Шидловский Дмитрий. Пророк

   Я улыбнулся. Вот теперь все встало на свои места. Теперь мне было ясно, кто породил Гоюна. Его породили мы. Теперь я знал, почему Гоюн был силен. На самом деле это мы были слабы, примирившись со злом в себе. Теперь я знал, почему появление Гоюна было для нас неожиданностью. Мы забыли, что участвовали во зле. И теперь я знал наконец, что представляет собой битва между «старым миром» и Гоюном: это сражение между старым злом и новым, стремлением власть предержащих сохранить свой капитал и влияние и желанием новых лидеров отнять у них все это. То, что революция не может принести с собой добра, я знал уже давно. Но теперь я знал точно, что тот, кто мечтает о революции, о потрясениях, несет в этот мир только зло. Человек, решивший бороться со злом, в первую очередь борется с ним в себе. И это не бывает революцией, это всегда эволюция, тяжелая работа, а не лихой кавалерийский набег. Потому и изменения, производимые такими людьми, всегда эволюционны, постепенны. Они знают цену по-настоящему кардинальным преобразованиям. Но и консерваторами они не бывают.
   «К черту, – подумал вдруг я. – Старый мир, новый мир... Не хочу подыгрывать – ни генералам, ни Гоюну. Не хочу играть по правилам. Возьму Юльку, рванем на Таити – и гори оно огнем...»
   Не успел я закончить мысль, как вдруг на меня обрушилась новая череда видений. Я увидел, что будет, если я останусь в Гатчине и если я немедленно ее покину. Мне открылось то, что некогда, очевидно, открылось Гоюну: князь Александр Юсупов и российский император Павел Второй были ключевыми фигурами разворачивавшейся драмы мирового масштаба. От нас двоих зависело будущее целой планеты. Я скрипнул зубами в бессильной злости: эта ответственность тоже была расплатой за грехи наших дедов.
   Мысленно я послал несколько ласковых слов тому, кто устроил мне это, но тут же понял, что должен пройти свой путь до конца. За годы, проведенные во главе одной из крупнейших в мире корпораций, за все советы, которые я давал когда-либо власть предержащим, я должен был ответить сейчас. Я должен был предотвратить мировые потрясения, революции, диктатуры и грядущую мировую войну. И только после этого меня готовы были отпустить. Я мог уйти и без того, но тогда бы я знал, что вина за все, что произойдет в дальнейшем, будет лежать на моих плечах. Я увидел улицы, наполненные людьми, спешащими по своим делам и не подозревающими о том, что весь мир, который они считают таким прочным и незыблемым, может рассыпаться в одну минуту. Я увидел детей, играющих в школьном дворе, и понял, что обязан дать им еще один шанс.
   Я уже готов был бежать из парка, проклиная всех рыцарей со всеми их замками, и вдруг увидел, что навстречу мне по дорожке спешит Юля. Я бросился к ней и обнял ее так, как никогда еще не обнимал.
   – Как ты? – спросила она, когда я наконец позволил ей отстраниться. – Я так боялась за тебя.
   – Все хорошо, – ответил я. – Теперь все хорошо. Спасибо тебе, Юленька, без тебя бы я погиб.
   – Они мне не верили, – Юля прижалась ко мне. – Я им говорила, а они только смеялись надо мной. Слава богу, Хо поверил.
   – Он умница, – улыбнулся я. – И ты умница, что нашла его.
   – Я так боялась.
   – За меня?
   – Да. – она посмотрела на меня глазами, полными слез. – Я тебя больше никуда не отпущу.
   – Я тебя тоже, – улыбнулся я. – Сейчас ты мне нужна как никогда.
   – Только сейчас? – растерялась Юля и даже, кажется, немного сникла.
   Я улыбнулся. Женщина всегда остается женщиной.
   – Нет, я хочу, чтобы ты осталась со мной навсегда.
   Юля вдруг остановилась, и мне пришлось встать лицом к ней. К ней – и еще к «тевтонскому замку», охранявшему пруд. Запрокинув голову, Юля серьезно посмотрела мне в глаза и, глубоко вдохнув, спросила:
   – Да? И кем же я буду, если останусь с тобой?
   Я только на секунду отвел от нее взгляд, чтобы посмотреть в глаза тевтонскому рыцарю, и ответил:
   – Если захочешь, будешь княгиней Юсуповой.

Глава 22
РЕШЕНИЕ

   На государе был костюм джигита, а сопровождали его два охранника-вайнаха, вооруженные саблями и кинжалами. «Что это за маскарад?» – подумал я и тут же спохватился. Ну, конечно же! Сегодня День воссоединения России и Кавказа. Ровно восемьдесят пять лет назад социалистическое правительство Грузии объявило о прекращении сопротивления и капитулировало перед Российской армией. К этому моменту Азербайджан и Армения уже вернулись в состав России, и с тех пор этот день, пятое декабря, считался днем воссоединения России и Кавказа. Нельзя сказать, что с капитуляцией Тифлиса, или Тбилиси, как теперь назывался этот город, кавказская война окончилась совершенно. Что же до чеченцев и других народностей Северного Кавказа, то ни права особых экономических зон, ни заигрывания со старейшинами, ни масштабные карательные операции долго не давали там необходимого эффекта. Боевые столкновения казаков и регулярных частей с горцами продолжались до сорок восьмого года и потом неожиданно сошли на нет. Очевидно, почувствовав все возрастающую мощь империи, вайнахи просто сочли дальнейшее сопротивление бессмысленным. Как ни странно, после этого они стали одними из самых преданных подданных империи и дружно отказались от статуса автономной территории на референдуме пятьдесят первого года. Меня всегда удивляла эта особенность местного менталитета, когда уважается лишь сила, а любое желание договариваться и искать компромисс воспринималось как признак слабости. Но, так или иначе, пока империя пребывала в стабильности и была на вершине могущества, за лояльность народов Северного Кавказа можно было не опасаться. Дошло до того, что джигиты из Чечни участвовали в эскортировании особы императора и некоторых официальных лиц империи во время официальных церемоний, особенно таких, как День воссоединения с Кавказом.
   Повинуясь жесту государя, джигиты застыли у двери, а сам император направился ко мне.
   – Князь, к сожалению, у меня мало времени, – обратился он ко мне. – Сейчас уезжаю в Зимний, но вначале хочу лично поговорить с вами. На завтрашнее утро назначено совещание по волнующей нас проблеме. Все участники выступят со своими предложениями, и я рассчитываю, что свои соображения выскажете и вы.
   – Разумеется, ваше величество, – ответил я.
   – У вас уже есть идеи? Поймите меня правильно, мне важна именно ваша точка зрения.
   – Как специалиста по Востоку?
   – Не совсем. Буду откровенен с вами, князь, у меня много советников. Но все они видят только часть проблемы: Шебаршин – угрозу безопасности государства, Вольский – экономический кризис, Нессельроде – угрозу военного конфликта, а вот увязывать все нити в единый узел получается только у вас. Я жду от вас того же, что вы дали мне пятнадцать лет назад: четких и адекватных рекомендаций. Вы можете предложить что-то конкретное?
   – Скорее идеология, которая ляжет в ее основу.
   – Вот как? Что же, идеология – это тоже неплохо. Мне казалось, что ситуация зашла так далеко, что нам, скорее, нужны практические действия, чем просто декларации. Вы же знаете, к экономическим проблемам добавился политический кризис. Китай ведет себя более чем агрессивно.
   – Вы правы, ваше величество, ситуация зашла очень далеко. В этих условиях недостаточно отдельных мероприятий. Надо действовать исходя из единого плана, иначе нас ждет провал. А каждый план должен базироваться на четком понимании идеологии.
   – Согласен. Но мне важна также программа практических действий. Вы уже поняли, как победить Гоюна?
   – Я понял, где его слабости. Победа или поражение – это всегда вопрос случая.
   – Возможно. Но все же я предпочитаю не полагаться на случай. Вы давно поняли, что Гоюн опасен для нас?
   – Сразу.
   – И вы знали, как с ним справиться?
   – Нет, вначале я растерялся.
   – Почему?
   – Потому что я понял, что он сильнее.
   – Что вы имеете в виду?
   – Только то, что сказал. Идеологически он прав, абсолютно прав... критикуя наш мир. Он говорит о том, что высшие классы манипулируют низшими и со временем неизбежно поплатятся за это. Россия по своей прихоти распоряжается судьбами остальных стран, и только их временная слабость и наша мощь сохраняет этот порядок вещей. Разве это не правда?
   – Господь с вами, князь, уж не революционер ли вы и не ненавистник ли России?
   – В том-то и дело, что консерватор и патриот.
   – Приятно слышать, – усмехнулся государь. – Итак, вы решили выступить против Гоюна.
   – Да.
   – Вы разработали программу мер, которые должны были помочь нам справиться с ним.
   – Да.
   – Давно?
   – Достаточно давно.
   – До того как вас похитили?
   – Да.
   – Почему же не сказали, как с ним справиться?
   – В бою с мастером очень важен не только сам удар, но и момент удара. Поспешить или опоздать равносильно поражению. Раньше Гоюн был готов к защите. Месяца через три он нанесет чрезвычайно опасный для нас удар, который окажется если не смертельным, то весьма болезненным. Именно сейчас наступил момент, когда все сознание Гоюна поглощено предстоящей атакой, и поэтому он не готов к обороне.
   – Что же, пример убедительный, – заметил государь после непродолжительной паузы. – Однако не кажется ли вам, князь, неразумным, что вы подвергали свою жизнь опасности, никого не посвятив в разработанный вами план борьбы с Гоюном?
   – Я опасался, что это знание вынудит некоторых сановников ввести его в действие раньше времени.
   – Но что было бы, если бы с вами что-то случилось? Или опять полагались на случай?
   – Полагался, ваше величество. Но все же в сейфе моего кабинета во дворце на Мойке хранится запечатанное письмо на ваше имя, государь. Если бы со мной что-то случилось, вы бы получили его. Там содержится документ, который я написал во время затворничества в своем подмосковном имении, после возвращения из Калифорнии этим летом.
   – Там содержится программа борьбы с Гоюном?
   – Скорее, есть соображения идеологического порядка.
   – Уж не хотите ли вы замахнуться на государственную идеологию?
   – На нее, ваше величество.
   – Вы считаете, что Гоюн так опасен для России?
   – Нет, я хочу сказать, что условия изменились, и Россия больше не может вести себя как раньше. Это не имеет отношения ни к Гоюну, ни к секте «Небесного предела». Не они так другие. Страна столкнулась с естественной проблемой роста. Мы должны измениться или будем получать удар за ударом, пока не начнем реформы или не развалимся.
   – А как насчет конкретных мер по борьбе с Гоюном?
   – Вы получите и конкретные рекомендации.
   – Но их нет в той записке, что вы оставили в сейфе.
   – Конечно, нет. Конкретные советы действуют только в конкретной ситуации.
   – И вместо того чтобы дать мне в руки оружие против опасного противника, вы бросились в путешествие, где оказались похищенным, – государь строго посмотрел на меня.
   – Так сложилось, – развел я руками. – Впрочем, я убежден, что на основании предложенной мной идеологии ваши советники смогли бы в каждый конкретный момент разработать практические советы.
   – Если бы они приняли эту новую идеологию.
   – Если ни они, ни вы не согласитесь принять ее, то все мои советы пропадут втуне. Все капитаны флота должны видеть перед собой единую цель. Иначе не будет флота.
   – Это верно, но я рассчитывал на одного штурмана на флагманском судне.
   – Судьба государства, как и флота, не может зависеть от одной личности.
   – Возможно, – государь пристально посмотрел мне в глаза. – Но для миллионов людей иногда была важна единственная фраза, сказанная одним пророком.
   – Только если они были готовы услышать ее, ваше величество.
   Дверь приоткрылась, и в комнату заглянул министр двора. Он вопросительно и умоляюще посмотрел на государя.
   – Что же, время не ждет, – вздохнул император. – Впрочем, это относится не только к сегодняшней церемонии. Мне очень нужны ваши советы, князь, независимо от того, будут они носить общий характер или окажутся изложением плана конкретных мероприятий. Сейчас настало время действовать.
   Государь направился к выходу. Я отошел к окну и облокотился на подоконник. На душе было неуютно. Кажется, судьба снова затягивала меня в круговерть придворных интриг и международных конфликтов. Как тяжело было сейчас опускаться во все эти дрязги. В последние дни мне все чаще вспоминался тот великолепный город, который померещился мне в поместье Гоюна за несколько минут до штурма. Особенно часто мои мысли возвращались к нему после того, что привиделось мне в Гатчинском парке. Душа рвалась туда, где в зелени садов утопали прекрасные дворцы, где кристально чистые реки впадали в лазурное море, где, как казалось мне, нет никакой грязи ни на улицах, ни в сердцах людей. Но именно сейчас, после беседы с императором, я с особой силой ощутил ледяное дыхание тевтонского замка. Казалось, некая сила вновь затягивала меня вниз, в холод казематов, безнадежно удаляла от того прекрасного города. И вдруг передо мной предстало лицо учителя Ма Ханьцина. «Испытание твое и твой последний бой, – словно услышал я беззвучный голос. – Жизнь будет такой, какой ты сделаешь ее. Но на небесные поля не бегут, на них приходят победителями».
   «Значит, так тому и быть, – обреченно подумал я. – Видать, мой крест: сделать еще один толчок, один из многих, который поможет пасть тевтонскому замку, а на его месте возникнуть прекрасному городу».

Глава 23
ОТКРОВЕНИЯ

   – Ты собираешься к государю? – Юля с дивана наблюдала, как я завязывал галстук-бабочку.
   – Да, – ответил я. – Через полчаса совещание.
   – Это надолго?
   – Часа два, может, три.
   – Нет, я имею в виду все это, – Юля обвела рукой комнату. – Мы живем в чужом доме без права выезда. Ты все время ходишь на какие-то совещания. То с министром иностранных дел, то с министром обороны, а то и с самим государем.
   – Мы живем в царском дворце, – улыбнулся я. – Выезжать отсюда нам нельзя, потому что это опасно. Не думаю, что это продлится долго. Потом мы уедем.
   – Куда?
   – Подумаем, – я отошел от зеркала и подсел к ней. – Может быть, на Таити.
   – На Таити? Почему именно на Таити?
   – Потому что это райский остров... и он дальше всего от Петербурга.
   – А политику бросишь?
   – И даже с удовольствием. Она еще обременительнее бизнеса.
   – Почему?
   – Потому что в бизнесе надо только не попасться на нарушении закона, а в политике еще и обернуть корыстные интересы в фантик заботы об общественном благе. А я не люблю притворяться. И никогда не любил.
   – А если не притворяться? – усмехнулась она.
   – Тогда будешь терпеть неудачи, потому что люди не любят видеть вещи такими, какие они есть. И они не прощают тем, кто им показывает истинную суть вещей. Но моя проблема глубже. У меня нет корыстных интересов в политике, а значит, мне незачем туда идти.
   – А если с бескорыстными интересами? Почему бы, скажем, не сделать людей счастливее?
   – Зачем? Человечество само создает себе условия для жизни. Каждая страна, каждый народ, каждая семья пожинает плоды того, что было сделано прошлыми поколениями.
   – Но, может, стоит освободить их от этого бремени?
   – Они вполне в силах сделать это сами. Надо лишь исправить прошлые ошибки, и все изменится.
   – Но разве это справедливо, что люди отвечают за грехи, которых не совершали? Разве ребенок виноват в том, что рождается в семье алкоголиков?
   – Я знаю одно: все в этом мире не случайно. Если человек попал в определенные условия, значит, это нужно для него. Как только он решит свои задачи, условия изменятся.
   – Ты действительно веришь в это?
   – Раньше верил, теперь знаю.
   – Но ты все же сидишь здесь и участвуешь в совещаниях. Боишься, что тебя снова похитят?
   – Наверное, это та последняя задача, которую я должен решить, прежде чем стану окончательно свободным.
   – Я тебя редко вижу, – пожаловалась Юля.
   – Разве?! Мне казалось, что мы проводим вместе немало времени. Вместе едим, каждый день гуляем по парку...
   – Да, это так, – Юля смутилась. – Но мне все равно кажется, что ты не здесь.
   Я тяжело вздохнул, признавая правоту ее слов.
   – Вы решаете слишком сложные вопросы, и поэтому ты не можешь не думать о них все время?
   Кажется, Юля решила подсказать мне выход из поставленной ею же ловушки, но я не мог воспользоваться им, как вообще не мог ей врать.
   – Нет, я привык решать подобные вопросы. Руководить корпорацией ничуть не проще, мне это никогда не мешало.
   – Да, я помню тебя, когда мы познакомились, – на лице у Юли промелькнуло мечтательное выражение. – И помню, когда ты забрал меня в свое имение. Ты тогда был озадачен... но все равно не такой, как сейчас.
   – Да... Сейчас кое-что изменилось.
   – Что?
   – Я стал видеть некоторые вещи.
   – Какие?
   – Самые разные. О будущем... о возможном будущем. О людях.
   – То есть как о будущем?
   – Ну вот так. Я просто вижу то, что будет, и точно знаю, почему так будет.
   – Ты уверен, что это не... – она осеклась.
   – Вначале не был уверен. Потом, когда многое начало сбываться, убедился, что я не псих.
   – И давно это у тебя? – в голосе у Юли зазвучал испуг.
   – Нет, недавно, первый раз было прямо перед тем, как ты приехала сюда. Кое-что похожее было еще в поместье Гоюна, перед штурмом. Не знаю, что это было... Но это было очень красиво.
   – Так вот почему ты был такой странный! Я-то думала, что это после плена, – она немного помолчала. – Значит, ты теперь можешь видеть будущее? Значит, ты теперь пророк?
   – Не знаю. Мне всегда казалось, что пророк – это нечто другое.
   – Но ведь ты видишь будущее.
   – Знаешь, это все сложно. Я вижу возможные варианты. Но мне их показывают...
   – Показывают?! – в ее голосе снова зазвучал испуг, похоже, теперь за мое психическое здоровье.
   – Нет-нет, никаких голосов, теней и прочей мистики. Просто я не выбираю то, что вижу. Это приходит из ниоткуда.
   – И ты не можешь попросить ответа на какой-то вопрос?
   – Могу, но мне не всегда отвечают. И не всегда о том, о чем я спрашивал. Там, наверху какая-то своя логика.
   – Понятно, – она немного помолчала. – А ты знаешь, что ожидает нас?
   – Нет, не знаю.
   – Тебе не показали?
   – И не покажут, пока... – теперь запнулся я.
   – Что «пока»? – насторожилась она.
   – Пока это мне небезразлично.
   – То есть как это?
   – Ну, если я заинтересован в исходе событий, мне не показывают будущее.
   – Но разве тебе безразлично будущее страны, всей земли?
   – Нет.
   – Но ведь тебе показывают его. Ты сам сказал.
   – Да. Тут дело в другом. Я увидел тысячи вариантов того, что может случиться, того, что смогло бы случиться. Я знаю, что будет, если Гоюн проиграет и если выиграет. Я знаю, что было бы, если бы Корнилов погиб в восемнадцатом году и как бы развивались события, если бы Святополк победил Ярослава Мудрого.
   – И что?
   – Ничего. Это бег по кругу. Внешне изменения могут показаться глобальными... но они не меняют суть. Человек остается человеком со своими слабостями, предрассудками, ошибками.
   – А что тогда меняет суть?
   – Отношение к жизни. Не так важно, одет ты в восточный халат или европейский костюм, живешь в тоталитарной стране или демократической. Важно, как ты относишься к себе и к миру, готов ли сам принимать решения и отвечать за последствия своих поступков. Важно не делать другому того, чего не хотел бы для себя. Только это по-настоящему изменит жизнь. Ни один диктатор не сможет поработить истинно свободолюбивый и трудолюбивый народ. Никакая демократическая система, никакие технологии и образование не помогут достичь хорошей жизни ханжам, ворам и убийцам. А пока люди остаются ханжами, ворами и убийцами, они только переливают из пустого в порожнее. Здесь процветание, там кризис. Великая Россия и развалившиеся США, великие США и нищая Россия – общая сумма так и будет неизменной. Старые лидеры будут превращаться в аутсайдеров, и наоборот. Революции романтиков против диктатур приведут к власти воров, а потом и новых диктаторов. Люди будут до бесконечности проходить через все это, пока не прекратят вырывать друг у друга кусок. Зато когда они научатся любить друг друга и ценить чужую свободу, когда начнут работать вместе, жизнь на планете станет такой прекрасной, что мы и представить себе не можем.
   – Тебе тоже показали это? – тихо спросила Юля.
   – Да.
   – Когда это... может наступить?
   – В любой момент, как только человечество опомнится... Могло быть, две тысячи лет назад. Могло быть уже сейчас. Может, через тысячу лет. Может, и никогда.
   Мне показалось, что в глазах у Юли появились слезы.
   – Но может, стоит объяснить это людям? – спросила она.
   – Им объясняли уже тысячу раз, – вздохнул я, – и великие пророки, и мелкие философы. Подумай, каких банальностей я сейчас наговорил! «Возлюбите друг друга», «не желайте зла ближнему своему», «не убей, не укради»... Неужто никогда не слышала? На тебя это произвело впечатление только потому, что я сказал, будто видел в грезах совсем иной, лучший мир, где соблюдение этих заповедей принесло плоды. Но у каждого нормального человека есть его собственный опыт, и он знает, что его постоянно обманывают, используют и обкрадывают. И он знает, что для того, чтобы добиться чего-то в этой жизни, надо обманывать, подчинять, воровать. Опыт – все, грезы – ничто. Так что если я в очередной раз повторю то, что все уже слышали, ничего не изменится.
   – Это ты тоже видел?
   – Нет... Это уже мой опыт. И это как раз то, что хорошо понял Гоюн.
   – Гоюн? Он что, тоже видел будущее?
   – Возможно.
   – Но ведь он другой, совсем другой.
   – Он стал другим. Представь себе, человек видит, что цивилизация зашла в тупик. Он видит несправедливость и понимает, как можно все изменить. Он идет со своей проповедью к людям – и его осмеивают. Он понимает, что словами ничего не изменить. И он начинает действовать. Лучший способ заставить людей мыслить по-иному – это ввергнуть их в пучину хаоса. Вывод прост. Надо сыграть на чувствах недовольных и организовать международный конфликт, нечто вроде мировой революции обиженных. Это просто, ведь каждый человек чувствует себя кем-то несправедливо обиженным. Надо только суметь сыграть на струнках, а мастер это умеет. И вот проходит немного времени, а уже мир погружается в хаос.
   – Но ведь это глупо – раздувать мировой пожар, чтобы утвердить царство всеобщей любви!
   – Это бесчеловечно, но очень неглупо. Человек всегда идет от противного. После многих лет мира он хочет войны, но на исходе войны мечтает о вечном мире. В богатстве он не ценит свое состояние, но в бедности мечтает о богатстве. После озлобления приходит время покоя.
   – Но ведь такое было уже не раз! Никогда после войн и революций не наступало царство всеобщей любви.
   – Наверное, Гоюн верит в свою судьбу. Думает, что на волне всеобщего хаоса сможет убедить людей одуматься и повести их за собой. Вот только он ошибается, как ошибались все революционеры. Он думает, что старая бюрократическая машина, церковь и ханжеская мораль не дают людям увидеть мир по-новому и сковывают их свободу. Он не понимает, что люди все это придумали как раз для того, чтобы отгородиться от надоедливых пророков и идеалистов. Это не тюремные стены, а крепостные, и люди за ними вовсе не чувствуют себя заключенными. Им мнится, что они – гарнизон, мужественно отражающий натиск хаоса. Чтобы открыть им глаза, нужно достучаться до каждого, а это не под силу ни одному пророку.
   – Значит, Гоюн обречен?
   – Если ему удастся взорвать наш мир, то он еще вполне сможет стать диктатором или главой какого-нибудь государства, может быть, даже нового. Или, например, основателем церкви, которая просуществует века. Но это снова будет бег по кругу. После его ухода государство все равно пройдет тот же путь, которым проходили уже многие страны, а церковь станет не более чем одной из... Короче, люди снова выстроят себе тюрьму-крепость. Печально, но ни один пророк не в состоянии привести людей к счастью стройными колоннами.
   – Но ты действительно думаешь, что в душе Гоюн желает миру добра.
   – Гоюну безразлично человечество. Когда-то он, может быть, и мечтал об общем благе, но теперь люди для него – ничто. Он даже не ненавидит их. Он играет с человечеством, словно с набором солдатиков.
   – Ты понял это после того, как тебя похитили?
   – Нет, позже. После штурма, когда увидел, скольких людей он обрек на верную смерть. В нем нет человеколюбия, а значит, ему безразлично, что станет с человечеством. А ведь вначале я этого не понимал.
   – Поэтому так долго не решался выступить против него?
   – Откуда ты знаешь? – удивился я.
   – Чувствую, – она почему-то виновато улыбнулась.
   Теперь уже настала моя очередь удивляться ее «видению».
   – Да, я не знал, нужно ли бороться с ним. Вначале мне показалось, что он действительно может изменить мир к лучшему.