Ширянов Баян. Монастырь (Книга 1)

   Едва они добрались до входа в локалку, как ДПНК объявил построение на вечернюю проверку. Отстояв и проверившись, Николай покантовался по секции до отбоя, срубал вместе с Семихваловым второй ужин и, дождавшись одиннадцати, завалился спать.
   Сон у Кулина обычно был чуткий, но без сновидений. Он проваливался в черную бездну и выныривал лишь утром, за несколько минут до объявления подъема. Но сегодня с организмом бесконвойника что-то случилось.
   Сперва Николай попал к себе домой. Он, в вольнячьих шмотках, лежал на диванчике и пытался найти в газете знакомые буквы. Но те скакали с места на место, пока до Кулина не дошло, что он взял газету вверх ногами.
   Но едва он начал переворачивать широкий бумажный лист, как тот стал удлиняться и спадать на пол. Интересующая Николая статья съехала куда-то вбок и как не искал он ее на необъятной газетной простыне, материал не находился.
   - Да что ты мучаешься? - раздался голос жены. Она вонзила в бумагу финский нож с наборной рукояткой, точно такой же, какой Куль один раз продал Акимычу, и вырезала ровный квадрат.
   - На, читай, там про тебя.
   Теперь буквы не разбегались и Кулин смог прочесть:
   "Ушел из жизни наш дорогой Николай Евгеньевич Кулин. Все родственники, друзья и знакомые приветствуют этот грандиозный шаг. Министерство Внутренних Сношений посмертно наградило героя..."
   Дальше Николай не стал читать, отшвырнув некролог. Супруга с неподвижными глазами стояла напротив.
   - Но я жив! - воскликнул Кулин.
   - Это временное явление. - металлическим голосом парировала жена.
   - Я не хочу умирать!
   - А кто говорит иначе, когда я к нему прихожу?
   Кожа лопнула и осыпалась разноцветной штукатуркой. Возник нимб и лицо святого с пронизывающими насквозь глазами. Да нет! Это не нимб! Это коса светится сзади головы призрака в маске на палочке, которую тот держит в костлявых пальцах!
   - Иди со мной! - приказывает Смерть и Николай, отшатнувшись, начинает падать.
   Он оказывается в темноте, но рядом кто-то есть. Сил, чтобы повернуть голову уже нет, но чувствуется, что этот невидимый кто-то не принесет падающему никакого вреда.
   - Кто тут? - хрипло выплевывает Николай.
   - Не бойся. - звучит нежный женский голос. - Я - сестра Глафира.
   - Я в больнице? - Кулин скашивает глаза, но вокруг лишь мрак, в котором, впрочем, виднеются намеки на стены.
   - Нет, это монастырь.
   Слова журчат, как музыка или пение весенних птиц.
   - Зачем я тут?
   - Это тайна... Тайна... Тайна!..
   Смех Глафиры рассыпается на множество малиновых колокольчиков.
   - Подожди... Скоро ты все узнаешь... Я приду...
   Хохот продолжается, но он становится грубым, неприятным. От него дрожит шконка и болят уши.
   Николай вскочил, запутавшись в одеяле. За окном шарили по корпусу лучи прожекторов, выла сирена. Это светопреставление разбудило не одного Кулина.
   - Эй, чего там? - спросил Николай у соседа, крутившего головой.
   - Да, наверняка авария. - вялым голосом ответил тот и зевнул. - Включат эту музыку, блин, спать мешают!..
   Сосед закемарил почти моментально, а Куль все ворочался до тех пор пока не выключили душераздирающий визг и лишнее освещение. Но снов ему больше не снилось.
   Лишь утром, незадолго до проверки, Семихвалов принес очередную новость о том, что в зоне на двух человек стало меньше. Кулин не знал их, лишь краем уха слышал что-то нелицеприятное о Свате, и поэтому отнесся к известию с олимпийским спокойствием.
   - Вот видишь! - суетился семейник, - Что я тебе вчера говорил!
   - А что, они дятлами были? - наивно поинтересовался Николай. На это Семихвалов ответа не знал и слегка поутих.
   Куль тут же пожалел о том, что так резко охладил пыл семейника. Николаю хотелось рассказать кому-нибудь о своем сне, выяснить, что же он значит, но увы, подходящих кандидатур было настолько мало, что выбирать приходилось лишь из одного. Да и тот уже был не в настроении.
   Завтрак и поездка на работу прошли как обычно. Внешне все было спокойно, лишь разговоры бесконвойников крутились вокруг одной лишь темы: убийства зеков. Никто ничего толком не знал и эта неизвестность заставляла бояться за свои шкуры. А вдруг все это лишь репетиция большой резни?
   Только когда Главная Скотина сдал Кулина и Мотыля с рук на руки Мирону, Петр Андреевич сумел растормошить бесконвойников кружкой чифиря и обещанием не нагружать их сегодня.
   - Маловато сегодня нарядов. - с хитроватой улыбкой сообщил начальник гаража, - Так что после обеда можете подхалтурить...
   4.
   Хозяин рвет и мечет.
   Читая третий донос Игнат Федорович в голос смеялся. А после пятнадцатого куму стало не до смеха. Все стукачи, словно сговорившись, указывали на предполагаемых убийц. Эти зеки, по заверениям доносчиков, отсутствовали в секции в ночь первого убийства. Если верить этим "дятлам", то выходило, что около сотни человек растворилось в воздухе, точнее в стенах, а потом тем же макаром появились обратно. Примечательно было то, что большая часть упомянутых личностей была или блатными, или буграми, или теми, на кого у кума давно чесались руки из-за слишком активного неприятия этими гражданами правил внутреннего распорядка. Мотивировка осведомителей была до прозрачного ясна. Так притесняемые зеки, слово "обиженный" в этих местах относилось к совершенно определенной категории лиц, к опущенным, пытались отомстить притеснителям.
   Все это были для Лакшина одновременно и интересно, как факт психологический, и совершенно бесполезно для идущего расследования. Даже если кто-то и был честен, на самом деле обнаружив чьё-то отсутствие ночью, эта крупица истины неизбежно затерялась бы в ворохе лжи.
   - Господи, с кем приходится работать! - воскликнул оперативник, просматривая шестой десяток интимных откровений, написанных под чью-то диктовку.
   Солнце, давно подбиравшееся к стопе писем, наконец коснулось их своим лучом и Игнат Федорович вдруг захотел, чтобы этот свет воспламенил бумагу, чтобы все эти бездарные писульки сгорели бы вмиг в очищающем стол и мысли пламени. Но ничего подобного не произошло, и пятно света продолжило свое движение, постепенно наползая на кипу конвертов, следуя своим правилам внутреннего распорядка, отменить которые никто из людей был не в силах
   Последние письма майор просматривал вскользь и едва не пропустил то, что было действительно важным. Это послание было без подписи и разительно отличалось ото всех предыдущих. Всего три слова: "Дыбани пакши усеченного." В переводе на нормальный язык это значило что куму надо осмотреть руки покончившего с собой Свата.
   Оставив доносы на столе, зекам сюда было не добраться, а прапора не были приучены заглядывать в запертые кабинеты, Лакшин помчался в лагерную санчасть. Михаил Яковлевич как раз закончил обход стационарных больных и теперь давал наставления шнырям санчасти, двум зекам с высшим медицинским образованием, имевшим, к тому же, опыт и стаж работы несколько больший, чем у капитана Поскребышева.
   Лепила был неестественно оживлен и балаболил, перескакивая с одного на другое с непостижимой легкостью:
   - А, товарищ майор! Вам знакомы эти господа? - Михаил Яковлевич простер шуйцу в направлении своих шнырей. - Представляете, туберкулезник подцепил пневмонию! Что делать, когда приходится экономить даже хлорку! Да и пенициллин с истекшим сроком хранения, хотя его активность понизилась лишь ненамного.
   Игнат Федорович решил не искать выпущенные врачом связующие звенья, спросив напрямую:
   - Вскрытие было?
   Но Поскребышев словно не слышал:
   - Лечение - это комплексный процесс. А душа, особенно в такой обстановке, должна исцеляться на раз. Анастезия же к душевным недугам неприложима.
   - Что с ним? - кум повернулся к осужденным медикам.
   - Стимуляторов обдолбался. - ответил один из шнырей.
   - Наркотик?
   - Почти.
   Лакшин не стал вдаваться в детали, хотя он считал, что лекарство, или химикат, действующий на психику, это либо наркотик, если к нему привыкают, либо не наркотик, коли привыкания нет.
   - Можно с ним чего-нибудь сделать? - под продолжающийся словесный понос Михаила Яковлевича спросил опер.
   - Ему и так хорошо. - заметил второй шнырь.
   - Можно. - кивнул первый. - Все что угодно.
   - Мне не нужно "что угодно", - вспылил Игнат Федорович, - Мне нужно чтобы этот кусок костей с мясом мог исполнять свои обязанности! Чтобы у него мозги на место встали! Ясно, граждане осужденные?
   - Срочно? - поинтересовался первый медик.
   - Да, мать вашу!.. - сорвался Лакшин. - Срочно! Немедленно! Полчаса назад!
   - Но от успокаивающего у него может возникнуть парадоксальный эффект. - все еще абсолютно спокойно говорил зек.
   - Что это такое? - кум уже досадовал на себя за то, что дал волю нервам и, вспомнив, что несмотря на робы под белыми халатами, эти люди давали клятву врача, первой заповедью которой, насколько знал Игнат Федорович, являлось "не навреди". И именно этим, ответственностью за жизнь или просто состояние другого человека объяснялось это занудное выяснение.
   - Михаил Яковлевич может возбудиться еще больше. - пояснил второй шнырь. А потом, когда действия препаратов нейтрализуются, если все будет нормально, наш лепила будет скорее в подавленном, нежели каком другом состоянии.
   - Ничего, переживет!
   Лакшин уже прикинул, стоит ли так рисковать, и вынес решение - нужно.
   Врачи-преступники, немедленно приступили к делу. Невесть откуда появился шприц. Его наполнили бесцветной жидкостью и, невзирая на протесты Поскребышева, о которых тот забывал после их произнесения, вкололи ему в район ниже спины.
   Результат сказался лишь через минуту-другую. Зековский врач закрутил головой и его словесное извержение приобрело смысловую нагрузку:
   - Ах, какое прекрасное состояние!.. Хотя почему прекрасное? Ничего прекрасного уже нет! Все как обычно...
   Кто посмел?!
   Слегка затуманенные очи Михаила Яковлевича распахнулись и встретились с жестким взглядом Лакшина.
   - Я. - коротко сказал кум. - Еще будут вопросы?
   - Эх, Игнат Федорович, - вздохнул притихший лепила, - Знали бы вы как...
   - Не знаю, и узнавать не собираюсь. - резко оборвал Поскребышева майор. Извольте пожаловать на вскрытие.
   Врач демонстративно свалился на стул:
   - А известно ли вам, товарищ майор внутренних войск, - со смешанной злобой и горечью произнес Михаил Яковлевич, - что оные мною были успешно произведены не далее чем прошедшей ночью.
   - И поэтому я застал вас в таком состоянии?
   - Отчасти. Мне нужно было и снять стресс, и компенсировать всенощное бдение.
   - На счет второго - принимаю. Но с первым вы, Михаил Яковлевич, явно переборщили.
   - Согласен. - чуть не радостно закивал военврач. - Но у всех у нас есть небольшие недостатки, которые, изволю подчеркнуть, одновременно и суть продолжение наших достоинств, и оттенение наших весьма положительных качеств.
   - Давайте от философии перейдем к делу. - предложил Лакшин. - и сделаем это без лишних свидетелей, которые, как мне недавно стало известно, трезвонят по зоне о каждом, Михаил Яковлевич, вашем слове.
   Шныри разом изменили цвет лица. Один слегка посерел, другой налился краской.
   - Давайте, катитесь отсюда! - раздраженно проговорил Поскребышев. - Я после разговора с сим достойным мужем буду иметь прочищение вам мозгов с помощью арсенала методов допотопной психиатрии!
   - Может не стоит так круто? - поинтересовался кум, когда врачи-зеки пробками вылетели из кабинета.
   - А, - лепила наморщил нос, - я так, попугиваю... Наказывай их, не наказывай, все одно трезвонить будут.
   А на счет вскрытий... У первого все как в прошлый раз. Следы побоев. Сломанные ребра. Выколоты глаза, ты и сам это видел. Правда, били его меньше, чем вчерашнего. Да...
   А второй... С ним и так все ясно. Аутодекапитация.
   - Чего? - кум не смог с первого раза проглотить мудреный научный термин.
   - Самостоятельное усекновение головы. - расшифровал Поскребышев. - В кармане его куртки я нашел записку. Она подтверждает - самоубийство.
   - Что за записка? - встревожился Игнат Федорович, - Где она?
   - Да вот, кажется... - медик порылся в карманах и извлек сложенный вчетверо и изрядно помятый тетрадный листок.
   Лакшин выхватил бумагу из пальцев Михаила Яковлевича и развернул: "Я иду на это добровольно, - писал покойный осужденный Медник, - без всякого постороннего давления. Причина же вас, козлов, сук... - далее следовало несколько строчек ругательств по отношению к ненавистным ментам, - не касается. Блатной Сват."
   Оперативнику сразу бросилось в глаза, что добровольность самоубийства упомянута дважды. Из этого можно было сделать лишь один вывод - Медника заставили. Кто? Крапчатый. Больше некому. Почему? Вот это вопрос. Не из-за того же, на самом деле, что Сват мутил мужиков и подбивал их забить на работу?
   - А руки ты его смотрел? - кум оторвался от записки и внимательно уставился на Поскребышева.
   - Смотрел. Костяшки сбиты.
   - Точно?! - сурово свел брови майор.
   - Точно, не точно... Раз я тебе так говорю - значит так оно и есть. Михаил Яковлевич уже сказал все, что посчитал нужным и потерял интерес к беседе. Зато интерес к собственному состоянию у доктора возрос неизмеримо. - Все у тебя?
   - Чего будет - подойду. - пообещал оперативник. - Да, а записку эту кто-нибудь еще видел?
   - Никто. - повел плечами Поскребышев. - Я ж ее в операционной извлек. А Бори не было.
   - И никому о ней не болтай, - предупредил врача Лакшин, понимая, что едва он выйдет за порог, как дражайший лепила вновь всадит в себя какую-нибудь медикаментозную гадость и вполне может позабыть о данном обещании, особенно шнырям.
   - Хорошо, что напомнил. - хищно осклабился капитан, - Пойду разберусь с ними... Хотя нет. Сначала я должен привести себя в порядок. Правильно?
   Игнат Федорович не стал дожидаться конца этого процесса и тихо притворил за собой дверь. Шнырей поблизости видно не было, значит, не подслушивали. Хмыкнув, Лакшин отправился в свой кабинет. Пока он беседовал с врачом, в голову кума пришла занятная мысль и он немедленно хотел ее или подтвердить, или опровергнуть.
   Блокнот с записями сведений по Гладышеву, которые надиктовали сговорчивые зеки из восьмого отряда, находился там, где ему и положено было обретаться - в сейфе. А вот листок, который майор взял у нарядчика, куда-то запропастился. Перерыв весь стол, Игнат Федорович ничего не обнаружил и принялся за россыпь на столе. Там, почти на самом верху и нашлась бумажка со стариками.
   На сравнение двух списков ушло почти две минуты. Пересечение было всего одно. И это являлось показателем. Некий Ушаков Борис Никанорович 1935-го года рождения, приписанный к седьмому отряду, неоднократно встречался с Гладышевым в последние недели жизни последнего.
   Под крышкой письменного стола Лакшина были две кнопки. Правая для вызова прапоров, левая для нарядчика. Сейчас майор надавил на левую кнопку. Та утонула в гнезде и снизу, едва слышно, прорвался звон, похожий на работу далекой бормашины. Поежившись, Игнат Федорович стал дожидаться Монгола. Но вместо старого бурята появился один из его помощников.
   - Вот что, осужденный... - кум вгляделся в бирку молодого парня, - Ковалев. Найди и срочно приведи мне Ушакова из седьмого. Ясно?
   - Да. - тихо ответил зек, но остался стоять на месте.
   - Так чего ждешь?
   - То... Гражданин майор, так его это... Освободился он третьего дня...
   - Вот как... - радужное настроение кума сразу упало. - Хорошо. Иди.
   Такое развитие событий было вполне очевидно, но предсказуемо лишь с большим трудом. Наверняка старик раскололся лишь перед откидоном. Гладышев, если верить зекам, обхаживал того довольно долго, чуть ли не полгода. А запись появилась за несколько дней до смерти. А за день до того, как покойный, по его выражению "прошел в стену", Ушаков с зоны свалил. Значит, знал, подлюка, опасность этих сведений. Знал, и послал мужика на смерть. Почему, спрашивается?
   А Сват? Хорошо, сбиты у него костяшки. И что, из этого сразу нужно делать вывод, что это именно он метелил Гладышева? А, может, он кого другого отдубасил? Или по стенке стучал с досады, что его вор в законе приговорил?
   И кто написал эту записку? Крапчатый? Тогда он хочет пустить следствие по ложному следу. А если нет? Если Сват действительно убил Гладышева, а Сапрунов на совести кого-то другого?
   А если это не Крапчатый автор, или вдохновитель лаконичного писаки? Значит - это первое проявление той силы, что стоит за убийствами. Хотя, какое первое? Первое-то сам факт убиения!.. Но откуда и в том и в другом случае они узнали про костяшки? Видели? Что?
   "Расследование зашло в тупик. - думал Игнат Федорович, - Собственно, оно оттуда и не выходило... Единственный выход - буравить все стены и ждать пока сверло не выйдет в пустоту. Но так можно спугнуть посетителей подземелий. Залягут на дно. И ищи их...
   Нет, механический способ не выход. Остается психология. Но как сыграть на страхах? Как заставить нервничать владельцев тайны так, чтобы они открыли сами себя?"
   В самый разгар невеселых размышлений дверь кабинета с грохотом распахнулась и в проеме возникла тяжелая фигура подполковника Зверева. Лакшин вскочил. Хозяин не признавал приятельских отношений на работе, делая исключение лишь для замполита.
   - Здравия желаю, Авдей Поликарпович. - по официальному сухо поздоровался майор.
   - Здравствуй, здравствуй, Лакшин. - подполковник закрыл за собой дверь и, в два шага преодолев расстояние до стола, медленно уселся на стул для посетителей. Игнат Федорович дождался окончания этого процесса и тоже опустился.
   - Что же ты, майор, делаешь? - укоризненно произнес Зверев. - Ты же меня под монастырь подводишь!..
   Кум хотел было скаламбурить, но вовремя отказался от этой идеи, решив дипломатично промолчать.
   - Три трупа! - качал головой хозяин, - За два дня! Я и так задерживал рапорт сколько можно... Хотя, какое тут можно?.. За одно это с меня могут звезду снять. А все ты!
   Голос Авдея Поликарповича был тих и слегка хриповат, но от его слов веяло неприкрытой угрозой. Дескать, если со мной чего-нибудь произойдет - опущу всех, кого сочту виновными. А виновны, как всегда, подчиненные.
   - Да, конечно, - язвительно отозвался Игнат Федорович, - Как что на зоне случается, оперчасть виновата. Не стукнули, не донесли вовремя. Кум ушами прохлопал.
   - Да, прохлопал! - грозно повысил голос Зверев. - Ты понимаешь, что если я сегодня пошлю рапорт в ОУИТУ, то завтра здесь будет не продохнуть?!
   - Да, - вздохнул Лакшин, - комиссия. Толку - нуль, а под ногами будут здорово мешаться.
   - Это тебе они будут под ногами мешаться, а мне всю плешь проедят! Давай, думай что делать!
   - Так все элементарно!.. - сквозь силу улыбнулся майор.
   - Это у всяких там ватсонов и холмсов все элементарно, - недовольно буркнул Авдей Поликарпович постепенно успокаиваясь.
   - И все-таки... - начальник оперчасти уже скомпоновал все доступные ему факты в стройную и удобоваримую конструкцию, правда, с единственным изъяном, который легко можно было скрыть от посторонних глаз. - Можно написать, что ситуация такая... Некий осужденный чем-то не понравился другому осужденному. К примеру, отказался отдавать бесплатно новые сапоги. Второй воспылал к первому ненавистью и, дождавшись удобного момента, сбросил с крыши. Семейник первого, будучи в курсе разборок, отправился на следующий день мстить убийце. Тому ничего не оставалось делать, как убить и семейника, а потом, в ужасе от собственных преступлений, отправиться на промзону и сунуть голову под ножницы.
   - Красиво излагаешь. - по выражению лица Зверева было трудно понять, похвала это, или осуждение. - Только как быть со временем?
   - Тоже просто. Сапрунова скинул Медник. Пока Сапрунова не обнаружили, Медник бежит во второй цех и занимается усечением себя. Находят же их одновременно.
   Кроме того, есть анонимный донос, в котором указывается, что Сват имеет повреждения рук, характерные для человека, наносившего удары. Да и у самого блатаря нашли посмертную записку, где говорится, что делает он это по своей воле, причем без объяснения причин.
   Комиссия, по-моему, будет плакать от умиления.
   - Как бы нам самим не заплакать... - настроение хозяина заметно улучшилось. - Ну да ладно, попробую спихнуть в управление эту липу. Но если все раскроется - слава твоя.
   Игнат Федорович вновь натужно улыбнулся. Если в зоне не будет очередных убийств, комиссия приедет и уедет, а разобраться что к чему можно будет и после нее.
   Но ведь бродит же где-то гладышевский дневник! И пока он у зеков, можно руку дать на отсечение, что кто-то да и полезет в эти ходы. Только как же его найти? Пока не погиб его нынешний обладатель...
   5.
   Котел в тревоге.
   Прошлая бессонная ночь, да сегодняшнее ночное происшествие, не на шутку вывели Исакова из равновесия. Одно то, что из его отряда по непонятной причине замочили сразу двоих, уже наводило на неприятные размышления. Но отдохнуть и подумать было все некогда.
   Мало того, сегодня к тому же был помывочный день и зеки по сменам должны были посетить баню, сдать грязное и получить свежее постельное белье. Но весь идиотизм с обменом простыней заключался в том, что сдать нужно было сегодня, а вот получить это обратно лишь завтра. Но хитрые зеки нашли выход и из этой ситуации, сдавая из двух имеющихся в их распоряжении простыней лишь одну, на которой спали. Та, которой укрывались, перекочевывала на матрас и одну ночь заменяла, при этом, еще и наволочку. Махровое и вафельное полотенца стирались через раз. Такая процедура проводилась раз в десять дней, но было ли это какой-то санитарной нормой, или так повелось из-за количества отрядов, Котел не знал. Посещение бани вполне можно было скинуть на старших второй смены, а вот прием простыней, как это не прискорбно, ни кому перепоручить было нельзя.
   И тогда завхозу в голову пришла светлая мысль. Он даже застыл со стаканом чая в руке.
   - Эй, Котел! - вывел Игоря из прострации голос Пепла. - Чего тормозишь?
   - Да феню тут одну можно провернуть... - завхоз выжидающе посмотрел на шныря и тот, поняв, что без ответной реплики Исаков не продолжит, лениво спросил:
   - И что за феня?
   - Мужики белье сдавать будут?
   - Будут.
   - Все. - И Котел вперился взглядом в переносицу Перепелова.
   - Ты хочешь выспросить их что они говорили куму? - с ужасом отодвинулся шнырь.
   - И то, что они ему не сказали...
   - Ну, завхоз, - Пепел угрюмо крутил свой стакан в пальцах, - опасное это дело. Думаешь, Лапше о твоей самодеятельности никто не доложит? Доброхоты найдутся. Будь уверен.
   - А я и не догонял, что меня сдадут! - усмехнулся завхоз и приложился к густому, почти черному, вареву, - Тут риск, конечно, есть. Но сам знаешь, кто первый встал - того и сапоги.
   - Ну разве что...
   Пришел Шмасть, ведя за собой отобедавшие вторую и третью смены. Его тут же посвятили в замысел Котла. И этот шнырь тоже отнесся к идее с некоторым недоверием, но после убеждений и заверений Исакова, что вся эта катавасия на благо оперчасти, согласился.
   - Отряд! - высунувшись из каптерки, проголосил завхоз так, чтобы было слышно в обеих секциях, - Белье сдаем!
   На столе уже лежал расчерченный листок с уже отмеченными категориями белья. Рядом с ним еще один, пока еще пустой. Для того, чтобы достать даже эту бумагу, шнырям пришлось сбегать в соседний отряд. Прапора отмели все, на чем можно было сделать запись.
   - Два полотенца в клеточку, две простыни, две наволочки. - первый поспевший зек перечислил сдаваемое. Судя по количеству белья, сдавал он за двоих.
   Котел записал фамилию, расклад по позициям и, подняв глаза на стоящего, спросил:
   - Ты чего куму каркал?
   - Да ничего, сукой буду! - искренне возмутился мужик. Завхозу было в данном случае все равно, говорит этот деятель правду, или нагло врет, отмазываясь от сотрудничества с оперчастью.
   - А мне что ты можешь сказать? С кем тусовались Гладышев и Сапрунов?
   - Дай-ка припомню, - напрягся мужик. - Да, с этим, Ушаковым из седьмого. Старпер, на промке метлой машет. Частенько Голодный его чихнаркой угощал. А с чего? Хрен его знает...
   Да, и с этим...
   Сегодня сдача белья тянулась как никогда долго. Но вместе с каждым зеком рос и список у Котла. И не только список. Работяги, опасающиеся завхоза больше кума, ближе-таки, выкладывали как на духу все, что им было известно про покойных. Хорошее, плохое, сплетни. Сапрунов с Гладышевым успели поработать во всех трех сменах, и поэтому информации о них было с огромным избытком.
   Некоторые без лишних слов понимали причины такого допроса, другие пытались артачиться, но с ними разговор был короткий:
   - Что, куму, блин, небось, все выложил?! Знаю я тебя! Смотри, не расскажешь мне - зачморю!
   Этого обычно хватало.
   К тем же, кто имел больше чувства собственного достоинства, подход был несколько иной:
   - Врубись, Голодного замочили. Сопатый пошел на киллера и сам на решке оказался. Я, завхоз, блин, должен такое терпеть?! Под раскрутку пойду, а вычислю гада! Только надо мне знать...
   И так далее.
   Зеки с чувством стучали друг не друга, заваливая Котла грудами сведений. Поначалу он записывал все, но потом, когда пальцы уже приобрели вмятины от ручки, Игорь стал фиксировать на бумаге лишь нечто новое. Потом вообще прекратил записывать связи убитых в своем отряде, ибо для этого пришлось бы написать практически полный его список.
   Шмасть с Пеплом оставив белье в каптерке, повели отряд мыться, а Игорь остался изучать свои записи. Из них выходило, что в разное время Гладышев-Голодный обрабатывал разных стариков. Причем быков, местных, хумских. Почему, было для Исакова очевидным - собирал телеги про монастырь.