Шхиян Сергей. Прыжок в прошлое

   Думаю, что не инстинкт самосохранения, а лишь любовь заставила меня преодолеть навалившуюся слабость и апатию.
   Беспокойство об Але принудило наклониться за палицей, подобрать выпавший из рук заколотого разбойника нож, и, едва передвигая ноги, пуститься в обратный путь.
   Почти не осознавая того, что делаю, я двинулся не в сторону дороги, где меня легче всего было догнать четвертому разбойнику, а обратно в лес – туда, где он наверняка не станет меня искать. Именно из-за боязни оставить Алю одинокой и беззащитной я не мог себе позволить бездарно погибнуть от руки случайно встреченного бандита.
   Сначала я не шел, а влачился, с трудом переползая через поваленные стволы деревьев и медленно продираясь сквозь густой кустарник.
   Однако чем дальше я отходил от роковой поляны, тем лучше себя чувствовал. Ноги перестали дрожать и подгибаться, голова больше не казалась чугунной, а палица – такой неимоверно тяжелой. Пот на теле высох, и мне стало зябко.
   Для прогулки без одежды утро было слишком свежим. Однако нереальная жажда пока не проходила, и пить мне хотелось даже больше прежнего. В лесу, кроме болотца в овраге, из которого я взял грязь для своей боевой раскраски, другой воды не было.
   Теперь, когда я ни от кого не прятался, а шел открыто, лес выглядел совсем мирно и буднично. К тому же был он небольшим, – узким клином врезался между лугом и дорогой.
   Вскоре показался приметный дуб, около которого я спрятал свой халат. Он так и лежал в густом малиннике. Спелых ягод было немного, но, тем не менее, я предпочел сперва не одеться, а хоть как-то утолить жажду. Съев две горсти малины, я полез в кусты за халатом, а когда выбрался, то обнаружил, что нахожусь в лесу не один. В нескольких шагах от меня вольно стоял мой бородач, скалил в хищной улыбке крупные желтоватые зубы и целился из седельного пистолета. Понятно, что мишенью был я.
   – Востер ты бегать, барин! – насмешливо сказал он, так и не дождавшись от меня ни единого слова.
   Обращение «барин» меня почти порадовало: статус явно вырос, ведь в первую встречу он называл меня запанибрата «добрым человеком»…
   Прихватил разбойник меня, как говорится, тепленьким. Палицу я оставил около дуба, нож, заткнутый за ремень джинсов, не много стоил против его пистолета.
   – Чего молчишь? – все так же ухмыляясь, поинтересовался он. – Испугался?
   Отвечать мне не хотелось, равно как и пугаться. Почему-то не верилось, что сейчас грянет выстрел, и я упаду с простреленной грудью. Вообще, вся эта сцена была такая нереальная, что воспринимать ее как последние секунды жизни никак не получалось.
   – Отдай кафтан-то, – опять завел разговор бородач, так и не дождавшись ответа, – запачкаешь ненароком.
   Только теперь я обратил внимание, что стою, прижимая халат к груди. Стало ясно, почему он не стреляет: боится испортить добычу. В голове лихорадочно закрутились мысли, – нельзя ли как-то воспользоваться жадностью разбойника.
   – Дался тебе этот кафтан, – спокойно ответил я. – У меня не то что серебряный, а и золотой есть, и еще красные портки!
   – Значит, не хочешь миром отдать? – не купившись на посулы, грустно переспросил разбойник. – Воля твоя. Я и в глаз могу попасть… поди, не промажу!
   – Смотри, получше целься, – в тон ему посоветовал я. – Коли, промахнешься, я тебя по-другому достану. Твои товарищи-то уже приказали долго жить!
   – Мне они не указ! У каждого своя планида.
   – Ишь, как заговорил! Где это ты слов таких нахватался? – делая небольшой шаг вперед, спросил я.
   – У дьячка за две копейки выучился, – ответил разбойник и левой рукой взвел курок. – Ну, прощай, барин, товарищам моим на том свете привет передавай!
   – Передам, коли встречу, – лихорадочно раздумывая, как спастись, пообещал я, – да боюсь, ты с ними раньше меня увидишься!
   – Пошутить перед смертью собрался?! – опять ухмыльнулся бородач.
   – Почему шутить? Твоя смерть у тебя за спиной стоит, – совершенно серьезно сказал я, пытаясь до выстрела еще немного приблизиться к разбойнику, и посмотрел ему за спину, как будто там действительно кто-то стоял.
   Прикол был немудрящий, однако он на него клюнул и мельком оглянулся. Терять мне было нечего, и я кинулся на него, выхватывая из-за пояса нож. Однако расстояние было слишком большим, а курок уже взведен. Разбойник обжег меня взглядом и нажал на спусковой крючок. Сухо и громко щелкнули кремни. Выстрела не произошло, пистолет дал осечку.
   Дальше случилось то, о чем лучше не рассказывать. То ли мне очень хотелось жить, то ли дуракам счастье, то ли разбойник пострадал за свои грехи или самоуверенность, но он не сумел ни отбить удар, ни увернуться.
   – Говорил тебе, смерть за спиной стоит… – тупо бормотал я, глядя на корчившееся на земле тело. – Не поверил!
   – Он не поверил, а я поверил, – раздался вдруг сзади скрипучий голос. – С тебя еще бутылка!
   Я рывком повернулся к новому противнику.
   – Это я ему с полки порох сдул! – гордо сообщил мне, улыбаясь во весь рот, лесной дед.
   – Дедушка! – только и сумел выдавить я. – Ты-то как здесь оказался?
   Леший, по своему обыкновению, на вопрос не ответил, прибрал лежащий рядом с разбойником пистолет и сунул в свою необъятную пазуху.
   – В хозяйстве пригодится, – сообщил он. – А с тебя старый должок и бутылка.
   – Будет тебе бутылка!
   – То-то! А денежки твои были фальшивыми…
   – Деньги, они и в Африке деньги, – неопределенно ответил я, не обращая внимания на странное в устах старика словцо. Спрашивать, откуда он в своем лесу знает о фальшивых деньгах, было бессмысленно: все равно не ответит.
   – Вернешь с процентами! – безапелляционно заявил дед. – Это кто тебя научил так рожу вымазать?
   – В кино видел, – сердито ответил я. Мне сейчас только и было радости, что разбираться с грязными рожами…
   – Принесешь, покажешь! – опять распорядился старик.
   – Этого не смогу, – честно признался я. – В лес кино нести нельзя.
   – Жаль, у нас здесь развлечений мало.
   – Так ты бы, – начал было я, но тут оказалось, что говорить-то не с кем. Старый черт опять внезапно исчез. – Спасибо! – на всякий случай крикнул я. – С меня бутылка!
   – А то! – с довольным смешком ответила невидимая «субстанция» стариковским голосом. – Поторопись, тебя любезная ждет! И рожу умыть не забудь!
   Я машинально провел ладонью по щеке, потом осмотрел свою заляпанную грязью и кровью грудь. Вид у меня действительно был «умереть и не встать»: все, что попало на кожу, высохло, запеклось и превратилось в шелушащуюся черно-бурую корку. Нужно было срочно помыться. Не рискнув натягивать на эту грязь халат и стараясь не оборачиваться на убитого, я заспешил восвояси.
   Стрелки часов приближались к шести. В это время усадьба уже просыпалась. Мне же нужно было успеть умыться и привести себя в порядок, чтобы избежать лишних вопросов. Никакого желания попадать под следствие у меня не имелось. После всех волнений и стрессов о растянутых связках я забыл, а вспомнив, удивился, что нога практически перестала болеть.
   Начав с быстрого шага, я вскоре перешел на трусцу и через четверть часа вернулся во двор портного. Около дома уже слонялись люди, но на задах пока никого не было. Никем не замеченный, я пробрался в баню. У Котомкиных вчера топили, и в большом котле осталось немного не успевшей остыть воды. Первым делом я наконец утолил жажду, после чего, как сумел, смыл с себя остатки боевой раскраски.
   В дом я вернулся прогулочным шагом. Видел меня один мальчишка-ученик, которому до приезжего барина и дела не было. Пробегая мимо, он спешно сдернул с головы картуз и умчался по своим делам…
   Я воровато нырнул в свою комнату. Аля по-прежнему спала, уткнувшись лицом в подушку. Когда подо мной скрипнула кровать, она, не просыпаясь до конца, поцеловала меня в щеку и пожаловалась:
   – Мне всю ночь такой страшный сон снился!
   – Спи, еще рано, – ответил я шепотом.

Глава восемнадцатая

   Не успел я толком заснуть, как раздался настойчивый стук в дверь. Я с трудом вырвался из сонной одури и пошел смотреть, кого принесла нелегкая в такую рань.
   – Барин, хозяин спрашивает, можно придти примерять? – вопросил меня юный портной с заспанными глазами.
   Я взглянул на часы, была всего половина седьмого.
   – Скажи хозяину, что скоро выйду, – ответил я, зевая.
   Аля тоже проснулась, она была свежа и румяна, как будто безмятежно проспала всю ночь, и вчера ничего особенного не произошло. Не успел я одеться, как пришел Фрол Исаевич с одним из подмастерьев. Они принесли мое платье, а Але велели идти к хозяйке, у которой оставили ее обновки.
   По-моему, Котомкина больше интересовал не наряд, а то, чем кончился мой визит к грозному генералу. Однако спрашивать напрямую он постеснялся и начал напяливать на меня сметанные штаны и фрак. Большого зеркала у Котомкина не было, поэтому, как сидит платье, мне было не видно, однако почувствовал я себя очень некомфортно.
   Штаны, то бишь «панталоны навыпуск», были явно заужены и морщили на ногах.
   С фраками у меня была полная нестыковка по эпохе и социальному положению, но счесть, что наряд сидит как влитой, я никак не мог.
   – А почему фрак без хвостов? – поинтересовался я.
   То, что портной называл «фрачком», представляло собой длиннополый обуженный пиджак, а никак не фрак в нашем понимании.
   – А это не фрак, а сюртук-с, – объяснил мне Фрол Исаевич, – я их сиятельству князю точно-с такой сшил.
   Похоже, что опять начинался наш отечественный ненавязчивый сервис.
   – А почему не фрак, вы же вчера говорили, что сошьете фрак?
   – Потому, что не моден-с. Да и это не сюртук-с, а почитай кафтан получился, на край полукафтанье-с.
   Портной и подмастерье, в восхищении от собственного мастерства, с восторгом меня рассматривали и одобрительно цокали языками.
   Такой примитивной наколки от Котомкина я никак не ожидал. Я рассмотрел дрянную материю, плохо сотканную и мохрящуюся, и совсем расстроился. Ругать такого солидного человека было неудобно, но и носить, то, что он сшил, казалось невозможно, даже в восемнадцатом веке.
   – А нет ли у вас в городе другого портного? – невинным голосом поинтересовался я.
   – А вам на что? – живо отреагировал Котомкин.
   – Да, шьете вы, Фрол Исаевич, как доктор Винер лечит…
   Котомкин покраснел и насупился.
   – У меня появились деньги, так что я смогу подобрать себе материю получше, да и за работу есть чем заплатить, вот мне и нужен хороший портной.
   – А я чем не хорош?
   – Всем хороши, только шить не умеете.
   В это время в комнату ворвалась Алевтина. Глаза ее пылали восторгом. На ней были сметанные на живую нитку обновки: белая полотняная рубаха с квадратным вырезом у горла, с короткими ситцевыми рукавами, и красный сарафан на лямочках, присборенный под грудью. Она победно крутнулась посредине комнаты.
   – Вот это лепота! – закричала девушка и, застеснявшись, выскочила из комнаты.
   – А ты говоришь, шить не умею, – с упреком сказал Котомкин. – Народ, он знает…
   – Сколько стоит это сукно? – спросил я, показывая на свой «почти камзол».
   – Нешто можно, ваше благородие, мы так не договаривались. Это от меня вам, – он поискал в памяти слово позаковыристей, —…сюрпризец.
   – Ну, разве что «сюрпризец», – засмеялся я. – Так какая цена у этой дерюги и Алиных тряпок?
   – Двенадцать рублев с гривной, на ассигнации, – с гордостью сказал портной.
   Стало ясно, что халява мне выпала очень скромная. Отеческая любовь к единственной дочери не пересилила крестьянской прижимистости.
   Я вытащил из кармана халата деньги и, отсчитав двести пятьдесят рублей, протянул их портному.
   – Этих денег хватит, чтобы купить хорошей материи мне и Алевтине на нормальное дворянское платье?
   – Господи, – засуетился Котомкин, – да таких денег на что хочешь хватит!
   – Вот и хорошо, купи нам наилучшей материи, а сумеешь хорошо пошить, получишь награду.
   – А с этим сюртучком что делать? – совсем другим тоном спросил портной.
   – Исправьте и дошейте, буду одевать как затрапезу. А как подберете нам товар, покажете, тогда и фасон обговорим. И вот еще что: в городе есть хороший caпожник?
   – Как не быть, есть.
   – Пошли за ним, мне еще и обувь нужна.
   Фрол Исаевич покидал комнату совсем с другим выражением лица, чем пришел. Теперь я в его глазах был не бедный сродственник барина и неизвестный лекарь, а первейший богач. В мою связь с нечистой силой он, как умный человек, быстро перестал верить.
   Окрыленная Алевтина вернулась в комнату и удивилась моей привередливости. Ей все казалось чудесным и почти сказочным. Она опять взялась разглядывать вчерашние подарки и с упоением занималась этим до завтрака.
   Вчера, за делами, я не успел поужинать и теперь с волчьим аппетитом набросился на еду. Ничего особенного нам не подали: пирог с говядиной и яйцами, студень с уксусом и огурцами, свинину, запеченную в тесте, и молоко с медом.
   – Работали бы они так, как жрут, – в сердцах упрекнул я предков, доедая субботний завтрак.
   Вскоре явился сапожник, замухрышистый мастеровой с сальными кудрями.
   Я заказал ему две пары полусапог, Але и себе. Ей красные, а себе черные с короткими голенищами «бутылками», по самой последней моде.
   – Это можно, – сказал сапожник со снисходительной улыбкой, – нам такая работа, тьфу. Мы ее называем «солома». Ты бы мне что другое заказал, заковыристое, а то тьфу, а не работа.
   Обхаяв мой заказ, сапожник собрался уходить.
   – Постой, – остановил я его, – а как же мерка?
   – Мы таки мастера, что нам мерка – тьфу. И без мерки сошьем в лучшем виде.
   После примерки фрако-кафтана, я стал более осторожен с отечественными умельцами.
   – Я, конечно, вижу, что ты большой мастер, но ежели плохо стачаешь или будут не по ноге, при тебе сапоги в печи сожгу, а тебе копейки ломаной не дам.
   Сапожнику моя угроза не понравилась, он долго ее обдумывал и наконец, тяжело вздохнув, встал на колени и начал снимать мерку с ноги веревочкой.
   – Что это, у тебя даже аршина нет?
   – Мы таки мастера, что нам аршин не потребен. Нам погляда хватит.
   – А когда готовы будут?
   – Чего готовы-то?
   – Сапоги.
   – А… так, ден через десять примерка будет, а там как Бог даст.
   – Чего же так долго?
   – Пока приклад куплю, опять же подметку всяку не поставишь, потом то, да сё, нет, раньше никак нельзя.
   – Вот что, дядя, если сегодня к вечеру не управишься, – можешь и не начинать.
   – Не, сегодня не успею.
   – Тогда как знаешь.
   – Ежели только к вечеру, вот к вечеру-то управлюсь. Это точно, управлюсь.
   С тем мы и расстались. Аля между тем, забыв об учебе, разбиралась со своими сокровищами. Я прервал это приятное занятие и проэкзаменовал ее по вчерашнему заданию. Буквы она запомнила достаточно твердо и почти не путалась.
   Пришлось пойти дальше в изучении алфавита и объяснить еще насколько букв.
   К сожалению, вскоре нас прервал вездесущий мальчишка, объявив, что ко мне приехала барыня.
   Я поцеловал Алю, велел совершенствоваться в науке и пошел смотреть, кого принесла нелегкая. Как я и предполагал, это оказалась княгиня Анна Сергеевна. Она была одета в русский наряд с кружевным кокошником, очень шедшим ее простенькому, милому личику. Немой, которого я безо всякой фантазии уже прозвал Герасимом, горделиво сидел на высоком облучке в новой красной рубахе, синих штанах и лихо заломленной шапке. Его отмыли, подстригли «скобкой», и выглядел он форменным женихом.
   После бессонной ночи и кровавых приключений, единственно чего мне не хватало для полного счастья, это скучающей генеральши с ее сексуальными проблемами. Однако отказать ей в помощи у меня не хватило духа. Слишком важна для нее была предстоящая «прогулка».
   Я подошел к коляске и поздоровался с прелестной больной. К сожалению, сегодня она была во всеоружии женских чар и выглядела разрисованной куклой.
   Лицо ее было неестественно выбелено, а-ля бедная Лиза, брови густо подведены сурьмой. Симпатично смотрелись только пуделиные локоны.
   – А я вас уже заждалось, мон шер, – кокетливо попеняла Анна Сергеевна.
   Я только улыбнулся и развел руками. Приехала генеральша на вчерашней пароконной коляске. Никаких приспособлений для предстоящего «пикника» я не увидел.
   – Анна Сергеевна, а если вам захочется отдохнуть на травке, у вас есть на что прилечь?
   Она удивленно посмотрела на меня, догадалась, что я имею в виду, и смутилась.
   – Я как-то не подумала. Действительно, вдруг отдохнуть…
   – Сейчас что-нибудь подыщем, – пообещал я и вернулся в усадьбу. По пути в дом я ненароком покосился на окна гостиной, там маячили три женских силуэта: хозяйки, Али и Дуни. Однако когда я вошел в комнату, она оказалась пуста. Я разыскал хозяйку, и она принесла по моей просьбе кусок толстого войлока и отрез беленой холстины. Пока все это укладывали в коляску, я зашел проститься с Алей.
   Она сидела за учебной доской и еле взглянула на меня. Я поцеловал ее за ухом и постарался развеселить.
   – Вот и езжай со своей барыней, – сказала девушка ледяным тоном и повела плечиком.
   – Я-то уеду, а ты тем временем с Семеном слюбишься, – грустно посетовал я.
   – Да ты как такое мог подумать! – возмущенно закричала Алевтина.
   – А как ты про меня подумала? – поинтересовался я нарочито обиженным голосом.
   Аля нахмурилась, затем прыснула и махнула рукой.
   – Ладно, езжай, только быстрей возвращайся.
   Я наскоро поцеловал ее и заспешил к нетерпеливой пациентке.
   Мы умостились в коляске, и Герасим пустил лошадей легкой рысью.
   – Вы знаете, как проехать к реке? – спросил я княгиню.
   – Это где-то там, – мазнув рукой по горизонту, ответила она.
   «Куда-то туда» ехать не стоило, и я тронул кучера за пояс. Он обернулся, и я сделал ему знак остановиться. Герасим натянул вожжи и повернулся ко мне в ожидании приказаний. Как с ним объясняться знаками, я не знал. В наше время глухонемых учат читать по губам, но тут… Я начал медленно говорить, отчетливо артикулируя и помогая себе знаками:
   – Ты меня понимаешь?
   Глухонемой неуверенно кивнул.
   – Река. Понятно? – Он не понял. – Река, – повторил я, и жестами изобразил плаванье.
   Теперь Герасим понял и, развернувшись, мы поехали в обратную сторону.
   Вскоре, миновав городскую околицу, мы выехали в поле и по мягкой пыльной дороге, докатили до берега. Речка была, судя по ширине, та же самая, что протекала мимо Захаркина.
   Люди нам не встречались, но я решил не рисковать и подыскивал укромное место подальше от города и с хорошим обзором окрестностей.
   Анна Сергеевна заметно волновалась и с вожделением поглядывала на обтянутый тонкими штанами крепкий зад кучера.
   Наконец подходящее место отыскалось, и мы остановились. Герасим разнуздал лошадей и пустил их пастись. Я отнес в кусты кошму и холст и соорудил невидимое со стороны дороги гнездышко. Княгиня безучастно сидела в коляске, жалобно поглядывая на меня.
   – Может быть, не нужно? – спросила она с дрожью в голосе. – Может быть, в другой раз…
   «Ага, – подумал я, – только мне и радости выяснять с Алей из-за тебя отношения…» Но вслух сказал:
   – Вы пока идите, раздевайтесь, а там как получится…
   Анна Сергеевна с подчеркнутой неохотой подчинилась моему «жестокому» распоряжению и принялась снимать свободную, лишенную излишне сложных деталей национальную одежду. Если бы не бурная предыдущая ночь, я с удовольствием полюбовался бы этим нежданным стриптизом, но в этот момент княгиня со своими прелестями меня ничуть не волновала.
   Герасим, на чьих глазах происходило все это действо, оторопело смотрел на голую красавицу. Его тонкие штаны начали красноречиво вздуваться. Он попытался отвернуться, но не смог и, прикрыв руками срам, хотел убежать, но я его не отпустил.
   Показав на него и на княгиню, я сделал понятный всем и каждому интернациональный жест. Немой с ужасом смотрел на меня и не шевелился. Тогда я велел ему раздеться. Привыкнув повиноваться господам, он послушно скинул с себя платье. На это стоило посмотреть. Я, как и вчера, когда первый раз увидал его голым, испугался за княгинино здоровье.
   – Может, действительно не стоит? – крикнул я Анне Сергеевне. – Велеть ему одеться?
   – Нет, что ж… ладно, пусть идет, – с отчаяньем крикнула бедная, изголодавшаяся по любви женщина. – Только чтобы он не так сразу.
   Как мне было это объяснить немому, я не знал. Он между тем весь трясся от возбуждения, не понимая, что здесь происходит. Пришлось импровизировать. Я велел ему сесть на траву и изобразил пантомиму с элементами техники секса.
   Герасим оказался смышленым парнем и науку схватывал на лету.
   Он уже немного успокоился, и рабский страх оставил его. Он начинал понимать, что все это всерьез и, по-моему, не очень вдумывался в резоны наших поступков. Впрочем, будь я на его месте, мне тоже было бы не до философии с психологией.
   В самом конце моего театрализованного урока я показал ему на солнце и объяснил, какое расстояние светило должно пройти по небу, прежде чем ему можно будет делать с хозяйкой все, чего ему захочется. Окончив спектакль, я обнаружил, что у меня не один, а сразу два ученика. Княгиня, не вынеся неизвестности, явилась узнать причину нашей задержки. Анну Сергеевну, как она потом созналась, весьма тронуло мое мимическое описание ее тайных прелестей и предупреждение бережно и нежно с ней обращаться.
   Амореты были теперь рядышком и с таким вожделением друг на друга смотрели, что я почувствовал себя лишним и оставил их на волю судьбы и природы.
   – Ну, с Богом, – напутствовал я любовников и с чувством выполненного долга отправился в тень, досыпать.
   Проспав часа два, я проснулся от припекавшего солнца. Из кустов слышалось мычание и женские стоны. Я выкупался и пробежался по окрестностям, чтобы согреться. Когда бегать надоело, я вернулся к коляске. Из кустов доносилось мычание и женские стоны. Я влез в экипаж и, устроившись на подушках, опять задремал. Проснулся я оттого, что у меня затекла нога. Из кустов раздавалось мычание и женские стоны. Мне стало интересно, что этот паршивец Герасим делает с бедной генеральшей. Однако я так удачно выбрал им место для уединения, что ничего не смог разглядеть.
   Я опять разделся и полез в реку. Когда я выкупался, замерз и вновь согрелся на солнышке, из кустов по-прежнему доносились все те же звуки.
   – Анна Сергеевна, – не выдержав, позвал я, – нам пора возвращаться.
   Мне долго не отвечали, потом стоны на время прекратились, и раздался голос княгини полный неги и сладострастия:
   – Ах, оставьте меня…
   – Анна Сергеевна, – опять позвал я, – нам нужно ехать. Или вы хотите, чтобы муж вас больше не отпустил одну?
   – Ну, какой вы, право… Хорошо, сейчас иду… Вылезли из кустов они минут через десять и пришли ко мне голые, взявшись за руки, как Адам и Ева до грехопадения, ничуть не стесняясь. Застеснялся я сам, и ушел на берег, чтобы они могли одеться.
   – Доктор, мы готовы, – вскоре позвала меня княгиня.
   Я подошел к коляске. Анна Сергеевна взъерошенная, с красным потным лицом, с растрепанными кудрями и остатками косметики, превратившейся в темные подтеки, мило улыбалась, строя мне невинные глазки.
   – Господи, да вы представляете, как сейчас выглядите?! – сказал я, вытаращившись на нее.
   Возвращать ее мужу в таком виде было нельзя.
   – А что? – удивилась дама. – Кажется, я не сделала ничего, что могло бы…..
   – У вас есть с собой зеркальце? – прервав ее защитительную речь, спросил я.
   – Нету.
   – Есть у вас хотя бы гребень и белила?
   Естественно, что у этой дуры ничего с собой не оказалось. Хорошо, хоть какое-то подобие гребенки нашлось у Герасима. Я заставил ее смыть остатки грима и кое-как восстановил прическу. Осталось только уповать на невнимательность супруга.
   Наконец мы тронулись в обратный путь. Анна Сергеевна была счастлива и щебетала, как птичка. Она восхищалась видами Среднерусской возвышенности, безбрежными полями и всякими бабочками и цветочками. О том, что произошло, мы не обмолвились ни словом. Только когда коляска подкатила к городу, княгиня смущенно сказала:
   – Доктор, вы такой милый и умный… Я хочу посоветоваться: а что нам делать, когда станет холодно?
   – Попробуйте найти место в доме.
   – Господь с вами, у нас же полно слуг.
   – Тогда ездите в карете или кибитке
   – Но в ней же очень тесно.
   – Что ж, пользуйтесь позой «наездницы».
   – А что это значит?
   Я объяснил. Идея Анне Сергеевне так понравилась, что глаза ее заволокла мечтательная дымка. Мне показалось, что она не прочь испытать сей метод, не откладывая дело до осени.
   Однако сперва княгиня, как дама набожная, поинтересовалась, не грешно ли делать такие вещи. Мне пришлось дать ей двусмысленный ответ: мол, не грешнее, чем все остальные.
   – Доктор, – переменила тему княгиня, – а правду болтают, что с вами приехала крестьянская девушка?
   – Кто обо мне может говорить? У меня здесь и знакомых-то нет…