Шидловский Дмитрий. Пророк

   Я резко встал, наверное, слишком резко, потому что Юля зашевелилась, открыла глаза и потянулась.
   – Ты уже встал? – спросила она. – Сколько времени?
   – Спи, еще только шесть.
   – А ты работать?
   – Да, есть кое-какие дела.
   – Господи, чем ты только занимаешься?
   – Имениями. Они запущены, и я хочу кое-что поменять. Сегодня в час пополудни должен приехать архитектор. Я решил перестроить левое крыло...
   – И ты это называешь отдыхом? – лукаво улыбнулась она. – Я тут подсчитала, что у тебя здесь десятичасовой рабочий день, без выходных.
   – Так это отдых для меня, – рассмеялся я. – Обычно я работаю четырнадцать, а то и шестнадцать часов в сутки.
   – Трудяга! – она притворно нахмурилась. – А мы-то, простые смертные, думаем, что у вас вся жизнь: вернисажи, «скачки, рауты, вояжи».
   – Самая работа, – с шутливой важностью согласился я. – Особенно если вернисаж в посольстве Поднебесной империи, на скачках присутствует цесаревич, раут проходит с членами правления союза предпринимателей, а вояж предстоит на императорской яхте. А ты думаешь, основные решения принимаются на официальных переговорах и конференциях?
   – Ты хоть когда-нибудь отдыхаешь? – спросила она уже серьезно.
   – С тобой, – ответил я неожиданно для себя.
   Ее лицо вдруг стало необычайно серьезным.
   – Ты уничтожишь себя. Сожжешь – и сам не заметишь. В твоем ритме ни один нормальный человек и месяца не выдержит.
   – Может, и не выдержит, – я пожал плечами. – Я выдержал уже пятнадцать лет. В конце концов, это мой выбор. Я могу и отказаться от него.
   – Правда?! – она снова хитро прищурилась. – А слабо сегодня все бросить и поехать вместе кататься?
   – Я пригласил архитектора на час. Заставить его ждать было бы невежливо. А в остальном нет проблем. Давай после завтрака поедем верхом в Горелово. Как раз к часу обернемся.
   – Горелово? Где это?
   – Одно село на окраине имения. Никогда там не был. Говорят, самое бедное в уезде.
   – Горелово, – повторила она. – Прямо как у Некрасова.
   – «Горелово, Неелово, Неурожайка тож», – припомнил я. – Вот и посмотрим, кому не живется «весело, вольготно на Руси».
   Лошади рысили по лесной дороге. Небо по-прежнему хмурилось, но, кажется, дождем уже не набухало. Я иногда с опаской поглядывал на Юлю, которая еще не очень уверенно держалась в седле, но всякий раз весело улыбалась мне, давая понять, что чувствует себя прекрасно и никакой опасности нет. От свежего ветра, напоенного лесными запахами, лицо ее раскраснелось и светилось счастьем.
   «Интересно, что ее привело в такой восторг? – подумал я рассеянно. – Понравилось ездить верхом или почуяла свою женскую власть? Если второе, то, пожалуй, она несколько переоценивает свои силы».
   Лес закончился. Мы въехали на вершину холма, и я осадил лошадь. Рядом со мной остановилась Юля. Перед нами открылся восхитительный пасторальный пейзаж. Небольшая речка петляла среди лугов и полей, раскинувшихся на пологих холмах, и убегала к темневшему на горизонте лесу. В ее излучине, у холма, увенчанного маленькой церковкой, притулилась небольшая деревенька. Ни церковь, ни деревенские дома не блистали богатством отделки, но лучи солнца, неожиданно выглянувшего из-за туч, так ударили в золоченый купол церкви, так ярко заставили его засиять, что мы невольно зажмурились.
   – Как красиво! – воскликнула Юля.
   Я прикрыл ладонью глаза от слепящего сияния купола. Было что-то особенное, неземное в гармонии собравшихся на горизонте грозовых туч и отважном блеске церковной позолоты.
   – Жаль, не дал мне бог таланта живописца! Вот бы такую картину написать!
   – Мне кажется, что люди, которые живут среди такой красоты, просто не могут быть злыми, – чуть помолчав, заметила Юля.
   – А вот мы сейчас спустимся вниз и посмотрим, – усмехнулся я.
   – Только не быстро, – попросила Юля с опаской.
   – Хорошо, – я тронул поводья, и лошадь медленно зашагала вниз по склону.
   Некоторое время Юля молча ехала рядом.
   – Ты так изменился за то время, пока мы не встречались, – проговорила вдруг она.
   – Что это ты сегодня заинтересовалась? – повернулся я к ней.
   – Да так, – она отвела глаза.
   «Все еще боится меня», – с грустью подумал я.
   – Передо мной поставили вопрос, на который я не сразу нашел ответ.
   – Честно говоря, ты не производишь впечатление человека, который долго думает над вопросом.
   – Это только кажется.
   – Вот как?! И что же повергло в такое замешательство самого князя Юсупова?
   – Небольшая логическая задача. Представь, мы живем в стабильном мире. Он несправедлив: люди рождаются в неравных условиях и не могут раскрыть себя в полной мере, одни страны и классы подавляют другие. Происходит целая куча несуразностей и несправедливостей, но мы к ним привыкли и научились устраиваться в этом несовершенном мире. И тут появляется человек, который говорит о том, что может изменить существующий порядок вещей. Он хочет предоставить всем по-настоящему равные возможности, хочет вывести творцов из-под власти капитала, ограничить алчность и притязания тех, кто получил доходные места не по заслугам. Он, словом, хочет создать идеальный миропорядок, в котором конфликты не будут кровавы и каждый сможет проявить себя согласно своим наклонностям и талантам.
   – Но ведь это невозможно, – усмехнулась Юля.
   – Что невозможно? – переспросил я.
   – Изменить существующий порядок вещей.
   – Это-то как раз проще всего. Он, собственно, все время меняется.
   – Но чтобы так сильно...
   – Можно и кардинально. Как сказал бы Архимед, «дайте мне точку опоры, и я переверну мир». Антагонизм бушующих страстей позволяет сохранить стабильность мира, но если кто-то нарушит баланс, мир перевернется мгновенно.
   – И неужели его можно сделать таким, как ты описал?
   – Теоретически, да.
   – Ну, тогда, это был бы прекрасный мир, – подумав, заметила Юля и вдруг лукаво усмехнулась, – но неуютный для князей Юсуповых.
   – Почему же? – удивился я.
   – Им пришлось бы поделиться с неимущими состоянием, доставшимся по наследству от предков.
   – Ради сохранения общественного спокойствия я мог бы на это пойти. Семнадцатый год научил нас многому.
   – Властьимущим пришлось бы нести крупные расходы на социальное обеспечение.
   – Вряд ли превышающие те, что мы несем сейчас. У нас ведь социальная рыночная экономика, а наша семья никогда не уклонялась от налогов.
   – Они должны были бы поступиться влиянием и властью.
   – Те, кто не обладал ни умом, ни талантами, никогда не смогут играть серьезной роли, к какой бы семье они ни принадлежали. Другой вопрос, куда направлять таланты и как использовать ум. Но достойным людям в такой системе всегда нашлось бы место. Более того, им было бы много легче утвердиться во власти.
   – И влияние князя Александра Юсупова выросло бы? – она внимательно посмотрела на меня.
   – Он мог бы занять очень высокое положение в новой иерархии, – ответил я, чуть подумав.
   – Но тогда ему стоило бы всеми силами поддержать подобные перемены.
   – Возможно, но есть одна загвоздка. Нарушение баланса ведет к быстрым переменам... слишком быстрым для общественного сознания. Можно перевернуть мир, но создать при этом такой хаос, что путь к желанному благоденствию растянется на века.
   – Но ведь это будут перемены к лучшему. Неужели люди не поймут своей выгоды?
   – Резкое изменение образа жизни выбьет у них почву из-под ног, лишит чувства защищенности. Крушение старых, проверенных ценностей аукнется анархией, а анархия – это биржевой коллапс, резкий рост цен на товары первой необходимости, локальные войны с множеством жертв... Может, сейчас наш мир и несправедлив, но мы, по крайней мере, давно уже отвыкли от столь серьезных потрясений. Взрыв может быть ужасающим и кровавым. Не зря говорят, благими намерениями мостится дорога в ад.
   – Тогда надо бороться против этого.
   – То есть встать на сторону тех, кто пытается сохранить существующий порядок вещей, – усмехнулся я. – Тех, кто несет бред о таинстве власти и тем укрепляет власть олигархии, кто разговорами о священной собственности защищает права грабителей на награбленное, заменяет духовный путь церковными догмами и ритуалами, скрывает эксплуатацию за красивыми россказнями о содружестве труда и капитала, – короче, защищать несправедливость этого мира.
   – Я не понимаю тебя! – отчаянно замотала головой Юля. – Ты только что говорил о том, что надо предотвратить взрыв...
   – В том-то и беда, что ко взрыву мы идем под флагом борьбы за справедливость, а стабильность защищают обманщики и воры.
   – И что же ты выбрал? Кого поддержишь?
   – Никого. Разрушать существующий порядок вещей – неприемлемо для князя Юсупова. Поддерживать подлецов – невозможно для Сяо Лунга.
   – Значит, ты будешь ждать, кто кого победит?
   – Я знаю исход.
   – Чем же все закончится?
   – Ничем. Все останется как есть.
   – Тогда и беспокоиться нечего, – передернула плечами Юля.
   «Может быть, если не знать, на какую бурю способен Гоюн, – подумал я. – Тигр явно готов к прыжку, и какая разница, будет ли эта атака губительна для него самого, если пострадают невинные люди?»
   Некоторое время мы ехали молча.
   – Ты говорил с Гоюном? – спросила вдруг Юля.
   Я резко повернулся к ней.
   – С чего ты взяла?
   – Так, показалось.
   – С Гоюном.
   Я почему-то пришпорил лошадь, но Юля быстро нагнала меня.
   – Ты боишься его? Наверное, он действительно опасный человек. Я ведь долго верила ему.
   – Он действительно опасен, очень опасен... но я боюсь себя.
   – Он предлагал тебе встать на его сторону?
   – Да.
   – Ты отказал?
   – Да.
   – Ты не боишься, что он захочет убить тебя?
   – Нет. Он, как и я, сам не совершает гадостей. Мы с ним оставляем неблагодарную работу другим и пользуемся плодами их ошибок.
   Мы выехали к асфальтированной дороге, ведущей в деревню, и поехали по обочине. Вскоре я уже украдкой наблюдал за крестьянскими избами. Старые, примерно шестидесятых годов постройки, типовые дома выглядели убого. Я вспомнил роскошные коттеджи в Архангельском, самом большом имении Юсуповых. Там еще лет пятнадцать-двадцать назад самые последние крестьянские семьи перебрались в просторные дома, не похожие один на другой и напичканные самым лучшим оборудованием. А здесь люди все еще ютились в сборных домиках, наподобие тех, что распространены в странах Северной Америки.
   Я аккуратно объехал большую выбоину на дороге – судя по всему, давнюю, еще с лета оставшуюся. Неужто никому из жителей деревни за все время так и не пришло в голову вызвать дорожную службу? Если так, то в этой деревне действительно было немало проблем.
   Несколько удивляло отсутствие людей на улицах и во дворах. Хотя автомобили: старые ржавые пикапы и малолитражки – стояли за воротами, самих жителей я нигде не увидел. Мы проехали чуть дальше и услышали шум и крики, доносившиеся с «пятака». Очевидно, мы поспели к разгару какого-то местного праздника.
   Мы свернули за угол и оказались у магазина. Весь «пятак» был заполнен народом. Под гиканье и одобрительные возгласы зрителей в центре круга, образованного толпой, нещадно молотили друг друга десятка два молодых людей, и их яростные вопли, мат, стоны и глухие звуки ударов сливались с улюлюканьем толпы. Две женщины, громко причитая, тащили к обочине какого-то парня с разбитым в кровь лицом.
   – Что это? – изумленно спросила Юля.
   – Кулачные бои, – ответил я.
   – Какая дикость, – фыркнула она.
   – Традиция.
   Нас заметили. Постепенно мы привлекли внимание всех зрителей, и драка в центре площади тоже начала затихать. Лишь один парень, лет двадцати пяти на вид, все никак не мог успокоиться, ругался и кидался на противников. Его отталкивали, пытались утихомирить, а он все не унимался.
   – Охолонь, Федор, – подошел к буяну невысокий осанистый старичок. – Князь к нам пожаловал, а ты бузишь.
   Федор застыл на месте и растерянно посмотрел на нас с Юлей. Кажется, он был изрядно пьян.
   – Добро пожаловать, ваша светлость, – старик, подойдя к нам, поклонился.
   – Здравствуйте, – я спрыгнул с лошади, передал поводья подскочившему ко мне мужику и помог спешиться Юле.
   – А у нас тут праздник, ваша светлость, – сообщил подошедший старик. – Рождество пресвятой богородицы празднуем.
   Кажется, это был староста, но я никак не мог вспомнить его имени.
   – Вижу, – улыбнулся я. – Традиции бережете.
   Вокруг нас уже стал образовываться плотный круг деревенских жителей.
   – Точно так, ваша светлость, – приосанился старик. – Кулачным боем молодежь тешится. А сейчас, коль оказали честь в деревеньку нашу пожаловать, не откажите и за праздничный стол с нами сесть.
   – Спасибо, – ответил я. – Надолго у вас задергаться, увы, не сможем, но от приглашения не откажемся.
   Старик степенно поклонился.
   – Столы сейчас накроют. Все готово уж, только ждали, когда молодежь натешится. А пока извольте, ваша светлость и вы, сударыня, в моей избе полчаса обождать.
   Вместе со стариком мы отправились к одному из ближайших домов, но дорогу нам неожиданно преградил нетвердо державшийся на ногах Федор.
   – Опять князья за счет мужика пировать будут? – воскликнул он. – Опять нам дармоедов кормить?!
   Окружающие зашипели на смутьяна, но я жестом дал понять, что хочу поговорить с обидчиком. Когда ропот утих, я смерил взглядом Федора: рослый, примерно на голову выше меня, плечистый, лицо грубое, в глазах неподдельная злость.
   – Объясните, Федор, – холодно спросил я, – откуда родилось предположение, будто я живу за ваш счет?
   – А как же? – Федор явно играл на публику. – Мужик горбатится, хлеб растит, животину разводит, а князья у него все забирают да еще и ренту за землицу дерут. А землица-то самая лучшая как раз князьям осталась.
   – Если я не ошибаюсь, вашу продукцию у вас не забирают, а выкупают, – возразил я. – Притом вы можете продавать ее любому закупщику. Общий сход деревни, насколько я знаю, решил, что Горелово будет поставлять всю свою продукцию на основе долгосрочного договора, но любой крестьянин имеет право единолично выбрать стороннего закупщика.
   – Все так, ваша светлость, – суетливо начал кланяться староста. – А ты, Федор, уймись, не позорь деревню перед высоким гостем.
   – Уймись?! – зло выкрикнул Федор. – Да какой он высокий гость? Кровопивец он! А еще про стороннего закупщика тень на плетень навел. Можно бы стороннего нанять, да за то, чтобы ко мне одному за молоком ездить, закупщик три шкуры с меня сдерет!
   – А что ж вы деревенскому сходу не предложили другого закупщика, если у него цены выше? – спросил я.
   – Так ведь ваши-то закупщики вперед платят, – смутился Федор, – остальные-то по поставке. А сеять на какие деньги? В банк сунешься – там землю и дом заложить велят, а случись неурожай, так что же мне, по миру идти?
   – Так чем вы недовольны, Федор? Моя закупочная компания кредитует вас без залогов, соглашается на погашение долга в счет урожаев будущих лет, платит проценты банку, несет риски, а вы не теряете имущество. Вот поэтому ее закупочная цена и ниже, чем у конкурентов. Так ведь зато и вы можете спокойно работать и не печалиться о будущем. К тому же вам не возбраняется взять у меня землю в аренду, увеличить оборот и свою прибыль.
   – А почему ты, князь Юсупов, владеешь землями, которых взглядом не окинешь, а у меня, Федьки Кузнецова, надел такой, что семья с него едва кормится? – глаза Федора налились кровью, и он двинулся на меня. Тщедушный староста попытался преградить парню дорогу, но тот его как будто и не заметил. – Почему ты миллионами ворочаешь, а я тысчонку сберегаю, чтоб на Рождество семью в Москву свозить? Почему ты на «Руссобалтах» разъезжаешь, а я старый «Опель» починяю? Чем ты лучше меня? Отчего у тебя с рождения все, а у меня шиш с маслом?
   Я холодно посмотрел в глаза собеседнику, и тот застыл на месте.
   – Ты гражданин самой богатой и самой сильной страны мира, – тихо произнес я в нависшей тишине. – Это не шиш с маслом. За это поколения твоих предков кровь и пот лили. Твой месячный доход равен доходу целой деревни в какой-нибудь Бразилии или на Сицилии. А те же сицилийцы куда как богаче эфиопов, но знать об этом не хотят, а завидуют Федьке Кузнецову из Горелово. Так и будем друг друга достатком попрекать? Всегда есть те, кто живут хуже и лучше тебя. А то, что люди в неравенстве рождаются, так от века заведено, и не нам с тобой это менять. Мои предки за свои поместья службу служили, на благо отечества работали. Не только ради себя, а и чтобы детям своим добро передать. И ты своим детям хороший надел и богатый дом передать хочешь. Так не сетуй на судьбу, а работай, учись, детей в люди выводи. Сможешь на деревне богатейшим стать – кто тебя попрекать начнет? Чего ты хочешь от меня? Чтобы я раздал свое имущество таким, как ты? Могу. А что проку? Не ценит человек того, что даром получает, как ты не ценишь то, что от рождения имеешь. Богатство, которое без труда досталось, не вверх человека поднимает, а вниз тянет. Дам я тебе миллион, так ты и вовсе работать бросишь. Вижу, что бросишь. Вот сегодня праздник церковный, так почему ты не в церкви и не с семьей? А нет праздника, так почему не учишься, как со своего клочка земли большой урожай получить? Я же когда через деревню ехал, видел, что за трактора и сеялки в ангарах стоят. Прошлый век: топливо жрут, зерно разбазаривают. Почему не взял у меня в имении новую технику? Учиться надо, Федор, работать, любить свою семью и уважать соседей – а ты вместо этого кровь свою и чужую льешь в пустой потехе. Да будь ты хоть и сам князем, с такой жизнью все одно бедняком помрешь.
   – Ох, хитры вы, баре, – набычился Федор. – И складно ты, князь, говоришь, а все не так получается. Я одно знаю: барин завсегда мужика облапошит. Не ровня мы вам. А вот ты, коль такой умный, встал бы в стенку с мужиками али против меня одного. Вот бы и посмотрели, кому что от бога дано.
   – Да что ж ты, Федор, деревню нашу позоришь! – жалобно пискнул староста.
   – Ну, если у человека кулаки чешутся, то словами его не успокоишь, – усмехнулся я. – Изволь, Федор. Только я ведь тебе и впрямь не ровня, сам за целую стенку постоять могу. Отчего б тебе не собрать таких, как ты, да и не выйти на меня разом? А я, чтоб интересней было, тому, кто меня положит, завтра же миллион рублей уплачу – но с условием! – предостерегающе поднял я руку, упреждая гомон толпы. – Те, кого я положу, учиться поедут, в сельскохозяйственный институт. Стипендию назначу, семьи ваши в обиду не дам, но кто диплом получить не захочет или не сможет, тот мне миллион уплатить должен будет. Согласны?
   По толпе пробежал ропот.
   – Ох, Сашенька... – Юля вцепилась мне в локоть.
   – Я же тебе говорю, что если у человека кулаки чешутся, его не остановить, – тихо ответил ей я, высвобождая руку.
   – Но если ты откажешься, крестьяне сами не пустят Федора в драку.
   – А кто говорил про Федора?
   Меж тем вокруг Федора собралась компания из десятка парней, и между ними завязался оживленный спор. Толпа гудела.
   – Ваша светлость, – подскочил ко мне староста, – не погубите! Что же это содеется, если прознают, что в Горелово на вас напали?
   – Ничего, – буркнул я, – скажут, что князь в кулачных боях решил поучаствовать. Имею я на это право или нет?
   Староста сник, компания, собравшаяся вокруг Федора, развернулась в стенку.
   – А что, князь, давай попробуем! – задорно крикнул Федор. – Только не говори потом, что тебя принудили!
   Я отступил на два шага назад и развел руки, как бы приглашая противников нападать. Толпа подалась в стороны, только Юля осталась стоять рядом. Я строго посмотрел на нее, и она нехотя отошла к зрителям.
   – Эхма! – Федор замахнулся правой рукой и побежал на меня.
   «А ведь он не хочет учиться», – рассеянно подумал я, глядя на этого здоровяка.
   Толпа ахнула. Очевидно, зрителям показалось, что я упустил возможность увернуться от удара. Однако, скользнув чуть в сторону, я присел, пропуская над головой огромный кулак, и, поднимаясь, легко ткнул противника пальцами под ребра. По инерции Федор сделал еще пару шагов и тяжело рухнул на землю, а на меня налетели новые кандидаты в миллионеры. Зная, что в кулачном бою удары ногами запрещены, я действовал только руками: заблокировал удар второго атакующего и тут же кулаком отправил его в нокаут, сместился к третьему и свалил его с ног упреждающим ударом по корпусу, уклонился от четвертого и врезал ему локтем в грудину. Пятый мертвой хваткой вцепился мне в правую руку – и тут же получил левой по почкам. Шестой постарался воспользоваться моим временным замешательством, но достал лишь на излете, зато схлопотал от меня контрудар в грудину аккурат на вдохе.
   Я стоял в боевой стойке посредине «пятака». Вокруг меня, на почтенном расстоянии, мялись оставшиеся четверо Фединых друзей.
   – Кто еще хочет стать миллионером? – громко спросил я.
   Нарушить молчание никто не решился.
   – Ладно, бог с вами, – я быстро сосчитал лежавшие на земле тела. – Шесть студентов сельхозинституту я уже обеспечил. Остальные тоже могут поступать на тех же условиях. Мне, уж извините, недосуг. Дела дома ждут. Подайте нам коней.
   – Да как же так, ваша светлость?! – подскочил ко мне староста. – Вы уж простите их, дурных! Они не со зла. Может, все же на застолье останетесь?
   – Да нет, считайте попировал, – ответил я. – И вправду дела, не обижайтесь.
   Мне подвели лошадь, но когда я забрался в седло, староста ухватился за стремя и забормотал:
   – Не серчайте, ваше сиятельство, только земелька у нас и вправду худая, не чета орлинской. Как ее обработать? Работаешь, работаешь – а толку чуть, еще и цены на зерно упали дальше некуда. Оттого и техника старая, оттого мы и соседей беднее. А делать-то что? Может, и впрямь цену закупочную поднимете?
   – Подниму цену – буду себе в убыток работать, – ответил я. – Я бы и рад вам помочь, но даром обеспечивать вас из года в год не готов.
   – Что же, значит, так тому и быть, – староста обреченно выпустил стремя и отступил в сторону. – Судьба, значит, наша такая, гореловская.
   Я обвел взглядом собравшихся. Все они смотрели на меня с укором и печалью.
   – А велика ли выручка от молочного скотоводства? – спросил я старосту.
   В глазах у мужика мелькнул интерес, и в следующую секунду передо мной стоял уже не понурый лапотник, а деловитый середняк.
   – Да вроде как треть от всех доходов, – почесал тот в затылке. – Да, пожалуй, около трети.
   – Завтра приедешь в усадьбу к управляющему. Обсудите с ним приобретение маслобойки. Рассрочку дам на десять лет. Цех построите сами. Рентабельность там хорошая, через три года орлинские завидовать вам будут, – отрубил я и пришпорил коня.
   Юля нагнала меня только минут через десять скачки. Поймав ее умоляющий взгляд, я осадил лошадь. Мы поехали шагом стремя в стремя.
   – Почему ты так разозлился? – спросила она.
   – Сам не знаю, – буркнул я.
   – Федор...
   – Федор тут ни при чем, – перебил я Юлю. – Я разозлился на себя.
   – Почему? – в голосе Юли звучало неподдельное женское любопытство.
   – Не люблю, когда мне задают вопросы, на которые у меня нет ответов.
   – Но ты ведь так уверенно ему отвечал.
   – Я нес обычную околесицу, которую всегда говорят власть предержащие, чтобы успокоить плебс. Отрабатывал свой хлеб манипулятора.
   – Значит, ты сам не веришь в то, что говорил?
   – Верю... Заставляю себя верить. Но подумай сама, что я могу ответить крестьянину, который спрашивает, почему я родился богатым, а он нет.
   – Если задуматься, этот крестьянин не так уж беден. Ты сам ему об этом сказал. По-моему, правильно.
   – Какая разница? Они видят только то, что видят, а видят они, что их соседи из Орлино куда как богаче их самих, а уж когда к ним приезжает князь Юсупов, то точно знают, кто на свете самый несчастный. Да и предки... Наивно же думать, будто мои предки заслужили свои привилегии только трудом, службой и талантом. Была кровавая грызня за власть, были многократные переделы собственности – а теперь потомки самых удачливых ходят в белых костюмах от Армани и выдумывают красивые теории. Но самая большая проблема в том, что сколько бы мы ни делились заработанным или награбленным, все равно кто-то будет беднее, кто-то богаче.
   – Пожалуй, да, – задумалась Юля.
   – Пожалуй, нет, – усмехнулся я. – Зачем нужен был визит князя Юсупова? Чтобы понять нерентабельность зернового производства на их землях и перспективность маслобойки? Это же азбука сельского хозяйства! Кто, как не они, должны это знать?! Вместо этого они сидят и ждут, пока кто-нибудь не устыдится своего богатства и не поможет им задаром, – и это в начале двадцать первого века! Неужели так сложно было самим собрать артель и купить в рассрочку маслобойку?
   – Ты многого от них хочешь. У них ведь и образования никакого, кроме средней школы и сельского Училища.
   – Образование – дело наживное. Они вполне могли за счет общины послать учиться пару способных ребят на экономиста и сельскохозяйственного управленца. А у них вместо этого головы забиты столетней дурью: мой дед рожь растил, отец растил, и я растить буду, хоть весь мир в тартарары полетит.