Шхиян Сергей. Прыжок в прошлое

   Торчать на крыльце и наблюдать за ними было неловко, и я вернулся в дом.
   Разговор их продолжался еще минут двадцать, Наконец, хозяйка махнула рукой и пошла к дому, отирая ладонью мокрое лицо. За изгородью послышался треск кустов, и по их движению было видно, как зверь пробирается в сторону леса.
   – Испужался, поди, сударь? – спросила женщина, входя в горницу. – Сейчас, переоденусь в сухое, и поговорим.
   Она прошла мимо меня, шлепая мокрыми ногами по отскобленным до желтизны, некрашеным половицам, и скрылась во внутренней комнате, в которой я еще не был. Не то что бы она меня туда не пускала. Скорее не приглашала и всегда притворяла в нее дверь.
   Спустя несколько минут, Марфа Оковна вернулась в горницу, переодетая в одно из новых платьев, яркой советской расцветки, и села на лавку по другую сторону окна.
   – Редки нынче дожди, – сказала она, наблюдая, как растекаются ручейки из переполненных луж.
   Меня в данный момент эта проблема не интересовала.
   – Вы что, с животными умеете говорить? – осторожно спросил я.
   Она удивленно посмотрела на меня, так, как будто бы я сказал глупость.
   – Не велика мудрость.
   – Так уж и не велика, – не согласился я. – Я вот не умею, да и никто из тех, кого я знаю, не умеет.
   – А ты пробовал?
   – Где мне пробовать? Я лося на воле второй раз в жизни увидел. Первый раз несколько лет назад, ехал на машине, а он вдруг на шоссе выскочил. Второй – сегодня.
   – Значит, говорить не пробовал, но знаешь, что не умеешь. У тебя собака есть?
   – Сейчас нет, раньше была.
   – Ты с ней разговаривал?
   – Разговаривал.
   – Она тебя понимала?
   – Простые вещи понимала, а сложные, понятия разные, нет, – сказал я и подумал, что абстрактные понятия плохо поймет и сама Марфа Оковна.
   – Ты-то сам ее понимал?
   – Пожалуй, – согласился я.
   – Ну, а я их понимаю, зверей всяких, и они меня.
   – Так собака – домашнее животное, она с человеком живет, в его делах как-то участвует, а дикие звери – совсем другое.
   Марфа Оковна задумалась, аргументы, видимо, не стазу пришли в голову. Наконец нашла ответ:
   – Домашняя скотина живет за хозяином, и ей много знать не надо. А дикий зверь сам себе голова, ему без ума погибель. Ему и от хищника надо спастись, и от человека, опять же, прокормиться, деток вырастить. Он конечно про твой песенник, – она кивнула на транзистор «Пионер», – не поймет, или как огород сажать, а про лес много понимает.
   – Погодите, – остановил я ее, – что у них ум есть, инстинкты – это понятно, никто не спорит… Мне неясно, на каком языке вы с ними говорите, – на русском?
   – Я один язык знаю, наш. На нем и говорю.
   – А лось с вами на каком языке говорит?
   Кажется, Марфа Оковна все больше удивлялась моей тупости.
   – На каком он может говорить? На лосином… А волк – на волчьем.
   – И вы их понимаете?
   – А что там понимать? Конечно, понимаю.
   – Это все какая-то фантастика!
   – Чего все это? – переспросила она, не поняв иностранного слова.
   – Чудо, говорю.
   – Какое ж это чудо. Зверь и птица лесная, особливо которые долго живут, такое знают, чего тебе и не привиделось…
   – Ладно, пусть так, – прервал я спор, – вы лучше расскажите, что вам лось сказал.
   – Разное сказал. Сказал, что медведь мой знакомец в наши места вернулся…
   – К нам надеюсь, в гости зайдет? – не без иронии поинтересовался я.
   – Почему не зайдет, зайдет, он всегда заходит.
   – А как вы с медведем-то познакомились?
   – Да, как ты со мной, – улыбнулась Марфа Оковна. – Охотники его из берлоги подняли и подранили. Он одного подмял, да в чащобу ушел. Собаки его брать забоялись. Охотника мятого ко мне принесли. Отсюда его никак нельзя было вынести. Дороги накатанной нет, одна лыжная. Рассказали, как дело было. Я мятого лечить взялась. А как он все в забытьи был, сбегала в лес и медведя сыскала. Он совсем плох был, помирать собрался. Помогла и ему, чем смогла, он чуть отошел, и сюда заявился. Скотину мне до полусмерти напугал. Поселила я его в сарае. Так обоих и лечила.
   Я с удивлением понял, что скоро вообще перестану чему-нибудь удивляться.
   – Марфа Оковна, а люди про ваши способности когда-нибудь догадывались?
   – Ты, что, окстись, да меня бы как ведьму в избе спалили. Это тебе знать можно, человек ты пришлый и выбранный… Про тебя, одним словом, указ был…
   – Чей указ? – опять обескуражился я.
   – Указ, он не чей, – терпеливо разъяснила хозяйка,. – Указ – он указ.
   – Голос что ли? – опять я пристал с разъяснениями.
   – Может, и голос, – согласилась Марфа Оковна. – Во сне пришел и сказал. А как и что, не ведаю, видать, заспала. Потом по книге проверила и там тож…
   – Где проверили? В тех книгах? – Я посмотрел в сторону ее фолиантов.
   Она неохотно кивнула.
   – А мне можно почитать?
   – Я тебе уже говорила, что нельзя, – сердито ответила она.
   – Да вы вслух почитайте, а я послушаю. Так-то, поди, можно. Я в сторонке посижу, и глядеть на вас не буду.
   Хозяйка надолго задумалась, видимо, осмысливая мои резоны. Потом обречено махнула рукой, встала и перенесла одну из книг на стол.
   Я демонстративно пересел в дальний угол и даже отвернулся от нее. Довольно долго были слышны только горестные вздохи и шуршание перелистываемых страниц. Наконец она, видимо, добралась до нужной и начала по слогам произносить непонятные слова. Я вслушивался, пытаясь хотя бы догадаться, на каком языке она говорит. Часть слов была явно славянского происхождения, некоторые напоминали латинские. Об остальных, гортанно-восточных, я не мог ничего даже предположить. Похоже, зря я нервировал добрую женщину.
   – Это какой язык? – не утерпел я.
   – Книжный, – удивленно ответила она.
   – А как все это переводится?
   – Что переводится?
   – По-русски как будет то, что вы читали?
   Похоже было, что мы говорим на разных языках, или о разных вещах. Марфа Оковна смотрела на меня, не понимая.
   – Этого мне не ведомо.
   – Вы же сказали, что в книге написано, что я должен прийти к вам?
   – Ну, написано.
   – Так вы можете сказать, что там написано?
   – Могу. Говорится, что ты придешь. Что же еще?
   – Ладно, проехали. Что там еще говорится, кроме того, что я должен вылечить вас?
   – Сам же все знаешь, зачем спрашиваешь.
   – А чего я не знаю, что я еще должен сделать?
   – Помочь.
   – Чем помочь? – начал злиться я.
   – Так я же тебе читала, ты сам слышал.
   – Слышал, но не понял. Вы можете объяснить мне простыми словами?
   – Пойти за реку и привести человека.
   Кажется, Марфа Оковна устала от моей тупости не меньше, чем я от ее.
   – Какого человека? – нарочито спокойным голосом поинтересовался я.
   – Этого мне не ведомо, – опять невинно ответила хозяйка, глядя на меня то ли с насмешкой, то ли действительно недоумевая, чего я, собственно, добиваюсь. Я взял себя в руки, и устало спросил:
   – Значит, я должен пойти за реку и привести сюда первого встречного человека?
   – Может, и первого, да не любого.
   – А какого?
   – Суженного.
   – Вот! – обрадовался я столь быстрому продвижению разговора. – А как я узнаю что он «суженный», и кому он сужен?
   – Мне, – потупив взор, смущенно ответила женщина.
   – Понятно, – я начал понемногу въезжать в суть проблемы. – Я должен пойти за реку и найти вам жениха. Правильно?
   Она кивнула.
   – Значит, вы мне расскажете, кто он таков, какой из себя и где его найти?
   Женщина отрицательно покачала головой. Похоже, мы опять начинали буксовать на месте. – Так как же я узнаю, где его искать?
   – Ворон прилетит к завтрему… может, скажет.
   – А медведь? Медведь не знает?
   – Медведь в эти дела не мешается. Помочь может, если нужда будет и попрошу. Вот ворон тот скажет, я наказала.
   Разговор наш надолго прервался. У истоков непробиваемой тупости, которую вдруг продемонстрировала Марфа Оковна, женщина о-очень не простая, могла стоять одна причина: нежелание говорить и объясняться. Это самый легкий способ отвязаться от докучного любопытства. Таким нехитрым приемом в нашей стране народ испокон века защищается от чиновников и власти.
   Я не был властью, так что причина, по которой хозяйка меня морочила, могла быть одна: меня хотели использовать втемную. Это мне, ясное дело, не очень понравилось. С другой стороны, если всерьез поверить во все чудеса, свидетелем которых я стал, можно, как говорится, не отходя от кассы, стать из «примитивного материалиста» «придурочным мистиком»…
   Подумать мне было о чем. В том, как я попал сюда, безропотно остался, занимаюсь проблемами совершенно чужой мне женщины, торчу в Богом забытой дыре, была вроде бы моя добрая воля. Никто меня ни к чему не принуждал.
   Мало того, находиться здесь мне почему-то интересно и даже комфортно. Я практически не вспоминаю Ладу, меня не волнуют мои московские дела и обязательства, а интересуют старинные книги, говорящие лоси и какие-то побочные ветви рода человеческого, до которых, мне, собственно, нет никакого дела.
   Как и многих людей, меня занимают вопросы жизни и смерти, космоса, истории, любви, мира, войны, политики.
   Однако, как большинство, я живу мелкими заботами сегодняшнего дня, добыванием хлеба насущного и к глобальным проблемам отношусь с интересом в основном в часы досуга, под хорошую стопку водки в приятной компании. У меня есть сложившееся представление о мировом порядке, однако хватает ума не считать себя «истиной в последней инстанции». Я никогда не верил в сверхъестественные силы и считал ненормальными или шарлатанами людей, утверждавших, что они с этими силами сталкивались, или могут ими управлять.
   Причиной моего скептицизма был нулевой опыт в этой области. Никогда ничего необычного ни со мной, ни с близкими не случалось.
   Теперь, вдруг столкнувшись с совершенно необъяснимыми фактами, я, тем не менее, решил не спешить менять привычную точку зрения на диаметрально противоположную. Если я, со своими крошечными знаниями, не могу объяснить какие-то явления, то не стоит сразу объявлять их сверхъестественными. Вполне возможно, что они очень даже естественные. Просто мне пока недоступно понимание их механизма.
   – Хорошо, – сказал я хозяйке, – подождем вашего ворона.

Глава пятая

   На следующий день многое, если не все, решилось, правда, без моего активного участия. Проснулся я поздно, с сильной головной болью и совсем не выспавшимся. Говорят, такое состояние бывает после употребления сильного снотворного. Хозяйки в усадьбе не было. Я поискал ее на подворье, не нашел и отправился купаться. Вернулась она только к обеду. Ничего не объяснила и сразу приступила к инструктажу.
   Многое из того, что она сказала, мне не понравилось, но я решил для чистоты эксперимента неукоснительно следовать ее указаниям.
   Наш последний вечер прошел вполне идиллично, в полном душевном контакте.
   Марфа Оковна наготовила много всяких разностей и на стол, и мне в дорогу. Мои очередные попытки выведать что-нибудь интересное натыкались на обычные односложные, ничего не говорящие ответы. Зато душевности и благодарностей было в переизбытке. Спать мы легли рано, так как встать мне предстояло еще затемно.
   Рассветным утром я стоял перед остатками моста. Марфа Оковна проводила меня только до ворот своего подворья, сославшись на нежелательность в этот день покидать дом.
   Летнее раннее солнце еще не выползло из-за горизонта, но, как сказали бы в старину: «Длань и десница его уже расцветили белые караваны облаков киноварью зари». Плотная туманная дымка висела над рекой, скрывая и воду, и противоположный берег. Две корявые дюймовые доски кривой тропинкой уползали в туман вместо сгнившего, давно исчезнувшего настила.
   Я подкинул за спиной тяжеленный рюкзак и в очередной раз почувствовал себя полным идиотом. Брести на ту сторону по ненадежному мостку, имея приличный шанс свалиться в воду, было глупо. Бормотать при этом дурацкие заклинания на каком-то птичьем языке – еще глупее. По словам Марфы Оковны, заставившей меня выучить эту тарабарщину, любая ошибка отсрочит мое путешествие до следующего дня. Вставать же снова в такую рань и бродить по мокрой, росистой траве я не хотел.
   Так что мне пришлось играть по предложенным правилам. Сонливость и странность действий как бы раздваивали мое сознание. Нелепость ситуации, когда взрослый и относительно образованный человек играет в какие-то колдовские игры, совмещалась с ощутимым присутствием чего-то явно потустороннего, вселяющего необъяснимую тревогу.
   По инструкции идти нужно было, не останавливаясь и не оглядываясь, причем не только по мосту, но и дальше, до поляны с каким-то старичком. Я в очередной раз скорбно вздохнул и, произнеся первое слово заклинания, вступил на хлипкое сооружение, закачавшееся под моей тяжестью.
   Пройдя половину моста, пошел увереннее. Было похоже, что на этот раз он еще не развалится. Не торопясь и не оборачиваясь, чему, кстати, помогали дурацкие заклинания, я перешел мост. Доски настила немного не доходили до противоположного берега. Я спрыгнул на песчаный пляж, чтобы не промочить ноги, и двинулся вперед по едва видимой тропинке.
   На следующем этапе у меня должна была состояться встреча с неким таинственным старичком. Он должен был сидеть на какой-то поляне. С ним мне предписывалось завести вежливый разговор и попытаться расположить его к себе. Если он что-нибудь попросит, дать не скупясь. Теоретически, по мнению Марфы Оковны, он захочет денег.
   Она ими меня наделила. Я совсем не разбираюсь в нумизматике, но то, что это очень старые деньги, догадаться было несложно. Я таких еще никогда не видел: овальные серебряные монетки, на одной стороне которых был отчеканен всадник, на другой – цветок в виде стилизованной розы.
   Хозяйка несколько раз подчеркивала, что покровительство старичка очень важно, и чтобы попасть «туда», и чтобы вернуться «сюда». Причем если с «сюда» было более или менее ясно, то что меня ожидает «там», я так и не узнал. Похоже, она и сама этого толком не знала. Из ее слов можно было почерпнуть только тактику поведения, все остальное я должен был выяснить самостоятельно, сориентировавшись на месте, после чего действовать сообразно обстоятельствам.
   Я, кстати, так и не присутствовал на вторичном явлении черного ворона народу, и его «резюме» узнал через хозяйку. Этот пернатый приятель загрузил информацией и мистическими действиями весь вчерашний вечер.
   Кроме заучивания мистических слов, вчера мне еще пришлось топить баню, три раза париться и три раза студиться в реке. Хозяйка в «помывке» не участвовала. Она трудилась в прямом смысле в поте лица, обихаживая баню. Каждый раз, когда я после омовения в реке возвращался в парную, там был другой аромат. Вся процедура мытья была строго регламентирована, до самых мелочей: сколько минут мне находиться в парной, сколько в реке, с какой ноги начинать движение. После такой психологической подготовки нарушать «регламент» действа я не решался и, как было предписано, не глядя по сторонам, брел по мокрой росистой траве прочь от реки. Что-то на этом берегу было отличным оттого, оставленного мною. На этой стороне было значительно прохладнее, чем на той.
   Солнце только взошло и до конца не рассеяло предрассветный утренний сумрак. Вскоре я взобрался на косогор и подошел к опушке старого неухоженного леса. Продравшись через плотный колючий кустарник, я оказался под кронами огромных деревьев, закрывающих небо. Тропинка, едва обозначенная в начале пути, исчезла, и я пошел вдоль опушки разыскивать ее. Понемногу светлело. Наконец я разглядел ее, почти неразличимую, в буйном разнотравье.
   Идти по проторенной дорожке было комфортнее, чем по бездорожью. Я сориентировался по солнцу и двинулся в юго-западном направлении. Мне нужно было четко представлять азимут движения, чтобы не возникло проблем при возвращении. Марфа Оковна не оговаривала расстояние до полянки со старичком, но мне казалось, что он должен был находиться поблизости от реки. Однако полянок я уже прошел предостаточно, но никаких старичков там не было. Тяжеленный рюкзак давил лямками плечи, и гулять с ним просто так мне не очень хотелось.
   Меня всегда раздражает бесцельное времяпровождение вроде прогулок. У любого действия должна быть цель, это примиряет со многими неудобствами.
   Наконец, я такую цель нашел, начав собирать грибы. Белые попадались прямо у тропинки, и я увлекся. Сбор грибов – затягивающее и азартное занятие. Теперь я имел вполне конкретную цель. Старик и тяжелый рюкзак отошли на второй план, и, когда в нескольких шагах от меня прозвучал надтреснутый тенорок, я вздрогнул и удивленно взглянул на сидящего на заросшем мхом пне колоритного дедка.
   Только увидев старика, я вспомнил, зачем я здесь. Дед выглядел сногсшибательно, таких особей я еще не встречал. Он напоминал не то колхозника времен коллективизации, не то статиста из оперы «Иван Сусанин». На старичке была совершенно ветхая рубаха до колен, вся в заплатах, коротенькие штаны системы «портки», абсолютно не по летнему сезону, теплая войлочная островерхая шляпа, напоминающая кулек, и, самое умилительное, настоящие лапти с онучами.
   От такого зрелища я чуть не рассмеялся.
   – Здравствуй, дедушка, мой свет, вам от Оковны привет, – срифмовал я приветствие в старорусском стиле.
   Дед приветствие пропустил мимо ушей и строго спросил:
   – Куда путь держишь, барин?
   Обращение «барин» меня немного удивило, однако я не стал цепляться к старику и почтительно ответил, отвешивая поклон:
   – К вам, с просьбой.
   – Это что у тебя за срам? – перебил он меня, указывая пальцем на полиэтиленовый пакет, в который я собирал грибы.
   Я сам с интересом посмотрел на пакет. На нем была изображена красотка, рекламирующая колготки. Мы уже так привыкли к голым девам в рекламе и на газетных разворотах, что перестали обращать на них внимание.
   – Реклама, – неопределенно ответил я, не намереваясь вступать в детальные объяснения..
   – Подай! – повелительно приказал старик и протянул сухонькую коричневую руку к пакету.
   Я подал. Дед безжалостно вытряхнул из пакета грибы, разгладил его и начал любоваться полуголой моделью. Девка и вправду была отменная. Пока старик осматривал и обнюхивал красотку, я успел присмотреться к нему. Был он маленький, щупленький, но с густой клочковатой нечесаной бородой, до глаз закрывавшей лицо. Из-под нее виднелся только нос картошкой, почему-то морщинистый, и выцветшие, белесые глазки, наглые и цепкие. В старике было что-то от врубелевского лешего.
   Насладившись лицезрением женских прелестей, он свернул пакет трубочкой и опустил в мешок, который достал из-за пня.
   – Мне пригодится, – объявил он.
   Я кивнул. Старик с простоватой улыбкой взглянул на меня в упор. Выглядел он божьим одуванчиком, однако холодные, настороженные глаза не вписывались в благостный образ.
   – Деньги давай, – неожиданно, без преамбулы, потребовал он.
   Предупрежденный, я не удивился и вытащил заранее приготовленную горсть современных монет. Старик протянул руку, и я ссыпал их ему в ладонь.
   Может быть, это и мелкое жульничество, но я решил попробовать впарить деду вместо нумизматических редкостей российскую мелочь. Он с интересом рассмотрел монетки, ничего не сказал и спрятал за пазуху.
   – Табачок есть? – опять без рассусоливаний спросил дед.
   Я вытащил из кармана початую пачку «Золотой Явы» и дал ему сигарету.
   – Табачок? – удивился старик, с интересом рассматривая ее.
   Я достал вторую сигарету, показал, каким концом она берется в рот и, щелкнув зажигалкой, прикурил. От вспыхнувшего огонька старик шарахнулся, но тут же, как только зажигалка погасла, потребовал подарок. Я показал, где нажимать клавишу, и отдал огниво ему в руки. Дед долго не решался ее зажечь, придирчиво рассматривал и шептал что-то вроде заклинаний. Видимо, не усмотрев никакой опасности, несколько раз зажег огонек. Каждый раз это приводило его в буйный восторг, и он принимался издавать какие-то булькающие звуки. Наконец, запах дыма отвлек его, и он, присмотревшись ко мне, довольно ловко зажег сигарету, а зажигалку отправил к себе за пазуху. Я не стал протестовать, тем более что у меня их с собой была целая упаковка, взятая на случай мелких презентов селянам.
   Сигарета деду не понравилась. Он, недовольно ворча, выкурил ее в несколько затяжек и пренебрежительно отбросил окурок. После этого с гордым видом вытащил из-за пазухи пеньковую почерневшую трубочку и кисет с какими-то корешками.
   Большей пакости, чем его самосад, трудно себе представить, но старому хрену едкая вонь доставила большое удовольствие. Щурясь и ухмыляясь, он выпускал в мою сторону клубы ядовитого дыма, демонстрируя, каким должен быть качественный табак.
   Я же с интересом рассматривал его одежду. Уже упомянутая латаная рубаха была пошита из льняной холстины. Ткань эта очень напоминает мешковину, только что нити были чуть тоньше и набиты плотнее. Качество пошива тоже было не самое высокое. Не знаю, сам ли он портняжил или у них в деревне был специальный умелец-оригинал, но все было сварганено криво-косо, через край и неровными стежками.
   Кончив курить, старик опять заставил меня вздрогнуть внезапным вопросом:
   – Водка есть?
   Понятное дело, водка у меня была. Куда же в России денешься без водки?
   – Есть, – так же кратко, как дед, ответил я и вытащил из бокового кармана рюкзака бутылку темного происхождения, купленную в приснопамятном «сельпо».
   Бутылка старика заинтересовала почти так же, как зажигалка. Он прямо-таки вырвал ее у меня из рук и начал придирчиво рассматривать.
   Водка называлась «Столичная». На этикетке, если кто помнит, изображена какая-то высотка. Однако картинка его внимания не привлекла, деда заинтриговала пробка эпохи победившего социализма. Была она сделана из фольги без хвостика. Развитой социализм на хвостиках экономил, чем создавал большие неудобства жителям страны, и, в конце концов, на этом прогорел.
   Как откупорить бутылку, старик не догадался и, вернув мне емкость, приказал:
   – Открой!
   Я срезал ножом регрессивную пробку. Простота операции потрясла дремучего соотечественника. Он отобрал у меня и пробку, и бутылку. Первую он отложил для изучения за пазуху, а вторую тут же употребил прямо из горла. Причем, не сделав даже попытки поделиться напитком со мной. Это было совсем уже не по-русски.
   Продукт деду очень понравился, он подержал пустую бутылку над языком, ловя последние капли, облизал горлышко и, с сожалением убедившись, что она пуста, притырил ее в мешок.
   Я молча ждал, чем все это кончится, и что еще придумает стребовать с меня старикан. После бутылки из горла, причем без закуски, его должно потянуть на общение.
   – Ладно, иди, – опять взял быка за рога дед, – назад пойдешь, золотеньких денежек принеси.
   – Ага, – обрадовался я запросу, – как только, так сразу.
   Докончить с темпераментом начатую фразу я не успел.
   Старик исчез.
   Не знаю, какое впечатление производит на публику Давид Копперфилд, исчезая со сцены, думаю, не меньшее, чем дедок произвел на меня. Сработал эффект внезапности. Чего-чего, но фокуса я от него не ждал. Я начал оглядываться по сторонам. Осмотрел пень, на котором сидел лесовик. Обошел полянку. Я был совершенно один с повелением идти «туда, не знаю куда».
   Меня начала злить афера, в которую я вляпался. Раздражать собственная дурость и легкомыслие. Тяжелый рюкзак. Голодный желудок. Последний, как оказалось, больше всего. Я только теперь обратил внимание на время. Было ни много, ни мало пятнадцать минут двенадцатого. От Оковны я вышел в начале четвертого, и во рту у меня не было ни макового зерна. Я пошерудил в рюкзаке, просмотрел провиант, собранный мне в дорогу хозяйкой, и остановился на пироге с капустой и банке пива. Я откусил от пирога и запил пивком.
   – Ишь, сам пьет, а мне не дает! – раздался со стороны пня знакомый голос.
   Старик опять сидел на своем старом месте и алчно принюхивался к пиву.
   – Дай! – потребовал он, не балуя меня разнообразием своих желаний.
   Я со вздохом отдал ему банку, она была первая, последняя и единственная. Дед высосал все до капли и спрятал тару в мешок.
   – Куда мне идти, дедушка? – торопливо спросил я, опасаясь, что он снова исчезнет.
   – Туда! – махнул рукой старик.
   Я машинально повернулся в указываемую сторону, не забыв скосить глаз и на таинственного деда. Хотите – верьте, хотите – нет, но старик растаял в воздухе.
   Никакой иллюзионистской техники в глухом лесу не было, я был в здравом уме и твердой памяти, так что отказываться верить собственным глазам больше не мог.
   Оставалось порадоваться тому, что судьба втянула меня в очень романтическое приключение с совершенно непрогнозируемым концом.

Глава шестая