Страница:
– Держись вместе со мной за рукоятку, – сказал я Маше, и она послушно прикоснулась ко мне холодными пальцами. – Не бойся, скоро все кончится. Тебе очень страшно?
Она ответила не сразу и сказала совсем не то, что я ждал:
– Мне его жалко, все-таки, он мой брат. Может быть?..
– К сожалению, у нас нет другого выхода, – перебил я. – Он слишком далеко зашел, чтобы остановиться. Если бы он был опасен только для нас с тобой, то можно было бы от него спрятаться. Он опасен всем людям. Посмотри на саблю, представляешь, какой силой Иван владеет?!
На саблю, действительно, стоило посмотреть. Теперь, в полной темноте было видно, как по клинку, от наших рук одна за другой, пролетают голубые, неонового свечения змейки. Зрелище было не просто красивое, завораживающее.
– Это что? – почти без голоса спросила Маша.
– Я не знаю, наверное, то, что он на нас насылает. Что-то вроде молнии…
Она меня перебила:
– А если мы с ним поговорим, скажем, что так поступать плохо? Вдруг он послушается?
– Боюсь, что у нас из этого ничего не получится. Он ведь там не один, их несколько человек. Они нас тобой просто убьют. Конечно, если ты хочешь попробовать…
Маша долго молчала и ответила когда мы уже подошли к нужной избе:
– Наверное, ты прав. Князь Иван нас просто не станет слушать. Я и раньше пробовала с ним говорить, но он всегда надо мной смеялся.
– Дошли, – сказал я, останавливаясь перед нужной избой, третьей от околицы. – Ты сможешь взлететь с грузом?
– Не знаю, – дрожащим голосом ответила княжна. – Но я постараюсь.
Окна избы, возле которой мы стояли, были темны. Никаких признаков того, что в ней находятся лихие люди, видно не было. Снаружи она выглядела обычным крестьянским жилищем. Ничего странного или подозрительного в ней не было. Если не считать голубого свечения клинка.
Меня начало потряхивать какое-то внутреннее напряжение.
– Мне кажется, у нас остается совсем мало времени, – почти через силу, сказал я. – Если не сможешь подняться в воздух, сразу же возвращайся ко мне.
– Я постараюсь, – сказала Маша и взяла у меня ведерко с взрывчаткой, – Я раньше никогда ничего тяжелого в воздух не поднимала.
Несмотря на драматизм момента, мне было любопытно посмотреть, как она будет лететь. В первый раз, когда Маша улетала из бани, все произошло слишком быстро и я, практически, ничего не успел увидеть.
– Значит, мне нужно просто бросить это…, эту бомбу в трубу? – спросила она, явно оттягивая время.
– Да, и как можно скорее, – ответил я, чувствуя, что меня начинает трясти все сильнее. – Решайся, иначе будет поздно…
– Я боюсь, – прошептала княжна. – Я не смогу, не смогу подняться…
В этот момент, меня так скрутило, что стало не до ее страхов и вообще не до войны. Захотелось одного, бежать отсюда, не останавливаясь и как можно дальше.
– Пойдем отсюда, – почти крикнул я.
Руку с саблей свела судорога, и начали сами собой разжиматься пальцы. Марию, как и меня, я это видел боковым зрением, тоже корчило от какого-то внутреннего напряжения.
– Уходим, – повторил я и начал пятиться. Потом я обо что-то споткнулся и замедленно понял, что падаю. Потом в глазах померкло и мне стало хорошо и спокойно…
Пришел в себя я в той же самой избе, в которой мы остановились на постой. За тусклым маленьким окошком, остекленным толстым мутным стеклом, было совсем светло. Я приподнял голову и понял, что лежу на печи. Мне была видна почти вся горница. На высоких полатях укрытая до глаз каким-то лоскутным одеялом, лежала княжна. Ни Ивана, ни Любы в комнате не было.
То, что мы живы и спим в избе, а не стынем в снегу, могло говорить только об одном, наше дело кончилось если не победой, то и не полным поражением. Я начал проверять состояние своих конечностей. Все они вроде бы, функционировали нормально. Осталось встать и проверить это на практике. Я сбросил тулуп, которым был укрыт, собрался слезть с печи, и тогда увидел что на мне надето чужое белье, причем ветхое и посконное.
– Маша, – позвал я, но вместо членораздельной речи, получилось какое-то мычание.
Я откашлялся и снова попытался позвать княжну, но горло свела судорога и опять, смог выдавить из себя только несколько нечленораздельных звуков. Это было странно. Чувствовал я себя вполне прилично, но как только пытался заговорить, горло начинали сводить спазмы.
Княжна Марья, между тем, продолжала лежать вытянувшись на спине, никак не реагируя на мои «звуковые сигналы». Соблюдая, на всякий случай, осторожность, я слез с печи и подошел к ее полатям. По ее виду было непонятно, то ли она крепко спит, то ли находится без сознания. Со вчерашнего дня лицо у нее изменилось, заострился нос, сделались более заметными скулы. Как будто она перенесла голод или болезнь.
Оставив ее в покое, я вышел в сени в поисках воды. Там как принята в крестьянских избах, стояла бочка с прицепленным сбоку берестяным ковшиком. Я напился и опять попробовал голос. Он не восстановился, но хотя бы я начал сипеть чуть отчетливее. Теперь мне нужно было срочно решить следующую жизненно необходимую проблему, только было непонятно, как выйти на мороз без одежды и обуви.
В сенях ничего подходящего не оказалось и пришлось вернуться в избу. Для краткосрочного выхода «на двор», вполне подходил тулуп, которым я был укрыт, но беда оказалась в том, что в избе не нашлось никакой обуви. Тогда же в процессе поисков хоть каких-нибудь опорок, до меня дошло, что здесь, вообще, нет никакой одежды. Я приподнял одеяло, которым была укрыта княжна, и увидел, что на ней, как и на мне, – только нижняя холщовая рубаха.
В тот момент решать детективные задачи у меня не было физической возможности, как и достойного выхода из ситуации. Пришлось, схватить с печи тулуп и босиком бежать наружу. И вот там-то меня ожидал настоящий шок. За дверями в лицо дохнуло не зимним холодом, а запахом травы и летнего зноя. Я остановился на месте, не понимая, что происходит. Переход из зимы в лето оказался таким неожиданным, что вместо того чтобы стремглав броситься на зады усадьбы, я больше минуты таращился на незнакомые ворота.
Почти все мои перемещения во времени я делал по своей воле или они были хоть как-то объяснимы, но на этот раз все случилось так неожиданно, что я по-настоящему растерялся.
Когда я медленно возвращался в избу, в голове уже крутились всевозможные варианты произошедшего перемещения. Проще всего было объяснить его последствиями странного обморока. Скорее всего, они были как-то связаны. Подобрав брошенный возле порога бесполезный в жаркий день тулуп, я вошел в прохладную избу. Теперь, когда можно было никуда не спешить, я внимательно ее осмотрел, и мне показалось, что это совсем не та изба, в которой мы остановились прошлым вечером.
Окончив осмотр помещения, я занялся Машей. Она по-прежнему неподвижно лежала, ни на что не реагируя. Я проверил у нее пульс, с сердцем у нее все было в порядке. Потом потряс ее за плечо, похлопал по щекам и даже попытался напоить водой. Она не просыпалась.
Это было уже слишком. Я начал вспоминать вчерашнюю ночь и хватился, что вместе с одеждой исчезло все мое оружие. Вот это было уже не простым огорчением, а почти катастрофой. Оставив на время девушку в покое, я вышел наружу, в надеже сориентироваться, что называется, на местности. В том, что мы находимся не во вчерашней избе, сомнения у меня больше не было. Та была новее и стояла дальше от ворот. Осталось выяснить, та ли это деревня. Правда, Сосновку я видел только в темноте, да еще и заваленную снегом, но количество домов и извилистая улица перемениться даже за несколько месяцев никак не могли.
Я вышел из ворот на улицу и осмотрелся. То, что это не маленькая деревушка, а село с церковным храмом, да еще и не бедным, я увидел сразу. На пыльной сельской улице никого живого, кроме кур и мелкого рогатого скота в этот час не было. Взрослое население, скорее всего, находилось на полевых работах, а старики и ребятишки прятались от зноя по дворам. Осматривать местные достопримечательности в одном нижнем белье было неудобно. К тому же не стоило обращать на себя внимание возможных случайных свидетелей.
Вернувшись в избу, я осмотрел ее более детально. Оказалось, что это самое обычное крестьянское жилище, без единого элемента таинственности. В закутке за печкой нашлась даже личные вещи хозяев и еда. Создавалось впечатление, что мы с княжной находимся здесь на обычном постое. Впрочем, меня занимала не сама изба, и не ее отсутствующие хозяева, а то где она находится.
Раньше, когда я перескакивал из одного времени в другое, то всегда оказывался на том же самом месте, где был в момент перемещения, теперь, похоже, условия игры поменялись. Все это было странно, и не совпадало с моим предшествующим опытом. Оставалось ждать, когда кто-нибудь появится и сможет ответить хоть на часть вопросов.
Пока же я решил заняться спящей принцессой и собственным лечением.
Первым делом, я осмотрел княжну. На ее теле не оказалось никаких ранений, ссадин или ушибов. Она просто крепко спала, не реагируя ни на какие внешние раздражители. Даже когда я переворачивал ее с бока на бок, поднимал веки, Маша не подала никаких признаков жизни. Вместе с тем дышала она спокойно, пульс был ровным, и зрачки реагировали за свет.
Оставив бесполезные усилия ее разбудить, я занялся собой. Тут дело пошло успешнее, спазмы сжимающие горло, когда я пытался говорить, после самолечения прошли. Обретя голос, я успокоился. Выходило, что ни все так страшно, как показалось вначале, и заболел я не от неведомого мистического воздействия, а по какой-то другой, поддающейся объяснению причине.
Решив проблему с пропавшим голосом, я вплотную взялся за княжну. Устроился рядом с ней на полатях, и начал сеанс. Однако мне тут же помешали.
– Ой, – воскликнул за спиной испуганный женский голос, – ты чего, бесстыдник, с девкой делаешь?
Я обернулся. Посередине комнаты стояла конопатая босоногая девчонка, в синим сарафане и осуждающе качала головой. Было ей на вид лет пятнадцать. Самый возраст бороться за высокую мораль и чистоту нравов.
– Ты кто, красавица? – спросил я, обрадовавшись хоть какой живой душе.
– Верка, – просто отрекомендовалась девочка и повторила вопрос. – Ты чего с девкой балуешь?
– Я не балую, а ее лечу, – ответил я, – она почему-то все и спит и никак не просыпается.
– А зачем руками лапаешь? – не удовлетворилась она моим ответом.
– Где ты видала, чтоб я ее лапал, я к ней даже не прикасаюсь, – оправдался я.
– Знаем мы вас, у вас у всех только одно на уме!
Девчонка была некрасивая, лопоухая с выгоревшими волосами и облупленным курносым носом, так что вряд ли пользовалась оглушительным успехом, и претензии к наглой половине человечества и «сексуальным домогательствам», были у нее, явно, надуманными.
– Ну, ты, мать, слишком строга, лечить, не касаясь не зазорно, – улыбнулся я.
– Я тебе не мать, – серьезно сказала девочка, – меня Веркой зовут!
– А где твои родители, Вера? – спросил я.
– Знамо где, сено ворошат.
– Понятно, когда они вернуться, ты конечно не знаешь?
– Почему не знаю? Как стемнеет, так и вернутся.
Кажется, у нее был на все готов простой, исчерпывающий ответ. Я хотел спросить, не знает ли она, как мы сюда, к ним попали, но не успел, спросила она:
– А тебя как зовут?
– Алексеем, – отрекомендовался я.
– Ишь ты, – непонятно чему удилась она. – Алексей – божий человек!
– Ну, это некоторое преувеличение, – скромно сказал я.
– Девку прикрой, срамно смотреть! – не обратив на мои слова внимания, приказала она.
Я посмотрел на Машу, у нее из-под рубахи были видны только ступни, и ничего непристойного даже по самым строгим деревенским правилам приличия в этом не было.
– Срамно, так не смотри, – посоветовал я Верке. – Ты чего это здесь раскомандовалась? Сбегала бы лучше за отцом, мне с ним поговорить нужно.
– Чего за ним бегать, сам, поди, придет. А девку лучше не тронь, а то бабке скажу!
– Так, – заинтересовался я, – откуда еще взялась бабка?
Кажется, первый раз за время нашего разговора девочка не сразу нашла ответ, пожала плечами, но ответила опять предельно точно:
– Откуда взялась, не скажу, я ее родителей не знаю, а пошла в лес.
– Хорошо, Вера, а теперь расскажи подробно, чья это изба, кто здесь живет, как называется ваше село, и как зовут вашего барина?
– А ты, что сам не знаешь? – подозрительно спросила девочка, решив, что я над ней насмехаюсь.
– Не знаю, я ведь тоже спал, как эта барышня, – кивнул я на Машу. – Проснулся, в избе никого, а потом ты пришла…
Девочка подумала и решила не отходить от принципа коротких прямых ответов.
– Бабкина изба, мы тут своим семейством живем по соседству. А село наше Страхилино. Слышал, поди?
Это название мне ничего не говорило, хотя я его вроде бы где-то слышал.
– Как барина зовут? – напомнил я.
– Не знаю, я барина отродясь не видела. А так думаю, что как-нибудь да зовут. То, поди, наш управляющий, Валентин Петрович знает.
– Хорошо, тогда расскажи про хозяйку, ну про эту бабку.
Вера задумалась, потерла шелушащийся нос и скорчила недоумевающую рожицу.
– А чего про нее рассказывать? Бабка как бабка, старая очень. Травами лечит и заговором.
– Выходит, бабка знахарка?
– Этого я не скажу, люди всякое болтают, а только она добрая.
– А что она в лесу делает и когда вернется? – перешел к более конкретной теме.
– Как что делает? Чего ей сейчас в лесу делать? Ягодам еще не срок, разве что земляника пошла. А грибы только летние. Вот к яблоневу спасу поди и грибы пойдут.
– Так зачем тогда бабка в лес пошла? – начал сердиться я.
– Траву собирает. Больше, вроде, нечего. Да, ты не думай, она вернется, как стемнеет.
– Будем надеяться, а ты, случаем, не знаешь, мы с барышней здесь давно живем?
– Как не знать, знаю. Уж, который день.
– Понятно, – сказал я, не рискуя уточнять время нашего пребывания. – А сейчас ты зачем пришла?
– Бабка велела посмотреть, как и что. Если, сказала, гости проснуться, то чтоб покормила.
– Тогда чего ты стоишь столбом, давай корми!
– Сначала девку прикрой, а то мне смотреть срамно, – опять вернулась она к старой теме.
– Хорошо, прикрою, – согласился я и набросил Маше на ноги одеяло. – Теперь ты довольна?
Девочка шмыгнула носом, кивнула и отправилась за едой.
Глава 18
Она ответила не сразу и сказала совсем не то, что я ждал:
– Мне его жалко, все-таки, он мой брат. Может быть?..
– К сожалению, у нас нет другого выхода, – перебил я. – Он слишком далеко зашел, чтобы остановиться. Если бы он был опасен только для нас с тобой, то можно было бы от него спрятаться. Он опасен всем людям. Посмотри на саблю, представляешь, какой силой Иван владеет?!
На саблю, действительно, стоило посмотреть. Теперь, в полной темноте было видно, как по клинку, от наших рук одна за другой, пролетают голубые, неонового свечения змейки. Зрелище было не просто красивое, завораживающее.
– Это что? – почти без голоса спросила Маша.
– Я не знаю, наверное, то, что он на нас насылает. Что-то вроде молнии…
Она меня перебила:
– А если мы с ним поговорим, скажем, что так поступать плохо? Вдруг он послушается?
– Боюсь, что у нас из этого ничего не получится. Он ведь там не один, их несколько человек. Они нас тобой просто убьют. Конечно, если ты хочешь попробовать…
Маша долго молчала и ответила когда мы уже подошли к нужной избе:
– Наверное, ты прав. Князь Иван нас просто не станет слушать. Я и раньше пробовала с ним говорить, но он всегда надо мной смеялся.
– Дошли, – сказал я, останавливаясь перед нужной избой, третьей от околицы. – Ты сможешь взлететь с грузом?
– Не знаю, – дрожащим голосом ответила княжна. – Но я постараюсь.
Окна избы, возле которой мы стояли, были темны. Никаких признаков того, что в ней находятся лихие люди, видно не было. Снаружи она выглядела обычным крестьянским жилищем. Ничего странного или подозрительного в ней не было. Если не считать голубого свечения клинка.
Меня начало потряхивать какое-то внутреннее напряжение.
– Мне кажется, у нас остается совсем мало времени, – почти через силу, сказал я. – Если не сможешь подняться в воздух, сразу же возвращайся ко мне.
– Я постараюсь, – сказала Маша и взяла у меня ведерко с взрывчаткой, – Я раньше никогда ничего тяжелого в воздух не поднимала.
Несмотря на драматизм момента, мне было любопытно посмотреть, как она будет лететь. В первый раз, когда Маша улетала из бани, все произошло слишком быстро и я, практически, ничего не успел увидеть.
– Значит, мне нужно просто бросить это…, эту бомбу в трубу? – спросила она, явно оттягивая время.
– Да, и как можно скорее, – ответил я, чувствуя, что меня начинает трясти все сильнее. – Решайся, иначе будет поздно…
– Я боюсь, – прошептала княжна. – Я не смогу, не смогу подняться…
В этот момент, меня так скрутило, что стало не до ее страхов и вообще не до войны. Захотелось одного, бежать отсюда, не останавливаясь и как можно дальше.
– Пойдем отсюда, – почти крикнул я.
Руку с саблей свела судорога, и начали сами собой разжиматься пальцы. Марию, как и меня, я это видел боковым зрением, тоже корчило от какого-то внутреннего напряжения.
– Уходим, – повторил я и начал пятиться. Потом я обо что-то споткнулся и замедленно понял, что падаю. Потом в глазах померкло и мне стало хорошо и спокойно…
Пришел в себя я в той же самой избе, в которой мы остановились на постой. За тусклым маленьким окошком, остекленным толстым мутным стеклом, было совсем светло. Я приподнял голову и понял, что лежу на печи. Мне была видна почти вся горница. На высоких полатях укрытая до глаз каким-то лоскутным одеялом, лежала княжна. Ни Ивана, ни Любы в комнате не было.
То, что мы живы и спим в избе, а не стынем в снегу, могло говорить только об одном, наше дело кончилось если не победой, то и не полным поражением. Я начал проверять состояние своих конечностей. Все они вроде бы, функционировали нормально. Осталось встать и проверить это на практике. Я сбросил тулуп, которым был укрыт, собрался слезть с печи, и тогда увидел что на мне надето чужое белье, причем ветхое и посконное.
– Маша, – позвал я, но вместо членораздельной речи, получилось какое-то мычание.
Я откашлялся и снова попытался позвать княжну, но горло свела судорога и опять, смог выдавить из себя только несколько нечленораздельных звуков. Это было странно. Чувствовал я себя вполне прилично, но как только пытался заговорить, горло начинали сводить спазмы.
Княжна Марья, между тем, продолжала лежать вытянувшись на спине, никак не реагируя на мои «звуковые сигналы». Соблюдая, на всякий случай, осторожность, я слез с печи и подошел к ее полатям. По ее виду было непонятно, то ли она крепко спит, то ли находится без сознания. Со вчерашнего дня лицо у нее изменилось, заострился нос, сделались более заметными скулы. Как будто она перенесла голод или болезнь.
Оставив ее в покое, я вышел в сени в поисках воды. Там как принята в крестьянских избах, стояла бочка с прицепленным сбоку берестяным ковшиком. Я напился и опять попробовал голос. Он не восстановился, но хотя бы я начал сипеть чуть отчетливее. Теперь мне нужно было срочно решить следующую жизненно необходимую проблему, только было непонятно, как выйти на мороз без одежды и обуви.
В сенях ничего подходящего не оказалось и пришлось вернуться в избу. Для краткосрочного выхода «на двор», вполне подходил тулуп, которым я был укрыт, но беда оказалась в том, что в избе не нашлось никакой обуви. Тогда же в процессе поисков хоть каких-нибудь опорок, до меня дошло, что здесь, вообще, нет никакой одежды. Я приподнял одеяло, которым была укрыта княжна, и увидел, что на ней, как и на мне, – только нижняя холщовая рубаха.
В тот момент решать детективные задачи у меня не было физической возможности, как и достойного выхода из ситуации. Пришлось, схватить с печи тулуп и босиком бежать наружу. И вот там-то меня ожидал настоящий шок. За дверями в лицо дохнуло не зимним холодом, а запахом травы и летнего зноя. Я остановился на месте, не понимая, что происходит. Переход из зимы в лето оказался таким неожиданным, что вместо того чтобы стремглав броситься на зады усадьбы, я больше минуты таращился на незнакомые ворота.
Почти все мои перемещения во времени я делал по своей воле или они были хоть как-то объяснимы, но на этот раз все случилось так неожиданно, что я по-настоящему растерялся.
Когда я медленно возвращался в избу, в голове уже крутились всевозможные варианты произошедшего перемещения. Проще всего было объяснить его последствиями странного обморока. Скорее всего, они были как-то связаны. Подобрав брошенный возле порога бесполезный в жаркий день тулуп, я вошел в прохладную избу. Теперь, когда можно было никуда не спешить, я внимательно ее осмотрел, и мне показалось, что это совсем не та изба, в которой мы остановились прошлым вечером.
Окончив осмотр помещения, я занялся Машей. Она по-прежнему неподвижно лежала, ни на что не реагируя. Я проверил у нее пульс, с сердцем у нее все было в порядке. Потом потряс ее за плечо, похлопал по щекам и даже попытался напоить водой. Она не просыпалась.
Это было уже слишком. Я начал вспоминать вчерашнюю ночь и хватился, что вместе с одеждой исчезло все мое оружие. Вот это было уже не простым огорчением, а почти катастрофой. Оставив на время девушку в покое, я вышел наружу, в надеже сориентироваться, что называется, на местности. В том, что мы находимся не во вчерашней избе, сомнения у меня больше не было. Та была новее и стояла дальше от ворот. Осталось выяснить, та ли это деревня. Правда, Сосновку я видел только в темноте, да еще и заваленную снегом, но количество домов и извилистая улица перемениться даже за несколько месяцев никак не могли.
Я вышел из ворот на улицу и осмотрелся. То, что это не маленькая деревушка, а село с церковным храмом, да еще и не бедным, я увидел сразу. На пыльной сельской улице никого живого, кроме кур и мелкого рогатого скота в этот час не было. Взрослое население, скорее всего, находилось на полевых работах, а старики и ребятишки прятались от зноя по дворам. Осматривать местные достопримечательности в одном нижнем белье было неудобно. К тому же не стоило обращать на себя внимание возможных случайных свидетелей.
Вернувшись в избу, я осмотрел ее более детально. Оказалось, что это самое обычное крестьянское жилище, без единого элемента таинственности. В закутке за печкой нашлась даже личные вещи хозяев и еда. Создавалось впечатление, что мы с княжной находимся здесь на обычном постое. Впрочем, меня занимала не сама изба, и не ее отсутствующие хозяева, а то где она находится.
Раньше, когда я перескакивал из одного времени в другое, то всегда оказывался на том же самом месте, где был в момент перемещения, теперь, похоже, условия игры поменялись. Все это было странно, и не совпадало с моим предшествующим опытом. Оставалось ждать, когда кто-нибудь появится и сможет ответить хоть на часть вопросов.
Пока же я решил заняться спящей принцессой и собственным лечением.
Первым делом, я осмотрел княжну. На ее теле не оказалось никаких ранений, ссадин или ушибов. Она просто крепко спала, не реагируя ни на какие внешние раздражители. Даже когда я переворачивал ее с бока на бок, поднимал веки, Маша не подала никаких признаков жизни. Вместе с тем дышала она спокойно, пульс был ровным, и зрачки реагировали за свет.
Оставив бесполезные усилия ее разбудить, я занялся собой. Тут дело пошло успешнее, спазмы сжимающие горло, когда я пытался говорить, после самолечения прошли. Обретя голос, я успокоился. Выходило, что ни все так страшно, как показалось вначале, и заболел я не от неведомого мистического воздействия, а по какой-то другой, поддающейся объяснению причине.
Решив проблему с пропавшим голосом, я вплотную взялся за княжну. Устроился рядом с ней на полатях, и начал сеанс. Однако мне тут же помешали.
– Ой, – воскликнул за спиной испуганный женский голос, – ты чего, бесстыдник, с девкой делаешь?
Я обернулся. Посередине комнаты стояла конопатая босоногая девчонка, в синим сарафане и осуждающе качала головой. Было ей на вид лет пятнадцать. Самый возраст бороться за высокую мораль и чистоту нравов.
– Ты кто, красавица? – спросил я, обрадовавшись хоть какой живой душе.
– Верка, – просто отрекомендовалась девочка и повторила вопрос. – Ты чего с девкой балуешь?
– Я не балую, а ее лечу, – ответил я, – она почему-то все и спит и никак не просыпается.
– А зачем руками лапаешь? – не удовлетворилась она моим ответом.
– Где ты видала, чтоб я ее лапал, я к ней даже не прикасаюсь, – оправдался я.
– Знаем мы вас, у вас у всех только одно на уме!
Девчонка была некрасивая, лопоухая с выгоревшими волосами и облупленным курносым носом, так что вряд ли пользовалась оглушительным успехом, и претензии к наглой половине человечества и «сексуальным домогательствам», были у нее, явно, надуманными.
– Ну, ты, мать, слишком строга, лечить, не касаясь не зазорно, – улыбнулся я.
– Я тебе не мать, – серьезно сказала девочка, – меня Веркой зовут!
– А где твои родители, Вера? – спросил я.
– Знамо где, сено ворошат.
– Понятно, когда они вернуться, ты конечно не знаешь?
– Почему не знаю? Как стемнеет, так и вернутся.
Кажется, у нее был на все готов простой, исчерпывающий ответ. Я хотел спросить, не знает ли она, как мы сюда, к ним попали, но не успел, спросила она:
– А тебя как зовут?
– Алексеем, – отрекомендовался я.
– Ишь ты, – непонятно чему удилась она. – Алексей – божий человек!
– Ну, это некоторое преувеличение, – скромно сказал я.
– Девку прикрой, срамно смотреть! – не обратив на мои слова внимания, приказала она.
Я посмотрел на Машу, у нее из-под рубахи были видны только ступни, и ничего непристойного даже по самым строгим деревенским правилам приличия в этом не было.
– Срамно, так не смотри, – посоветовал я Верке. – Ты чего это здесь раскомандовалась? Сбегала бы лучше за отцом, мне с ним поговорить нужно.
– Чего за ним бегать, сам, поди, придет. А девку лучше не тронь, а то бабке скажу!
– Так, – заинтересовался я, – откуда еще взялась бабка?
Кажется, первый раз за время нашего разговора девочка не сразу нашла ответ, пожала плечами, но ответила опять предельно точно:
– Откуда взялась, не скажу, я ее родителей не знаю, а пошла в лес.
– Хорошо, Вера, а теперь расскажи подробно, чья это изба, кто здесь живет, как называется ваше село, и как зовут вашего барина?
– А ты, что сам не знаешь? – подозрительно спросила девочка, решив, что я над ней насмехаюсь.
– Не знаю, я ведь тоже спал, как эта барышня, – кивнул я на Машу. – Проснулся, в избе никого, а потом ты пришла…
Девочка подумала и решила не отходить от принципа коротких прямых ответов.
– Бабкина изба, мы тут своим семейством живем по соседству. А село наше Страхилино. Слышал, поди?
Это название мне ничего не говорило, хотя я его вроде бы где-то слышал.
– Как барина зовут? – напомнил я.
– Не знаю, я барина отродясь не видела. А так думаю, что как-нибудь да зовут. То, поди, наш управляющий, Валентин Петрович знает.
– Хорошо, тогда расскажи про хозяйку, ну про эту бабку.
Вера задумалась, потерла шелушащийся нос и скорчила недоумевающую рожицу.
– А чего про нее рассказывать? Бабка как бабка, старая очень. Травами лечит и заговором.
– Выходит, бабка знахарка?
– Этого я не скажу, люди всякое болтают, а только она добрая.
– А что она в лесу делает и когда вернется? – перешел к более конкретной теме.
– Как что делает? Чего ей сейчас в лесу делать? Ягодам еще не срок, разве что земляника пошла. А грибы только летние. Вот к яблоневу спасу поди и грибы пойдут.
– Так зачем тогда бабка в лес пошла? – начал сердиться я.
– Траву собирает. Больше, вроде, нечего. Да, ты не думай, она вернется, как стемнеет.
– Будем надеяться, а ты, случаем, не знаешь, мы с барышней здесь давно живем?
– Как не знать, знаю. Уж, который день.
– Понятно, – сказал я, не рискуя уточнять время нашего пребывания. – А сейчас ты зачем пришла?
– Бабка велела посмотреть, как и что. Если, сказала, гости проснуться, то чтоб покормила.
– Тогда чего ты стоишь столбом, давай корми!
– Сначала девку прикрой, а то мне смотреть срамно, – опять вернулась она к старой теме.
– Хорошо, прикрою, – согласился я и набросил Маше на ноги одеяло. – Теперь ты довольна?
Девочка шмыгнула носом, кивнула и отправилась за едой.
Глава 18
Бабка вернулась, когда уже начало смеркаться. Я сидел рядом с Машей и изнывал от неизвестности. Мое лечение никакого эффекта не принесло. Впрочем, ее и лечить оказалось не от чего. По внутренним ощущениям, во время экстрасенсорного сеанса, она оказалась совершенно здорова и спала вполне естественным образом. На летаргический сон это было не похоже, дышала она по-прежнему, нормально, только на внешние раздражители никак не реагировала.
Старуха вошла в горницу и, не глянув на меня, перекрестилась на пустой красный угол. Иконы для простых крестьян еще был слишком дороги и, их отсутствие в избе меня не удивляло.
Я встал со скамьи и молча поклонился хозяйке, в ожидании, что она скажет. Отдав Богу Божье, бабка посмотрела на меня и ответила на поклон.
Я ждал, что она будет делать дальше. Старуха подошла ко мне почти вплотную, посмотрела в лицо и и вдруг сказала:
– А ты, батюшка, совсем не постарел. Когда спал, вроде был постарше, а сейчас, смотрю, все такой же.
– Э…, мы разве знакомы? – спросил я, пытаясь рассмотреть ее в полутьме.
– Неужто забыл? – удивилась она. – Я бабка Ульяна. Помнишь, в Захаркино девку Алевтинку лечила.
Только теперь я узнал старую знахарку. Действительно, когда я только познакомился со своей будущей женой, Аля заболела пневмонией и к ней позвали эту старуху. Ульяна ее осмотрела и вынесла смертный приговор. То, что я сумел антибиотиком вылечить девушку, так поразило знахарку, что она наградила ее даром читать чужие мысли.
– Прости Ульяна, сразу не признал тебя впотьмах, – сказал я. – Богатой будешь.
– Значит, все-таки вспомнил, – довольная произведенным впечатлением, дробно, по-старушечьи засмеялась она. – А я как тебя увидела, сразу же признала.
Мне и самому стало весело. Дело в том, что не только Ульяне было чем удивить меня, но и мне ее. Причем еще и покруче.
– Как же не вспомнить, мы с тобой очень старые знакомые, – со скрытым смыслом, сказал я.
– Да, – согласилась она, – тому уж лет десять прошло, а то и поболе.
– Ну, разве десять лет это много, мы с тобой и раньше встречались, да, видать, ты меня запамятовала.
Старуха удивленно посмотрела и отрицательно покачала головой.
– Не припомню я что-то такого. Может быть ты меня, батюшка, с кем-то путаешь?
– Может быть, и путаю, только вряд ли. Не было ли у тебя, бабушка, дяди по фамилии Гривов? Кажется, материного брата?
Ульяна отшатнулась и уставилась на меня остановившимся взглядом. В комнате уже стало почти темно, и глаз ее мне видно не был, но то, что они впились в меня, я не сомневался.
– Господи Боже, воля твоя, – прошептала она и перекрестилась. – Не может того быть!
– Вот видишь, какие мы с тобой старые знакомые, – усмехнулся я.
– Это ты что ли, барин?
– Я, Ульянка! Видишь, как повстречаться пришлось!
– Так тому уж, – она зашевелила губами, пытаясь подсчитать, когда мы с ней познакомились, – тому, поди, лет сто прошло?
– Больше двухсот. Ты же тогда совсем девчонкой была. Как твоя соседка Верка, а то и моложе. Помнишь боярыню Морозову, сына ее Бориску?
Упоминание о героине моего тогдашнего романа Наталье Георгиевне Морозовой, совсем добила старуха. Она жила вместе с ней и нянчила ее детей. Это могли знать только мы вдвоем. Теперь она окончательно поверила своим глазам.
– Алеша, голубчик, так это и, правда, ты?! – тихо сказала Ульяна и уперлась головой мне в грудь.
Я обнял ее за трясущиеся плечи, и мы долго стояли, в темной горнице, словно, вернувшись в далекое прошлое.
– Вот уж чудо чудное, диво дивное, – немного успокоившись, сказала она. – Не думала, не гадала, что такое может приключиться!
– Это еще не все чудо, – сказал я. – Мы с тобой еще встретимся, только не скоро, лет через сто с гаком.
Она сразу же поверила, только уточнила:
– Я что еще столько проживу?
– Проживешь. Когда мы с тобой виделись, ну, то есть, увидимся. Ты тогда еще умирать не собиралась. Правда жаловалась, что ноги начали болеть! – сказал я, вспомнив нашу с ней последнюю встречу в 1920 году.
Ульяна задумалась. Погладила меня ладонью по щеке и сказала:
– Знать нас с тобой недаром судьба связала. В девчонках, ты меня спас, теперь я тебя. Кто знает, как еще жизнь повернется. Ты сам-то как?
– Спасибо, хорошо. Только никак не могу понять, что с нами случилось. Мы с княжной, до того как потеряли память, совсем в другом месте были. А сегодня я очнулся, и оказалось, что мы здесь и даже из зимы в лето попали. Ты можешь рассказать, что с нами случилось?
Ульяна вздохнула и, не отвечая на вопрос, ушла за печь. Я ждал, что будет дальше. Она что-то делала вне видимости. Потом я услышал, как звякнуло огниво, и понял, что знахарка хочет зажечь свет. Спешить, в сущности, был некуда и, смиряя нетерпение, я присел на скамью.
– Хочешь узнать, что с вами случилось? – спросила она. Заговорила она, прерываясь на то, чтобы раздувать трут. – Привезли вас ко мне добрые люди, сказали, что без памяти на дороге подобрали. А правда ли нет, не мне судить. Попросили за вами присмотреть. Деньги, даже, сулили.
То, что она рассказывает о мифических добрых людях, оставаясь за печью, мне не понравилось. Показалось, что Ульяна лукавит и, специально прячется, чтобы не смотреть в глаза. Скорее всего, так оно и было. Настаивать и давить на нее я пока не стал, посчитал, что для молчания у старухи могут быть серьезные основания. Терпеливо ждал, что она скажет еще. Однако она опять замолчала, и слышно было, что возится с трутом. Потом, наконец, зажгла свечу и вышла ко мне. Теперь смотреть в глаза она не стеснялась и продолжила рассказ:
– Я не хотела вас оставлять, пока тебя не узнала. Тогда и согласилась. Вы тут у меня уже шестой день спите.
– А почему мы так странно одеты? Куда девались наши вещи?
– Все ваше в сохранности. У меня в сарае в сундуке лежит. Переодела же я вас в крестьянское, чтобы меньше люди любопытничали. И соседям сказала, что вы моя родня.
– А оружие, какое со мной было оружие? – стараясь не показывать волнение, задал я едва ли не самый главный для себя вопрос.
Она ответила как об обыденном:
– Пистолей два, кинжал и большое ружье с широким дулом.
Я понял, что она говорит о французском уланском мушкетоне.
– А сабля, сабля есть?
– Нет, все, что было назвала. Больше ничего не было. Денег еще много в мошне.
– Понятно, – растеряно сказал я. – Сабли значит нет… А может видела ее у тех добрых людей, что нас сюда привезли? Она такая кривая в красных сафьяновых ножнах с каменьями?
– Нет, чего не видела, того не видала. Да, ты не думай на них, то люди были надежными, все, что при вас оказалось мне передали, – проговорилась она, что знает наших спасителей. – А что это ты за саблей-то так убиваешься? Так хороша была? А то, смотри, тебе наш кузнец новую скует.
– Не простой она была, а почти волшебной, – перевел я в простое понятие свое отчаянье. – От страшных врагов меня уберегала.
Ульяна подумала и успокоила:
– Не тужи, Алеша, особо, может еще и сыщется.
– Дай-то Бог, только боюсь, что когда такие ценные вещи пропадают, то назад не возвращаются. Она еще и очень дорогой была.
– Главное сам живой, да и барышня твоя жива здорова. Зазноба что ли?
Я уже и сам не знал, кем мне приходится княжна, и не ответил.
– Проснется она скоро, – продолжила старуха. – Я вас специальным настоем поила, чтобы жизненные соки не прокисли.
Она замолчала и, улыбаясь, смотрела куда-то поверх моей головы, наверное, вспоминала прошлое.
– А кто те люди, что нас привезли? Можешь сказать, какие они собой? – спросил я.
Старуха вздрогнула и, пожевав губами, видимо, чтобы придумать, что говорить, ответила, так же как и раньше неопределенно:
– Так как их тебе словами объяснишь? Люди как люди с руками – ногами.
– Их двое было? Мужчина и женщина? Он такой крепкий с усами, похож на солдата, а она круглолицая, румяная?
Ульяна внимательно посмотрела, и мне показалось, с облегчением вздохнула.
– Нет, совсем не похожи. И никакой бабы я в глаза не видела.
– Не может быть! Кто бы тогда нас мог сюда привезти! Вспомни, мужика Иваном зовут, он вроде тебя, не простой человек. Из тех, что очень долго живут.
Ульяна странно на меня посмотрела, потом неожиданно, спросила:
– Ты это про кого сейчас спрашиваешь? Не про Ивана ли солдата, Марфиного мужа?
– Да, он был солдатом, потом из армии сбежал. Ему, – я начал вспоминать, когда Иван родился, – где-то сто пятьдесят лет. Жену зовут Марфа Оковна. А ты, их никак знаешь?
– Как не знать, нас таких долгих людей на земле мало, все рано или поздно встречаемся. Марфу я хорошо знаю, да и с этим Иваном случалось видеться, – усмехнулась она, почему-то, отводя взгляд. – Выходит ты с ними тоже знакомый.
– Выходит. Так нас кто, Иван привез?
– Нет, то был не он, а совсем другой человек, – покачала она головой, ненароком, добавляя мне новую информацию.
Теперь я узнал, что спасли нас не «добрые люди», а лишь один «добрый человек», о котором она упорно не хочет говорить. Конечно, ставить логические ловушки и выпытывать, то, что Ульяна хочет скрыть, было не совсем корректно. Однако это дело касалось не столько ее, сколько нас с Машей, и я решил не слишком щепетильничать.
Что это за человек я спрашивать не стал, вернулся к нашим делам:
– А когда моя барышня проснется?
Ульяна лишь неопределенно развела руками:
– Может уже сегодня, а может и через неделю. Этого никому неизвестно. Восстанет, как в ней дурной сок исправится. Девка она, я гляжу, молодая, здоровая, отоспит свое, и проснется.
У меня сразу же возникли вопросы, что это за лечение сном, но, имея опыт общения с такого рода людьми, знал, что расспрашивать ее бесполезно. Вместо этого, мы еще поговорили о прошлом. Как все старые люди, Ульяна лучше помнила свое молодость, чем то, что случилось недавно. Наговорившись, знахарка ушла в сарай разбираться с собранными травами, а я остался с Машей. Она по-прежнему не подавала признаков жизни, но я успокоенный старухой, больше за нее не волновался.
Я, видимо, так хорошо выспался за неделю беспамятства, что теперь даже смотреть не мог на лежанку. Тело за время долгой бездеятельности потеряло гибкость, мышцы ощущались вялыми, и я пошел на улицу размяться. Луна еще не взошла, ночь была темной, так что никто назойливым вниманием не мешал мне делать все, что я захочу. Истязал я себя довольно долго, и вернулся в избу только тогда, когда мое посконное исподнее белье стало мокрым от пота. Нагруженные мышцы сладко ныли, и чувствовал я себя прекрасно. Ульяны все еще не было, Маша по-прежнему спала.
Я сходил к колодцу, разделся и вылил на себя несколько ведер холодной воды. Мокрый и счастливый, влетел в светлицу и чуть не сбил с ног княжну. Маша вскрикнула и испугано шарахнулась от меня в сторону. Я ее удержал и успокоил.
Старуха вошла в горницу и, не глянув на меня, перекрестилась на пустой красный угол. Иконы для простых крестьян еще был слишком дороги и, их отсутствие в избе меня не удивляло.
Я встал со скамьи и молча поклонился хозяйке, в ожидании, что она скажет. Отдав Богу Божье, бабка посмотрела на меня и ответила на поклон.
Я ждал, что она будет делать дальше. Старуха подошла ко мне почти вплотную, посмотрела в лицо и и вдруг сказала:
– А ты, батюшка, совсем не постарел. Когда спал, вроде был постарше, а сейчас, смотрю, все такой же.
– Э…, мы разве знакомы? – спросил я, пытаясь рассмотреть ее в полутьме.
– Неужто забыл? – удивилась она. – Я бабка Ульяна. Помнишь, в Захаркино девку Алевтинку лечила.
Только теперь я узнал старую знахарку. Действительно, когда я только познакомился со своей будущей женой, Аля заболела пневмонией и к ней позвали эту старуху. Ульяна ее осмотрела и вынесла смертный приговор. То, что я сумел антибиотиком вылечить девушку, так поразило знахарку, что она наградила ее даром читать чужие мысли.
– Прости Ульяна, сразу не признал тебя впотьмах, – сказал я. – Богатой будешь.
– Значит, все-таки вспомнил, – довольная произведенным впечатлением, дробно, по-старушечьи засмеялась она. – А я как тебя увидела, сразу же признала.
Мне и самому стало весело. Дело в том, что не только Ульяне было чем удивить меня, но и мне ее. Причем еще и покруче.
– Как же не вспомнить, мы с тобой очень старые знакомые, – со скрытым смыслом, сказал я.
– Да, – согласилась она, – тому уж лет десять прошло, а то и поболе.
– Ну, разве десять лет это много, мы с тобой и раньше встречались, да, видать, ты меня запамятовала.
Старуха удивленно посмотрела и отрицательно покачала головой.
– Не припомню я что-то такого. Может быть ты меня, батюшка, с кем-то путаешь?
– Может быть, и путаю, только вряд ли. Не было ли у тебя, бабушка, дяди по фамилии Гривов? Кажется, материного брата?
Ульяна отшатнулась и уставилась на меня остановившимся взглядом. В комнате уже стало почти темно, и глаз ее мне видно не был, но то, что они впились в меня, я не сомневался.
– Господи Боже, воля твоя, – прошептала она и перекрестилась. – Не может того быть!
– Вот видишь, какие мы с тобой старые знакомые, – усмехнулся я.
– Это ты что ли, барин?
– Я, Ульянка! Видишь, как повстречаться пришлось!
– Так тому уж, – она зашевелила губами, пытаясь подсчитать, когда мы с ней познакомились, – тому, поди, лет сто прошло?
– Больше двухсот. Ты же тогда совсем девчонкой была. Как твоя соседка Верка, а то и моложе. Помнишь боярыню Морозову, сына ее Бориску?
Упоминание о героине моего тогдашнего романа Наталье Георгиевне Морозовой, совсем добила старуха. Она жила вместе с ней и нянчила ее детей. Это могли знать только мы вдвоем. Теперь она окончательно поверила своим глазам.
– Алеша, голубчик, так это и, правда, ты?! – тихо сказала Ульяна и уперлась головой мне в грудь.
Я обнял ее за трясущиеся плечи, и мы долго стояли, в темной горнице, словно, вернувшись в далекое прошлое.
– Вот уж чудо чудное, диво дивное, – немного успокоившись, сказала она. – Не думала, не гадала, что такое может приключиться!
– Это еще не все чудо, – сказал я. – Мы с тобой еще встретимся, только не скоро, лет через сто с гаком.
Она сразу же поверила, только уточнила:
– Я что еще столько проживу?
– Проживешь. Когда мы с тобой виделись, ну, то есть, увидимся. Ты тогда еще умирать не собиралась. Правда жаловалась, что ноги начали болеть! – сказал я, вспомнив нашу с ней последнюю встречу в 1920 году.
Ульяна задумалась. Погладила меня ладонью по щеке и сказала:
– Знать нас с тобой недаром судьба связала. В девчонках, ты меня спас, теперь я тебя. Кто знает, как еще жизнь повернется. Ты сам-то как?
– Спасибо, хорошо. Только никак не могу понять, что с нами случилось. Мы с княжной, до того как потеряли память, совсем в другом месте были. А сегодня я очнулся, и оказалось, что мы здесь и даже из зимы в лето попали. Ты можешь рассказать, что с нами случилось?
Ульяна вздохнула и, не отвечая на вопрос, ушла за печь. Я ждал, что будет дальше. Она что-то делала вне видимости. Потом я услышал, как звякнуло огниво, и понял, что знахарка хочет зажечь свет. Спешить, в сущности, был некуда и, смиряя нетерпение, я присел на скамью.
– Хочешь узнать, что с вами случилось? – спросила она. Заговорила она, прерываясь на то, чтобы раздувать трут. – Привезли вас ко мне добрые люди, сказали, что без памяти на дороге подобрали. А правда ли нет, не мне судить. Попросили за вами присмотреть. Деньги, даже, сулили.
То, что она рассказывает о мифических добрых людях, оставаясь за печью, мне не понравилось. Показалось, что Ульяна лукавит и, специально прячется, чтобы не смотреть в глаза. Скорее всего, так оно и было. Настаивать и давить на нее я пока не стал, посчитал, что для молчания у старухи могут быть серьезные основания. Терпеливо ждал, что она скажет еще. Однако она опять замолчала, и слышно было, что возится с трутом. Потом, наконец, зажгла свечу и вышла ко мне. Теперь смотреть в глаза она не стеснялась и продолжила рассказ:
– Я не хотела вас оставлять, пока тебя не узнала. Тогда и согласилась. Вы тут у меня уже шестой день спите.
– А почему мы так странно одеты? Куда девались наши вещи?
– Все ваше в сохранности. У меня в сарае в сундуке лежит. Переодела же я вас в крестьянское, чтобы меньше люди любопытничали. И соседям сказала, что вы моя родня.
– А оружие, какое со мной было оружие? – стараясь не показывать волнение, задал я едва ли не самый главный для себя вопрос.
Она ответила как об обыденном:
– Пистолей два, кинжал и большое ружье с широким дулом.
Я понял, что она говорит о французском уланском мушкетоне.
– А сабля, сабля есть?
– Нет, все, что было назвала. Больше ничего не было. Денег еще много в мошне.
– Понятно, – растеряно сказал я. – Сабли значит нет… А может видела ее у тех добрых людей, что нас сюда привезли? Она такая кривая в красных сафьяновых ножнах с каменьями?
– Нет, чего не видела, того не видала. Да, ты не думай на них, то люди были надежными, все, что при вас оказалось мне передали, – проговорилась она, что знает наших спасителей. – А что это ты за саблей-то так убиваешься? Так хороша была? А то, смотри, тебе наш кузнец новую скует.
– Не простой она была, а почти волшебной, – перевел я в простое понятие свое отчаянье. – От страшных врагов меня уберегала.
Ульяна подумала и успокоила:
– Не тужи, Алеша, особо, может еще и сыщется.
– Дай-то Бог, только боюсь, что когда такие ценные вещи пропадают, то назад не возвращаются. Она еще и очень дорогой была.
– Главное сам живой, да и барышня твоя жива здорова. Зазноба что ли?
Я уже и сам не знал, кем мне приходится княжна, и не ответил.
– Проснется она скоро, – продолжила старуха. – Я вас специальным настоем поила, чтобы жизненные соки не прокисли.
Она замолчала и, улыбаясь, смотрела куда-то поверх моей головы, наверное, вспоминала прошлое.
– А кто те люди, что нас привезли? Можешь сказать, какие они собой? – спросил я.
Старуха вздрогнула и, пожевав губами, видимо, чтобы придумать, что говорить, ответила, так же как и раньше неопределенно:
– Так как их тебе словами объяснишь? Люди как люди с руками – ногами.
– Их двое было? Мужчина и женщина? Он такой крепкий с усами, похож на солдата, а она круглолицая, румяная?
Ульяна внимательно посмотрела, и мне показалось, с облегчением вздохнула.
– Нет, совсем не похожи. И никакой бабы я в глаза не видела.
– Не может быть! Кто бы тогда нас мог сюда привезти! Вспомни, мужика Иваном зовут, он вроде тебя, не простой человек. Из тех, что очень долго живут.
Ульяна странно на меня посмотрела, потом неожиданно, спросила:
– Ты это про кого сейчас спрашиваешь? Не про Ивана ли солдата, Марфиного мужа?
– Да, он был солдатом, потом из армии сбежал. Ему, – я начал вспоминать, когда Иван родился, – где-то сто пятьдесят лет. Жену зовут Марфа Оковна. А ты, их никак знаешь?
– Как не знать, нас таких долгих людей на земле мало, все рано или поздно встречаемся. Марфу я хорошо знаю, да и с этим Иваном случалось видеться, – усмехнулась она, почему-то, отводя взгляд. – Выходит ты с ними тоже знакомый.
– Выходит. Так нас кто, Иван привез?
– Нет, то был не он, а совсем другой человек, – покачала она головой, ненароком, добавляя мне новую информацию.
Теперь я узнал, что спасли нас не «добрые люди», а лишь один «добрый человек», о котором она упорно не хочет говорить. Конечно, ставить логические ловушки и выпытывать, то, что Ульяна хочет скрыть, было не совсем корректно. Однако это дело касалось не столько ее, сколько нас с Машей, и я решил не слишком щепетильничать.
Что это за человек я спрашивать не стал, вернулся к нашим делам:
– А когда моя барышня проснется?
Ульяна лишь неопределенно развела руками:
– Может уже сегодня, а может и через неделю. Этого никому неизвестно. Восстанет, как в ней дурной сок исправится. Девка она, я гляжу, молодая, здоровая, отоспит свое, и проснется.
У меня сразу же возникли вопросы, что это за лечение сном, но, имея опыт общения с такого рода людьми, знал, что расспрашивать ее бесполезно. Вместо этого, мы еще поговорили о прошлом. Как все старые люди, Ульяна лучше помнила свое молодость, чем то, что случилось недавно. Наговорившись, знахарка ушла в сарай разбираться с собранными травами, а я остался с Машей. Она по-прежнему не подавала признаков жизни, но я успокоенный старухой, больше за нее не волновался.
Я, видимо, так хорошо выспался за неделю беспамятства, что теперь даже смотреть не мог на лежанку. Тело за время долгой бездеятельности потеряло гибкость, мышцы ощущались вялыми, и я пошел на улицу размяться. Луна еще не взошла, ночь была темной, так что никто назойливым вниманием не мешал мне делать все, что я захочу. Истязал я себя довольно долго, и вернулся в избу только тогда, когда мое посконное исподнее белье стало мокрым от пота. Нагруженные мышцы сладко ныли, и чувствовал я себя прекрасно. Ульяны все еще не было, Маша по-прежнему спала.
Я сходил к колодцу, разделся и вылил на себя несколько ведер холодной воды. Мокрый и счастливый, влетел в светлицу и чуть не сбил с ног княжну. Маша вскрикнула и испугано шарахнулась от меня в сторону. Я ее удержал и успокоил.