Там столько народа полегло! Видимо-невидимо.
   Мужик горестно вздохнул, снял шапку и перекрестился.
   – Куда его ранили?
   – В грудь, не чаю уж живым довести. Вот матушке будет горе, если молодой барин помрет. Один он у нее на свете, можно сказать, свет очей! Дохтура лечили, лечили, да видно не смогли с раной совладать, домой помирать отпустили. Эх, грехи наши тяжкие, и за что люди такое страдание друг другу делают.
   – Ничего, может еще и выздоровеет, – сказал я, – парень он молодой, здоровый.
   – Кабы так, только, боюсь, не довезу живым. Что барыне тогда скажу…
   – А далеко ваша деревня?
   – Теперь уже близко. Думаю, до ночи доедем. А вы, барин, куда направляетесь?
   – Нам далеко добираться, пешком не дойти. Вот оказались без лошадей, да еще и товарищ заболел.
   – Это плохо в дороге хворать, не рана у него?
   – Нет, просто измучился и ноги стер. Не знаешь, далеко до ближайшего села?
   – Скоро будем. Село не село, церковь у них еще в прошлом годе сгорела, но трактир есть, можно чая попить и обогреться.
   – Вот и хорошо. Я за одно твоего барина посмотрю, может, помогу чем.
   – Так ты, что, не барин, а лекарь? – сразу перешел на ты, Савельич.
   – Вроде того.
   – Нет, ты моему Петру Андреичу не поможешь, его хорошие дохтура лечили, из немцев, и то, видать, отказались.
   Выходило, что молодого человека звали так же как пушкинского Гринева из повести «Капитанская дочка», Петром. Это меня развеселило, и я спросил Савельича, не Гринев ли фамилия его барина.
   – Нет, мы Кологривовы, – ответил он. – А про Гриневых я даже и не слышал.
   – И каков твой барин, строг? – спросил я, вдосталь насмотревшись на крепостников.
   – Голубь, – прочувственно ответил возница, – мухи не обидит, а в бою храбр. Сам видел, как Петр Андреич на француза в рост шел. Да видно, такие как он, долго не живут. Эх, грехи наши! – по привычки добавил он и опять перекрестился.
   Мы уже въезжали в большую деревню, пострадавшую если не от войны, то от пожаров. На улице как гнилые зубы чернели сгоревшие дома.
   – Это и есть Ивантеевка, – сказал Савельич. – Отсель да Кологривовки всего двадцать верст. Считай, почти приехали.
   – Где здесь трактир? – спросил я.
   – Скоро будет, на том выезде, – ответил он, махнув кнутовищем вдоль дороги.
   Трактир помещался во вполне пристойной избе. Он был даже с коновязью. Я спрыгнул с козел и, не беспокоя болящих, пошел договариваться о постое. Навстречу вышел хозяин, человек с полным, сонным лицом. Оценив одним взглядом мое непонятное, но явно не дорогое платье, сдержано поклонился. Поздоровавшись, я спросил комнату. Трактирщик задумался, похоже, хотел отказать, но вид дорогого оружия поставил его в сомнение относительно моей кредитоспособности и он, недовольно качая головой, повел меня показывать комнату.
   – Комната у меня хороша, – сказал он, когда мы вошли в пропахшую кислыми щами залу, – только надолго вас, сударь, пустить не смогу. Ежели, вдруг, стоящие гости прибудут, придется уступить. Она у меня одна.
   Комната и впрямь оказалась вполне приличной с чистым полом и простой, но функциональной мебелью, двумя кроватями и самодельным диваном. Не спросив цены, я сказал, что комната мне подходит. Это опять привело трактирщика в сомнение.
   – Только оно вот что, ваше степенство, – сказал он, – нынче, дрова дороги, так что стоить постой будет, – он задумался и решил сразить нежеланного гостя запредельной таксой, – три рубля в день.
   Я даже не успел возмутиться несуразным запросом, как он добавил:
   – Деньги, пожалуйте, вперед!
   Времени на торговлю у меня не было, пришлось лезть в кашель и платить авансом.
   Вид моей тутой мошны произвел хорошее впечатление, и сонное выражение с лица трактирщика сразу исчезло.
   – А теперь, братец, – сказал я, – помоги привести из кареты раненных.
   Удивленный покладистостью состоятельного постояльца, трактирщик низко поклонился, согласно кивнул и отступил к выходу. Я оставил в комнате багаж, и мы сразу пошли за остальными. В возке было тихо. Я заглянул внутрь. Маша и Кологривов то ли спали, то ли оба были без сознания. Савельич и трактирщик бережно вытащили наружу лейтенанта. Он с трудом открыл глаза и попытался улыбнуться. Улыбка вышла у него какая-то вымученная. С Машей я разобрался проще, поднял на руки и без посторонней помощи отнес в комнату. Она обняла меня за шею рукой и сонно чмокнула губами в щеку.
   Я уложил княжну на кровать, и стянул с нее сапоги, она даже не проснулась. С сердцем у нее все оказалось в порядке, похоже, единственное, что ей сейчас требовалось, это обычный отдых. Пока я занимался девушкой, кучер, по моему указанию разул Кологривова.
   Устроив наших инвалидов, я сразу же пошел заказать обед. Хозяин, вдохновленный размерами моего кошелька, с подобострастными поклонами обещал все устроить самым лучшим образом. Теперь мне нужно было заняться раненным. Удобств в самом трактире не оказалось, и пришлось идти к колодцу, чтобы на холоде помыть руки. Савельич уже разнуздал лошадку, привесил ей на морду торбу с овсом и ходил за мной как привязанный. Пришлось его задействовать в водных процедурах.
   – А ты, сударь, правда, лекарь? – подозрительно интересовался он. – Дело-то это умственное, а ни абы как! Мне за молодого барина перед матушкой ответ держать. Скажет, что же ты, старый дурак, неведомо кому дитя доверил. Немцы, чай, не тебе чета и те лечить отказались.
   – Ты, Савельич, воду мне на руки поливай, а не на ноги, – попросил я. – Ничего с твоим барином плохого не случится, это я тебе обещаю.
   – А ничего такого ты Петру Андреичу не повредишь? – не отставал он с вопросами.
   – Не поврежу. На вот, возьми мыло и сам вымой руки, будешь мне помогать.
   – Чего их мыть, они у меня и так чистые, – попытался отказаться он, разглядывая свои заскорузлые в тяжелой работе ладони.
   – Мой, нельзя к раненным с немытыми руками приближаться! От этого вся зараза.
   Мужик лекарской глупости не поверил, но спорить не стал и руки ополоснул. После чего мы с ним вернулись в трактир.
   Кологривов был уже в сознании, лежал, глядя воспаленными глазами в потолок. Когда мы начали снимать с него мундир, удивился и попытался сопротивляться.
   – Что это вы такое придумали? Зачем мне раздеваться? До Кологривовки осталось всего ничего. Мне ехать надо.
   – Я лекарь, и хочу вас осмотреть, – объяснил я.
   – Право не стоит, чего там, – вяло отказался он. – Мне бы матушку успеть увидеть, проститься.
   – Это я вам обещаю, до встречи с матерью вы доживете, – сказал я. – Пока же закройте глаза и потерпите, вас нужно перевязать иначе может начаться антонов огонь.
   Парень послушно смежил веки, а я начал отдирать присохшую к телу корпию. До появления современных бинтов, раны перевязывали нащипанными из тряпок нитями. Корпия пропиталась кровью и намертво присохла к ране. Как я ни стался не бередить рану, Кологривову было очень больно, но он терпел, не произнес ни звука, только так сжал зубы, что и без того бледные губы стали белыми. Такое мужество вызывало невольное уважение.
   – Вот и все, – сказал я, удалив остатки перевязочного материала и рассматривая рваную рану на груди.
   Немецкие доктора постарались на славу. Все сделали с присущим этому племени качеством. Они даже умудрились не внести в нее инфекцию, хотя до введения в хирургию Джозефом Листером антисептики было еще полвека. Рана была сильно воспалена, но пока гангрены не было. Парень открыл глаза и вопросительно посмотрел на меня.
   – Вам, похоже, повезло, – сказал я, – общего заражения нет, а остальное дело времени и природы. Сейчас я немного помогу, и вам сразу же станет легче.
   Когда я начал экстрасенсорный сеанс, Кологривов испугался, но постарался не показать вида. Понять его было можно. Любой нормальный человек будет ошарашен, если случайный встречный начнет его лечить таким странным «бесконтактным» способом.
   – Ну, как вы теперь себя чувствуете? – спросил я, когда немного отдышался после работы.
   – Хорошо, – прошептал он, – боль почти прошла.
   – Вот и прекрасно, теперь поспите и проснетесь почти здоровым.
   Лейтенант послушно закрыл глаза, а я перешел к следующему пациенту. Маша за прошедшую ночь так похудела и осунулась, словно две недели голодала. Я проверил ее пульс, и он мне не понравился. Похоже, повторялась история с недавним сердечным приступом. Кологривов уже спал, и я смог осмотреть ее без помех. Она так ослабела, что когда я снимал с нее сюртук, даже не проснулась. Стетоскопа у меня, само собой, не было, потому я слушал ее сердце просто ухом. Окончив осмотр, я оправил на ней рубашку, застегнул сюртук и продолжил свое традиционное лечение.
   Два сеанса подряд так меня вымотали, что я едва смог добраться до дивана, кстати, короткого и неудобного, свалился на него пластом и принял участие, в общем отдыхе. Разбудил нас трактирщик, приятной вестью о поданном обеде. Больные после моего лечения чувствовали себя значительно лучше. Маша сама встала и села за стол, а Кологривова кормил в постели Савельич.
   После отдыха и еды, больные ожили. Я собрался пойти разузнать о найме лошадей, но тут Петр Кологривов начал уговаривать нас погостить в их имении. Теперь, когда силы к нему вернулись, он оказался красноречивым и убедительным. Нам спешить было некуда, княжне нужно было время восстановиться и, посоветовавшись, мы согласились.
   Расставание с трактирщиком оказалось значительно теплее встречи. Он прилично ободрал меня за обед, впрочем, хороший, и прощался почти со слезами на глазах. Савельич взнуздал свою лошадку и тем же порядком, больные в экипаже, мы с ним на козлах, поехали дальше.
   День выдался солнечный и первое время, пока не я замерз, получал от поездки удовольствие, но когда солнце село, и мороз усилился, сидеть на козлах, на ветерке оказалось не самым приятным занятием. Я даже несколько раз соскакивал на дорогу и трусил рядом с возком, чтобы согреться. Савельич относился к холоду философски и стоически его переносил, хотя был одет легче меня.
   Когда я шел пешком рядом с возком, пассажиры со мной общались через приоткрытую дверцу. Было, похоже, что Кологривов нашел общий язык с новым знакомым, и они вполне поладили. Меня это никак не волновало. Понять, что Маша не молодой барчук, мужчина не мог, да ему было и не до того.
   В имение Кологривовых мы попали часов в восемь вечера. Там еще не ложись, и появление молодого барина произвело большой ажиотаж. Сбежалась вся дворня, начались крики и причитания.
   Впрочем, думаю, нет смысла рассказывать о встрече матери с единственным сыном. Протекала она трогательно и бурно, как и положено при такой драматичной ситуации. Мы с Машей переждали взрыв эмоций и когда страсти утихли, были представлены Петром Андреевичем, его «старушке-матери», Екатерине Романовне, красивой женщине лет сорока, с добрым, чистым лицом.