Страница:
Петр Андреевич, единственный здесь участник боев и под Бородино и за Малоярославец, о подвигах и сече не вспоминал, скромно сидел за столом, только изредка поднимая взгляд от тарелки. Зато Сергей Петрович крошил языком французов, как капусту и со знанием дела объяснял, почему наши флеши лучше неприятельских. После фортификации он перешел к артиллерии и взялся объяснять хозяйке, чем мортиры отличаются от гаубиц.
Французу скоро стало скучно слушать русскую речь, и он спросил Екатерину Романовну, о чем рассказывает приятный мосье. Кологривова смешалась, не зная как перевести словесный бред Сергея Петровича. Пришлось вмешаться мне и в двух словах объяснить, что «приятный мосье» думает, что он Наполеон. Все, включая чиновника, посмеялись шутке, и Сергей Петрович, расслышав знакомое имя узурпатора, наконец, объяснил, зачем он сюда явился.
– Ваш приказчик приезжал рассказать именно об этом господине французе? – спросил он.
Хозяйка подтвердила и так очевидное, тем более что виконт был одет в военную форму.
– Однако он говорил не об одном французе, а о многих неприятельских солдатах? – уточнил чиновник.
– Остальные сейчас живут в людской, – ответил вместо матери Петр Андреевич.
– Нам хотелось бы знать об их дальнейшей судьбе.
– Их судьбе? – переспросил Сергей Петрович. – Это от меня никак не зависит, все будет так, как решит начальство.
– Но, позвольте, – удивилась хозяйка, – а вы тогда зачем приехали?
– Убедиться, что в нашем уезде появился неприятель, – конкретизировал свою задачу чиновник. – Теперь я доложу-с по начальству, и будем ждать какое выйдет решение…
– А где ваше начальство? – спросил я.
– В Москве-с, – коротко и конкретно, ответил он.
– В Москве? Но она же сгорела!
– Это нам известно-с, – подтвердил Сергей Петрович. Однако это-с ничего не значит, она скоро отстроится.
Мы все, исключая, ничего не понимающего француза, удивленно уставились на представителя власти.
– А пока что с ними делать? – тихо спросила Кологривова.
– Этого я не знаю-с. Пусть пока живут у вас, до решения начальства-с. Мне, извините, госпожа Кологривова, сейчас не до французов. В нашем уезде совершено страшное душегубство, я прямо от вас еду в имение князей Урусовых. Там третьего дня назад князь с семьей заживо сожжены собственными крестьянами.
– Урусовы? Они погибли? – смертельно побледнев, безжизненным голосом, спросила Маша.
– Точно так-с, взбунтовались их холопы, и сожги господский дом вместе с господами. Спасся только один молодой князь.
– Мама, – тихо сказала Маша, привстала на стуле, взялась рукой за сердце и упала в обморок.
Все вскочили со своих мест. Петр Андреевич рванулся, помочь княжне, но, видимо, от резкого движения, что-то произошло с его раной, он вдруг побледнел, прижал к груди руку и без сил, опустился в кресло. Екатерина Романовна закричала, требуя слуг:
– Филька, Степан, кто-нибудь, скорее сюда!
Маша, между тем, неподвижно лежала на полу.
– Мосье да Лафер, помогите, – попросил я француза.
Он понял, что я от него хочу, бросился ко мне. Мы с ним подняли княжну и понесли в ее комнату.
Следом, набежавшие лакеи, вели под руки Петра Кологривова.
– Господа, – крикнул нам вслед испуганный Сергей Петрович, – что я такого сказал? Я никого не хотел обидеть!
Мы внесли девушку в ее комнаты и положили на постель. Княжне почему-то отвели апартаменты, в то время как мы с виконтом ютились в одной комнате. Следом за нами вошла расстроенная Екатерина Романовна.
– Господин Крылов, что случилось с вашим товарищем?
– Обморок, – коротко ответил я, – у вас есть нюхательные соли?
– Сейчас принесу, – ответила она и выбежала из комнаты.
Как всегда, когда нужда в помощи отпала, в комнату набилось масса народа, так что сама Кологривова с трудом протиснулась в дверь, передать мне нюхательную соль. Пришлось брать власть в свои руки.
– Прошу все выйти! – категорично, потребовал я. – Больному нужен воздух!
Зрители начали неохотно расходиться. Маша все это время пребывала в глубоком обмороке. На бедную девушку слишком много всего свалилось за последнее время! Она из одного несчастья, разом попадала в другое. Я проверил у нее пульс и поднес к носу проверенное средство от обмороков флакон с ароматическими солям. К сожалению, они ей не помогли. Я расстегнул на ней сюртук, поднял рубаху и припал ухом к груди. Сердце билось, но очень нечетко. Пришлось применить массаж. Только после того, как, поймав темп, я несколько раз сильно нажал на грудную клетку, она нормально задышала. Дальше я действовал по своей проверенной методике.
Только когда Маша окончательно ожила, я позволил себе расслабиться и сел на край постели.
– Ну, как она? – спросили у меня за спиной.
Я подскочил на месте и резко обернулся. Бледный как смерть Петр Кологривов остановившимся взглядом смотрел на раскинувшуюся на постели княжну. Зрелище и, правда, было живописным, но в такой ситуации не стоило рассматривать женские прелести.
– Вы, вы, что здесь делаете?! – возмущенно воскликнул я, стараясь прикрыть обнаженную княжну. – Немедленно выйдите отсюда!
– Простите, – пробормотал он, – я так за нее испугался!
– Я это заметил, – с иронией сказал я, взглянув на его обтягивающие бедра панталоны.
Петр Андреевич иронию не оценил и продолжил попытки заглянуть мне за спину.
– Вы можете мне сказать, что с ней? – дрогнувшим голосом, спросил он. – Она не умрет?
Мне сделалось неловко за низменные подозрения, похоже, парень и, правда, был очень напуган обмороком Маши.
– Не умрет, – успокоил я его. – У княжны обычный обморок.
– У княжны? – с трудом ворочая языком, переспросил он. – Так она?…
– Княжна Урусова и внезапно узнала о гибели своих родителей. А теперь уходите, пусть Марья Николаевна поспит, ей необходим покой.
Кологривов, с круглыми от удивления глазами, начал пятиться и исчез за дверями. Я до конца освободил княжну от одежды, закрыл одеялом и тоже вышел. Возле дверей толпились дворовые. Я выбрал из них девушку со смышлеными глазами, попросил посидеть с больной, после чего спустился вниз. Екатерина Романовна и Сергей Петрович по-прежнему сидели за столом и смотрели на мечущегося по комнате Петрушу. Де Лафер стоял возле окна и сочувственно качал головой.
– Ну, как, что с княжной? – бросился ко мне лейтенант.
– Спит, – ответил я. – С ней осталась ваша дворовая.
– Что еще за княжна? – спросил Сергей Петрович.
Я сделал Кологривову предупреждающий знак, чтобы он молчал, но его видимо так распирало, что он не обратил на него внимания и громко ответил:
– Княжна Урусова, Марья Николаевна!
– Как княжна? – удивленно воскликнула хозяйка.
– Тот молодой человек, княжна Урусова? – спросил вслед за ней чиновник.
– Так утверждает Алексей Григорьевич, – ответил им лейтенант и все, включая ничего не понимающего француза, уставились на меня.
Я пожал плечами и сел на свой стул.
– Но, позвольте, княжна Урусова погибла вместе с родителями, я собираюсь поехать туда засвидетельствовать, так сказать, – пробормотал Сергей Петрович.
– А она, как видите, жива, – сказал я.
– Почему же тогда княжна одета в мужское платье? – задал идиотский вопрос представитель власти.
Ответ я уже придумал, вполне в духе времени, не допускающий и мысли о побеге барышни с любовником и потому не спешил просвещать взволнованную аудиторию, держал паузу.
– Княжна бежала из дома с вами? – тихо, спросила Кологривова.
– Да, – будничным голосом ответил я, – она бежала из дома, чтобы поступить в гусарский полк и воевать с французами. Как кавалерист-девица Надежда Дурова.
– LaFrance? – услышав знакомое слово, спросил де Лафер, но на него никто не обратил внимание.
– Княжна Урусова хочет стать гусаром?! – в один голос воскликнули Кологривовы.
– Какая дура? – недопонял туповатый Сергей Петрович.
– Именно, – веско объявил я, – и княжна Мария Николаевна хотела поступить в армию инкогнито.
– Кем поступить? – переспросил чиновник.
– Какое несчастье, бедная девочка! – покачала головой Екатерина Романовна. – Это ее спасло.
– Гусаром! Она чудо! – в свою очередь, пылко заявил бледный Петр Андреевич.
– QuelaFrance? – продолжал настаивать француз.
– Теперь расскажите, что вы знаете о гибели Урусовых? – спросил я уездного страдальца.
Не знаю, мой ли вид не внушал Сергею Петровичу доверия, или он не мог связно говорить ни о чем, кроме фортификации и артиллерии, но ничего более внятного, чем то, что крестьяне сожгли чету помещиков прямо в доме он сообщить не смог.
То, что я сказал Кологривову, кто такая Маша было ошибкой, еще большей ошибкой, было то, что не предупредил его скрыть фамилию княжны. Я просто в запарке забыл о Сергее Петровиче и только теперь понял, что заставить его молчать будет невозможно. Он тотчас раззвонит об этой новости на весь уезд и приятное известие о том, где прячется сестра тотчас дойдет до любящего брата Ивана, со всеми вытекающими отсюда последствиями.
В его главной роли в гибели родителей, я ничуть не сомневался. Не сумев по-тихому расправиться с сестрой, он видимо решил, разом покончить со всеми родственниками. Князь, скорее всего, принудил крестьян взбунтоваться и напасть на имение. Причем, что называется, подставил всех. Не учел он только одного, Маши в ту ночь уже не было дома.
– Что же теперь делать княжне? – спросила меня Кологривова.
– Я отвезу ее в другое их имение, – ответил я. – Марье Николаевне нужно пожить в покое.
– Если вы не против, – неожиданно вмешался в разговор лейб-гвардейский лейтенант, я буду ее, вернее, буду вас сопровождать…
– Петруша, но ты же ранен! – встревожилась мать.
– Ничего мама, я уже почти выздоровел, – ответил он. – Алексею Григорьевичу будет трудно одному, Марья Николаевна, она…, – он покраснел и не договорил.
Кологривова понимающе посмотрела на сына и усмехнулась одними губами. Мне же предложение молодого человека совсем не понравилось. Не то, что он был мне не симпатичен, напротив, парень Петруша казался хоть куда, но присутствие третьего в нашем дуэте, грозило нарушить установившиеся отношения. Думаю, объяснять, более подробно не стоит и так все понятно.
– Я право не знаю, – попытался я, вежливо отказаться от помощи, – сейчас об отъезде говорить рано, пусть княжна Урусова сначала придет в себя. Если вы, Екатерина Романовна, не возражаете, мы с ней еще пару дней погостим у вас.
Согласие было тотчас получено, и я пошел проверить, как себя чувствует больная.
На лестнице меня догнал лейтенант Петруша и, смущенно кашлянув, попросил задержаться на два слова. Я задержался. Он, виляя по сторонам взглядом, извинился за свою настойчивость и огорошил сообщением, что больше жизни любит Машу и только любовь к ней возвратила его к жизни.
Не врачи-немцы и мои экстрасенсорные способности, а его великая любовь!
– Ну и что? – спросил я. – Я-то тут при чем?
– Вы должны меня понять и помочь! – горячо сказал он. – Вы же тоже были когда-то молодым! И тоже, наверное, кого-нибудь любили!
– Был, – согласился я, – и не так давно как вы думаете, еще нынче утром. Да и любил совсем недавно.
Однако он меня не слушал, как и большинству влюбленных ему было важнее, чтобы слушали его. Говорил Петруша горячо и страстно, одной рукой придерживая меня за рукав, видно чтобы не сбежал:
– Я, как только увидел Марью Николаевну, сразу понял, что мы с ней созданы друг для друга! Мы встретились не просто так, нас друг к другу вела судьба! Мы с ней…
– Погодите, – придержал я лошадей, – когда вы узнали, что Маша женщина?
Глаза у парня затуманились сладостным воспоминанием, мне показалось, что он даже облизнулся:
– Тогда, в трактире, когда вы нас лечили. Вы мне велели спать, но я не заснул и все видел.
Я точно помнил, что ничего неприличного мы с Машей не делали и удивленно, уточнил:
– Что вы такое видели?
– Как вы ее, – он замялся, подбирая нужное слово, – как вы ее осматривали…
– А…, – догадался я, что он мог тогда видеть. Мне пришлось раздеть княжну, чтобы послушать ее сердце. – Значит, именно тогда вы в нее влюбились?
– Полюбил, – поправил он, – на всю жизнь!
Если учесть, что в тот момент он был почти при смерти, можно было предположить, что Кологривов далеко пойдет.
– И за что же вы ее полюбили? – не смог я отказать себе в удовольствии, хоть так насолить «счастливому сопернику».
– За большую душу! – не задумываясь, на чистом глазу, сообщил он.
– За одну или за обе? – уточнил я, имея в виду не совсем тоже, что он.
– А разве у человека бывает две души? – не понял Петруша.
– У женщин бывает, особенно когда они топлес, – ответил я, высвобождая рукав, – две такие большие, округлые, нежные души. Простите, мне нужно посмотреть как там больная.
– Да, конечно, надеюсь, вы меня не осуждаете? – спросил он вслед.
– Ничуть, сам такой, – сказал я, уже через плечо, злорадно подумав, что с Машиной железной волей и княжеской спесью, парень, если у них сладится, окажется в крепких, надежных руках.
– Только не знаю, пойдет ли за вас княжна Урусова, – добавил я ложку дегтя в бочку розового меда, – она происходит от Едигея Мангита, а это очень древний род.
– А мы ведем свой род от самого Рокши! «Честна мужа из немцев!», – совсем другим голосом сообщил Кологривов. – Его потомок в десятом колене, Иван Тимофеевич Пушкин, прозванный «Кологрив» был моим…
– Ну, если вы потомок того Пушкина, тогда я думаю, у вас все будет в порядке, – пообещал я, уже входя в Машины апартаменты.
Девушка, что оставалась с Машей, сидела перед кроватью на стуле и клевала носом. Мой приход ее разбудил, и она тут же принялась стрелять шальными, довольно-таки, бесстыжими глазками.
– Спит? – спросил я, кивнув на больную и нарочно не обращая внимания на миловидную сиделку.
– Спит, – кокетливо, подтвердила она.
Я вытащил из-под одеяла Машину руку и проверил пульс.
– А ты что такое, барин, делаешь? – заинтересовалась шустрая сиделка.
– Слушаю, как стучит сердце, – объяснил я.
– Шутишь, – засмеялась она, – сердце разве в руке? Оно вот здесь, – объяснила девушка, положив руку на свою высокую грудь. – Не веришь? Можешь сам послушать, как стучит!
Похоже, нравы в доме Кологривовых царили не слишком пуританские.
– По руке тоже можно проверить, – вежливо отверг я предоставляемую заманчивую возможность «пальпировать» сельскую шалунью, – сама приложи палец к жилке на запястье и почувствуешь.
Девушка приложила, но ничего не почувствовала.
– Нет, у меня сердце только в груди бьется, – сообщила она, выгибая спину, чтобы эта часть ее тела не оказалась незамеченной.
– Нужно вот так слушать, – объяснил я, беря ее за руку и пристраивая палец на нужное место. – Теперь чувствуешь?
– Ну, надо же, в руке сердце бьется! – поразилась девушка невиданным открытием. – А еще где-нибудь бьется? – игриво поинтересовалась она.
Я многообещающую исследовательскую деятельность не поддержал и погрешил против истины:
– Больше нигде, – и попросил, – ты мне, пожалуйста, не мешай, я сейчас буду лечить боярышню.
– А можно я посмотрю? – умоляющим тоном попросила она.
– Хорошо, смотри, только не разговаривай, – не смог отказать я симпатичной представительнице прекрасного пола.
Похоже, известие о смерти родителей оказалось последней каплей переполнившей резерв сопротивляемости организма, и Маша всерьез заболела. Определить, что с ней я сразу не смог и вынужден был водить ладонями над всем телом, пытаясь по своим ощущениям понять, что с ней случилось. Ничего так и не определил и решил провести, что называется, общеукрепляющий сеанс терапии. Со стороны такое лечение, наверное, выглядело не очень убедительно. Я не касаясь кожи, просто медленно водил над телом руками. Когда устал, прикрыл княжну одеялом и сел в кресло отдохнуть.
– Барин, – прошептала над ухом сиделка, – а что ты такое делал?
– Лечил, – ответил я, откидываясь на спинку кресла. – Теперь барышня поспит и выздоровеет.
– А меня можешь полечить? – лукаво, спросил она.
– Тебя то зачем? Ты и так здоровая, кровь с молоком. Вон, какие щеки румяные!
– Не скажи, – грустно сказала она, – иной раз так в груди щемит! Страсть!
– Это у тебя не от болезни, а по другой причине щемит, – невольно включился я в разговор. – В тебе так кровь играет.
– А, правду, бабы говорят, что ты из парня можешь девку сделать? – задала она новый вопрос.
– Какие еще бабы? – спросил я.
О том, что Маша не мужчина, стало известно узкому кругу лиц меньше часа назад, все это время девушка не выходила из комнаты и ни с кем не общалась. Вопрос: как неведомые «бабы» обо всем этом узнали и сообщили моей новой знакомой.
– Наши, бабы, из людской, – чуть громче, чем нужно, ответила она, и Маша беспокойно зашевелилась во сне. – Уже все про то давно знают.
– Тише, – попросил я, – тебя, как звать?
– Любой, – ответила она, озорно блеснув глазами. – А называть можешь, как понравится, хоть Любушкой, хоть Любашей.
– Вот и хорошо, Любаша, если тебе так хочешь поболтать, пойдем в будуар.
– Куда пойдем? – кокетливо переспросила девушка.
– В ту светлицу, – перевел я на русский язык, подозрительное слово.
– А ты, барин, приставать не станешь? – непонятно с чего испугалась она.
– А ты как хочешь?
– Я девушка честная и ничего такого себе делать не позволяю, – твердо сказала она.
Я не стал уточнять, кому она ничего не позволяет делать «ничего такого». Себе или с собой, пожал плечами и остался сидеть в кресле.
– Вольному воля – спасенному рай!
Поговорка Любе почему-то не понравилась, она нахмурилась, поправила платочек на голове и, решившись, спросила:
– Скажи правду барин, ты из бабы мужика можешь сделать?
– Могу, только не здесь, – серьезно ответил я, показал глазами на княжну и прижал палец к губам.
Сиделка понимающе кивнула и сама пошла в соседнюю со спальней комнату. Я двинулся вслед за ней. Судя по меблировке дома, Кологривовы жили значительно скромнее Урусовых, но, последний кусок еще не доедали. Я осмотрел довольно уютный будуар и опустился на мягкую кушетку, обитую лиловым бархатом. Девушка устроилась на другом ее краю.
Мы уже включились в игру, но оба делали вид, что сидим здесь просто так, чтобы не тревожить спящую барышню.
– А из меня сможешь парня сделать? – вдруг попросила она.
– Тебе это зачем? – засмеялся я, с удовольствием глядя на ее милое, круглое лицо с ямочками на щеках.
– Просто так, хочу побыть мужиком, – игриво, поведя плечом, сообщила она.
– Не знаю, – нарочито серьезно, ответил я, – сначала нужно посмотреть получится ли из тебя мужчина.
Не могу сказать, зачем мне нужен был этот мимолетный почти виртуальный роман. Может, только по тому, что в чужом доме кроме флирта заняться было просто нечем. Слушать любовные излияния лейтенанта я не хотел, по понятным причинам. Француз намертво прилип к хозяйке, та этому, похоже, не препятствовала, и им было не до меня. Осталось только лечь спать или разговаривать с Сергеем Петровичем, что было много скучнее, чем болтать с симпатичной девчонкой. Может быть, только поэтому, я без сопротивления дал себя втянуть в рискованный разговор.
– Так посмотри! Мы за осмотр денег не берем! – загадочно улыбаясь, заявила Люба, встала в позу и подбоченилась уперлась рукой в крутое бедро.
– Так ничего не видно, – скорее по обычной на Руси мужской привычке ухаживать за всякой хорошенькой женщиной, чем из коварного интереса непременно ее соблазнить, начал я провоцировать сельскую кокетку, – ты сначала все с себя сними!
– Что снять? – не поняла она.
– Сарафан, рубашку и что там еще на тебе надето.
– Так разве такое можно? – рассердилась девушка. – Ты, барин, говори, говори, да не заговаривайся! Может, и лечь сразу прикажешь?
– Это как ты сама хочешь. Не я же хочу стать девушкой, это ты собираешься парнем. Не хочешь, раздеваться, твое дело.
Я откинулся на подушку, расслабился и прикрыл глаза. Любу несколько минут не было слышно, потом она сказал:
– Ладно, барин, будь, по-твоему, если хочешь смотри! Нам скрывать нечего!
Я лениво приоткрыл глаза и посмотрел. Девушка и правда все с себя сняла и стояла, гордо распрямившись и откинув назад голову.
– Ну, как? – насмешливо спросила она, встретившись со мной взглядом. – Превратишь?
– Нет, – помолчав минуту, сказал я, – парня из тебя не получится.
– Это еще почему? – взвилась она.
– Ну, кто же станет портить такую красоту! – вполне искренне, ответил я. – Тебе быть девушкой во много раз лучше!
– Скажешь, тоже, – смутилась Люба. – Сиди на месте, бессовестный!
Она быстро натянула на себя сарафан и пулей выскочила из будуара.
Глава 13
– Я хочу с вами посоветоваться, – сказал он, присаживаясь рядом на диван и просительно заглядывая в глаза.
– Слушаю вас, – обреченно ответил я, заранее предполагая, что может сказать влюбленный молодой человек.
– Как вы думаете, Мария Николаевна выздоровеет?
– Не сомневаюсь.
– Вы так много для нее сделали, – сказал он, – я вам безмерно благодарен.
Что он имеет в виду, я не понял и вместо ответа утвердительно кивнул головой.
– Мария Николаевна – ангел! – добавил молодой человек, с чем я опять молча согласился.
Дальше разговор уже не сбивался с намеченного русла, и я узнавал все о новых и новых замечательных качествах прекрасной княжны. У меня появилось чувство, что это он, а не я в непрерывной близости провел с ней все последнее время.
Пока лейтенант заливал мне уши сладким сиропом, я наблюдал в окно, как во дворе отоспавшиеся и отдохнувшие французские солдаты обольщают невинных русских девушек. Как почвенника и патриота меня такие действия оккупантов возмущали, но местным красоткам, кажется, это нравилось, они вполне благосклонно принимали и ухаживания и подарки от картавых пришельцев.
– Вы совершенно правы, – дождавшись короткой паузы в его монологе, попытался я закруглить разговор, – Марья Николаевна совершенно чудесная и незаурядная барышня.
– А вы знаете, – мне показалось, не совсем к месту, сказал Кологривов, – я сначала ее к вам очень ревновал!
– Чего это вам взбрело в голову? – удивился я.
– Виноват, я сам понимаю, что это было глупо, Марья Николаевна мне все про вас рассказала! Вы ей были вместо отца, потому я и хочу попросить у вас извинения.
– Полноте, сударь, какие там извинения, я вас прекрасно понимаю, – сказал я. – Я бы на вашем месте тоже, возможно, ревновал.
– Я, знаете ли, как все это время рассуждал, – поделился со мной пылкий лейтенант, – как можно было близко знать и не полюбить такого ангела! Тем более что вы по ее, конечно, нужде, как лекарь, видели княжну без одежды, – сказал он и, покраснев, отвернулся.
Мне можно было ему возразить, что он-то имел то же самое счастье, что и я, но безо всякой на то нужды, но я промолчал. Тем более что в это время во дворе назревал международный скандал. Местным парубкам надоело безучастно наблюдать, как иностранцы унижают ухаживаниями русских девушек и они собрались тем показать, у кого кулаки крепче и кто здесь хозяин.
– Она мне все рассказал о вас, – продолжил бубнить Кологривов, – о вашей жене, как вы ей верны и как ее ищите, и я тогда понял, что был касаемо вас и Марьи Николаевны совершенно неправ…
– Погодите, Петр Андреевич, – перебил я его. – Кажется, сейчас начнется драка. Нам стоит выйти, успокоить страсти.
– Драка? Какая драка? – не понял он.
– Тоже на почве ревности. Ваши дворовые собираются бить французов.
Только теперь Кологривов посмотрел в окно, увидел, что интернациональные бойцы выстроились друг против друга стенка на стенку и оскорбляют противников словами, кажется, отлично понимая друг друга. Предметы же раздора, толпились в нескольких шагах от них, лузгали семечки и с интересом наблюдали, чем все это кончится. Была среди зрительниц и моя новая знакомая Любаша.
– Что это они такое придумал! – сердито сказал молодой барин, быстро вставая с дивана.
– Ревнуют, – невинным голосом, объяснил я.
Кологривов виновато улыбнулся и пошел разгонять забияк. Я же воспользовавшись моментом, сбежал от его излияний в свою комнату, прихватив по дороге со стола в гостиной книжку стихотворений старинного русского поэта, Ипполита Федоровича Богдановича. Мне так давно не попадалось в руки печатное слово, что я тотчас раскрыл ее и с наслаждением прочитал:
«Собственная забава в праздные часы была единственным моим побуждением, когда я начал писать «Душеньку»; а потом общее единоземцев благосклонное о вкусе забав моих мнение заставило меня отдать сочинение сие в печать, сколь можно исправленное»…
Французу скоро стало скучно слушать русскую речь, и он спросил Екатерину Романовну, о чем рассказывает приятный мосье. Кологривова смешалась, не зная как перевести словесный бред Сергея Петровича. Пришлось вмешаться мне и в двух словах объяснить, что «приятный мосье» думает, что он Наполеон. Все, включая чиновника, посмеялись шутке, и Сергей Петрович, расслышав знакомое имя узурпатора, наконец, объяснил, зачем он сюда явился.
– Ваш приказчик приезжал рассказать именно об этом господине французе? – спросил он.
Хозяйка подтвердила и так очевидное, тем более что виконт был одет в военную форму.
– Однако он говорил не об одном французе, а о многих неприятельских солдатах? – уточнил чиновник.
– Остальные сейчас живут в людской, – ответил вместо матери Петр Андреевич.
– Нам хотелось бы знать об их дальнейшей судьбе.
– Их судьбе? – переспросил Сергей Петрович. – Это от меня никак не зависит, все будет так, как решит начальство.
– Но, позвольте, – удивилась хозяйка, – а вы тогда зачем приехали?
– Убедиться, что в нашем уезде появился неприятель, – конкретизировал свою задачу чиновник. – Теперь я доложу-с по начальству, и будем ждать какое выйдет решение…
– А где ваше начальство? – спросил я.
– В Москве-с, – коротко и конкретно, ответил он.
– В Москве? Но она же сгорела!
– Это нам известно-с, – подтвердил Сергей Петрович. Однако это-с ничего не значит, она скоро отстроится.
Мы все, исключая, ничего не понимающего француза, удивленно уставились на представителя власти.
– А пока что с ними делать? – тихо спросила Кологривова.
– Этого я не знаю-с. Пусть пока живут у вас, до решения начальства-с. Мне, извините, госпожа Кологривова, сейчас не до французов. В нашем уезде совершено страшное душегубство, я прямо от вас еду в имение князей Урусовых. Там третьего дня назад князь с семьей заживо сожжены собственными крестьянами.
– Урусовы? Они погибли? – смертельно побледнев, безжизненным голосом, спросила Маша.
– Точно так-с, взбунтовались их холопы, и сожги господский дом вместе с господами. Спасся только один молодой князь.
– Мама, – тихо сказала Маша, привстала на стуле, взялась рукой за сердце и упала в обморок.
Все вскочили со своих мест. Петр Андреевич рванулся, помочь княжне, но, видимо, от резкого движения, что-то произошло с его раной, он вдруг побледнел, прижал к груди руку и без сил, опустился в кресло. Екатерина Романовна закричала, требуя слуг:
– Филька, Степан, кто-нибудь, скорее сюда!
Маша, между тем, неподвижно лежала на полу.
– Мосье да Лафер, помогите, – попросил я француза.
Он понял, что я от него хочу, бросился ко мне. Мы с ним подняли княжну и понесли в ее комнату.
Следом, набежавшие лакеи, вели под руки Петра Кологривова.
– Господа, – крикнул нам вслед испуганный Сергей Петрович, – что я такого сказал? Я никого не хотел обидеть!
Мы внесли девушку в ее комнаты и положили на постель. Княжне почему-то отвели апартаменты, в то время как мы с виконтом ютились в одной комнате. Следом за нами вошла расстроенная Екатерина Романовна.
– Господин Крылов, что случилось с вашим товарищем?
– Обморок, – коротко ответил я, – у вас есть нюхательные соли?
– Сейчас принесу, – ответила она и выбежала из комнаты.
Как всегда, когда нужда в помощи отпала, в комнату набилось масса народа, так что сама Кологривова с трудом протиснулась в дверь, передать мне нюхательную соль. Пришлось брать власть в свои руки.
– Прошу все выйти! – категорично, потребовал я. – Больному нужен воздух!
Зрители начали неохотно расходиться. Маша все это время пребывала в глубоком обмороке. На бедную девушку слишком много всего свалилось за последнее время! Она из одного несчастья, разом попадала в другое. Я проверил у нее пульс и поднес к носу проверенное средство от обмороков флакон с ароматическими солям. К сожалению, они ей не помогли. Я расстегнул на ней сюртук, поднял рубаху и припал ухом к груди. Сердце билось, но очень нечетко. Пришлось применить массаж. Только после того, как, поймав темп, я несколько раз сильно нажал на грудную клетку, она нормально задышала. Дальше я действовал по своей проверенной методике.
Только когда Маша окончательно ожила, я позволил себе расслабиться и сел на край постели.
– Ну, как она? – спросили у меня за спиной.
Я подскочил на месте и резко обернулся. Бледный как смерть Петр Кологривов остановившимся взглядом смотрел на раскинувшуюся на постели княжну. Зрелище и, правда, было живописным, но в такой ситуации не стоило рассматривать женские прелести.
– Вы, вы, что здесь делаете?! – возмущенно воскликнул я, стараясь прикрыть обнаженную княжну. – Немедленно выйдите отсюда!
– Простите, – пробормотал он, – я так за нее испугался!
– Я это заметил, – с иронией сказал я, взглянув на его обтягивающие бедра панталоны.
Петр Андреевич иронию не оценил и продолжил попытки заглянуть мне за спину.
– Вы можете мне сказать, что с ней? – дрогнувшим голосом, спросил он. – Она не умрет?
Мне сделалось неловко за низменные подозрения, похоже, парень и, правда, был очень напуган обмороком Маши.
– Не умрет, – успокоил я его. – У княжны обычный обморок.
– У княжны? – с трудом ворочая языком, переспросил он. – Так она?…
– Княжна Урусова и внезапно узнала о гибели своих родителей. А теперь уходите, пусть Марья Николаевна поспит, ей необходим покой.
Кологривов, с круглыми от удивления глазами, начал пятиться и исчез за дверями. Я до конца освободил княжну от одежды, закрыл одеялом и тоже вышел. Возле дверей толпились дворовые. Я выбрал из них девушку со смышлеными глазами, попросил посидеть с больной, после чего спустился вниз. Екатерина Романовна и Сергей Петрович по-прежнему сидели за столом и смотрели на мечущегося по комнате Петрушу. Де Лафер стоял возле окна и сочувственно качал головой.
– Ну, как, что с княжной? – бросился ко мне лейтенант.
– Спит, – ответил я. – С ней осталась ваша дворовая.
– Что еще за княжна? – спросил Сергей Петрович.
Я сделал Кологривову предупреждающий знак, чтобы он молчал, но его видимо так распирало, что он не обратил на него внимания и громко ответил:
– Княжна Урусова, Марья Николаевна!
– Как княжна? – удивленно воскликнула хозяйка.
– Тот молодой человек, княжна Урусова? – спросил вслед за ней чиновник.
– Так утверждает Алексей Григорьевич, – ответил им лейтенант и все, включая ничего не понимающего француза, уставились на меня.
Я пожал плечами и сел на свой стул.
– Но, позвольте, княжна Урусова погибла вместе с родителями, я собираюсь поехать туда засвидетельствовать, так сказать, – пробормотал Сергей Петрович.
– А она, как видите, жива, – сказал я.
– Почему же тогда княжна одета в мужское платье? – задал идиотский вопрос представитель власти.
Ответ я уже придумал, вполне в духе времени, не допускающий и мысли о побеге барышни с любовником и потому не спешил просвещать взволнованную аудиторию, держал паузу.
– Княжна бежала из дома с вами? – тихо, спросила Кологривова.
– Да, – будничным голосом ответил я, – она бежала из дома, чтобы поступить в гусарский полк и воевать с французами. Как кавалерист-девица Надежда Дурова.
– LaFrance? – услышав знакомое слово, спросил де Лафер, но на него никто не обратил внимание.
– Княжна Урусова хочет стать гусаром?! – в один голос воскликнули Кологривовы.
– Какая дура? – недопонял туповатый Сергей Петрович.
– Именно, – веско объявил я, – и княжна Мария Николаевна хотела поступить в армию инкогнито.
– Кем поступить? – переспросил чиновник.
– Какое несчастье, бедная девочка! – покачала головой Екатерина Романовна. – Это ее спасло.
– Гусаром! Она чудо! – в свою очередь, пылко заявил бледный Петр Андреевич.
– QuelaFrance? – продолжал настаивать француз.
– Теперь расскажите, что вы знаете о гибели Урусовых? – спросил я уездного страдальца.
Не знаю, мой ли вид не внушал Сергею Петровичу доверия, или он не мог связно говорить ни о чем, кроме фортификации и артиллерии, но ничего более внятного, чем то, что крестьяне сожгли чету помещиков прямо в доме он сообщить не смог.
То, что я сказал Кологривову, кто такая Маша было ошибкой, еще большей ошибкой, было то, что не предупредил его скрыть фамилию княжны. Я просто в запарке забыл о Сергее Петровиче и только теперь понял, что заставить его молчать будет невозможно. Он тотчас раззвонит об этой новости на весь уезд и приятное известие о том, где прячется сестра тотчас дойдет до любящего брата Ивана, со всеми вытекающими отсюда последствиями.
В его главной роли в гибели родителей, я ничуть не сомневался. Не сумев по-тихому расправиться с сестрой, он видимо решил, разом покончить со всеми родственниками. Князь, скорее всего, принудил крестьян взбунтоваться и напасть на имение. Причем, что называется, подставил всех. Не учел он только одного, Маши в ту ночь уже не было дома.
– Что же теперь делать княжне? – спросила меня Кологривова.
– Я отвезу ее в другое их имение, – ответил я. – Марье Николаевне нужно пожить в покое.
– Если вы не против, – неожиданно вмешался в разговор лейб-гвардейский лейтенант, я буду ее, вернее, буду вас сопровождать…
– Петруша, но ты же ранен! – встревожилась мать.
– Ничего мама, я уже почти выздоровел, – ответил он. – Алексею Григорьевичу будет трудно одному, Марья Николаевна, она…, – он покраснел и не договорил.
Кологривова понимающе посмотрела на сына и усмехнулась одними губами. Мне же предложение молодого человека совсем не понравилось. Не то, что он был мне не симпатичен, напротив, парень Петруша казался хоть куда, но присутствие третьего в нашем дуэте, грозило нарушить установившиеся отношения. Думаю, объяснять, более подробно не стоит и так все понятно.
– Я право не знаю, – попытался я, вежливо отказаться от помощи, – сейчас об отъезде говорить рано, пусть княжна Урусова сначала придет в себя. Если вы, Екатерина Романовна, не возражаете, мы с ней еще пару дней погостим у вас.
Согласие было тотчас получено, и я пошел проверить, как себя чувствует больная.
На лестнице меня догнал лейтенант Петруша и, смущенно кашлянув, попросил задержаться на два слова. Я задержался. Он, виляя по сторонам взглядом, извинился за свою настойчивость и огорошил сообщением, что больше жизни любит Машу и только любовь к ней возвратила его к жизни.
Не врачи-немцы и мои экстрасенсорные способности, а его великая любовь!
– Ну и что? – спросил я. – Я-то тут при чем?
– Вы должны меня понять и помочь! – горячо сказал он. – Вы же тоже были когда-то молодым! И тоже, наверное, кого-нибудь любили!
– Был, – согласился я, – и не так давно как вы думаете, еще нынче утром. Да и любил совсем недавно.
Однако он меня не слушал, как и большинству влюбленных ему было важнее, чтобы слушали его. Говорил Петруша горячо и страстно, одной рукой придерживая меня за рукав, видно чтобы не сбежал:
– Я, как только увидел Марью Николаевну, сразу понял, что мы с ней созданы друг для друга! Мы встретились не просто так, нас друг к другу вела судьба! Мы с ней…
– Погодите, – придержал я лошадей, – когда вы узнали, что Маша женщина?
Глаза у парня затуманились сладостным воспоминанием, мне показалось, что он даже облизнулся:
– Тогда, в трактире, когда вы нас лечили. Вы мне велели спать, но я не заснул и все видел.
Я точно помнил, что ничего неприличного мы с Машей не делали и удивленно, уточнил:
– Что вы такое видели?
– Как вы ее, – он замялся, подбирая нужное слово, – как вы ее осматривали…
– А…, – догадался я, что он мог тогда видеть. Мне пришлось раздеть княжну, чтобы послушать ее сердце. – Значит, именно тогда вы в нее влюбились?
– Полюбил, – поправил он, – на всю жизнь!
Если учесть, что в тот момент он был почти при смерти, можно было предположить, что Кологривов далеко пойдет.
– И за что же вы ее полюбили? – не смог я отказать себе в удовольствии, хоть так насолить «счастливому сопернику».
– За большую душу! – не задумываясь, на чистом глазу, сообщил он.
– За одну или за обе? – уточнил я, имея в виду не совсем тоже, что он.
– А разве у человека бывает две души? – не понял Петруша.
– У женщин бывает, особенно когда они топлес, – ответил я, высвобождая рукав, – две такие большие, округлые, нежные души. Простите, мне нужно посмотреть как там больная.
– Да, конечно, надеюсь, вы меня не осуждаете? – спросил он вслед.
– Ничуть, сам такой, – сказал я, уже через плечо, злорадно подумав, что с Машиной железной волей и княжеской спесью, парень, если у них сладится, окажется в крепких, надежных руках.
– Только не знаю, пойдет ли за вас княжна Урусова, – добавил я ложку дегтя в бочку розового меда, – она происходит от Едигея Мангита, а это очень древний род.
– А мы ведем свой род от самого Рокши! «Честна мужа из немцев!», – совсем другим голосом сообщил Кологривов. – Его потомок в десятом колене, Иван Тимофеевич Пушкин, прозванный «Кологрив» был моим…
– Ну, если вы потомок того Пушкина, тогда я думаю, у вас все будет в порядке, – пообещал я, уже входя в Машины апартаменты.
Девушка, что оставалась с Машей, сидела перед кроватью на стуле и клевала носом. Мой приход ее разбудил, и она тут же принялась стрелять шальными, довольно-таки, бесстыжими глазками.
– Спит? – спросил я, кивнув на больную и нарочно не обращая внимания на миловидную сиделку.
– Спит, – кокетливо, подтвердила она.
Я вытащил из-под одеяла Машину руку и проверил пульс.
– А ты что такое, барин, делаешь? – заинтересовалась шустрая сиделка.
– Слушаю, как стучит сердце, – объяснил я.
– Шутишь, – засмеялась она, – сердце разве в руке? Оно вот здесь, – объяснила девушка, положив руку на свою высокую грудь. – Не веришь? Можешь сам послушать, как стучит!
Похоже, нравы в доме Кологривовых царили не слишком пуританские.
– По руке тоже можно проверить, – вежливо отверг я предоставляемую заманчивую возможность «пальпировать» сельскую шалунью, – сама приложи палец к жилке на запястье и почувствуешь.
Девушка приложила, но ничего не почувствовала.
– Нет, у меня сердце только в груди бьется, – сообщила она, выгибая спину, чтобы эта часть ее тела не оказалась незамеченной.
– Нужно вот так слушать, – объяснил я, беря ее за руку и пристраивая палец на нужное место. – Теперь чувствуешь?
– Ну, надо же, в руке сердце бьется! – поразилась девушка невиданным открытием. – А еще где-нибудь бьется? – игриво поинтересовалась она.
Я многообещающую исследовательскую деятельность не поддержал и погрешил против истины:
– Больше нигде, – и попросил, – ты мне, пожалуйста, не мешай, я сейчас буду лечить боярышню.
– А можно я посмотрю? – умоляющим тоном попросила она.
– Хорошо, смотри, только не разговаривай, – не смог отказать я симпатичной представительнице прекрасного пола.
Похоже, известие о смерти родителей оказалось последней каплей переполнившей резерв сопротивляемости организма, и Маша всерьез заболела. Определить, что с ней я сразу не смог и вынужден был водить ладонями над всем телом, пытаясь по своим ощущениям понять, что с ней случилось. Ничего так и не определил и решил провести, что называется, общеукрепляющий сеанс терапии. Со стороны такое лечение, наверное, выглядело не очень убедительно. Я не касаясь кожи, просто медленно водил над телом руками. Когда устал, прикрыл княжну одеялом и сел в кресло отдохнуть.
– Барин, – прошептала над ухом сиделка, – а что ты такое делал?
– Лечил, – ответил я, откидываясь на спинку кресла. – Теперь барышня поспит и выздоровеет.
– А меня можешь полечить? – лукаво, спросил она.
– Тебя то зачем? Ты и так здоровая, кровь с молоком. Вон, какие щеки румяные!
– Не скажи, – грустно сказала она, – иной раз так в груди щемит! Страсть!
– Это у тебя не от болезни, а по другой причине щемит, – невольно включился я в разговор. – В тебе так кровь играет.
– А, правду, бабы говорят, что ты из парня можешь девку сделать? – задала она новый вопрос.
– Какие еще бабы? – спросил я.
О том, что Маша не мужчина, стало известно узкому кругу лиц меньше часа назад, все это время девушка не выходила из комнаты и ни с кем не общалась. Вопрос: как неведомые «бабы» обо всем этом узнали и сообщили моей новой знакомой.
– Наши, бабы, из людской, – чуть громче, чем нужно, ответила она, и Маша беспокойно зашевелилась во сне. – Уже все про то давно знают.
– Тише, – попросил я, – тебя, как звать?
– Любой, – ответила она, озорно блеснув глазами. – А называть можешь, как понравится, хоть Любушкой, хоть Любашей.
– Вот и хорошо, Любаша, если тебе так хочешь поболтать, пойдем в будуар.
– Куда пойдем? – кокетливо переспросила девушка.
– В ту светлицу, – перевел я на русский язык, подозрительное слово.
– А ты, барин, приставать не станешь? – непонятно с чего испугалась она.
– А ты как хочешь?
– Я девушка честная и ничего такого себе делать не позволяю, – твердо сказала она.
Я не стал уточнять, кому она ничего не позволяет делать «ничего такого». Себе или с собой, пожал плечами и остался сидеть в кресле.
– Вольному воля – спасенному рай!
Поговорка Любе почему-то не понравилась, она нахмурилась, поправила платочек на голове и, решившись, спросила:
– Скажи правду барин, ты из бабы мужика можешь сделать?
– Могу, только не здесь, – серьезно ответил я, показал глазами на княжну и прижал палец к губам.
Сиделка понимающе кивнула и сама пошла в соседнюю со спальней комнату. Я двинулся вслед за ней. Судя по меблировке дома, Кологривовы жили значительно скромнее Урусовых, но, последний кусок еще не доедали. Я осмотрел довольно уютный будуар и опустился на мягкую кушетку, обитую лиловым бархатом. Девушка устроилась на другом ее краю.
Мы уже включились в игру, но оба делали вид, что сидим здесь просто так, чтобы не тревожить спящую барышню.
– А из меня сможешь парня сделать? – вдруг попросила она.
– Тебе это зачем? – засмеялся я, с удовольствием глядя на ее милое, круглое лицо с ямочками на щеках.
– Просто так, хочу побыть мужиком, – игриво, поведя плечом, сообщила она.
– Не знаю, – нарочито серьезно, ответил я, – сначала нужно посмотреть получится ли из тебя мужчина.
Не могу сказать, зачем мне нужен был этот мимолетный почти виртуальный роман. Может, только по тому, что в чужом доме кроме флирта заняться было просто нечем. Слушать любовные излияния лейтенанта я не хотел, по понятным причинам. Француз намертво прилип к хозяйке, та этому, похоже, не препятствовала, и им было не до меня. Осталось только лечь спать или разговаривать с Сергеем Петровичем, что было много скучнее, чем болтать с симпатичной девчонкой. Может быть, только поэтому, я без сопротивления дал себя втянуть в рискованный разговор.
– Так посмотри! Мы за осмотр денег не берем! – загадочно улыбаясь, заявила Люба, встала в позу и подбоченилась уперлась рукой в крутое бедро.
– Так ничего не видно, – скорее по обычной на Руси мужской привычке ухаживать за всякой хорошенькой женщиной, чем из коварного интереса непременно ее соблазнить, начал я провоцировать сельскую кокетку, – ты сначала все с себя сними!
– Что снять? – не поняла она.
– Сарафан, рубашку и что там еще на тебе надето.
– Так разве такое можно? – рассердилась девушка. – Ты, барин, говори, говори, да не заговаривайся! Может, и лечь сразу прикажешь?
– Это как ты сама хочешь. Не я же хочу стать девушкой, это ты собираешься парнем. Не хочешь, раздеваться, твое дело.
Я откинулся на подушку, расслабился и прикрыл глаза. Любу несколько минут не было слышно, потом она сказал:
– Ладно, барин, будь, по-твоему, если хочешь смотри! Нам скрывать нечего!
Я лениво приоткрыл глаза и посмотрел. Девушка и правда все с себя сняла и стояла, гордо распрямившись и откинув назад голову.
– Ну, как? – насмешливо спросила она, встретившись со мной взглядом. – Превратишь?
– Нет, – помолчав минуту, сказал я, – парня из тебя не получится.
– Это еще почему? – взвилась она.
– Ну, кто же станет портить такую красоту! – вполне искренне, ответил я. – Тебе быть девушкой во много раз лучше!
– Скажешь, тоже, – смутилась Люба. – Сиди на месте, бессовестный!
Она быстро натянула на себя сарафан и пулей выскочила из будуара.
Глава 13
Сначала я посидел в гостиной, наблюдая, как виконт охмуряет хозяйку. Потом выслушал глубокомысленные рассуждения Сергея Петровича, который все никак не мог собраться уехать из гостеприимного дома, по вопросам военной стратегии и тактики, в которой мы оба ничего не понимали. Собрался уже сбежать, но не успел, в комнате появился Петруша Кологривов и решил рассказать мне историю своей любви.
В последних числах сентября,
Презренной прозой говоря,
В деревне скучно…
– Я хочу с вами посоветоваться, – сказал он, присаживаясь рядом на диван и просительно заглядывая в глаза.
– Слушаю вас, – обреченно ответил я, заранее предполагая, что может сказать влюбленный молодой человек.
– Как вы думаете, Мария Николаевна выздоровеет?
– Не сомневаюсь.
– Вы так много для нее сделали, – сказал он, – я вам безмерно благодарен.
Что он имеет в виду, я не понял и вместо ответа утвердительно кивнул головой.
– Мария Николаевна – ангел! – добавил молодой человек, с чем я опять молча согласился.
Дальше разговор уже не сбивался с намеченного русла, и я узнавал все о новых и новых замечательных качествах прекрасной княжны. У меня появилось чувство, что это он, а не я в непрерывной близости провел с ней все последнее время.
Пока лейтенант заливал мне уши сладким сиропом, я наблюдал в окно, как во дворе отоспавшиеся и отдохнувшие французские солдаты обольщают невинных русских девушек. Как почвенника и патриота меня такие действия оккупантов возмущали, но местным красоткам, кажется, это нравилось, они вполне благосклонно принимали и ухаживания и подарки от картавых пришельцев.
– Вы совершенно правы, – дождавшись короткой паузы в его монологе, попытался я закруглить разговор, – Марья Николаевна совершенно чудесная и незаурядная барышня.
– А вы знаете, – мне показалось, не совсем к месту, сказал Кологривов, – я сначала ее к вам очень ревновал!
– Чего это вам взбрело в голову? – удивился я.
– Виноват, я сам понимаю, что это было глупо, Марья Николаевна мне все про вас рассказала! Вы ей были вместо отца, потому я и хочу попросить у вас извинения.
– Полноте, сударь, какие там извинения, я вас прекрасно понимаю, – сказал я. – Я бы на вашем месте тоже, возможно, ревновал.
– Я, знаете ли, как все это время рассуждал, – поделился со мной пылкий лейтенант, – как можно было близко знать и не полюбить такого ангела! Тем более что вы по ее, конечно, нужде, как лекарь, видели княжну без одежды, – сказал он и, покраснев, отвернулся.
Мне можно было ему возразить, что он-то имел то же самое счастье, что и я, но безо всякой на то нужды, но я промолчал. Тем более что в это время во дворе назревал международный скандал. Местным парубкам надоело безучастно наблюдать, как иностранцы унижают ухаживаниями русских девушек и они собрались тем показать, у кого кулаки крепче и кто здесь хозяин.
– Она мне все рассказал о вас, – продолжил бубнить Кологривов, – о вашей жене, как вы ей верны и как ее ищите, и я тогда понял, что был касаемо вас и Марьи Николаевны совершенно неправ…
– Погодите, Петр Андреевич, – перебил я его. – Кажется, сейчас начнется драка. Нам стоит выйти, успокоить страсти.
– Драка? Какая драка? – не понял он.
– Тоже на почве ревности. Ваши дворовые собираются бить французов.
Только теперь Кологривов посмотрел в окно, увидел, что интернациональные бойцы выстроились друг против друга стенка на стенку и оскорбляют противников словами, кажется, отлично понимая друг друга. Предметы же раздора, толпились в нескольких шагах от них, лузгали семечки и с интересом наблюдали, чем все это кончится. Была среди зрительниц и моя новая знакомая Любаша.
– Что это они такое придумал! – сердито сказал молодой барин, быстро вставая с дивана.
– Ревнуют, – невинным голосом, объяснил я.
Кологривов виновато улыбнулся и пошел разгонять забияк. Я же воспользовавшись моментом, сбежал от его излияний в свою комнату, прихватив по дороге со стола в гостиной книжку стихотворений старинного русского поэта, Ипполита Федоровича Богдановича. Мне так давно не попадалось в руки печатное слово, что я тотчас раскрыл ее и с наслаждением прочитал:
«Собственная забава в праздные часы была единственным моим побуждением, когда я начал писать «Душеньку»; а потом общее единоземцев благосклонное о вкусе забав моих мнение заставило меня отдать сочинение сие в печать, сколь можно исправленное»…