Шхиян Сергей. Кукловод

   Кологривов опять занял место стрелка и сумел-таки попасть в карту.
   – Ваша очередь, – сказал он мне, отходя в сторону.
   Я преодолел стартовое волнение, спокойно, как на тренировке прицелился и попал почти в середину карты. Теперь никаких комментариев не последовало. Виттенберг молча взвел курок, встал в позицию и выстрелил, но его хваленый Томсон дал осечку.
   – Не подсыпал свежий порох на полку, – нервно, объяснил он и выстрелил второй раз.
   Со второй попытки его пистолет выстрелил, но пуля далеко ушла в сторону от мишени.
   Кавалерист не удержался и выругался себе под нос. Теперь у нас получилось равное количество попаданий. Пистолетов у каждого было по паре и для третьего выстрела их нужно было перезарядить. Каждый делал это сам. Наконец, все было готово. Петр Андреевич перекрестился, встал на позицию, излишне долго целился, выстрелил и промахнулся.
   По губам штабс-капитана пробежала торжествующая улыбка. Один соперник выбывал из призеров.
   – Надеюсь, вы не промажете! – сказал он, желая мне провалиться ко всем чертям.
   – Не промажу, – пообещал я. – Сейчас я попаду в середину карты.
   – Даже так! – воскликнул он.
   Я встал в позицию и действительно всадил пулю в самый центр мишени. Получилось это случайно. Я не такой хороший стрелок, чтобы делать из трефовой четверки пятерку.
   Теперь Виттенберг попал в трудное положение. Промах стоил для него слишком много, он это понимал и когда встал в позицию, заметно нервничал. 3рители, зная цену заклада, затаили дыхание и сгрудились за его спиной, что еще сильнее давило на стрелка. Наконец он решился и выстрелил. Вся толпа любопытных бросилась к мишени.
   Судьба сыграла со штабс-капитаном злую шутку. Он попал в карту, но, как и я в первый раз, в самый ее край, может быть лишь на полмиллиметра дальше к центру, чем я.
   Тогда он сам сказал, что можно признать попаданием половины пули, у него же она задела мишень едва ли на треть.
   – Промах, – сказал Кологривов, – победил Алексей Петрович.
   На мой взгляд, это было бесспорно. Однако оказалось, что Виттенберг думает иначе.
   – Почему же промах, – сказал он, – пуля попала правильно. У нас равный счет.
   Такого мелкого жульничества можно было ожидать от кого угодно, только не от русского офицера. Мой соперник понимал, что теряет лицо, но продолжал доказывать, что пуля его правильно поразила мишень.
   – Ну, что же, – сказал я, – тогда давайте сделаем еще по выстрелу. Вы не желаете поднять заклад до тысячи?
   – Нет, зачем же, – быстро сказа он. – Довольно и по пятисот.
   – Тогда давайте отнесем барьер на пять шагов далее, и будем стрелять до попадания.
   – Извольте, – сквозь сжатые губы сказал он, – я не любитель спорить.
   – Голубчик, – обратился я к кудрявому лакею, – поменяй, пожалуй, битую карту на новую, а то мы с господином штабс-капитаном запутаемся с пробоинами.
   Формально я не сказал ничего обидного или оскорбительного, но соперник правильно принял намек и посмотрел на меня волком.
   Пока меняли карту и относили рубеж на новое место, я спокойно заряжал пистолеты. Теперь до цели стало двадцать шагов, и с такого расстояния попасть в игральную карту мог только хороший стрелок.
   Первым, как и раньше, стрелять предстояло мне. Я отнесся к выстрелу серьезно, хорошо прицелился и зацепил-таки карту половиной пули. Виттенберг подошел, осмотрел пулевое отверстие, пожевал губами, но ничего не сказал и отправился на позицию. Опять толпа затаила дыхание, а потом выдохнула одним словом:
   – Промах!
   Кавалерист медленно опустил пистолет и, ни на кого не глядя, пошел к дому. Я задержался, перезарядил пистолеты и в числе последних зрителей вернулся в дом.
   Штабс-капитан уже сидел в гостиной и проигравшим не выглядел. Мне он дружески подмигнул и заговорил с Петром Андреевичем о Бородинской битве. Они оба в ней участвовали и начали обсуждать какие-то подробности. Разговаривать с офицерами об их проигрыше и расчете я пока не стал и поднялся к себе.
   Почти сразу ко мне в комнату пришла хозяйка. Ее проигранное пари сына волновало больше, чем его. Пятьсот рублей серебром были значительной суммой, больше десяти тысяч на ассигнации, деньги за которые можно было купить небольшую деревеньку.
   – Вам что-нибудь удалось сделать? – спросила она, садясь в кресло.
   – Да, – ответил я, – начало положено, теперь будем ждать развития событий.
   – Я это заметила, – не без сарказма в голосе, согласилась она. – Вы уже выиграли тысячу серебром. Только отдать вам долг мы сейчас не сможем. Позже когда продадим овес.
   – Овес? Ну, и как он нынче, дорог?
   – Какой там, сейчас продавать только себе в убыток, нужно ждать до весны.
   – Ладно, мне не к спеху. Я с Петра Андреевича денег брать не собирался. Пари-то было лишь для того, чтобы зацепить капитана. Теперь ему придется или расплачиваться или отвязаться от французов.
   – Правда! – до неприличия откровенно обрадовалась она. – А я то думала, что вы все это затеяли корысти ради! Благородного человека сразу видно!
   – Какое там благородство! Давайте сейчас пошлем за Любашей и вы сами ей отдадите вольную. Что бы я был ни при чем.
   Почему-то это предложение Екатерине Романовне не понравилось. Она немного смутилась и не сразу нашла повод отказаться:
   – Вы лучше сами отдайте ей вольную, когда будете уезжать. Пусть знает кто ее благодетель.
   – Пожалуй, что и отдам, – сказал я, – только сейчас при вас. Пусть девушка порадуется.
   – Ну, зачем же при мне, я, пожалуй, что и пойду, – заторопилась Кологривова.
   Мне не понравился ее виляющий взгляд, и я без принятой «в наших кругах» вежливости прямо сказал:
   – Что-то вы темните, голубушка, раз был договор значит нужно его выполнять. Посидите еще минутку, я вас долго ждать не заставлю.
   Я вышел в коридор и тут же в коридоре увидел Любу.
   – Хорошо, что ты здесь, – сказал я, – зайди ко мне на минуту.
   Мы вошли в комнату и столкнулись с барыней, которая собиралась улизнуть.
   – Куда же вы Екатерина Романовна? – холодно, спросил я. – Мы же договорились! – после чего обратился к крепостной. – Люба, барыня хочет отпустить тебя на волю.
   – Что? – испугано, воскликнула девушка. Она побледнела и переводила ничего не понимающий взгляд с Кологривовой на меня, побледнела и упала на колени. – Барыня, голубушка, неужто, правда, вольную мне даете?!
   – Даю, даю, да полно тебе глупая! – смутилась Екатерина Романовна. – Встань с пола, не меня благодари, а Алексея Григорьевича. Это он за тебя хлопотал.
   – Вот твоя вольная, – сказал я, отдавая Любе документ.
   Девушка была так взволнована, что вся пошла красными пятнами. Думаю «родной матери» помещице, было не очень приятно видеть такую неприкрытую радость.
   – Голубушка да я, век буду… – бормотала крепостная раба, разворачивая бумагу делающую ее свободным человеком.
   Однако осмотрев бумагу, Люба недоуменно посмотрела на нас обоих и встала с колен:
   – Барыня, как же так? Бумага-то простая, а не гербовая. Какая же это вольная?!
   – Простая? – очень искренно удивилась Кологривова. – Знать мне такая под руку подвернулась, а я и не доглядела.
   – Нехорошо, госпожа Кологривова, – сказал я, не желая участвовать в ее комедии. – Это уже прямой обман!
   – Помилуйте, Алексей Григорьевич, что вы такое говорите! Какой же в том обман? Я, право, такая рассеянная. Любушка, вели Тишке принести мое бюро, я тут же новую составлю по всей форме.
   Люба поняла что происходит, не заставила себя просить дважды и стремглав, выскочила из комнаты. Мы с Екатериной Романовной остались одни.
   – Значит, за неимением гербовой, пишите на простой? – спросил я.
   – Я же сказала вам что ошиблась! – в сердцах, сказала Кологривова. – Великое дело!
   – Вы правы, что тут такого, когда вместо документа вы мне подсунули филькину грамоту! Смотрите, как бы вам самой не обмануться! – с угрозой добавил я.
   Ответить Екатерине Романовне было нечего, но, мне показалось, что она вполне простила себе маленькую, невинную хитрость и только заботилась, как легче выйти из неловкого положения.
   – Ах, молодой человек, поживете с мое, и вы тоже научитесь не доверять людям! Вы думаете помещичья жизнь – сахар? Знали бы вы, сколько у нас забот! Иной раз, думаешь, к чему мне все это!
   – Понятно, – посочувствовал я. – Так зачем же вы мучаетесь? Запишитесь в крепостные крестьяне и наслаждайтесь жизнью!
   Достойно ответить Кологривова не успела, вернулась Люба с переносной конторкой. Барыня открыла ее специальным ключиком, долго перебирала какие-то документы, наконец, нашла чистый лист гербовой бумаги и очиненное перо. Мы, молча за ней наблюдали. Она, наконец, начала писать. Я был настороже и смотрел из-за плеча, что она пишет.
   – Все? – наконец, спросила она, косясь на меня обиженным взглядом.
   – Подпись забыли поставить, – напомнил я.
   Екатерина Романовна скорбно вздохнула и расписалась.
   – Вот теперь все, – сказал я, забирая у нее из-под руки документ.
   Она заткнула бутылочку с чернилами пробкой, собрала письменные принадлежности, аккуратно разложил все на свои места, и заперла крышку бюро ключиком. После чего вскинула на меня взгляд оскорбленной добродетели.
   – Теперь вы довольны?
   – Отчасти, – ответил я. – Не плохо было бы вам еще наградить Любу за беззаветные труды.
   Мой совет услышан не был.
   – Отнесешь бюро назад ко мне в спальню! – приказала барыня бывшей крепостной и выскочила из комнаты, хлопнув дверью.
   Мы проводили ее взглядами и посмотрели друг на друга. Я, предваряя трогательную сцену благодарности, спросил:
   – Ты не хочешь, что бы я разочаровался в человечестве?
   Люба не очень поняла, что я спрашиваю, но ответила правильно:
   – Не хочу.
   – Тогда раздевайся и быстро в койку!
   И опять она не поняла всех слов, но точно уловила смысл и поступила так, как и следовало поступить.

Глава 15

   Наше тесное общение на широкой постели, немного примирило меня с человеческими недостатками. Люба была совершенно счастлива, и немного ее радости досталось мне.
   – Неужели, я свободна! – восклицала он, едва ли не каждую минуту. – Ты не представляешь, что для меня сделал!
   – Это все ерунда, – скромничал я, – ты лучше не отвлекайся!
   – Нет, представляешь, я теперь свободна! Сама себе хозяйка! Ты понимаешь, что значит свобода?!
   – Понимаю я, что тут не понять! Только почему-то не всем она нравится и не все ей могут распорядиться. Тебе, вот, не страшно? Теперь ты должна будешь сама отвечать за себя.
   – Лучше помру с голода, чем когда-нибудь пойду в рабство! – серьезно ответила девушка. – Поможешь мне отсюда уехать, а то еще, чего доброго, поймают по дороге и отберут вольную?
   – Конечно, помогу. Ты, думаешь, такое может случиться? По-моему, это уже чересчур.
   – Все может быть. Барыня вообще-то женщина неплохая, только и ее понять нужно. Она одна управляет всем хозяйством, а Петр Андреевич только деньги тратит. То в карты проиграется, то лошадь дорогую купит.
   – А мне показалось, что он неплохой парень.
   – А я разве говорила, что он плохой? Молодой барин добрый, только…, – она поискала подходящее слово, не нашла и применила обобщенное, – … шелопутный, деньги считать не умеет и все у матушки просит. Она ему отказать не может, а сама каждую копейку считает и с крестьянами скаредничает. Знамо дело – единственный сын, свет в окошке!
   В конце концов, я понял, что эмоции так захлестнули мою подругу, что настоящего прока в постели от нее не дождаться, оставил ее в покое, встал и начал собирать раскиданные по полу вещи.
   – Ты куда? – спросила она, как вольный человек, нежась в «барской» кровати.
   – Пойду твою вольную отрабатывать, – ответил я, – спасать французов.
   В гостиной оказалась все та же компания. Женщины тихо разговаривали меду собой, сидя рядышком на диване; мужчины за ломберным столиком, уставленным бутылками, вспоминали минувшие дни, и битвы где рядом и друг с другом сражались они.
   Я подошел и сел рядом. Штабс-капитан бросил на меня косой взгляд и тут же отвернулся, будто впервые видит. Виконт, радостно закивал головой. Он уже был подшофе и на мир глядел с радостным удивлением.
   – Алексей Григорьевич, – обратился ко мне Кологривов, – не хотите ли водки?
   – Нет, благодарю, у меня конфиденциальный разговор к господину Виттенбергу.
   – Пожалуйте, не стану вам мешать, – сказал лейтенант и пересел на диван к маменьке и Урусовой.
   Штабс-капитан мрачно на меня посмотрел и принял независимую позу.
   – Мне бы хотелось с вами решить наши денежные дела, – сказал я.
   – Помилуйте, что вам за охота говорить о таких скучных вещах! – парировал Виттенберг.
   – Пятьсот рублей серебром, это не скучные вещи. Проиграли пари, так платите!
   – Ну, право, господин Крылов, вы ведете себя как торгаш. Я же не отказываюсь от долга и отдам, как-нибудь потом.
   Намек на торгашество, я пропустил мимо ушей, лишь уточнил:
   – Когда потом?
   – У меня сейчас нет таких денег. Как мне пришлют из деревни, я с вами сразу же разочтусь.
   – Меня это не устроит, я вам деньги предъявлял, а вы, видать, хотите смошенничать, – еще под впечатлением торга с Кологривовой, сказал я.
   – Да как вы можете? Вы знаете, с кем говорите?! – повысил голос собеседник.
   – Господа, вы ссоритесь? – на своем языке, вмешался в разговор виконт, но мы не обратили на него внимания.
   – Знаю, – ответил я, – я помню, как вы оценивали выстрелы.
   – Коли вы так рассуждаете, то я могу потребовать…
   – Не стоит, – остановил я его. – Стреляю я точнее вас, а если вы предложите шпаги, то и фехтую лучше. У вас почти нет шансов.
   – Нет чего? – не понял он.
   – Я убью вас почти наверняка. Так что давайте лучше договариваться.
   Виттенберг был еще не столько пьян, чтобы очертя голову бросаться в дуэль, которая могла принести если не смерть, то бесчестие. Убивать, не рассчитавшись, выигравших в карты или споре противников, в обществе было не принято. Он быстро все понял и ответил совсем другим тоном.
   – Так как же с вами договоришься, коли, вы не принимаете никаких резонов?
   – Привезите деньги, рассчитайтесь по пари и я ваш друг и брат! А пока ездите, оставьте мне залог.
   – Какой еще залог?
   – Можете, оставить десяток лошадей или хотя бы французов.
   – Каких еще французов? – удивился он.
   – Вот этих, – кивнул я на виконта. – Как рассчитаетесь, сможете их увезти.
   – Вы это серьезно говорите? – подозрительно спросил капитан, не понимая, в своем ли я уме.
   – Вполне, чем не залог дюжина французов?
   – Извольте, я с радостью. Поверьте, как только я получу деньги из деревни, тотчас вернусь и разочтусь, – тоном, которым обычно говорят с душевнобольными, сказал он. – Действительно, почему бы и не оставить французов в залог? – засмеялся штабс-капитан. – Могу еще пригнать если вас это устроит!
   – У меня к вам еще один вопрос, – не принимая шутливого тона, сказал я. – Откуда вам стало известно, что здесь есть пленные? Если это, конечно, не секрет.
   – Помилуйте, господин Крылов, какой же здесь секрет! Брат Марьи Николаевны князь Урусов пожаловался об этом Александру Самойловичу. Только напутал немного, сказал, что она захвачена в плен. Фигнер мне и приказал взять казачий эскадрон, освободить барышню и навести с французами порядок. А у вас тут оказалось все совсем по-иному, не вы в плену, а они.
   – Неужели сам Урусов? А где его можно найти? Марья Николаевна потеряла брата и никак не может отыскать.
   – Где он теперь не знаю, а нынешним утром был почитай, что рядом, в соседней деревне, – Виттенберг задумался, вспоминая название деревни. – Не могу точно сказать, то ли Сосновка, то ли Ольховка. Да я могу у есаула спросить, он непременно помнит.
   – Очень этим обяжете.
   – Непременно и спрошу. А, правда, что вы отменный фехтовальщик?
   – Истинная правда. Лучший в России. Вас бы убил с первого, много со второго выпада.
   – Так ли? – усомнился штабс-капитан. – Я тоже кое-что умею. Интересно было бы с вами скрестить шпаги.
   – А вы не возвращайте долг, тогда и попробуем, – посоветовал я.
   – Ну, право, что вы все об одном. Сказал, отдам, значит, отдам! – засмеялся он. – А почему вы с такими талантами не служите? Отечеству сейчас умелые войны нужны до крайности. Пойдемте хотя бы в наш отряд.
   – А с чего вы решили, что я не служу?
   – Так вы же в статском и вообще.
   – Значит такая у меня служба, не явная, а тайная. Только о том никому не слова, это я вам как другу сказал.
   – Как же, как же, я понимаю. Если б знал ранее, не стал бы с вами пари держать. Ну, я пойду, спрошу есаула. А то нам уже и выступать пора.
   – Спросите, голубчик, спросите.
   Штабс-капитан встал и, отвесив общий поклон, торопливо вышел.
   – Вы поссорились? – опять поинтересовался виконт, так и не поняв, почему русские то хмурятся, то смеются.
   – Нет, мы говорил о Франции, – объяснил я и перешел к остальной компании. – Екатерина Романовна, штабс-капитан с казаками уезжают, а французы остаются.
   – Это правда? Как вам это удалось? – искренне обрадовалась Кологривова.
   – Что удалось, мамашенька? – вмешался в разговор лейтенант.
   – Мы с Екатериной Романовной хотим приспособить пленных к работам по дому, – объяснил я. – Только советую, переоденьте их от греха подальше, в русское платье. А по начальству о них доложите позже, когда французы уйдут и страсти улягутся. Сейчас они могут попасть под горячую руку и ничем хорошим это не кончится.
   – Непременно, – пообещала помещица. – Виконт, вы остаетесь! – громко сказала она по-французски.
   – Да? – спокойно отреагировал он. – А разве я куда-нибудь собирался уезжать?
   Я в очередной раз убедился, что европейцам нельзя пить много русской водки.
   – Не правда ли, он очень мил? – спросила Кологривова, ласково глядя на француза.
   Похоже, что тот сегодняшней ночью произвел на вдову очень сильное впечатление. Какому человеку не нравится, когда его любят? Она жила без мужа уже лет пять, погрязла в хозяйских хлопотах и новое лицо, к тому же такое колоритное не могло не тронуть одинокое женское сердце.
   Я задумался и не сразу обратил внимание на моего приятеля лакея. Он пришел с докладом к хозяйке, но и мне оказалось интересно его послушать.
   – Значит, велели передать, что никак не могут остаться. Приказ им такой вышел и так далее, – говорил он.
   – Да что же это Иван Константинович даже не зашел проститься? Неужели так спешил? – лукаво удивилась Екатерина Романовна.
   – Не могу знать, барыня, просил только передать вон им, – он кивнул на меня, – что та деревня зовется Сосновка, ну и так далее. А потом сел на коня, да и поехал за ворота.
   – Хорошо, Тихон, иди себе с Богом, – сказала Кологривова, но лакей остался стоять на месте. – Уйди скорей, – поморщилась она, – и почему это от тебя всегда странно пахнет?
   – Не могу знать, барыня, – резонно, ответил он, – видно от аромата. Только вон того барина, – он указал на меня пальцем, – во дворе человек дожидается.
   Сообщив это, лакей, обижено поджал губы, и только после этого пошел к выходу.
   – А ну-ка, погоди, – остановил его я. – Что там еще за человек?
   – Не могу знать, сударь, человек как человек, простого обличия, ну и так далее.
   – А с чего ты решил, что он ко мне пришел?
   – Не пришел, а приехал, на лошадях, и по имени вас знает. Приказать его прогнать?
   – Не нужно, я выйду, – сказал я, недоумевая, что за человек может меня разыскивать. Никаких «простого обличия» знакомых, да еще знающих фамилию и это вполне случайное место пребывание, у меня не было.
   – Иди уже, иди, как там тебя, Тихон, – поторопила красавца барыня. – И впредь, перестань мазаться всякими вонючими снадобьями!
   – Какие же то вонючие снадобья? – пожаловался мне обиженный слуга, когда мы вместе вышли из гостиной. – Я что сам по себе или как? Косметики им не нравятся! А сами то они, много ли в деликатности понимают, хоть и благородные?!
   – Не обижайся, это барыня говорит из зависти, – утешил его я. – У самой то, наверное, нет таких духовитых «косметик», вот она и завидует.
   Я вышел на крыльцо. Виттенберг с казаками уже уехали, провожающие и любопытные разошлись по теплым углам и во дворе никого из местных видно не было. Потому понять кто меня ожидает, оказалось несложно.
   Прямо против крыльца стояла крытая кибитка на санном ходу, запряженная двумя вполне приличными жеребцами. Возле них, спиной к дому стоял какой-то человек в толстом, подбитой ватой армяке, и смотрел в сторону ворот.
   – Эй, добрый человек, – окликнул его я, – это ты меня спрашиваешь?
   Мужик не обернулся и начал поправлять лошадиную сбрую. Я решил, что он глухой, спустился с крыльца и тронул за плечо. Только тогда он посмотрел на меня.
   Кого, кого, но только не своего давнего приятеля, беглого солдата Ивана, человека из-за которого и начались мои путешествия в прошлое, я ожидал здесь увидеть.
   – Иван! – только и смог сказать я и сгреб его в объятия. – Ах ты, чертяка! Какими судьбами!
   Иван усмехнулся и неловко прижал меня к груди. Мы какое-то время так и стояли, обнявшись, как обретенные братья.
   – Ну, будет, будет, – сказал он, освобождаясь. – Чего это бы, Алексей Григорьевич, перед людями стыдно.
   Я проследил его взгляд и увидел, что нас неодобрительно рассматривает с крыльца кудрявый лакей, а к окнам прилипла, удивленная дворня. Чистые господа редко так крепко обнимались с мужиками.
   – Черт с ними со всем, – ответил я, рассматривая приятеля. – А ты совсем не изменился!
   Со времени нашей последней встречи по местному времени прошло тринадцать лет, а солдат остался точно таким же каким был, когда мы расстались. Впрочем, ничего особенно удивительного в этом не было. Он принадлежал к редкой расе людей живущих раз в десять дольше нас обычных гомо сапиенсов, так что десять-двадцать лет для него был не большой срок жизни.
   – Да и ты все такой же, – вернул он мне комплимент, – заматерел только, и глаза стали грустными. Досталось видать на орехи?
   – Всякое бывало. Лучше расскажи, как ты сюда попал?
   – Потом расскажу, – ответил он, косясь через мое плечо, на любознательных дворовых.
   – Пойдем ко мне, – пригласил я Ивана, – там и поговорим.
   Поручив кучерявому Гермесу устроить в конюшню лошадей, я повел приятеля в дом. Местная дворня, по-моему, уже угорела от обилия в доме странных гостей и вяло отреагировала на то, что простого кучера ведут в барские покои. Мы с ним поднялись наверх и вошли ко мне в комнату.
   Я совсем забыл, что там, когда я уходил, осталась свободная девушка Любаша, и без особой приятности обнаружил ее голой спящей посередине постели. Иван, вместо того, чтобы сделать вид, что ничего не замечает, заговорщицки мне подмигнул.
   – Это… это моя здешняя знакомая, – торопливо, представил я спящую красотку, и закрыл ее одеялом. – Видно намаялась за день, вот и уснула.
   – И много у тебя таких знакомых? – несмешливо спросил он.
   – Не очень. Садись, рассказывай…
   – Ой, – сказала Люба, – высовываясь из-под одеяла, – что же ты барин не предупредил, что приведешь гостя!
   – Так получилось. Ты, кажется, куда-то торопилась? – с нажимом спросил я.
   – Нет, я теперь вольная птица, что хочу то и делаю! – объявила девушка, видимо, как и большинство из нас не делая никакого различия между упорядоченной свободой и стихийной волей.
   Говорить при ней мы не могли, потому сидели молча. Иван устроился на стул возле стола, я на диване, на котором спал французский капитан, и ждали, что дальше станет делать свободная женщина.
   – Ах, чего-то я совсем разомлела, – сообщила Люба, сладко потягиваясь и соблазнительно улыбаясь. – А почему ты, барин, меня не знакомишь с кавалером?
   – Как же тебя знакомить, когда ты спишь?
   – Теперь-то, я проснулась! – возвестила она, высовывая голую руку из-под одеяла, отчего Иван смутился и быстро отвернулся.
   Для человека прожившего пару сотен дет, он оказался на удивление застенчивым.
   – Люба, кончай валять дурака, – рассердился я, – немедленно встань и оденься. Нам с человеком нужно поговорить без свидетелей.
   – Как же я встану, когда вы тут…, – начала она.
   – Мы отвернемся, – сказал я и подошел к окну.
   Мы оба молча смотрели во двор, пока она одевалась.
   – Все, можете поворачиваться, – разрешила девушка. – Мне сейчас некогда, я позже зайду!
   – Кто это? – спросил Иван, когда мы остались одни.
   – Портниха, я ей помог получить вольную, вот она и дурит от радости. Девчонка она хорошая, только взбалмошная. Ну, давай, рассказывай, как ты смог меня найти?
   – Что же рассказывать? – задумчиво ответил Иван. – Ты сам меня сюда и послал…
   – Ну, да, – догадался я, – действительно, как я сам не понял…
   – А вот добрался я сюда с трудом, считай, на день опоздал, кругом на дорогах заторы… А она кто, княжна Марья?
   – Я же тебе сказал, что Люба крепостная портниха, – удивленно повторил я, – ты что, меня не слушал?
   – Ах, да, прости, я что-то задумался, – ответил он, отирая потный лоб.
   – Понятно, женщин давно не видел. Ну, а теперь говори, зачем приехал.
   – Тебе помогать. Ты, ну, не ты конечно, а он, который тоже ты, велел тебе помочь с каким-то князем разобраться.
   – Тогда ты приехал вовремя, я сегодняшней ночью как раз собираюсь пойти на него войной.
   – Упаси тебя Боже, какая еще война! Ты сам мне сказал, что с князем просто так справиться невозможно, с ним по-другому нужно поступить. Я для этого специальную бомбу привез.